Аль-Бируни (4.9. 973, го­род Кят, Хо­резм – 11.12.1048, Газ­ни. Афганистан), был одним из крупнейших ученых-энциклопедистов на протяжении всех времен. Он много путешествовал и был автором многочисленных трудов по астрономии, философии, математике, физике, истории, географии, фармацевтике, геодезии, геологии, картографии, антропологии и т.д. Считается, что его научное наследие включает более 150 произведений, охватывающих почти все сферы знаний.¹ Он великолепно владел древнегреческим языком и, как указывает исследователь творчества Аль-Бируни D. Tsibukidis, изучил десятки сочинений древнегреческих ученых в оригинале.²

George Sarton, «отец» истории наук, профессор Гарвардского университета, указывает, что Аль-Бируни был «одним из величайших исламских ученых и, по общему признанию, одним из крупнейших ученых всех времен».³ Профессор истории наук Гарвардского и Александрийского университетов Abdelhamid I. Sabra назвал Аль-Бируни «одним из величайших ученых гениев на протяжении всей истории».⁴

Слева: модель сферической астролябии. Справа: модель механического солнечного и лунного календаря. Обе модели, созданные на основании чертежей и описаний Аль-Бируни, находятся в Институте истории исламо-арабских наук при Университете И.В. Гете во Франкфурте. Рисунки взяты из статьи «Наука и техника в исламе», написанной главой Института профессором Fuat Sezgin.

Для оценки его многостороннего творчества и научного вклада понадобился бы объемистый том. Для примера упомянем лишь одно из его научных достижений: расчет радиуса Земли в 6339.9 км расходится
с действительным всего лишь на 16.8 км. Как подчеркивают профессора математических наук John O’Connor и Edmund F. Robertson, радиус Земли был вычислен на Западе лишь в XVI в., то есть на пятьсот лет позже!⁵

Персидская рукопись с чертежом Аль-Бируни, поясняющим фазы затмения луны. Ученый наблюдал за лунным затмением 17 сентября 1019 г. и записал одновременные географические широты всех известных звезд.

Из 150 произведений Аль-Бируни сохранились всего 22, включая «Летопись древних народов» (?l-Ath?r al-baqiyah), которая, как считает немецкий исследователь Eduard C. Sachau, была написана около 1000 г.⁶

 

Примечания:

1. Известны 146 произведений Аль-Бируни, среди которых 35 трудов по астрономии, 15 по математике (8 по арифметике, 5 по геометрии, 2 по тригонометрии), 23 по астрологии, 16 трудов по филологии, 10 по геодезии и картографии, 4 об астролябиях, 9 по географии, 2 по медицине и фармацевтике, 4 исторических труда, 3 о религии и философии, 2 по горному делу и камням и т.д.

2. D. Tsibukidis в статье «Греческая и эллинистическая мысль в текстах Аль-Бируни» пишет: «In his works Biruni drew heavily upon Aristotle’s Physics, Metaphysics, De Caelo, Meteorology, Parts of Animals… He also fundamentally analysed the dialogues of Euclid, the oeuvre of Archimedes, the philosophical treatise Diacosmos of Democritus… He avidly studied the Almagest and Geographia of mathematician and astronomer Ptolemy, the treatises of the Greek physicians Hippocrates, Discorides, Galen, Oribasius, the chronicles of Eusebius… ?t a time when religious fanaticism swept medieval Europe… he as a forerunner of the Renaissance, was far in advance of the scientific thought then obtaining in Europe», то есть: «В своих работах Аль-Бируни в большой степени основывался на сочинениях Аристотеля — Физике, Метафизике, О небе, Метеорологии, О животных… Также он проанализировал в основном сочинения Евклида, работы Архимеда, философский трактат ????????? Демокрита… Внимательно исследовал Альмагест и географию
математика и астронома Птолемея, трактаты знаменитых греческих врачей: Гиппократа, Диоскурида, Галена, Орибасия, Евсевия…В период, когда религиозный фанатизм захлестнул средневековую Европу…, он [Аль-Бируни], как предтеча Возрождения, шел далеко впереди европейской научной мысли того времени» (Tsibukidis D. Graeco-Hellenistic philosophical thought in the writings of Abu Raikhan Biruni,Graeco-Arabica 7–8, Nicosia, рp. 524, 533).

3.«One of the very greatest scientists of Islam, and, all considered, one of the greatest of all times» (Sarton G. Introduction to the History of Science, t. 1, Baltimore, р. 707).

4. «One of the great scientific minds in all history» (Sabra A.I. Ibn al-Haytman, Harvard Magazine, September 2003).

5. «He found the radius of the earth to be 6.339 km, a value not obtained in the West until the 16th century» (Robertson F. and O’Connor J. Al-Biruni, MacTutor History of Mathematics archive).

6. Sachau ?.C. The Chronology of Ancient Nations, London, 1879, preface, viii. С этим согласен М. Канар: «L’ouvrage de Biruni e ete compose en l’an 1000» (Canard M. La Destruction de l’?glise de la R?surrection // Byzantion 35, 1955, p. 35).

ДВЕ ПРИТЧИ АЛЬ БИРУНИ

Притча первая

В давние-предавние времена отправились в путешествие по свету двое друзей. Шли долго-долго, устали, остановились наконец под старым раскидистым карагачем, передохнуть. Все, что имели съедобного, поделили поровну. Разговорились. Один приятель спрашивает другого:

— «Что бы ты сделал, если б вдруг стал шахом?»

— «Если б посчастливилось мне стать шахом, — отвечает спутник, — навел бы порядок повсюду в своем государстве, везде установил бы справедливость… Чего бы ни пожелали мои подданные, все сделал бы! А ты?»

— «А я?.. Всех людишек… поставил бы на колени, разорил бы дотла, так, чтоб не нашлось у них, на что купить бязь для савана, когда помрут»…

«Почему же так жестоко?»

«Потому что людишки — это заблудшая в грехе чернь, не понимает она ни добра, ни зла и лучшей участи не заслуживает.»

На следующий день друзья продолжили путь. Шли долго-долго и пришли в один огромный город. Видят — на площади перед дворцом народ толпится, почти каждый в руках кусок мяса держит, и все смотрят вверх, на птицу в небе. Ну и выяснилось, что за день до их прихода покинул сей бренный мир правитель городской. Был он бездетный. Потому на совете мудрецов решили выпустить из клетки любимого прежним правителем старого беркута: на чью голову он сядет, тот и станет новым правителем. А беркут покружил-покружил над толпой да, по воле аллаха, и опустился на голову немилосердного путника.

Не сразу решились в городе сделать своим хозяином чужака неведомого, снова пустили беркута в небо.

И опять он сел на голову немилосердного. От судьбы, стало быть, не уйти.

Сел путник на трон да и осуществил все, о чем говорил: разорил всех непомерно высокими налогами, истерзал жестокостью и несправедливостью. Люди отыскали друга своего правителя, попросили: заступись, мол, за нас. Добрый путник пришел к правителю. Тот его с радостью встретил, но, заслышав слова заступничества, оборвал: «Не вмешивайся не в свои дела. — И добавил: — Помнишь наш разговор?.. Да, я этих людей разорил, замучил несправедливостями. Скажешь, себе во вред? Пусть так. Они же глупы. И лучшей участи им от меня ждать не приходится. Иначе — разве посадили бы они меня на трон, поверив птице, этой неразумной твари аллаха? Невежды получили то, что заслужили. Мудрого правителя достоин мудрый народ. А невежды и глупцы достойны глупого шаха!»

Притча вторая

Однажды некий падишах увидел сон. Будто семь худых коров сожрали семь толстых. Проснувшись в поту и страхе, падишах тут же созвал мудрецов: истолкуйте, мол, сон мой. И один из самых старых мудрецов с поклоном разъяснил:

«В стране будет семь лет изобилия, а потом придет сильная засуха — и семь лет будет неслыханный и невиданный неурожай и голод».

«Что же нам делать?» — спросил падишах.

«Нужно в течение семи лет зажиточной жизни запасать зерно и воду на семь лет последующих».

Так все и вышло, как предрек мудрец. Все, да не все. Семь лет стояла хорошая погода, изобилие и сытость настали такие, что остальное в предсказании… позабыли, хотя запасы все-таки собирали, смеясь над своей работой. Падишах, правда, помнил и даже упрекнул мудреца: мол, семь лет на исходе, где же предсказанные неурожай и голод? Мудрец ответил:

«Семь лет на исходе, но они еще не прошли. Подождите, будет день, когда вы проснетесь от сильного голода».

И точно — на следующий день падишах проснулся от чувства голода. Посмотрел — солнце ярится… И началась сильная засуха, и принесла с собой неурожай и голод. И длилось так семь лет. Толстые шатались от истощения, от тонких остались кожа да кости. Если б в годы изобилия не сделали запасов воды и зерна, вымер бы весь народ. Тогда падишах снова позвал старейшего и спросил:

«Когда кончится засуха?»

Мудрец ответствовал:

«Падишах, потерпите неделю. Через неделю польет сильный дождь. Но, — предупредил далее мудрец, — пусть ни один человек не пьет дождевую воду, иначе он лишится разума!»

Падишах через глашатаев довел этот совет-предупреждение до сведения народа. Но кто после засухи удержался бы от глотка даровой воды с неба? Кроме падишаха, ее попили, кто меньше, кто больше, все, и все до единого лишились разума И с тех пор никто не стал подчиняться велениям падишаха! Тогда падишах в третий раз позвал старейшего и попросил совета.

«Единственный выход возможен для тебя, падишах, — сказал мудрец, — ты тоже должен выпить этой воды!»

— Оказавшись в безвыходном положении, падишах тоже выпил дождевой воды — и спятил. И с того дня стал издавать указы, один другого глупей. А глупый народ, довольный своим дураком-падишахом, стал беспрекословно выполнять его нелепые веления!

В КОРОНЕ ШАХА МАМУНА НЕДОСТАЕТ
САМОЙ КРУПНОЙ ЖЕМЧУЖИНЫ
Глава из повести Клары Моисеевой «Звезды мудрого Бируни»

Абу-Райхан ал-Бируни в сопровождении гонцов хорезмшаха приближался к стенам Гурганджа. Его тревожила мысль: к чему это приглашение? Для какого дела он понадобился правителю Хорезма? Ученый уже не впервые задумывался над этим и делал разные предположения.

Может быть, Мамун хочет обновить хорезмийский календарь? Или ему потребовались математические вычисления для строителей оросительных каналов? Что нужно шаху Мамуну от ученых? Говорят, будто он призвал их из Бухары, Самарканда и Нишапура.[12] Так ли это? Что побудило шаха расточать милости людям, далеким от дел его двора? Возможно, что ему захотелось иметь при дворе горизонтальные солнечные часы? Их не сделаешь, не имея сведений о широте того места, где они будут устроены. Вычисления должны быть точные. Не для того ли нужны математики? Если хорезмшах желает показать посланцам халифата, как он верен аллаху, то естественно его желание добыть точные данные для всех пяти суточных молитв. Ведь всякому правоверному мусульманину, особенно если он к тому же еще и правитель великой страны, хочется, чтобы муэдзин призывал к молитве всегда в одно и то же время, как это делается в Мекке и Багдаде. Но вряд ли только для этого собрал хорезмшах всех ученых. Позднее откроется истина. А пока надо набраться терпения. Терпение нужно не только для научных опытов, но и для того, чтобы спокойно, с достоинством переносить причуды правителя. Ведь причуды неизбежны. Разве пребывание при дворе правителя Гургана,[13] Кабуса ибн Вашмгира, не научило его терпению? Теперь он хорошо знает цену добрым словам правителя и не очень-то верит этим словам, они редко бывают искренними. И еще реже бывают продиктованы благородными порывами сердца. Чаще всего они пропитаны корыстью, желанием сделать чужую голову своим достоянием. Но, зная эту истину, надо примириться с ней и идти дальше своей дорогой. Дорога впереди трудная, хоть и манящая своими загадками, нераскрытыми тайнами. «Иди же вперед, Абу-Райхан, и не жалуйся на трудную судьбу! Помни: ты сын безвестных родителей и не было у твоей колыбели человека, который бы имел достояние и смог бы помочь тебе в юности. Ты был усердным и любознательным, Абу-Райхан, но нельзя сказать, чтобы аллах очень покровительствовал тебе. В двадцать лет уже пришлось покинуть родной край и бежать от дворцовых смут. Хорошо, что был снисходительным правитель Гургана. Годы, проведенные в Гургане, не прошли даром. Были прочитаны груды книг о прошлом ушедших поколений. И разве часы, проведенные за этими страницами, не принесли тебе радости? А каким счастливым был тот день, когда ты завершил многолетний труд и старый переписчик взял в свои дрожащие руки объемистую книгу „Следы, оставшиеся от прошедших поколений“! Не этот ли труд привлек внимание хорезмшаха? Очень хотелось, чтобы люди заглянувшие в эту книгу, поняли, что следы эти драгоценны, что их надо беречь.»

Так размышляя о прошлом, Абу-Райхан словно подводил итог сделанному и намечал свой дальнейший путь. Он служил науке верой и правдой, но давно уже понял, что без покровительства шахов не сделаешь и самой малости. Значит, надо терпеть причуды правителя.

«Не удивляйся причудам великих мира сего, – говорил сам себе Абу-Райхан. – Пусть 398 год хиджры[14] – год возвращения на родную землю Хорезма – будет знаменательным для тебя. Пусть тебя озарит звезда мудрости, Абу-Райхан. Клянусь аллахом, я использую этот свет для блага людей. Богословы говорят, что всемогущему все видно; хотел бы я знать, видит ли он, как я хочу познать звезды небесные и недра земные. И разве не для этой великой цели я трачу свою жизнь? Впрочем, этой великой цели многие готовы отдать жизнь. И первый из них – Хусейн ибн Сина. Боги наделили молодого ученого бесценным даром. Он способен заглянуть внутрь человека и разгадать тайну самого загадочного недуга. Поистине чудо! Но каким тяжким трудом достиг он этого совершенства! Мало кто знает, что ибн Сина отважился подкупить могильщика и, получив у него труп безвестного человека, разрезал его и узнал, как изменились органы человека во время болезни. Он сделал это тайно, иначе богословы предали бы его проклятью. Но и без того они считают его безбожником. Возможно, до них дошли стихи Хусейна, которые записал один из его верных учеников:

За безбожье свое пред собой одним я в ответе.
Крепче веры моей не бывало на белом свете.
Но коль даже единственный в мире – и тот „еретик“, —
Значит, нет, говорю, правоверных в нашем столетье!»[15]

Вспомнив эти строки, ал-Бируни улыбнулся. Стихи говорили о смелости взглядов Хусейна, а, по мнению Абу-Райхана, смелость – одно из самых необходимых качеств ученого.

«Хорошо, что хорезмшах призвал Хусейна ибн Сину в Гургандж, – подумал Абу-Райхан, – любопытно встретиться с ним!»

Въезжая в ворота Гурганджа, ал-Бируни встретил глашатая на статном рыжем скакуне. Он громко провозглашал волю шаха Мамуна, призвавшего на свой меджлис[16] всех ученых. Гонцы, сопровождавшие Абу-Райхана, всполошились и спросили ученого, поспешит ли он сейчас на меджлис, но Абу-Райхан только развел руками.

– Помилуйте, – сказал он, – могу ли я предстать перед великим правителем Хорезма в одежде странника, покрытой пылью дорог? Сегодня обойдутся без меня, а завтра, я надеюсь, хорезмшах примет меня.

С этими словами ал-Бируни покинул гонцов, узнав предварительно, где ему отведено жилье.

«Гургандж – столица Хорезма, – думал ученый, – но редко слышна хорезмийская речь. Язык жителей Гурганджа оскудел, потерял свою живость и прежнюю образность. Люди просвещенные стараются показать свои знания арабского языка. Это естественно, если при дворе правителя принят арабский язык. Впрочем, и сам я предпочитаю писать свои труды по-арабски. Этот благозвучный язык словно создан для науки. Но и в поэзии он удивительно хорош». Подойдя к дому, предоставленному ему, Абу-Райхан подумал: «Такая щедрость, пожалуй, излишня. К чему?.. Богатый дом нужен человеку, который намерен устраивать пиры, а у меня никогда не будет времени для веселых сборищ».

В то время когда ал-Бируни переступал порог своего нового дома, хорезмшах Мамун слушал дабира. Склонив голову перед повелителем, дабир говорил о том, как засияют на небосклоне Хорезма величайшие звезды науки, собранные правителем во имя процветания страны. Умный и образованный дабир читал строки из книги Абу-Райхана:

– «…Откуда могли бы быть у нас сведения о преданиях народов, не будь в нашем распоряжении вечных произведений пера?» Ал-Бируни говорит о вечных произведениях пера, – продолжал дабир, – он посвятил им все дни своей жизни. И мы видим это, читая труд ученого.

Хорезмшах Мамун, слушая дабира, одобрительно кивал головой. Книга ал-Бируни «Следы, оставшиеся от прошедших поколений» нравилась ему. Он прочел ее с интересом и был доволен, когда нашел в ней страницы, посвященные прошлому Хорезма.

– Где Абу-Райхан? – спросил шах Мамун. – Будет ли он на меджлисе?

– Я жду его, – признался дабир, – но не знаю, поспеет ли он на меджлис. Глашатай уже сзывает ученых.

– Тогда отложим меджлис, – предложил Мамун. – Сейчас меня занимает Абу-Райхан. Что ты узнал о нем?

Вошедший в покои шаха вазир внимательно прислушивался к разговору шаха с дабиром.

– Учителем Абу-Райхана был знаменитый Абу-Наср Мансур ибн Али ибн Ирак, – отвечал дабир. – Этот выдающийся астроном – слава о нем никогда не померкнет! – избрал себе достойного продолжателя. Вот почему я считаю Абу-Райхана ал-Бируни той жемчужиной, которой должен украсить свою корону великий шах Мамун.

– Если я не ошибаюсь, – вмешался вазир, – учителем Абу-Райхана был врач и астроном Абу-Сахль Иса ал-Масихи? Я не очень доверяю этому ученому-христианину. – Вазир сделал паузу, искоса глянул на молчаливого хорезмшаха и добавил: – Абу-Райхан ал-Бируни прибудет ко двору, но я не знаю, та ли это жемчужина, которой недостает в твоей короне, великий шах Мамун.

С недавних пор вазир враждовал с дабиром, и сейчас он не терял случая поддеть его, хотя понимал, что ал-Бируни все равно встретят с почестями, раз этого пожелал хорезмшах.

«Пусть встретят с почестями этого безвестного хорезмийца, – подумал вазир. – Настанет время, и богословы сумеют доказать, что во дворец правителя Хорезма пробрался безбожник и еретик».

* * *

Хорезмшах Мамун любил присутствовать при ученых спорах. Ему нравилось, когда прославленные ученые ставили друг другу сложные, а иной раз и неразрешимые вопросы. Он гордился тем, что сумел привлечь к себе людей науки, которые были прославлены своей образованностью в других городах. Правда, этим он восстановил против себя многих богословов, которых приводили в трепет даже самые имена этих ученых. Иные из них не скрывали своей неприязни к молодому врачевателю ибн Сине, хотя знали, что он спас жизнь правителю Бухары.

Ибн Сина восстановил против себя богословов не только тем, что, занимаясь исцелением больных, больше полагался на свои знания, чем на волю аллаха, но еще и тем, что говорил недозволенное. Он интересовался многими науками и нередко высказывал свое мнение о вещах загадочных и непостижимых. Ученый осмелился сказать, что образование гор могло произойти либо от поднятия земной поверхности, как бывает при сильных землетрясениях, либо от действия воды. Мало того – он высказал мысль о том, что некоторые пласты на горах произошли от древних морей, в которые они были когда-то погружены.

«Еретик и безбожник! – кричали богословы, близкие ко двору шаха. – Он говорит недозволенное и неразумное! Кто может сомневаться в том, что и горы и моря – все создано волей всемогущего аллаха!..»

Однако эта дерзкая мысль привлекла внимание хорезмшаха. Мало того – шаху захотелось проверить, справедливы ли слова ибн Сины. И тогда правитель Хорезма сказал, что в этом ученом споре должен принять участие Абу-Райхан ал-Бируни, который, как ему стало известно, не уступает ибн Сине в своей учености. Хорезмшах не знал о том, что ал-Бируни позволяет себе высказывать весьма рискованные мысли, какие не решился бы сказать ни один правоверный ученый. Мамуну не было известно, что ал-Бируни открыто высмеивает мусульманских богословов, которые объясняют те или иные явления природы не чем иным, как только всемогуществом аллаха. Но в тот самый час, когда ал-Бируни расположился в доме, отведенном ему в Гургандже, дабиру пришло в голову рассказать своему повелителю о странностях, присущих ученому-хорезмийцу. Почему он так сделал? Может быть, потому, что захотел представить ал-Бируни именно таким, каким он был на самом деле, чтобы впоследствии не подвергать его опасности быть оклеветанным невеждами. И дабир рассказал Мамуну о том, что ал-Бируни ведет себя как вольная птица – что хочет, то и делает: высмеивает богословов, не считается с их мнением и в суждениях своих тверд, как скала, хотя многие с ним не согласны.

– И как же он их высмеивает? – спросил хорезмшах. – Поистине аллах велик – он создал и птиц и ученых… Только он дарует разум человеку. А если всемогущий одарил ученого столь удивительным свойством, что он способен понять движение небесных светил, значит, он же внушил ему мысль о том, что богословы неправы. Ну-ка, расскажи, в чем они неправы.

– Один из известных мне ученых, – отвечал дабир, – стал свидетелем спора между Абу-Райханом и багдадским мудрецом. Они говорили о причинах, вызывающих подъем воды, и о том, почему бьют фонтаны. Ал-Бируни был краток. Он сказал: «По этому вопросу со мной спорили многие люди. Они склонны приписать божественной мудрости то, что не узнали в науках физических. Сказав, что аллах всемогущ, они тем самым отвечают на все вопросы. А в чем истина, они не знают».

– А он знает, в чем истина? – спросил Мамун с усмешкой. – Богословам свойственно многое объяснять всемогуществом аллаха. Но как еще можно это объяснить? Я желаю услышать ответ из уст самого Абу-Райхана. И еще меня занимает спор о том, движется ли Земля или стоит неподвижно. До меня дошло, будто иные сомневаются в том, что Земля стоит неподвижно.

Дабир, хорошо знавший труды знаменитого хорезмийца, решил объяснить хорезмшаху, в чем особенность мысли ал-Бируни. Он сказал:

– Досточтимый шах Мамун! Известный тебе ученый ал-Фараби давно уже писал о том, что Земля не двигается ни со своего места, ни на своем месте. А вот ал-Бируни, отдавая должное великому ал-Фараби, говорит совсем другое. Он ссылается на индийских астрономов.

– Что же он говорит об этом? – полюбопытствовал шах. – Многие считают Абу-Райхана хорошим астрономом. Надеюсь, он не позволяет себе недозволенного?

– Мне говорили, – отвечал дабир, – что ал-Бируни согласен с мыслью индусских астрономов. А те говорят, будто Земля движется, небеса же находятся в покое…

– Это уже чрезмерно! – воскликнул шах Мамун. – Слава аллаху, этого нет, иначе камни и деревья падали бы с Земли!..

– Так думают многие, великий шах. И я так думаю. Однако астроном Брамагупта утверждает, что все предметы притягиваются к центру Земли и потому не падают при вращении Земли.

– Эта дерзкая мысль мне непонятна! – воскликнул хорезмшах. – Не мне судить, кто из них прав. Аллах велик! Он рассудит! Нам неведомо, согласен ли Абу-Райхан с индусскими астрономами. Мало ли что говорят… Одно скажу: Абу-Райхан ал-Бируни уроженец Хорезма, и он должен быть при моем дворе. Пусть он докажет нам, что правда за Брамагуптой.

– Я жду его с минуты на минуту, – ответил с поклоном дабир. – Может быть, суждения Абу-Райхана странны, однако я верю, что его знания в астрономии и математике принесут Хорезму великую пользу.

* * *

Пышный двор хорезмшаха Мамуна показался ученому даже чрезмерно богатым. Гурган был намного беднее и меньше столицы Хорезма. Там не было таких красивых дворцов, не было таких величавых мечетей, не было столь шумных улиц и таких обширных караван-сараев. Ал-Бируни получил почетное место при дворе правителя Хорезма. Ученому был предоставлен богатый дом и подарена одежда, достойная самого вазира. На следующий же день хорезмшах Мамун пожелал увидеть ал-Бируни.

Правитель великого Хорезма принял ученого приветливо. Мамун не был таким чванным и заносчивым, каким был султан Махмуд Газневидский. Лицо его было спокойно и благородно. Глаза хорезмшаха не метали молнии гнева и только с любопытством смотрели на скромного худощавого человека, который сумел завладеть умами людей, не имея никакого достояния и никакой знатности. Руки хорезмшаха, унизанные драгоценными перстнями, спокойно лежали на подлокотниках. По обе стороны трона стояли телохранители, словно каменные изваяния.

«С этим, пожалуй, можно поладить», – подумал Абу-Райхан, склонившись перед правителем.

Быстро ответив на приветствие, Мамун прежде всего спросил, согласен ли Абу-Райхан с утверждениями индийских астрономов.

Ал-Бируни не ожидал подобного вопроса. Не собирается ли шах Мамун разоблачить его и всенародно назвать еретиком? Но он тут же отбросил эту мысль. Зачем же так? Скорей, наоборот: если правитель Хорезма знает что-либо об индийских астрономах, то это просвещенный правитель. Но как ответить более понятно?

Подумав немного, Абу-Райхан сказал:

– Вопрос, заданный мне великим правителем Хорезма, заслуживает большого внимания. Но я бы не хотел ответить на него поспешно. Если бы великий шах пожелал собрать меджлис ученых… Пусть мой повелитель не подумает дурно, я могу и сейчас ответить великому шаху, – продолжал Абу-Райхан. – Но меджлис…

– Меджлис – хорошо! – поспешил с ответом хорезмшах. Ему как раз и хотелось услышать спор ученых.

Ал-Бируни еще мало знал правителя Хорезма. До него дошли слухи о том, что Мамун II человек просвещенный, не лишенный интереса к наукам. Но как понять поставленный им вопрос? Если шах Мамун поддался влиянию богословов, прибывших сюда из Багдада, то прямой ответ может тотчас же стать причиной раздора между ученым и правителем. Не успев вернуться на землю родного Хорезма, он, Бируни, может снова подвергнуться изгнанию. Но сказать что-либо другое, чтобы угодить невеждам, находящимся в плену бездушных и корыстных шейхов, он не намерен. Однако чем вызван этот вопрос Мамуна: любознательностью или коварством? Он странно звучит в устах хорезмшаха, величаво восседающего на золоченом троне, в одежде, сверкающей драгоценными камнями.

Абу-Райхан смотрел на стены громадного тронного зала, украшенные росписями, повествующими о прошлом династии хорезмшахов. Он видел здесь предков Мамуна II и полководцев, среди которых были мужественные люди чужеземных племен, попавшие в Хорезм из дальних стран. Размышляя над замысловатым вопросом, поставленным шахом, ученый вдруг обратил внимание на изображение черного статного воина в богатой одежде. Когда-то, при дворе одного из предков хорезмшаха, этот воин занимал почетное место. И молнией блеснула мысль: «Откуда этот черный человек со смелым и мужественным лицом, столь непохожий на других воинов, изображенных на стенах тронного зала? Не с берегов ли Нила? А может быть, у истоков Тигра и Евфрата жили предки этого черного воина? Кто взял его в плен? И кто пригнал в далекий Хорезм? Какие заслуги помогли ему обрести богатство и знатность? Однако надо объяснить хорезмшаху, почему я хочу ответить на заданный вопрос в присутствии ученых. Не посчитает ли Мамун за дерзость предложение собрать меджлис ученых?»

– Я и сейчас готов ответить, – повторил Абу-Райхан, стараясь прочесть на лице хорезмшаха его настроение, – но истина познается в споре… каждый по-своему понимает этот сложный вопрос…

– Завтра на царском меджлисе соберутся ученые Гурганджа, – ответил Мамуи. – Я тоже думаю, что в споре познается истина!

Поблагодарив за честь, ал-Бируни с низким поклоном удалился, а хорезмшах Мамун, видимо довольный тем, что ученый-хорезмиец уже стал его собственностью, обратился к дабиру:

– Много я слышал разных небылиц о нашем ученом ал-Бируни. Дошло ли до тебя, что правитель Гургана Кабус ибн Вашмгир хотел дать ученому почетное место при дворе и облечь его властью над целым диваном? Но Абу-Райхан отказался от всего этого и предпочел заниматься науками. А ведь науки не давали ему и сотой доли того почета и денег, которые он мог получить, находясь при дворе правителя.

– Пожалуй, ученый был прав, – ответил дабир. – Во всяком случае, мы сейчас извлечем пользу из тех бесценных трудов, которые он написал, будучи на службе у Кабуса и не связываясь с делами правителя. Как ты помнишь, великий шах, в книге нашего астронома дано подробнейшее описание всех эр, праздников и календарей многих племен и народов. Для этого ученый изучил многие летописи о прошлом хорезмийцев, греков, римлян, персов, согдийцев, иудеев. Эта книга напомнила нам, что в чужой стране есть наш ученый.

– Мне льстит, – отвечал Мамун, – что Абу-Райхан ал-Бируни хорезмиец. Это для нас более ценно, чем ученый-согдиец или ученый-перс при дворе хорезмшаха. Все же этот человек рожден на земле великого Хорезма. Мне приятно сознавать, что наш соплеменник возвышается над другими. Он будет достойным потомком своих великих предков, не правда ли, дабир?

– Я никогда в этом не сомневался, великий шах. Я помню слова Сократа: «Нет сокровищницы лучше знания, нет врага хуже дурного человека, нет почета величавее, чем знание».

* * *

Во дворец на меджлис собрались все ученые, все богословы, все знатные люди Гурганджа. Ибн Сина радостно приветствовал ал-Бируни, с которым долго не виделся и судьба которого его всегда волновала. Он немало потрудился, чтобы вернуть Абу-Райхана ко двору правителя. Ибн Сина помнил о том, что прежний правитель изгнал ал-Бируни из Хорезма и заставил его искать покровительства на чужбине. Как хорошо, что ученый вернулся в свой родной Хорезм!

Мусульманские богословы, враждебно воспринимающие смелые мысли ибн Сины и ал-Бируни, с нетерпением ждали. Они не знали, о чем будет спор, но, предвидя разногласия, заранее подзадоривали друг друга.

Открывая меджлис, вазир сказал, что, заботясь о процветании Хорезма, великий шах Мамун собрал при своем дворе ученых, которые могли бы стать украшением двора самого халифа. Но, покровительствуя наукам, хорезмшах в то же время отвечает за людей науки перед самим аллахом. Вот почему собран меджлис, где надлежит разобраться в спорах, вносящих смуту в умы людей. И тут же, обращаясь к ал-Бируни, вазир спросил:

– Верно ли говорят, будто ты утверждаешь, что все тела стремятся к Земле и удерживаются они на поверхности Земли, не улетают лишь потому, что существует сила притяжения тел к Земле? До нас дошло, будто ты, уважаемый ученый, признаешь существование взаимного притяжения тел как их неотъемлемое свойство. Не думаешь ли ты, что виной тому воля аллаха, который в силах изменить все на Земле, на воде и в небе?

Ал-Бируни видел шумное оживление среди старых мудрых богословов.

«Однако, – подумал он, – шах Мамун проявляет нетерпение».

– Прежде чем ответить, я хотел бы услышать мнение моего собрата, уважаемого Абу-Али ибн Сины, – сказал Абу-Райхан.

– Тогда обратись к нему, – предложил вазир.

Ибн Сина насторожился. Он не думал, что в первый же день встречи тотчас же вступит в спор с этим горячим, несдержанным Абу-Райханом. Однако было любопытно.

– Я слушаю, – сказал громко ибн Сина.

– Что ты можешь сказать по поводу того, что все окружающие нас тела стремятся к Земле, что Земля притягивает их к себе?.. – спросил ал-Бируни.

– Еретик и безбожник! – воскликнул старый тучный улем,[17] прерывая Абу-Райхана и обращаясь к служителям мечети, которые присутствовали на меджлисе и впервые своими ушами услышали недозволенные речи.

«Они шипят, как змеи, – подумал про себя ал-Бируни, стараясь по физиономиям разгадать настроение своих противников. – Увы! Здесь такие же невежды, каких я встречал и раньше. У таких не бывает своих мыслей и своих суждений. Но что думает об этом Хусейн? Он-то должен понимать, в чем истина!»

– Я готов доказать тебе, что ты не прав, Абу-Райхан, – сказал после небольшой паузы ибн Сина. – Возьмем, к примеру, такой случай. Зажжем факел и посмотрим, куда стремится пламя. Мы увидим, что пламя никак не стремится к Земле, а наоборот – стремится удалиться от Земли. Вот тебе и доказательство. Согласись, что невозможно утверждать, будто Земля притягивает к себе все тела.

– Сомневаюсь в правоте твоей мысли! – воскликнул ал-Бируни. – Стремление пламени вверх имеет другую причину – это результат движений холодных и нагретых слоев воздуха. Но и это не противоречит явлению притяжения всех тел на Земле. Я утверждаю, что все элементы стремятся к центру Земли с одинаковой скоростью. Причиной того, что тяжелые предметы падают на землю быстрее, чем легкие, является сопротивление воздуха.

– Следовательно, ты разделяешь мнение индуса Брамагупты о притяжении предметов к центру Земли? – спросил кто-то из ученых.

– Полностью разделяю! – признался ал-Бируни. – Есть люди, которые думают, что это суждение в какой-то мере умаляет значение астрономии. Но я считаю, что всякое явление астрономического порядка может быть с таким же успехом объяснено в связи с этой теорией.

Почтенный муфтий[18] с длинной белой бородой и золоченым посохом в руках молча покинул меджлис. Среди богословов нарастал шум. Ропот возмущения заглушал речь ученого. Ал-Бируни умолк, но, взглянув на дабира, понял, что можно продолжать, и уже громче сказал:

– И в давние времена и в наши дни многие астрономы пытались узнать, вращается ли Земля или стоит неподвижно. Они пытались опровергнуть этот факт, но им не удалось. Мы также написали об этом книгу. В ней мы, по нашему мнению, превзошли наших предшественников если не словами, то по существу…

– Это уж слишком! – воскликнул старый тучный улем.

Он вскочил и, не скрывая своей ярости, стал звать богословов, предлагая покинуть меджлис, но, увидев на лице хорезмшаха неподдельный интерес, умолк.

– Мы поплатимся за такое богохульство! – шепнул старику молодой богослов, недавно вернувшийся из Мекки.

– Поплатятся еретики, – ответил с важностью старик, – а мы, правоверные, станем свидетелями неизбежного – этих безбожников призовут к ответу. Я бы их бросил в яму! – Лицо старого улема выражало крайнее возмущение.

«Нет, он не оставит этого еретика при дворе Мамуна. Завтра же он скажет хорезмшаху: либо он, почтенный и уважаемый улем, либо этот безвестный бродяга. И откуда это он взялся? Воистину сын сатаны! Что он говорит? Для него не существует корана. И как может это допустить хорезмшах Мамун? Но, может быть, и шах заражен ересью? Тогда надо писать донесение в Багдад, самому халифу».

– Не думаешь ли ты, что мало кто понял рассуждения Абу-Райхана? – спросил у дабира хорезмшах Мамун, когда ученые, взволнованные спором, громко переговариваясь, покинули дворец.

– Думаю, что единственный человек, который способен понять истину, – это наш умнейший и образованнейший хорезмшах Мамун, – ответил за дабира вазир. – Однако в короне твоей, великий шах, есть и более ценные жемчужины!

На хитром, не лишенном приятности лице вазира расплылась угодливая улыбка.

* * *

Спор на меджлисе долго еще занимал мысли шаха Мамуна. Ему было лестно, что ученый, обладающий многообразными знаниями, оказался при его дворе. Но тревожила мысль: может быть, прав старый улем и все эти рассуждения ученого богословы могут назвать ересью? Если прислушаться к голосу багдадских богословов, то ал-Бируни вместе с ибн Синой должны быть всенародно объявлены еретиками. Однако эти тонкие знатоки корана нимало не интересуются тем, что Хорезм потеряет ученых, могущих принести пользу. Не случайно посланник султана Махмуда Газневидского спрашивал дабира об ученых, собранных при дворе, и почему-то очень уж дотошно интересовался судьбой Абу-Райхана. Один аллах ведает, правоверный он ученый или еретик. Одно ясно: это кладезь знаний и эти знания нужно использовать для Хорезма. Такой ученый должен быть не только украшением дворца, он должен и делом заняться. Решив так судьбу Абу-Райхана, хорезмшах вызвал его к себе.

– Твои познания в области хорезмийского календаря мне известны, – сказал Мамун. – Ты тонко подметил все то, что делали землепашцы для плодородия своих земель. Я думаю, ты будешь достойным мирабом.[19] Я облачу тебя властью над всеми водами Хорезма. Отныне от тебя будет зависеть урожай плодов земных. Кто лучше тебя сумеет предсказать раннюю весну? Что ты скажешь об этом?

– Я весьма польщен, великий шах. Поистине от знаний мираба немало зависит урожай нашей щедрой земли. Я готов отдать свои знания этому почетному делу. Поверь, я по справедливости распределю воды каналов. Я постараюсь изучить повадки нашей своенравной реки. Недаром ее прозвали бешеной. Но для устройства дела мне нужны помощники. Будут ли у меня люди, которые станут выполнять мои указания? Поможет ли мне диван вазира?

– Все будет по-твоему, – согласился хорезмшах. – Аллах велик, он поможет тебе в этом большом деле. Делай как знаешь. Только это занятие не должно помешать тебе изучать небосвод. Я верю: за стенами Хорезма ты сделаешь больше того, что сделал в Гургане. Воистину тебе оказаны большие милости.

– Я дорожу благорасположением великого шаха, – отвечал ал-Бируни, низко склонившись перед правителем Хорезма.

Он и в самом деле ценил доверие. Просвещенность хорезмшаха Мамуна, его стремление разумно использовать науку нравились ученому. И сейчас, когда правитель Хорезма предложил ему трудную и ответственную должность мираба, которая должна была отнять у него много времени и оторвать от очень важных научных опытов, он с радостью брался за эту работу. Абу-Райхан, так же как и правитель страны, желал Хорезму процветания и богатства. Но ведь главное богатство страны – это плодородная земля: не случайно персы прозвали Хорезм «Землей Солнца».

Все эти мысли мгновенно пронеслись в голове ученого, когда он, отвечая хорезмшаху, должен был сказать «да» или «нет». Конечно, «да» – он будет мирабом и астрономом, но пусть будет мир на земле Хорезма.

– Я хотел бы многое сделать, великий шах, – сказал ал-Бируни, – но трудно предвидеть, что ждет нас впереди. Я с большой верой начинал свой путь в науке в дни моей юности в Хорезме. Помню, это было еще в 384 году хиджры,[20] я производил астрономические измерения на левом берегу Джейхуна. Я только успел установить крайнюю высшую точку эклиптики[21] для селения Бушкатыр, как началась смута. Знать Хорезма не поладила с шахом, а мне, начинающему вникать в науки, пришлось прервать свои занятия и искать убежища на чужбине. Долго еще бушевала буря в сердцах людских. Не скоро время сжалилось над нами. Когда все усмирилось, я принялся за свое дело. Если будет покой на нашей земле, поверь, великий шах, я не оставлю своего дела. Для того я и прибыл сюда, в твое царство.

– Теперь другие времена, – ответил с уверенностью хорезмшах. – Могу тебя заверить, все будет хорошо. Небо Хорезма ясно и безоблачно…

Они долго еще вели беседу – правитель великого Хорезма и ученый. Они расстались добрыми друзьями, но каждый постарался показать другому, что он верен себе. Мамун хотел показать великому ученому, что он не только правитель прекрасного Хорезма, но и человек, сведущий в тонкостях математики и астрономии, а Бируни хотел показать хорезмшаху, что наука для него священна и что нет такой силы, которая бы заставила его изменить ей.

Ал-Бируни был увлечен мыслью сделать Хорезм страной изобилия. Он принялся изучать систему орошения. Стараясь вникнуть в причину неудач, которые привели к гибели некогда цветущие оазисы, ал-Бируни понял, что люди, занимающиеся распределением воды, не всегда сознавали, сколь важно их дело. Они нередко забывали, что владеют главным сокровищем Хорезма. Они экономили на недозволенном и зачастую от скаредности и тупоумия делали преступные вещи. Ученый долго в задумчивости стоял среди занесенных песками земель, которые совсем недавно были садами и виноградниками. Как это случилось? Почему пустыня отобрала у людей эту землю? Почему она оказалась сильнее людей? И ученый сам себе отвечал: незнание тому причина, невежество!

Мало кто мог ему сказать, в какое время зарождается бурный поток воды, идущий от снежных вершин. А если узнать об этом точно, то можно предсказать большую или малую воду и соответственно подавать ее в каналы.

Когда ученый потребовал у сахибдивана[22] людей, которых надо было расселить вдоль берегов реки, тот удивился: для чего так много людей? И ал-Бируни объяснил ему, что, если вдоль реки поселятся люди, которые будут постоянно жечь костры и давать сигналы, говорящие о том, какая идет вода, тогда мирабу удастся разумно распределить воду по всей оросительной системе. Вначале сахибдиван не соглашался: посчитал, что будет дорого, но потом согласился, и замысел ал-Бируни воплотился в жизнь.

На берегах Джейхуна были установлены наблюдательные посты. Люди следили за движением воды. Они передавали свои сообщения при помощи костров. Один, два, три дыма означали известное количество воды, которого можно было ожидать в ближайшее время. Имея эти данные, можно было разумно распределять воду реки по каналам и подавать ее на пахотные поля, в сады и виноградники. Ученый сделал много ценных наблюдений, ознакомился с опытом старых земледельцев и на основании всего этого хорошо рассчитал работу всей оросительной системы. Настало время, когда он мог отлично предвидеть успех земледельческих работ и сообщить хорезмшаху Мамуну, какой предвидится урожай плодов и злаков, будет ли урожайным год.

Видя по ночам пламя костров на берегах реки, хорезмийцы знали, что от костра к костру передаются сведения, которые собираются в одном диване и позволяют шаху знать, сколь богатые дары даст ему хорезмийская земля.

– Не займет ли это слишком много времени? – спрашивал Абу-Райхана его друг, математик абу-Наср Аррак. – Когда же ты займешься небосводом?

– Вода поистине главное сокровище Хорезма, – отвечал ал-Бируни. – А для звезд небесных есть ночь, я не оставляю их без внимания. Поверь, друг мой Аррак, тайны небесных светил не дают мне покоя.