Поздней осенью 2014 года в букинистическом магазине Лос-Анджелеса мне довелось познакомиться с одним из потомков российских иммигрантов, оказавшихся в Америке после драматических для России событий 1917 года. Узнав о моем интересе к дореволюционной истории Туркестанского края, собеседник на сносном русском языке рассказал об издавна хранившейся в его коллекции «редкости» — изображения небольшой по размеру восковой фигуры богато одетого азиата, восседавшего на не менее богато убранном коне.

Раскрыты тайны неизвестной скульптуры эмира Бухары
Айдын Гударзи-Наджафов

Его Величество господин Случай. Как это часто бывает в работе с источниками исторической давности, именно он преподносит совершенно неожиданные подарки исследователям. В поисках новых документально подтвержденных эпизодов из хроники жизни Великого Князя Николая Константиновича мне представилась возможность соприкоснуться с не менее интересными фактами из биографии другого, не менее прогрессивного представителя Туркестанского края конца 19-го — начала 20-го века Эмира Бухары Сейид-Абдул-Ахат-Хана (далее Эмир). В ходе исследования архивных документов выяснилось, что их жизненные пути не пересекались. Но трудно усомниться в том, что они не были осведомлены друг о друге — слишком заметными и, скорее всего, взаимно интересными были их подвижнические вклады в развитие важнейших инфраструктур Туркестанского края, того периода.

Не исключено и то, что их знакомство не произошло в силу известных ограничений, наложенных на Великого Князя Николая Константиновича, о чем Эмир, соблюдающий дипломатический этикет, безусловно, знал. Тем не менее некоторые новые эпизоды из короткой жизни Эмира и авторские комментарии к ним способны вызвать к ним интерес читателей и историков. Уместны они еще и оттого, что сегодня в Интернете об Эмире некоторыми авторами опубликовано многое из того, что они формировали не в библиотечных или архивных залах. Один из примеров — текст, выполненный узбекистанским краеведом-экскурсоводом по заказу Orexca.com. Рассказывая о здании дворца Эмира, выстроенного в Новой Бухаре, автор утверждает, что проектировщик здания не известен.

Часть первая

Поздней осенью 2014 года в букинистическом магазине Лос-Анджелеса мне довелось познакомиться с одним из потомков российских иммигрантов, оказавшихся в Америке после драматических для России событий 1917 года. Узнав о моем интересе к дореволюционной истории Туркестанского края, собеседник на сносном русском языке рассказал об издавна хранившейся в его коллекции «редкости» — изображения небольшой по размеру восковой фигуры богато одетого азиата, восседавшего на не менее богато убранном коне. Что представлял собой раритет? Аккуратно вырезанный из неизвестного ему дореволюционного номера журнала, качественный снимок, наклеенный на тонкий картон, что придавало полную иллюзию типографски выполненной открытки. Судя по тому с какой любовью все было исполнено, ее первый владелец снимком дорожил.

Не зная периода публикации снимка, собеседник знал. с кого автор скульптуры создавал свое произведение благодаря тексту под фотографией: «Бухарский Эмир на коне. Скульптура из воска работы Ф. Ходоровича в Тифлисе. С фотографии гравировал Б. Пуц.»

Ничего более о главном персонаже он не знал, подытожив эту часть своего монолога словами: «Не моя тема».
Не знал он и того, что связывало изображенного на снимке Бухарского Эмира с его дедом, отставным казачьим офицером, волею судьбы переселившемся в двадцатых годах прошлого, двадцатого, столетия из Манчжурии в восточную часть американского континента.

«Живу одиноко. Не хочу, чтобы после меня коллекция попала в случайные руки, — невесело уточнил собеседник, добавив через недолгую паузу. — оттого и нахожу через букинистов тех, кто интересуется стариной».

По прошествии некоторого времени, после коммерческих переговоров по телефону с моим новым знакомым, я получил по почте интересующий меня раритет, не предполагая сколь неожиданными станут результаты дальнейшего исследования первого, но не последнего для меня скульптурного изображения правоверного мусульманина (авторский очерк «Рассуждая о незапретном» о судьбе скульптуры Пророка Мухаммеда в США).

Часть вторая

Впервые российскому обществу конца 19-го века Сейид-Абдул-Ахат-Хан был представлен благодаря дневниковым воспоминаниям В.В.Крестовского, подполковника, участника российской дипломатической миссии, посланной во второй половине 1882 года Императором Александром III в Бухарское ханство («В гостях у Эмира Бухары». Санкт-Петербург. Изд. Суворина. 1887 г.). Незаслуженно забытый широкой читательской аудиторией после 1917 года, писатель и пытливый исследователь, именно он, из всех известных комментаторов Бухарского ханства своего времени, дал подробные характеристики молодого наследника.

Биография Эмира была темой и для исследовательских работ современных историков, справедливо отмечавших его заслуги в стратегической, правовой, экономической и просветительской сферах развития в конце 19-го — начала 20-го века, в одном из важнейших центров мирового ислама (Википедия. Биография Эмира).
В контексте выше написанного мне придется использовать некоторые уже известные факты из хроники его жизни. Один из них — активные усилия Эмира во многовекторной интеграции России в Туркестанский край в условиях неослабевающего противостояния этому процессу со стороны местной реакционно настроенной религиозной элиты. К моему удивлению, но именно этот известный исторический факт и стал наполняться для меня новыми эпизодами и последующими выводами, основой которых стало выше упоминаемое изображение восковой скульптуры восседающего на коне Эмира.

Часть третья

Период его рождения варьируется историками между 1857 и 1859 годами. Его отец — Эмир города Бухары Сайид Музаффар Бахадур хан (фото наверху). Мать — персидская рабыня по имени Шамшат. Отличалась не только красотой, но и редким умом. Именно в силу последнего качества,- она признавалась современниками одной из самых не только любимых, но и почитаемых жен Эмира Бухары. Одна существенная справка — на воспитание ее сына Сейид-Абдул-Ахат-Хана, бека Керминского, безусловно, повлияло исповедание матери шиитского толкования ислама, выработавшее у него уважение к последователям Пророка Али.

По воспоминаниям В.В.Крестовского, юный наследник вел довольно простой образ жизни, много времени уделяя верховой езде, уже в юношеском возрасте прославившись, как один из лучших и ловких наездников ханства. С не меньшей страстью юноша занимался укрощением жеребцов и соколиной охотой.
Но главным для него всегда было постижение наук, в чем он преуспевал, в совершенстве владея не только родным узбекским, персидском, арабским, но и русским языком. Увлекался будущий Эмир и поэзией, с годами обретя широкий круг почитателей своих произведений, подписанных скромным псевдонимом «Оджиз»- слабый, беспомощный.

Узнав о кончине отца, в октябре 1885 года, он покидает любимый Кермине и отправляется в Бухару. Прежде чем въехать в город, высокородный юноша посещает мазар (мусульманское кладбище), где совершает молитву. По завершении похорон отца, 31 октября (13 ноября по новому стилю) 1885 года, в бухарской крепости-резиденции совершается церемония провозглашения нового правителя.

Внешняя и внутренняя политическая доктрина нового Эмира, не нарушая условий протектората принятого в 1868 году его отцом, ориентировалась на еще более активное сотрудничество с Императорским домом России. Этот факт со временем стал причиной разногласий Эмира с некоторой частью местной религиозной элиты. По выводам историков, Эмир, и без того живший не в крепости Бухары, а в своем загородном дворце Ширбудун, на девятом году царствования, в 1894 году, окончательно рассорившись с местным духовенством, переезжает в город Кермине и уже никогда более, до самой своей кончины в 1910 году, не возвращается в бухарскую резиденцию/

Примечательный факт: после кончины отца в октябре 1885 года новый Эмир дает согласие на прибытие и несение службы с января 1886 года в Бухарском ханстве Российского политического агента, учрежденного и приступившего к этой должности, согласно документу Государственного совета от 12 ноября 1885 года.
Период правления Эмира отмечается отменой пыток и ограничением смертной казни. В тот же период в эмирате с привлечением иностранных капиталов и рабочих начинается промышленная добыча полезных ископаемых: меди, железа и золота. Немалый доход казне эмирата приносит активизировавшаяся торговля каракулем и выдвижение его на третье место на мировом рынке по объему торговых операций с ценным мехом. По некоторым данным, на личных счетах эмира только в Российском государственном банке хранилась огромная сумма — около 27 миллионов рублей золотом, при том что еще около 7 миллионов хранилось в частных коммерческих банках России.

На особом месте в жизни Эмира была забота о делах ислама. Переданные им в вакф в пользу святынь Мекки и Медины владения приносили до 20 тысяч рублей золотом годового дохода. В начале 1880-х годов Эмир пожертвовал несколько тысяч рублей золотом на постройку Хиджазской железной дороги. Благодаря вкладам и усилиям Эмира перед российским правительством в Санкт-Петербурге была построена первая крупнейшая мечеть в Европе той эпохи. Большое внимание Эмир уделял реорганизации вооруженных сил и благотворительной деятельности, являясь почетным членом Туркестанского благотворительного общества. Его активная внутренняя и внешняя политическая деятельность с ее акцентной ориентацией на Россию вызывает к нему неподдельный интерес членов Российского Императорского дома, в первую очередь ее главы Александра III и после его трагической кончины 20 октября (1 ноября) 1894 года Николая II.

Насколько уважительны их взаимные отношения видно в одном из эпизодов из письма политического агента в Бухаре — в июле 1897 года в Туркестанский край, по Высочайшему повелению Российского Императора, прибывает подполковник Борщевский «для отыскания нефритового монолита на сооружение саркофага в Бозе почившему Императору Александру III».

В числе многих почитателей прогрессивного правителя бухарского ханства был и министр путей сообщения России князь Хилков. Их отношения, вначале формируясь в письмах, стали по-настоящему дружескими в процессе посещения князя Туркестанского края летом 1897 года. Впрочем, список современников, признающих заслуги прогрессивно мыслящего Эмира, перечнем высокогорных и сановных россиян не ограничиваются. В архивных фондах Республики Узбекистан достаточно документальных примеров того, с каким уважением и почтением простые русские люди из разных уголков России посылали ему через политических агентов в Бухаре свои музыкальные или литературные произведения.

Часть четвертая

Ряд современных авторов не точно указывают 1894 год годом первого посещения Эмиром города Ялты. Согласно документам Государственного архива Республики Узбекистан, Эмир планировал посещения российской части Кавказа и Крыма с весны1895 года. Именно с этого периода страдающий хроническим ревматизмом суставов Эмир, по рекомендации российских врачей, ежегодно проходил курс лечения на кавказских Минеральных водах или в Ялте. В историческом фонде Главного архивного управления Республики Узбекистан хранятся документы российских дипломатов, дающие представление о том, как организовывались для него эти путешествия. В свою очередь некоторые современные историки, упоминая этот факт из хроники жизни Эмира, традиционно отмечают: «Потрясенный красотой окружающей его крымской природы, он поручает построить себе дворец. Автором дворцового проекта стал известный ялтинский архитектор Н.С.Тарасов. В 1911 году строительство выполненного в мавританском стиле дворцового комплекса, окруженного величественным парком, было завершено».

Со времени торжества советской власти многие десятилетия начисто потерявший историю своего создания, дворец Эмира именовался в официальных бумагах «Санаторий «Узбекистан».

Два важных эпизода из хроники предшествующей началу проектирования и последующего возведения ялтинского дворца эмира. За несколько лет до описываемых в Ялте событий. Лечащие Эмира российские врачи называли одну из причин развивающегося у него ревматизма суставов — «холодные, неотапливаемые и сырые дворцовые помещения с постоянными резкими сквозняками», в которых с детства жил Эмир с его известным пристрастием к скромному образу жизни.

Не исключено, что этот врачебный вывод в определенной степени повлиял и на решение Эмира еще в 1893 году построить для себя новый дворцовый комплекс в европейском стиле в одном из районов Новой Бухары, соответствующий всем инженерным нормам того времени. При этом в архитектурной части исполнителям рекомендовалось ориентироваться на редкую даже для того периода книгу L’art arabe, с коллекцией фотографией изображений дворцов шейхов, существующих на тот период на Аравийском полуострове. Книга была выдана архитекторам под расписку для временного пользования чиновниками Туркестанского генерал-губернаторства. В числе нескольких бравшихся за эту работу архитекторов упоминается и А.Л. Бенуа, приехавший в Новую Бухару в декабре 1893 года. Его работа была принята с некоторыми замечаниями Эмира и распоряжением: «Лепные украшения желательно поручить местным мастерам».

В 1895 году архитектор Н.С.Тарасов, создавая свой проект ялтинского дворца, также ориентировался на представленную ему техническими чиновниками Эмира выше упоминаемой книги L’art arabe.

Часть пятая

Когда, кем и при каких обстоятельствах Эмиру Бухары был рекомендован уже маститый ялтинский скульптор Ходорович Феликс Игнатьевич (1840-1912 гг.), вряд ли уже удастся узнать. На сегодняшний день немного известно и о самом Ходоровиче. Впрочем, одна из наиболее достоверных официальных справок все же существует.

Феликс Игнатьевич Ходорович с 1858 по 1863 год учился пластике в Московском училище живописи и ваяния у Н. А. Рамазанова. В 1863 г. за сочувствие польскому восстанию был исключен из училища и сослан на Кавказ. С 1864 г. жил и работал в Тифлисе.

С 1870 года он начинает преподавать в Первой мужской гимназии. Был он и в числе организаторов из числа преподавателей Тифлисской художественной школы (с 1877 – Кавказское общество поощрения изящных искусств). В 1872 г. скульптора удостаивают золотой медали за бронзовые скульптуры на Художественно-промышленной выставке в Политехническом музее в Москве. Им же выполнено и несколько памятников видным деятелям российской культуры, в том числе установленный в 1892 году в городе Тифлисе памятник А.С. Пушкину. Бронзовые скульптуры по восковым моделям мастера отливались в Санкт-Петербурге на бронзолитейной фабрике К.Ф. Верфеля.

Выполненные скульптором жанровые композиции из жизни горцев, бронзовые статуэтки представителей народов Кавказа и исторически известных личностей пользовались большой популярностью. Возможно, последний аспект имел значение для Эмира.

Часть шестая

И вновь мне помог Их Величество господин Случай. Анализируя в одной из академических библиотек США содержание подшивки номеров популярного в свое время журнала «Всемирная иллюстрация» (в двух номерах 1894 г.), я обнаружил не только фотографию, но и краткое описание восковой фигуры Эмира на коне. Последнее примечательно тем, что, отмечая художественные достоинства восковой фигуры, с удивительной точностью воплотившей в себя не только образ Эмира, красоту его одеяния и снаряжение коня, авторы текста не сделали одного важного уточнения. Изобразительное воплощение художники живого человека или покойника и уж тем более копирование правоверного мусульманина в скульптуре строго запрещено исламской догматикой.
В условиях конца 19-го века, когда влияние шариата имело огромное значение в том числе и на среднеазиатское исламское общество, согласие на повторение себя в скульптурной фигуре мог дать человек, сменивший исламскую веру на другую. Со многими оговорками, можно предположить (!) — на это шаг мог решиться шиит, живущий на территории Персии, имеющий для этого не только теологическое обоснование и социально-общественные возможности, но и уверенный, что его прижизненное воплощение в скульптуре не вызовет порицания его иноверцев.

Эмир, безусловно, был добропорядочным правоверным мусульманином, исповедовавшим ханафитское толкование Корана. Это доказывает хронология его недолгой жизни. Но выходя за рамки этой известной историкам констатации, в сочетании с его решением на создание в 1894 году своей скульптуры, невольно напрашивается параллель с великими поэтами — Абдурахманом Джами и его учеником и другом Алишером Навои. В средние века, вопреки неприятию реакционно настроенными улемами своих поистине монументальных, поэтических произведений, они имели мужество призывать к сохранению мирного сосуществования суннитов и шиитов.
Что подтолкнуло Эмира на воплощение своего образа в восковой скульптуре Ходоровича и что помешало ее созданию в бронзе? Эти два вопроса не имеют документальных комментариев их российских современников, не говоря уже об отсутствии подобных комментариев в работах современных историков и биографов Эмира, насколько полноценными они ни казались бы сегодня.

И тем не менее пусть даже гипотетический, но ответ на эти вопросы все же вырисовывается. Российские дипломаты могли подсказать Эмиру отказаться от исполнения скульптуры в бронзе. В противном случае это его смелое желание дополнило бы раздражение и без того переполнявшее его противников на родине.

Источник: 12news.uz