Тагай Мурад — трагически неуслышанный прозаик. Точнее — недорасслышанный: узбекскому читателю он хорошо знаком. Но — не было переводов; безумно тяжело (хотя и безумно увлекательно) переводить его. Проза с внутренним поэтическим дыханием; реалистическое письмо, подсвеченное пластом некнижного, живого фольклора; тончайшая психология, яркие, колоритные типы… Проза, заставляющая вспомнить Шукшина, Айтматова, Думбадзе, но при этом совершенно самобытная. Надеюсь, несправедливость будет исправлена и Тагай Мурад зазвучит по-русски.

Тагай МУРАД
ТАРЛАН
Перевод с узбекского Германа Власова и Вадима Муратханова.

51

Переступил было порог, только просунул голову внутрь — и чуть не задохнулся. Чайхана была набита битком. Духота. Даже на деревянном помосте снаружи полно народу. Если пересчитать — человек сто наберется. Я прислонил мешок к столбу помоста. Поискал, где сесть. Один человек ушел, место осводобилось. Я попросил соседа сказать, что место занято. Принес чай, лепешку. Прошел на другую сторону улицы, к рыбной лавке. Усатый человек жарил рыбу в большом котле. Я встал в очередь, купил два кило рыбы. Сел и принялся за еду. Рыба оказалась костистая, и я разозлился.

В это время в углу топчана появились два милиционера. У меня сразу пропал аппетит. Глаза б мои не смотрели! Я повернулся к ним спиной. Неужели те самые? — с опаской вспомнил я и присмотрелся. Нет, другие.

52

Тут раздался голос:

— Держи вора, держи!

Из плотной толпы в воротах базара выскочил парнишка. Его нагонял человек в полосатом чапане. Парень бросился через улицу. А сверху, наперерез ему, во весь дух мчалась красная машина. Машина с визгом затормозила. Парнишка кинулся в противоположную сторону. Шлепнулся в арык с темной водой. Весь вымазался в грязи. Гнавшийся за ним мужчина обежал машину. Обеими руками схватил парня сзади за вымазанный воротник. Тот попытался вырваться из рук мужчины в чапане, но не смог. Мужчина сбил парня на землю, ударив по ногам.

— Отдавай деньги! Где деньги?!

— Это не я.

— Ты! Ведь это твою руку поймал я в своем кармане! Отдавай по-хорошему, а не то покажу тебе твою мать из самого Учкургана!

— Говорю же, что не я!

— Тогда я сам найду. Вытяни руки! Вот этот карман покажи!

Народ вышел из чайханы поглазеть. Прохожие тоже останавливались. Зевак собралось видимо-невидимо. Я смотрел, стоя на топчане. Мужчина в полосатом чапане шарил в карманах парня. Сунув руку ему подмышку, вытащил пачку денег. Ткнул их парню в лицо.

— А это что? Калым за твою мать?

Парень втянул голову в плечи, грязными ладонями закрыл лицо. Мужчина с размаху ударил его в висок. Парнишка снова плюхнулся в грязную воду. Мужчина в полосатом чапане, взяв парня за шкирку, потащил его вдоль арыка.

— Я тебе покажу, как шарить по карманам! А ну идем в милицию!

Парнишка уперся ногами, дернулся назад.

Тут из толпы выскочили два рослых парня. У обоих волосы до плеч. Обтягивающая одежда. Подошва на ботинках толстенная, как копыта у коня. Подошли к человеку в полосатом чапане. Один из них схватил его за локоть. Тот выпустил из рук парня и обернулся. И тут же получил точно рассчитанный удар в лицо от второго детины. Мужчина в чапане оказался человеком крепким. Не упал, а только пошатнулся. Теперь удар нанес первый верзила.

Толпа подбадривала дерущихся:

— Ну, дай ему в нос!

— Бей! На кой черт церемониться, когда есть кулаки!

Мужчина в чапане с размаху ударил одного из противников. Парень грохнулся на землю. Второй обошел мужчину сзади и пнул в бок. Тот согнулся.

Толпа подзадоривала:

— Бей по голове!

В это мгновение маленькая черная собачонка с визгом вцепилась в ногу одного из парней. Тот схватился за ногу. Вслед за собакой появился торговец рыбой. Ругаясь, отогнал собачонку.

Грохнувшийся было наземь парень вскочил и ударил мужчину ногой в живот. Пнул его и тот, измазанный грязью. Мужчина в чапане сморщился и, хватаясь то за живот, то за бок, опустился на колени.

Я возмутился и обратился к сидевшим позади милиционерам:

— Вмешайтесь, ведь убьют его сейчас!

Один из них равнодушно махнул рукой:

— Это нас не касается. Это не наш участок. Наш — в районе винзавода.

Толпа подвела итог:

— Все, нокдаун!

Но нет, этим дело не кончилось. Мужчина в чапане, сидевший на корточках, вскочил на ноги. Ударил головой в лицо того, что пнул его в бок. Парень закрыл лицо руками и согнулся. Сквозь пальцы сочилась кровь. Тогда второй парень, взяв в ладонь что-то черное, ударил мужчину в чапане по лбу.

— Ох, умираю! — застонал тот.

Со лба у него текла кровь, глаза закрылись, он попятился назад. Когда, казалось, что он вот-вот упадет, один из парней, подскочив, пнул его в грудь. Мужчина опал на землю, как осенний листок, и затих. Двое начали бить его ногами. Подошел и тот, кто получил в лицо, и втроем они стали избивать лежавшего на земле мужчину.

Я обернулся, а милиционеров и след простыл. Огляделся вокруг, а они потихоньку выходят из чайханы.

У меня внутри все защемило. Я сорвался с топчана и, растолкав толпу, протиснулся в середину. Схватил одного из парней за плечи, отшвырнул его прочь! Другому вцепился в волосы и оттащил в сторону.

— У-у, совесть потеряли, набросились на одного, слабого! Ведь убьете!

Тот, кому я вцепился в волосы, пнул меня в пах. Я опешил и локтем двинул его по морде. Тут засигналила машина. Зеваки, стоявшие возле арыка, посторонились. Это оказалась машина «скорой помощи». Сидевший внутри человек в белом халате поверх очков посмотрел на лежащего в крови мужчину.

— Что с ним случилось?

Мне стало так обидно, что я заплакал.

— Разве не видите этого беднягу? Они втроем, а он один!

— Понятно. Пить надо меньше, а не радоваться, что воскресенье наступило!

— Заберите его скорее, брат, умрет ведь.

— Поступила заявка, мы едем по вызову. Вызывайте другую машину. Трогай, поехали!

Не в силах больше сдерживать слезы, я заплакал, прикрывая лицо рукавами халата. Обратился к толпе:

— Эх, братья, разве хорошо будет, если бедный человек так и помрет? Дома у него наверняка и дети, и семья!

Кто-то подал голос:

— Видать, ваш знакомый. Увозите поскорее.

Я взмолился перед хозяином маленькой легковушки, что стояла на улице. Тот согласился. С трудом дотащил до машины мужчину в чапане. Какой-то парень подскочил к машине. Я высунулся из окна, подумав: не сын ли это пострадавшего? Но тот спросил у зевак:

— Что здесь произошло?

— Замечательное было представление! Трое одного так отделали! Трах-тара-рах! Нокдаун!

53

Мы повезли мужчину в чапане в больницу. Его не приняли. Женщина в белом халате сказала:

— Это судебное дело.

Позвонила в милицию.

Приехал милиционер, осмотрел мужчину в чапане, сфотографировал его, составил протокол. Потом опросил меня. Я рассказал о себе, милиционер записал. После этого спросил, что случилось. Я обрисовал все точь-в-точь как было. Милиционер записал.

— Пока свободны. Потом вызовем через участкового.

Хозяину машины я протянул три рубля. Он не взял.

54

Вернулся я в чайхану, а мешка моего нет. Спросил у чайханщика.

— Нет, — говорит, — не видел. Как там ваш друг в полосатом чапане?

— Отвезли, кое-как место нашли, — сказал я ему.

— Так-так…

Чайханщик нахмурился, вытер руки и приготовился читать поминальную молитву.

— Умер, значит? Ой, бедняга…

— Нет, в больнице место нашли.

— А-а… Ну так бы и сказали.

Я снова пошел на базар, купил гостинцев. Завязав все это в поясной платок, подошел к Тарлану. Подвесил узел на луку седла. Отдал рубль старику, сидящему возле ворот базара, и отправился домой.

Мне казалось, я упал с луны и только сегодня узнал, что такое жизнь.

55

Что ты будешь делать! Бывают, оказывается, и такие дни, когда, шагая вперед, мы пятимся назад. Все, что ни задумаем, совершается против нашей воли. Те, кого зовем удачливыми, с нами не здороваются. Даже последний кусок изо рта позволяем выхватить.

Братья мои!

Если суждено — счастье улыбается нам даже из дальних стран. Если нет — оно оставляет нас навеки.

Так и случилось на скачках, устроенных налоговиком Хуррамом. Я никак не мог протиснуться в середину круга, а когда мне это удалось — не сумел поднять улак. Если и поднимал — его вырывали или я ронял его наземь. Даже когда туша оказалась под коленом — и тут прозевал.

Братья мои, богатство и труд не всегда рука об руку ходят.

Тарлан недоумевал на мой счет, а я — на его. Так сделаю — не выходит, по-другому — тоже не получается. Хотел даже уехать под предлогом того, что туша воняет. Но черт дернул остаться. Стегая плеткой Тарлана, погнал его к сгрудившимся всадникам. Коней полным-полно. Подбрось шапку к небу — не упадет на землю. Растолкав наездников, я подобрался к улаку. Попытался добыть его во что бы то ни стало. Не смог дотянуться. Да и кони не давали схватить тушу. Сквозь густую пыль различил, как чья-то рука схватила улак. Тут Тарлан правой ногой наступил на тушу. Он сделал это неслучайно. Видел и знал, что делает. Не захотел отдавать улак. Я понял, что надоело Тарлану топтаться без толку вокруг улака. Он жаждал борьбы!

Я закусил рукоятку плетки. Шлепнул Тарлана по крупу. Тарлан, мотая головой, заставил расступиться окружавших его коней. Расчистил место вокруг. Потом подогнул передние ноги. Присел на них перед улаком. С трудом разлепив глаза в густой пыли, я вцепился в улак обеими руками. Увидев, что туша у меня, Тарлан вскочил. И не пошел вперед, где нас поджидало несметное множество лошадей, — а попятился назад. Выбрался из гущи. А когда мы оказались на свободе, он развернулся к цели. Помчался вихрем. Увидевшие — увидели, не увидевшие — пусть жалеют!

Тарлан приблизился к краю темной ямы. Разжав колено, я выпустил тушу. Но голоса распорядителя почему-то не услышал. Обернувшись, с досадой ударил себя по колену: улак лежал на краю ямы, а не на дне!

С досады я решил обидеться. С таким расчетом, чтобы услышали все, и особенно распорядитель, я крикнул:

— Мы уезжаем! Нам когда-нибудь вообще давали награду по справедливости?

И пустился в путь, с силой стегнув Тарлана. Поехали, Тарлан, такие бедолаги, как мы, людям неинтересны! Едем, Тарлан, ведь голова у нас — плешивая! Нам, плешивым, награда не полагается!

Оглянулся. Надеялся, что друзья-односельчане вернут нас. Придержал Тарлана. Опять обернулся. Хоть бы одна душа за нами поскакала! Проехал мимо людей, сидевших на дувале. Может, кто из них попросит вернуться. Мимо стольких людей проехал, и хоть бы кто словом обмолвился! Не спросили даже: «Куда путь держишь, Зиядулла-наездник?» А еще людьми называются! Да ну их всех!

Теперь я обиделся и на зрителей. Ну и сидите здесь, как слепые, а я отправлюсь домой и с удовольствием растянусь на постели, сказал я себе.

Поехал по улице, которая вела в кишлак. Остановился возле пересекавшего улицу арыка. Тарлан потянулся к воде. Я не дал ему попить. Привязал к концу палки, торчавшей из-под крыши дома Шакиркула. Отряхнул от пыли одежду. Умыл лицо. Попил воды, зачерпывая ее ладонями. Со вздохом уставился на арык.

На глаза мне попался мальчуган. Он сидел у арыка, макал лепешку в воду и ел. Пригляделся, а штанишки у него мокрые.

— Чей ты, сынок?

— Моего отца.

— А кто твой отец?

— Шакиркул.

— Вот как! И как зовут? Карим? Молодец! Штанишки-то у тебя мокрые, Каримбай?

— Мама на свадьбе.

— Вот оно что! А сам, значит, переодеваться не научился. А мы вот со скачек едем. Нет больше справедливости на скачках, Каримбай. Выигрывают только свои.

— Скачки уже закончились?

— Нет, еще идут.

— Тогда езжайте туда.

Я насторожился. Внимательно посмотрел на мальчугана.

— Вы что-то сказали, Каримбай?

— Вы ведь попили воды.

— Да, Каримбай, попил. Но что мне теперь прикажете делать, Каримбай?

— Езжайте на скачки.

— Я вроде как решил не возвращаться, Каримбай. Нет больше справедливости для нашего брата.

— Если сейчас не поедете — скачки кончатся.

— Ну, так и быть, уговорили, Каримбай. Ехать так ехать, будь по-вашему.

Отвязал Тарлана, оседлал.

— Я возвращаюсь, Каримбай. Не могу отказать в вашей просьбе. А так бы ни в жизнь не вернулся.

На обратном пути я все еще злился на зрителей. Сердито глянув на них, сказал про себя: «И вы еще называете себя людьми? Один Каримбай оказался человеком».

Я встал в стороне от сгрудившихся всадников. Распорядитель бросил на меня взгляд, что-то сказал стоявшим рядом наездникам. Мол, как собака: сам ушел, сам вернулся. Я уверен, что так он и сказал. И другие так же сказали. Что я им должен был ответить? Что Каримбай меня вернул? А вдруг спросят: какой-такой Каримбай? Сын Шакиркула в мокрых штанишках? Э, кто будет разбираться! Скажу: учитель Карим вернул.

Односельчанину Самаду я громко, чтобы все слышали, сказал:

— На обратном пути Каримбай схватил за поводья. Все не мог успокоиться: вернитесь да вернитесь. И такая мольба была у него в глазах, что не смог ему отказать.

56

Отара рассыпалась по горным склонам. Пока ее собирал, уже стемнело. Домой вернулся в сумерках. Выяснилось, что наш участковый оставил какой-то клочок бумаги. Завтра в десять утра мне нужно быть в милиции. Зашел в дом напарника и извинился. Попросил его завтра попасти овец одному. Сказал, что вышло неотложное дело и я отработаю в другой день.

Спозаранку вдвоем с Тарланом отправились в город. Привязал Тарлана у входа в милицию, вошел в комнату. Вытащил из-за пазухи бумажку, показал милиционеру, сидевшему у двери. Он провел меня в комнату с обитой кожей дверью. Сидевший в глубине молодой человек встал и вежливо меня пригласил. Представился: капитан Рузиев. Милиционер, который привел меня сюда, вышел. Капитан-начальник кончиком своей ручки указал мне на стул. Я сел. Начальник порылся в бумагах.

— Значит, фамилия ваша Курбанов, верно? Почему опаздываете, брат? Время-то уже двенадцать.

— По правде говоря, капитан-начальник, ехал я сюда со скоростью Тарлана.

— Вот как? И кто этот ваш Тарлан?

— Это наш конь, капитан-начальник.

— Ах вот оно что! Выходит, вы на коне приехали, когда столько техники вокруг?

— А то как же! Техника — это не для нас, капитан-начальник. Я не выношу запаха бензина.

— Значит так, ака. Мы бандитов ищем. Устроили очную ставку пострадавшего и подозреваемых. Он показал, это не те люди. А вы не пришли. Придется вызвать вас еще раз.

Мы с Тарланом вернулись в кишлак.

57

Вечером, когда смотрел телевизор, пришел Рихсиев. Он лег, подмяв под локоть подушку.

— Ну что, товарищ Курбанов? Слушали доклад, который я читал по радиоузлу?

— Нет, а когда читали?

— Ну вот тебе раз, ведь только что и читал. Двадцать минут и сорок секунд!

— Я смотрел телевизор. А на какую тему читали доклад?

— О международных событиях.

— Вот как! И какие же новости в мире?

— Международные дела никудышные, товарищ Курбанов, совсем никудышные. Ситуация все обостряется и обостряется. Страны НАТО размещают в Западной Европе крылатые ракеты. В Сальвадоре идут кровавые сражения, обстановка в Никарагуа сложная. Туго приходится народу Палестины. И всему виной — империалисты США, товарищ Курбанов. Империализм замышляет провокации. К примеру, империалисты США организовали в Польше провокационно-диверсионные группы. Отравили народы идеологически, вот. Порешили с корнем уничтожить в Польше социалистическое общество. Однако злодейские планы империалистов разоблачили. ПОРП отстояла социализм…

Ни единого слова из его рассказа я не понял. Смотрел в телевизор, а ему кивал головой: мол, да, да…

58

Через два дня участковый снова принес бумагу. И снова ранним утром мы с Тарланом отправились в путь. На этот раз торопились и прибыли вовремя. Капитан-начальник возил четырех подростков в больницу, устроил им очную ставку с мужчиной в полосатом халате. Потом устроил очную ставку со мной.

— Не те, — помотал я головой. — Волосы у них были длинные-длинные.

Капитан-начальник рассмеялся.

— А не припомните ли, ака, не было у них на лице повреждений?

— А то как же! Настоящая рана была на лице, капитан-начальник.

— И какая же рана?

— У обоих лица были в крови. Ведь мужчина в полосатом халате бил их по головам.

— Вот как? Что ж вы раньше об этом не сказали, ака? Это меняет дело.

— И потом, у самого младшего одежда была в грязи, капитан-начальник.

Капитан-начальник начал быстро писать. Мотнув головой, засмеялся. Почему он засмеялся — я так и не понял.

— Скажите, ака, знаете ли вы хотя бы одного человека, кто был свидетелем этого происшествия?

— Может, я и преувеличиваю, капитан-начальник, но там было больше ста человек. Как я мог узнать кого-то из них? Там было даже два милиционера.

— Как вы сказали? Два милиционера? В самом деле?

— Так и есть, капитан-начальник. Сидели прямо за моей спиной и пили чай.

— И они тоже всё видели?

— А то как же! Видели от начала до конца, капитан-начальник!

— Вот оно что!

Капитан-начальник вытащил из железного сундука одну большую толстую бумагу и развернул ее. На бумаге было наклеено видимо-невидимо фотографий.

— Посмотрите, ака, нет ли среди них тех, кого вы видели.

Я разглядывал фотографии, водя по ним пальцем. Наконец узнал одного из них. Ткнул в его лоб пальцем.

— Вот он, тот самый!

Капитан-начальник посмотрел, наклонившись, и покачал головой. Сложил фотографии и засунул в сундук. Вышел и снова вернулся.

— Вы, ака, побудьте пока вон в той комнате. Я сам вас позову.

Я вошел в соседнюю комнату и сел. Это была комната без двери. Капитан-начальник опустил бархатную занавеску. Кто-то спросил: «Можно?» Капитан-начальник стал задавать вопросы.

— Итак, где вы были двадцать четвертого января, в воскресенье часов в двенадцать?

— В каком январе? Январе этого года? На участке был.

— А нельзя ли поконкретнее?

— Вел наблюдение вокруг винзавода.

— Так, значит, вы были в районе завода?

— Да.

— И вам ничего не известно о происшествии в этот день у чайханы?

— Что за происшествие?

— Там была драка.

— Хоть убейте — ничего об этом не знаю!

— Хорошо. Подойдите сюда, ака.

Я вышел к ним. Парень, стоящий передо мной, точно был одним из тех милиционеров, которые пили чай за моей спиной.

Увидев меня, он побледнел.

Капитан-начальник показал ему на меня.

— А этого человека вы когда-нибудь видели?

Тот посмотрел на меня пристально и пожал плечами.

— Не припомню.

Я чуть было не рассмеялся. Потом напомнил ему о случае у чайханы.

Тот глядел в потолок и долго вспоминал. Затем вдруг приставил указательный палец ко лбу.

— Ну да, точно! Теперь вспомнил. Я шел к своему участку мимо этого места. Там еще на улице собралось много людей. Я и подумал: должно быть, торгуют чем-нибудь.

— Ну и ну! Ведь мы с вами еще разговаривали, брат. И я вам…

— Со мной говорили? Быть этого не может! Ложь! У вас ведь борода — думайте, прежде чем говорить. Вы спутали меня с другим человеком.

Капитан-начальник посмотрел на меня:

— Слышали? Он говорит, что там не был.

От удивления я даже схватился за ворот:

— О, Всевышний!

— Так, вы свободны Кадыров. Может, еще кого вспомните, ака?

— А то как же! И чайханщик все видел.

— Чайханщик? А еще?

— Еще видел продавец жареной рыбы.

— Так, продавец жареной рыбы. На сегодня все, ака. Об остальном поговорим в другой раз.

59

Когда в следующий раз прислали бумагу, я не поехал. Была причина — умерла бабушка Доно. Пошел на похороны. Старуху завернули в саван, поплакали, похоронили.

Я в мрачном настроении лежал дома, когда нежданно-негаданно явился Рихсиев. Сказал жене, чтобы подала чай.

— Что это вы не в духе, товарищ Курбанов?

— Бабушку Доно отнесли.

— Куда вы ее отнесли?

Тут я понял, что он не был на кладбище.

— Я говорю, что умерла бабушка Доно.

— А, стало быть, ее похоронили. Вы сказали «отнесли», вот я и решил, что отнесли какую-нибудь вещь.

Я отвернулся и закрыл глаза. Не смог сдержаться. Повернулся обратно. Впервые в жизни я решил дать Рихсиеву мудрый совет:

— Рихсиев-ака, вы человек образованный, знаете все новости в мире. Не мне вас учить. Никогда не отрывайтесь от народа, ака. И особенно — в двух случаях. Во-первых, на свадьбе. Засучив рукава, подобрав полы, послужите людям, чтобы свадьба прошла весело, радостно. Свадьба — она для всех, да. И во-вторых — будьте с народом во время траура. Горюя и плача, разделите горе людей. Горе, причиненное смертью, человек в одиночку перенести не сможет. Одному это не по силам. Не оставляйте человека одного, разделите с ним его печаль. Именно в этих двух случаях человек и проявляет свою сущность.

— Но я не знаю такой старухи. Кто она? На каких должностях работала?

— Она — человек, как и все мы. Бедная старушка. Всю жизнь проработала в колхозе. Под старость трудилась сторожем в магазине. У бедняжки Доно не было ни сына, ни дочери. Некому было о ней поплакать. Мы сами ее оплакивали, называя ее нашей тетушкой и бабушкой. Мы ее и хоронили. Народ ее похоронил.

— Я что-то слышал краем уха. Когда шел в школу на урок, люди говорили, что кто-то умер. Не придал этому значения.

— В этом все и дело. Вот почему на похоронах было так мало людей. С кладбища я вернулся расстроенный. «Неужели такова теперь стала цена человеку?» — спросил я себя. Рихсиев-ака, придет день, когда и мы с вами уйдем. Смерть ждет каждого из нас. И если в такой день мы не пригодимся друг другу — зачем тогда мы живем?

Рихсиев слушал меня, раскрыв рот.

— Разве обязательно идти всем, товарищ Курбанов? Да хватит и четырех человек из родственников. Поднимут носилки с четырех сторон и понесут. Больше четырех человек не нужно. А впрочем, пусть будет шестеро. Двое будут могилу копать.

— Рихсиев-ака, человек не собака, чтобы, волоча его за ногу, выбросить в яму. Человек на то и зовется человеком. Разве есть существо величественнее, чем человек?

Рихсиев слушал меня, раскрыв рот.

— Да ладно, подумаешь: какая-то там старушка. Всего-навсего сторожиха! Вот если бы она была личностью, имевшей большое международное или, по крайней мере, местное значение; если бы мы стояли в почетном карауле, повязав на руку черную повязку; носили бы траур, речь могли бы произнести…

— Рихсиев-ака, больших или маленьких людей не бывает. Все — люди. Хороший ли человек, плохой — живет он одну жизнь. Он жил так, как мог; делал то, что было в его силах, и считал себя человеком. Встречался с нами лицом к лицу, плечом к плечу, жил с нами в одно время. Когда человек уходит безвозвратно, тот, кто не проводит его, разве может считаться человеком?

— Смерть старушек, товарищ Курбанов, — дело местного значения. Большой важности не имеет. Вон сколько трагедий разыгрывается на международной арене… Иранский шах Пехлеви, оказывается, дал тайный приказ сжечь кинотеатр. В нем было пятьсот человек. Вот что такое настоящая трагедия. Ужас! Я выражаю иранскому народу глубокое соболезнование. Я встревожен международным положением, товарищ Курбанов. Очень озабочен! Международная обстановка с каждым днем обостряется все сильнее…

60

Наутро к нам пришел участковый. Не поздоровавшись, встал, заложив руки за спину, у порога и начал выговаривать:

— Вам что, советские органы — игрушка?

— Что мы такого сделали?

— Почему не явились в назначенное время?

Я взорвался:

— Не захотел идти и все тут! С женой в кино ходил! Понятно?

— Залезайте в машину!

Удивившись, я выглянул через дувал на улицу, а возле наших ворот — милицейская машина. Желтая. Мне стало не по себе.

— Участковый, брат, так не годится. Убери поскорее свою машину! Не дай Бог никому, чтобы у его ворот стояла «скорая помощь» или милицейская машина. Уезжай скорее, брат, пока никто не увидел!

— Будет вам, нечего философствовать.

— Вот я перед тобой. Хочешь — стреляй, а в милицейскую машину не сяду! Уж если есть такая нужда — поеду на автобусе.

— Тогда чтоб живо следом за мной приехали!

Они уехали. Я с тревогой выглянул через забор на улицу: не увидел ли кто милицейской машины? Хвала Всевышнему, людей на улице не было.

61

Я отправился в райцентр на автобусе. В дороге меня укачало. Пришел в милицию, открыл обитую кожей дверь. Капитану-начальнику рассказал о бабушке Доно. Тот покачал головой, выразил соболезнование.

В комнату вошел милиционер. Подошел к капитану-начальнику.

— Некоторые, товарищ капитан, указывают на Мумина — того, что с улицы Коммунизма.

— И где этот парень?

— Не видать нигде. Я аккуратно расспросил соседей. Говорят, лежит дома, лицо разбитое мазями мажет.

— Ясно. Глядите мне в оба, чтобы чего не пронюхал. Доставите, когда скажу. А сейчас приведите чайханщика и продавца рыбы.

Спустя некоторое время милиционер вернулся.

— Привел, товарищ капитан. Пусть войдут?

— Введите.

На пороге появились чайханщик и продавец рыбы. Чайханщик согнулся и поздоровался. Капитан-начальник, указывая карандашом на чайханщика, сказал:

— Сначала войдите вы. А вы — подождите в коридоре.

Чайханщик хотел поздороваться с капитаном-начальником за руку. Прижал руки к груди и засеменил по ковру. Капитан-начальник, не поднимая головы, карандашом указал чайханщику на стул. В замешательстве чайханщик чуть было не схватился обеими руками за карандаш. Потом отдернул руки и сел туда, куда ему показали. Прямо напротив меня. Кивнул мне. Капитан-начальник просмотрел кипу бумаг. Повернулся к чайханщику. Записал его имя и фамилию.

— А теперь расскажите о драке, которая произошла в вашей чайхане, Саттаров-ака.

— Какой драке?

— О драке, происшедшей двадцать четвертого января.

— Что еще за драка? Уж не сон ли это? Ах, да, вспомнил! История эта произошла не в нашей чайхане, а на улице, капитан-ука8 .

— Точнее, возле вашей чайханы.

— Сами понимаете, капитан-ука, в базарный день народу бывает много. Обычно я очень занят. Шум такой, что ничего не услышишь.

— Но ведь, наверное, можете отличить простой гул в чайхане от криков драки?

— Не отличаю, капитан-ука, совсем не отличаю. В этом все дело. В ушах все время гудит. А кто, о чем — не разберешь. Хотите верьте, хотите нет. Вот, если сосчитать на пальцах, я могу сказать: есть в этом гуле голоса стариков — это раз! Есть молодых — это два! Есть и голоса старушек — это три! А есть и девичьи — это четыре! Еще есть голоса младенцев — это пять! Итого уже пять! Теперь сосчитаем остальное. Кроме перечисленного: шум от проезжающих по улице машин — это раз! Мычание коров, возвращающихся с базара, — это два…

— Ладно, хватит. Расскажите мне о том, что видели.

— Как же так, капитан-ука? Как я мог видеть, если я ничего не слышал?

— Но глаза-то у вас есть?

— Все верно, глаза есть. Всевышний, как вы можете заметить, и нас тоже ими не обделил. Только знаете, капитан-ука, если бы вам довелось выпить хоть пиалку чая в нашей чайхане, вы бы точно заметили, что самовар наш стоит в самой глубине чайханы! Есть одно махонькое окошко, как в ларьке. Во-от такусенькое! Через это окошко я и передаю чай. Окошко вровень с моей грудью. Если даже вот так согнусь и выгляну — улицы мне оттуда не видно. У меня аж поясница разболелась, капитан-ука. Целый день нагибаюсь.

— Но, может, вам хоть что-то известно об этой драке?

— Известно, капитан-ука. Один раз нагнулся и увидел толпу на улице. Больше ничего не видел.

— Ладно, идите. Если понадобитесь — вызовем снова. Спутнику вашему скажите, пусть войдет.

Прижимая руки к груди, чайханщик кивнул капитану-начальнику. Быстро засеменил к двери, будто за ним кто-то гнался.

Вошел продавец рыбы. Капитан-начальник записал и его имя и фамилию. По тому, как он надменно расселся и как вопрошающе — мол, слушаем — нахмурил брови на капитана-начальника, было видно, что человек он бывалый. У меня появилась надежда.

— Итак, теперь мы вас послушаем, Шукуров-ака.

Продавец рыбы даже глазом не моргнул.

— Что вы хотите услышать?

— Как вы знаете…

— Знаю, участковый мне говорил. Но я ничего не видел. Все! Могу даже написать. Больше ничего! Я могу идти? Меня работа ждет. На этом все!

— Не спешите, разговор наш только начался. Вы наверняка оставили кого-нибудь вместо себя.

— Сын остался. Он еще молод, может обидеть посетителей. Все!

— Что-то больно часто вы «всекаете». Отвечайте на вопросы! Решается судьба человека! Что неясно?

— А вы не кричите на народ. Пользуетесь тем, что сидите за должностным столом. На этом все!

— Я разговариваю с вами, а не с народом.

— Народ начинается с одного человека. Я — выходец из народа, не кричите на меня. Все!

— Я разговариваю, а не кричу.

— Нет, кричите. И все тут!

— Ладно, не будем кричать. Похоже, Шукуров-ака, вы сегодня не с той ноги встали. Свободны, можете идти. Вызовем вас снова.

— Как хотите. Все равно ничего нового не услышите. На этом все!

Продавец рыбы ушел, задрав нос. Капитан-начальник отпустил и меня. Сказал, что вызовет еще раз.

— Капитан-начальник, дома у меня полно дел. Вдобавок столько раз уже пропускал улак. Почесаться некогда…

— А как прикажете мне поступить, ака? В общем, так. Свидетели в этом деле нам не нужны — есть медицинская экспертиза. Вы бы только помогли преступников опознать. Те двое — городские. Продавец рыбы с чайханщиком знают преступников. Но вы сами слышали, что они говорят…

62

Я шел по обочине дороги. Прошел мимо того места, где была драка. Дорогу мне преградил человек в белом халате. Взглянул ему в лицо, а это продавец рыбы. Он взял меня за локоть, потянул в свою лавку. Сели на длинную скамейку в стороне от котла. Положив мне ладонь на колено, продавец спросил:

— Это вы на меня донесли, ака?

— Я не доносил.

— Нет, донесли. И все тут! Что может быть хуже, чем донос?

— Друг, я сказал то, что видел.

— Сплетни, уважаемый, — дело бабье. Все! Вы ведь нормальный мужчина. «Сказал то, что видел». И что же вы видели? Ну, что?

— Сказать по правде, друг, и вы себя вели не совсем подобающе. Ведь вы все видели и не подошли. Собака ваша — и та прибежала, хотя у нее человеческого разумения нет.

— Это собака! Собака на то и собака. И все тут! Влезает, куда ее просят и куда не просят, и лает. А так — какое ей дело до других? Знала бы себе полеживала. Собака делает свое собачье дело. Но мы-то с вами люди. Мы не должны равняться с собакой. Все! И вообще, родственник ваш оказался довольно странным человеком. Ребята свалят его с ног, а он снова поднимается; снова свалят — он снова встает, хоть и шатается.

— Что же ему еще было делать?

— Лежал бы себе. И все тут! Разве в одиночку он справился бы с троими? Будь я на его месте — после первого удара грохнулся бы на землю. И больше не вставал бы. Все! А поднимешься — все равно свалят с ног. До их ухода притворился бы, что лежу в беспамятстве. Глядишь и отделался бы одним ударом. И не получил бы никакого увечья. Все! Ведь что в результате? Родственник ваш лежит теперь в больнице еле живой. И все тут! Вы его навещаете? Как он сегодня?

— Нет, не ходил.

— Вот тебе раз! Это еще почему?

— Я ведь с ним не знаком.

— Ну надо же! Вдобавок ко всему вы с ним еще и не знакомы?

— Это правда.

Продавец нагнулся, посмотрел мне в лицо. Понял, что я не вру, хлопнул себя по коленям и рассмеялся.

— Ну вы даете! Да вы, оказывается, Афанди9 !

Продавец поглядел на собачку, лежащую возле деревянной решетки. Покачав головой, опять рассмеялся.

— Вот так штука! Какое же вам дело, если он вам не родственник и даже не знакомый? Нет, вы настоящий Афанди! Или вам от этого была личная выгода?

— Какая еще выгода, друг?

Продавец показал жест, потирая палец о палец.

— Деньги? Не говорите так, друг, не говорите так.

— Почему ж тогда вы так переживаете? Вот так штука, ну и Афанди! Ладно, на этом все! Вы решили снова туда пойти? Тогда вот что, ака: вы меня не видели, а я — вас. Еще раз наябедничаете — и мы сильно поссоримся. Все!

Я сел в автобус. Глаза мои слипались. Братья мои, как болит голова!

63

Назир-маслобойщик на скачки приехал на кобыле. Всем кобылам кобыла. Круп широкий, крепкий, поблескивает.

Тарлан уставился на кобылу, и глаза его стали совсем другими. Пустил его на улак — он пошел в сторону кобылы. Потянул поводья — стал порываться к кобыле. Пустил его за конем с улаком — поскакал за кобылой. Я не знал, что делать. Назиру-маслобойщику высказал свою досаду:

— Эй, друг, спрячьте от глаз подальше свою кобылу. Пожалуйста.

Наездники, смеясь, отпускали соленые шуточки. Назир-маслобойщик уехал со скачек. Довольный, я пустил Тарлана на улак. Тарлан был рассеянным. А ведь настроение у него, похоже, хорошее. Терпение мое лопнуло. Я разозлился. Рукояткой плетки ударил Тарлана по голове.

— Проклятие твоим предкам! Вот тебе, вот!

Подняв передние ноги, Тарлан подпрыгнул чуть ли не до небес. Раздраженно заржал. Несколько раз обежал долину. Весь покрылся потом. Пот стекал у него со лба, падал в ноздри, которые то открывались, то закрывались, подобно рыбьей пасти. Я подъехал к толпе всадников. Пустил Тарлана на улак, хлеща плеткой куда попало. Он опять заупрямился. Рукояткой плетки я начал бить его между ушами, по морде.

— Что? Тебе все мало? Вот, получай, вот! Чтоб тебя перевернуло!

Братья мои, когда находит гнев — уходит разум! Я содрал с Тарлана седло, упряжь, уздечку. Стеганул по голове.

— Уходи, зверюга, уходи! Ты конская колбаса, да и только. Позвала тебя кровь предков!

Тарлан убежал, потряхивая гривой. Наездники бросились было за ним, но я махнул рукой: мол, не надо.

Я не стал дожидаться конца скачек. С седлом и упряжью под мышкой пришел домой. Жена встревожилась, спросила про Тарлана.

— Не спрашивай, жена, не спрашивай. Помнишь, приезжали артисты из Термеза, показывали спектакль в клубе? Что в этом спектакле тогда сказал Алишер Навои? Как ни воспитывай скотину, она все равно останется собакой или ослом. Человеком она не станет. Так он сказал. Навои оказался прав, жена! Холил я коня, сам весь высох. Не пил, не ел — все отдавал Тарлану. Даже детей обделял — все ему отдавал. И все равно Тарлан не стал человеком. Я его избил и прогнал. Отказался от него. Ушел Тарлан к своему звериному роду. Вот увидишь, жена: Тарлан ослепнет. Мои хлеб и соль сделают его незрячим. Вот увидишь.

— Зря вы так поступили. Лошадь была дорогая.

В душе у меня лопнуло что-то и рассыпалось на мелкие-мелкие кусочки. Жалко мне стало Тарлана.

64

Поздно ночью послышался стук в большие ворота.

— Кто бы это мог быть? — подумал я и, набросив на плечи чапан, вышел во двор.

— Кто там? — спросил я.

Никто не ответил. Заскрипела цепь на воротах. Я подошел, открыл. О Всевышний, у ворот стоял Тарлан. Один! Он потянулся ко мне мордой и виновато зафыркал. Я не сказал Тарлану ни слова, даже не взглянул на него.

«Да, ты стал человеком», — подумал я и отвернулся от него.

Тут уж никуда не денешься: нельзя же прогнать человека, который пришел к тебе в дом. Не проронив ни звука, я пошел к конюшне. Тарлан потрусил за мной. Пустил его в конюшню и запер дверь.

65

Наутро пришел Назир-маслобойщик. Позвал меня из-за дувала.

— Зиядулла-наездник, можно вас на пару слов?

Протянул руку через дувал.

Справившись о делах и здоровье, спросил:

— Как там наш жених?

Я был в недоумении:

— Какой жених?

— Как какой жених — Тарлан!

— А, Тарлан? Ничего, ничего.

— Домой пришел?

— Да, пришел. А что?

— Да просто, интересуюсь.

Назир рассказал о том, что произошло.

Оказывается, Тарлан после нашего расставания отправился прямиком к Назиру-маслобойщику. Сам вошел в ворота.

В это время Назир как раз расседлывал свою кобылу. Увидев Тарлана, удивился, но не прогнал. А что он мог сделать? Разве можно что-то сказать жениху, который сам пришел в дом с поклоном?

Жених не постеснялся — придется стесняться хозяину, подумал Назир. И, прикрыв глаза воротом чапана, вошел в дом.

Братья мои, и пророк приветствовал своего зятя. Ах-ха!

Я молча слушал, прислонившись к дувалу.

Дальше Тарлан с кобылой стали обнюхивать друг друга, тереться мордами. Говорили о чем-то. Объяснившись в любви, стали угождать друг другу…

Спустя какое-то время маслобойщик проснулся. Глянул — а жениха и след простыл.

Тарлан отдал свою любовь. Олмакуз, кобыла Назира, ее приняла. Ах-ха!

— Да, получается, Зиядулла-наездник, мы с вами стали сватами.

— Не шутите так, ака, не шутите!

— Какие там шутки! Чем вы кормили жениха, Зиядулла-наездник?

— Да будет вам уже!

Я всплеснул руками и засмеялся, прикрыв лицо ладонями.

— Хватит, ака, хватит!

— Ты смотри! А мы-то и не догадывались…

— Тише, жена услышит!

— А нам-то и невдомек…

— Ну вот, наш Тарлан, оказывается, шустрый малый.

— Ну да, — согласился Назир. — Весь в хозяина. Недаром говорят: каждая скотина на своего хозяина похожа.

— Что-что?

— Если скотина не будет похожа на хозяина — как пить дать, подохнет.

Отковыряв кусок глины из дувала, я метнул его в Назира. Тот прикрыл лицо рукой.

— Тише! Жена услышит, — сказал я.

Хлопнув в ладоши, я опять рассмеялся.

— Какой же все-таки шустрый у нас Тарлан! — не унимался Назир.

Я взял себя в руки, протер слезящиеся от смеха глаза.

— Да, бывает такое. Что поделаешь — живая душа. Заходите, сват, чаю попьем.

— Нет, сват, нет. Пойду я на свою маслобойню.

— Ну хорошо. А где невестка-то, сват?

— Вон она, невестка!

Я посмотрел через дувал и увидел стоящую возле Назира лошадь.

66

Самад-наездник получил на скачках все полагавшиеся ему награды. На обратном пути всех нас пригласил в гости.

Когда подъехали к его дому, я призадумался. Все наездники, кроме меня, живут рядом. Они отведут коней — и сразу к нему. Наш дом отсюда далеко. Пока отведу Тарлана домой и вернусь, дважды можно будет плов приготовить. Гости не станут меня дожидаться. Все мясо съедят. А могу и я полениться и не прийти.

Думал-думал — и решил остаться. Что ни говори, а желание поесть — свое возьмет.

Привязал Тарлана к воротам. Когда снимал с седла выигранные на состязании ковер и халаты, увидел на улице братишку жены, Каракула.

— Куда путь держишь? — спросил я.

— К вам, — ответил он.

— Тогда и Тарлана с собой возьми, — сказал я.

Поддержав Каракула за ноги, помог ему сесть в седло.

У Самада-наездника мы отдыхали, полулежа на курпачах и сладко потягиваясь. Оживленно беседовали, обсуждали прошедший улак. Наездники оценивали коней. О допущенных промахах говорили друг другу в лицо. Когда речь заходила об удачах — одобрительно похлопывали друг друга по плечу.

— Вот и молодец, живи долго! — так говорили мы, хлопая друг друга по колену. Ставили друг друга в пример.

Самад-наездник снял с гвоздя домбру. Настроил ее. Щелкнул пальцами, заиграл. Каждый из нас погрузился в свои раздумья. Дошла очередь и до меня. Я сел, скрестив ноги. Засучил рукава. Настроил домбру на свой лад. Играя шутливые частушки, я подтрунивал над наездниками. Самад, не вставая с места, в такт поводил плечами.

В шутки свои я вставлял колкие словечки. Упоминал и о лошадях. У меня получилась лошадиная песня! Вот так!

Шире не видел спины —

Молодоженам кровать,

Пар из ноздрей изойдет —

Вспыхнет сухая трава,

Воду пролью меж ушей —

Станет вертеть жернова!

Братья мои, конь, о котором говорится в песне, — и есть наш Тарлан. Вот он гарцует, и тело его упруго вздрагивает. Вот Тарлан заржал, глядя на безбрежные холмистые степи Вахшивара. С могучих холмов откликнулось ему эхо. А может, и ваш конь — сродни нашему Тарлану? Тогда эта песня и о вашем коне. Вот так!

Но не годится без конца слагать песни о конях — пора перейти и к наездникам. Кого бы мне воспеть? Может, наездника Одину, что задумчиво сидит в углу? Ему уже за тридцать, а он еще не женат. Дай-ка я кольну его разок — авось взыграет в нем юношеский задор! Ах-ха!

Позовет в дорогу если

Свадьба доброго кунградца,

Если на почетном месте

Сядешь между домочадцев, —

Что скажу, когда обнимешь

Пери, что смешлива вечно?

Сердце стало с ней беспечно!

— Эх, сразил наповал!

— Так держать, Зиядулла-наездник!

Друзья смекнули, к чему я клоню. И тот, кому была предназначена моя песня, тоже понял! Поглядел на скатерть, мотнул головой и засмеялся. Следующие свои слова я произнес без насмешки:

— Одина-наездник, к тебе обращаюсь. Пока в доме всадника две головы не появятся — богатство его не удвоится. Женись же наконец, друг. Ходишь и молчишь, будто в рот тебе толокна набили. Откройся нам: что стряслось? Мы — твои товарищи по стремени. Сгодимся тебе и в добрый час, и на черный день.

Другие наездники меня поддержали.

Наездник Одина ответил не сразу. Оказалось, этот негодник Одина имеет виды на мою свояченицу. Вот так штука! Посылал сватов, а теща наша ему отказала.

Я спросил, а что, кроме моей свояченицы, никакая другая не подойдет? Одина ответил, что нет. Оказывается, кроме сестры моей жены, никого на свете он знать не желает. Мол, свояченица наша во всем мире одна такая, единственная.

— Да быть того не может! — удивился я.

— Клянусь! — отвечал Одина.

Братья мои, выходит, он и в самом деле влюблен. Ах-ха!

— Так и быть, Одина-наездник! Дай руку — и я сам стану твоим сватом! — сказал я. — Не будь я Зиядулла-наездник, если не женю тебя на свояченице и мы с тобой не станем свояками. С этого дня мы с тобой свояки! — так и сказал. А еще добавил: — Ну-ка, подвиньтесь! Свояк свояка встретил!

67

Верно говорят, братья мои, поручишь дело мальчишке — сам беги за ним следом. Только вдумайтесь, что натворил братишка моей жены: из арыка, что возле дома, напоил Тарлана! Тарлан напился воды, когда был весь в поту. Потом Каракул отвел Тарлана в конюшню и привязал.

Утром вывел я Тарлана из конюшни, а у него шкура на брюхе ходуном ходит! Так бывает, братья, когда конь опился воды! В Тарлана попала вода! Вот удружил шурин! Ну голова! Что мне ему сказать? Сказать, что, когда конь весь в поту, нельзя его поить и потом запирать в конюшне, не выгуляв хорошенько? Сказать, что иначе конь станет непригодным для скачек? Сказать, что хоть в школе ты и секретарь комитета комсомола, а таких простых вещей не знаешь? Или сказать, как это у тебя, отличника Кадырова Каракула, без единой четверки, не хватило ума? Или, может, сказать, что на то, чтобы обмениваться под партой записочками с дочерью Омана-музыканта, у тебя ума хватает, а на такие простые вещи — нет? Был бы ты, как я, плешивый, — простил бы. С плешивого что возьмешь? У него ум с волосами выпал. Но ведь на твоей голове — копна волос! Но не скажу, ничего не скажу! Шурину такое говорить нельзя, хотя бы ради его сестры.

68

И я занялся тем, что, оседлав Тарлана, стал сгонять с него воду. Многие состязания прошлось пропустить. Если и ездил на них, то скакал не на Тарлане. Брал чужих лошадей.

69

Так случилось однажды и на состязаниях в Вахшиваре.

Вон та белая гора на западе называется Кирагатаг. Она — продолжение Гиссарских гор.

Не сказать, что гора Кирагатаг расположена близко. Горы эти громадные, и потому кажется, что до них один шаг. Мелкие пятна на них — это заросли арчи. На самом деле арча не такая уж и маленькая — так только кажется издалека. Арча достигает высоты карагача. Ствол — толщиной с человека.

Холмистые степи и горные склоны там покрыты снегом. Долина Корбосды, что находится во впадине горного склона, тоже вся в снегу. Столько снега, что даже сапоги проваливаются. На снегу — следы зверушек. Вокруг следов — куриные перья. Это проделки лисы. Есть и пятипалые следы — волчьи.

Небо сияет. Над головой — ослепительное солнце. Глазам больно смотреть. Искрящиеся, как рыбьи чешуйки, снежинки вышибают слезы из глаз. Все вокруг белое и гладкое, как яичная скорлупа. Поди догадайся, где под снегом яма, а где обрыв.

В душу мне запало сомнение. Участвовать в улаке не хотелось. Но раз приехал — дай, думаю, попробую.

Решил скакать на коне Джуры-бобо.

— Осторожней скачи, — сказал старик.

Смятение в душе усилилось. Натянув шапку до бровей, прикрыл глаза от солнца. Прочел про себя молитву. Направился к темнеющей вдали кучке людей, сгустившихся на белой, как отбеленная бязь, равнине.

Наездники разбрелись, окутанные паром из конских ноздрей.

Улак поднимали дважды. Я наблюдал, как скачут лошади. Мне было и жалко их, и смешно. Кони с трудом вытаскивали ноги из снега. Останавливались и снова начинали движение. Словно шли иноходью. Кони не могут быстро скакать по снегу. Снег сковывает им ноги и слепит глаза.

70

На состязание меня не тянуло, я отошел в сторонку и стал наблюдать. Взгляд мой упал на одного наездника. Конь у него был низенький, чуть повыше осла. Желтая шерсть на нем, как на теленке, — длинная-предлинная. Стремян не было, ноги наездника болтались, задевая снег. Мне захотелось рассмеяться. Но всмотревшись в лицо наездника, я обомлел. Смех застыл в горле. Это был тот самый — плешивейший из плешивых! Но как он сюда попал?

Я подошел к Джуре-бобо, который, оседлав Тарлана, стоял в сторонке. Спросил у него. Джура-бобо ответил, махнув рукой:

— Говорят, он приятель хозяина свадьбы. Сразу его узнал?

— Как не узнать, если он такой же плешивый, как и я?

Стоящий рядом мужчина вмешался в разговор:

— Так это тот самый бывший начальник управления? Вот и я тоже смекнул: что-то здесь не так.

— Что именно?

— Не обижайтесь, что называю его плешивым, Зиядулла-наездник, но лучше бы мне не видеть лица этого плешивого, пропади он пропадом. Эта язва народа сделала свое дело. Как собака, бродит теперь по улицам.

— К вам тоже приходил?

— Лучше бы вам не спрашивать, а мне не отвечать. Всех лошадей загубил. Хозяин свадьбы приходится ему дружком, а у самого — коней не осталось. Шел тогда за своей лошадью и плакал. И вот плешивый заявился к нему на свадьбу. Как хватило у него совести и с каким лицом пришел — мне неведомо. Да что говорить, голова у него — что лицо, одно целое. Взятки гладки!

— Но кто дал ему коня?

— Сам попросил. Еле идет, весь трясется. Пьяный — вдрызг! И вдобавок Хаджикулбай его здорово провел. Будто бы из уважения, подсунул ему мула, похожего на осла. Дескать, все же, как-никак, начальство, поезжайте и присмотрите за состязаниями. Бедняга поверил и примчался руководить. Только бы его лошади не затоптали.

Наездники что было сил понукали коней. Хлестали плетками по крупам. С криками и гиканьем гнали их в круг, где находился улак. Распорядитель объезжал столпившихся наездников, подгонял их и подбадривал:

— Ну же, давай! Хватай улак!

А плешивейший из плешивых призывал орущих во все горло наездников к порядку:

— Шумно, товарищи, очень шумно! Пусть будет поменьше шума!

Один наездник хлестал плеткой коня за то, что тот не решался подступиться к туше.

— Вот скотина, проклятие твоим родителям! Получай за это!

Плешивейший из плешивых сделал ему замечание:

— Не сквернословьте, товарищ наездник! Здесь общественное место!

Наездник его не расслышал, а распорядитель хмуро посмотрел на плешивейшего из плешивых.

71

Братья мои, душа моя была не на месте! Если б Тарлан был в порядке, я бы состязался на нем. Я бы показал этому плешивому…

Гнедой Джуры-бобо разволновался! Тряхнув поводья, рванулся к улаку. Захотел его унести. В такие минуты не стоит удерживать коня. Это все равно что отвести его к воде и не дать напиться. Так коня только испортишь. Он станет равнодушным к улаку и наезднику.

Конь Джуры-бобо опять тряхнул поводья, и я пустил его в круг. Улак вынесли вместе с одним саврасым. Саврасый оказался ловчее: он свернул с дороги, а его наездник наддал коню. Я скакал, держась за улак. Моя замерзшая рука соскользнула с туши. Гнедой Джуры-бобо не отставал от саврасого и расстояние между нами было в маховую сажень. Но за нами след в след скакали другие кони. В этом случае отставать от улака опасно. Самый проворный из мчащихся следом всадников может протиснуться между нами и сломать протянутую руку. Вот почему я не стал тянуть руку за улаком. Конь Джуры-бобо повернул в сторону.

Но теперь меня самого охватил азарт. Тело мое напряглось.

Когда тушу поднимал каурый конь, я присоединился к всадникам.

Доводилось ли вам видеть коня с шерстью курчавой, как у ягненка, а глазами — круглыми, как яблоки? Тогда — дай вам Бог удачи! Это и есть каурый конь! Каурый конь с глазами-яблоками!

Гнедой Джуры-бобо приблизился к улаку вплотную. Отставать от улака в этом случае очень и очень опасно! Если вырвать тушу, она с силой ударится о грудь, а потом и о колени коня. Конь споткнется и упадет.

Чтобы завладеть улаком, правильнее всего вырваться вперед и выхватить его. Я решил так и сделать. Вытянулся в седле, вцепился в улак и ударил плетью коня Джуры-бобо. Но конь Джуры-бобо не чета нашему Тарлану, который скачет только вперед. Он свернул в сторону. Улак перешел в мои руки, но я не сумел сразу его приподнять. Туша с силой ударилась о грудь гнедого Джуры-бобо, а потом о его передние ноги. Гнедой споткнулся и нагнулся вперед. С улаком в руках я перелетел через голову коня…

72

Открыв глаза, я увидел небо. С трудом различил голоса людей. Огляделся вокруг. Возле меня стояли Джура-бобо и несколько моих товарищей по стремени. Поодаль стояли кони. Товарищи по стремени оживились:

— Ну наконец-то глаза открыл.

— Он пришел в себя. Еще раз потрите ему лицо снегом.

— Ну что, Зиядулла-наездник, кости целы?

Только сейчас я понял, что произошло. Попробовал подняться. Правая рука, которой я держал улак, не шевелилась. Была будто неживая. Напрягся что есть мочи и приподнялся. Рука отозвалась острой болью. В глазах у меня все потемнело, снег сделался черным. Снова упал навзничь.

— Он хочет встать. Поднимите его.

Когда я снова открыл глаза, то заметил среди других всадников, стоявших вокруг меня, плешивейшего из плешивых. Я всмотрелся в его лицо. Оно было радостным, даже слегка светилось улыбкой. Это он спьяну или надо мной смеется?

Плешивейший из плешивых заговорил, поглядывая на окружающих:

— Еще много лет назад я утверждал, что улак — пережиток прошлого, он вредит здоровью и опасен для жизни! И вот вам тому подтверждение! Не хотел отдавать своего коня на мясо — и отсидел по закону. Вот вам подтверждение! А сдал бы коня на мясо — не лежал бы, распластавшись, на земле. Хорошо еще, что не умер! Но все равно: он теперь стал инвалидом. Все!

— Когда хороший человек падает с коня — плохой становится прорицателем!

Это сказал Джура-бобо. Он одним выстрелом убил двух зайцев: поднял мне настроение и уколол плешивейшего из плешивых.

Я почувствовал непонятный привкус во рту. Пошевелил челюстью, и что-то скрипнуло. Кончик языка прошел между зубов. Попробовал засунуть в рот палец — тот оказался в крови. Сунул руку под мышку и вытер палец. Понял, что непонятный привкус во рту — от крови, а то, что поскрипывает и движется за щекой, — выбитый зуб.

В душе будто что-то сдвинулось. Правая рука невыносимо ныла. Я приподнялся, опираясь на левое колено. Товарищи по стремени подхватили меня под мышки. Я покачал головой, сказал, что сам справлюсь. С трудом встал на ноги. Голова закружилась, в глазах потемнело. Собрав все свои силы, крепко стиснул зубы. Теперь все вокруг встало на место. Рот до краев наполнился кровью. Еще немного — и прольется наружу. Я не знал, куда сплюнуть. Вокруг меня белым-бело. Если сплюну — снег станет кроваво-красным. А плешивейший из плешивых — увидит кровь…

Я встретился с ним глазами, тот смотрел на меня в упор!

Нет, так не пойдет! Выбитый зуб вместе с кровью во рту — проглотил.

73

Не моргнув глазом, шагая, как богатырь, пошел к гнедому Джуры-бобо. Правая рука не двигалась. Взявшись левой за луку, вскочил в седло. Правая рука заныла. Взяв поводья в левую руку, подъехал к наездникам. Тот, у которого я вырвал улак, с сочувствием спросил:

— Ну как, наездник, ничего не повредили?

Усмехнувшись, отмахнулся здоровой рукой:

— Пустяки. Немного вывалялся в снегу.

Глядевший на меня плешивейший из плешивых слушал, разинув рот!

Дерг-дерг! Ох, моя рука! Осторожно сунул правую за пазуху. Немного полегчало.

Улак был поднят. Я поскакал следом за группой всадников. Машинально высунул руку из-за пазухи.

Дерг-дерг! Как больно!

Кто унес улак — не знаю. Для отвода глаз следовал за конями. Сунул руку обратно за пазуху. Направил гнедого Джуры-бобо за улаком. Гнедой, видно, только того и ждал — мигом ворвался в круг соперников. Я попал в затруднительное положение. Как я подниму улак? Что если кони заденут руку и я соскользну с седла? Я растерялся и не знал, что делать. Но тут чей-то саврасый преградил нам дорогу. Гнедой Джуры-бобо не смог пробиться к улаку. Мое сердце успокоилось. Я облегченно вздохнул. Глянул на саврасого и подумал про себя: «Спасибо, что выручил».

Дерг-дерг!

Прежде, бывало, поджидаешь улак, а он оказывается не в твоей стороне. И надо же: именно сейчас улак мчит прямо на меня! Можно подумать, мне так нужен этот улак; будто он — моя заветная мечта!

Вот улак совсем близко. И все смотрят. Особенно — плешивейший из плешивых!

Стиснув зубы, протянул за улаком больную руку. Сделал вид, будто его схватил и что есть мочи тяну за ляжку. На самом деле, я только коснулся пальцами его шерсти.

Дерг-дерг!

Будто пытаясь вырвать улак, я с гиканьем огрел плеткой гнедого Джуры-бобо:

— Ну давай, милый!

Гнедой Джуры-бобо отстал от улака. Я покачал головой и, словно от досады, махнул рукой, в которой была плетка. Мол, как жаль: удача мне улыбнулась, но ушла. Дескать, не повезло.

Дерг-дерг!

Наконец-то все обещанные награды были разыграны и состязание закончилось.

74

Я оседлал Тарлана. Мы с другими наездниками вернулись домой.

— Позовите доктора, — сказал жене.

Пришел доктор со своим чемоданчиком. Потянул рукав с больной руки. Я застонал.

Дерг-дерг!

Рукав не снимался. Я дал доктору свой нож. Тот разрезал рукав. Глядь, а локоть на правой руке в три раза толще, чем на здоровой. Доктор покачал головой, усадил меня в машину.

Повез меня в больницу совхоза «Хазарбаг». Врачи осмотрели мою руку через какой-то аппарат. Потом наложили гипс.

— Не бойтесь, — сказали, — обычный вывих.

А чего мне бояться? Я, как упал с коня, сразу понял, что вывих!

Братья мои, если даже рот ваш полон черной кровью, не выплевывайте ее перед недругом!

75

Пролежал я больше двадцати дней. Врачи сняли гипс, отпустили домой.

Тем, кто справлялся о моем здоровье, я показывал руку. Хасан-бобо повертел ее, осмотрел и говорит:

— Эге, так она у тебя теперь кривая.

Я присмотрелся — так и есть, от локтя рука стала кривой. Хасан-бобо посоветовал обратиться к Курбану-табибу. Тот скажет, в чем причина.

Наутро, оседлав Тарлана, я отправился в Карахан.

76

Когда-то в этих местах жил человек по имени Хидир. Мы называли его Хидиром-мирабом. Он и впрямь был мирабом! Хидир-мираб лечил вывихи и переломы. И такой человек ушел! Куда ушел? Куда же еще, как не в мир иной! Оставил после себя сына — Курбанназара. Он унаследовал от отца его искусство. Не удивительно, что отец передал ему свое чудесное умение. Ведь сам он был председатель! И не кичился тем, что занимал такую должность. Одинаково относился и к большим людям, и к простым.

В ворота дома этого человека я и постучал рукоятью плетки. Из комнаты вышла женщина. Спросил у нее, где мужчины. Ответила, что на работе. Мол, проходите, они должны вот-вот подойти. Я привязал коня и вошел, отвесив поклон гостиной Курбанназара. Жена его накрыла стол. Я сидел, наливал себе чай.

Пришел Курбанназар. Мы поздоровались, обнялись. После обеда я поведал ему о своем горе. Курбанназар, загнув угол скатерти, сказал:

— Ну-ка, покажите.

Я обнажил руку. Курбанназар осмотрел ее со всех сторон. Ощупал от плеча и до кончиков пальцев. Несколько раз задержался в месте соединения костей. Особенно долго ощупывал локоть. Закрыл глаза.

Мне показалось, что Курбанназар прислушивается к моему локтю. Я удивился. Разве мой локоть — радио или телевизор? Всего-навсего кость и кожа. Разве человек слушает руками, а не ушами?

Только всего этого я Курбанназару не сказал. Подумал про себя: «Ну-ка посмотрим, что же он скажет?»

Курбанназар сказал мне так:

— Зря вы беспокоились. Был небольшой ушиб, но теперь рука зажила. Гипс помог.

— По правде сказать, я бы и не поехал, но Хасан-бобо настоял: езжай да езжай.

— Это ничего. Хорошо, что приехали. Был повод заехать и погостить у меня. А теперь ложитесь, я вас полечу. В другой раз — никакие ушибы вас не возьмут.

Я растянулся на курпаче, голову положив на подушку. Протянув руку Курбанназару, лежал, глядя в потолок. Курбанназар принялся массировать руку, начиная от кончиков пальцев.

— Закройте глаза, так будет лучше. Да, вот так. Можете подремать. Расслабьтесь, как будто вы спите. Кости рук у вас крепкие. Вы и раньше ушибались, падая с коня?

— Нет.

— Почему это случилось с вами теперь?

— Я скакал не на своем коне. Конь Джуры-бобо меня не понял, а я — не понял его. Поэтому так и случилось.

— Вот оно что! Где же был ваш конь?

— В нашего Тарлана попала вода.

— Что бывает, когда в лошадь попадает вода, я знаю. А что значит, если в ноги ему попадает корм?

— Если в ноги коня попадает пища, то они у него затвердевают, а сухожилия лопаются, как струны.

— Вот как? Значит, на таких конях нельзя появляться на скачках?

— Конечно, нет.

— Вороные кони — хорошие или плохие?

— Плохие. Вороные кони — упрямые, у них злой нрав.

— Ага. Сетон-Томпсон тоже так писал. Значит, правда.

— Откуда этот наездник?

— Он не наездник, а канадский писатель. Он писал так в своей книге «Myстанг-иноходец».

— Кто бы он ни был, но лошадей, видать, знает.

— Он пишет: конь осоловел. Как это понимать?

— Это когда конь зажиреет. После этого он делается непригодным для скачек. Если без разбора кормить коня и скакать на нем, у него накапливается жир. На таком коне целый год нельзя выступать на состязаниях.

— Интересно. А вот почему конь не наезжает на человека?

— По той причине, что он его уважает. Конь предан человеку. Среди животных такие — только лошади и собаки. Какая машина самая лучшая? «Чайка», правильно? Тормоза у коня работают лучше, чем тормоза у «Чайки». Увидит перед собой человека — сразу остановится. А если вдруг растеряется — перепрыгнет через него.

— Вот оно что. Говорят еще, будто конь, за которым ухаживала женщина, всегда хорош. Это верно?

— А то как же! Ведь конь — почти тот же человек. В жилах у него, правда, течет немного крови дива. Когда подходим к коню, чтобы задать ему корм, он всегда тянется к нам, ему хочется потереться о нас, чтобы его приласкали. А мы в ответ кричим, плеткой замахиваемся: мол, стой смирно, какой нетерпеливый! Такие выходки коню неприятны. Если женщина, заигрывая, станет к нам тянуться, а мы ее обругаем, — каково ей будет? Вот и конь так же. Душа у коня нежнее, чем у женщины. Женщины не бьют коней! Терпеливо сносят, когда у тех игривое настроение. Мягкий характер женщин коням по душе. Еще одна причина, почему конь, если за ним ухаживает женщина, бывает с хорошим норовом, — это то, что женщина всегда дома. Зайдет в комнаты, выйдет во двор… Глаза коня с утра до вечера видят ее. Стоит только коню заржать — женщина накормит и напоит его. А мы, мужчины, дома бываем реже. А-ай, умира-а-аю!..

В локте у меня что-то хрустнуло. Меня бросило в жар, на лбу выступил пот. Я взглянул на Курбанназара, а тот — улыбается:

— Вот теперь рука ваша в порядке.

Только сейчас я сообразил, что Курбанназар нарочно отвлекал меня разговорами.

Лежал я долго. Встал, когда боль утихла. Курбанназар продел мою руку через платок и завязал его на шее. Ни укола не сделал, ни лекарства не дал, даже без рентгена обошелся.

— Врачи, зная, что у вас вывих, все же наложили гипс. Они так всегда поступают. Так у них в книгах написано. Если бы вы ко мне не пришли, боль в руке стала бы невыносимой. Теперь все окончательно заживет. Рука ваша будет здоровой, как раньше. Время от времени принимайте мумие, это укрепит кости.

Наша оживленная беседа текла до самого вечера. Домой я отправился верхом. На прощание Курбанназар повторил:

— Смотрите, не говорите врачам, что это я вам вправил сустав. Бывают люди хорошие, а бывают и плохие.

Всю дорогу до дома я думал. Что за врачи такие: знали, что у меня вывих, но взяли и замуровали в гипс? Известно ведь, что когда кость не на месте, покоя тебе не будет. Боль изведет человека. Станет мучить всю жизнь. Если этого не знаете — спросите у Курбанназара. Или просто скажите: ступай-ка лучше к Курбанназару-табибу. Человек к нему мигом помчался бы. Хорошо, что есть на свете Курбанназар. Пока еще живут на свете такие, как он, но что дальше делать будем?

77

Братья, участковый милиционер все-таки стал человеком! Приветлив, общителен.

— Как племянники, — говорит, — подрастают? Зажила ли рука?

— Ничего, понемногу, — отвечаю.

— Дважды к вам заходил.

— Жена говорила, что вы проведывали.

— С наездниками такое случается. Люди и с самолета падают. Вы упали с лошади.

— Ну да.

— Теперь-то, ака, поправились.

— Да, спасибо.

— В таком случае вам известие из района: капитан все время спрашивал про вас, ака.

— Хорошо, хорошо, понял.

От недобрых глаз подальше, снял с шеи повязку. Сунул руку за пазуху. Сел на коня и поехал в райцентр. Вошел в отделение, а там сидит тот самый избитый человек в полосатом чапане. Рана на его лице до сих пор не зажила.

Он меня не узнал. Капитан-начальник представил меня. Человек в полосатом чапане крепко меня обнял. На его глаза навернулись слезы. Усевшись рядом, мы разговорились по душам. Расспросили друг друга, кто и откуда, какие у нас общие знакомые. Он оказался из колхоза Навои, звали его Рахманом. Он был взволнован, и голос его дрожал:

— Всю жизнь до самой смерти буду преклоняться перед вами.

— Не говорите так, за что же передо мной преклоняться? Что я такого сделал?

Капитан-начальник рассказал, как обстоят дела. Хулиганов нашли, устроили им очную ставку с Рахманом. Тот их узнал. Но хулиганы не признаются. И теперь дело за мной. Сейчас их приведут, сказал мне капитан-начальник. Тут же милиционер ввел их в комнату. Один из них попытался сесть. Капитан-начальник прикрикнул на него:

— Стоять, стоять!

Парень застыл, сложив руки на груди.

— Вот этого человека знаете? — спросил капитан-начальник, указывая на меня.

— Не знаем, — ответил один, уставившись на меня, как баран на новые ворота.

— Это они? — спросил капитан-начальник, обращаясь ко мне.

— Да, они, — кивнул я.

— Уведите, — приказал капитан-начальник милиционеру. Милиционер увел их. Капитан-начальник сказал мне, что я свободен.

— Большое вам спасибо, брат. После окончания следствия дело передадим в суд. А если вас вызовут в день суда, то приходите.

— Я вам так скажу, капитан-начальник. Я много дней проболел. Овец пас мой напарник. Что я ему скажу на этот раз?

— Понимаю, брат, понимаю. Вы на суде присутствовать не обязаны. Но негодяи могут отрицать участие во многих содеянных ими поступках. Дело опять зайдет в тупик. Когда у судей возникнут вопросы, вы будете отвечать только «да» или «нет». И это все. Кроме вас, нет больше свидетелей. Ради вашего же товарища, придите еще разок.

Капитан-начальник тронул мою душу. Сознательно или нет, но он сказал: «ради вашего товарища». Слова эти проникли в мое сердце. Я не смог отказать ему — ради своего друга Рахманбая.

Рахман хотел повести меня к себе домой.

— Я неважно себя чувствую, как-нибудь в другой раз.

Он сказал, что в таком случае сам приедет ко мне и мы станем братьями. Я заверил его, что мы и так уже братья.

78

О том, что у нашего дома останавливалась милицейская машина, оказывается, знала уже вся округа.

Братья мои, все тайное рано или поздно становится явным. Плохая весть летит быстрее ракеты, хорошая — плетется, как черепаха!

Люди волновались за меня. Вместе с друзьями пришел проведать меня и Рихсиев.

Жена накрыла на стол, поставила угощения. Мой будущий свояк Одина-наездник стеснялся моей жены и сидел, не подымая глаз. Товарищи по стремени смущались, не зная, как завязать разговор. Рихсиев же начал с главного:

— Товарищ Курбанов, правда, что из дома вас забирала милицейская машина?

— Ничего подобного!

— Но ведь все об этом говорят?

— Не забирала. Меня только известили, чтобы я явился. Ездил я на автобусе.

Я сообразил, что люди мне уже все косточки перемыли. Им только попади на язык! Из мухи сделают слона. На каждый рот сита не наденешь. Придется рассказать им, как было на самом деле.

Рассказал. Все, до мельчайших подробностей. Товарищи по стремени, кивая, поддержали меня:

— Вы поступили достойно.

Рихсиев приподнялся на локте. Обвел удивленным взглядом наездников:

— Ну и что тут хорошего? Ходит со сломанной рукой, да еще на следствие таскают. Столько хлопот, столько беспокойства!

— Какое там беспокойство! Был повод прогуляться с Тарланом по городу.

— Вы, товарищ Курбанов, с кем-нибудь другим об этом пофилософствуйте. Тоже мне, прогулка! Кроме забот и тревог, такие хлопоты ничего не приносят.

— Ну, хлопоты — тоже повод для прогулки.

— Но вы сами-то теперь поняли? Я, когда жил в городе, тоже, бывало, в такие дела вляпывался. И лучше вас знаю, чем это кончается. Как-то раз в выходной отправили нас на хлопок. Сами знаете, какие сборщики из тех, кто на один день приехал: попьют, отдохнут — и обратно. Я тоже собрал пару килограммов, подложил себе под голову и задремал. Неподалеку от меня текла река. Проснулся от шума и увидел, как несколько ребят — не сборщиков, а местных — задирают друг друга. Я поначалу подумал, что шутят, а потом вижу — дерутся. Двое бьют одного. Тот, которого били, побежал в сторону реки. Над рекой была проложена тонкая труба. Он побежал по ней. На середине реки потерял равновесие и упал в воду. Те двое убежали. Голова парня то появлялась над водой, то исчезала. Когда появлялась, он громко кричал.

— А вы что, наблюдали? — спросил я.

— А вы как думали! Все происходило прямо у меня на глазах. Оказалось, парень не умел плавать. Течение было не сильное, мог бы спокойно выбраться. Ниже по течению его крики услышал наш молодой оператор. Он бросился в воду, вытащил парня на берег, поднял его ноги вверх — но было уже поздно. Парень умер. Представьте, этого оператора больше месяца вызывали на допросы! Поперек горла встала ему эта история. Будь слеп и глух, сказал я себе. Тебя не трогают — и ты никого не трогай. Так устроен мир, товарищ Курбанов. Знайте свое место и не суйте нос в чужие дела.

— Ну, что на роду написано, того не миновать. А что происходит сейчас на белом свете?

— Много чего происходит, товарищ Курбанов. Международная обстановка продолжает накаляться. Мир под угрозой.

— А кто угрожает?

— Империалисты США! Об этом в «Международной панораме» сам товарищ Зорин сказал. Да еще и в газете «За рубежом» напечатали. Можем обратиться к фактам. Администрация США запланировала выпустить в 1983 году химико-бактериологического оружия на 810 миллионов долларов.

— Это что же такое за ружье?

— Да не ружье, а ядовитые ингредиенты.

— Вы по-нашему, по-дехкански скажите. Откуда нам, плешивым, такие слова знать?

— Ну так вот, ингредиент — это яд, полученный в результате синтеза двух жидких веществ. После чего происходит нервный паралич. За десять-пятнадцать минут можете стать покойником.

— И это придумал человек? Чтобы уничтожить человечество? Подумать только! А наши что говорят?

— Наше государство стоит на страже мира и всегда будет стоять.

79

Гости разошлись по домам. Жена стала убирать со стола. Отдала мне на руки нашего малыша:

— Подержите его немножко, а я пока посуду вымою.

Я посадил малыша на колени. Он захныкал, протянул ручки к матери, выходившей из комнаты со скатертью.

— Ну, хватит, хватит. Мама сейчас вернется. А кто это там на фотографии? Твой братик, да? Скажи: бра-тик.

Ребенок не унимался. Все хныкал и хныкал. Покачивая его на коленях, я запел:

На коленях мое чадо,

Станешь ты моей отрадой.

Слушай, что тебе спою.

Баюшки-баю.

Конь покрыт попоной — значит,

На коне и ты поскачешь.

Ты украсишь жизнь мою,

Слушай, что тебе спою.

Баюшки-баю.

— Эй, мама, иди же сюда и накорми своего сыночка грудью! Сыночек проголодался. Вот сейчас твоя мама придет.

Ты — в объятия бегущий,

Мне дитя и брат грядущий.

Чабаном ты знатным станешь,

Дом твой — у реки и пастбищ.

Баюшки-баю.

— Ну, полно, маменькин сынок! Раз есть рот, думаешь, можно орать? Или у тебя у одного рот есть? Вот, гляди, и у меня он тоже имеется! Почему же я не кричу? Хватит, пора и честь знать! Или заливаешься из-за того, что я сказал: конь покрыт попоной и ты — знатный чабан? Но где твой конь, и где твои овцы? Ты говоришь, те, что у нас во дворе? Эге, это наследство досталось от деда. Все это принадлежит мне. Мне, ты понял?

Баю-баю, где твой сон?

Где верблюд? От деда он.

Если твой верблюд, так что ж

Ты верблюда не пасешь?

Если ты пасешь скотину,

Степи где твои, долины?

— Ну вот что! Раз так, то ты — сын пучеглазого! Если ты настоящий мужчина — отвечай, потомок плешивого! Ага, сразу замолчал! А то хнычешь и хнычешь. Что ты сказал? Нет, нет! Я только пошутил, потомок плешивого. Пошутил! Что? И шуток не понимаешь? Все это твое, сынок. И этот дом, и овцы в хлеву, и луна на небе, и вспаханные земли — все это твое! Так и быть, забирай! И Тарлана отдаю! Так и быть!

Баю-бай. Услышь меня,

Отправляй в табун коня.

Баю-бай, засыпай,

Ты мне дорог, так и знай.

Спи, ребенок. Баю-бай.

— Только одно никогда не забывай, сынок. Даже если ты, как Гагарин, достигнешь небесных высот или, выучившись, будешь править всем миром — помни прежде всего, что ты — сын Зиядуллы-наездника. Мой сын! А раз так — будь таким же, как я! Ты будешь таким, как я? Скажи, ты станешь таким, да?..

80

Прислали повестку в суд.

Ноги опять в стременах. Пока ехал, передумал о многом. Молил Всевышнего, чтобы закончились наконец эти мучения.

Народу на суде было много. По одну сторону сидели парни, которые били, по другую — мой друг Рахман. Начальство сидело сверху. Были вопросы, были и ответы. Те, что били, вины своей не признавали и все валили друг на друга. Здесь я и пригодился. Начальство, что сидело наверху, допросив меня, осталось довольно моими ответами. Когда дали слово защитнику, он спросил у моего друга Рахмана:

— А скажите, почему вы избили несовершеннолетнего?

— Я его не бил — только головой толкнул.

— Все равно, считается, что били. На лице у него осталась рана. Раз он у вас деньги украл, а вдобавок, если вы его еще и поймали, — нужно было сдать его в милицию.

— Сил не хватило.

— Бить хватило сил, а в милицию отвести — не хватило?

— Их трое было — один бы я не справился.

— Нужно было позвонить в милицию! Или позвать людей на помощь. Вон сколько людей на улицах!

— Людей? Каких людей? Где эти люди?

Рахман не мог продолжать от волнения. Он вытирал глаза полой халата.

Начальство объявило перерыв на один час. Сами ушли совещаться перед вынесением приговора. Я проголодался и зашел в чайхану. А когда вернулся, попив чая, — люди уже выходили из здания суда. Я понял, что суд закончился. Стал искать моего друга Рахмана, чтобы узнать о решении. И тут наткнулся на женщин. Собравшись в круг, они заливались слезами. Голосили, хлопая себя по лбу и по коленям. До меня дошло: это были родственники тех парней, которые избивали. И я ощутил свою вину в том, что они плачут. Не в силах больше смотреть на их залитые слезами лица, я отвернулся и направился к Тарлану.

Мы поехали в кишлак. Миновав колхоз «Восьмое марта», въехали в ущелье Хайрандыра. Вокруг — низкие холмы. Дорога, словно качели, то поднимается вверх, то опускается вниз.

81

Наступили сумерки. Сумерки, опустившиеся на мир, опустились и на мою душу. На душе сделалось смутно. Я невольно оглянулся. Заметил вдалеке красную машину. Мы с Тарланом поехали по обочине дороги. Стали подниматься на склон горы. На самой середине склона я снова обернулся. Машина ехала следом. Мы спустились со склона. Из-за того, что склон был крутой, Тарлан припадал на задние ноги. Передние ступали тяжело. Мы спустились в долину. Машина на вершине холма замедлила ход. Я удивился. Обычно машины едут быстро, но эта за все время и одного коня не сумела обогнать. Или, может, в ней что-то сломалось?

Мы подъехали к арыку, перерезавшему дорогу. Вода в арыке мутная. Вся в красной глине. Коню будет по колено. Тарлана я в арык не пустил. Прикинул: а не лучше ли будет перепрыгнуть через него? Но сразу же передумал. Дело в том, что берег арыка тоже был весь в липкой грязи. Тарлан здесь мог бы поскользнуться.

Мы поехали вверх, вдоль арыка. Искали отмель. Машина спустилась в лощину. Остановилась у арыка. Сидевшие в ней как будто поняли, что здесь не перебраться, и поехали по нашему следу. Мы с Тарланом перескочили через арык, где было поуже. Машина остановилась на том месте, где мы перепрыгнули. Я понял, что по этой дороге они едут впервые. Показал им рукояткой плетки наверх.

— Еще немного проедете, и будет разлив! Там машина сможет проехать.

И мы отправились своей дорогой. Но тут вслед раздался голос:

— Эй, шеф! Тормозни!

Голос был незнакомый. Что он сказал, я недопонял. Кем бы он ни был, все же — это был голос человека. Я решил, что надо подъехать. Встал на берегу арыка. Из машины вышло четверо. Двое с разбегу перепрыгнули через арык. Испугавшись, Тарлан попятился. Гляжу: двое молодых ребят. И другие двое тоже подошли. У всех на глазах темные очки. Волосы до плеч, ушей не видно. Одеты довольно прилично. Один с бородкой. Сперва я подумал, что он примерно одного возраста со мной. Потом, присмотревшись, понял, что парню под тридцать.

— Вы, кажется, звали меня, братья?

Они посмотрели на меня и не произнесли ни звука. Бородатый вышел вперед.

— А ну слезай-ка с коня, шеф!

— Говорите так, я не глухой.

— Сказано слезай — значит, слезай!

Меня задело, что они обращаются ко мне на «ты». Спешиваясь, я сказал:

— Не надо «тыкать», приятель. Ведь я вам, пожалуй, в отцы гожусь.

— Видали мы такого отца…

Я опешил. Держал в руках поводья и злился. Крепко сжал рукоятку плетки.

— Привяжи коня и иди за нами!

— Что вы мне хотите сказать, приятель? Говорите здесь.

— Сказано, иди за нами — значит, иди!

Они двинулись вверх, вдоль арыка. Очков никто из них так и не снял.

82

Я накинул поводья на наклоненную голову Тарлана и пошел следом.

— А сами-то вы кто такие? Чьи сыновья? Представьтесь же наконец, братья.

Они окружили меня. Как будто им предстояло какое-то зрелище

Один из них пробурчал:

— Еще успеем познакомиться…

Они уставились на меня, будто на какого-то дикаря. Господи, и какое у них может быть ко мне дело? Да говорили бы поскорее, а то темнеет.

— Братья, если у вас ко мне срочное дело — говорите. Или я поеду, чтобы дома не волновались.

— Не торопись, еще успеешь поехать. Так поедешь, что больше не вернешься.

Со злости я развернулся и пошел к коню. Один из них преградил мне дорогу. Еще один зашел с другой стороны. Я оказался посредине. Решил было протиснуться между двумя. Тот, что справа, схватил меня за плечо. Я сбросил его руку.

— Уберите руку, приятель.

Он смачно ударил меня в подбородок. Я покачнулся и, отлетев назад, остался сидеть на земле. Сломанная рука заныла. Я накрутил плетку на кисть руки. Поднявшись, прицелился в шею парню и с размаху стеганул по ней. Тот, что был сзади, схватил плетку и с силой выдернул. Я опять оказался на земле. Затем пошел на того, что выдернул плетку. Сзади кто-то пнул меня в поясницу. Я упал навзничь. Сломанная рука отозвалась болью. С трудом мне удалось сесть. Осмотрелся вокруг. Ни души. Город остался за холмами и горными склонами — теми, что справа. Moй кишлак за холмами и горными склонами — теми, что слева. Только небо над головой. Все — далеко. Не докричишься.

Мне стало обидно до слез: какое же кругом одиночество, пропади оно пропадом!

Я огорчился: все моя сломанная рука, пропади она пропадом!

Вытащил из-за пазухи сломанную руку и показал. Сказал жалостливо:

— Когда я упал с гнедого Джуры-бобо, братья, то повредил себе руку. Смотрите…

Они громко расхохотались. Заговорили между собой:

— Кем он ему приходится?

— Никем!

— Как это никем? Быть не может! Выходит, он по своей воле решил показать себя рыцарем?

— Гляди-ка, рыцарь! Рыцарь двадцатого века!

— Дон-Кихот!

— Ха-ха-ха, Дон-Кихот! Дон-Кихот двадцатого века!

Только сейчас я понял, кто они такие. В тысячу раз мне стало обиднее за то, что сказал им про сломанную руку и что плакался им. Я опустил голову. Сломанную руку не спрятал за пазуху. Оперся ею о землю, как здоровой рукой. Рука заныла. Уставился в землю и стиснул зубы. Лицо мое горело.

Я поднялся. Они окружили меня. Один ударил в челюсть. Я отлетел на стоявшего сзади. Тот, придерживая меня за плечи, ударил по голове. Зашатавшись, я отлетел обратно. Снова получил удар в челюсть, перевернулся и упал. Голубое небо закружилось надо мной. Стало черным-пречерным.

Я снова поднялся. Шатаясь, я подошел к одному из них и повис на шее.

— Что я вам такого сделал, братья?

Обнял его, что есть силы. Тот не глядя ударил меня кулаком в живот. У меня перехватило дыхание. Внутри что-то оборвалось. Руки мои ослабли и сползли с его плеч. Ноги больше не держали. Я повалился навзничь.

— Скажите, братья, в чем я виноват, в чем моя вина…

В ответ получил сильный удар в спину чем-то острым. Потом в бок. При каждом ударе у меня перехватывало дух.

— Братья, я ведь тоже человек…

83

И тут я услышал ржание.

Вся свою жизнь я прожил бок о бок с конем. Разных коней видел, разное слышал ржание.

Когда конь ржал от жажды или от голода, я давал ему поесть или попить.

Когда конь ржал от тоски по своим сородичам, услышав чье-то ржание или почуяв кобылицу, — я седлал его и водил по степи, чтобы он мог остыть, размять ноги и успокоиться.

Когда конь ржал при виде змеи, я выбегал к нему из дома, чтобы он чувствовал, что я рядом.

Когда он подавал голос, почуяв волка, я гладил его по гриве и оставался с ним, пока не успокоится.

От чего заржал Тарлан в эту минуту? Увидел змею? Нет, тогда он заржал бы по-другому. Или он увидел волка? Нет, он ржал бы не так. Наш Тарлан увидел кое-что похуже змеи и волка!

Я попытался приподнять голову, чтобы разглядеть Тарлана, но не смог. Взгляд уперся в небо. Небо высоко, земля тверда.

Конь снова заржал.

Небо было — как черный казан. Повернул голову влево. Сначала ничего не рзглядел. Потом начал отличать белое от черного. И вот тогда увидел Тарлана. Изгибая шею, он глядел на нас. Навострил уши и снова заржал. Посмотрел в сторону кишлака. Опять заржал. В этот раз ржание его было отрывистым и жалобным. От этого ржания сумерки стали печальными, но само оно было еще печальнее сгущавшейся тьмы.

Сильный удар чем-то острым пришелся мне по левому колену. Я закричал. В глазах потемнело. Голова моя раскалывалась. Кто-то из стоявших надо мной сказал:

— Так и будешь тыкать его ногой? Воткни ему разок в бок — и пошли.

— А-а-а! Лошадь, лошадь! Беги! Лошадь скачет!

Я очнулся и открыл глаза. Тарлан, волоча веревку, гнался за ними. Вытянув морду и навострев уши, он грозно хрипел. Оставив одного, погнался за другим. Они сбежали, перепрыгнув через арык, и спрятались в машине. Один все никак не мог спастись от Тарлана. Взял что-то с земли и ударил коня по морде. Тарлан покачнулся и остановился. Тот, не мешкая, перепрыгнул через арык. Тарлан тоже перескочил и приблизился к машине. Скребя передними копытами землю, Тарлан заржал. Машина умчалась. Тарлан погнался было за машиной, но потом повернул назад. Перескочив через арык, подошел ко мне. Мордой коснулся моих ног. Снова заржал, жалобно-жалобно. Обнюхал мое лицо. Я почувствовал дыхание Тарлана. Он дышал прерывисто, будто унес улак. Я обеими руками обнял его морду. Погладил его челюсти, лоб. Руки мои увлажнились. Поднес их к глазам и посмотрел: кровь. Я всмотрелся в морду Тарлана. Лоб его кровоточил. Я приблизился лицом к окровавленной челюсти Тарлана. Слезы подступили к горлу. Не в силах сдержать себя, я разрыдался.

84

Стало совсем темно. Так темно, что ничего нельзя было различить. Я с трудом повернулся на левый бок. Больно! Обнял ноги Тарлана. Подтянул руку выше. Пошлепал Тарлана по крупу.

Тарлан обнюхал мое плечо. Я поднял голову с его колен. Тарлан медленно начал сгибать передние ноги. Опустился на них. Я левой рукой ухватился за луку седла, припал к нему грудью. Еле-еле сумел вскарабкаться, лег на седло животом. Глубоко вздохнул. Поджав, перекинул ногу через седло. Вдел ее в стремя. Ногу пронзила боль. У меня потемнело в глазах, я обнял Тарлана за шею. Придя в себя, выпрямился. Взялся за поводья. Ветер облизывал мою голову. Только тут я понял, что шапки на голове не было. Осталась на земле. Хотел было слезть, но представил — каково будет снова влезать в седло. Махнув рукой на шапку, дернул поводья. Тарлан пошел по обочине дороге. Через какое-то время я остановил Тарлана. Развязав поясной платок, отер лицо. Туго обвязал им голову.

Мы ехали по обочине большой дороги. Наступила глубокая ночь. Кругом стояла кромешная темнота. Холмы стали подобны темным теням. На душе у меня сделалось черным-черно. Я ехал, покачиваясь в седле и горько рыдая.

85

Эх, Тарлан, Тарлан, что же это за дни такие наступили? Во сне это происходит или наяву? Если и ты не различишь, Тарлан, то я точно не в силах ничего понять. Кем были эти живые существа, Тарлан? На них была одежда, они были о двух ногах. С виду — как люди. Говорят и смеются, как люди. Не знаю, Тарлан, не знаю. Если ты чего и понимаешь, то я не могу взять их в толк. Вот тебя, Тарлан, я понимаю. А те — они мне не братья.

Э, нет, Тарлан, ведь это ты — брат мой. Отныне я не буду называть их братьями. Мой брат — ты. Ты — мой младший брат, Тарлан. Ты и впрямь на меня похож. А ведь младший брат должен походить на старшего. Брат мой, Тарлан, что же теперь мы будем делать, а? Что мы скажем дома нашей детворе? А если люди спросят — что мы ответим?

Э, нет, Тарлан, ты — мой племянник. Отныне я не буду называть их своими племянниками. Ты — мой племянник. Ты весь в меня. Если племянник не похож на дядю — на кого же он тогда должен быть похож? Тарлан, племянник мой, может, скажем, что упали по дороге? А если спросят, где же были ваши глаза? А мы ответим, что арык был в глине, что поскользнулись. Ну как, годится такой ответ, племянник мой Тарлан? А не то станем для людей посмешищем…

Э, нет, Тарлан, ты — мой старший брат. Отныне я не буду их называть братьями. Ты — мой старший брат! Спросят про младшего брата — он у тебя есть, это я. Спросят про старшего брата, он у меня есть — это ты. О чем еще после этого горевать?

Э, нет, Тарлан, ты — мой друг. Отныне я не буду их называть своими друзьями. Мой друг — это ты…
Э, нет, Тарлан, ты — мой самый истинный брат. До самой моей смерти…

1979

_____________________

1 Улак — конно-спортивное состязание, участники которого борются за тушу козла.
2 Чапан — ватный стеганый халат у узбеков.
3 Супа — глиняное возвышение во внутреннем дворе для сидения или лежания.
4 Дувал — невысокая глинобитная стена вокруг дома.
5 Хашар — добровольная взаимопомощь при каких-либо работах.
6 Курпачи — узкие ватные одеяла для сидения.
7 Дехканин — крестьянин в Средней Азии.
8 Ука — братишка, младший брат (узб.).
9 Афанди (или Насреддин Афанди) — персонаж восточного фольклора. В переносном значении — чудак, простак.

Источник: Журнал «Дружба Народов», 2016, 2