Являясь ценным и интересным историческим сочинением конца XIX в., «Рисола» по своему содержанию неравноценна. Условно мы можем ее разделить на две части, неодинаковые как по объему, так и по своей значимости. В небольшой первой части автор рассказывает о тех событиях, которые он мог только слышать или знать по письменным источникам. В ней коротко рассказывается о последних годах правления эмира Данияла и о правлении трех эмиров — Шах-Мурада, Хайдара и Насрулло. Представляем вторую часть трактата.

АХМАД ДОНИШ
ИСТОРИЯ МАНГИТСКОЙ ДИНАСТИИ
Перевод, предисловие и примечания И. А. Наджафовой. Душанбе,1967.

Одним словом, когда покрышка с котла узбеков была снята и под позолотой сверху донизу стала видна медь, русские должным образом оценили положение. Они тут же двинулись к Джизаку. 121 Из Самарканда для обороны Джизака выступили двенадцать тысяч солдат во главе с несколькими военачальниками. Все военачальники враждовали между собой. Когда один делал привал, — другой двигался. Если у одного лошадь застревала в грязи, — никто ему не помогал. Среди них были и регулярные воины. Командиры были афганцы. Эти были обучены правилам регулярного сражения и видели много сражений.

Все они собрались в Джизаке. Военачальники из регулярных частей посоветовали выйти за стены города. Находиться [51] всем внутри города не следует. Там надо дать сражение. Но гулямы эмира, которые были главными начальниками, этих слов не послушались. Все они шумели, как на сборище женщин, и слов друг друга не слышали. В конце концов, отряд афганцев из регулярных войск вышел и, окруженный русскими войсками, после жаркого сражения геройски пал. Оставшиеся же глупцы засыпали ворота города, чем закрыли дорогу собственного спасения и открыли большую дорогу своей погибели. Начальники вместе с войском оказались в окружении.

В это же время русское войско подошло к крепости, подвергло его обстрелу из пушек и ружей и в течение получаса стену сравняло с землей. Около ста человек вошли внутрь крепости, и все они расстреливали из ружей все живое, что им попадалось.

Убивая и расстреливая, они загнали всех добровольцев к воротам города, которые перед этим те сами закрыли и засыпали землей. Все пригнули головы и прятались за спины друг друга, чтобы спастись от пуль врага. И все выставили зады. За каждыми двумя-тремя тысячами этих добровольцев было по три-четыре русских воина, которые стреляли им в зады, и с каждым выстрелом пуля пробивала зады пяти-шести человек добровольцев, застревая только в заду седьмого; так они толпами падали на землю. И не было у них мужества оглянуться, они думали, что их преследует несколько тысяч русских воинов. Так, они отправились в ад, перепачканные дерьмом, и им слышались со всех сторон слова: «О, отступники неверные, бейте отступников!», 122 и лишь немногие из них вскарабкивались на стену, бросались вниз и бежали с перебитыми руками и ногами и, то падая, то поднимаясь, добравшись до Самарканда, рассказывали о страшных событиях, 123 став примером и назиданием для [потомков].

Когда русские силой оружия захватили Джизак, эмир не решился дальше оставаться в Самарканде и направился в сторону Бухары. Ученые улемы снова протрубили всеобщий сбор, и множество народа из мулл и простолюдинов, которые не имели представления об истинном положении дел, снова собрались в Самарканде. Инак Ширали, который эмиром был оставлен правителем Самарканда, отдал приказ убивать этих добровольцев 124: «…мол, из-за их подстрекательства поднялась смута и мятежи; и пока муллы не будут убиты, не успокоится народное возмущение. В основе священная война в том и заключается, чтобы убивать суннитов, тогда для нас наступит спокойствие». И этот приказ [52] правителя, отданный от большого страха, они украсили и подтвердили печатью крови множества мусульман.

Увидав такую несправедливость со стороны Ширали, население Самарканда ради защиты веры встало на сторону мусульман и учащихся, напало на женщин и мужчин гарнизона, находившегося в Самарканде; и по улицам города потекли ручьи крови. 125 Известия об этом сразу же достигли неверных, и они говорили: «Откуда бы ни шло убийство, [оно] все идет на пользу нам». 126 И тогда некоторые из бухарских военачальников, которые находились в гарнизоне в Самарканде, приняли меры к примирению, положив конец смуте мягкими увещеваниями.

Ни в какие времена и эпохи никто не мог бы назвать такие беспорядки, которые обнаружились в этом государстве.

Удивительно то, что если кому-нибудь и приходило в голову что-либо разумное, то он не мог никого заставить согласиться с этим. Поразительно и вот что. В плену у этого войска находился один из знатных русских. Каждый раз при встрече с кем-либо он внушал советы, которые могли бы быть использованы на благо государства и ради его сохранения. Он говорил: «Если хотите, я даже отсюда могу добиться перемирия [между вами]». Во время разгрома на берегу реки он говорил: «Я обещаю, что русские не перейдут через эту реку и что эта сторона реки останется вашей». А во время сражения в Джизаке он говорил: «Я добьюсь таких условий,. чтобы [земли] по эту сторону от Джизака остались за вами. И я успокою ваши сердца, что является вашим желанием».

Но никто не принял его слов и никто не взялся за то, чтобы доложить эмиру, так как это не входило в намерения эмира. А он еще так говорил: «Освободите меня и пошлите со мной кого-нибудь. Я отправлюсь и устрою ваше дело, как нужно. Вы с русскими воевать не в состоянии».

При нем они соглашались, а как только уходили от него, — делали все по-прежнему; и никто не довел до сведения эмира его слов.

В конце концов, [как оно я должно было быть], произошло нападение русских на Самарканд. Узбеки надеялись на то, что местность в окрестностях Самарканда сильно пересечена и что они здесь легко смогут перехватить русских так, что никто из них оттуда живым не уйдет. Они, мол, не знают этих мест, мы их схватим в этих расселинах и отправим в овраги ада. Когда русские подошли к берегу самаркандской реки [Зеравшан], некоторые наши пушки стояли на холме Чупан-Ата. 127 Две-три пушки выстрелили, но порох не воспламенился. Русские также ударили картечью и без особых [53] затруднений вошли в город и заняли Кокташ. И все эти фантазеры мгновенно разбежались и бегом добрались до Бухары. Затем волей-неволей обратились с просьбой о заключении перемирия. 128 А того русского начальника, который был у нас в плену, освободили даром.

Было отдано русским сто семьдесят тысяч динаров червонного золота. Провели пограничную линию между Бухарской и Самаркандской областями. Молились лишь о безопасности для души.

То, что мудрец делает, — сделает и глупец,
Но [этот] лишь после того, как много раз опозорится.

Мы решили уплатить русским такую же сумму в виде возмещения расходов, [назвав ее военной контрибуцией], 129 дабы они приостановили нападение на нас. В столицу русского императора мы отправили бухарского царевича с посольством и обещанием покорности вместе с этой суммой денег.

Удивительно то, что перед присоединением Самарканда к России, командующий русским войском в письмах и посланиях предполагал, чтобы эмир прислал одного из своих сыновей на этих же условиях. При этом мы [русские] обещаем отсюда отойти, т. е. вернуться назад из окрестностей Джизака, и между нами установится прочный мир, искренность и взаимопомощь. Это предложение не встретило сочувствия у военачальников. Они не смогли даже об этом довести до сведения эмира. А после самаркандской смуты на них так же была возложена военная контрибуция. Волей-неволей они вынуждены были покориться, принять на себя обязательство и подчиниться.

В одной притче мудрецов рассказывается, что некий правитель подверг пытке одного из жестоких своих чиновников и приказал: «Он вправе выбрать одно из трех: заплатить триста динаров [в качестве] штрафа, принять сто ударов палкой или съесть тарлеку человеческого кала». Палачи и помощники начальника полиции приготовили охапку палок, блюдо горячего кала и сказали: «Ты волен выбрать одно из этих трех наказаний». Он ответил: «Легче всего справиться с тарелкой». С отвращением глотнул два-три раза, но это пришлось ему не по вкусу. И он сказал: «Палки лучше». Пятьдесят раз ударили его по спине и по бокам, и он заплакал и закричал, что дает золото и что дать золото легче всего. Несчастный бедняга из-за своего недомыслия подвергся всем трем наказаниям.

К тому путешествию в Россию, в которое был назначен бухарский царевич в качестве посла и для заключения перемирия, автор этих строк также был причастен. Он отправился [54] вместе с этой миссией, видел много интересного. Хотя рассказ об этом выходит за пределы этих черновых записок, он содержит много полезного и редкостного, что может удивить людей мудрых и послужить подкреплением содержания этих записок. Опишу все, что видел и слышал в сокращенном виде.

Итак, после того, как владение Кеш 130 и прилегающие области попали в руки эмира Насрулло и были уничтожены главы кенигесских племен, возникла необходимость отправить посла в столицу России. Незадолго до этого Николай, отец императора, потерпел страшное поражение от стамбульского государства и франков. 131 Выпив смертельного яда, он сам себя отправил в место вечного упокоения. На троне его место занял сын Александр. Он обязался в течение семи лет платить контрибуцию стамбульскому государству, на двадцать лет приостановить всякие военные предприятия и занялся обновлением основ государственного устройства. 132 По этой причине было решено послать посла, который должен был отправиться с поздравлением нового русского правительства, а также с сообщением о нашей знаменитой победе (под Кешем] и тем самым укрепить узы дружбы между двумя государствами, от его зависело спокойствие подданных к и войска.

К этому посольству автор этих строк также был присоединен и принял участие в этом путешествии. По той причине, что мне в [этом] государстве [приходилось] исполнять службу 133 и потому, что я проявил некоторые познания и умение, мне было поручено [следующее]: «Ты расследуй тамошние внутренние дела, хорошо изучи положение их государства и доложи высокому престолу. Обо всех внешних делах каждой страны мы узнаем или от купцов, или от путешественников».

Приготовление дорожного снаряжения и средств для путешествия царевича велось под наблюдением вазира Мухаммед-шаха кушбеги. Эмира не было в городе. Он поехал верхом на прогулку по некоторым крепостям. После сообщения кушбеги [в котором писалось], что снаряжение для путешествия царевича подготовлено, исключая одного мирзы 134 и имама для ведений всей переписки посольства, [встал вопрос], кого назначить, что зависело от высокого приказа. Эмир написал, что такой-то был в России, и он знает дорогу и тамошние остановки, он будет мирзой и имамом.

В связи с тем, что занятие делами войска и служба правителям казались мне очень тяжелыми и бесплодными и по причине отсутствия в них порядка, я, [несмотря] на наличие [55] предложений [работы] и упреков, отошел от дел, жил спокойно при медресе, довольствуясь сухим хлебом.

Я довольствуюсь сухим хлебом и старой одеждой:
Груз изнурительного труда лучше, чем бремя благодеяний.

Под вечер зашел ко мне человек от вазира и пригласил меня в канцелярию министерства. Я отправился. Кушбеги сказал: «Завтра утром царевич отправляется из города в путешествие. Ты тоже устрой свои дела и поедешь вместе с ним». Я спросил: «Что же я могу за такое время сейчас приготовить для путешествия?» Он ответил: «Я доложил эмиру о твоем жаловании, [ожидаю], что он прикажет». Утром я снова отправился в канцелярию вазира. Вазир спросил, приготовил ли я лошадь и снаряжение. Я ответил, что у меня в медресе нет конюшни, где был бы конь. Он сказал: «Я доложил о твоем жаловании эмиру. Он ничего не приказал. Беги и позаботься о своем верховом животном, поторопись, так как царевич утром уже отправился и ты его еще догонишь». Я попросил: «Выдай мне лошадь из царской конюшни». Он дерзко и грубо ответил, что лошадей лишних нет.

В это время писец дивана министерства знаком вызвал меня наружу и потребовал лошадь из царской конюшни без седла и узды. Итак, я сел верхом и отправился вслед за царевичем. В это путешествие 135 было назначено, кроме прислуги, сорок человек: десять человек чиновников, десять ясаулов, десять чиновников кушбеги и десять купцов. Жалованье амальдаров 136 было триста танга, ясаулов 137 — сто танга, а остальных — пятьдесят танга, а также полная одежда, Жалованье пишущего, назначенного секретарем и имамом, — молитва и фатиха.

Удивительное дело! Надо быть ослом, чтобы, будучи вазирем, нуждаться в докладе и ответе на сумму в сто — триста танга! Не мог он со своей стороны дать одежды, а тем более динары и дирхемы. Но еще удивительнее то, что никто в этой компании меня не знал. Каждый спрашивал: «Мулла, куда вы едете? и кто вам нужен?» Иногда я от удивления посмеивался и ничего не говорил, а иногда говорил, что иду с вами. Так длилось до тех пор, пока несколько купцов, которые меня знали, не присоединились к нам.

Короче говоря, эти купцы привели в порядок моего коня и снаряжение и поручили меня своим слугам, чтобы те ухаживали за моей лошадью. И их прибытие никого не заинтересовало. Поскольку они купцы, предполагалось, что они наши попутчики. Царевич по молодости лет не обращал никакого внимания на толпу людей, сопровождавших его. Он не знал, куда едет, куда его тащат. А глава посольской миссии, у которого [56] была грамота и поручения, был старым, выжившим из ума человеком. Он был постоянно [пьян], с пересохшей глоткой. По причине излишнего курения анаши, он был погружен в самого себя. Он ехал один по обочине дороги и не касался всего этого люда. Если кто-либо его о чем-нибудь просил, он говорил: «Иди доложи царевичу», а царевич, [в свою очередь], отвечал: «Отец знает, иди к нему!»

Короче говоря, в таком позорном состоянии мы прибыли в Самарканд. Чиновники и смотрители дорог из Бухары и Самарканда везде, где мы устраивали ночлег, доставляли воду и пищу и приносили подарки и дары. Различные товары и ткани дядя царевича засовывал в дорожные вещевые мешки. Что касается еды и питья, то тот, кто был проворнее, подобно комару, пробивался к миске и успевал запачкать пальцы. Остальное обычно приканчивали прохожие, зеваки и слуги чиновников [посольства]. К вечеру большинство попутчиков, становилось голодными, всадники оставались без ячменя; хлеб, пища, ямские лошади — все забиралось и грабилось. На этом участке дороги никому не понадобилась ни молитва, ни письмо; и не было нужды ни в мирзе, ни в имаме. Тот, кто хотел, совершал намаз с омовением или без него в уголке. Но в Самарканде, поскольку нас прислали на три дня в качестве гостей, появилась необходимость в общем намазе, дабы русские, увидев [наше нерадение], не упрекнули нас.

Тогда начальник посольства стал жаловаться на кушбеги за то, что он не назначил нам ни имама, ни мирзы и [предложил] отправить жалобу и поставить в известность эмира о делах хакимов и правителей Самарканда. Группа купцов указала на меня: «Вон тот, который сидит в углу ковра, является для вас и имамом, и мирзой». Тогда меня вызвали, и он мне предложил постоянное место, испугавшись, что я назначен в это путешествие для того, чтобы все, что увижу, — сообщал.

Между тем все от мала до велика начали спорить и ругаться из-за лошадей, харчей и фуража для лошадей, полученных от русского начальника. В тех же случаях, когда нужно было давать подарки на чай, тюря отсылал к послу, а посол — к царевичу. В тех же случаях, когда кто-нибудь приносил [что-либо] в виде дорожного подарка, посол говорил: «Это для меня принесено», а царевич говорил: «Для меня!» И кому бы ни достался, остальные начинали ссориться и скандалить, почему ему не выделили части? И ведя себя так по-шутовски, добрались до Ташкента. После свидания с губернатором посол послал специального человека с конем и подарком [57] от эмира. Тамошний правитель, который был из русских, подарил конюху ассигнацию в двадцать пять танга. И всю ночь и весь день посол с конюхом спорил, требуя, от последнего те двадцать пять танга. Он говорил: «Я тебе за службу каждый месяц плачу десять танга, а на большее ты не имеешь права, и эти двадцать пять танга принадлежат мне». Конюх сказал: «Это мое».

В конце концов, дело передали в русский суд. Доверенное лицо суда эти деньги взял у посла и отдал их конюху.

Когда собрались отправиться из Ташкента в русскую столицу, наступила осень. Я говорил послу, что мы прибудем в русскую столицу в самый сильный холод, падающий на начало сорокодневных зимних морозов. Предположим, что после вручения послания русские дадут разрешение на отъезд, — не соглашайтесь и оставайтесь до весны. Вы человек старый, а царевич малолетний, а в этой стране в это время самые сильные холода. Не дай бог, что-нибудь случиться с вами! Он согласился, что, конечно, это правильно.

Было начало месяца, когда он вручил послание и грамоту и сейчас же попросил разрешение у царя на обратный отъезд. И снова во время пути мы с послом ехали рядом.

Я говорил, [предупреждая]: «До сих пор во время разговоров с русскими правителями и начальниками все, что вы говорили и делали, было не к месту и попусту. После этого вам предстоит еще две встречи с царем и министром. Надо подготовить два-три умных и толковых слова». Затем я описал обычаи приемов русского царя и беседы о министром так, как я прежде видел. И разъяснил, как следует задавать вопросы и вести с ними беседу.

«Столько слов в моей памяти не сохранится. Если ты мне напишешь, я запомню». Кое-какие из этих вопросов я записал вместе с обоснованными и короткими ответами. Он их повторял день и ночь, точно грамматические правила. А когда пришел на прием к царю, такое сказал, что не соответствовало ни тому, что я написал, ни наставлениям переводчика.

Когда мы прибыли в русскую столицу, нас встретили с достойным почетом и уважением. Но императора в городе не было. Он выехал на прогулку в окрестности города. К нам был приставлен ученый переводчик — иранец. Когда приблизилось время прибытия императора, посол начал приставать с вопросами к переводчику: «Растолкуй мне обычаи и характер разговоров на этих приемах. Скажи мне, что говорить царю». [Переводчик] подтвердил то, что я уже написал. Тогда он [посол] сказал: «Напиши, а не то у меня не удержится в памяти». Затем [переводчик] спросил меня, что хочет [58] этот глупец? Я сказал, что все уже написано и приготовлено, он хочет услышать это от тебя, чтобы снова выучить. Он тоже два-три слова написал и дал ему, указав, что во время первого приема царя говорят о дружбе, приятельстве и любви. И на нем [приеме], кроме дружеских и любезных слов, ничего другого не следует касаться. «А если я спрошу о землях, что будет?» Тот ответил: «Берегись! Не делай этого безрассудства! Потому что если царь по этому вопросу что-либо скажет, то уже ни прибавить, ни убавить ничего нельзя будет. Здесь есть государственный министр. По государственным вопросам говори с ним сколько хочешь. Он даст ответ. Вопрос относительно твоей страны наши министры обсуждали и советовались [по этому поводу]. [Они говорили], что из царей тюрских стран никто до сих пор нам не подчинялся. Теперь царевич из Бухары прибыл с изъявлением покорности. Следует с ним поступить так, чтобы это понравилось другим государствам, т. е. вернуть захваченные области и кое-что прибавить». Посол закивал головой и сказал: «Так я и сделаю». Когда же посол стал разговаривать с падишахом, то без вступления и предисловия, взяв за руку царевича, проговорил: «Повелитель правоверных прислал свет своих очей с надеждой, что его величество император вернет захваченные области — Ташкент, Самарканд, Джизак». Царь спросил у переводчика: «Что он говорит?». Тот перевел его слова. Царь махнул рукой, топнул ногой и сказал: «Эти области подчинены ташкентскому губернаторству и находятся в его ведении. Об этом следует спросить его». Затем, отвернувшись от посла, он взял за руку царевича и милостливо обратился к нему с вопросами и предложением осмотреть апартаменты своего дворца. Он приказал распорядителю, чтобы царевича не огорчали, показали ему различные театры и хорошие фабрики, чтобы он не печалился. Затем мы получили разрешение оставить собрание. Переводчик с послом говорил очень резко и упрекал его: «Я тебе что толковал? А ты что сказал? Я был не в силах все это переводить, но поневоле должен был перевести. И ты сам уничтожил труды царевича. Теперь у тебя не будет случая ни с кем сказать слово о владениях, исключая, губернатора».

По этой причине посол, очень опечалился, не стал осматривать тамошние места и начал просить разрешение отправиться назад. Переводчик говорил: «Не торопись и оставайся до весны: и царевич хорошенько насмотрится удивительных вещей в этих местах, и мы в ответ на твое послание напишем письмо. Наше письмо будет закончено лишь после обсуждения его во всех департаментах и министерствах. На это уйдет по меньшей мере один месяц. В ответ на твои подарки мы [59] тоже прикажем, чтобы приготовили все должные дары». Он не согласился и упорно настаивал на своем. Вначале месяца джади 138 было получено разрешение. Я сказал послу: «Ты дело не сделал, а людей и себя подвергнешь холоду и гибели».

«Творец, создатель мира, — он бог милостивый и нас сбережет», — ответил он. Я сказал: «Если падишах прикажет кого-нибудь расстрелять, разумный человек не станет ходить между стрелками и мишенью, говоря, что бог защитит, так как если пойдет, то, конечно, будет настигнут пулей и сам станет мишенью несчастья. Холод, снег и град на земле подобны пулям. Они сами собираются и невольно сами падают; и так продолжается, пока под солнцем месяца хамолл 139 не наступает отдых и ослабление. Само по себе падение [снега] происходит ради сохранения зерен, а таяние — для роста и разрастания корней. Можно оказать, что холод имеет то же значение пахоты и боронования. Святой владыка ради поездки такого глупца безмозглого, как ты, не приостановит дело земледелия и холодное время не превратит в теплое. По этой причине во время летнего зноя и зимнего холода путешествовать — это свидетельствовать о глупости и безрассудстве. Кроме глупцов, никто на это не отважится».

Действительно, холодные ветры и наступление осени несут весть обитателям земли, оповещая: «О жители земли, готовьте нужное для защиты от холода и, о, дикие звери, из пустыни бегите в берлоги, [пещеры] и, о, насекомые, забивайтесь в ямы, так как у нас есть дела в мастерской земли. Смотрите, как бы с вами — [не дай бог!] — не приключилось несчастье».

Только невежда не поймет это обращение и в этот момент уйдет из дому. Действительно, в пути мороз раздул нос посла и сделал его похожим на глиняный кувшин. Я сказал: «Не печалься, так как бог самый милостивый!» Пальцы рук и ног у большинства наших друзей были отморожены, и мы были вынуждены около полутора месяцев провести в одном из русских городов. Мы лечили ноги и руки, пока не приблизилась весна. Заботу о пище и пропитании возложили на плечи бухарских купцов. Каждый волей-неволей что-нибудь приносил и давал. Если бы посол не был глупцом, он бы оставался в столице, а все расходы на пропитание его и его товарищей шли бы за счет государства. Целью его поспешного отъезда было скорее прибыть в Бухару, а не прозябать в дороге, Вывод таков: по глупости он не послушался слов доброжелателя.

Еще одно: после того, как мы побывали в русской столице было объявлено, что эмир бухарский, признав себя покорным [царю], прислал в связи с этим своего сына. Франки [60] этому не поверили и прислали [своих представителей], чтобы проверить это известие.

Однажды переводчик привел в посольский дом одного иностранца, знающего язык, и сказал: «К вам пришел с целью вас увидеть умный и многознающий, владеющий персидским языком человек из страны франков. Он нам рассказал о после, который был с нашей стороны в Руме и что он три дня жил в его доме. Тот был человек невежественный. При этом [забавно то], что по убеждению ваших людей он слыл бухарским Абу-Али [Синой]». Затем, обратившись к послу, он сказал: «Император, великий падишах и вы хорошее дело сделали, что вступили на путь мира и согласия с ним, открыли дорогу для обмена письмами и посланиями. Теперь вам следует заключить письменный договор на пятьдесят, сто лет о союзе и мире, так как спокойствие людей связано с этим». Посол ответил: «Вражда, распри и войны между государями возникают из-за того, что не довольствуются [тем, что имеют]. Первоначально такие-то земли и такие-то места были наши, а эмир Насрулло отдал их эмиру афганскому Дастмухаммаду 140 под пастбища, поскольку тот прибыл в Бухару, как изгнанник. Сейчас они в твоих руках. Такие-то земли и такие-то места также были нашими, а сейчас они присоединены к государству императора. Если бы эти земли были возвращены и каждый бы довольствовался своей землей, то никаких бы смут и вражды не было. Если цель — спокойствие, ты эти области отдай и император пусть тоже отдаст, а мы вернемся назад». Иностранец очень удивился этим словам и спросил у переводчика по-русски: «О чем говорит этот человек, что он имеет ответить на мои предложения? Он говорит что-то противоположное. Нам следует говорить эти слова, а не ему». Переводчик ответил: «Он человек глупый и неотесанный. Неуместно повторял все, что взбрело ему в голову». Иностранец сказал: «Удивительно невежественный человек. Неизвестно, дадут ли [палку], а он претендует на целый климат». Затем он спросил у посла: «Вы когда сеете хлопок и сколько раз поливаете его? Если вам понадобится американский сорт хлопка, то мы дадим его семена. Это очень хороший сорт, высевайте его». Посол спросил: «Ты хочешь коконы шелкопряда?» Тогда я разъяснил ему, что речь идет не о шелковых коконах. Он ответил: «По дороге мы видели на берегу Сыр-Дарьи тысячи мешков с хлопком. Если будет свободный проезд и открытые дороги, то купцы привезут намного больше хлопка, чем теперь привозят». Иностранец засмеялся, поднялся с места и распрощался.

В самом деле, если бы в то время при определенных условиях [61] в определенных обстоятельствах посол вел себя умнее, то, возможно, царь приказал бы вернуть некоторые отошедшие области. И даже если бы молчал, то сами министры вернули бы кое-что в связи с приездом царевича. Или, по крайней мере, он мог бы заключить скрепленный печатями договор хотя бы о том, что между русским государством и нами не будет вражды и войн в течение ста лет. Это, конечно, даст основание избавить наш народ от опасений о том, будет ли в этому году война или нет.

Короче говоря, в таком [плачевном] положении мы вернулись в Ташкент. Царевич рассчитывал на то, что возможно губернатор Ташкента вернет области. Он же дал ему горсть орехов и фисташек и распрощался с ним. Так прибыли в Бухару. Эмир также питал надежду на возвращение некоторых областей. Когда увидал, что мы прибыли с пустыми руками, то очень огорчился. Он понял, что эти неудачи и огорчения произошли из-за его собственной неосмотрительности и из-за глупости его посла. Он спросил у меня: «Очевидно, грязь посла и вас запачкала [вероятно, посол совершал грязные дела]». Я ответил: «Нет, посол не делал преднамеренно или с умыслом ничего такого, чтобы противоречило самопожертвованию и интересам государства. Однако, сколько бы и что бы он ни говорил и ни делал, — все было не к месту. Но вины его в этом нет. Ответственность за это несет правительство и прежде всего за то, что оно назначает подобных лиц на высокие посты и на ответственные дела. Положение его в точности напоминает обезьяну-сторожа». Эмир спросил: «В чем дело?» Я рассказал: «Один садовник сильно привязался душой к обезьяне и выбрал ее себе в друзья. Однажды, выбрав в саду себе удобное место для отдыха, уснул. Обезьяна взяла веер и стала прогонять мух. Но как ни старалась обезьяна, размахивая веером, защитить его, мухи со всех сторон нападали на спящего, залезали в ноздри и глаза садовника. Расстроенная обезьяна схватила камень в десять сир 141 от весов, которым взвешивали виноград, и запустила им в мух. От удара мозги брызнули из головы садовника. Это было наказание за то, что он допустил к делам своего дома и своей жизни недостойного». Эмир сказал: «Что я могу сделать, если кушбеги допустил его к этому важному делу?» Я промолчал, не сказав, что кушбеги еще глупее его [посла].

Однажды мы были на приеме у одного из министров императора. Он сказал: «Я слышал, что вазир Бухары Мухаммад-шах кушбеги хороший человек, но неграмотный. Каким же образом он справляется с делами министерства?» Я ответил: [62] «Он стал вазиром, благодаря многолетней службе. С детства он находился при стремени эмира». Министр сказал: «Я не говорю, что его нужно повесить или заточить в тюрьму и там уморить, но работа министра требует ума и грамотности. Вазир должен обладать умом и владеть пером, чтобы устранять изъяны государства. Персона министра близка персоне падишаха. И тайны падишаха должны быть под силу вазиру. Если министр не будет сам владеть пером, то вынужден будет государственные тайны излагать писцу, а последний не имеет достоинств министра. Непременно тайна будет разглашена». Я ответил: «В нашей стране государственных секретов немного. Мы пребываем в колыбели мира и безопасности. У нас больше обывательских, жизненных секретов. И разглашение их не принесет вреда государству». Он продолжал: «Сохранение всяких секретов — необходимое качество благородства и человеческого достоинства. Нужно, чтобы никто не знал о скрытых грехах и испорченности падишаха. Применение этого в отношении султанов — предписание шариата».

И эта неразумность нашего вазира стала очевидной для него еще и из следующего. Однажды несколько русских начальников приехали в качестве путешественников, [чтобы все] осмотреть. Их безо всякой причины посадили на цепь, а имущество их было разграблено, растащено и конфискована. А потом под каким-то предлогом их выпустили. На самом деле, если хорошо посмотреть, все потрясения и смуты, которые происходят в этом государстве, все недостатки, которые здесь имеются — все [происходит] из-за неразумения вазира; его слабости и глупости.

Да, общий ход государства и его упадок вызван явной причиной, и этой [причиной] является Мухаммад-шах кушбеги. Во-первых, если бы у него было хотя бы немного ума и мудрости, то он не взялся бы за руководство вазиратом. Он заранее разузнал бы из исторических книг о занимаемом ими [вазирами] положении с тем, чтобы спросить себя: «Подхожу я для этого дела или нет?» Ум повелевает, что не следует брать на себя бремя сана, если не видишь общее благо конечным результатом. И для того, чтобы сберечь самого себя, ни один умный человек не возьмет на себя обязанность военачальника, вазира, с которыми связана погибель в этом и том мирах. А если уж ему выпала доля приказывать и распоряжаться, то делать это надо ради блага рода человеческого; Счастье не в том, чтобы наполнять и освобождать утрэбу и произносить молитвы. В действительности такой человек есть ассенизатор в образе человеческом. Наконец, тот, кто [63] от страха не в состоянии сказать падишаху слово правды,— как может управлять делами вазиратства?

Дело в том, что в руках вазира должна быть хотя бы частично власть, дабы он мог решать государственные дела. Затем, если же ему свободу действия и власти не дают, — ему следует тут же сбросить с себя бремя вазирства, не задумываясь о гневе султана.

Харун-ар-Рашид приказал одному из эмиров взять на себя управление Египтом. Тот человек не согласился. Харун разгневался и сказал: «Люди через посредников добиваются от меня управления Египтом, а я сам тебе это предлагаю и ты не соглашаешься». Он ответил: «Я по ряду причин к этой должности не пригоден: первое — необходимость наблюдения за нравственностью, что невозможно, так как бог назвал этот город обителью разврата, и только по моему приказу разврат в этом городе не станет порицаться: второе — я человек рассеянный, а ты в этом отношении поблажек не даешь. Даже карающий, и всемилостивейший аллах груз веры предложил взять небу и земле. Но они не согласились. И он на них не гневался». Харуну этот его ответ понравился и он его простил.

А однажды случилось так, что несколько русских и иностранцев под видом купцов прибыли в Бухару и выбрали остановку в одном из караван-сараев. Бухарские купцы, которые находились в России, написали письмо кушбеги [о том], что пять-шесть человек из русских и иностранцев приедут в Бухару. Они, очевидно, шпионы и их следует разыскать. Кушбеги кому-то приказал, чтобы их всех посадили на цепь и арестовали, имущество их конфисковали и передали в казну. Будучи в тюрьме в арке Бухары, они через посредство евреев или других лиц отправили в Россию письмо, что их заточили в тюрьму и теперь они находятся в цепях у эмира Бухарского:

«Причина этого нам неизвестна. Затребуйте нас». Один из этих пленных был братом русской императрицы, который предпринял это путешествие под видом купца. Сейчас же из русской столицы дали знать в Оренбург (а этот город служит местом сбора бухарских купцов), приказали забрать купцов вместе с их товарами и потребовать освобождения арестованных [русских].

Бухарские купцы написали кушбеги, прося его выпустить тех арестованных путешественников: «Мы тоже арестованы вместе с имуществом». Кушбеги тех арестованных освободил и отправил, чтобы этим освободить бухарских купцов. На все это ушло примерно шесть месяцев. После этого стало [64] известно о готовившемся нападении русских на области Туркестана. И о том, что они в скором времени подойдут к Ташкенту и завоюют его. В это время один из друзей автора из числа купцов, ездивших в крепость, приехал ко мне и рассказал: «Я был в крепости Казалияске. Однажды некто прибыл в крепость, сидя в великолепной коляске и в шляпе с перьями. Говорили, что он едет из Петербурга и намеревается отправиться в Бухару. Через два дня он ко мне пришел и что-то спросил. Я достал для него это в своей лавке и отдал. Он спросил: «Ты откуда?» Я ответил: «Из Бухары». Потом он присел и сказал: «Если я отправлюсь в Бухару и буду служить там вашему правителю, что мне дадут? Я знаю много ремесел и искусств, начиная от военных порядков и знаний военной тактики, а также перевод с многочисленных языков». Я сказал: «Тебя объявят шпионом, бросят в тюрьму, закуют в цепи и убьют». Он ответил: «Меня не посмеют убить, а если убьют, то за мою кровь пусть дадут десять [таких городов, как] Бухара [и то] они не станут выкупом. Я служил четырем государствам и от каждого получал ордена». Затем мне показал ордена этих государств и сказал: «Я мусульманин и хочу ради благополучия мусульман в Бухаре послужить, обучить их военному строю. Вскоре между русским государством и Бухарой снова возникнет вражда и столкновения». Я ответил: «До тебя уже многие знающие, талантливые люди приходили. Их бросали в тюрьму и убивали». На этом разговор был закончен. Через месяц дело наше закончилось, и я вернулся в Бухару. Там среди других освобожденных из тюрьмы русских людей находился и этот человек.

Я обратился к нему с приветствием и спросил: «Куда Вы отправились? Что делали?» Он ответил: «То, что ты сказал, оправдалось. Как только я прибыл в Бухару, — меня, ни о чем не спросив, арестовали вместе с ними. Через несколько дней выпустили. Основания для ареста, как и для освобождения, мне не были известны. Вначале русский царь меня послал для их же спасения по той причине, что жена царя просила отправить человека, который выручил бы арестованного в Бухаре ее брата. Царь вызвал меня к себе и сказал: «Ты мусульманин. Законы и порядки их знаешь, отправляйся и такого-то освободи из тюрьмы». Я отправился в Бухару. Никто не спросил меня о том, кто я, — и меня также заковали в цепи. Пробыл я до тех пор, пока вместе с теми, за кого ходатайствовали, и меня освободили». [65]

И после того, как дело было расследовано, выяснилось, что этот человек тегеранец по имени Казимбек. Он был учителем детей русских аристократов и царевичей. Это был умный человек, поэт, астроном и медик. Когда он прибыл в русскую столицу, он привез три подарка: разбитую глиняную афтобу 142, бухарскую ложку для плова, наполовину сожженную, и разбитый глиняный подсвечник. Поставил он их перед императором и сказал: «Это умывальник бухарского эмира, из которого он совершает омовение, а этой штукой он достает пищу, а это вещь, на которую ночью ставится светильник. Что карается других вещей, которыми пользуется султан тюрских стран, то все они от тебя, например: ситец и сукно, керосин и железо, бронза, серебро и золото, сахар и сладости и все другое. Если бы им отказали в этих вещах, то они стали бы носить на ногах чарыки 143, а голову покрывали бы трехгазовой шерстяной тряпкой, а ткани для халатов и одежды выделывали бы из грубых ниток, из которых делают канары, мешки и паласы. Их земля ограничена пятью-шестью климатами, соответственно делению европейцев, и государство делится на четыре части. Одна часть находится в Туркестанской области, входящей в состав владений турков — потомков Яфета. Там живут все кочевники. И во главе каждого из этих племен стоит правитель [хаким], захвативший власть или после победы, или получивший ее по наследству. Никто из них не принадлежит царскому роду. И нет между ними таких, которые входили бы в состав какого-либо государства. И каждый из них [вопрошает]: «Кому царство в этот ден?» 144 Они ничего не знают, что творится в мире. Они по своему усмотрению арестовывают и сажают людей на цепь, имущество их отбирают и овладевают им. И они не имеют представления о том, что, кроме их земли, есть еще другие или что, кроме них, есть еще другие цари. Забрать эти земли — одна из наинужнейших задач данного [русского] государства. На этом пространстве земли, приблизительно равном двадцати градусам долготы и четырнадцати широты, проживает бессчетное количество людей. Все их земли обеспечены водой, покрыты цветами и дают различные виды фруктов и плодов. Ты бы сказал, что это цветущая часть мира. И долгие годы она была скрыта от взоров людей мира, подобно Америке. И все горы и холмы этой земли богаты драгоценными камнями. И можно сказать, что ни в южной, ни в северной четверти земли нет такой заселенной, процветающей и с таким хорошим воздухом земли, как эта земля. И если эта земля попадет под власть нашего государства [России], то общая численность войска в [66] государстве увеличится примерно на пятьсот тысяч человек. И при этом не будет наблюдаться никакого уменьшения местного населения. Таково положение их вазира, таков их эмир и таковы их средства. Для завоевания этой территории больших затрат, усилий и хлопот не потребуется. Для завоеваний этих земель вполне достаточно десяти тысяч человек солдат «от начала и до конца».

Тогда император отдал приказ пойти и покорить силой оружия эту страну и навести в ней порядок. Нет земли без хозяина и страны без владетеля. Так живут только животные, сами себя называют вазиром или эмиром. Своевольно живут, [опираясь] на силу свою, насильничая. После этого было решено напасть на Ташкент. И было совершено то, что было! 145

Итак, если глубже вникнешь, то упадок и разруха в этом государстве произошли из-за глупости и бессилия падишаха и вазира. Если бы у падишаха было достаточно ума, он не назначил бы на пост министра такого глупца. И если бы у вазира была сила, рассудительность — он прежде всего не арестовал бы тех купцов по наговору наших купцов, а после ареста выяснил бы истинное положение дел и освободил бы их.

И другой причиной нападения русских на государство Мавераннахра было убийство Шахрух-бия инака. [А дело обстояло так]: Насреддин шах Тегеранский. 146 все с большей настоятельностью обращался с просьбой к его величеству императору, чтобы тот наказал правителей тюрских стран и положил бы конец их насилиям, убийствам и продаже людей и что [именно] он [русский император] сможет это сделать. Поэтому русские отдали приказ о завоевании этих областей из уважения к его памяти. Подробности этого таковы. После восшествия Насреддин шаха на иранский престол сын брата его отца по имени Шахрух эмигрировал из Тегерана и прибыл в Бухару из страха, перед новым иранским правительством. Так как он был из числа иранских царевичей, эмир Насрулло хорошо к нему отнесся и позаботился о нем. Он был назначен на пост главнокомандующего войском и артиллерии Бухары.

Действительно, он неоднократно проявлял отвагу и преданность государству. Врагов этого государства он разбил и завоевал много областей. Некоторые военачальники Бухары придумывали против него хитрости и коварства. Но они не возымели действия, потому, что покойный эмир после казни Абдалсамад хана наиба узнал о хитрости и [67] обмане своих приближенных и сильно раскаивался в своем поступке.

На этот раз обман придворных не достиг цели. Шахрух оставался у власти до тех пор, пока на шахский престол не вступил эмир Музаффар. При нем же военачальники государства нашли возможность доказать, что он развратничает, пьет вино или что он является сторонником внука покойного эмира в деле наследования престола и каким-то путем убедили эмира бросить его в тюрьму и заковать в цепи.

В действительности земли султанов Мавераннахра ограничены и государство их невелико. При этом пять-шесть человек владетелей претендует на независимость [из Коканда, Кашгара, Хорезма, Бухары] и из некоторых других более мелких владений — Гиссара, Матчи, Куляба. Правители этих областей, придя к власти, дрожат на ее вершине, подобно ивовому листу. И ни на кого из своих подчиненных и чиновников не могут опереться и питать доверия. Они постоянно пребывают в страхе потерять власть и владения.

Падишах, когда кого-нибудь выдвигает и дает чин — не может дать ему волю и независимость потому, что опасается, как бы тот, проходя мимо него, не поднял бы меч и на него. И военачальники не желают, чтобы кто-нибудь другой приобрел влияние и не допускают человека с талантами и достоинствами. Они не дают ему приблизиться к падишаху, потому что тут же обнаружатся их собственные недостатки и невежество, они будут смещены, а их посты отданы. По этой причине у людей этого государства нет и собственного покоя. Их удел — заботы и тяготы. Только люди низкие бывают удовлетворены. Так, если мусорщик сядет на переднем месте на банной суфе, то он это уже считает для себя великим счастьем. Но высокие души, когда входят в баню и видят банщика, — это вызывает у них презрение, и они предпочитают устраивать баню у себя в доме.

Короче, когда Шахрух бий был в тюрьме и в оковах, в это же время группа русских вместе с Казимбеком также находилась в тюрьме. В это время один человек по имени Мирза Якуб прибыл в качестве гонца с письмом из Тегерана. Он был послан одним из векилей Ирана и поселился в Караван-Сарае. Он заявил среди афганских купцов, что, мол, прибыл из Ирана с тремя требованиями: во-первых, поскольку арестованный Шахрух бий — потомок династии царей кеянидов, то он должен быть освобожден и отправлен в Тегеран. Если захочет, — пусть остается в этом государстве, но чтобы его не казнили; другое требование было о запрещении продажи рабов из жителей Ирана, чтобы туркменам [68] запретили захватывать пленных и продавать их в рабство. Если вы согласитесь с этими требованиями, мы добьемся предотвращения нападения русских на землю Туркестана, а сейчас русские силой оружия решили овладеть туркестанскими областями.

Ведь и мы люди, совершающие поклоны в сторону киблы, не хотим, чтобы мусульмане были попраны грешными неверными. Эти требования постепенно дошли до слуха вазира. Его также заковали в цепи и бросили в тюрьму вместе с европейцами. И он оказался не в состоянии сделать те предложения эмиру. Наконец, по ходатайству русских и этот тегеранец был отпущен. Он сейчас же бежал, чтобы снова не попасть в тюрьму. И вскоре после этого Шахрух бий инак вместе со своим братом Хасан ханом были казнены. Слухи о его смерти [еще до его казни] дошли в Иран. Насреддин шах пожаловался императору и просил, чтобы он сделал то, что сделал. Всевышний и святой владыка мира, если захочет отнять у кого-нибудь государство, прежде всего отнимает у него средства защиты, затем делает глухими уши правителя к словам истины. И заграждает путь советов и обсуждений для людей этого государства. Так что внутренние и внешние дела путаются. Конечно, нить порядка и устройства дел теряется; и если бы устойчивость этого государства согласовалась бы с решением аллахова предопределения, тогда Шахрух эмир не был бы смещен с начальствования артиллерией. Это был тот самый человек, который по указанию аллаха больше двадцати раз под Табризом на Кавказе сталкивался с русскими и подверг их позорному разгрому. Это подробно описано в новой «Равзат ас сафо» Ирана. Вероятно, сами русские и не думали начать нападение на Туркестан, потому что им было известно положение его [Шахрух бия] там. Убийство его стало для них доброй вестью, предвещающей победу, и они приняли решение осуществить свое намерение.

Во время правления этого эмира — кровопийцы и глупца, — кроме Шахруха Мирзы, были убиты также некоторые другие лица, от которых можно было ожидать пользы, это: Ибрагим бий парвоначи, 147 Канаатшах бий додхо, Азиз бий кушбеги (вазир) и начальник артиллерии Ибадулло бий парвоначи и другие. И их места заняли такие слуги, которые были одноклассниками и соучениками эмира. Когда Ширали, Якуб и Мухаммадшах, Дурбин, Салим бий и Барат бек заняли главные посты в государстве, они составляли группу, которая из школьной тюрьмы бухарского арка перебралась в тюрьму Кермине. И жизнь для них была адом. Они постоян-{пропуск в книге} [69] к власти и высшему господству в Бухаре, то они ни о чем другом не могли думать, кроме как о сохранении хлеба и о том, как бы удержаться в должности. Короче говоря, в каком бы месте они ни были правителями, везде производили разрушения и многих людей жалили. Когда же начинались сражения, они показывали спины, без боя уступали врагу свои вилайеты, чтобы самим, опозоренным и в бесчестии, ринуться в преисполню. И дело эмира своего они довели до гибели, разрушения и беспорядков.

В то время, как эмир Тимур свое имя, храбрость и доблесть возвысил по всей четверти населенной части земли, эмиры Бухары свое имя унизили злонравием, трусостью и малодушием. Бухару и Самарканд, которые повсюду славились и отличались справедливостью и человечностью, верой, благочестием и наукой среди большинства городов, они обесславили настолько, что до дня воскресенья мертвых не смоют позора и он не сотрется со страниц истории.

Одним словом, захват русскими Самарканда произошел в месяце мухарраме 1285 г. 148

К воде и пище людей Бухары присосались мухи. Группы русских в виде путешественников и посольств хотя лишь изредка прибывали, но они под тем или иным предлогом требовали чрезвычайных расходов и трат. И эмир из страха перед тем, как бы они не обиделись и не лишили его беззаботного существования и покоя, в сто раз больше прежнего с насилием и притеснениями взымал налоги с мусульман и им отдавал, а себя перед ними изображал другом и покорным. И так как правление этой страны зиждется только на усмотрении и решениях здешних царей, а русские люди дела ведут согласно установленному порядку, то взаимоотношения у нас с народом большей частью находились в противоречии с их порядками; и каждый шаг они контролировали: ты, мол, это сделал в противоречии с дружбой, а этот приказ противоречит требованию о покорности. Разве ты намерен уклониться от обязанности и вступить с нами в конфликт?

И снова эмир насильно выколачивал удивительно крупные суммы из крестьян и подданных и отдавал им [русским] в виде взяток и подарков, чтобы тем заткнуть им рты. Он боялся, как бы они однажды не заявили главе государства: «Убирайся!»

Поскольку территория страны сузилась и размеры страны, на которую распространилась власть эмира, уменьшились, неизбежно появилась необходимость увеличить поборы для удовлетворения потребностей. Короче говоря, на база-[70] {пропуск в книге} но находились в волнении, подвергались поношению и клевете. Как только они направили шаги в просторный мир рах, у весов и при товарах были назначены люди, которых назвали аминами. Если несчастная вдова приносила моток ниток и продавала его за три фельса, 149 то два из них уходило амину. И если кто-нибудь привозил один харвар 150 топлива и продавал за три дирхема, то на две части из них имеет право амин. Десятину с вакуфа собирали в казну, так как султан являлся главным мутаввалием. 151 А ведь по закону мутаввали существует лишь для того, чтобы собирать долю бедных студентов и во время выдавать им, дабы не было помех для их учебы. Теперь же падишах собирает десятину, и шесть месяцев студенты и должностные лица ведут тяжбу с арендаторами вакфов и все равно не могут получить то, что им полагается. И когда кто-нибудь из путешественников умрет в медресе и во дворце, то имущество его объявляют «выморочным». А если даже имеет законных наследников, то они тоже не могут подтвердить свое право наследования. В какой бы суд не обращался, — его отовсюду прогоняют. И точно так же с начальником стражи. Если кто-нибудь украл какое-то имущество и владелец приведет вора вместе с имуществом и передаст начальнику стражи, то он это имущество отправит к себе на двор, а владельцу имущества скажет: «Иди, у этого вора обнаружено сейчас еще много краденого. Мы хорошо выясним и тогда твою долю отдадим». Владельцу имущества приходится столько ходить за ним, что он проникается отвращением и к своему имуществу, и к общению со стражниками. Если может, то даром убегает. А если нет, то освобождается лишь после того, как сверх своего имущества даст еще стражникам деньги. Способ выманивания денег со стороны стражи таков, что когда они видят, что владелец имущества проявляет настойчивость, чтобы заполучить свое имущество, то они предъявляют ему ложное обвинение и подвергают наказанию. Например, говорят, что при допросе этого вора, мы выяснили, что твоя жена находилась в связи с этим вором, иногда днем или ночью она приходила к нему и брала много денег; или: с этим человеком был связан твой сын, что он водится с ворами. Ему передавали украденное, а он его продавал. Твою жену или твоего сына следует отправить в уголовный суд и допросить, сделать очную ставку с этим вором. Поскольку человек, владелец имущества, никакого отношения к этому не имеет и боится обвинений и клеветы стража [полицейского], опасаясь бесчестия, — все, что бы ни сказали и ни потребовали, отдает начальнику стражи к его подчиненным. И второй раз, [71] во всю [свою] жизнь, он не пройдет вблизи двора мир-шаба 152 или бека. 153

Точно так же обстоит дело с водой. Она еще из источника не появилась, а мираб требует взятку, чтобы дать первому воду. Вода приходит и уходит, а этому человеку вода не достается.

Или в ожидании воды несколько раз требуют из вилайетов людей для очистки каналов, и при этом насильно взыскивают как с приходящих, так и неприходящих две танга. И все эти деньги идут в казну, потому что ежемесячно или каждые два месяца оформляется и отправляется документ на несколько тысяч танга на имя мираба или миршаба. Воя эта сумма направляется во дворец или выдается определенным лицам.

И еще [беда]! В каждую деревню и кишлак назначают караульного и стража, чтобы очищать дороги от воров и разбойников. Они получают жалование из тех денег, которые собираются таким способом. Но если кого-нибудь убьют у дверей сторожевого помещения и унесут имущество, никто из них не выйдет и не разыщет [разбойников]. А если и расследует, то также никто их не спросит: «Почему вы, будучи караульными, не знаете, что у вас происходит?» Больше того: на большинстве дорог сами караульные совершают разбой. А эмир убежден, что поскольку в таком-то месте имеются отряды солдат, то они и оберегают приходящих и уходящих людей.

А не знает он того, что сами эти солдаты являются причиной страха на дороге, что они производят грабеж и устраивают западню! О другом беспокоиться не приходится, так как грабитель и близко не проходит.

Удивительно следующее: многих людей убивают на дорогах, разбойники нападают на деревни, творят насилия и притеснения там и убивают при этом множество людей — ничто из этого не доходит до ушей султана. Ведь все это ему неприятно: может случиться, что для благословенного слуха это покажется тяжелым или же он рассердится от этих известий.

При этом эмире излишества и новшества перешли всякие границы. Во-первых, танхо солдата, которого и на одного ясаула не хватало, разделили на четырех человек. То же и в отношении должности мударрисов и имамов. К каждой [оплачиваемой] должности присоединенили от четырех до сорока человек претендентов. В результате в медресе занятия не ведутся, а в мечети не читают намазы. То же и в отношении других пособий. Получилась ужасная неразбериха. И в некоторых местах людей, которые никогда не ходили в школу, назначали казием и раисом. И на тимуровский дахяк были [72] включены многие дети, еще учившие алфавит, несмотря на то, что при каждом стоял контролер и вакиль.

Из-за крайнего беспорядка и сутолоки толпы людей и посторонние вмешивались во все дела. Некоторые брали громким голосом, запугивали контролеров и захватывали доходные места. Короче говоря, в делах веры царил удивительный беспорядок, подобный которому не наблюдался ни в одну эпоху и ни в какой истории не записан. Эмир и вазир, улемы и эмиры — все шли в одну ногу; учитель и ученик были похожи один на другого. Все помыслы были ограничены добыванием хлеба. Но для утоления голода добыть его было невозможно, кроме как унижением, что называлось счастьем и честью. И низкий, и благородный одевались в пышные одежды, украшали свои чалмы, ни на кого не обращали внимания и видели в эмире только себя. Каждый [беспокоился] лишь о том, приметил ли его султан, и чтобы казий посадил его рядом с собой и чтобы стать сотрапезником с раисом или быть по соседству с начальником полиции. Если же хорошенько присмотреться к султану, то окажется, что он злодей и кровопийца, а казий — взяточник, пожиратель недозволенного и захватчик чужого; раис — развратник и безбожник, а начальник стражи — пьяница и картежник, атаман разбойников и воров. Из числа мероприятий, которые эмир Музаффар провел в государственном устройстве для привлечения сердец всего народа, [полезным] было следующее: все наличные дирхемы и динары, которые собирали с народа на священные войны и содержание армии, поместили в казну. И если у кого-нибудь появилась нужда в дирхемах и динарах, то он должен был подчиниться государству, чтобы получить [просимую сумму] денег за определенную службу эмиру. Другое то, что он спускал земли бедняков под султанские сады. Где бы ни видели хороший чарбаг, 154 его покупали для падишаха для того, чтобы все фрукты и овощи были собраны для государственных складов. А если кому-нибудь хотелось винограда или инжира, он должен был обратиться во дворец, сослужить службу, [а потом уже] съесть огурец. Вот еще что: всех музыкантов, певцов, сказочников и чтецов, а также танцоров и лицедеев насильно заставляли бежать за своим стременем.

Если у кого-нибудь появлялось желание устроить пир или послушать и посмотреть зрелище, то он должен был вертеться вокруг этого [высокого] порога, чтобы ими насладиться.

Эмир всюду назначал мужчин и женщин разузнавать, где имеются юные девушки, и доставлять их к себе во дворец. А если кто-нибудь хотел жениться, то он должен был об этом [73] заявить во дворце, чтобы ему была назначена жена из дворцовых женщин, и он обзавелся бы семьей.

Удивительно положение некоторых неразборчивых людей, которые в надежде получить динары и дирхемы, изъявляли желание служить. Они выполняли поручения вроде посольских и подобных им один-два года и до десяти лет, поднимаясь по служебным ступеням, и наживались любыми путями. Падишах все это, приблизительно подсчитав, хранил в памяти. В удобный момент, воспользовавшись подходящим случаем, он их хватал, конфиксовывал имущество и подвергал истязаниям. Так что движимое и недвижимое наследственное свое имущество отдавали даром, лишь бы найти спасение. Но и это не удавалось. Если для получения милостей добивался близости [к эмиру], то за один кусок огурца он расплачивался сотней подзатыльников. А если кто-нибудь шел во дворец, чтобы посмотреть и послушать, то видел, что рассказчики, танцоры и певцы от голода и слабости трясут головой и задом и в бессилии издают какие-то звуки. И так сидел там до тех пор, пока не ощущал голод, а потом убегал. И если кто-нибудь объявлял во дворце о своем желании завести семью и взять себе жену, то он обязан был каждые два-три дня посылать ее во дворец, так как таков там обычай: совместное сожительство. Поэтому дворец эмира никто, кроме глупцов и подонков, не осаждает.

По своей великой премудрости творец мира, Всевышний и Всесвятой, вложил в человеческую природу неустойчивость, сомнение, соблазны, которые проявляются на всех ступенях [его бытия] — как общественного, так и семейного. Если одни люди не берутся за какое-нибудь важное дело из-за отвращения, то тут же найдутся другие, которые за него возьмутся с большой охотой. И процветание мира на этом порядке держится!

Что за время, когда судьба и предопределение признают необходимым, чтобы Захак при всей кровожадности и наглости правил тысячу лет, а справедливые и умные люди от службы и от общения с ним испытывали отвращение?

По этой причине государство оказывается в руках глупцов и людей презренных. Своей службой этому нечестивому [Захаку] они доводят весь мир до полной разрухи. Что ж! Всякий из этого сброда, обладающий хоть немного умом, знает, что беседа с эмиром благороднее, чем разговор с истопником бань. А пища на его приемах приятнее базарной еды, которую едят нищие. Пусть за один день получат сто палочных ударов, но зато им разрешат присутствовать при, этих разговорах, на этих собраниях и за этой едой. [Несмотря [74] ни на что], они готовы нести эту службу у этого порога. Ведь этот сброд знает о мире и о том, что в нем заключено: лишь [то, что необходимо]: есть, отправлять естественные нужды, совокупляться, а дальше этого в целом свете и шагу не сделали.

Поскольку мир — это [постоянное] возникновение и распад, то [когда] в одном из климатов разруха доходит до предела, [аллах] выдвигает людей, которые справедливостью и правосудием снова возвращают ему процветание. Причина этого в предисловии разъяснена.

Еще эмир ради удовлетворения своих желаний при назначении на должность и пенсии придумал весы, [по которым] единственное, что принималось в расчет, — это имеет или нет данное лицо юную девушку. Если не имеет, то будь он даже Абу Али, все равно его объявят невеждой и не допустят ни к какой должности ни в качестве сипая, ни улема. Если же имеет дочь, то поднимется на все ступени, которых добивался. Удивительно, что через небольшой промежуток времени его все же-прогоняли с глаз эмира, смешивая с грязью. И это заслуженно по той причине, что они совершили проступок противный мирским делам, вере и законам благородства, дав согласие на разврат и проституцию своей дочери, поскольку во дворце султана она стала пленницей разврата, а защиты и безопасности не было.

В первые годы своего правления султан из чувства стыда или скромности в течение суток вступил в брак с двумя или тремя девушками, вполне соблюдая обряд бракосочетания по шариату в присутствии вакиля или опекуна; заключался брачный договор, читалась молитва в присутствии жениха, а затем их отсылали во дворец к эмиру. Но так как это требовало много расходов и стало государственным делом, то чтение хутбы в присутствии жениха стали считать не нужным, ограничивались только произнесением слов: «Я тебя взял в жены и ты стала моей женой». Этого считали достаточным. Через некоторое время это все показалось скучным и ненужным. Все приостановили. И только одно условие соблюдали, а именно: если какая-нибудь [девушка] после смотрин понравится, то он удовлетворял с нею свою похоть. Ничего другого не требовалось. И когда лишенных девственности и целомудренности девушек собиралось по пятьдесят или сто, та их одновременно, как стадо, выводили и, кто бы ни спросил, отдавали бесплатно. И снова начинались поиски новых. Горожане настолько привыкли к таким делам, что многие, у которых имелись еще несовершеннолетние дочери, приходили к эмиру и ставили его в известность, что, мол, у нас дома [75] имеется такой-то товар, который подходит для дворца. Все: от людей низких и до благородных — покорились этому делу. Всюду на собраниях и меджлисах при большом количестве народа об этом говорилось открыто: рассказывали, вспоминали, описывали. Это нравилось. Этим занятием гордились и считали его почтенным. Все родившиеся и увидевшие свет около начала этого благословенного века были убеждены и считали, что с сотворения мира существует этот порядок, что такова религия и законы. Дряхлые, старцы, наблюдая эти недостойные действия молодых, отрекались от старых убеждений и следовали за ними. Наша жизнь прошла, мол, в печали, горестях и страхе, а при этом новом образе жизни ничего особенного не произошло, земля не разверзлась и небо не опустилось. В общем, нить веры и убеждения была выпущена из рук старцев и юношей и затерялась. Во всех религиозных делах и гражданских взаимоотношениях придерживались (изречения): «Кто страстно пожелал, тот и делал что хотел!» Каждый действовал по-своему усмотрению, не считаясь с религией и законом. Например, если шейх из кельи направлялся в трактир или если завсегдатай того трактира выдавал себя за Баязида, никто не был в состоянии спросить: как, что, когда? Или если на базарах хлеб из пшеницы стоимостью в двадцать танга за ман продавали из расчета ста танга, — никто не спрашивал, почему так делается; а если и спрашивал, то ответа не получал. Потому что султан из-за полнейшей своей глупости назначил на высшие посты и должности людей неблагородных, недостойных. Они не могли сами решать ни одного важного дела без разрешения султана. Все дела и заявления бедняков и воинов направляли к султану. Он же, если один или два дня и занимался этими делами и решал их, то на третий все это ему надоело и, потеряв терпение, передавал все это на усмотрение вазира и казия. Они же в течение одного-двух дней проявляли всю свою неразумность. Если же люди вторично обращались с жалобой к эмиру, говоря что вазир мне такое зло учинил, а казий не расследовал мою жалобу, то эмир по глупости, не поняв сути дела, ограничивался упреками и прекращал вообще прием жалоб от населения: мол, пусть меня этим не беспокоят и не докладывают. Народ, придя в отчаяние у двери эмира и вазира, обращался за помощью к первому встречному, поднимая крик и вопли. Но все это не помогало. Люди, не слыша и имени справедливости, не видя справедливого эмира и наблюдая со дня рождения этот беспорядок и неразбериху, приходили в полное смятение. Им не приходило в голову спросить: если мы не можем принести жалобу эмиру [76] ни по кровному делу, ни в отношении воды или притеснения другими, то для какого дела он нам нужен? Разве только для того, чтобы совокупиться с нашими дочерьми? В конце концов, зачем нужно пребывание султана на троне? Никакие такие мысли до их сознания не доходили, а если и доходили, то [они] не могли открыть рта, чтобы это высказать.

Поскольку эмир был целиком предан пьянству, разврату и плотским удовольствиям, то во все подчиненные крепости от Карши до Кеша назначил аксакалами 155 людей низких, а благородных сместил, опасаясь, как бы они не стали подстрекать к смуте и недовольству. Когда эмир приезжал в эти области для развлечения, то аксакалы должны были ежедневно прибывать на поклон к эмиру.

В течение года их награждали двумя-тремя царскими халатами для того, чтобы они не скрывали девушек той области, А кто проявлял усердие в этом деле, находил много девушек и часто об этом докладывал, того во время раздачи халатов и подарков особо отличали. Внешне казалось, что этот порядок имеет целью заботу об управлении вилайетами, чтобы аксакалы были в состоянии усмирить возмущение и вспышки народного негодования. Но в действительности имелось в виду то, что если бы произошло восстание, то в первую очередь дубины возмутившихся разбились бы о головы этих аксакалов.

Для удовлетворения своих желаний, которые для видимости назывались «заботой» о «бедняках» и «государственной мудростью», [эмир] два раза в год в этих крепостях размещал войско, причем с такой помпой, точно это Тимур направляется в поход на Индию.

С пушками, артиллерией и десятью тысячами воинов направлялись в эти области. Посевы крестьян вытаптывали, постройки подданных разрушали [и только для того], чтобы, простояв [там] четыре месяца, вернуться назад. За это время четыреста-пятьсот аксакалов были заняты тем, что доставляли в крепость проституток. Так же и из города Бухары постоянно курсировали одна за другой десятки арб со специальными людьми вазира, которые были назначены для того, чтобы и ночью и днем доставлять проституток туда, где находился эмир. И эти десять тысяч воинов вместе с обслуживающими их людьми, составляя двадцать тысяч человек, возбужденных [видом] женщин и детей той области, предавались мужеложству и содомитству:. А их жены в Бухаре каждую ночь с двадцатью тысячами человек также предавались разврату, «…за исключением того, кого предохранил Аллах». 156 [77]

Коротко говоря, та часть Мавераннахра, столицей которой. является благородная Бухара, стала сплошным Шахристаном Лота. А базар разврата и беспорядка стал настолько оживленным, что страна вскоре уподобилась Египту Фараонов. Согласно изречению: «Это страна развратников!» Следовало опасаться, что этот благородный город станет таким же грязным, как и города Лота. «Верх этого [города] сделала низом». [Все пошло вверх дном].

«О боже, постигни порчей!» 157

Из других порядков, установленных эмиром Музаффаром в своих владениях, было распространение разных зрелищ: кружение и пляски мальчиков, выступление масхарабозов, представления канатоходцев. Таким образом проходил весь год. Во всех областях — и ночь, и день — повсюду раздавались звуки флейты и барабана, чтобы заглушить истинные вести и чтобы [знания] не попадали на язык людей. Все были заняты этим шутовством. И люди думали, что везде спокойно и что порча и смуты прекратились. Трудно было предположить, что если бы существовала угроза государству, то эмир был бы спокоен и безмятежно предавался бы веселью, слушая бой барабанов. Даже тогда, когда горожане умирали из-за отсутствия воды и из-за дороговизны, звуки флейты, барабана и трубы раздавались по-прежнему все также громко, танцовщицы плясали, сказители вели свои сказки, а канатоходцы проделывали свои трюки. Люди находились в полном заблуждении, как будто в Зеравшане полно воды или будто с неба вместо дождя сыпались зерна. Иначе отчего этот радостный шум, по какому случаю все это веселье и пиршество? Когда впору плакать, замаливать грехи — совсем не время танцам и ходьбе по канатам. Волей-неволей люди ходили просто смотреть на зрелища или когда были голодными.

Правление эмира Музаффара было постоянным праздником и пиршеством. Например, когда наступал новый год, то в течение двух месяцев не прекращались гуляния и пиршества. Потом наступал праздник жертвоприношения или праздник разговления. Когда эти праздники кончались, то устраивали туй по поводу обрезания или по поводу бракосочетания царевичей или царевен.

Удивительны были эти пиры и празднества, на которых благородные люди и пальцев своих не могли запачкать. Только люди низкие, разный сброд — шуты, комедианты, педерасты — таскали в свои жилища харварами подарки. Больше всех уносили старые сводни, которые доставляли во [78] дворец девушек и проституток. В дни праздников в царском дворце канары с хлебом, мешки с изюмом, банки с халвой и сахаром сбрасывали с вершины арка на головы людей, так что некоторым головы разбивали и засоряли глаза; хлеб и все явства попадали под ноги, пропадали и никто этим не пользовался. Однако в царском гареме все прислужники, доверенные лица, прочая челядь и служащие при этом оставались голодными, так что были не в состоянии разговаривать. Вечером, когда они освобождались и шли к себе домой, они находили немного сухого хлеба и одну воду.

Удивительно то, что это положение дел и горожанам и поселянам казалось вполне нормальным. Три четверти населения охотно возносили молитвы о продлении царствования эмира. Лишь одна четверть из числа людей умных, которые были недовольны таким поведением, искали защиты и убежища у бога.

Что за разврат и распутство овладели природой людей из-за удаления от веры и приближения к неверию и неверным! Слушание флейты, лютни, танцы действительно соответствуют характеру низких людей, подонков и [незрелых] детей. По этой причине в тех случаях, когда предполагали, что нужно одобрение, (во время ли борьбы или на собраниях с танцами и пением, юношами, шутами, комедиантами и другими, ожидающими своей очереди и канатоходства) разные бродяги и подонки с неумытыми задами, подымали руки и возносили молитвы за господина эмира, призывая и народ, наблюдавших за зрелищем, молиться [говоря]: «Молитесь за эмира, чтобы он стал миродержцем».

Что за шум и возбуждение! Что за пиршество и зрелище, которые мы видим в век этого эмира, и подобных которым не видели и не слышали во время его отца и деда!

Да сделает его аллах миродержцем и да повяжет пояс его сам Хайдар Али!

Некоторые лица, понимавшие истинное положение, хватались за голову и проливали слезы по поводу положения их самих и эмира. Просили у аллаха защиты и покровительства, [опасаясь], как бы однажды и им не попало бы от общего злосчастья и не настигли бы их беды из-за совершающихся злых дел.

Да, когда было решено преступные поселения [Лота] уничтожить, то уполномоченные на это [ангелы] донесли главному исполнителю Джебраилу, — да будет мир с ним! — что наступил срок исполнения. Но что в это утро тринадцать человек совершали намаз, — подходят ли они также [79] под приказ? Всевышний Джебраил, — да будет мир с ним! — отправился к святейшему величию [аллаху]. Дан был приказ уничтожить всех. Будь они хорошими, они не проживали бы в этом городе.

Другим делом, которое по мнению эмира могло способствовать устойчивости государства и прогрессу в султанате, были молитвы и обращения к богу, а не меч и плеть: меч из-за того, что он не приобретает золото для султана, а плеть — потому что она не доставляет султану девушек и женщин. Молитва защищает государство, — и довольно. В этом он был твердо убежден. А того не знал он, что если бы было достаточно молитвы и тумаров, то и впредь пророк, — благослови его аллах и да ниспошлет ему мир! — ограничивался бы только этим в отношении врагов и сопротивников.

Да, молитва может давать результат, но только при том условии, что человек сам сопровождает ее соответствующим внутренним и внешним поведением. Но не тогда, когда другим приказывают: вы займитесь от моего имени этим делом [молитвами], сам же я не буду воздерживаться от разврата и дурных дел.

Еще вот что: он им назначает вознаграждение, хотя в действительности сам не имеет на него законного права. Он отпускает деньги на такое дело, чтобы сделать их соучастниками преступления. Они, получая от него вознаграждение за дело, которое им поручено, конечно, знают, что султан не имеет права тратить государственные средства на такое большое количество лиц. Ведь в действительности султан сам наемник, которого общество избирает для службы себе и которому как бы говорит: «Если ты будешь защищать имущество, охранять дороги и дом наш от врагов, то тебе из шура и хараджа с земли отдадим определенную сумму. Ты на эти средства собери людей и прикажи быть тебе в этом важном деле помощником, потому что ты один не сможешь это сделать».

Но если такого рода личности превысят свои права, то они нанесут ущерб другим. А несчастному бедняку самому не остается пропитания, не то чтобы еще давать другим.

Да, султан обязан расходовать средства на дела, но лишь тогда, когда он раскрывает [богатства] морей и рудников, одерживает победы над неверными и приобретает бессчетную добычу. Тогда он может давать каждому то, что тот просит. Но он не должен только ради своей благополучной жизни стать бременем для нищего общества и те средства, которые у него собраны, в определенных условиях тратить так, как ему вздумается, не употребляя их по назначению. Деньги, [80] которые были даны на [общественное] благоустройство, он не должен тратить на постройку султанских дворцов или употребить их на украшение мечетей, не посещаемых населением. Такой султан — олицетворение божьего гнева в облике человека.

В дни его [правления] людям следует спешно начать каяться в грехах и вымаливать прощение, так как аллах на них разгневался, сделал их пленниками такого жестокого правителя. В связи с тем, что эмир был предан разврату, он боясь позора, стал раздавать золото многим людям и приказывал заниматься молитвами, посещением мазаров и чтением корана, полагая, что обманет бога этими жалкими мерами, что господь, — да будет он прославлен! — дал ему такую льготу, что он может делать все, что захочет. Вскоре спросят его: «Тебе было сказано, чтобы ты эту сумму потратил на такую-то цель, а ты ее потратил на себя. Ты обращаешься ко мне с открытой молитвой и гордишься при этом. Ты ведь имел право на один дирхем из казны! К примеру, из каких денег ты потратил десять тысяч дирхемов на такую-то девицу?».

И еще он [эмир Музаффар] был убежден, что при таких свойствах он найдет спасение от русской опасности и что эти качества станут для него защитой и покровом в его положении.

Между тем русские чиновники хорошо понимали, что контрибуцию они сами не смогут собрать в казну, поскольку открытая тирания и насилие не свойственны их законам и поскольку они сверх установленного порядка на большее не осмеливаются. Они видели, что эмир пьет кровь своего народа, и им это было приятно и они говорили, согласно стиху: «Откуда бы ни совершалось убийство, — все нам на пользу». Когда жители города станут бессильными, то после того. как одержим победу и завладеем им [городом], — сохранить и удержать их в подчинении будет легче.

И то, что русские откладывали и медлили с захватом страны, было им выгодно, поскольку это сберегало им определенные расходы. Кроме того, каким образом удерживать в подчинении такое многочисленное разношерстное население? Как бы ни потребовались добавочные расходы после установления порядка? [Не лучше ли] возбуждать волнения и смуту и бросить в это наше общество камень раздора?

Во всяком деле, которые ты начинаешь,
Сперва приготовь щель для того, чтобы из него выбраться. [81]

И эта снисходительность и беспечность происходит от их дальновидных соображений. И когда они уже увидели дороги открытыми, они этому не доверились и сказали: «Сиди в таком месте, откуда тебя не прогонят».

Времяпрепровождение эмира, когда он находится в столице, заключается в том, что с вечера до утра проводит [время] в разврате с группой танцующих безбородых юношей и женщин в гареме после вечерней молитвы. После ужина их приводят в гарем к главным женам. Женщины и мужчины, которые находятся в присутствии эмира в его ставке, начинают плясать и петь, сопровождая [это] припевом: «Да будет здоровым его высочество!» Это произносили громким голосом, чтобы доходило до слуха горожан. Начало такого собрания [совпадало] с призывом к вечерней молитве, но никто его [призыва к молитве] не слушал и не откликался. Когда приближается утро, эмир вместе с двумя-тремя слугами, заспанный, без омовения, читает вечернюю молитву. Сразу же после вечерней молитвы он приказывает призвать к предутренней молитве, несмотря на то, что до утренней молитвы остается еще час, — тут же читают вторую утреннюю молитву. Потом спит до десяти часов утра, идет в уборную, освобождается и моет руки. Потом в течение получаса смотрится в зеркало, причесывается, накрашивается сурьмой и румянами. Потом идет в помещение, чтобы выслушать приветствие от чиновников, а иногда это приветствие он еще до восхода солнца принимает. Затем после утренней молитвы до десяти часов дня, обычно, во дворец собирается много народу просителей: те, кто принес подарки по какому-либо случаю, и те, кого вызвали из подчиненных областей. Все в ожидании переступают с ноги на ногу. Некоторые, опасаясь, что не успеют поздороваться с эмиром, бегут во дворец, не совершив омовения. Другие, совершив или не совершив омовение, уходят с молитвы из своей квартальной мечети в надежде, что удастся совершить намаз в дворцовой мечети. Но, придя, они обнаруживают, что здесь намаз уже закончен. Солнце уже взошло.

Кое-как совершив намаз, он затем до десяти часов сидит и молится за эмира. Затем эмир в таком беспорядке принимает приветствия и требует присланные во дворец доклады. Он их рассматривает и, не поняв, о чем там просят, отсылает их к писцу и мушрифу. Они вторично докладывают, что такой-то говорит и тот-то просит благословленного указа. Если последует решение, то пишут, а если нет, — то это остается без внимания. Например, из Гиждувана от начальника [82] тамошней полиции пришел доклад, что этой ночью такие-то забрались во двор такого-то, унесли такие-то, вещи и убили двух-трех человек. Об этом нам сообщил хозяин двора. Так как у нас нет разрешения схватить [воров], мы это дело не расследовали. Каково будет соизволение? Если эти разбойники уйдут в пустыню, поймать их будет трудно.

Если эмир не спит, то решение по донесению выйдет около восхода солнца. А если спит, то решение выйдет к вечернему намазу или на другой день. Короче, лишь по истечении двух дней, приступят к расследованию и розыску убийц и вора. А за это время вор окажется уже в Хорезме. По окончании этого приема эмир вызывает к себе участников [собрания] и приближенных, поносит и ругает их.

А в это время уже готов утренний завтрак. Эмир расспрашивает присутствующих о совокуплении, о случках различных животных. Это продолжается до тех пор, пока пища, перебродив в желудке, возбудит похотливость. Тогда он вскакивает и бежит на женскую половину и там наслаждается со своими законными и незаконными женами, пока не появится нужда пойти в баню помыться. После бани требует к себе брадобрея, а затем отправляется спать. Спит столько, сколько требует его натура. Затем встает и идет в приемную залу, требует к себе приближенных. Приносят полуденный обед. Во время еды продолжаются непристойные разговоры, пока снова не ощутит желания. И опять он бежит во внутренние покои.

Так проводит он все время — день и ночь — в столице. Не проходит и недели, как появляется желание отправиться в степь. Тут же назначаются люди вазира для доставки проституток. Арбы за арбами, нагруженные женщинами, прибывают в степь. Гоняют туда и сюда верховых, так что можно подумать, что эти люди спешат выполнить очень важное дело. А в действительности их гонят затем, чтобы доставить на один фельс сурьмы, белила или мушки для проститутки. Когда эмир отправляется в степь, то его сопровождает три тысячи воинов. Они на полях крестьян разбивают палатки и шатры, уничтожают множество посевов. А для того чтобы не скучать, они устраивают в лагере беспрерывные пляски и пение целых хороводов. Все время раздаются звуки флейт и барабанов.

Будь снег и дождь, жара и холод — все происходит без изменений. Группы молодых людей поют и пляшут и в грязи и на снегу, трясут головами и задами, вызывая лишь сострадание к себе. Но ни у кого нет свободного времени, чтобы [83] хотъ смотреть на них. И каждый занят самим собой по причине трудностей, связанных с отрывом от дома, от родины и с путешествием.

Комментарии

121 Осада и взятие Джизака происходили 11-18 октября 1866 г. Об этом сообщает и М. А. Терентьев: «Трое городских ворот — Самаркандская, Ура-Тюбинская и Камыш-Курганская, или Ташкентская были наглухо завалены, чтобы пресечь гарнизону всякий путь к отступлению, так как, согласно приказанию эмира, комендант намеревался защищать город до последней крайности» (см.: М. А. Терентьев. История завоевания Средней Азии, т. 1. Спб., 1906, стр. 373).

122 Коран, 43, 56.

123 Аналогичное описание сражения в Джизакской крепости см.: М. А. Терентьев. История завоевания Средней Азии. Спб., 1906, т. 2, стр. 381; Мирза Абдалазим Сами. История мангитских государей. М., стр. 65.

124 О жестокости Ширали Инака подробно пишет и Сами: «В эту пору хакимом в Самаркандской области был Шир-Али-инак. Абдалмалик-тюря, хаким Гузара, также находился у благороднейшего стремени [инака]. Вители Самарканда очень страдали от гнета и притеснений Шир-Али-инака и желали его смещения. В эти дни, когда страна погрузилась в волнение мятежей и туман смут, а глава государства был целиком занят разными беспорядками, самаркандский народ из-за гнета Шир-Али написал [эмиру] письмо с мольбой о помощи и с просьбой отстранить [Шир-Али] от должности и назначить другого [правителя]» (Мирза Абдалазим Сами. История мангитских государей. М., 1962, стр. 67—68).

125 Подробное описание этих событий приводится у Сами: «После майдаюлгунского события и бегства борцов за веру большинство мул, приверженцев газавата, в воображении которых еще сохранились следы фанатизма и упорства, собравшись в самаркандских медресе, подстрекали народ к священной войне и раздували огонь распри. Кого бы ни увидели они из сипахи или из народа на улицах и базарных площадях [говорили ему]: «Ты — неверный и оставил без внимания приказание [пророка]: убивайте многобожников везде, где только обнаружите их» (см.: Мирза Абдалазим Сами. История мангитских государей. М., 1962, стр. 68).

126 А. Дониш был недалек от истины. В письме генерала Крыжановского Черняеву есть такая фраза: «Собственно, в Ташкенте вы можете осставить в случае движения не более трех рот, предоставив жителям города резать друг друга, если такое занятие им понравится», (см.: М А. Терентьев. История завоевания Средней Азии. СПб., 1906, т, 1, стр 328).

127 Чупан-Ата — холмы близ Самарканда. 1 мая 1868 г. на чупан-атинских высотах бухарские войска были разбиты.

128 После сражения на чупан-атинских высотах 1 мая 1868 г. на следующий день, утром 2 мая, представители духовенств и администрации города Самарканда пришли с просьбой принять город в подданство «Белого царя». Они заявили, что жители города страдают от тирании хакима и беков и произвола эмира и с радостью ожидают прихода русских. (см.: М. А. Терентьев. История завоевания Средней Азии. Спб., 1906, т. 1, стр. 423).

129 Контрибуция — 23 июня 1868 г. заключен договор между Россией и Бухарой, по которому бухарский эмир должен был заплатить 500 тыс. рублей контрибуции.

130 Кеш — древнее название Шахрисябза. Один из древнейших городов Средней Азии. Расположен к югу от Самарканда в долине реки Кашка-Дарьи. В настоящее время Шахрисябз — районный центр Кашка-Дарьинской области Узбекской ССР. Кенегесия — очевидно, имеется в виду Шахризябское бекство, правители которого принадлежали к враждебному мангитам племени кенегес. «После присоединения к Бухаре области Кеша» бухарские эмиры постоянно стремились удержать в подчинении шахрисябских беков, однако, это им редко удавалось. В 1856—1858 гг. эмир Насрулло совершил неоднократные походы в эту область и на непродолжительное время подчинял ее своему влиянию. Только 27 октября 1868 г. Шахрисябское бекство окончательно было передано бухарскому эмиру русским правительством.

131 Поражение России в Крымской войне (1853—1856 гг.).

132 Очевидно, имеется в виду реформа 1861 г. об отмене крепостного права.

133 Первая поездка А. Дониша в Россию состоялась в конце 1857 — начале 1858 гг. Главой посольства был Муллоджон б. Ошурджон, помимо которого в состав посольств вошло еще три человека. Сын главы посольства Кароулбеги Абдулкодирбек, советник Ширинходжа и секретарь — Ахмад Дониш. (Подробно см.: Р. X. Хади-заде. Чанд сахифаи нав дар торчиман хол ва эчодиёти Ахмади Дониш. Шарки сурх 1957 № 2 стр. 83—84).

134 Мирза — писарь, секретарь.

135 Вторая поездка А. Дониша в Россию состоялась в 1869 г. (2 октября прибыли в Петербург). Возглавляли поездку четвертый сын эмира Музаффара Абулфаттах и брат жены эмира — Абулкосим бий (см.:А. Дониш. Путешествие из Бухары в Петербург. Таджикгосиздат, 1960, стр. 125).

136 Амальдары — должностные лица светского звания, получавшие чины у эмира.

137 Ясаул — мелкий придворный служащий (чиновник особых получений).

138 месяц джади — с конца декабря по конец января.

139 Месяц хамолл — март-апрель.

140 Дастмухаммад Афганский — эмир Афганистана (1826—1838 и 1842—1863 гг.), с 1839 по 1840 г. находился в Бухаре и искал помощи у эмира бухарского.

141 Сир — мера веса, равная 3,5 кг.

142 Афтоба — медный кувшин для умывания.

143 Чарык — грубая кожаная обувь на толстой подошве.

144 Коран, 40, 16.

145 Такое представление о причине начала наступления царской армии на Бухарское ханство — свидетельство наивности и ограниченности некоторых представлений А. Дониша.

146 Насреддин шах Тегеранский (иранский шах) — каджар (1848— 1896 гг.).

147 Ибрагим бий парвоначи — доброжелательный по натуре, (см.: Сами. История мангитских государей. М., 1962, стр. 61 и 148).

148 Мухаррам 1285 г. — апрель 1868 г.

149 Фельс — мелкая медная монета.

150 Харвар — ослиная ноша или груз в несколько пудов.

151 Мутаввали — попечитель, специально назначенное лицо, которое ведает вакфом и его доходами.

152 Миршаб — специальный полицейский, который обычно приступал к исполнению своих обязанностей в конце дня, когда закрывались базары и городские ворота.

153 Бек — узбекское название правителя области, равнозначное арабскому хакиму и миру.

154 Чарбаг — сад, парк. (О термине чарбаг см.: Е. А. Давидович. По поводу термина Чарбаг в работе П. П. Иванова. Хозяйство джуйбарских шейхов. В кн.: «К истории феодального землевладения в Средней Азии XVI—XVII вв.». М.—Л., 1954. Известия АН Тадж. ССР. Отд. обществ. наук, 1 (22), Сталинабад, 1960.

155 Аксакал — базарный, цеховой или сельский староста.

156 Коран, 7, 142 (145).

157 Коран, 15, 74.

Текст воспроизведен по изданию: Ахмад Дониш. История мангитской династии. Душанбе. Дониш. 1967

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ