Этот тенор не перестает удивлять меня своим творческим ростом и стилистической широтой. Вот уже скоро два года, как он впечатляюще дебютировал на московской сцене в «Силе судьбы». После Альваро ему покорились такие разные партии, как Хозе и Вертер, Альфред и Гофман.

ВОСХОЖДЕНИЕ НАДЖМИДДИНА МАВЛЯНОВА
Евгений Цодоков

Этот тенор не перестает удивлять меня своим творческим ростом и стилистической широтой. Вот уже скоро два года, как он впечатляюще дебютировал на московской сцене в «Силе судьбы». После Альваро ему покорились такие разные партии, как Хозе и Вертер, Альфред и Гофман. А ведь певцам с отчетливо выраженной итальянской голосовой природой, к коим принадлежит Мавлянов, трудно даются партии французского репертуара, особенно такие изысканные как Гофман и Вертер (Хозе в данном случае не в счет — эта роль достаточно хорошо адаптируется к итальянской манере и успешно освоена артистами такого плана). За примерами далеко ходить не надо. Неубедительный вертеровский опыт «короля» теноров Франко Корелли говорит сам за себя. Как образно заметил в разговоре со мной сам Мавлянов, здесь Корелли своим драматическим звукоизвлечением и темпераментом буквально «мочит» своего героя. Конечно, на ум сразу приходит универсальный Пласидо Доминго, в репертуаре которого успешно уживались различные по амплуа роли «всех времен и народов». Но это редкое исключение, да и можно ли назвать ограненный блестящей музыкальностью голос этого испанца и его гибкий темперамент вполне итальянскими?

И вот теперь Эдгардо — классика итальянского бельканто, один из пиков вокального мастерства. Забегая вперед скажу без обиняков – Мавлянов уверенно восходит и на эту вершину.

Но, прежде чем подробнее остановиться на его выступлении в «Лючии», позволю себе еще несколько замечаний общего характера. Слагаемых карьерного успеха Мавлянова, на мой взгляд, два. Прежде всего – сами вокальные данные, характер голоса. Как мне довелось уже писать, «он представляет собой счастливое сочетание лирической природы со спинтовой осязаемостью, достигаемой при помощи тембральной густоты, обертонов, лишенных, однако, излишних «агрессивных» добавок, замутняющих чистоту звуковой эмиссии». К этому можно добавить, что голос артиста, начинавшего свой творческий путь с легкой грации россиниевского Альмавивы, плавно укрепляется, «дрейфуя» в лирико-драматическую сторону, создавая, таким образом, все более широкий базис для многоцветья репертуарной палитры. В этом сочетании двух начал важен вектор – от лирического к драматическому! Попытки обратного, как показывает история, малоперспективны. Не менее важны и пределы такой эволюции. Где будет сделана остановка? Радамес, Манрико? Не дай Бог, Отелло? Известно, чем закончилась попытка Карло Бергонци одолеть мавра.

Но вряд ли Мавлянову грозят риски с этой стороны. И тут как раз уместно сказать о втором слагаемом его успеха – достойной уважения способности к трезвой самооценке и самосовершенствованию. Восхищает не только то, как вдумчиво артист осваивает новые партии, а как он неустанно шлифует старые… Но сегодня речь о новой.

Итак, Эдгардо. Партия, в которой есть всё – проникновенная кантилена и взрывная ажитация, лёгкая кружевная «ткань» и мясистая «подкладка». И главное – необыкновенная красота музыки. Почти все лучшие мелодии оперы, пожалуй, вложены композитором в уста этого героя. Кто только из знаменитых не пел Эдгардо! От нежнейшего Феруччо Тальявини до мощного Марио дель Монако (был в его творчестве и такой эпизод), от пленительно аристократичного Альфредо Крауса до страстно порывистого Франко Бонизолли. Таков уж центральный характер партии, во многом определяемый не только тесситурой, но и отсутствием чрезмерной и самодовлеющей колоратурной виртуозности, дающий возможность подступа к ней с разных певческих флангов. Особую трудность, конечно, представляют отдельные сверхвысокие ноты, такие, например, как ми-бемоль в Verranno a te sull’ aure (2-я часть дуэта с Лючией) или альтернативный вариант с до-диезом в финальной кабалетте Tu che a Dio spiegasti l’ali. Петь их «живьём», а не в студийных записях, мало кто отваживается. Мавлянов тоже их не исполняет, и совершенно правильно делает, ибо ничем иным, нежели данью моде или желанием поразить публику, их необходимость не продиктована.

В качестве примечания на полях следует заметить, что исполнительские традиции «Лючии» вообще замусорены – купюрами (особенно досталось бедному Раймондо), «транспортом» и, мягко говоря, различными тесситурными излишествами. Дополнительную «смуту» в эту вариативность внесла и французская версия 1839 года. К сожалению, некоторые попытки очистить «авгиевы конюшни» весьма противоречивы. Характерный пример: запись «Лючии» 1976 года с неубедительной, особенно на верхах, Кабалье (спойте-ка каватину на полтона выше!), но замечательным ранним Каррерасом (Philips, дирижер Х.Лопес-Кобос).

Но вернемся к Мавлянову. Певцу есть что продемонстрировать в «Лючии» и без «цирковых» нот. Первая возможность проявить себя – уже упомянутый дуэт c главной героиней в финале 1-го акта. Начальные фразы g-moll’ного Larghetto Sulla tomba Мавлянов исполняет с подлинно итальянской ламентозной интонацией, сочетающей в себе скорбь со страстностью. Его неспешная прерывистая фразировка безупречна. В дальнейшем вокальный рисунок дуэта, следуя за оркестром, становится более оживленным, завершаясь восторженной и наполненной воздухом мелодией в си-бемоль мажоре. Как часто приходится наблюдать у вокалистов при таких стилистических сдвигах неровности звуковедения, регистровые «швы» и другие интонационные огрехи, вызванные попытками преодолеть технические барьеры! Ничего этого нет и в помине у Мавлянова – мы не ощущаем трудностей, только выверенный звуковой посыл и элегантная легкость (не легковесность!).

Итак, проверку на стильность Мавлянов с успехом прошел. А как быть с драматизмом? В этой роли он наиболее ярко проявляется в двух эпизодах: финале 2-го акта, а также дуэте Эдгардо и Энрико в начале 3-го (жаль, что театр не избежал распространенного соблазна подсократить эту сцену, обрывающуюся на словах Ivi t’uccidero).

Скажем лаконично: и этот тест Мавлянов также прошел успешно. Душераздирающая сцена с кольцом (возгласы Rispondi! и Maledetto sia l’istante) проведена на едином дыхании с высоким эмоциональным накалом, при этом не мешавшим четкой вокализации, что принципиально важно для белькантового репертуара. В дуэте врагов Мавлянов показал завидное мастерство речитации (Orrida ? questa notte) и голосовую гибкость (Qui del padre ancor respire).

Момент истины для тенора настает в финале оперы, где он «царствует» безраздельно. Выдержать напряжение масштабной сцены, включающей в себя речитатив и арию Tombre degli avi miei… Fra poco a ricovero и завершающейся уже упомянутой кабалеттой, способен далеко не каждый. Именно здесь на премьере дыхание несколько раз подвело Долгова. Не таков Мавлянов, выносливость которого оказалась высокой пробы. И даже пара едва заметных шероховатостей были из разряда тех, которые случаются на сцене, придавая происходящему более живое и непосредственное звучание…

Опера – искусство ансамблевое. Артист в спектакле взаимодействует с партнерами, дирижером. При всем том, что другие солисты в этот вечер были вполне достойными, все же в этом аспекте к нынешнему спектаклю есть претензии, которые не могли не отразиться и непосредственно на впечатлении от мастерства Мавлянова. В первую очередь это касается звукового баланса в ряде сцен. Так в секстете голос тенора иногда терялся. В меньшей степени это касалось других эпизодов. Полагаю, что основная причина, все-таки, не в Мавлянове. Чрезмерный демонизм не знающего полутонов Дмитрия Степановича (Раймондо), несколько агрессивная звукопись Ильи Павлова (Энрико), «нервная» манера Евгении Афанасьевой (Лючия), прибегающей частенько для «борьбы» с фиоритурами к лобовой атаке верхних нот, создавали, подчас, атмосферу дисгармонии. Не исключаю, что и слишком энергичный темп того же секстета, предложенный Вольфом Гореликом, сыграл здесь свою роль…

Итак, в лице Нажмиддина Мавлянова мы имеем сегодня весьма качественного певца с большим потенциалом. Как долго он будет обретаться в Москве, не упорхнёт ли «птичка певчая» – вот в чем вопрос?

2012

От сайта «Библиотека Хуршида Даврона: Сегодня Наджмидин Мавлянов выступает на The Royal Opera в Лондоне.

Интервью с Нажмиддином Мавляновым
Беседовал Александр Матусевич

Нажмиддин, Вы для Москвы в значительной мере – сенсация. И пока о Вас мало что известно широкой публике. Поэтому предлагаю начать с истоков: как Вы пришли к музыке?

Я занимался строительными работами, окончил лицей по этой специальности, получил диплом с отличием. Это был выбор моих родителей, семьи: мои близкие хотели для меня серьезной профессии, серьезной специальности. Я хорошо учился, совмещая теорию и практику, занимался с мастером на конкретных объектах. В дальнейшем собирался профессионально заниматься архитектурой.

Но параллельно со мной всегда была музыка, хотя в детстве я в музыкальной школе не учился. Я очень любил петь под гитару, самоучкой освоил этот инструмент, и мне нравилось исполнять эстрадный репертуар, в особенности песни Валерия Меладзе – его первые альбомы состояли из очень мелодичных композиций, написанных высоко, мне это было близко, видимо, уже тогда тянуло в теноровые выси. «Она была актрисою», «Не тревожь мне душу, скрипка» — эти песни я пел часто и охотно, людям нравилось, звучали аплодисменты, меня часто просили петь друзья, в каких-то компаниях, просто незнакомые люди. Я также пел песни и на английском языке – таких групп, как «Битлз», «Лед Зеппелин», «Дип пёрпл» и многих других. И вот однажды, я спел в лицее на каком-то капустнике – это было полной неожиданностью для моих однокурсников, поскольку я, из-за того что начал рано работать, мало принимал участие во внеучебной жизни. На этом вечере меня услышал руководитель эстрадной студии при доме офицеров, который мною заинтересовался и предложил сделать концертную программу. Для меня это было очень неожиданно – я и не думал о какой-то артистической деятельности, но все же согласился. Два с половиной месяца мы готовили программу, занимались по вечерам, ночами, после работы и учебы, и потом, когда она уже была готова, мы много ездили с ней по Узбекистану. И вот на одном из концертов меня услышала композитор Айши Умерова и настоятельно порекомендовала заняться профессионально своим голосом. Для меня и для моей семьи это было непростое решение – сменить специальность, заняться чем-то очень подозрительным с точки зрения перспектив. Тем более, что профессия уже была в руках – я мечтал об архитектуре, это прекрасная специальность, тоже творческая, я всегда с удовольствием рисовал, фантазировал, экспериментировал на бумаге и уйти от этого было совсем непросто – требовалось определенное мужество.

Тем не менее, я поступил в Самарканде в музыкальное училище и учился, совмещая учебу с работой в строительстве. Я просто заболел музыкой, учился жадно, с огромным энтузиазмом, хотел изучить вообще все, что есть в этой области, много читал, слушал записи. Я вообще очень люблю читать самую разную литературу. А в то время, в юности, особенно увлекался Джеком Лондоном, «Мартин Иден» был одно время моей настольной книгой. Из русской литературы особенно люблю Куприна. Проходит месяц, другой, третий, и я чувствую, что музыка начинает занимать все больше и больше времени, становится все более трудно совмещать столь разную деятельность. Борьба между музыкой и архитектурой продолжалась два года: победила музыка.

Что ж, у Вас была великая предшественница с похожей судьбой, перешедшая из архитектуры в музыку – я, конечно, имею ввиду Ирину Константиновну Архипову.

Вы знаете, такие совпадения, они как знаки свыше – поддерживают тебя, дают надежду, что ты сможешь состояться, что все усилия – не напрасны. Совсем недавно я прочитал книгу о великих певцах и узнал, что, например, я родился 3 декабря, в один день с великой Каллас: конечно, это всего лишь совпадение, но оно тоже, дает силы и энтузиазм идти дальше к своим мечтам.

У меня есть импресарио, Салима Рахимовна Назарова, которая мной занимается, опекает меня как родная мама. Ее родной сын тоже родился со мной в один день и он строитель- профессионал – опять совпадение. Она не очень хорошо себя сейчас чувствовала, но, тем не менее, прилетела в Москву из Ташкента ради моего дебюта в Театре Станиславского. У нас сложились очень теплые, доверительные отношения, она мне очень помогает во всем. Моя мама с ней была дружна и просила её, если что-то с ней случится, не оставлять меня.

Как я понял, Вы пережили большую утрату?

Три месяца назад, 21 июня, в Самарканде, на родине, умерла моя мама – а здесь в Москве в это время шли репетиции «Силы судьбы». Поэтому сейчас у меня в жизни не самый легкий период: я вообще не был уверен, что смогу выходить на сцену после этого, т.к. слёзы часто не давали мне петь. Но удалось как-то собраться, превозмочь боль утраты, ведь мама говорила: что бы не случилось, ты артист и должен петь. Помогли здесь, в Театре Станиславского, поддержали, за что им я очень благодарен: свой московский дебют в партии Альваро я посвятил святой памяти моей мамы. Мама всегда очень поддерживала меня, верила в мою судьбу, предназначение, мы с ней были по-настоящему близки, и всё что я делаю, посвящаю ей, она святая женщина, человек с большой буквы.

А мама слушала Вас на большой сцене?

Да, она была на моем сольном концерте в Ташкенте, и на премьере «Кармен», я рад, что это было, что она успела увидеть результат наших совместных усилий – что все это было не зря.

У вас большая семья?

Да, нас четверо, у меня еще брат и две сестры. Сестры замужем, есть дети, у моей старшей сестры уже даже есть внук. Большая семья – это так весело, так приятно, всегда есть, кому позвонить, с кем разделить и радость, и печаль – свои люди, родные. Моя мама была ткачихой, проработала 32 года на шелкоткацкой фабрике и всегда её фотография висела на доске почёта. Отца я потерял рано, он умер, когда мне было всего шесть лет, папа работал в Горгазе. Мама очень хорошо пела, вообще вся семья очень музыкальная, хотя профессиональных музыкантов никогда среди нас не было.

Как семья отнеслась к Вашему решению поменять профессию?

Для них это было, конечно, неожиданно, мама была даже, скажем так, шокирована. Архитектура, строительство – уважаемая профессия, специальность в руках, тем более, что у меня было масса заказов к тому времени. А тут вдруг – пение, музыка, что-то не вполне серьезное, перспективы туманные. Но никто не препятствовал, напротив, несмотря на неожиданность моего выбора, семья меня поддержала полностью. Поддержали и друзья – у меня очень хорошие друзья. Они все мне очень сочувствуют, и сильно верят в меня, в верят в мой успех.

Итак, Вы всерьез занялись музыкой.

Сначала меня вели как низкий голос, на экзамене дали басовую песню, но достаточно скоро стало понятно, что у меня тенор. Моим педагогом была в училище Алла Васильевна Щетинина меццо-сопрано, которой я безгранично благодарен за ту школу, что она мне привила. С ней мы подготовились в Ташкентскую консерваторию – там был конкурс на обучение по гранту, и я его выиграл. В консерватории я учился у Ольги Алексеевны Александровой, меццо-сопрано, солистки нашего театра, она и сегодня активно выступает на ташкентской сцене, мы с ней вместе пели, например, в «Кармен». Она мне дала очень много в плане профессии, я ей также бесконечно благодарен. Именно она меня всегда ориентировала и ориентирует на постоянное совершенствование, оттачивание ролей – пределов в этом плане в нашей профессии, наверно, и нет.

Теноров чаще учат тенора. А вы школу получили у певиц.

Мне женские голоса всегда были очень понятны. Я их хорошо ощущаю, мне понятно, что происходит и как – как мне кажется, мне у певицы даже легче что-то понять, посмотреть, взять какие-то навыки, чем у мужчины-певца. Хотя, когда и бас поет, не только тенор, мне в принципе слышно и понятно, как работает весь организм.

Как я подозреваю, в театр Вас сразу ангажировали?

Да, с первого курса я стал выступать на сцене Большого театра оперы и балета имени Алишера Навои – и к сегодняшнему моменту я проработал там восемь лет, срок немалый. Почти сразу мне дали главные роли – сначала Арлекин в «Паяцах», а потом Ленский, Альфред, Неморино и пр. Параллельно я пел и маленькие партии, никогда этим не гнушался – это тоже очень полезно, в особенности для начинающего вокалиста – и Гонца пел в «Аиде», и Трике, и др. Одна из важнейших для меня работ на ташкентской сцене – это Хозе в «Кармен», моей партнершей была моя педагог Ольга Александрова. В этом году мы должны были ставить «Трубадура», я подготовил партию Манрико, Александрова должна была быть Азучену, но буквально на днях стало известно, что театр закрылся на реконструкцию и перспективы этой постановки пока не ясны.

А что было Вашей первой партией вообще?

В оперном классе в консерватории я спел полностью партию Графа Альмавиву в «Севильском цирюльнике» — это была моя первая большая партия, полностью сделанная и исполненная на сцене. Тогда голос у меня был значительно легче, чем сейчас, россиниевские колоратуры удавались достаточно просто. Позже, правда, я отказался от этой партии и вообще от подобного репертуара, стал петь больше лирических ролей, постепенно дрейфуя в сторону драматических партий.

Вы первоначально увлекались эстрадой. Как пришли к опере?

Да, действительно, сначала я просто хотел петь и об опере не думал, честно говоря, вообще не знал, что это такое. И вообще сначала мне не очень нравилась академическая манера пения, я не понимал это округлое, как мне казалось, слишком неестественное звучание. Но потом, постепенно, я стал все больше и больше погружаться в этот мир, слушать записи, особенно много Джильи, а также русских теноров – Лемешева и Козловского, и потихоньку опера стала открываться мне и увлекать. Первый оперный спектакль в своей жизни я увидел достаточно поздно – в 2001 году, в Ташкенте, это был «Риголетто». Я был совершенно сражен красотой, мощью этого искусства: прекрасный зал, звучание оркестра, вся эта красота неземная…

Расскажите о Ташкентской опере: мы здесь в Москве на самом деле мало что знаем о том, что происходит в бывших союзных республиках по части культуры.

У нас огромный репертуар, спектакли поставлены в традиционных решениях. Шесть опер Верди и, надеюсь, все-таки будет седьмая – «Трубадур». Есть в репертуаре оперы и других итальянских композиторов — Пуччини, Леонкавалло, Доницетти. Идут оперы Бизе и Гуно. Широко представлен национальный репертуар – оперы композиторов Узбекистана. Русские оперы идут – «Пиковая дама», «Евгений Онегин», «Иоланта», «Алеко», «Царская невеста» — я пел Лыкова с большим удовольствием, премьера была в позапрошлом сезоне.

Германа еще не пели?

Пока воздерживаюсь, думаю, что с этой партией надо пока подождать. В принципе я мог бы это исполнить, у меня есть достаточные голосовые ресурсы, я могу делать большой, крепкий звук. Но я стараюсь с этим не спешить, поберечь голос, сохранить его. Но я уже пел в «Пиковой даме» – Чекалинского, а также малюсенькую партию Распорядителя бала, но зато в том спектакле был гениальный Герман: как раз тогда у нас гастролировал Вячеслав Осипов. Его выступление – совершенно незабываемо, оставило огромный след в моей душе.

Вашим наставником в Ташкентской опере, как я понял, была Ваш консерваторский педагог.

Да, Ольга Алексеевна курировала меня все эти годы. А также я очень благодарен нашему режиссеру Феррудину Сатаровичу Сатарову и дирижёру Дильбар Гулямовне Абдурахмановой и, конечно, же, всем тем, кто недействительно помогал, эти люди мне тоже очень много дали в профессиональном плане: они были у меня педагогами и в консерватории, и потом в театре.

Что Вы еще пели в Ташкенте?

Я пел не только в театре: в моем репертуаре Реквиемы Верди и Моцарта, Малер, Гайдн, Карл Орф, Сен-Санс и др. С Малером вышел интересный случай – готовили «Песнь о земле», сложнейшее произведение, разумеется, по-немецки, приехал дирижер из Германии – а наш солист не справился по разным причинам с этой музыкой. Мне пришлось за неделю выучить этот материал, в то время как солисты и оркестр готовили это произведение два с половиной месяца – это было совсем непросто, но я сумел это осилить.

В театре мой основной репертуар это Верди. Очень люблю Хозе, но продолжаю петь и лирические партии, это очень полезно для голоса — Ленский, Неморино, Рудольф в «Богеме», Лыков. Я слушал Атлантова в записи «Царской невесты», такой Лыков, честно говоря, мне больше нравится, чем строго лирический голос. Помните: «А говорят, что царь наш грозен!» — там же колоссальное форте у оркестра, и ты должен перекрыть это все, прозвучать действительно грозно – небольшим лирическим голосом это почти никогда невозможно сделать. Также пою и национальный репертуар – оперы наших композиторов И. Акбарова, М. Бафоева.

Специально для моего голоса наш композитор Феликс Янов-Яновский написал «Евангелие от Марка» в 2008 году — очень интересная современная музыка, я с удовольствием это пел. Также была интересная работа – современные романсы Рустама Абдуллаева. Из современной музыки я еще пел оперу мексиканского композитора Виктора Разгадо «Кролик и койот», премьера прошла на сцене драматического театра «Ильхом». Она была написана в 2006 году, я в Ташкенте постановка была в 2008-м. Там тональности не встречается вообще, но петь нужно было строго по тому, что написано – очень сложная музыка. Но я люблю эксперименты, и риск с умом я допускаю. Мне было это очень интересно.

Где-то еще приходилось выступать?

Я пел в Париже, в Италии, Южной Корее. В других театрах пока пел мало – выступал в Казахстане.

Как в Вашей жизни возник Театр Станиславского?

Я принимал участие в конкурсе имени Глинки в прошлом году, в целом показался неплохо, хотя и не вошел в число лауреатов. Именно там меня услышал Феликс Коробов и пригласил прослушаться в театре: я понравился, получил приглашение приехать еще раз, попробоваться уже именно на партию Альваро, после чего меня пригласили участвовать в постановке. Для меня огромное счастье петь в этом великом театре, с такими колоссальными традициями, с выдающейся историей, тем более, что я читал кое-какие книги Станиславского – и вот теперь оказался в его театре!. Я очень благодарен руководству за возможность дебютировать здесь, да еще в такой сложной, ответственной партии. Партия Альваро – это по-настоящему крепкий орешек – и вокально, и сценически, там совсем непростой образ.

У Вас очень удачная внешность для Альваро.

Да, когда я только появился в театре, мне все говорили: «Слушай, да ты вылитый индеец!» Хотя когда я был в Италии в 2005 году, меня все принимали за сицилийца почему-то. А Татьяна Бархина, художник по костюмам нашего спектакля, когда я в последнем акте вышел с седыми волосами, воскликнула: «Ну, вылитый Ричард Гир!»

Вы ориентировались на кого-то, готовя своего Альваро?

Нет, я делал роль совершенно самостоятельно. Раньше я много слушал записей, учился у старых мастеров, это был необходимый этап познания и совершенствования. Но копировать кого-то – это абсолютно бесперспективное занятие, только свою индивидуальность зароешь. Сейчас я почти не слушаю чужих записей. Мне мой педагог всегда говорит: ты должен искать только свои собственные ощущения, взрастить свободу пения, вокализации только в себе.

Ваши впечатления от премьеры?

Пелось очень легко, свободно. Я под большим впечатлением от работы с маэстро Коробовым – мне очень близко его темпераментное прочтение этой оперы, и я уверенно себя чувствую на сцене, когда он за дирижерским пультом. Мне прекрасно работалось с Георгием Исаакяном, он сумел создать незабываемую творческую атмосферу на репетициях и всё понятно объяснял и показывал. Спасибо им за то, что они поддерживали меня во время репетиций, и премьеры. Они настоящие профессионалы. И ещё раз я хочу выразить огромную благодарность всем тем, кто поверил, что я справлюсь с этой ролью, прежде всего главному режиссеру Александру Тителю и директору театра Владимиру Урину.

Чем кроме музыки Вы еще интересуетесь? О литературе Вы уже сказали. Может быть что-то еще?

Я пишу свои песни – это как хобби, но эта творческая деятельность меня очень увлекает. Стараюсь писать мелодично, чтобы были красивые широкие мелодии, чтобы было, что попеть. В Ташкенте мне даже предлагали записать альбом из моих песен – но так как я сейчас в Москве и очень занят здесь в опере, то этот проект пока завис.

Кроме того, я человек спортивный, раньше занимался боксом, потом тайбоксингом. Выступал на ринге – то есть все это достаточно серьезно было. Сейчас, конечно, уже нет времени заниматься этим профессионально, но я люблю активный образ жизни.

2010

БИОГРАФИЯ НАДЖМИДДИНА МАВЛЯНОВА

Нажмиддин Мавлянов, тенор, родился 3 января 1979 года в Самарканде, в многодетной семье. Его мама, работница ткацкой фабрики, всегда хорошо пела. Вероятно, талант и любовь к музыке перешли и к Нажмиддину.

Путь его к сцене не назвать коротким. После школы Мавлянов поступил в строительный лицей, ибо по душе ему было не только пение, но и архитектура. Однако Эвтерпа победила… Музыкальное училище, потом — Государственная Консерватория Узбекистана, оконченная в 2008 году с Красным дипломом! И хотя в период обучения Мавлянов уже выступал в Ташкенте, в Государственном Академическом Большом театре имени Навои, он принял приглашение Московского Академического Музыкального театра им. Станиславского и Немировича -Данченко. Так с 2010 года Нажмиддин Мавлянов влился в оперный коллектив МАМТ. Нажмиддин Мавлянов выходит на сцену во многих спектаклях. Это и «Богема», и «Вертер», и «Веселая вдова», и «Евгений Онегин», и «Кармен», и «Лючия ди Ламмермур». Кроме этого, артист продолжает работать и у себя на родине, в Узбекистане, в том самом Большом театре им. Навои в Ташкенте.

Мавлянов, исполнитель не только оперных арий, но и кантат, ораторий, песенного фольклора народов мира — постоянный участник концертов при посольствах Италии, США, Германии, Словакии, Израиля, Швейцарии, России и Казахстана в Узбекистане. А еще он активно гастролирует по городам Узбекистана, России, Казахстана, Киргизии, Южной Кореи, Франции, Италии, Ирландии, Чехии и других стран.