Пахлаван Махмуд (1247-1326) — великий поэт, просветитель, философ и суфий родился в Хиве. По словам Шамсиддина Соми автора книги «Комус-ул-аълом» («Книга великих деятелей») Пахлаван Махмуд был ученным, поэтом, непобежденным борцом и силачом, кроме того он шил шапки и шубы. Свои рубаи и поэмы Пахлаван Махмуд писал на фарси. Одной из самых знаменитых поэм считается «Канзул хакойик» («Собрание истин»). В поэмах и рубаях Пахлаван Махмуда отражаются его суфийские идеи и мысли. Некоторые рукописи поэта дошли до наших дней, и сейчас хранятся в Институте востоковедения Академии наук Узбекистана в Ташкенте. Пахлаван Махмуд считается одним из суфийских пиров. И как каждый суфий он был занят каким-либо ремеслом, которое приносило ему доход. Пахлаван Махмуд, как мы уже отмечали, был скорняком. В одном из хадисов (толкование Корана) говорится, что мусульманину следует трудом своим добывать себе пропитание и «лучше собирать в горах хворост, продавать его и таким образом находить себе на пропитание, чем жить на подаяния». Жизнь Пахлаван Махмуда является примером следования этому завету Корана. Ранее Пахлаван Махмуд был известен под именем Пурейвали. Это был один из псевдонимов которым он пользовался. Умер Пахлаван Махмуд в 1326 году.

ИЗБРАННЫЙ ОДНОТОМНИК
Из книги В. Витковича «Круги жизни»

Слоняясь по Хиве, забрел я в мавзолей Пахлавана Махмуда — святыню хивинцев — прелестный мавзолей, построенный мастером, получившим у современников за удивительное искусство прозвище Джинн. На стенах, меж поливных изразцов, мое внимание привлекли два пояса начертанных арабским шрифтом стихов, спросил спутника — научного сотрудника хивинского музея, что за стихи? Тот пожал плечами. Арабского языка, как и большинство хивинцев, он не знал.

Понимаешь ли, года за три до того, копаясь в исторических материалах, наткнулся на Пахлавана Махмуда, его образ меня пленил: в XIII веке был самым сильным борцом своего времени, на его выступления в Хорезме, Хорасане, Индии стекались из далеких городов тысячные толпы, чтобы хоть издали посмотреть на прославленного пахлавана (силача). Однажды два войска даже прервали битву — установили перемирие, чтобы вместе присутствовать на поединке Пахлавана Махмуда.

Согласно свидетельствам современников Пахлаван Махмуд, кроме того, слагал музыку и стихи. Сунулся я в Ташкенте к востоковедам: ни в одном хранилище рукописей стихов его тогда не было. Ну и, попав в Хиву, стал расспрашивать, мне сказали, что два дивана (сборника) Пахлавана Махмуда гуляют где-то по рукам: будто бы, собираясь по ночам, их читают старые люди. Добраться до них мне не удалось. В мавзолее же стихи на стенах — по внешнему виду, по строфике — показались мне непохожими на те, какие обычно в мечетях. Подумал: уж не его ли стихи?

Спустя несколько дней посчастливилось в Хиве найти старика, учившегося в медресе и читающего по-арабски. Обнаружилось, что это не арабский язык, а фарси (хивинцы, как правило, не знают и фарси), а главное, что это (угадал! понимаешь!) рубаи — четверостишия. Передо мной был избранный том стихов Пахлавана Махмуда. Да каких!

Над решеткой надгробия:

Сто гор кавказских истолочь пестом,
Сто лет в тюрьме томиться под замком,
Окрасить кровью сердца небо — легче,
Чем провести мгновение с глупцом.

На стенах:

Хоть трус усердно золото чернит,
Он в медь его вовек не обратит.
Псу — всякий трус, реке — герой подобен,
А где тот пес, что реку осквернит?

Зимой костер — прекрасней нежных роз,
Кусок кошмы — прекрасней шелка кос.
Пирьяр-Вали вам говорит: прекрасней
Клеветника — цыганский драный пес.

И в других та же свобода мысли и поэзия жизни, не имеющие к исламу даже отдаленного отношения. И его-то сделали хивинским святым!

А получилось так: весь Хорезм гордился своим богатырем, которого никто не мог одолеть. После его смерти хивинцы именем его нарекли канал, орошающий хивинский оазис: канал Палван-яб («палван» — то же, что «пахлаван»). Его именем назвали городские ворота: Палван-дарваза. А кочевавшие по соседству туркмены-номуды сделали литературный псевдоним Пахлавана Махмуда — Пирьяр-Вали — своим воинским кличем: устрашая врагов этим именем, они бросались в битву. Что против такой славы могли поделать ревнители веры?

Тогда они решили посмертно «приручить» Пахлавана Махмуда. Сколько раз в истории народов так же посмертно «приручали» популярных философов и поэтов, выдергивая из них отдельные строки, объявляя их главными в наследстве, выхолащивая и умерщвляя живое. Хивинские ревнители веры объявили Пахлавана Махмуда святым. Порукой успеха было для них то, что народ не знал грамоты, никто не мог сам прочесть рубаи на стенах. Пахлаван Махмуд, скептик, завещавший похоронить себя дома, в Хиве, внутри своей шубошвейной мастерской, превратился посмертно в святого, а его мавзолей, голубой купол которого сияет в центре Хивы, — в храм.

Тогда же написал об этом в книге. И теперь в мавзолее Пахлавана Махмуда под арабскими письменами его четверостиший висят доски с переводом стихов: храм опять превратился в избранный однотомник. Приятно думать, что вернул его людям.

В поездках по землям Хорезма не раз останавливался я перед развалинами, засыпанными песками пустынь, и всегда сжималось сердце! Хаварезм! Страна Света! Какая полная тут была жизнь! Сколько надежд! И что от всего осталось?!

Давно известно, легенды — следы ушедшей жизни. По исследованиям академика С. П. Толстова, историю трагической любви Гариба и Шасенем знали еще в древнем Хорезме: там она произошла, потрясла современников и оттуда из уст в уста пошла через века.

Я бродил среди развалин крепости шаха Ахмада, где согласно легенде все началось, и, глядя, как бы не наступить на змею, единственную жительницу этих покинутых мест, — поднимал из-под ног то битые черепки, то обломок медного предмета, то бусину. Прелестнейшая из всех известных мне легенд Востока о любви тоже полузасыпана песками, перегружена множеством инородных «камушков»: среди осколков лишь угадываются очертания «прекрасного храма».

И мне захотелось самому проникнуть в тайны мастерства художников-реставраторов, возвращающих памятникам прошлого первозданную красоту, захотелось с помощью материала, обработка которого — мое ремесло, с помощью слова очистить легенду о Гарибе и Шасенем от песка времен, собрать и склеить все то, что раскрошилось в изустных пересказах.

Начал я с того, что стал выбирать лучшие словесные кирпичи и класть их на место: несколько чудесных по красоте камней «вытесали» переводчики А. Кочетков и Г. Шенгели. Использовал я и запись конца легенды, сделанную М. Лермонтовым.

Кроме тщательности, которой требовала эта работа, трудность была еще в том, чтобы соединить древние речевые обороты народной поэзии с простым языком человеческих чувств — так, чтобы они сплавились воедино, не мешая друг другу, иначе мозаика слов и звучаний заслонила бы человеческую историю, которая некогда так взволновала сердца и продолжает их волновать.

На свой страх и риск строка за строкой восстановил я тридцать две узорчатых словесных плиты, из которых состоит этот древний храм любви, с тем чтобы предложить его тебе и людям на обозрение.

Рукопись захватил с собой. Сегодня и завтра, дыша воздухом старины, подправлю, добавлю, если что-либо попросится на кончик пера, и привезу. Надеюсь, она доставит тебе удовольствие. Однако, печатая ее, вынужден буду вынести этот миниатюрный роман за рамки моего путешествия, иначе он величиной своей собьет ритм книги и сомнет ее конец.

На этом поставлю точку. Грустно думать, что путешествие кончается, весело думать, что скоро увижу тебя.

Пахлаван Махмуд
РУБАИ

* * *

Сказать всю суть в словах немногих рад я:
Цените каждый миг, пока мы вместе, братья.
Слетелись чудом мы под счастия крыло,
А разлетимся – трудно вновь собраться.

* * *

Всей нашей жизни смысл мы видим только в том,
Чтоб счастье принести в сердца и каждый дом.
Иди же к нам: комар орлом здесь станет,
И муравей переродится львом.

* * *

Душа, внимая злым, будь очень осторожна:
Ведь все, что вне любви – поддельно или ложно.
Что разлучит с душой? – одна кончина:
При жизни с ней расстаться невозможно.

* * *

Кому-то этот мир, как будто счастьем мечен,
А кто-то скорбью в нем с лихвою обеспечен.
А мне он кажется могилой ненасытной,
Что дня не проживет без жертвы человечьей.

* * *

Те мусульмане лишь, кому сердца все рады,
В их благочестии сомнения не надо.
Но кто приносит боль – тот еретик –
И пост с молитвой не спасут от ада.

* * *

Ты помнишь ехавшего в Мекку? – он вернулся.
Покинул нас змеей – драконом обернулся.
Не обольщайся, что лицом он к Каабе –
Душой он точно от Аллаха отвернулся.

* * *

Имущий, ты простак в своих мирских делах:
Утрата золота в тебе рождает страх.
А ведь в конце весь скарб – один лишь саван,
И тот достанется ль тебе – решит Аллах.

* * *

В душе моей печаль справляет торжество:
Так много в мире зла – не назовешь всего.
И если кто-то счастлив в этом мире,
То или мир – не мир, иль он не из сего..

* * *

«Что значит жизнь?» – спросил я старца так.
Сказал он: «То свеча и мотылек и мрак».
– Но кто же тот, кто ею мог прельститься?
– Невежда, пьяница, или простой дурак.

* * *

Хоть не верна она – я разлюбить не смог:
Я верю, для меня ее лишь создал Бог.
«Все! Хватит!» – я кричу, но сердце молит:
«Побыть, опять побыть у этих милых ног».

Перевод с фарси Матназара Абдулхакима и Николая Ильина

***

о, если хочешь стать и вправду падишахом,
так будь слугой для всех! стелись как след за шагом!
чтоб стать короною носимой на челе,
водою будь для рук и под ногами прахом.

***

мне пыль чужих шагов на сердце не садится.
обид не наношу и не спешу сердится.
от ложной гордости судьбою я далек;
зато в самом себе мне нечего стыдиться!

***

когда б мы этот мир могли исправть силой —
обрушило б добро все тропы злобы хилой!
но мир — подобье нард: всего один бросок —
и жалкое грозит великому могилой…

***

неспешно жизнь прожить иль вечно торопясь;
халат из шелка шить, носить ли вечно бязь —
не все ль равно? глупец лывет не долго мудрым…
но горе чистому, затоптанному в грязь!

***

я не сгорю в огне, в плавильне печи жаркой:
я злато, а не медь под позолотой жалкой.
я солнца яркий луч — не блеклый блеск луны,
не тусклый, в пятнах, таз, начищенный служанкой.

***

слез наших хватит тысячам потомков:
исторгло время тысячи потоков!
ной прожил тыщу лет — лишь раз видал потоп.
я ж видел в жизни тысячу потопов!

***

о сердце, не мечтай о шелковых одеждах
и тех, что на тебе, не рви в пустых надеждах.
коль хочешь жить легко, так блеском взор не тешь
и прихотям чужим не следуй безудержно.

***

на троне будь царем, мужчиной будь в дому —
и чести не вверяй дувалу одному.
а ветке стоит раз за стену перегнуться —
и тянут руку все к урюку твоему.

***

мы веселы — и день нам не приносит горя.
и, получив одно, не жаждем взять другое.
не морщим утром лоб: а будет ли обед?..
не просим — и дано нам щедрою рукою.

***

не знал мой бедный дух ни радости, ни грез,
свободы от забот, от горя и угроз.
что пользы? жизнь моя, такая дорогая,
бесплодно пронеслась, пропала ни за грош!

***

я видел спящих на земной постели
и тех, кто спит в земле, чьи ложа опустели.
а сколько есть других во тьме небытия!
тех, что придут еще, тех, что давно истлели…

***

мы с верой шли сквозь мир – и все же в малой мере
мир плоти в мир души преобразить сумели.
все семь десятков лет я думаю о том!
в испуге мы пришли, уйдем в недоуменье…

***

строитель небосвода, вечный зодчий,
что за день ты воздвиг обрушишь к ночи.
мечети своди и законов свод,
едва уйдем, подточит время тотчас.

***

сто раз я клятву повторю такую:
сто лет в темнице лучше протоскую,
сто гор в домашней ступе растолку —
чем истину тупице растолкую.

***

вина — виной: ей кара — искупленье.
несправедливость горше преступленья!
в своих заплатах вор не виноват.
чем зло пышней, тем мерзостней терпенье.

***

наплов в чужом котле кидать не стоит взора.
на пышный званный той позор идти без зова.
ломоть свой черствй, свой глоток воды —
стократ полезней пиршества чужого

***

все спутники мои взирают с высока —
как царственный букет на венчик василька!..
беседы я веду лишь со своею тенью —
как мальчик с зеркалом, как с берегом река.

***

мой дух — огонь, что все вокруг раплавил.
а реки — слезы, что мой гасят пламень.
а глина, что на тех замешена слезах —
я сам! и я, гончар, собой гордится вправе.

Перевод А. Наумова

Мавзолей Пахлаван Махмуда