Визирь аль-Маздагани явился днём как обычно в Дом Роз во дворце Цитадели в Дамаске. Там были все эмиры и военачальники, – рассказывает Ибн аль-Каланиси. – Собрание занималось многими делами. Потом правитель города, сын Тогтекина Бури, обменялся взглядами с присутствующими, и все встали, чтобы вернуться домой. По обычаю, визирь должен был выходить после других. Когда он встал, Бури дал знак одному из своих людей, и тот нанёс аль-Маздагани несколько ударов саблей по голове. Потом его обезглавили и отнесли эти две части его тела к Железным воротам, чтобы все могли видеть, как Аллах поступает с теми, кто плетёт коварные интриги.

Амин Маалуф
КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ ГЛАЗАМИ
АРАБОВ (МУСУЛЬМАН)

Часть третья. Ответный удар (1128-1146).

Когда я начал молиться, один франк ворвался ко мне, схватил
меня, повернул лицом к востоку и крикнул: «Молись так!»

Усама Ибн Мункыз, хронист (1095-1188).

Глава шестая. Заговорщики Дамаска.

Визирь аль-Маздагани явился днём как обычно в Дом Роз во дворце Цитадели в Дамаске. Там были все эмиры и военачальники, – рассказывает Ибн аль-Каланиси. – Собрание занималось многими делами. Потом правитель города, сын Тогтекина Бури, обменялся взглядами с присутствующими, и все встали, чтобы вернуться домой. По обычаю, визирь должен был выходить после других. Когда он встал, Бури дал знак одному из своих людей, и тот нанёс аль-Маздагани несколько ударов саблей по голове. Потом его обезглавили и отнесли эти две части его тела к Железным воротам, чтобы все могли видеть, как Аллах поступает с теми, кто плетёт коварные интриги.

За несколько минут о смерти покровителя ассасинов стало известно на рынках Дамаска, и после этого немедленно началась охота за людьми. На улицы выплеснулась огромная толпа, размахивавшая саблями и кинжалами. На улицах гонялись за «батини», за их родителями, их друзьями и за всеми, кто подозревался в симпатии к ним; их хватали в домах и безжалостно убивали. Их вожаков распинали на зубцах стен. В этой бойне принимали активное участие и многие члены семьи Ибн аль-Каланиси. Можно предположить, что сам хронист, который в сентябре 1129 года был чиновником высокого ранга в возрасте пятидесяти шести лет, не присоединялся к толпе. Но тон его высказываний многое говорит о его настроении в эти кровавые часы: «Утром тела «батини» убрали с площадей, и собаки с воем стали драться из-за их трупов».
Очевидно, что жители Дамаска были раздражены господством ассасинов в их городе, и более всех – сын Тогтекина, который отверг роль марионетки в руках секты и визиря аль-Маздагани. Согласно Ибн аль-Асиру, речь при этом отнюдь не шла об обычное борьбе за власть, а о спасении сирийской метрополии от неотвратимого несчастья: «Аль-Маздагани написал франкам и предложил им отдать Дамаск, если они согласятся уступить ему в обмен Тир. Договор был заключён. Был даже определён день — пятница». По плану войска Бодуэна II должны были нагрянуть под стены города, а отряды ассасинов – открыть им ворота, в то время как другие группы имели задание охранять выходы из большой мечети, чтобы помешать сановникам и военным выйти до того, как франки захватят город. За несколько часов до начала осуществления этого плана, узнавший о нём Бури, поспешил устранить визиря и тем самым дал населению сигнал нападения на ассасинов.
В самом ли деле существовал такой заговор? В этом можно усомниться, если принять во внимание, что Ибн аль-Каланиси, несмотря на его словесное ожесточение по отношению к «батини», нигде не обвиняет их в намерении отдать город франкам. Но и рассказ Ибн аль-Асира не столь уж неправдоподобен. Ассасины и их союзник аль-Маздагани ощущали в Дамаске угрозу, как из-за растущей враждебности населения, так и ввиду интриг Бури и его приближенных. К тому же они знали, что франки решили овладеть городом во что бы то ни стало. И вместо того, чтобы бороться одновременно с множеством врагов, секта, возможно, решила приберечь для себя оплот в Тире, откуда она могла бы посылать своих предсказателей и убийц в фатимидский Египет, который оставался главной целью учеников Гассана ас-Саббаха.
Последующие события, похоже, подтверждают наличие такого заговора. Немногие уцелевшие после побоища «батини» обосновались в Палестине, под защитой Бодуэна II, которому они отдали Баниас, сильную крепость у подножия горы Гермон, контролировавшую путь из Иерусалима в Дамаск. Более того, через несколько недель в окрестностях сирийской метрополии появилась мощная франкская армия. В ней было около 10 тысяч всадников и пехотинцев, прибывших не только из Палестины, но также из Антиохии, Эдессы и Триполи. Несколько сотен только что пришли из страны франков. Все они открыто заявляли о желании захватить Дамаск. Наиболее фанатичные их них принадлежали к военно-религиозному ордену тамплиеров, основанному в Палестине шестью годами ранее.
Не располагая достаточными силами для отпора захватчикам, Бури спешно позвал на помощь несколько кочевых турецких и арабских племён из своего региона, пообещав им щедрое вознаграждение. Сын Тогтекина знал, что он не может долго полагаться на своих наёмников, которые имели обыкновение быстро дезертировать и предаваться грабежу. Поэтому его первой заботой было как можно скорее начать сражение. В один из дней ноября разведчики сообщили ему, что несколько тысяч франков отправились запасаться продовольствием на богатой равнине Гута. Бури, не мешкая, послал всю свою армию преследовать франков. Застигнутые врасплох, чужеземцы были быстро окружены. Многие рыцари даже не успели сесть на коней.

Турки и арабы вернулись в Дамаск после полудня, радуясь победе и нагруженные добычей, – сообщает Ибн аль-Каланиси. – Население ликовало, сердца воодушевлялись, и армия решила атаковать франков в их лагере. На рассвете следующего дня всадники вылетели из города. Видя вздымающийся дым, они думали, что франки в лагере, но приблизившись, они обнаружили, что враги спешно ретировались, предав огню всё свой хозяйство, ввиду недостатка вьючных животных для его перевозки.

Несмотря на это поражение, Бодуэн II вновь собрал свои отряды для очередного нападения на Дамаск. И тут в начале сентября на регион обрушился проливной дождь. Местность, где расположились франки, превратилась в огромную лужу грязи, в которой люди и лошади застревали бесповоротно. Скрепя сердцем, король Иерусалима приказал отступить.
Бури, которого в момент его прихода к власти считали эмиром легкомысленным и боязливым, сумел спасти Дамаск от двух главных, угрожавших ему, опасностей: от франков и от ассасинов. Извлёкший урок из своего поражения, Бодуэн II окончательно отказался от новых попыток овладения столь желанным городом.
Но Бури не смог справиться со всеми врагами. Однажды в Дамаск явились два человека, одетые по-турецки, в плащах с капюшонами и в остроконечных шапках. По их словам, они подыскивали себе работу за постоянную плату, и сын Тогтекина включил их в свою личную гвардию. Однажды утром в мае 1131 года, когда эмир возвращался из хаммама во дворец, эти двое подбежали к нему и нанесли удары в живот. Перед казнью они сознались, что руководитель ассасинов прислал их из крепости Аламут, чтобы отомстить за их братьев, истреблённых сыном Тогтекина.
К постели жертвы ассасинов призвали многих врачей и, в первую очередь, как уточняет Ибн аль-Каланиси, «хирургов, сведущих в лечении ран». Медицинское попечение, имевшееся в Дамаске, было тогда одним из наилучших в мире. Дукак основал здесь больницу, «маристан», ещё одна была построена в 1154 году. Путешественник Ибн Джубаир, посетивший эти больницы несколько лет спустя, так описывал их работу:

Каждая больница имеет администраторов, составляющих списки, в которые заносятся имена больных, расходы, необходимые для ухода за ними и для их питания, и разные другие сведения. Врачи приходят каждое утро, осматривают больных и назначают лекарства и пищу, которые могут их излечить, отдельно для каждого человека.

После визита хирургов Бури почувствовал себя лучше и настоял на том, чтобы садиться на лошадь и каждый день, как обычно, принимать своих друзей для беседы и застолья. Но эти излишества оказались для больного роковыми, его рана не зажила. Он умер в июне 1132 года после 13 месяцев жестоких страданий. Ассасины ещё раз отомстили за себя.
Бури оказался первым из творцов победного ответного удара по франкской агрессии, хотя его краткое правление и не было запоминающимся. К тому же оно совпало по времени с возвышением личности совсем иного масштаба – атабега Имадеддина Зенги, нового правителя Алеппо и Мосула, человека, которого Ибн аль-Асир без колебаний называет «подарком мусульманам от божественного провидения».
На первый взгляд этот очень смуглый генерал с густой бородой почти не отличался от многочисленных турецких военных руководителей, предшествовавших ему в этой нескончаемой войне с франками. Часто напивавшийся до полусмерти, Зенги, как и другие, был готов применить любую жестокость и любое вероломство для достижения своей цели. Он к тому же часто сражался против мусульман с большим рвением, чем против франков. Когда он 18 июня 1128 года торжественно въехал в Алеппо, то, что о нём знали, внушало мало надежд. Самым славным его деянием стало подавление за год до того мятежа багдадского калифа против его сельджукских покровителей. Благодушный аль-Мустазхир умер в 1118 году, оставив свой трон сыну аль-Мустаршиду Билляху, молодому человеку двадцати пяти лет, с голубыми глазами, рыжими волосами и веснушчатым лицом, который вознамерился возродить славные традиции своих первых аббасидских предков. Момент оказался благоприятным, поскольку султан Мохаммед только что умер, и, как уже повелось, началась война за престолонаследие. Молодой калиф воспользовался этим, чтобы взять армию под свой непосредственный контроль, что было невиданным делом уже на протяжении двух столетий. Талантливый оратор, аль-Мустаршид сплотил вокруг себя население столицы.
Как ни парадоксально, но именно в тот момент, когда владыка правоверных порвал с долгой традицией праздности, султанат достался четырнадцатилетнему юноше, занятому исключительно охотой и удовольствиями гарема. Махмуд, сын Мохаммеда, даже пользовался благосклонностью аль-Мустаршида, который часто советовал ему вернуться в Персию. Всё это представляло собой откровенный бунт арабов против турок, этих так долго господствовавших воинствующих чужеземцев. Будучи не в состоянии справиться с этой фрондой, султан призвал на помощь Зенги, являвшегося тогда губернатором богатого портового города Бассора в глубине Персидского залива. Его вмешательство решило исход дела: разбитые под Багдадом, войска калифа сложили оружие, а сам глава правоверных заперся в своём дворце в ожидании лучших времён. Чтобы отблагодарить Зенги за его бесценную помощь, султан через несколько месяцев доверил ему управление Мосулом и Алеппо.
Конечно, от будущего героя ислама можно было бы ждать и более славных подвигов. Но Зенги не случайно вскоре приобрёл репутацию главного руководителя джихада против франков. До него турецкие генералы приходили в Сирию в сопровождении отрядов, которым не терпелось заняться грабежом и вернуться домой с жалованием и добычей. А результат их побед быстро сводился к нулю как следствие последующих поражений. Войска распускали, чтобы собрать их годом позже. При Зенги порядки изменились. На протяжении восемнадцати лет этот неутомимый воитель прошёл через Сирию и Ирак. Он спал на соломе, спасаясь от грязи, бил одних, договаривался с другими и строил интриги против всех. Он никогда не думал о том, чтобы мирно жить в одном из многочисленных дворцов своей обширной вотчины.
Его окружение состояло не из куртизанок и льстецов, а из искушённых политических советников, которых он умел выслушивать. Он располагал сетью осведомителей, которые постоянно держали его в курсе того, что затевалось в Багдаде, Исфагане, Дамаске, Антиохии, Иерусалиме и у него под боком, в Алеппо и Мосуле. В отличие от прочих армий, сражавшихся с франками, его войска не возглавлялись множеством самостоятельных эмиров, всегда готовых изменить или поссориться. Дисциплина была суровой, и малейшая провинность каралась беспощадно. По словам Камаледдина, «солдаты атабега как будто шли между двумя канатами», чтобы случайно не наступить на возделанную почву. «Однажды, – рассказывает, в свою очередь, Ибн аль-Асир, – один из эмиров Зенги, получив в качестве фьефа небольшой городок, обосновался в жилище еврейского торговца. Последний попросил аудиенции у атабега и поведал о своём горе. Зенги было достаточно бросить взгляд на эмира, чтобы тот немедленно покинул занятый дом». Правитель Алеппо был, впрочем, столь же требователен к себе, как и к другим. Прибывая в какой-нибудь город, он спал за пределами городских стен в своём шатре, отказываясь от любых дворцов, бывших в его распоряжении.

Зенги, помимо прочего, был, как утверждает мосульский историк, очень озабочен проблемой сохранения женский чести, особенно, что касается жён солдат. Он говорил, что если за этими женщинами не присматривать, они быстро портятся морально по причине долгого отсутствия их мужей во время военных кампаний.

Суровость, настойчивость и государственный ум – вот те качества, которыми обладал Зенги и которых явно не хватало другим руководителям арабского мира. Ещё более важным для будущего успеха было то, что Зенги придавал большое значение легитимности. По прибытии в Алеппо он совершил три действий, три символических поступка. Первый был уже классическим: он женился на дочери князя Рыдвана, вдове сначала Ильгази и затем Балака. Во-вторых, он перевёз в город останки своего отца, дабы засвидетельствовать укоренение своей семьи в этом фьефе; в-третьих, он получил от султана Махмуда официальную грамоту, дарующую атабегу полную власть в Сирии и на севере Ирака. Благодаря этому, Зенги ясно показал, что он не какой-то проходимец, а основатель государства, которому предстояло существовать и после его смерти. Начала сплочённости, которые он принёс в арабский мир, дали, однако, результат лишь через многие годы. Ещё очень долго внутренние раздоры сковывали действия мусульманских князей и самого атабега.
Однако момент для организации широкого контрнаступления казался благоприятным, поскольку относительная солидарность, составлявшая дополнительную силу иноземцев, подвергалась серьёзному испытанию. «Говорят, что между франками возникло несогласие, что для них вещь непривычная, – удивляется Ибн аль-Каланиси. – Утверждают даже, что они сражаются друг с другом, и что имеется много убитых». Но это изумление хрониста несравнимо с тем, что испытал Зенги, получив однажды послание от Алисы, дочери Бодуэна II, короля Иерусалима, которая предложила ему союз против собственного отца!
Это странное дело началось в феврале 1130 года, когда князь Боэмонд II Антиохии, пошедший воевать на север, попал в засаду, устроенную Гази, сыном эмира Данишменда, пленившего тридцать лет назад Боэмонда I. Менее удачливый, чем его отец, Боэмонд II был убит в бою, и его белокурая голова, тщательно бальзамированная и помещённая в серебряный ларец, отправилась в качестве подарка к калифу. Когда известие о его смерти достигло Антиохии, его вдова Алиса устроила настоящий государственный переворот. По-видимому, при поддержке армянского, греческого и сирийского населения Антиохии, она обеспечила себе контроль над городом и вступила в контакт с Зенги. Такое любопытное поведение свидетельствовало о появлении нового, второго поколения франков, которое имело мало общего с пионерами вторжения. Армянка по матери, никогда не видевшая Европу, молодая княжна ощущала себя женщиной Востока и действовала соответственно.
Узнав о мятеже своей дочери, король Иерусалима незамедлительно отправился на север во главе своей армии. Неподалёку от Антиохии ему случайно встретился рыцарь ослепительной наружности, незапятнанно белый конь которого был подкован серебром и от холки до подгрудного ремня облачён в украшенные чеканкой доспехи. Это был подарок Алисы Зенги, в дополнение к письму, в котором княжна просила атабега прийти ей на помощь и обещала признать его сюзеренитет. Повесив гонца, Бодуэн продолжил путь к Антиохии и быстро овладел ею. После символического сопротивления в Цитадели, Алиса капитулировала, и отец отправил её в изгнание в портовый город Латакию. Но вскоре, в августе 1131 года, король Иерусалима умер. Будучи знаковой фигурой, он заслуживал со стороны дамасского хрониста надгробной речи, каковую тот и написал в правильной и надлежащей форме. В отличие от начала вторжения, франки уже не представляли собой однородную массу, в которой выделялось лишь несколько лидеров. Теперь хроника Ибн аль-Каланиси описывает детали и даже содержит некоторый анализ.

Бодуэн, – писал он, – был старым человеком, которого закалили время и несчастья. Он не раз попадал в руки мусульман, но ускользал от них благодаря своей прославленной хитрости. С его смертью франки потеряли самого осмотрительного своего политика и самого компетентного из своих администраторов. После него королевская власть досталась графу Анжуйскому, только что прибывшему из страны франков по морю. Но он не был твёрд в своих суждениях и не имел успехов в правлении, тем более, что смерть Бодуэна принесла франкам беды и анархию.

Третий король Иерусалима, Фульк Анжуйский, пятидесятилетний рыжеволосый и коренастый мужчина, женившийся на Мелисанде, старшей сестре Алисы, был и вправду новичком. Причиной его прибытия стало то, что Бодуэн, как и большинство франкских князей, не имел наследника мужского пола. Вследствие более чем примитивной гигиены, а также недостаточной адаптации к условиям жизни на Востоке, западные пришельцы страдали от крайне высокой детской смертности, которая уносила в первую очередь мальчиков. Они смогли улучшить ситуацию лишь со временем, регулярно пользуясь хаммамом и прибегая к услугам арабских медиков.
Ибн аль-Каланиси имел основания для низкой оценки политических качеств наследника, прибывшего с Запада, ибо как раз в правление Фулька «несогласие между франками» стало особенно сильным. После прихода к власти, он был вынужден противостоять новому мятежу, учинённому Алисой и подавленному с большим трудом. Между тем назрел бунт и в самой Палестине. Ходили упорные слухи, обвинявшие жену Фулька, королеву Мелисанду, в любовной связи с молодым рыцарем Гюгом Пюисетом. Противостояние сторонников мужа и друзей любовника разделило франкскую элиту самым кардинальным образом, что имело следствием непрерывные дуэли и слухи об убийствах. Чувствуя угрозу своей жизни, Гюг нашёл прибежище в Аскалоне у египтян, которые, кстати, приняли его радушно. Ему даже доверили фатимидские войска, с помощью которых он овладел портом Яффа, откуда был изгнан через несколько недель.
В декабре 1132 года, когда Фульк собирал силы для возвращения Яффы, новый правитель Дамаска, молодой атабег Исмаил, сын Бури, овладел в результате внезапной атаки крепостью Баниас, которую ассасины передали франкам тремя годами ранее. Однако это отвоевание осталось единичным событием, поскольку мусульманские князья, поглощённые личными склоками, были неспособны извлечь выгоду из раздоров, сотрясавших иноземцев. Даже самого Зенги практически не было видно в Сирии. Возложив управление Алеппо на одного из помощников, он вновь был вынужден ввязаться в беспощадную войну с калифом. Но на этот раз Мустаршид, казалось, взял верх.
Султан Махмуд, союзник Зенги, умер в это время в возрасте двадцати шести лет, и внутри сельджукского клана опять, уже в который раз, разразилась война за престолонаследие. Глава правоверных воспользовался этим, чтобы поднять голову. Пообещав каждому из претендентов помолиться за него в мечети, калиф стал истинным хозяином положения. Зенги всполошился. Собрав свои войска, он отправился к Багдаду с намерением нанести аль-Мустаршиду столь же тяжкое поражение, как при их первом столкновении пять лет назад. Но калиф на этот раз встретил его во главе многих тысяч воинов около города Тикрита на Тигре, к северу от столицы Аббасидов. Отряды Зенги были разбиты наголову, и сам атабег чуть было не угодил в руки своих врагов, но в этот критический момент один человек вмешался в дело и помог ему спастись. Это был наместник Тикрита, молодой курдский военачальник с малоизвестным тогда именем Айюб. Вместо того, чтобы обрести милость калифа, доставив ему его соперника, этот воитель помог атабегу перебраться через реку, уйти от преследователей и вновь быстро утвердиться в Мосуле. Зенги никогда не забывал этого рыцарского поступка. Он поклялся хранить нерушимую дружбу со своим спасителем и его семьёй, что, по прошествии лет, определило карьеру сына Айюба, Юсуфа, более известного по его прозвищу Салахеддин или Саладин.
После победы над Зенги аль-Мустаршид оказался на вершине славы. Чтобы справиться с угрозой, турки объединились вокруг единственного сельджукского претендента Массуда, брата Махмуда. В январе 1133 года новый султан прибыл в Багдад, чтобы получить корону из рук главы правоверных. Обычно это была простая формальность, но аль-Мустаршид изменил церемонию по своему усмотрению. Ибн аль-Каланиси, наш «журналист» той эпохи, описывает эту сцену.

Имам, глава правоверных, сидел. К нему подвели султана Массуда, который воздал ему соответствующие почести. Затем калиф вручил ему одну за другой семь пышных одежд, последняя из которых была чёрной, корону, инкрустированную драгоценными камнями, браслеты и ожерелье из золота и сказал: «Получи эту милость с благодарностью и бойся Аллаха при людях и у себя дома». Султан поцеловал землю; потом он сел на приготовленную для него скамеечку. Тогда глава правоверных сказал ему: «Тот, кто не может справиться с собой, не может управлять другими». Находившийся рядом визирь, произнёс эти слова по-персидски и повторил обеты и хвалы. Потом калиф велел принести две сабли и торжественно вручил их султану вместе с двумя знамёнами, привязанными собственноручно. В конце церемонии имам аль-Мустаршид сказал: «Иди, возьми с собой то, что я дал тебе и будь в числе людей благодарных».

Даже если мы сделаем скидку на условность всего происходящего, всё равно следует признать, что аббасидский правитель щеголял своим превосходством. Он беззастенчиво попрекал турецкого султана за то, что вновь обретённое сельджукское единство в будущем станет угрозой возросшей власти калифа, но в то же время не собирался признавать Массуда законным правителем султаната. Во всяком случае, в 1133 году он продолжал мечтать о новых завоеваниях. В июне он направился во главе своих войск в направлении Мосула, всерьёз намереваясь овладеть им и тем самым покончить с Зенги. Султан Массуд не пытался разубедить его. Он даже предложил ему снова соединить Ирак и Сирию в одно государство под властью калифа; эта идея часто всплывала в последующие годы. Но после всех предложений, этот сельджукский султан помог Зенги устоять против атак калифа, который в течение трёх месяцев тщетно осаждал Мосул.
Эта неудача стала роковым поворотом в судьбе аль-Мустаршида. Оставленный большинством своих эмиров, он был разбит в июне 1135 года и пленён Массудом, который жестоко расправился с ним два месяца спустя. Главу правоверных нашли голым в его шатре с отрезанными ушами и носом; на его теле было множество ран от кинжала.
Полностью занятый этим конфликтом, Зенги, конечно, не мог непосредственно участвовать в сирийских делах. Он наверняка остался бы в Ираке, вплоть до окончательной ликвидации попытки аббасидской реставрации, если бы не получил в январе 1135 года отчаянное послание Исмаила, сына Бури и правителя Дамаска, умолявшего его прийти как можно скорее и взять город под свою власть. «Если это произойдёт с запозданием, я буду вынужден призвать франков и отдать Дамаск со всем, что в нём находится, и ответственность за кровь его жителей падёт на Имадеддина Зенги».
Исмаил, боявшийся за свою жизнь и полагавший, что убийца может поджидать его в любом углу дворца, решил покинуть свою столицу и бежать под защиту Зенги в крепость Сархад к югу от города, куда он уже перевёз свои богатства и одеяния.
Надо при этом сказать, что начало правления сына Бури казалось многообещающим. Придя к власти в 19 лет, он развил замечательную деятельность, лучшей иллюстрацией к чему явилось возвращение крепости Баниас. Он, правда, был заносчив и почти не слушал советников своего отца и дедушки Тогтекина. Но люди были готовы отнести это на счёт его молодости. Жители Дамаска не поддерживали только растущую жадность своего повелителя, который регулярно повышал подати.
Как бы то ни было, ситуация получила трагический оборот только в 1134 году, когда старый раб по имени Айба, служивший ещё Тогтекину, попытался убить своего господина. Исмаил, едва избежавший смерти, захотел выслушать признания нападавшего лично. «Если я действовал таким образом, – отвечал раб, – так это чтобы заслужить милость Аллаха, убирая таких зловредных людей, как ты. Ты угнетаешь бедных и беспомощных, ремесленников, поденщиков и крестьян. Ты не щадишь ни тружеников, ни воинов». И тут Айба стал перечислять имена всех тех, кто, как он утверждал, вместе с ним желали смерти Исмаила. Сын Бури, огорчённый до умопомрачения, решил схватить всех названных лиц и предать их смерти без всякого судебного процесса. «Ему было мало этих несправедливых казней, – рассказывает хронист Дамаска. – Питая подозрения к своему родному брату Савинджу, он подверг его самой худшей казни, доведя до смерти от голода в темнице. Его злодеяния и несправедливость не знали предела».
Исмаил, таким образом, угодил в адский круг. Каждая казнь заставляла его опасаться новой мести, и чтобы попытаться обезопасить себя, он шёл на новые убийства. Понимая, что долго так он продолжать не сможет, он решил отдать свой город Зенги и ретироваться в крепость Сархад. А между тем, жители Дамаска уже давно были единодушны в своей ненависти к правителю Алеппо, после того как тот направил Бури письмо с приглашением поучаствовать вместе с ним в экспедиции против франков. Мэтр Дамаска принял это приглашение с радостью и послал в Алеппо пятьсот всадников под началом лучших командиров в сопровождении собственного сына, уже упомянутого несчастного Савинджа. Зенги принял их с почётом, а потом велел всех разоружить и заключить в тюрьму, уведомив Бури, что если тот когда-либо осмелится ему перечить, жизнь заложников окажется в опасности. Савиндж был выпущен только через два года.
В 1135 году память об этом предательстве была ещё свежей, и когда влиятельные лица Дамаска узнали о планах Исмаила, они решили противостоять им любыми средствами. Эмиры пришли к согласию, и знатные люди, и вожаки рабов – все желали спасти свою жизнь и свой город. Группа заговорщиков решила довести ситуацию до сведения матери Исмаила, княгини Зоморрод, «Изумруд».

Она пришла в ужас, – сообщает дамасский хронист. – Она позвала своего сына и обрушилась на него с упрёками. Потом, руководствуясь желанием творить добро, она применила свою глубокую веру и свой ум, чтобы найти способ выкорчевать зло под корень и восстановить прежний покой Дамаска и его жителей. Она подошла к этому делу как человек здравомыслящий, опытный и познающий вещи в ясном сознании. Она не нашла иного противоядия от злодеяний её сына, нежели как устранить его и тем самым положить конец растущему беспорядку, в котором он был виновен.

Осуществление этого решения не заставило долго ждать себя.

Княгиня не думала ни о чём, кроме этого плана. Она дождалась момента, когда её сын оказался один, без рабов и стольников, и приказала своим слугам убить его без жалости. Сама она не выказала при этом ни сострадания, ни печали. Она велела отнести тело в то помещение дворца, где любой мог его обнаружить. Все радовались гибели Исмаила. Люди благодарили Аллаха и расточали хвалы в адрес княгини.

Неужели Зоморрод убила своего сына, чтобы помешать передаче Дамаска Зенги? По этому поводу имеются сомнения, поскольку три года спустя княгиня вышла замуж за того же самого Зенги и умоляла его занять город. Не руководствовалась она и местью за Савинджа, который был сыном другой жены Бури. Можно ли в таком случае доверять объяснению Ибн аль-Асира: Зоморрод была любовницей главного советника Исмаила и решила осуществить свой план, узнав, что её сын намерен убить её любовника и, возможно, наказать её саму?
Как бы то ни было, но княгиня лишила своего будущего мужа лёгкой добычи. 30 января 1135 года, в день убийства Исмаила, Зенги уже находился на пути в Дамаск. Неделей позже, когда его армия переправилась через Евфрат, Зоморрод посадила на трон другого своего сына Махмуда, а население активно готовилось к обороне. Невзирая на смерть Исмаила, атабег направил в Дамаск представителей, чтобы обсудить условия капитуляции. Их, конечно, приняли учтиво, но последние события изменили ситуацию. Взбешённый Зенги не пожелал уходить восвояси. Он разбил лагерь на северо-востоке города и велел разведчикам выяснить, где и как ему следует нападать. Но скоро он понял, что защитники готовы биться до конца. Во главе их стоял старый соратник Тогтекина, Муануддин Унар, опытный и настойчивый турецкий военачальник, которого Зенги потом ещё не раз встречал на своём пути. После нескольких стычек, атабег решил искать компромисс. Чтобы спасти его достоинство, руководители города оказали ему знаки почтения и чисто номинально признали его сюзеренитет.
В середине марта атабег ушёл от Дамаска. Чтобы поднять моральное состояние своих войск, пострадавшее в результате этой бесполезной кампании, он сразу отправился на север и с поразительной скоростью овладел четырьмя франкскими крепостями и среди них – печально известной Мааррой. Несмотря на эти подвиги, его престиж был подорван. Лишь через два года он смог, благодаря блестящей операции, заставить всех забыть о своём провале у Дамаска. Как ни странно, но доставил ему тогда такую возможность, сам того не желая, ни кто иной как Муануддин Унар.

Примечания автора:

Госпиталь, основанный в Дамаске в 1054 году, продолжал функционировать вплоть до 1899 года! После этого он был преобразован в школу.
Отец Зенги Ак Сонкор был правителем Алеппо до 1094 года. Будучи обвинён в предательстве Тутушем, отцом Рыдвана, он был обезглавлен. Юного Зенги тогда забрал Карбуга из Мосула, который воспитал его и дал возможность участвовать во всех своих битвах.
Княгиня Зоморрод была дочерью эмира Джавали, бывшего правителя Мосула.

Глава седьмая. Эмир среди варваров.

В июне 1137 года Зенги прибыл с внушительной осадной техникой и разбил свой лагерь посреди виноградников, окружавших Хомс, главный город центральной Сирии, который традиционно оспаривали Алеппо и Дамаск. В тот момент город был под контролем Дамаска и управлял им ни кто иной, как старый Унар. Увидев катапульты и мангонелы, установленные противником, Муануддин Унар понял, что долго обороняться он не сможет. И тогда он сообщил франкам, что намерен капитулировать. Триполитанские рыцари, не имевшие никакого желания видеть Зенги обосновавшимся в двух днях пути от их города, отправились в путь. Хитрость Унара удалась вполне: опасаясь попадания в клещи, атабег поспешно заключил перемирие со своим старым врагом и вступил в борьбу с франками, решив подвергнуть осаде их самую мощную крепость в этом регионе, Баарин. Обеспокоенные рыцари из Триполи позвали на помощь короля Фулька, который явился со своей армией. И вот под стенами Баарина, в покрытой полями и террасами долине, состоялось первое серьёзное сражение между Зенги и франками, что может показаться удивительным, если учесть, что Зенги был правителем Алеппо уже более девяти лет.
Битва была короткой, но решительной. Через несколько часов западные пришельцы, изнурённые долгим переходом и уступавшие в численности, были разгромлены наголову. Лишь король и несколько человек из его свиты сумели спастись в крепости. Фульк едва успел послать гонца в Иерусалим с просьбой о подмоге, и после этого, как рассказывает Ибн аль-Асир, «Зенги перерезал все пути и столь затруднил сообщение, что осаждённые не знали более, что происходит в их стране».
Арабам подобная блокада была не страшна. Они уже на протяжении веков пользовались для связи между городами голубиной почтой. Во время военной кампании каждая армия возила с собой голубей, принадлежавших разным мусульманским городам и крепостям. Их приучали всегда возвращаться в родное гнездо. Поэтому было достаточно привязать послание к лапке голубя и выпустить его. Тот летел быстрее любого скакуна, чтобы известить о победе, поражении или о смерти князя, чтобы попросить помощи или побудить к сопротивлению осаждённый гарнизон. По мере того, как усиливалось участие арабов в борьбе с франками, регулярная голубиная почта устанавливалась между Дамаском, Каиром, Алеппо и другими городами, и государства даже платили жалование людям, занятым выращиванием и дрессировкой этих птиц.
Именно в период своего пребывания на Востоке франки освоили голубеводство, ставшее впоследствии очень модным в их странах. Но во время осады Баарина они ещё ничего об этом способе связи не знали, чем и воспользовался Зенги. Атабег сначала усилил атаки, а потом предложил осаждённым выгодные условия капитуляции: сдачу крепости и уплату 50 тысяч динаров. В обмен на это он согласился отпустить их с миром. Фульк и его люди сдались и затем пустились наутёк, счастливые, что отделались так дёшево. «Вскоре после ухода из Баарина они повстречали сильное подкрепление, шедшее им на помощь и пожалели, что сдались». По словам Ибн аль-Асира, «всё это смогло случиться только потому, что франки были совершенно отрезаны от внешнего мира».
Зенги был особенно доволен тем, что решил дело с Баарином в свою пользу, поскольку в это время он получил крайне тревожное известие: византийский император Иоанн Комнин, унаследовавший в 1118 году трон от своего отца Алексия, находится на пути в Северную Сирию с десятками тысяч воинов. Как только уехал Фульк, атабег вскочил на коня и помчался в Алеппо. Город был взбудоражен, поскольку в прошлом всегда был желанной целью Рума. В ожидании нападения население принялось за очистку крепостных рвов, в которые в мирное время бросали по дурному обыкновению всякий мусор. Но скоро прибыли послы басилевса и успокоили Зенги: их целью является вовсе на Алеппо, а Антиохия, франкский город, от права на который Рум никогда не отказывался. И в самом деле, атабег вскоре узнал не без удовлетворения, что Антиохия осаждена и обстреливается катапультами. Оставив христиан разбираться друг с другом, Зенги вернулся, чтобы продолжить осаду Хомса, где ему опять противостоял Унар.
Однако Рум и франки помирились гораздо скорее, чем ожидалось. Чтобы успокоить басилевса, чужеземцы обещали ему отдать Антиохию; Иоанн Комнин в свою очередь обязался передать им ряд мусульманских городов Сирии. Это стало причиной начала новой захватнической войны в марте 1138 года. Ближайшими помощниками басилевса в этой войне стали два франкских вожака: новый граф Эдессы Жослен II и рыцарь по имени Раймонд, который только что возглавил княжество Антиохию, женившись на Констанце, восьмилетней девочке, дочери Боэмонда II и Алисы.
В апреле союзники предприняли осаду Шайзара, выдвинув на огневую позицию 18 катапульт и мангонел. Старый эмир Султан Ибн Мункыз, ставший правителем города ещё до начала франкской агрессии, не имел, как казалось, возможности устоять против объединённых сил Рума и франков. Согласно Ибн аль-Асиру, союзники выбрали своей целью Шайзар, «ибо надеялись, что Зенги не станет яростно защищать город, который ему не принадлежал». Но они плохо знали его. Тюркский полководец лично организовал и возглавил оборону. Сражение у Шайзара дало ему возможность как никогда ранее проявить свои удивительные способности на поприще государственной деятельности.
За несколько недель он перевернул весь Восток. Сперва он направил послов в Антиохию, где им удалось убедить наследников Данишменда начать атаку на византийские земли. Потом он послал в Багдад агентов, которые учинили там смуту, подобную той, что организовал аль-Кашаб в 1111 году, и таким образом вынудил и султана Массуда отправить войска к Шайзару. Он писал всем эмирам Сирии и Джезиры и, подкрепляя слова угрозами, требовал, чтобы они собрали все свои силы для отражения нового нападения. Армия самого атабега, сильно уступавшая противнику по численности, отказалась от лобовых атак и приняла на вооружение тактику партизанской войны, в то время как Зенги осуществлял интенсивную корреспонденцию с басилевсом и лидерами франков. Он «информировал» императора, – и притом вполне правильно – что союзники боятся его и с нетерпением ждут его ухода из Сирии. Франкам же, а именно, Жослену Эдесскому и Раймонду Антиохийскому он писал так: «Неужели вы не понимаете, что если румляне займут хоть одну крепость в Сирии, то они скоро захватят и все ваши города?» А к простым воинам, византийским и франкским, он засылал множество агентов, большей частью христиан Сирии, имевших задачу распространять деморализующие слухи о приближении огромных армий, идущих ему на помощь из Персии, Ирака и Анатолии.
Эта пропаганда приносила свои плоды, особенно среди франков. В то время как басилевс в золотом шлеме лично руководил стрельбой катапульт, сеньоры Эдессы и Антиохии сидели в шатре и без конца играли в кости. Эта игра, известная в Египте ещё в эпоху фараонов, в XII веке распространилась и на Востоке, и на Западе. Арабы называли её «аз-захр», франки приспособили это слово для обозначения не только самой игры, но и удачи в ней (hasard – случай).
Эти игры франкских князей привели басилевса Иоанна Комнина в отчаяние. Обескураженный безвольностью своих союзников и встревоженный настойчивыми слухами о прибытии мощной вспомогательной мусульманской армии, – на самом деле таковая так и не вышла из Багдада – он снял осаду Шайзара и 21 мая 1138 года отправился в Антиохию. Оттуда он ехал на коне, а за ним пешком шли Раймонд и Жослен, изображавшие его оруженосцев.
Для Зенги это была огромная победа. В арабском мире, где альянс Рума и франков вызвал сильный испуг, к атабегу теперь относились как к спасителю. Он же решил использовать свой престиж, чтобы безотлагательно решить несколько волновавших его проблем и прежде всего проблему Хомса. В конце мая, едва дождавшись окончания сражения у Шайзара, Зенги заключил любопытный союз с Дамаском: он женился на княгине Зоморрод и получил Хомс в качестве приданого. Мать-сыноубийца через три месяца прибыла со свитой к стенам Хомса, чтобы торжественно соединиться со своим новым мужем. В церемонии приняли участие представители султана и калифа Багдада, лица из Каира и даже послы императора Рума, который извлёк уроки из своих неприятностей и решил отныне поддерживать с Зенги более дружеские отношения.
Хозяин Мосула, Алеппо и всей центральной Сирии, атабег поставил перед собой цель овладеть Дамаском с помощью своей новой жены. Он надеялся, что та сумеет уговорить своего сына Махмуда отдать столицу без боя. Но княгиня медлила и прибегала к увёрткам. Не рассчитывая на неё более, Зенги расстался с ней. Но в июле 1139 года, будучи в Гарране, он получил от Зоморрод срочное послание: она сообщала ему, что Махмуд был только что убит, заколот в собственной постели тремя рабами. Княгиня умоляла мужа без промедления прибыть в Дамаск, овладеть городом и покарать убийц её сына. Атабег немедленно отправился в путь. Его совершенно не трогали слёзы его супруги, но он посчитал, что гибель Махмуда можно использовать с выгодой, дабы наконец объединить под своей эгидой всю Сирию.
Но он не принял в расчёт вездесущего Муануддина Унара, который, уступив Хомс, вернулся в Дамаск и взял в свои руки все дела города после смерти Махмуда. Ожидая нападения Зенги, Муануддин спешно разработал в качестве противодействия секретный план. Но поначалу он не стал к нему прибегать и занялся организацией обороны.
Зенги между тем не пошёл прямо на желанный город. Он начал с нападения на древний римский город Баальбек, единственный сколько-нибудь важный населённый пункт, ещё находившийся под властью Дамаска. Зенги намеревался полностью окружить сирийскую метрополию и деморализовать её защитников. В августе месяце он установил вокруг Баальбека четырнадцать мангонел, с помощью которых вёлся непрерывный обстрел в надежде овладеть городом за несколько дней и успеть после этого начать осаду Дамаска до конца лета. В Баальбек удалось войти без труда, но его цитадель, сложенная из камня древнего храма финикийского бога Ваала, сопротивлялась ещё два долгих месяца. Зенги был настолько обозлён этим, что в конце октября после капитуляции гарнизона, получившего гарантию сохранения жизни, приказал распять тридцать семь защитников крепости и содрать живьём кожу с их командира. Этот зверский акт, призванный убедить жителей Дамаска, что всякое сопротивление будет равносильно самоубийству, произвёл, однако, противоположный эффект. Прочно сплотившись вокруг Унара, население сирийской метрополии было более чем когда-либо полно решимости сражаться до конца. В любом случае приближалась зима, и Зенги не мог планировать штурм раньше весны. Унар использовал несколько месяцев передышки, чтобы доработать свой секретный план.
В апреле 1140 года атабег усилил натиск и готовил генеральное наступление. Именно этот момент и выбрал Унар, чтобы реализовать свой план: он попросил армию франков под командованием Фулька придти на помощь Дамаску. Речь шла не просто об ограниченной операции, а о заключении по всей форме союзнического договора, который мог быть продолжен и после кончины Зенги.
Унар уже в 1138 году послал в Иерусалим своего друга, хрониста Усаму Ибн Мункыза, для изучения возможности сотрудничества франков и Дамаска в борьбе с правителем Алеппо. Усама был хорошо принят и достиг принципиального соглашения. Посольская миссия была продолжена, и хронист снова отправился в Святой город уже с определёнными предложениями: франкская армия заставит Зенги уйти из Дамаска, силы двух государств объединятся в случае новой угрозы, Муануддин заплатит 20 тыс. динаров для покрытия расходов на военную операцию, и, наконец, будет предпринята совместная экспедиция под руководством Унара для освобождения крепости Баниас, находившейся с недавнего времени в руках одного из вассалов Зенги, и для передачи её королю Иерусалима. Чтобы подтвердить свои благие намерения, Дамаск предоставляет франкам заложников из семей главных лиц города.
Практически это значило жить под протекторатом франков, но население сирийской метрополии смирилось с этим. Напуганное жестокими методами атабега, оно единодушно одобрило договор, заключённый Унаром, политика которого оказалась бесспорно эффективной. Опасаясь попадания в клещи, Зенги ретировался в Баальбек, который он отдал в качестве фьефа верному человеку, Айюбу, и перед тем, как уйти со своей армией на север, пообещал отцу Саладина скоро вернуться и отомстить за неудачу. После ухода атабега Унар занял Баниас и передал его франкам в соответствии с союзническим договором. Потом он отправился в королевство Иерусалим с официальным визитом.
Его сопровождал Усама, ставший в Дамаске в некотором роде специалистом по франкским делам. К большому счастью для нас эмир-хронист не ограничился дипломатическими переговорами. Любознательность, наблюдательность и проницательность позволили ему оставить нам незабываемые описания нравов и повседневной жизни во времена франков.1

Однажды, когда я посетил Иерусалим, я вошел в мечеть аль-Акса; рядом с мечетью была еще маленькая мечеть, в которой франки устроили церковь. Когда я заходил в мечеть, а там жили храмовники – мои друзья, – они предоставляли мне маленькую мечеть, чтобы я в ней молился.
Однажды я вошел туда, произнес «Аллах велик» и начал молиться. Один франк ворвался ко мне, схватил меня, повернул лицом к востоку и крикнул: «Молись так!» К нему бросились несколько человек храмовников и оттащили его от меня, и я снова вернулся к молитве. Однако этот самый франк ускользнул от храмовников и снова бросился на меня. Он повернул меня лицом к востоку и крикнул: «Так молись!» Храмовники опять вбежали в мечеть и оттащили франка. Они извинились передо мной и сказали: «Это чужестранец, он приехал на этих днях из франкских земель и никогда не видал, чтобы кто-нибудь молился иначе, как на восток». – «Хватит уже мне молиться», – ответил я и вышел из мечети. Меня очень удивило выражение лица этого дьявола, его дрожь и то, что с ним сделалось, когда он увидел молящегося по направлению к югу.

Эмир Усама не стесняется называть тамплиеров «мои друзья», поскольку он считает, что их варварские нравы смягчились вследствие знакомства с Востоком. «Многие франки, – объясняет он, –обосновались в наших землях и подружились с мусульманами. Эти франки гораздо лучше тех, кто недавно приехал из франкских стран». Для него инцидент в мечети Аль-Акса – это «пример грубости франков». Он приводит и другие подобные примеры, почерпнутые им во время частых посещений королевского двора в Иерусалиме.

Я присутствовал в Табарии при одном из франкских праздников. Рыцари выехали из города, чтоб поиграть копьями. С ними вышли две дряхлые старухи, которых они поставили на конце площади, а на другом конце поместили кабана, которого связали и бросили на скалу. Рыцари заставили старух бежать наперегонки. С каждой из этих старух двигалось несколько всадников, которые их подгоняли. Старухи падали и подымались на каждом шагу, а рыцари хохотали. Наконец, одна из них обогнала другую и взяла этого кабана в награду.

Подобные фривольности не могли понравиться столь образованному и утончённому эмиру, каким был Усама. Но его снисходительное недовольство сменяется гримасой отвращения, когда он является свидетелем франкского правосудия.

Однажды в Набулусе, – рассказывает он, – я был свидетелем того, как привели двух франков для единоборства. Причина была та, что мусульманские разбойники захватили деревню около Набулуса. Франки заподозрили одного из крестьян и сказали: «Это он привел разбойников в деревню». Крестьянин убежал; король послал схватить его детей. Тогда он вернулся и сказал королю: «Будь ко мне справедлив и позволь мне сразиться с тем, кто сказал про меня, что я привел разбойников в деревню». И король приказал владельцу разграбленной деревни: «Приведи кого-нибудь, кто сразится с ним».
Тот отправился в свою деревню, где был один кузнец, и он взял его и сказал: «Ты будешь сражаться на поединке». Ограбленный хозяин старался уберечь своих крестьян, чтобы ни одного из них не убили, и хозяйство его не пропало бы.
Я видел того кузнеца: это был сильный юноша, но когда он шел, то часто останавливался, садился и просил чего-нибудь выпить. Другой же, который требовал поединка, был старик с твердой душой. Он произносил воинственные стихи и не думал о поединке. Виконт, правитель города, пришел на место битвы и дал каждому из сражавшихся палку и щит, а народ встал вокруг них, и они бросились друг на друга. Старик теснил кузнеца, а тот отступал, пока не оказывался прижатым к толпе. Потом старик возвращался в середину круга, и они бились до того яростно, что стали похожи на окровавленные столбы. Дело затянулось, и виконт торопил их и кричал: «Скорее!» Кузнецу помогло то, что он привык работать молотом. Старик устал, и кузнец ударил его. Старик упал спиной на свою палку, а кузнец стал над ним на колени, чтобы вырвать ему пальцами глаза, но не мог этого сделать, потому что у него из глаз текло много крови. Тогда он поднялся и так ударил его палкой по голове, что убил. На шею старика сейчас же набросили веревку, потащили его и повесили. Вот пример законов и суда франков, да проклянет их Аллах!

Такое возмущение эмира вполне естественно, поскольку для арабов XII века правосудие было делом серьёзным. Судьи и кади были очень уважаемыми лицами. Перед тем, как вынести свой приговор, они были обязаны следовать точной процедуре, зафиксированной Кораном: обвинение, судебные прения, свидетельские показания. «Божий суд», к которому часто прибегали иноземцы, казался ему мрачным фарсом. Схватка, описанная хронистом, как раз и была одной из форм такого «суда». Испытание огнём было ещё одним его видом, а ещё существовало испытание водой, которое Усама описывает с ужасом:

Они поставили громадную бочку, наполнили ее водой и укрепили над ней деревянную перекладину. Затем подозреваемого схватили, привязали за плечи к этой перекладине и бросили в бочку. Если бы этот человек был невиновен, он погрузился бы в воду, и его подняли бы с помощью этой веревки, и он не умер бы в воде. Если же он согрешил в чем-нибудь, то он не мог бы погрузиться в воду.
Когда этого юношу бросили в воду, он старался нырнуть, но не мог, и они его осудили, да проклянет их Аллах, и выжгли ему глаза.

Мнение сирийского эмира нисколько не изменилось, когда он получил представление о франкской науке. В XII веке франки очень отставали от арабов во всех областях науки и техники. Но в медицине расстояние между развитым Востоком и примитивным Западом было ещё больше. Усама наблюдает эту разницу:

Властитель аль-Мунайтыры, – рассказывает он, – написал письмо моему дяде, прося прислать врача, чтобы вылечить нескольких больных его товарищей. Дядя прислал к нему врача-христианина, которого звали Сабит. Не прошло и двадцати дней, как он вернулся обратно.
«Как ты скоро вылечил больных», – сказали мы ему. «Они привели ко мне рыцаря, – рассказывал нам врач, – на ноге у которого образовался нарыв, и женщину, больную сухоткой. Я положил рыцарю маленькую припарку, и его нарыв вскрылся и стал заживать, а женщину я велел разогреть и увлажнить ее состав. К этим больным пришел франкский врач и сказал: «Этот мусульманин ничего не понимает в лечении. Что тебе приятнее, – спросил он рыцаря, – жить с одной ногой или умереть с обеими?» – «Я хочу жить с одной ногой», – отвечал рыцарь.
«Приведите мне сильного рыцаря, – сказал врач, и принесите острый топор». Рыцарь явился с топором, и я присутствовал при этом. Врач положил ногу больного на бревно и сказал рыцарю: «Ударь по его ноге топором и отруби ее одним ударом». Рыцарь нанес удар на моих глазах, но не отрубил ноги; тогда ударил ее второй раз, мозг из костей ноги вытек, и больной тотчас же умер. Тогда врач взглянул на женщину и сказал: «В голове этой женщины дьявол, который влюбился в нее. Обрейте ей голову». Женщину обрили, и она снова стала есть обычную пищу франков – чеснок и горчицу. Ее сухотка усилилась, и врач говорил: «Дьявол вошел ей в голову». Он схватил бритву, надрезал ей кожу на голове крестом и сорвал ее с середины головы настолько, что стали видны черепные кости. Затем он натер ей голову солью, и она тут же умерла. Я спросил их: «Нужен ли я вам еще?» И они сказали: «Нет», и тогда я ушел, узнав об их врачевании кое-что такое, чего не знал раньше».2

Ошеломлённый невежеством иноземцев, Усама ещё больше поражён их нравами: «У франков нет никакого самолюбия и ревности. Бывает, что франк идет со своей женой по улице; его встречает другой человек, берет его жену за руку, отходит с ней в сторону и начинает разговаривать, а муж стоит в сторонке и ждет, пока она кончит разговор. Если же разговор затянется, муж оставляет ее с собеседником и уходит».
Эмир в замешательстве: «Посмотрите на это великое противоречие: у них нет ни ревности, ни самолюбия, но они отличаются великой доблестью, а разве доблесть не происходит от самолюбия и боязни бесславия?»
Чем больше узнаёт Усама о западных пришельцах, тем хуже становится его мнение о них. Его восхищают только их боевые достоинства. И неудивительно, что когда один из «друзей», которыми он обзавёлся среди них, рыцарь из армии короля Фулька, предложил Усаме взять его юного сына с собой в Европу, чтобы приобщить его к рыцарским правилам, эмир вежливо отклонил это предложение, подумав про себя, что он предпочёл бы, чтоб его сын «попал в плен, плен был бы для него не тяжелее, чем поездка к франкам». Запанибратство с этими иностранцами имело пределы. К тому же славное сотрудничество Дамаска и Иерусалима, предоставившее Усаме неожиданную возможность получше узнать пришельцев, оказалось краткой интермедией. Яркое событие стало началом беспощадной войны против захватчиков: в субботу 23 декабря 1144 года город Эдесса, столица первого из четырёх франкских государств на Востоке, попал в руки атабега Имадеддина Зенги.

Если падение Иерусалима в июле 1099 года ознаменовало собой успех франкского вторжения, а взятие Тира в июле 1124 года явилось завершением периода оккупации, то отвоевание Эдессы увенчало в истории арабский отпор агрессорам и стало началом долгого пути к победе.
Никто не ожидал, что с оккупацией можно покончить столь блестящим образом. Хотя Эдесса была всего лишь аванпостом франкского присутствия, её графы сумели полностью войти в местную политическую игру. Последним западным правителем города с преимущественно армянским населением был Жослен II, малорослый бородач с выступающим носом, выпученными глазами и непропорциональным телом. Он никогда не отличался ни смелостью, ни мудростью. Но подданные не презирали его, прежде всего потому, что его мать была армянкой, и поскольку ситуация в его домене вовсе не казалась критичной. Он и его соседи попеременно совершали друг на друга привычные набеги, которые столь же обычно заканчивались перемирием.
Но неожиданно всё изменилось осенью 1144 года. Благодаря ловкому военному манёвру, Зенги положил конец полувековому франкскому господству в этой части Востока и одержал победу, которая потрясла и властьимущих, и незначительных людей от Персии до далёкой страны «Альман» (Германия – И.Л.) и стало причиной нового вторжения, возглавляемого самыми великими королями франков.
Наиболее захватывающее описание завоевания Эдессы оставил нам очевидец, сирийский епископ Абуль-Фарадж Базиль, который был непосредственным участником событий. Его поведение во время сражения хорошо иллюстрирует драму восточной христианской общины, к которой он принадлежал. Когда город подвергся нападению, Абуль-Фарадж активно участвовал в его защите, но в то же время его симпатии были больше на стороне мусульманской армии, нежели на стороне его западных «покровителей», которых он оценивает не слишком высоко.

Граф Жослен, – рассказывает он, – отправился грабить берега Евфрата. Зенги узнал об этом. 30 ноября он был под стенами Эдессы. Его отряды были многочисленны как звёзды на небе. Они заполонили все земли, окружавшие город. Повсюду стояли шатры; свой шатёр атабег установил к северу от города, напротив Часовых ворот на холме, который венчала церковь Исповедников.

Хотя Эдесса располагалась в долине, взять её было нелегко, поскольку её мощная треугольная стена была прочно встроена в окружающие возвышенности. Но, как объясняет Абуль-Фарадж, «Жослен не оставил ни одного отряда. В городе были только сапожники, ткачи, торговцы шёлком, портные, священники». Оборона возглавлялась франкским епископом города, имевшего в помощниках армянского прелата и нашего хрониста, отдававшего предпочтение соглашению с атабегом.

Зенги, – рассказывает он, – постоянно обращался к осаждённым с предложениями мира, в которых говорилось: «О несчастные! Вы же видите, что всякая надежда погибла. Чего вы хотите? Чего вы ждёте? Пожалейте самих себя, ваших сыновей, ваших жён, ваши дома! Сделайте так, чтобы ваш город не был опустошён и лишён жителей!» Но в городе не было ни одного руководителя, способного проявить свою волю. На послания Зенги отвечали бестолковым бахвальством и оскорблениями.

Видя, что осаждающие начали рыть подкоп под стены, Абуль-Фарадж предложил написать Зенги письмо с просьбой о перемирии, на что франкский епископ дал своё согласие. «Написали письмо и прочитали его народу, но один безрассудный человек, торговец шёлком, протянул руки, выхватил письмо и порвал его». И всё же Зенги не переставал повторять: «Если вы хотите перемирия на несколько дней, мы согласны дать его вам, чтобы увидеть, получите ли вы помощь. Если да, то встречайте её и живите!»
Но никакой помощи не было. Хотя Жослен был скоро уведомлен о нападении на его столицу, он не осмелился меряться силами с атабегом. Он предпочёл обосноваться в Тель-Башере, ожидая, что ему на подмогу придут войска из Антиохии или Иерусалима.

Между тем тюрки вырыли основание северной стены и поместили под ней большое количество дерева в виде балок и стволов. Промежутки они заполнили нефтью, жиром и серой с тем, чтобы жар был сильнее и чтобы стена обрушилась. И потом, по команде Зенги, разожгли огонь. Глашатаи в его лагере призвали солдат готовиться к битве и к проникновению в город через брешь в стене, после того как она обрушится. Им было обещано отдать город на разграбление на три дня. Сначала загорелись нефть и сера, а затем воспламенились дерево и расплавившийся жир. Ветер дул с севера и нёс дым на защитников. Несмотря на прочность, стена закачалась и рухнула. Потеряв у пролома многих своих, тюрки ворвались в город и принялись убивать людей без разбора. В этот день погибло около шести тысяч жителей. Чтобы избежать гибели, женщины, дети и молодые люди устремились к высокой цитадели. Они нашли её ворота закрытыми по вине франкского епископа, который сказал стражникам: «Если вы не увидите моего лица, не открывайте ворота!» Это было жалкое и ужасающее зрелище: затоптанные и задохнувшиеся, ставшие одной сплошной массой, около пяти тысяч людей, а может быть и больше, погибли жестокой смертью.

Зенги пришлось лично вмешаться, чтобы остановить убийство. После этого он послал своего главного помощника к Абуль-Фараджу. «Уважаемый, – велел он сказать ему, – мы желаем, чтобы ты поклялся на кресте и евангелии, что ты и твоя община будут верны нам. Ты очень хорошо знаешь, что этот город процветал подобно столице на протяжении двухсот лет, пока им управляли арабы. Прошло пятьдесят лет, как его захватили франки, и он уже в запустении. Наш господин Имадеддин Зенги намерен обращаться с вами милостиво. Живите в мире, будьте спокойны под его властью и молитесь за его жизнь».

И действительно, – продолжает Абуль-Фарадж, – получилось так, что сирийцы и армяне вышли из крепости, и каждый вернулся домой без помех. Напротив, у франков отобрали всё, что они имели при себе: золото, серебро, священную утварь, инкрустированные кресты и множество украшений. Отделили священников и знатных людей; с них сняли одежды и отправили в цепях в Алеппо. Из остальных отобрали мастеров, которых Зенги держал при себе как пленников и заставлял каждого заниматься своим делом. Все прочие франки, около семисот, были казнены.

Узнав об отвоевании Эдессы, весь арабский мир возликовал. Зенги приписывали самые амбициозные планы. В окружении атабега беженцы из Палестины и многочисленных прибрежных городов стали поговаривать о походе на Иерусалим. Эта цель вскоре должна была стать символом борьбы с франками.
Калиф поспешил даровать герою дня почётные титулы: «аль-малик аль-мансур» («победоносный князь»), «заин-аль-ислам» («украшение ислама»), «нассир амир аль-муминин» («опора главы правоверных»). Подобно всем правителям той эпохи, Зенги гордо писал подряд все свои титулы, являвшиеся символами его могущества. В одном из своих изящных сатирических замечаний Ибн аль-Каланиси просит у читателей извинения за то, что он вынужден писать «султан такой-то», «эмир» или «атабег», не прибавляя к этим словам полные титулы. Ибо, объясняет он, начиная с X века, появилось такое изобилие почётных имён, что его текст стал бы неудобочитаемым, если бы он пожелал приводить все эти титулы. Сдержанно сожалея об эпохе первых калифов, которые довольствовались превосходным по простоте титулом «глава правоверных», хронист Дамаска приводит многочисленные примеры для иллюстрации новых нравов и в частности точно цитирует все титулы Зенги. Каждый раз при упоминании атабега Ибн аль-Каланиси следовало бы писать дословно следующее:

Эмир, генерал, великий, справедливый, помощник Бога, победитель, единственный, опора веры, краеугольный камень ислама, украшение ислама, защитник людей, член династии, поборник вероучения, величие народа, честь царей, опора султанов, победитель неверных, бунтовщиков и еретиков, командующий мусульманских армий, победоносный князь, князь князей, солнце достоинств, эмир обоих Ираков и Сирии, завоеватель Ирана, Бахлаван Джихан Альп Инассадж Котлог Тогрульбег атабег Абу-Саид Зенги Ибн Ак Сонкор, опора главы правоверных.

Но если отвлечься от помпезности, которую дерзко высмеивает дамасский хронист, эти титулы тем не менее отражают то высокое место, которое с этого времени занял Зенги в арабском мире. Франки трепетали при одном упоминании его имени. Их смятение ещё больше усилило то обстоятельство, что король Фульк умер незадолго до падения Эдессы, оставив двух малолетних детей. Его жена, принявшая регентство, отправила в страны франков послов, чтобы доставить туда известия о бедствии, которому подвергся её народ. «И тогда во всех этих землях, – говорит Ибн аль-Каланиси, – стали призывать людей к нападению на страны ислама».
Словно подтверждая опасения иноземцев, Зенги после своей победы вернулся в Сирию и заявил, что готовится к широкомасштабному наступлению на города, удерживаемые франками. Поначалу эти планы были восприняты сирийскими городами с энтузиазмом. Но мало-помалу жители Дамаска стали размышлять об истинных намерениях атабега, который остановился у Баальбека, как это уже было в 1139 году, и стал сооружать большое число осадных машин. А не собирается ли он напасть на Дамаск под видом джихада?
Тогда ещё никто не знал, что в январе 1146 года, когда, казалось, были завершены все приготовления к весенней кампании, Зенги придётся вернуться на север: его осведомители сообщили, что Жослен Эдесский вместе с его армянскими друзьями, оставшимися в городе, замышляет заговор с целью уничтожения тюркского гарнизона. После победного вступления в город атабег взял ситуацию в свои руки, казнил сторонников графа и, чтобы усилить противников франков внутри города, поселил в Эдессе три сотни еврейских семей, чья непреходящая поддержка была ему обеспечена.
Это тревожное событие привело Зенги к мысли, что лучше отказаться, хотя бы на время, от расширения своего домена и постараться укрепить его. К примеру, на большой дороге из Алеппо в Мосул обосновался некий арабский эмир, контролировавший сильную крепость Джаабар, расположенную на Евфрате, и не желавший признавать власть атабега. Поскольку его непокорность могла стать безнаказанной угрозой для сообщения между двумя столицами, Зенги в июне 1146 года отправился осаждать Джаабар. Он надеялся овладеть им за несколько дней, но предприятие оказалось намного труднее, чем ожидалось. Прошло три долгих месяца, а сопротивление осаждённых не ослабевало.
Однажды сентябрьской ночью атабег лёг спать, предварительно употребив большое количество алкоголя. Неожиданно его разбудил шум внутри шатра. Открыв глаза, он увидел одного из своих евнухов, некоего Яранкаша, франка по происхождению, который пил вино из его собственного кубка, что вызвало ярость атабега, пообещавшего сурово наказать виновного на следующий день. Опасаясь гнева своего господина, Яранкаш дождался, когда тот заснул, изрешетил его ударами кинжала и бежал в Джаабар, где его усыпали подарками.
Зенги умер не сразу. Когда он лежал в полубессознательном состоянии, в шатёр вошёл один из его приближенных. Ибн аль-Асир передаёт его слова:

Увидев меня, атабег подумал, что я пришёл прикончить его, и знаком попросил у меня пощады. Я же в смятении упал на колени и спросил его: «Господин, кто сделал это с тобой?» Но он не смог мне ответить и испустил дух. Да сжалится над ним Аллах!

Трагическая смерть Зенги, случившаяся внезапно вскоре после его триумфа, произвела на современников сильное впечатление. Ибн аль-Каланиси комментирует это событие стихами:

Утро увидело его распростёртым на постели,
Где его зарезал его евнух.
И хотя он спал посреди отважной армии,
Защищённый её храбрецами и их саблями,
Он погиб, и ему не помогли ни богатства, ни власть,
Его сокровища стали добычей других.
Их поделили его сыновья и его противники,
И после его гибели, его враги поднялись, держа меч,
Которым они не смели размахивать, пока он был жив.

Действительно, смерть Зенги стала концом всего. Его солдаты, ещё недавно столь дисциплинированные, превратились в орду необузданных грабителей. Его богатство, его оружие и даже его личные деяния исчезли в мгновение ока. Потом его армия стала распадаться. Эмиры один за другим собирали своих людей и старались овладеть какой-нибудь крепостью и переждать в безопасном месте ход событий.
Когда Муануддин Унар узнал о смерти своего противника, он немедленно покинул Дамаск во главе своих отрядов, овладел Баальбеком и за несколько недель восстановил сюзеренитет над всей центральной Сирией. Раймонд Антиохийский возобновил, казалось, уже забытую традицию и совершил рейд до самых стен Алеппо. Жослен затеял новые интриги, чтобы вернуть Эдессу.
Эпопея могучего государства, основанного Зенги, казалась завершённой. На самом деле, она только-только начиналась.

Примечания автора:

Родившийся в 1095 году, через два года после франкского вторжения в Сирию, и умерший в 1188 году, через год после отвоевания Иерусалима, эмир Усама Ибн Мункыз занимает важное место среди арабских свидетелей крестовых походов. Писатель, дипломат, политик, он лично знал Нуреддина, Саладина, Муануддина Унара, короля Фулька и многих других. Амбициозный интриган и заговорщик, он был обвинён в том, что велел убить фатимидского калифа и египетского визиря, желая поставить на их место дядю Султана и даже своего друга Муануддина. В любом случае это был чрезвычайно образованный человек, обладавший проницательной наблюдательностью и глубоким чувством юмора. Главное произведение Усамы, его «Автобиография», была опубликована в Париже в 1893 году на средства А. Деранбура. Это оригинальное издание, объединяющее арабский текст и его французский перевод, перемежаемый парафразами и цитатами, а также множеством примечаний об Усаме, его эпохе и его взаимоотношениях с франками.
Относительно рассказа о сражении у Эдессы см.: J.-B. Chabot. Un episode de l’histoire des croisades. Geuthner, Paris, 1924.

Примечания переводчика:

1 Перевод приводится по изданию: Усама ибн Мункыз. Книга назидания. Пер. М.А. Салье под ред. и с примеч. И.Ю. Крачковского М.: «Восточная литература», 1958.
2 Однако Усама приводит также примеры успешного лечения:
Был я свидетелем и противоположного этому в отношении врачевания. У франкского короля был казначей из рыцарей по имени Барнад, да проклянет его Аллах, один из самых проклятых и отвратительных франков. Лошадь лягнула его в ногу, и с ногой приключилась какая-то болезнь; на ней образовались раны в четырнадцати местах, и как только рана закрывалась в одном месте, она открывалась в другом. Я молил Аллаха, чтобы он погиб, но к нему пришел франкский врач, который снял с его ноги пластыри и стал обмывать ее крепким уксусом. Его раны затянулись, больной выздоровел и поднялся, подобный дьяволу.
Еще удивительный пример их врачевания. У нас в Шейзаре был ремесленник по имени Абу-ль-Фатх. У его сына образовалась на шее свинка, и каждый раз, когда болячка проходила в одном месте, она открывалась в другом. Абу-ль-Фатх поехал в Антиохию по какому-то делу и взял сына с собой. Один франк, увидев его, спросил о нем, и Абу-ль-Фатх ответил: “Это мой сын”. — “Поклянись мне твоей верой, — сказал ему франк, — что, если я опишу тебе лекарство, которое вылечит его, ты не будешь брать ни с кого платы за лечение этим лекарством. В таком случае я укажу тебе лекарство, которое его вылечит”.
Абу-ль-Фатх поклялся, и рыцарь сказал ему: “Возьми нетолченого ушнана, сожги его, смешай с прованским маслом и крепким уксусом и смазывай этой смесью твоего сына, пока она не разъест болячку. Затем возьми пережженного олова, прибавь к нему жира и также помажь им болячки. Это лекарство вылечит твоего сына”. Абу-ль-Фатх намазал своего сына этим составом, и тот выздоровел. Раны затянулись, и он стал таким же здоровым, как и прежде. Я советовал применять это лекарство всякому, кто заболевал такой болезнью. Оно приносило пользу, и страдания больных прекращались.