Автор: Илья ФОНЯКОВ
Кого все-таки рисовал Пушкин
ЧЕРЕДА женских портретов, в которых безошибочно угадывается знакомая рука: Пушкин! Вот на листе с черновиками «Евгения Онегина» и наброском стихотворения «Демон» профиль сестры поэта — Ольги Павлищевой… Впрочем, некоторые исследователи полагают, что это и не Павлищева вовсе, а графиня Воронцова. Откуда такое разночтение? Ведь Пушкин, по признанию профессиональных художников (например, Н. Кузьмина, автора известных иллюстраций к «Евгению Онегину», выполненных, к слову сказать, в стилистике пушкинской графики), обладал выдающимся даром портретиста, способностью одним штрихом схватить характерные черты портретируемого. Все так, но существует дальность во времени, неизбежная скудость изобразительного материала для сравнения. А Пушкин, как нарочно, оставил простор для догадок, «расшифровав» своей рукой не более двадцати из своих портретных рисунков!
Правда, относительно портретов Е. Н. Орловой — адресата нескольких лирических стихотворений 1820 — 1821 годов — серьезных сомнений, кажется, не возникает. Равно как и в отношении Степаниды Ивановны, экономки в доме Ушаковых, изображенной в полный рост, со связкой ключей в руке, этакой хлопотливой и озабоченной домашней мышки (чрезвычайно редкий для Пушкина рисунок). Достаточно определенно узнается и кишиневская знакомая Пушкина Мария Эйхфельдт, чей несколько демонический профиль является верхним на листе без текста с портретами пяти «кишиневских красавиц»…
Из вышедшей в 1996 году в городе на Неве книги Р. Жуйковой «Портретные рисунки Пушкина» (издательство Дмитрия Буланина) мы выбрали те, под которыми значится: «Воспроизводится впервые». Многих рисунков из этой книги читатель не найдет и в совсем недавно выпущенном томе «Рисунки», дополняющем 17- томное репринтное Полное собрание сочинений поэта (М., «Воскресенье»).
По существу, это пушкинские первопубликации, пусть и не литературные, но — художественные. Главное же — то, что впервые собран воедино, систематизирован и обобщен огромный материал, обнимающий не только сами изображения (в книге их около тысячи!), но и связанные с ними открытия, гипотезы, догадки.
ДА, ИМЕННО гипотезы, догадки: большинство атрибуций идет под знаком вопроса, иные рисунки имеют по две, три, четыре, пять расшифровок. Было даже полусерьезное предложение назвать тогда еще только готовившуюся книгу «каталогом заблуждений». Оно идет от Ю. Лотмана, от его скептического отношения к самой «презумпции портретности», никем и нигде, как считал ученый, не обоснованной и не доказанной. Видеть в каждом рисунке реального человека, полагал он, столь же неверно и плоско, как искать в каждом стихотворении биографическое признание. Все это достаточно убедительно с точки зрения психологии творчества. И все-таки куда деваться от поразительной индивидуализированное? пушкинской портретной графики?
— У этой проблемы есть своя история, — говорит Рэдмона Георгиевна Жуйкова. — Изучение рисунков Пушкина началось еще с работ его первого биографа — В. Анненкова, считавшего, что «рисунки обыкновенно повторяют содержание написанной пьесы, воспроизводя ее, таким образом, вдвойне». Качественно новый этап в изучении графического наследия Пушкина начался в тридцатые годы нашего века на волне подготовки к 100-летию со дня гибели поэта. О пушкинских днях 1937 года, об их трагическом совпадении с пиком сталинских репрессий написано много. Как ни парадоксально для пушкинистики, это было во многом время романтического оптимизма: казалось, еще немного — и все нераскрытые тайны будут раскрыты, все неразборчивые строки прочитаны, все портретные рисунки атрибутированы. Сейчас время скепсиса, скепсиса закономерного, и одним из проявлений его стала позиция Лотмана. На смену ему должна прийти — и уже приходит — эпоха смирения. Смирения перед непознанным и непознаваемым. Смирения перед мыслью, что окончательная истина нам во многих случаях так и не откроется. — Так что же, Рэдмона Георгиевна, выходит, сложить крылья? Вот передо мной крохотная книжечка, присланная мне из Сибири: «Братск — Пушкину». Наряду со стихами местных поэтов в ней публикуется обстоятельная статья инженера С. Саунина, доказывающего, что пушкинский рисунок, считавшийся портретом декабриста Сергея Волконского (или генерала Ермолова, или Коновницына, или адмирала Шишкова!), на самом деле изображает графа Воронцова. Что же, зря, получается, бился инженер? Истина-то все равно непостижима!
— Нет, «складывать крылья» я не призываю. И более: сознание того, что никакой ответ не является окончательным, стимулирует новые поиски, новые гипотезы. В том числе и на «любительском» уровне. Кстати, имя инженера Саунина пушкинистам известно, оно упоминается в предисловии к моей книге. Наряду с именами Г. Пашниной из Челябинска, Л. Краваль из Саратова и других. К разысканиям любителей следует, на мой взгляд, относиться без предвзятости и высокомерия. Свежий глаз порой способен увидеть то, что ускользает от внимания профессионала. Та же Л. Краваль сумела удивительно зорко разглядеть на давно известном рисунке, изображающем похоронную процессию, маленький автопортрет самого Пушкина. Ей же, однако, принадлежат и весьма вольные, малодоказательные толкования некоторых рисунков, своего рода художественные фантазии на темы пушкинской графики. Подлинное приближение к истине требует погружения в пушкинскую эпоху, умения сравнивать имеющиеся портретные изображения, сопоставлять факты, имена, даты. Это процесс увлекательный, сулящий радость неожиданных открытий…
ВНОВЬ и вновь перелистываю книгу, несколько суховато названную в подзаголовке «каталогом атрибуций». Вот раздел автопортретов: знакомые летящие профили, портрет в образе молодого щеголя, светского денди… А вот — «в образе пожилого человека», «со лбом, прочерченным морщинами», «в образе обрюзгшего старика», «в образе изможденного старика»… Поразительный сюжет: Пушкин как бы заглядывает в свое будущее. В то будущее, которому не суждено было осуществиться…