В своём рассказе «Сон Колриджа» Хорхе Луис Борхес повествует о случае, произошедшим с известным английским поэтом-романтиком Сэмюэл Тэйлор Колриджем (1772-1834). Как-то раз, по причине нездоровья приняв наркотическое снадобье, он берётся за чтение труда Пэрчеса, где шла речь о деяниях монгольского правителя. Через некоторое время сон одолевает нашего поэта и во сне он явственно видит лирический фрагмент необычной красоты, воспевший небесное великолепие дворца, спроектированного и созданного из грёз монгольского владыки. Проснувшись, он в спешке начал записывать мифические строки, опасаясь утерять фрагменты в силу верно подступающей реальности дневного мира. Но, как это всегда бывает, нежданный визит прервал работу.

Шариф АХМЕДОВ
МЕТАМОРФОЗЫ ОДНОГО СНА
КО «СНУ КОЛРИДЖА» БОРХЕСА
Рассказ-эссе

В своём рассказе «Сон Колриджа» Хорхе Луис Борхес повествует о случае, произошедшим с известным английским поэтом-романтиком Сэмюэл Тэйлор Колриджем (1772-1834). Как-то раз, по причине нездоровья приняв наркотическое снадобье, он берётся за чтение труда Пэрчеса, где шла речь о деяниях монгольского правителя. Через некоторое время сон одолевает нашего поэта и во сне он явственно видит лирический фрагмент необычной красоты, воспевший небесное великолепие дворца, спроектированного и созданного из грёз монгольского владыки. Проснувшись, он в спешке начал записывать мифические строки, опасаясь утерять фрагменты в силу верно подступающей реальности дневного мира. Но, как это всегда бывает, нежданный визит прервал работу. «С немaлым удивлением и досaдой, — рaсскaзывaет Колридж, — я обнaружил, что хотя смутно, но помню общие очертaния моего видения, все прочее, кроме восьми или десяти отдельных строк, исчезло, кaк круги нa поверхности реки от брошенного кaмня, и — увы! — восстaновить их было невозможно». Несмотря на это, именитые современники поэта высоко оценили и те фрагменты неоконченной поэмы.

Затем рассказчик уводит нас в экскурс и знакомит с более или менее схожими казусами, случившимися с другими персонажами истории. Так мы узнаем о сверхъестественном влиянии снов на композитора Джузеппе Тартини (соната «Trillo del Diavolo»), на Роберта Льюиса Стивенсона («Олалья», «Джекил и Хайд»). Тaртини в бодрствующем состоянии попытался воспроизвести музыку снa; Стивенсон получил во сне сюжеты, то есть общие очертaния. Удивителен и случай, связанный с Кэдмоном — первым церковным певцом англичан. Уже немолодой и бывший простым пастухом Кэдмон как-то раз улегся спaть в конюшне, среди лошaдей, и вот во сне кто-то позвaл его по имени и прикaзaл петь. Кэдмон ответил, что не умеет, но ему скaзaли: «Пой о нaчaле всего сотворённого». И тут Кэдмон произнес стихи, которых никогдa прежде не слышaл. Проснувшись, он их не зaбыл и сумел повторить перед монaхaми соседнего монaстыря. Читaть он тaк и не нaучился, но монaхи объяснили ему тексты Священной истории, и он, «кaк доброе животное жвaчку, пережёвывaл их и преврaщaл в слaдостные стихи, и тaким обрaзом он воспел сотворение мирa и человекa, и всю историю, рaсскaзaнную в Бытии и Исходе сынов Изрaиля, и их вступление в землю обетовaнную, и многое другое из Писaния, и воплощение, стрaсти, воскресение и вознесение Спaсителя, и пришествие Святого Духa, и поучения aпостолов, a тaкже ужaс Стрaшного Судa, ужaс мук aдских, блaженство рaя, милостивые и грозные приговоры Господa».

Снова возвращаясь к случаю, подарившему миру несравненную музыку слов, Борхес проводит своего рода анализ проявлений неких тайных сил, породивших (в конечном итоге) незабвенный сон Колриджа. Сон этот привиделся поэту году в 1797, а поэму, извлеченную из недр того сна, с разъяснениями её незавершённости, он опубликовал в 1816 году. Ещё двадцать лет спустя в Париже (впервые в Европе) вышел в свет перевод труда персидского историка XIV века, к тому же главного визиря монгольских правителей, Рашид ад-Дина, где был возвеличен дворец монгольского правителя Китая: «К востоку от Ксaмду Кублa Хaн воздвиг дворец по плaну, который был им увиден во сне и сохрaнён в пaмяти». Таким образом, первый сон, принадлежность которого приписывается Кубла Хану приобщил к реaльности дворец, второй же, привидевшийся через пять веков Колриджу, — породил поэму (или нaчaло поэмы), внушенную дворцом. «Зa сходством снов просмaтривaется некий плaн; огромный промежуток времени говорит о сверхчеловеческом хaрaктере исполнителя этого плaнa», — заключает Борхес и уверяет, что начавшаяся несколько столетий назад история одного сна ещё не подошла к концу.

Теперь настало время уделить внимание некоторым обстоятельствам, оставшимся за гранью рассказа. История и дух Востока, запечатлённые на страницах великих магов слова, полна и другими схожими тождествами. Так, почти за сто лет до грезы Кубла Хана и ровно за шесть веков до хвори Колриджа, которая породила сон, который породил поэму — в 1197 году классик азербайджанской литературы, основоположник грандиозного стихотворного жанра «Хамса» («Пятерица») Низами Гянджеви создал поэму «Хафт Пайкар» («Семь красавиц»). В поэме Низами воспел великолепие и красу семи дворцов, явленных ему в ниспосланных ему снах. А так, если снова вернуться к истории создания дворца Кубла Хана, в принадлежащем перу потомка Тамерлана, великому учёному и государственному деятелю XV века Улугбеку — «Истории четырёх улусов» (1425) читаем следующее о китайском походе Кубла (Кубилай) Хана:

Вскоре Кубилай решил остановиться в городе Ултане, Возле Чаканду обосновал одно (здание), Эту местность он прозвал Диду, Там построил здание для размещения трона. От (сверкания) его земли даже небеса озарились, Этот трон призывал людей в город, Кубилай был на нём словно небо и месяц, Это благое место было подобно раю. По велению знаменитого падишаха, Вокруг него возвели стены, Расстояние от одной стены до другой, Было равно пролёту одной стрелы. Первая стена называлась Кирйас, А вторая – была местом эмиров, Третья – была местом стражи (караула), А четвёртая – местом пребывания падишаха. Монголы этому городу дали название Ханбалыг. Еще одним из памятников, оставшихся от него, была большая река, которая брала воды из реки Зайтун, (начиналась) от порта Индии в сорока днях пути и протекала прямо через центр Ханбалыга. Ширина её была такова, что люди переплывали через неё на судах, торговцы для торговли плавали вниз и вверх по ней. Некоторые говорят, что длина окружности (города) равнялась четырем фарсахам, а другие говорят, что ширина города достигала четырёх фарсахов. Истину ведает только Аллах!

Ежели мы говорим, что от ханского дворца остались одни лишь руины, а от поэмы Колриджа сохранились всего пятьдесять с чем-то строк, будет уместно вспомнить ещё об одной грандиозной утрате, постигшей великого завоевателя Поднебесной. Когда настало время, Кубла Хан вознамерился покорить и Японию, подобно одинокому кораблю надменно стоявшего на якоре совсем рядом. Казалось, до неё рукой подать и, всё, она будет безусловно покорена! С этим намерением в 1274 году из вассальной Кореи была организована первая экспедиция в составе 900 кораблей, но внезапно поднявшийся тайфун разметал корабли, помешав осуществлению плана. В 1284 году ещё более многочисленная армада попыталась высадить на японский архипелаг 150-тысячное войско. О горе, снова из ниоткуда реализовавшийся тайфун потопил несметную флотилию, и все завоеватели, вплоть до последнего нукера, утонули или были перебиты и взяты в плен. И у монголов иссякло всякое желание повторить бесплодную попытку покорения Ямато, а история обзавелась новым словом — «камикадзе», что означает «божественный ветер».

Надо ли говорить, что вся эта история, взявшая начало с далёкого сна далёкого правителя, претерпев всевозможные метаморфозы, продлилась целые века. А я лишь постараюсь связать воедино оттенки того изначального (был ли он изначален?) сна, увиденного в Поднебесной на исходе века Тринадцатого. Примерно так это должно быть:

Кублаханов изначальный сон — сооружение великолепного дворца по эскизам того сна — труд Пэрчеса, прочитанный Колриджем перед сном — ниспослание поэмы, воспевшей несравненное величие дворца — истории Тартини, Стивенсона и Кэдмон — поэма величайшего азербайджанца «Хафт пайкар» — «История четырех улусов» Улугбека — несостояшее завоевание Японии — перевод поэмы Колриджа на узбекский язык в исполнении вашего покорного слуги[1] — другое эссе к рассказу Маэстро некоего словесника, предпочитающего скрыватся под личиной «Нодир Шамс»[2] — и, разумеется, настоящие рассуждения что ложатся на лист бумаги пока я сам продолжаю писать.

Вышеизложенные примеры и ситуации, кроме достославного продукта сна Кубла Хана и поэмы английского поэта, продолжали самодостаточно и разрозненно существовать на перекрестках истории, пока маэстро Борхес не связал их в одну цепь и, не инспирировал и меня внести лепту в эту величавую вереницу тождественных явлений. И наверняка сия преемственность будет ещё долго продолжаться, ибо как говорил сам Борхес, «если схемa вернa, то в кaкую-то ночь, от которой нaс отделяют векa, некоему читaтелю «Кублa Хaнa» привидится во сне стaтуя или музыкa. Человек этот не будет знaть о снaх двух некогдa живших людей, и, быть может, этому ряду снов не будет концa, a ключ к ним окaжется в последнем из них».

* * *

Postscriptum. Но какова же мораль из всего изложенного? Стоя у подножия рассказа, рассказавшего о причудливых метаморфозах таинственного плана некоего существа, о далеком дворце далекого правителя, думаю я ещё об одном не менее достойном возвеличивания, сооружении. Я грежу о Тадж-Махале, об этом марморном чуде что уже несколько столетий высится над знойным Индостаном, являясь извечным символом достойного царствования моих предков — выходцев из Андижана. Краткая предыстория, давшая платонический толчок к созданию Тадж-Махала такова, что став в двенадцать лет, после трагической гибели отца, правителем Ферганы, Захириддин Мухаммад Бабур будет гореть желанием воссоздать былую империю своего великого предка Тимура со столицей в Самарканде. В 1497 году ему удалось захватить Самарканд, однако правил он им менее 4 месяцев. Провидению было так угодно, что после неравного противостояния с опытным Шейбани-ханом, и из-за междоусобицы среди тимуридов юный Бабур, испив чашу горечи, был вынужден покинуть пределы Мавераннахра. В последующие годы Бабур завоевал Афганистан и Индию, таким образом, положив начало Империи Бабуридов[3].

Строился Тадж-Махал примерно с 1632 по 1653 годы по велению потомка Бабура — Шах Джахан в память о своей жене Мумтаз-Махал, умершей при родах. В нём работали 20 тысяч ремесленников и мастеров. Мавзолей представляет собой пятикупольное сооружение высотой 74 м на платформе, с 4 минаретами по углам, к которому примыкает сад с фонтанами и бассейном. Стены выложены из полированного полупрозрачного мрамора с инкрустацией из самоцветов. Мрамор имеет такую особенность, что при ярком дневном свете он выглядит белым, на заре розовым, а в лунную ночь — серебристым. С самого начала Тадж-Махал стал источником восхищения, минуя все культурные и географические преграды, являясь монументом высочайшей любви и преданности достойного потомка великого Бабура — утонченного певца всеочищающей любви.

Именно этот дворец, воздвигнутый правителем-бабуридом более величественен и грандиозен по существу чем тот, что был порождением снов монголского хакана и который побудил английского поэта создать поэму. И было бы справедливо возвеличить в стихах достоинства именно Тадж-Махала — непреходящий символ безграничной любви и преданности, чем воспеть тот, что был возведён в Поднебесной как символ безмерной гордыни Кубла Хана. Воистину, Тадж-Махал и есть истинное творение всех высочайших и божественных чувств, тогда как у кублаханова валгалла не было других достоинств, кроме как то, что он был результатом сонного видения. В довершение всего, построенный в XIII веке дворец Кублы уже канул в небытие, а монумент любви Шах Джахана все ещё сияет своей красой, маня к себе другие влюблённые души.

Сэмюэль Тэйлор Колридж написал поэму в 1797 году и опубликовал её спустя лишь 19 лет — в 1816 году. И если принять во внимание то, что возведение Тадж-Махал было завершено задолго до этих «околопоэмных» событий, в 1653 году, нет никаких сомнений и в том, что к тому времени в литературных кругах Европы знали достаточно о сказочном этом дворце и чарующих легендах о нем и о красотах бабуридской империи в целом. Более того, предшественник Колриджа — Джон Мильтон (1608-1674) в своей эпической поэме «Потерянный рай» красочно описал величественные города этой империи Агру и Лахор[4]. Эта поэма, впервые опубликованная в 1667 году (за 130 лет до известного наркотического сна Колриджа), к XVIII веку (ко времени написания «Кубла Хан») была широко известна и уже пользовалась огромной славой на Западе.

Но, как видим, та таинственная сила — «ещё неизвестный людям aрхетип, некий вечный объект», склонная нарушать спокойствие сердец и овладевать грёзами людей, предпочла действовать по своему усмотрению. Как прелюдия магического замысла, она ниспослала сперва монгольскому властителю сон о величавом дворце, который вскоре был воссоздан наяву по надменному императорскому велению. А спустя пять столетий изумительные строки, воспевшие красоту того дворца были явлены некоему поэту из туманного Альбиона, тоже во сне. Чуть выше мы упомянули другие звенья этой многовековой вереницы. Если сопоставить два разных эпизода относительно величавых сооружений, то в данном случае во всех отношениях легко различим диаметральный контраст — дворец Кубла Хана безвозвратно канул в лету, а символ высочайших влечений — Тадж-Махал своим великолепием все ещё манит к себе умы и сердца. И это различие самое важное в данном примере. Но, логика парадокса и состояла в том, чтобы инспирировать Колриджа создать не менее парадоксальную поэму об утраченном великолепии, нежели воспеть достославное величие существующего творения. Увековечить в сердцах утраченное сооружение скорее и было изначальной сущностью тайного замысла. Ведь не манит ли небытие нас сильнее нежели бытие?

А мне-то все равно — сижу я в своей каморке и дописываю эти каракули, внушённые неким архетипом, что может и взаправду неумолимо входит в этот мир.

———————

[1] В стране Ксанад благословенной / Дворец построил Кубла Хан, / Где Альф бежит, поток священный, / Сквозь мглу пещер гигантских, пенный, / Впадает в сонный океан. / На десять миль оградой стен и башен / Оазис плодородный окружён, / Садами и ручьями он украшен. / В нем фимиам цветы струят сквозь сон, / И древний лес, роскошен и печален, / Блистает там воздушностью прогалин. / Но между кедров, полных тишиной, / Расщелина по склону ниспадала. / О, никогда под бледною луной / Так пышен не был тот уют лесной, / Где женщина о демоне рыдала. / Пленительное место! Из него, / В кипенье беспрерывного волненья, / Земля, как бы не в силах своего / Сдержать неумолимого мученья, / Роняла вниз обломки, точно звенья / Тяжёлой цепи: между этих скал, Где камень с камнем бешено плясал, / Рождалося внезапное теченье, / Поток священный быстро воды мчал… (Начальные строки поэмы в переводе К. Д. Бальмонта, 1921.)

Ниже следует переложение на узбекский сего фрагмента:
Олис Ча?анду юртида, / Муборак Хуршид остида, / Та?дид уриб пиш?ирган, / То?лар ба?рин кемирган / Азим дарё пойида / Сарой ?урмиш ?убла Хон. / Неча фарса? девор ортида, / Бе?ишт бо?лар ба?рида, / Чечаклари тилсим мудом, / О?очлари сарв ва нолон, / Шавкати улусга достон — / Сарой битмиш Нури Жа?он. / Бундадир арчазор ба?ри сокин, / Даралар тилган адирлар барин, / Ой кўксидан нур эмар ўрмон забун, / Сурур-ла яшнар атроф бесас-беун. / Мало?атга банди ажиб манзара — / Парилар Иблисни чорламиш макон! / Сокин недир уй?онар аммо бехос, / Тимдалар ?аърин кў?на ?асрат, фи?он, / Ба?рин ўртар майл, истак ва э?тирос. / Асрий ?ояларни ?ўз?отар йи?иб беомон, / Тўл?о?дан бўлар охир халос тамом — / Жунбушлар арир, арир улу? ?ав?о — / Таваллуд топар ба?рида бир дарё… (Перевод наш — Ш. А.)

[2] В том эссе эзотеричного «Нодир Шамс» исследуются черты сущности всевозможных узурпаторов, подверженных маниакальному стремлению возводить грандиозные сооружения как способ утоления собственного ненасытного эго. В частности, рассказывается о тщетной попытке соорудить колоссальный по своим размерам и замыслу Дворец Советов, что было явлено в социал-коммунистических снах «вождя народов». К слову сказать, предположение о далеком родстве Иосифа Виссарионовича с монгольским ханом я счёл весьма интересным: «…существуют ещё вызывающие доверие полумифы по которым, вероятно, Кубла Хану приходился он дальним родственником через монголов, изнасиловавших население некой затерянной среди гор деревни в далеком XIII веке…»

[3] Империя основана Бабуром, вынужденным вместе со своими соратниками откочевать из Средней Азии на территорию Индостана. Название «Великие Моголы» появилось уже при английских колонизаторах. Ни основатель Империи, ни его потомки сами себя так не называли. Требование исторической справедливости таково, чтобы наконец-то перестать называть «моголами», хоть и «великими», тех, кто привнёс струю облагораживающей жизни и великой толерантности в Индостан, гниющую в кастовой преисподней. Будучи по форме завоевателями, а в сущности преобразителями, наследники Тимура положили начало новой династии — династии Бабуридов, которая блистала над субконтинентом более чем три столетия.

[4] В эпической поэме Джона Мильтона описывается жизнь Адама. После грехопадения главный герой увидел великий город «моголов» Агра, который показался ему одним из чудес Божьего творения. Вряд ли такое мнение было преувеличением: в 17- ом веке город был больше Константинополя, а Лондон и Париж казались карликами по сравнению с многочисленным населением Агры:
/ …Они в виденьях Божьих поднялись / На гору, высочайшую в Раю; / С вершины этой открывался вид / Земного полушария и взор / До самых дальних проникал границ. / Ее не превышала вышиной, / Обширней вида не могла открыть / Гора, куда Врагом второй Адам / Был по иной причине вознесен, / В пустыне, для того, чтоб он узрел / Земные царства и всю славу их. / Оттуда Пращур взглядом охватил / Простор, где возвышались города / В древнейшие и новые, века, / Столицы пресловутых государств, / От Камбалу, где Хан Катайский правил, / От Самарканда, где струится Оке, / Где Тамерлана горделивый трон, / И до Пекина — пышного дворца / Китайских Императоров; потом / Свободно взоры Праотец простер / До Агры и Лагора — городов Великого Могола… (Одиннадцатая книга, «Потерянный рай») — (Все комментарии — автора)

Об авторе:

Шариф Ахмедов – писатель и переводчик. Родился в 1969 году в Андижанской области Узбекистана. Учился на факультете журналистики ТашГУ. Много лет занимается исследованием латиноамериканской литературы. В его переводе на узбекский язык опубликованы десятки рассказов Хорхе Луиса Борхеса и Хулио Кортасара. Наряду с этим Шариф Ахмедов перевёл самую значимую книгу ливано-американского философа и поэта Халиль Джебрана «Пророк» (в узбекском переводе – «Ал Мустафо»). По мнению специалистов, музыка произведений великого ливанца получила новое звучание в его изложении. Живёт и работает в Нидерландах.

Рассказ Хорхе Луиса Борхеса «Сон Колриджа» и рассказ-эссе Ш. Ахмедова на узбекском языке