«The Times Literary Supplement», Великобритания
Виктория Фрид (VICTORIA FREDE)

Александр Герцен, светоч русской интеллигенции 1840-х годов, в 1850-х и 1860-х годах жил в эмиграции в Лондоне. Там он выпускал первые неподцензурные русскоязычные издания, в том числе два журнала – «Полярную звезду» и «Колокол». Собирая информацию из российских источников, он печатал то, что не могло появиться в прессе в условиях жесткой цензуры. В награду за эти заслуги он получал со всех сторон одни лишь нападки. Агенты тайной полиции старались конфисковать все экземпляры его журналов и разоблачить сети, по которым они поступали в Россию. Высокопоставленные чиновники в Санкт-Петербурге внимательно читали «Колокол» ради фактов, но при этом осуждали Герцена как подстрекателя. Московские либералы – в основном из того же поколения, что и сам Герцен (в том числе, его бывшие друзья) – неохотно с этим соглашались, обвиняя его в том, что он угрожает безопасности России и призывает к революции. Революционеры – в основном из младших поколений (в том числе, такие же эмигранты) – насмехались над Герценом за излишний либерализм. И все они были правы.

«Герцен: Антология» («A Herzen Reader»), издание, подготовленное и блестяще переведенное Кэтлин Партэ (Kathleen Parth?), объясняет, как и почему так происходило. Впервые англоязычные читатели могут напрямую познакомиться с голосом Герцена, звучавшим в «Полярной звезде» и «Колоколе», почувствовать его личность за словами, узнать его приоритеты и события, которые на него влияли, понять, какие дилеммы стояли перед человеком, издававшим свободную прессу в напряженных и быстро меняющихся обстоятельствах. Начало правления самодержца Александра II, освободившего в 1861 году российских крепостных, внушало надежды и приводило к разочарованиям. Герцен со своими вечными внутренними конфликтами остро чувствовал и то, и другое.

Как пишет Роберт Харрис (Robert Harris) в своей критической статье, напечатанной в конце «Антологии», вопрос о том, кем считать Александра Герцена, давно беспокоил исследователей. Исайя Берлин (Isaiah Berlin) в своих полунаучных полубеллетристических статьях, вошедших позднее в книгу «Русские мыслители» («Russian Thinkers») 1978 года, которые впервые привлекли внимание публики в англоязычных странах к Герцену и русской интеллигенции, восхищался им как ярым поборником личной свободы. Разумеется, существовали и другие взгляды на Герцена. Например, Мартин Малиа (Martin Malia) в своей подробной биографической работе «Герцен и рождение русского социализма» (Alexander Herzen and the Birth of Russian Socialism») (1961), освещающей жизнь Герцена в период до эмиграции, объясняет, как смесь идеализма, национализма, непреходящая ненависть к отцу Александра II Николаю I и разочарование в западной политике подтолкнули Герцена предложить в качестве рецепта от российских бед аграрный социализм. Однако на Западе все же больше привыкли к образу Герцена-либерала, который создал Берлин.

До сих пор у западного читателя было слишком мало материала, позволяющего сформировать собственное мнение. Самая известная работа Герцена – его автобиография «Былое и думы» – получила популярность во многом благодаря блеску авторского стиля и способности Герцена обрисовывать личности своих знакомых со всеми их героическими сторонами и слабостями. Она была написана между 1852 и 1868 годами, и выдержки из нее вскоре были переведены на целый ряд языков. Герцен изображал себя человеком, с юных лет бывшим одновременно противником и беспомощной жертвой самодержавия. Еще студентами Герцен и его близкий друг Николай Огарев привлекли в 1834 году к себе внимание полиции и были арестованы и сосланы по надуманным обвинениям. В 1847 году Герцен вместе со своей семьей эмигрировал из России. Он непосредственно наблюдал революционные потрясения 1848 и 1849 годов во Франции и в Италии. В 1850-х годах Огарев присоединился к нему сначала в Лондоне, а потом в Женеве. Использовав свой солидный капитал, Герцен основал Вольную русскую типографию. Разнообразный жизненный опыт Герцена помог ему познакомиться с политиками и интеллектуалами из всех европейских стран, принадлежавшими ко всем политическим направлениям. Герцен знал всех и не щадил никого (за исключением себя – и то только временами).

Однако известность среди современников Герцен обрел намного раньше и по другим причинам. Он начал публиковаться в начале 1830-х годов, и сразу же привлек внимание читателей моральной злободневностью своих литературных произведений и критических статей. Несмотря на то, что эти статьи жестко цензурировались, они выносили суровые суждения о нравственной и фактической правоте людей, мнений и текстов, о которых писал Герцен. Эти суждения были скорее интуитивными, чем философски и научно обоснованными, однако эта риторика актуальности была именно тем, что было нужно читателю. Готовность Герцена выносить приговоры и ошибаться свела его с известным русским критиком 1830-х и 1840-х годов Виссарионом Белинским, которого почитали за те же свойства.

Те же черты демонстрирует и неподцензурное творчество Герцена, издававшееся в Вольной русской типографии. Сотня коротких статей, содержащихся в «Антологии», дает читателям возможность лично оценить напор Герцена и изменчивость его позиции. В Герцене, бесспорно, чувствовался либерал. И в «Полярной звезде», и в «Колоколе» он откровенно защищал свободу печати, свободу совести и право на открытый суд, а также выступал против телесных наказаний. Отстаивая свою позицию, он публиковал информацию о злоупотреблениях, которую ему поставляли сами российские чиновники. Он называл поименно тех «экспертов» из комиссии по отмене крепостного права, которые продолжали защищать розгу как средство наказания. Одновременно он разоблачал коррумпированных бюрократов, писал о взятках и хищениях. Подобные статьи не только провозглашали необходимость верховенства закона и прозрачности судов, но и клеймили «поддельную, служилую олигархию… parvenus из казарм и из чернильниц» за их «сервильность», «бесхребетность и косность», «воровство», «обманы», «мелочность», «грязь» и «трусость». Герцен также фиксировал на бумаге личности тех, кого сильнее всего задевали эти практики. В ряде случаев он поименно называл высеченных крепостных, однако намного чаще он приводил имена арестованных и высеченных студентов, а также писателей, попавших в одиночное заключение, выставленных, как Николай Чернышевский, у позорного столба, отправленных на много лет в Сибирь в ссылку или на каторгу. Герцен также публиковал имена писателей, которые вместо того, чтобы защитить коллег, не только не молчали, но и публично поддерживали репрессии. Самые болезненные моменты «Антологии» – те, где Герцен перечисляет бывших друзей, которые призывали его прекратить печатать имена и заставить замолчать «Колокол».

Однако самые спорные статье «Колокола» – все же те, в которых Герцен призывал к освобождению крестьян (речь идет о статьях, выходивших до 1861 года) и высказывал свои взгляды на русский социализм. Ему было важно, чтобы крестьян освободили с землей и чтобы сельские общины могли организовывать свою общественную и экономическую жизнь независимо от государства. Временами Герцен выражал надежды на то, что этого удастся достичь мирными методами – если удастся убедить Александра II провести так называемую «революцию сверху». Герцен делал для этого все возможное. Нескольким своим статьям он даже придал форму писем к царю и его семье, что его радикальные читатели расценили как низкое холуйство. Когда же Александр II его разочаровывал, что происходило часто, Герцен не брезговал и угрозами, предупреждая: если государство быстро не примет меры, освобождение осуществится снизу, с помощью «топора». Кэтлин Партэ, снабдившая каждую из статей своими – весьма ценными – комментариями, возможно, несколько переоценивает отрицательное отношение Герцена к насилию. Конечно, можно делать упор на такие заявления, как то, которое Герцен сделал в 1857 году, написав: «Нет, мы слишком много видели, и слишком близко, как ужасны кровавые перевороты и как плоды их бывают искажены, чтоб с свирепой радостию накликивать их». Однако Герцен никогда не ставил все на одну карту. После 1862 года, когда государственные репрессии начали усиливаться и последовали аресты и казни в упрощенном порядке, он все же начал призывать к революции и – пусть и без свирепой радости – стал выражать поддержку тому, что он называл «движением» (в частности революционерам из «Земли и воли»).

Попытки Герцена давать незамедлительную эмоциональную реакцию на события, причем не только информировать, но и убеждать все сильнее разделявшееся общество, приводили к тому, что он то обгонял своих читателей, то отставал от них. Он в открытую признавал, что иногда прибегал к самоцензуре, чтобы лучше влиять на целевую аудиторию. Подобные маневры, бесспорно, мешают ученым понять, кем все-таки был Герцен – либералом или революционером. Они также, разумеется, приводили в ярость его современников. Отвечая на обвинения в непоследовательности, Герцен винил время, непредвиденные обстоятельства и неустойчивость политики Александра II. Однако одной из причин такого поведения была личность самого Герцена. Он вырос на романтической поэзии и жил в расколотом фаустовском мире. Противоречивые побуждения мятущейся души значили для него больше, чем последовательность. Преимущества подготовленной Партэ антологии заключаются в том, что она дает Герцену возможность говорить самому за себя и позволяет читателям делать собственные выводы об этом человеке.

Виктория Фрид – доцент исторического факультета Калифорнийского университета в Беркли, автор вышедшей в 2011 году книги «Сомнение, атеизм и русская интеллигенция XIX века» («Doubt, Atheism, and the Nineteenth-Century Russian Intelligentsia») .