Размышляя над историческими судьбами человечества, обозревая современный ему мир, в котором угнетенные народы поднимались на борьбу за лучшее будущее, Толстой многократно обращался мыслью и к арабским странам.

Александр И. Шифман
ЛЕВ ТОЛСТОЙ И ВОСТОК

ТОЛСТОЙ И АРАБСКИЕ СТРАНЫ

1

Размышляя над историческими судьбами человечества, обозревая современный ему мир, в котором угнетенные народы поднимались на борьбу за лучшее будущее, Толстой многократно обращался мыслью и к арабским странам. Арабские народы, породившие на заре человечества богатейшую цивилизацию, привлекали его тем более, что и в их странах разгоралась борьба за обновление жизни — за свободу против тирании, за торжество разума против средневекового мрака и застоя.

Бедственное положение арабских народов, веками порабощенных Османской империей, а затем европейскими державами и стремившихся освободиться от колониальных оков, — вот к чему был прикован пристальный интерес русского писателя.

При жизни Толстого ни одна арабская страна в Азии и Африке не пользовалась независимостью.

В XIX в. большинство арабских народов оставалось еще под властью Турции, длительное господство которой принесло им неописуемую нужду, порабощение и застой во всех областях культуры. Некоторые арабские страны, например Алжир, Египет, Тунис и Судан, еще не освободившись из-под турецкого ига, стали предметом вожделения европейских колониальных держав.

Задавленные нуждой и поборами, арабские народы, однако, не покорялись поработителям. Они боролись с колонизаторами, проявляя незаурядное мужество и самоотверженность. Так, в 1882 г. египетские крестьяне и солдаты во главе с Араби-пашой вели борьбу против английской армии, закончившуюся варварской бомбардировкой и разрушением Александрии. В 1906 г. арабские крестьяне-феллахи самоотверженно сражались против группы английских офицеров, бесчинствовавших в их селении («Ден-шавайское дело»). Подобные выступления, правда, не имели такого мирового резонанса, как, например, всенародное восстание в Ипдии в 1857 г. или англо-бурская война 1899 г., но борьба арабов за свободу, против колониального гнета никогда не утихала.

Лев Толстой в своих антикапиталистических трактатах «Царство божие внутри вас», «Рабство нашего времени», в статьях «К итальянцам», «Две войны», «Одумайтесь!», «Письмо к китайцу», «Письмо к индусу» и других не раз брал под защиту арабские народы, которым сочувствовал всей душой.

Выше говорилось, какое значение Толстой придавал антифеодальным и антиимпериалистическим волнениям ремесленников и крестьян в Иране и Турции, развивавшимся под религиозным знаменем бабидского движения. Это движение недовольства и протеста охватило в конце XIX в. и некоторые слои арабского населения этих стран, а также часть арабов в Сирии и Египте.

Распространение бабизма среди арабов объяснялось в основном теми же причинами, что и в Иране и в Турции, а именно: эксплуатацией и безземелием крестьян, политическим бесправием народа, полной зависимостью крестьян и ремесленников от помещиков и чиновников. Многовековое недовольство арабов турецким владычеством не раз принимало религиозную окраску и выливалось в форму выступлений против идеологической опоры Османской империи — официального ислама.

Успеху бабидского движения в Сирии и Египте содействовало и то, что турецкие власти избрали в начале XX в. Сирию (город Акка) местом ссылки наиболее опасных для них руководителей бабидского движения во главе с внуком его зачинателя — Аббасом-эфепди. Публичные проповеди бабидов пользовались в этом городе и во всей Сирии большим успехом и привлекали слушателей из соседних городов и даже стран, особенно из Египта.

Лев Толстой внимательно следил за распространением бабидского движения в арабских странах и морально поддерживал его. Не разделяя мистической стороны учения бабидов и даже резко критикуя его, он сочувствовал освободительным стремлепиям крестьян — участников движения, их жажде свободы, равенства, желанию жить между собой и со своими соседями в мире и согласии. И поэтому писатель поднимал голос в защиту преследуемых бабидов.

В свою очередь, руководители бабидского движения в Сирии во главе с Аббасом-эфенди пропагандировали среди примкнувших к ним арабов учение Льва Толстого.

В сентябре 1909 г. уже упоминавшийся нами бакинский инженер Алекпер Мамедханов, только что вернувшийся из страп Арабского Востока, сообщил писателю, что глава бабидов в своих проповедях рассказывает о нем, Толстом, как о друге арабов, и восхваляет его за то, что он отказался от земельной собственности в пользу крестьян. Эта весть была Льву Николаевичу приятна, поскольку он горячо сочувствовал стремлению феллахов стать хозяевами своей земли. В ответном письме от 22 сентября он разъяснил, каким путем он «освободился от владения всякой собственностью» (80, 103). Он сообщил также, что «в последнее время занят изданием книги о Бабе и бехаизме» (там же).

Другая неотложная работа помешала ему, однако, осуществить этот интересный замысел.

2

Непосредственные связи Толстого с арабами были менее широки, чем, например, с деятелями Индии, Китая или Японии. Тем не менее и в арабских странах находились люди, которые обращались в далекую Ясную Поляну за помощью и советом и всегда встречали со стороны Льва Николаевича доброжелательный отклик.

Из арабских корреспондентов Толстого следует назвать прежде всего известного на Востоке выдающегося общественного деятеля, главного муфтия Египта Мухаммеда Абдо (1849 — 1905), игравшего заметную роль в политической жизни арабов в последней трети XIX и начале XX в.1. В прошлом активный участник антибританского освободительного движения, блестящий оратор и публицист, Мухаммед Абдо впоследствии возглавил в арабском мире так называемое модернистское течение, пропагандировавшее обновление ислама. В письме, присланном в Ясную Поляну весной 1904 г. через английского искусствоведа Сиднея Кокрелла, Мухаммед Абдо, судя по ответу Толстого, говорил о религиозных и этических основах движения, которым руководил, и просил у всемирно известного писателя поддержки и одобрения.

Лев Толстой ответил на это послание большим письмом от 13 мая 1904 г., в котором изложил сущность своих философских и социальных воззрений. Его порадовало общение с просвещенным деятелем арабского мира, разделявшим, как ему казалось, те же нравственные идеалы, что и он сам. Вместе с тем, отвечая на какие-то утверждения корреспондента, вызвавшие его несогласие, он со всей резкостью осудил попытки возродить под новыми вывесками старые заблуждения и суеверия, которые пропагандировала официальпая церковь па Западе и Востоке. «Я думаю, — писал оп, — что чем более религии преисполняются догматов, предписаний, чудес, суеверий, тем более они разъединяют людей и даже порождают недружелюбие…» (75,92).

Толстой просил Мухаммеда Абдо написать ему о бабид-ском движении среди арабов, которое его весьма интересовало.

Ответного письма из Египта не поступило. Вместо него Толстой вскоре получил известие от своего друга Сиднея Кокрелла, что главный муфтий Египта скоропостижно скончался2. Так оборвалась эта интересная переписка.

Другим египетским корреспондентом Толстого был Габриэль Саси, сочувствовавший бабидскому движению на Арабском Востоке. В трех больших письмах, присланных им в 1901 г. в Ясную Поляну3, он детально излагал сущность новейшей доктрины бабидов и описывал тяжелое положение участвующих в движении крестьян, преследуемых фанатичными и деспотичными властителями. В ответном письме к нему, предназначенном для опубликования в арабских странах, Толстой подтвердил свой горячий интерес к бабидскому движепию и высказался в его защиту.

Общение Толстого с деятелями арабского мира носило дружелюбный характер. Приведем для примера его переписку с молодой сирийской учительницей Рамзой Ава-вини.

26 октября 1904 г. в обширной почте, доставленной в Ясную Поляну, оказалось письмо от девушки из небольшого городка Захле. Она писала на русском языке (сохраняем стиль и орфографию автора):

«Захле, 10 октября 1904 г.

Многоуважаемый Лев Николаевич!

Вам покажется очень странным этот незнакомый почерк, но сию минуту познакомлю Вас с ним.

Я родом арабка из Сирии, из города Дамаска, по имени Рамза Ававини. Окончила курс в Московском филаретовском Епархиальном училище и теперь вернулась обратно на родину, где устроила свое местожительство со своей матерью в деревне Захле вблизи от города Дамаска.

Жители этой деревни славятся своим хорошим образованием и числятся до 2700 человек. Все они в восторге и восхищении от Вас и по слухам только издали жаждут видеть Вас хоть одну минуту.

Несколько раз приходили ко мне с просьбой написать Вам, но я не осмеливалась на это решиться. Наконец они умолили меня обратиться к Вам с одной лишь просьбой — выслать им только Ваш неоценимый портрет, за который они будут от души благодарны. Часто в арабских газетах встречали они его, но в ужасно испорченном виде.

Поэтому, многоуважаемый Лев Николаевич, простите меня за смелость к Вам обращения и не откажите в ничтожной для Вас посылке Вашего дорогого для нас портрета для вмещения его в хороших и любящих Вас домах, а также в нуждающихся газетах и журналах…

Еще раз прошу великодушного снисхождения и меньшего внимания на скверный неумелый почерк.

Всего наилучшего в жизни.

Ваша покорная слуга

Рамза Ававини» 4.

Лев Толстой был в этот период загружен сверх всякой меры. Отвечая ежедневно на десятки писем из многих стран мира, он не успевал удовлетворять всех своих корреспондентов. И все же он не оставил письмо арабской девушки без ответа. 11 февраля 1905 г. он перечитал его и, отобрав один из своих фотографических портретов, надписал и с автографом отправил его своей корреспондентке. В письме, вложенном в тот же пакет, он писал:

«Очень сожалею, милостивая государыня, что по рассеянности не исполнил до сих пор вашего и ваших учениц лестного для меня желания. Посылаю портрет, какой у меня есть, и прошу извинить за то, что не сделал этого прежде.

1905, 11 февр.

Лев Толстой (75, 219).

О письме и портрете писателя, прибывших из далекой России, узнали все житеАи арабского городка. Дамасские газеты воспроизвели портрет на своих страницах. А Рамза

Аванини в Двух взволнованных письмах горячо благодарила Толстого за доброту и отзывчивость.

Таким же теплым, дружеским было письмо неизвестного студента-араба о своей родине и другие письма от молодых читателей арабских страп5. Толстой отвечал своим корреспондентам с большой доброжелательностью и всячески поощрял их интерес к России и русской литературе.

3

Толстой питал огромное уважение к древней арабской культуре, к ее литературе и фольклору, которые он изучал с большим энтузиазмом6.

Еще в раннем детстве, вспоминал писатель, на него произвели большое впечатление сказки «Тысячи и одной ночи», особенно «Сорок разбойников» и «Принц Камараль-заман»7. Некоторые из арабских сказок он слышал в комнате своей бабушки из уст слепого рассказчика Льва Степановича, который знал их большое множество.

«Не помню, — вспоминал впоследствии Толстой, — как раздевалась бабушка, в этой комнате или в другой, и как мепя уложили в постель, помпю только ту минуту, когда свечу потушили, осталась только одна лампадка перед золочеными иконами, бабушка… высоко лежала на подушках, и с подоконника послышался ровный спокойный голос Льва Степановича: «Продолжать прикажете?» — «Да, продолжайте». — «Любезная сестрица, сказала она, — заговорил Лев Степанович своим тихим, ровным, старческим голосом, — расскажите нам одну из тех прелюбопытнейших сказок, которые вы так хорошо умеете рассказывать». — «Охотно, — отвечала Шехерезада, — рассказала бы я замечательную историю принца Камаральзамана, если повелитель наш выразит на то свое согласие «. Получив согласие султана, Шехерезада начала так: «У одного владетельного царя был единственный сын…» И, очевидно, слово в слово по книге начал Лев Степанович говорить историю Камаральзамана» (34,361).

Упоминаемые в «Воспоминаниях» Толстого арабские сказки — это «Аладдин и волшебная лампа» и «Сказка о Камаральзамане, царевиче острова сынов Каледана, и о китайской царевне Бадуре», уже тогда широко известные по русским переводам «Тысячи и одной ночи».

Впоследствии Толстой не раз читал этот замечательный сборник арабского фольклора и пересказывал его крестьянским ребятам. А в 60-х годах, составляя книги для детей, он издал в виде приложения к своему журналу «Ясная Поляна» две арабские сказки: «Али Баба и сорок разбойников» (под заголовком «Дуняша и сорок разбойников») и «Сказку о багдадском купце Али Коджии» (под заголовком «Неправедный суд»)8.

В 70-х годах в толстовской «Азбуке» и в его «Книгах для чтения» мы находим новые произведения арабского фольклора — сказку «Галченок», переработанную из известной арабской сказки «Дервиш и воронепок», сказки «Визирь Абдул», «Строгое наказание», «Два брата», «Царь и рубашка» и др.

При обработке арабского фольклора для русских детей Толстой руководствовался теми же принципами, что и при обработке фольклора других народов, — он придавал иноземным сказкам русский колорит. Сохраняя нетронутыми их фабулы и мораль, он переносил их действие в русскую деревню, давал персонажам русские имена, заставлял героев говорить простым и: ясным русским языком. Так, в сказке «Два брата», рассуждая о том, идти ли за счастьем по пути, начертанному на загадочном камне, старший брат, не верящий в возможность легкого счастья, говорит словами русских пословиц: «Искать большого счастья — малое потерять», «Не сули журавля в небе, а дай синицу в руку». На это более легкомысленный «меньшой» брат отвечает: «А я слыхал — волков бояться, в лес не ходить, да еще: под лежачий камень вода не потечет. По мне идти».

Под конец сказки, когда младший брат, погнавшийся за легким счастьем, остался ни с чем, старший брат говорит ему: «Вот и вышла моя правда; я все время жил тихо и хорошо, а ты хошь и был царем, зато много горя видел» (22,237-238).

Простая, доходчивая русская речь, традиционные сказочные обороты, ясность и достоверность ситуаций придавали — в обработке Толстого — арабским сказкам вполне убедительное русское звучание.

Арабский эпос и фольклор получили отражение и в творчестве Толстого. Так, одну из сказок «Тысячи и одной ночи» — «Рассказ о царе Шахрияре и его братьях» — упоминает герой повести «Крейцерова соната» Позднышев, говоря о пережитых им муках ревности. Другой эпизод из этих сказок — рассказ из пятого путешествия Синдбада-морехода — мы встречаем в ранней редакции трактата «Рабство нашего времени».

Немало арабских пословиц, поговорок и изречений включено писателем в его поздние сборники народной мудрости. Вот некоторые изречения, выбранные и включенные им в сборники «Мысли мудрых людей на каждый день» и «Круг чтения»:

«Когда ты говоришь, слова твои должны быть лучше молчания» (40, 86).

«Лучший язык — тщательно сдерживаемый; лучшая речь — тщательно обдуманная» (40, 86).

«Человек может избежать несчастий, ниспосылаемых небом, но от несчастий, которые сам человек навлекает на себя, нет спасения» (40,48).

«Умные люди учатся для того, чтобы знать; ничтожные — для того, чтобы их знали» (41, 298).

«Не воруй чужого добра и не упускай своей собственной работы, ибо кто не кормится собственной работой, а заставляет других прокармливать себя, тот людоед» (44, 17).

«Недостаток многих людей — это желание поставить себя учителем над другими, тогда как им следовало бы еще долго быть учениками» (44, 171).

Как мы видим, ничего нарочито толстовского, проповедующего непротивление злу насилием, в этих изречениях нет. Они отражают здравый житейский опыт арабов, сходный с жизненным опытом других народов. Особенно характерна в этом отношении известная арабская сказка «Царь и рубашка», отобранная Толстым из множества других и переработанная для детского чтения. Вот эта сказка:

«Один царь был болен и сказал: «Половину царства отдам тому, кто меня вылечит». Тогда собрались все мудрецы и стали судить, как царя вылечить. Никто не знал. Один только мудрец сказал, что царя можно вылечить. Он сказал: если найти счастливого человека, снять с него рубашку и надеть на царя, — царь выздоровеет. Царь и послал искать по своему царству счастливого человека. Не было ни одного такого, чтобы всем был доволен. Кто богат, да хворает; кто здоров, да беден; кто и здоров и богат, да жена не хороша; все на что-нибудь да жалуются. Один раз идет поздно вечером царский сын мимо избушки, и слышно ему — кто-то говорит: «Вот, слава богу, наработался, наелся и спать лягу; чего мне еще нужно?» Царский сын обрадовался, велел снять с этого человека рубашку, а ему за это дать денег, сколько он захочет, а рубашку отнести к царю. Посланные пришли к счастливому человеку и хотели с него снять рубашку; но счастливый был так беден, что на нем не было и рубашки».

Эта сказка принадлежит к широко распространенным нравоучительным произведениям, бытующим на Арабском Востоке. В сборниках фольклора, изданных в Западной Европе, она фигурирует в нескольких вариантах, каждый из которых значительно превосходит по размеру приведенный текст. В некоторых вариантах действующие лица — царь, его сын, царские послы — имеют имена, а их поиски счастливого человека осложнены многими путевыми событиями и приключениями. Толстой переработал сказку по-своему, применительно к задачам «Русских книг для чтения». Он убрал из нее все ненужные подробности, все трудновоспринимаемые восточные имена, термины, названия местностей, сделал ее проще, короче, доступнее. А главное, Толстой изменил ее социальный акцент.

Если в некоторых вариантах подчеркивается покорность и незлобивость бедняка, вполне счастливого тем, что он «наработался», «наелся», то в толстовском варианте акцент перенесен на другое: «счастливый был так беден, что на нем не было и рубашки». Эти слова, отнесенные па самый конец, как бы венчают сказку и представляют ее вывод, который состоит в том, что простой трудовой человек в мире, где власть принадлежит королям и его слугам, сколько бы на работал, не будет иметь рубашки на теле. Вместе с тем Толстой сохранил мораль сказки: счастье не в богатстве, не в знатности, а в труде. И еще: счастлив тот, кто умеет довольствоваться малым.

Из арабских источников Толстой почерпнул материал и для своей знаменитой сказки «Ассирийский царь Ас-сархадон», написанной в 1903 г. для сборника в помощь жертвам Кишиневского погрома. В сказке повествуется о том, как ассирийский царь Ассархадон, разбив войска царя Лаилиэ и обратив его подданных в рабов, придумывал самую жестокую казнь для своего поверженного противника. Старик-мудрец. уговориА всесильного Ассархадона на мгновение окунуться в волшебную купель. И в течение этого мгновения властитель пережил все те муки и страдания, которые он уготовил своему врагу. Ужаснувшись их, он отпустил пленного царя Лаилиэ и его подданных на волю.

Такой сказки у арабов нет. Толстой написал ее на материале, почерпнутом из подлинной истории ассирийских войн. В ней не изменены даже имена исторических лиц. Но сказочная деталь — волшебная купель, которая дает возможность мгновенно перенестись в неизведанные места и даже почувствовать себя другим человеком, заимствована из арабского фольклора. Это признавал и сам Толстой, когда говорил А. Б. Гольденвейзеру: «В ней заимствовано из «1001 ночи» только то, что он окунулся. Лица, выведенные там, исторические»9. Толстой сознательно придал своей сказке «арабский колорит».

Большую работу Толстой проделывал и над источниками «арабской мудрости». Отбирая изречения для своих сборников, он кое-где устранил присущую восточным текстам цветистость языка, сделал их более ясными и доходчивыми. При этом, однако, он бережно относился к главной мысли изречений, сохранял их ясный нравственный смысл, глубину и афористичность.

Толстой изучал и древнейшую историю арабов. В его библиотеке хранятся серьезные исторические труды с многочисленными вкладками и пометами, свидетельствующими о тщательной работе над источниками. Таковы, например, присланные ему в августе 1903 г. издателем А. Ф. Марксом книги по древней истории Востока, в том числе труды известной исследовательницы 3. А. Рагозиной: «История Халдеи с отдаленнейших времен до возвышения Ассирии» (1902); «История Ассирии от возвышения ассирийской державы до падения Ниневии» (1902); «История Мидии, второго Вавилонского царства, и возникновения персидской державы» (1903). «Историю Ассирии» Толстой использовал при работе над сказкой «Ассирийский царь Ассархадон».

Толстой изучал также известный труд проф. Андерсона «История погибших цивилизаций Востока» в переводе с английского под редакцией В. В. Битнера (1904), книгу проф. Астафьева «Древности Вавилоно-Ассирийские по новейшим открытиям» (1882) и др.

Наряду с трудами по истории в библиотеке писателя хранятся и редкие издания по арабской литературе и фольклору, которые в то время выходили в России, например: «Сирийские рассказы» С. Кондурушкина (1908), книга Бен-Али «Арабские сказки» и др.

Интересовался Толстой и трудами восточных мыслителей древности. Среди них он особенно выделял творения выдающегося ученого и поэта Аль Харизи (1054 — 1128); его изречения писатель включил в сборник «Мысли мудрых людей на каждый день» (1903)10. Несколько раз упоминал он и древнеарабскую поэму, в которой содержится «Сказание знаменитого учителя Джелаладдина», — сюжет этого сказания он пересказал друзьям и изложил в одном из писем11.

Толстой, как уже говорилось, всегда стремился больше узнать о повседневной жизни и нуждах других народов. В 1904 г. он просил своего сына Льва Львовича, находившегося тогда в Египте, сообщать ему самые подробные сведения о жизни простых людей, и тот время от времени в своих письмах делился впечатлениями об этой стране12. В письме к родным от 23 января 1904 г., говоря о европейцах, проживающих в Египте, Лев Львович решительно осуждает англичан, относящихся высокомерно к арабскому населению. «Только гольф да другие игры, материальные интересы и эгоизм. Очепь желают, чтобы мы (русские. — А. Ш.) подрались с японцами. Впрочем, не все такие, но большинство, и в Каире они производят дурное впечатление, и арабы их не любят в глубине души, хотя и учатся по-английски».

В другом письме, от 14 февраля 1904 г., из Асуана Лев Львович с восторгом отзывается о древней культуре Египта. «Здесь, — пишет он, — интересна, кроме народа и природы, старина… Удивительны эти храмы и гробницы 5 — 6 тысяч лет, с разными божествами, с мумиями и громадным, когда-то затраченпым человеческим трудом. Когда смотришь на все это под этим тропическим солнцем, не верится, что все это сделано людьми…».

Лев Николаевич с большим иптересом читал письма сына, поощрял его еще глубже изучать жизнь и быт арабов в Египте.

Зная о большом интересе Толстого к Востоку, многие его друзья из разных стран присылали в Яспую Поляну книги и журналы, из которых он черпал нужные сведения об истории Арабского Востока и о современной ему жизни арабских народов13.

4

Заслуга первых пропагандистов русской литературы, в частности творчества Толстого, в арабских странах принадлежит талантливой плеяде питомцев учительских семп-нарий в Назарете и Бейт-Джале, организованных еще в 80-х годах Русским палестинским обществом. Из этих се-мйпарий вышел ряд деятелей культуры, посвятивших себя благородному делу укрепления дружбы между Россией и арабскими странами14.

В Египте одним из первых и наиболее квалифицированных переводчиков Толстого был уроженец Палестины, выпускник Назаретской семинарии Селим Кобейн, впоследствии известный в арабском мире крупный журналист и публицист. Читая и переводя Толстого, Кобейн в юности так увлекся его идеями нравственного совершепствования, что мечтал организовать среди арабов земледельческую колонию наподобие толстовских коммун, существовавших тогда в России. Превосходный знаток русского языка и литературы, он еще в 1901 г. выпустил в Каире книгу «Учение графа Л. Н. Толстого», в которой рассказал и о художественном творчестве русского писателя. В эту книгу была включена и переведенная им глава из «Юности» («Что я считаю началом юности»).

В последующие годы Селим Кобейн издал «Крейцерову сонату» под названием «Согласие и развод, или мелодия Крейцера» (1904)15, «Краткое изложение евангелия» под названием «Евангелие Толстого и его вероучение» (1904), легенду «Разрушение ада и восстановление его» (1909), драму «Власть тьмы» (1909), «Изречения Магомета, не вошедшие в Коран» (1912) и опубликовал ряд статей о русской литературе, в том числе о Толстом.

В Палестине над переводами русских классиков трудился другой воспитанник Назаретской семинарии — Халиль Бейдас. Он перевел «Капитанскую дочку» Пушкина,. «Тараса Бульбу» Гоголя и многие народные рассказы Толстого. Бейдас был страстным любителем русской литературы. «Не только язык России, — вспоминал он позднее, — был близок моему сердцу. Едва я выучился писать, едва, начал понимать каждое третье и затем каждое второе слово, как я стал глотать русские книги, которые были собраны в большом количестве в школьной библиотеке. И с каждой прочитанной книгой туман, скрывавший от моего понимания Россию, постепенно рассеивался, и нечто, бывшее сначала только словом, стало страной, затем идеей и, наконец, миром, единственным миром, в котором я мог жить и дышать»16.

Переводы русских классиков, издававшихся Бейдасом, пользовались у арабов огромным успехом. Спрос на них все возрастал и в странах Арабского Востока и в Америке, где проживало 500 тысяч арабов. Чтобы удовлетворить его, Бейдас с 1908 по 1914 г. издавал ежемесячный журнал «Ан-Нафаис» («Сокровища»), в котором систематически печатал переводы из русских авторов.

«С тех пор, — вспоминает Халиль Бейдас, — я перевел много рассказов Льва Толстого. Я твердо убежден, что для араба Лев Толстой — самый понятный русский писатель. Л. Толстой часто выражает свои мысли в форме притчи — это знакомо арабу»17.

Во время второй мировой войны Бейдас, уже на склоне лет, был занят переводом «Войны и мира». «Годы, которые мне еще осталось прожить, — заявил он, — будут посвящены самому важному труду: это перевод «Войны и мира» Льва Толстого и «Преступления и наказания» Достоевского. Без этих двух переводов труд моей жизни пе будет завершен…»18. Однако, по имеющимся у нас сведениям, смерть помешала ему осуществить этот огромный и благородный замысел.

В Сирии в начале века Толстого переводил арабский педагог и публицист Антун Баллян, получивший образование в России. В разных изданиях он за короткий срок опубликовал семь рассказов Толстого, которые в 1913 г. вместе с некоторыми своими переводами из Чехова, Лескова и других писателей издал отдельной книгой. На страницах сирийских газет Баллян печатал и отрывки из статей Толстого, а также короткие заметки о его общественной деятельности19.

Кроме упомянутых произведений в 1908 г. появились на арабском языке перевод романа «Воскресение», выполненный писателем Рашидом Хаддадом, и рассказа «Кавказский пленник» в ливанском журнале «Аль-Муракиб» («Обозреватель»).

Так еще при жизни Толстого арабский читатель смог получить некоторое представление о его творчестве и воззрениях.

На смерть Толстого арабская печать откликнулась множеством статей и заметбк. Корреспондент «Русских ведомостей» сообщил в эти дни из Бейрута:

«Вся арабская печать, без различия политических взглядов и религиозных убеждений, христианская и мусульманская, масонская и клерикальная, умеренная и радикальная, все журналы и газеты, не исключая мелких листков, — все без исключения, горячо оплакивают «великого московитского мудреца», «единого из немногих», «единственного во всем мире философа и проповедника»»20. «Аль-Муракиб», «Аль-Хадара» («Культура»), «Аль-Ахрам» («Пирамиды»), «Аз-Зухур» («Цветы»), «Лисан аль-Халь» («Современный язык»), «Аль-Барк» («Молния») и другие многочисленные издания посвятили покойному писателю обширные статьи с изложением его биографии, религиозных и политических взглядов.

События 1910 г. — уход Толстого из Ясной Поляны и его смерть, получившие огромный резонанс в мировой печати, — усилили интерес к его произведениям и в странах Азии и Африки. В Египте, Сирии, Ливане и Тунисе переиздаются ранее переведенные произведения русского писателя, выпускаются новые переводы. Большим успехом, в частности, пользуется в это время рассказ Толстого «Много ли человеку земли нужно», опубликованный в журнале «Шахразада» (1912) под названием «Его нужда в земле». Популярной становится и драма Толстого «Власть тьмы», впервые появившаяся в Тунисе в переводе Махмуда аль-Мушайраки.

В последующие годы и особенно после Великой Октябрьской социалистической революции в России число изданий русской литературы, в том числе и произведений Льва Толстого, в арабских странах еще более возросло. Большая заслуга в пропаганде русской литературы в этот период принадлежит прогрессивному бейрутскому журналу «Ад-Духур» и дамасскому литературно-художественному журналу «Ат-Талиа» («Авангард»), которые время от времени знакомили арабского читателя с лучшими произведениями русской литературы.

Продолжают в эти годы выходить и новые переводы произведений Толстого. Так, в 1919 г. появляется новое издание народных рассказов Толстого в переводе аль-Ханиджи под заголовком «Чудеса фантазии». В сборник входят: «Суратская кофейная», «Как чертенок краюшку выкупал» (под названием «Козни сатаны»), «Дорого стоит» (под названием «Высокая цена»), «Зерно с куриное яйцо», «Крестник» и другие рассказы. Сборник пользуется большим успехом и поэтому переиздается в 1922 и 1926 гг. 394

В 1926 г. в Каире выходит также в свет второе издание «Власти тьмы» в переводе Селима Кобейна, пьеса «И свет во тьме светит» в переводе Исама ад-дина Насыфа, позднее — сборник статей Толстого против пьянства под заголовком «Яд или алкоголь»; рассказы «Корней Васильев» и «Упустишь огонь, не потушишь» (1937), «Ассирийский царь Ассархадон» (1938), «Семейное счастье», «Исповедь» и некоторые детские рассказы.

В эти годы появляются и переводы романов и повестей Толстого. Таковы перевод «Анны Карениной», выполненный Макином Афифи аль-Багдади (без даты), другой перевод романа под заглавием «Ан-Нура, или Анна Каренина» (без даты), «Исповедь» под названием «Исповедь Толстого» (1946) и др. Всего к 1946 г., согласно библиографии, составленной хранителем библиотеки в Бейруте Юсуфом Асадом Дагером, в арабских странах было переведено 20 произведений Толстого — больше, чем любого другого русского писателя21.

Особенно часто издаются произведения русской литературы в последние десятилетия. По свидетельству редактора одной из сирийских газет, «Ат-Тахрир» («Освобождение»), «имена Пушкина, Толстого, Горького пользуются в арабских странах такой же известностью, как имена Мутанабби, Джахиза и Ибн аль-Мукаффы»22.

Из произведений Толстого на арабском языке изданы в 50-х годах в Дамаске «Война и мир», «Анна Каренина» и «Воскресение», «Детство», «Отрочество» и «Юность». Роман «Война и мир» вышел в 1953 г. в Бейруте (в переводе сына Халиля Бейдаса — Эмиля Бейдаса), а несколько позднее и в Каире. В Египте изданы также «Воскресение», «Анна Каренина», «Казаки», «Исповедь», «Крейцерова соната», народные рассказы и некоторые драматические произведения. Еще чаще сочинения Толстого издаются в 60-х годах. Так, к пятидесятилетию со дня смерти Толстого были изданы на арабском языке: «Анна Каренина», «Казаки», «Воскресение», «Исповедь», «Смерть Ивана Ильича», «Крейцерова соната» и новые сборники рассказов. Все эти и многие другие произведения переиздаются и в последующие годы. Таковы, в частности, новое двухтомное издание «Войны и мира» (1961), сборник «Избранное Льва Толстого» (1961), «Семейное счастье» (1962), «Хозяин и работник» (1962), «Крейцерова соната» (1967), «Казаки» (1967), «Воскресение» (1969) и др. Большинство этих изданий выходит в Каире, Бейруте и Дамаске. Увеличивается число изданий, выходящих в Ираке, Ливии, Алжире, Тунисе, Марокко и других арабских странах.

По мере укрепления государственной независимости и роста национальных литератур в странах Арабского Востока все глубже изучается классическая литература европейских стран, в частности русская литература.

Наряду с учебниками, хрестоматиями и специальными работами, посвященными зарубежным литературам, ознакомлению арабов с творчеством Толстого способствуют журнальпые статьи, а также вводные статьи к его произведениям, появившиеся в разное время в печати. Среди них кроме уже упомянутых следует отметить вступительную статью аль-Ханиджи к его сборнику «Чудеса фантазии», введение писателя Исама ад-дина Насыфа к пьесе «И свет во тьме светит», пространную статью прогрессивного египетского публициста Саляма Мусы «Три русских писателя: Достоевский, Толстой, Горький» в каирском журнале «Аль-Хиляль» («Полумесяц», 1928), статью Саада Хури «Толстой» в журнале «Аль-Муктатаф» («Антология», 1945), вступительную статью ливанского прозаика Жоржа Ханна к бейрутскому изданию «Войны и мира» (1954), а также ряд статей в журналах «Аль-Хадис» («Беседа»), «Аль-Муктатаф», «Люгат аль-Араб» («Арабский язык») и др. Популярны среди арабов и биографии Толстого, изданные в Каире Хасадом Махмудом (1947) и Махмудом аль-Хафифом (1948).

Особого упоминания заслуживает сборник статей о Толстом, выпущенный в 1928 г. к столетию со дня рождения писателя группой передовых деятелей Сирии и Ливана во главе с известным философом, публицистом и педагогом Абу Хальдуном Сати Хусари23. Сборник содержит перевод некоторых высказываний Толстого по религиозно-нравственным вопросам, перевод его изречений из книги «Путь жизни», а также статьи и стихи арабских писателей о Толстом.

Большой похвалы заслуживает и специальный номер ливанского журнала «Ат-Тарик» («Путь»), посвященный пятидесятилетию со дня смерти Толстого (1961 г., № 2). В номере — ряд высказываний арабских авторов, дающих высокую оценку творчеству русского писателя.

Пятидесятилетие со дня смерти Толстого (1960) было отмечено в арабских странах многочисленными собраниями, лекциями, докладами24. В Каире в литературном клубе с докладом о жизни и творчестве русского писателя выступил известный египетский литературовед д-р Шауки ас-Сакри. Указав, что реализм Толстого оказал большое влияние на арабские литературы, докладчик объяснил это влияние сходством многих жизненных проблем, которые стояли перед русскими и арабскими народами. Они находились длительное время в порабощении. По преимуществу земледельческие народы, они на протяжении мпогих веков были лишены земли. Их угнетали и своя, отечественная, олигархия, и мировая буржуазия. Поэтому в этих литературах столь большое место занимает тема земли, мечта о ней.

Столь же широко толстовские дни были отмечены и в Бейруте. Здесь комитет по проведению знаменательной даты возглавили прогрессивные писатели Жорж Ханна и Михаил Нуайме. Они же выступили основными докладчиками на вечере, посвященном памяти писателя. Большой интерес представлял и доклад литературоведа А. Саада «Толстой как человек, воплотивший в себе черты эпохи, нации и всего человечества».

Толстовские вечера состоялись также в Сирии, Ираке, Ливии, Алжире, Марокко и других арабских странах.

Последние годы, как мы уже сказали, отмечены новыми изданиями сочинений Толстого, новыми статьями о его творчестве. Идеи русского писателя глубоко усваиваются деятелями арабской культуры. Об этом некоторые из них говорили на международной конференции писателей стран Азии и Африки в Ташкенте (1968) и в Дели (1970). Лейтмотив всех высказываний: Толстой дорог арабским народам своими бессмертными художественными творениями и высоким гуманизмом.

5

Литературы арабских народов уходят корнями в глубь древних веков, связаны с истоками национальной жизни. После периода расцвета, падающего на средние века, они пережили во времена турецкого господства период упадка и застоя, преодоленного лишь в середине XIX в. Подъем, связанный с усилением национально-освободительного движения, привел к становлению реализма в арабских литературах, к возникновению жанров исторического романа, новеллы, рассказа, к созданию самобытной художественной драматургии. Значительную роль в этом сыграло общение литератур арабских народов с европейскими литературами, в частности с русской.

Выше мы видели, сколь много и плодотворно переводили и переводят в арабских странах Толстого. Это не случайно. Творчество Толстого по своему духу, по жизненно актуальной проблематике близко сердцу арабских читателей. Близко оно и передовым арабским писателям, которые, по их собственному признанию, учились и учатся у Толстого мастерству реалистического изображения мира, искусству психологического анализа, бесстрашию в постановке актуальных вопросов современной жизни.

О том, какими своими сторонами наследие Толстого созвучно арабским народам, дают представление статьи упомянутого выше юбилейного сборника, составленного в 1928 г. выдающимися деятелями арабской культуры.

Передовая статья «Памяти Толстого» начинается с утверждения, что Толстой пользовался авторитетом и влиянием, каких не имел ни один из современных ему властителей и царей. И это потому, что он был выразителем чаяний народных масс, их стремлении к свободе и миру.

«Он был, бесспорно, одним из величайших умов и всеобъемлющих гениев, выдвинувшихся в России XIX века, и одним из важнейших деятелей, оказавших влияние на современное развитие России после XIX века. Поэтому русские празднуют годовщину Толстого как великое торжество во всех частях своей страны и придают Толстому значение величайшего из своих гениев».

О значении Толстого для арабской литературы в сборнике говорится так: «Толстой занимал в арабской литературе такое место, подобное которому не занимал никто из писателей и мыслителей. Наши величайшие современные писатели и поэты в Египте, Сирии и Ираке писали о нем ценные статьи и прекрасные поэмы. Аль-Манфалути и ар-Рейхани написали о нем проникновенные статьи еще при его жизни. Поэты Ахмед Шауки, Хафиз Ибрахим и Джа-миль аз-Захави сложили о нем прекрасные стихи после его кончины. Вот почему мы собрали здесь эти литературные памятники».

Исторические условия бытия арабских народов, особенности их национального уклада и верований объясняют нам, почему в их среде не приобрела сколько-нибудь серьезного распространения религиозно-нравственная доктрина Толстого, как это было в Индии, Японии и некоторых других странах Востока. Вместе с тем гуманистические принципы русского писателя несомненно нашли отклик в душе многих мыслителей-арабов, стремившихся приобщить свои народы к ценностям мировой культуры.

Из крупнейших деятелей арабской литературы, в известной мере испытавших воздействие философских и социально-политических воззрепий Толстого, следует назвать мыслителя, публициста и романиста Фараха Антуна (1873 — 1923), автора труда «Ибн Рушд и его философия» (1903), множества острых публицистических статей и большого исторического романа «Новый Иерусалим» (1904). Фарах Антун в свое время представлял ту часть арабской интеллигенции, которая стремилась ознакомить соотечественников с современными демократическими идеями и учениями. Он перевел на арабский язык философские труды Репана, Бернарден де Сен-Пьера, Шатобриана, а позднее Жюля Симона и Толстого. Страстная пропаганда новых социально-религиозных и гуманистических учений, которую он вел на страницах издававшегося им журнала «Аль-Джамиа» («Общество»), вызвала ожесточенные нападки со стороны клерикальных кругов Сирии и Египта. Против некоторых его утверждений выступил и упоминавшийся нами главный муфтий Египта Мухаммед Абдо. Фарах Антун, однако, упорно отстаивал свои убеждения, подкрепляя их доводами из статей и трактатов любимых мыслителей, в том числе и Льва Толстого.

Популяризируя философские взгляды русского писателя, Фарах Антун заинтересовался его художественными произведениями и всей русской литературой. Возможно, отсюда в творчестве Антуна пристальный интерес к широким историческим полотнам, в которых находят отражение и движение народных масс, и переживания отдельных людей. Насыщенность романа «Новый Иерусалим» философскими отступлениями в известной мере напоминает «Войну и мир». С идеями Толстого перекликаются и воззрения Антуна па человека и общество, на положение женщины, на роль искусства в современном мире.

Высоко ценил наследие Толстого и современник Фараха Антуна египетский литератор Мустафа Лутфи аль-Ман-фалути (1876 — 1924), известный на Востоке как автор коротких рассказов, филологических трудов, критических статей и переделок европейских произведений для арабского читателя. Манфалути не владел иностранными языками и поэтому пользовался подстрочными переводами.

Однако под его блестящим пером перерабатываемые произведения приобретали повые, живые краски. В таком виде в Египте увидели свет многие произведения французской и английской литературы, а также некоторые произведения русских авторов, в том числе рассказы и статьи Толстого. Перу аль-Манфалути, как уже говорилось, принадлежит статья о Толстом, написанная на смерть писателя и выдержанная в традициопном стиле надгробного слова. Она примечательна тем, что автор ее превосходно понял социальный смысл толстовской критики современного ему общества. Приведем отрывки из нее:

«Остановись на час. В этот час мы простимся с тобой, прежде чем ты пойдешь к месту своего вечного уединения. Мы жили долгое время рядом с тобой, хотя между нами пролегло дальнее расстояние. Мы были твоими друзьями. И если мы, твои сыновья, не видели тебя и если у нас были отцы, кроме тебя, то тем более нам тяжело, что ты покинул нас прежде, чем мы проявили свои дружеские чувства в минуту прощания.

Говорили нам, что тебе опостылел мир после того, как ты состарился в попытках исправить его. Ты будто возненавидел его, почувствовал к нему отвращение, возненавидел даже жену и детей. Ты бежал от него в лесную чащу слушать звериный рык или в монастырь наслаждаться звоном колоколов. Ты писал, что не вернешься к нему, что навсегда рвешь всякую связь с ним. И мы оправдывали тебя; мы не упрекали тебя, не называли ни малодушным, ни трусом, ибо ты храбро противостоял ему и сражался, хотя в твоих ножнах не осталось меча, па твоем плече не было пики и в твоем колчане — стрел, а враг был многочислен, упорен и силен.

Мы не называли твою отвагу безумием, борьбу с врагом в течение почти 80 лет без надежды ранить и прикончить его — упрямством. Ты стоял твердо на своем посту, пока не пал сраженным в битве. И разве твоя судьба не схожа с судьбой великих мудрецов — твоих предшественников, которые сражались, пока не были сражены? И пролилась их кровь, и закрылись их глаза, прежде чем они увидели образ нового, исправленного мира, который укрепил бы их души, облегчил бы боль агонии в груди и горечь смерти на устах».

Аль-Манфалути изображает Толстого гневным пророком, обличающим четырех главных властителей современной эпохи — царя, помещика, попа и воина, проливающего чужую кровь. Каждому из пих Толстой бесстрашно бросает правду в лицо, уличая во лжи, корысти и жестокости. Царя он грозно вопрошает:

«Стоял ли ты на страже закона, охрана которого поручена тебе? Не допускал ли ты его извращепий? Был ли ты справедлив к людям? Считал ли ты равным сильного и слабого, богатого и бедного, близкого и далекого? Было ли твое ухо глухим к словам лести и угодничества, хвалы и прославления? Не совращал ли ты людей с пути добродетели? Не губил ли их душевные силы?.. И царь не услышал твоих слов, даже самых громких и сокровенных, ибо он не привык к тому, чтобы кто-либо говорил ему подобное. И он возненавидел тебя и замыслил против тебя зло…».

Князю-богачу, помещику, владельцу всей земли, Толстой сказал:

«Несправедливо, что ты спишь в своей кровати, среди своих садов, тенистых деревьев, овеянный зефирами, и один владеешь миллионами федданов земли25. И не владеет ни одной ее пядью ни один из тех миллионов тружеников, которые обрабатывают и вспахивают ее, засевают семенами и выращивают растения, пасут скот, переносят зной и мороз, пламень и лед. Признай же за ними их право, раздели землю поровну между тобой и ими, и пусть твое сердце почувствует стыд от вида их страданий ради твоего счастья и их смерти ради твоей жизни. Знай, что земля принадлежит богу, а он завещал ее каждому, кто хочет…».

И хотя великий Толстой сам взялся за соху, чтобы показать пример труда, князь — владелец земли насмехался над ним и отверг его справедливые укоры и советы.

Так же поступил и обличенный писателем фарисей-священнослужитель. В ответ на справедливые упреки во лжи, лицемерии и угодничестве перед власть имущими, он отлучил Толстого от церкви и подстрекал толпу к расправе над ним.

Последняя, самая сильная часть статьи аль-Манфалути посвящена борьбе Толстого против войн и насилия. Обращаясь к нему, автор восклицает:

«Поразил тебя вид крови, проливаемой в битвах войны, и рыдания женщин, оплакивающих своих мужей, сыновей и братьев, а те пошли на войну против своей воли. И уже напали одни на других, пылая злобой и ненавистью, для которых нет никакой причины, кроме заблуждения, насаждаемого в их сердцах россказнями политиканов. Им внушили, что они враги, а ведь они друзья. Но они сняли человеческую одежду и надели шкуры львов. И каждый из них вонзил свой коготь в грудь брата своего, чтобы вырвать сердце из его груди. А приник бы он к сердцу, — и нашел бы в нем место и для себя, если бы не упорство и не насилия политиканов… Не помогли тебе ни рыдания, ни стоны. Войны не прекращаются. Фабриканты смерти не удовлетворяются тем, что изготовляют орудия гибели для битв на земле. Они стали изготовлять смертоносное оружие для битв и на небесах».

В заключение, имея в виду социально-обличительную деятельность Толстого, аль-Манфалути подчеркивает, что одними лишь обличениями и проповедями не пронять богатых и сытых, — нужна суровая и мужественная борьба с ними.

«Не покончит человек с тиранией человека, пока он боится ее. Не улучшится его жизнь, пока он творит себе кумира, которому поклоняется наряду с богом; пока не прекратится корысть — этот великий властитель над членами общества от самого большого из них до самого малого; пока сегодняшний человек не отличается от вчерашнего человека лесов и джунглей ничем, — разве только тем, что ищет убежище своей злобе и своим порокам в доме из стекла. Но стекло прозрачно, и оно не скрывает того, что находится за ним»26.

Острота социального содержания и блестящая литературная форма ставят статью алъ-Манфалути на особое место в арабской публицистике.

Из арабских писателей старшего поколения, испытавших благотворное воздействие русской литературы, следует также упомянуть знаменитого египетского поэта Ахмеда Шауки (1868 — 1932), признанного в свое время «эмиром поэтов». В поэме «На смерть Льва Толстого», написанной в 1914 г., Шауки назвал русского писателя «мудрейшим из людей» и отважнейшим из борцов за счастье человечества. В духе восточной традиции Шауки создал воображаемый диалог выдающегося арабского философа и поэта средневековья аль-Маарри (973 — 1057) и «яснополянского мудреца» Льва Толстого. Маарри спрашивает Толстого:

По-прешнему ль землею грешной
владеет зло да гнет?
Как люди в мире изменились?
Как человек живет?..
Быть может, ныне люди вместе,
как братья по крови,
пошли все по дорогам дружбы
да по пути любви?..
Быть может, человек добился
над злом больших побед
и, излечившись от пороков,
избавился or бед?..

Толстой отвечает:

Нет, Маарри! Земля все та же,
все так же много зла,
такими же остались люди,
какими ты их знал.
Война, и мир, и голодовки
проходят чередой.
Благополучие все чаще
сменяется нуждой.
Грызутся люди, как собаки,
держась за свой карман.
Господствуют повсюду драки,
господствует обман 27.

Оба мыслителя исполнены печали при виде насилия и зла. Оба видят спасение мира в отказе от человекоистреб-ления, в замене власти силы и богатства законами любви и братства.

Поэма «На смерть Льва Толстого» написана в духе древневосточных касыд; она полна риторики и преувеличений, но проникнута пафосом гуманизма, исполнена глубокого уважения к наследию русского писателя, и в этом ее несомненный интерес.

Горячим и искренним почитателем Толстого, воспринявшим не только сильные стороны его учения, но и некоторые его заблуждения, был выдающийся писатель и публицист Амин ар-Рейхани (1876 — 1940). Можно без преувеличения сказать, что образ русского писателя сопутствовал ему на протяжении всей его жизни28.

Ливанец по происхождению, Амин ар-Рейхани, как и многие его соотечественники, не желавшие мириться с тяжелым турецким игом, в юности долгие годы провел в эмиграции в Америке. Под воздействием поэзии Уолта Уитмена и гуманистических воззрений Льва Толстого расцвело его художественное творчество, исполненное любви к простому народу и ненависти к поработителям. В своих ярких стихах, статьях и речах Рейхани выступал поборником жизненной правды, мира, справедливости и обличителем уродств собственнического общества.

Перу Амина Рейхани принадлежит много стихотворений в прозе, новелл и статей, среди них уже упоминавшаяся статья «Толстой» — одна из лучших на Арабском Востоке, замечательная в особенности тем, что в ней сопоставляются два мировоззрения, две идеологии: античеловечная идеология американского капитализма и гуманистическая, проникнутая любовью к жизни доктрина Льва Толстого. Вот отрывки из этой малоизвестной статьи Рейхани:

«Прежде чем сказать свое слово о величайшем писателе нашего времени, я хотел бы сравнить его с Морганом, знаменитым американским богачом, хотя едва ли может сразу прийти на ум, почему одного следует упомянуть здесь рядом с другим.

Первый представляет прямую противоположность второму. Первый олицетворяет духовную силу в мире мысли, второй же — материально-денежную в мире торговли. Первый пришел к нам сверху, из высшего класса общественного строя; второй поднялся из мрака неизвестности, из бедствующих слоев. Первый родился графом и сам себя превратил в крестьянина; другой родился крестьянином и стал бароном. Первый живет и борется ради человечества; миллионы людей трудятся и проливают пот ради второго. А он сидит на палубе своей яхты, пьет шампанское и курит без всякого стеснения, со спокойным сердцем. Этот — пример свободы, братства, любви.., тот — пример жестокости, порабощения, тирании и произвола»29.

Говоря далее о том, что и Морган и Толстой возвышаются в своих странах над государством и правительством, Рейхани устанавливает, в чем сила и влияние каждого из них. Могущество Моргана — в награбленных деньгах, сила Толстого — в непобедимости его идей мира, справедливости и дружбы между народами.

«…Толстой, — пишет Рейхани, — не подкупает судей и правителей, Толстой не покупает своего влияния за деньги. Толстой не подкрепляет свою литературную силу и духовную власть войском и оружием, глупостью и предрассудками. Почему же его боится правительство?.. Почему оно не изгонит Толстого, почему не заключит и не казнит его? Почему оно дрожит перед его влиянием и боится его могущества? Потому что он, друг мой, представляет собою силу добра без всякой искусственности, гордости и эгоизма; потому что он вооружен истиной и укреплен сердцами своих учеников, пылающих мужеством. Его духовное влияние не может быть учтено и определено. Подобного ему нет ни во всех силах материальных, основанных на оружии и. броненосцах, ни в ложной духовной власти, основанной на глупости, покорности и предрассудках. Потому что дела его соответствуют словам; потому что он искренен, скромен, не возвышает себя, как большинство реформаторов — притворных эгоистов…»

Высоко оценивая гуманистическую доктрину Толстого, утверждая, что она основана «на искренности, правдивости и прямоте», Рейхани вместе с тем доказывает утопичность толстовского учепия о непротивлении злу пасилием в обществе, где господствует власть денег.

«Пока существует, — пишет он, — это зло, т. е. власть отдельных лиц — безразлично, царей или богачей — над большинством при помощи богатства и оружия, до тех пор и мир, о котором проповедует Толстой в своих книгах, останется очень далеким. Противление злу добром не всегда будет добром. Ведь и революции в народах представляют собой вид человеческой справедливости…»

Статья Рейхапи содержит отдельные наивные и ошибочные утверждения, вроде того, что стиль Толстого иногда «путан и утомителен» или что «его политические, хозяйственные и общественные взгляды заимствованы у Карла Маркса». Эти неверные суждения были, вероятно, порождены несовершенством английских переводов Толстого и ошибочными толкованиями его произведений некоторыми комментаторами на Западе. Вместе с тем в статье чувствуется искреннее преклонение ее автора перед высокой моралью и нравственной силой русского писателя.

Глубоко почитал русскую литературу, и в частности творчество Толстого, ливанский писатель и литературовед Омар Фахури (1896 — 1946). Его журнал «ат-Тарик» неустанно боролся за реализм, за правду в искусстве, причем в споре с апологетами буржуазного декаданса ему порой помогали эстетические сочинения русских писателей, в частности Льва Толстого. Так, в одной из статей, направленных против зависимости буржуазной литературы от денежного мешка, Омар Фахури сослался на пример русских писателей, которые всегда были со своим народом и беззаветно служили ему.

«Все, что пишет русский писатель, — утверждал Фахури, — исходит из его натуры. Она у него не запятнана условностями общества или лицемерием господствующих нравов и установившихся привычек»30. В доказательство этой мысли Фахури приводит слова Толстого из его памфлета «Не могу молчать!»: «Замалчивать порок значит прикрывать его».

Человеком, воспитанным «на тонком искусстве Пушкина, Лермонтова и Тургенева, на смехе сквозь слезы Гоголя и на увлекательном реализме Толстого», назвал себя известный ливанский писатель, литературовед и критик Михаил Нуайме (род. в 1889 г.). Закончив в юности Наза-ретскую учительскую семинарию, Нуайме затем пять лет прожил в России и учился в Полтаве. Здесь он в совершенстве изучил русский язык и на всю жизнь полюбил русскую литературу.

«Я с жадностью впитывал в себя, — вспоминал он впоследствии, — гениальные произведения таких бессмертных писателей, как Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Белинский, Некрасов, Тургенев, Гончаров, Островский, Толстой, Достоевский, Чехов, Горький и многих других… Благодаря этому, а также постоянному общению с окружающей жизнью у меня открылись глаза на многое… Первое, что я узнал и понял, — это святость человеческой личности. Я глубоко ощутил, как прекрасна справедливость и свобода, как гну-спо угнетение и рабство»3l.

Перу Нуайме принадлежит драма «Отцы и дети» (1918), сборник новелл «Было — не было» (1937) и ряд литературно-критических работ, в которых он отстаивает принципы реализма. В своих очерках на современные темы он часто ссылается на опыт русской классической литературы, в частности на произведения Толстого. Так, в книге «Далеко от Москвы и Вашингтона», выпущенной им в Бейруте в 1957 г., он пишет:

«Из произведений Толстого я узнал, как проливалась реками русская кровь в защиту родной земли и какие адские муки приносит война… Уже тогда Ясная Поляна стала для мепя маяком, свет которого освещал мой путь постижения добра и зла, жизни и смерти»32.

В автобиографической трилогии «Семьдесят лет. Рассказ о жизни», выпущенной им в 1960 г. в связи со своим семидесятилетием, Михаил Нуайме опубликовал часть своих дневников юности, где он так же восторженно отзывался о Толстом. Вот одна из таких юношеских записей: «Лев Николаевич, я вам очень многим обязан. Ваши мысли осветили мой духовный мир. Я нашел в ваших статьях свет, направляющий каждый мой шаг. Да, сами того не подозревая, вы стали моим учителем и руководителем». Дань глубокого уважения русской литературе и гению Толстого отдает и один из созидателей жанра реалистической новеллы в Египте — Махмуд Теймур (род. в 1894 г.).

Среди его произведений — правдивый, резко обличительный роман «Сальва в порывах ветра» (1947), раскрывающий праздность и внутреннюю опустошенность высших слоев египетского общества. Одно время Теймур увлекался модернизмом, отстаивал теорию «искусства для искусства», но вскоре вернулся на путь реализма, стал еще более убежденным поборником жизненной правды в искусстве. Найти путь к сердцу народа помогла ему, по его признанию, русская литература с ее высоким пафосом народного патриотизма и гуманизма, с ее верностью жизненной правде.

«Нет ничего удивительного в том, — пишет он, — что я полюбил русскую литературу и ставлю ее на первое место среди всего, что я читаю, как не случайно и то, что я полюбил русскую музыку и готов слушать ее без конца. Я чувствую всем сердцем, что какие-то духовные нити связы-вают меня с литературой и искусством русских»33.

Особенно близко ему, до его словам, творчество Льва Толстого. Социальная проблематика и характер многих героев его произведений, утверждает Теймур, сродни проблемам и образам арабской литературы.

«Герои романов Толстого настолько близки по духу нам, людям Востока, — пишет Теймур, — что их от нас отличают только имена. Достаточно вспомнить хотя бы «Анну Каренину». В образе героини романа ясно различаются черты восточного характера. Ее сильная страсть, ее романтическая любовь, ее ревность — все это вызывает у читателя впечатление, будто она живет и дышит под небом Востока»34.

Значительное место заняло творчество Толстого и в писательской биографии египетского прозаика Саляма Муса (1888 — 1958). Живя в юности в Англии, он с большим интересом изучал русскую литературу, особенно творчество Толстого, Достоевского и Горького. По его словам, русская литература оказала большое влияние на формирование его общественно-политических и эстетических взглядов.

«Я вспоминаю, — писал он впоследствии в статье «Мои литературные интересы в Лондоне», — что в те годы русская литература завладела всем Лондоном. Не было других рассказов и бесед, кроме как о Достоевском и Горьком. Помню, как я однажды присутствовал на одном докладе о Толстом. Все присутствующие сидели в таком благоговении, как в храме. Сама лекция была больше похожа на религиозную проповедь. Конечно, это было неправильно в объяснении Толстого. Потому что место Толстого в художественной литературе гораздо выше, чем проповеднические заблуждения, которым он когда-то предавался»35.

Об отношении современных арабских писателей к Толстому рассказывает и выдающийся египетский прозаик Абд ар-Рахман аш-Шаркави:

«Мы, арабские писатели, высоко чтим Толстого как гениального художника и мыслителя, который пе только провозглашал великие идеи гуманизма, но и боролся за их осуществление. Творчество Толстого оказало благотворное влияние па литературу арабских стран. Это влияние будет с каждым годом все более возрастать. Большинство книг Толстого уже переведено на арабский язык. Они привлекают внимание арабских писателей к истинному объекту искусства — простому трудовому человеку, стремящемуся жить в мире, справедливости и дружбе со всеми людьми мира.

Еще в молодые годы па нас производили большое впечатление герои «Воскресения», «Анны Карениной», «Войны и мира». И сейчас они продолжают волновать наше воображение, вдохновляют и воспламеняют наши чувства.

Арабские писатели высоко ценят Толстого, и нет среди нас писателя, который не воздал бы должное этому великому человеку. Перед арабскими читателями с каждым новым переводом Толстого открывается недосягаемый образец литературы, правдиво рисующей жизнь, проникнутой верой в достоинство человека и его счастливое будущее»36.

Египетские прозаики Абд ар-Рахмап аль-Хамиси и Нагиб Махфуз, ливанские новеллисты Мухаммед Ибрахим Дакруб и Марун Абуд, алжирские писатели Мулуд Мам-мери и Мухаммед Диб, иракский новеллист Зуннун Айюб и многие другие, по их словам, преклоняются перед гением Толстого. Каждый из них принадлежит своему народу, своей литературе, творчество их самобытно, многогранно, и было бы неправильно сближать его с опытом одного какого-либо иностранного писателя, даже такого, как Толстой. Но в острой критике империализма и западной буржуазной цивилизации, в реалистической художественной манере этих писателей, во многих темах их творчества нельзя не заметить влияния социальной проблематики и художественного метода великой русской литературы.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 О жизни и деятельности Мухаммеда Абдо см.: А. А. Доли-пина, Очерки истории арабской литературы нового времени. Египет и Сирия. Публицистика. 1870 — 1914 гг., М., 1968, стр. 19 — 31.

2 Письмо С. Кокрелла из Ричмонда (Англия) от 29 июня 1906 г. хранится в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого.

3 Письма хранятся в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого.

4 Письма Р. Ававипи хранятся в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого.

5 Отдел рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого.

6 О работе Толстого над арабским фольклором см.: Э. Е. 3 а й-деишнур, Фольклор народов Востока в творчестве Л. Н. Толстого, — «Яснополянский сборник. Статьи и материалы», Тула, 1960.

7 См. письмо Толстого к М. М. Ледерле от 25 октября 1891 г. (66, 67), а также «Воспоминания» Л. Н. Толстого (34, 361).

8 Книжки «Ясная Поляна», М., 1862.

9. А. Б. Гольденвейзер, Вблизи Толстого, т. 1, М., 1959, стр. 113 — 114.

10 Вот эти изречения: «Не тот умен, кто умеет отличить добро от зла, а тот, кто из двух зол умеет выбирать меньшее» (40, 95), «Раб своих страстей — самый низкий из рабов» (40, 201).

11 См. письмо И. И. Соловьеву от 8 июля 1908 г. (78, 178).

12 Письма Л. Л. Толстого из Египта к родным хранятся в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого.

13 В октябре 1906 г., например, Толстой получил из Англии памфлет У. Блёнта об английской юстиции в Египте (76, 292).

14 Сведения о первых переводах и изданиях произведений Толстого на Арабском Востоке, о посвященных Толстому статьях, а также о первых переводчиках русской литературы на арабский язык см. в трудах акад. И. Ю. Крачковского, собранных в разделе «Русско-арабские литературные связи», — Избранные сочинения, т. Ill, M. — Л., 1956.

15 До этого, в 1902 г., «Крейцерова соната» появилась на арабском языке в Рио-де-Жанейро в переводе Руффула Саада.

16 Цит. по ст.: Джордж Меренз, Человек, который познакомил арабов с Россией, — «Литературная газета», 27. IV. 1946.

17 Там же.

18 Там же.

19 В 1903 г. газета «Русские ведомости» (№ 49) писала: «Произведения гр. Л. Н. Толстого стали известны в Сирии. Коротенькие извлечения из некоторых его статей, помещенные в ежедневных и еженедельных периодических изданиях, весьма заинтересовали сирийцев».

20 «Русские ведомости», 12. XII. 1910.

21 Эти сведения приведены в статье акад. И. Ю. Крачковского «Новая арабская работа по русской литературе», — Избранные сочинения, т. 111. Сведения об изданиях сочинений Толстого в арабских странах приводятся нами также по кн.: «Художественные произведения Л. Н. Толстого в переводах на иностранные языки. Отдельные зарубежные издания. Библиография». Использованы и позднейшие материалы Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина, Всесоюзной библиотеки иностранной литературы и библиотеки Государственного музея Л. Н. Толстого.

22 Цит. по: Б. Шустер, Заметки об арабской литературе, — «Звезда Востока», 1958, № 3.

23 По цензурным соображениям сборник был выпущен под видом специального номера педагогического «Журнала обучения и воспитания». Место издания яе указано {по-видимому, Бейрут или Дамаск). Сборник привезен в Москву в 1947 г. первой сирийско-ливанской делегацией Общества дружбы и культурных связей с Советским: Союзом. Ныне хранится в библиотеке Московского государственного университета.

24 См.: «Мир отмечает пятидесятилетие со дня смерти Толстого. Страны Азии и Африки». Публикация А. И. Шифмана, — «Литературное наследство», т. 75, кн. 2, стр. 550.

25 1 феддап = 0,42 га.

26 Пер. с араб. В. Б. Луцкого.

27 Цит. по: «Стихи поэтов Египта», М., 1956, стр. 36. Пер. В. Журавлева.

28 О творческом пути Амина ар-Рейхани см. вступительную статью акад. И. Ю. Крачковского к кн.: Амин Рейхани, Избранные произведения, Пг., 1917, а также предисловие А. Долининой к сб. «Арабская проза», М., 1956.

29 Здесь и ниже ст. Рейхани цит. по: Амин Рейхани, Избранные произведения, стр. 59.

30 Цит. по: Д. И. Юсупов, Омар Фахури — — выдающийся арабский писатель, — «Советское востоковедение», 1956, № 3.

31 Цит. по: «Арабские писатели о русской и советской литературе», — «Современный Восток», 1958, № 9, стр. 65.

32 Здесь и ниже переводы из книг М. Нуайме выполнены К. В. Оде-Васильевой.

33 Цит. по: «Арабские писатели о русской и советской литературе», стр. 65 — 66.

34 Цит. по: «Арабские писатели о русской и советской литературе», стр. 65 — 66.

36 Цит. по: «Образцы новоарабской литературы», М., 1949.36 Цит. по рукописи, хранящейся в Государственном музее Л. Н. Толстого.