Экс-президент Киргизии Аскар Акаев – о том, как он стал президентом, чем обязан Михаилу Горбачеву, когда киргизская валюта была самой твердой и зачем каждую осень он звонил Исламу Каримову.

Аскар Акаев: «Каждую осень я звонил Каримову
– Ислам-акя, хочу приехать»

     Аскар Акаев – доктор технических наук, президент Киргизии (1991 – 2005 годы). С 1989 по 1990 год – президент Академии наук Киргизской ССР. В июле 1990 избран членом ЦК КПСС, а в октябре – президентом Киргизской ССР. Издал указы о бойкотировании действий ГКЧП на территории Киргизской Республики; вместе с Верховным Советом КР объявил о провозглашении независимости Киргизии; принял участие в создании СНГ, способствовал принятию Киргизии в члены ООН. В октябре 1991 года – на прямых президентских выборах избран президентом. Переизбран в 1995 и 2000 годах. В 2005 году в результате Тюльпановой Революцией, вызванной протестом против фальсификации на выборах, Акаев покинул территорию Киргизии.

— Киргизский Верховный совет избрал вас президентом в октябре 1990 года, и это тоже стало знаком конца СССР. Авторитет коммунистов был уже настолько низок, что вы стали компромиссной фигурой. Как это могло случиться?

– Я думаю, тут есть ряд причин. Все-таки в Советском Союзе каркас власти составляла КПСС, и к 1990 году – вы абсолютно правы – партия власть уже теряла. Этот процесс начался после отмены 6-го пункта конституции СССР. Кстати, из кыргызской делегации, в которой было около 60 народных депутатов СССР и примерно десяток человек в Верховном совете, только мы вдвоем с Чингизом Айтматовым проголосовали за отмену 6-й статьи (закрепляла руководящую роль КПСС – Slon). И нам устроили такое!

— Вы голосовали за отмену 6-й статьи?

— Да. Я был под большим влиянием межрегиональной группы, в которой руководящую роль играли академики [Андрей] Сахаров и [Юрий] Рыжов. Я дружил с Рыжовым. Он как старший товарищ по академии опекал меня. И как раз он тесно общался с Борисом Николаевичем Ельциным. Кстати, я, будучи членом Верховного совета, поддерживал Ельцина, когда он баллотировался на пост председателя комитета по строительству. Там было огромное сопротивление, руководство запрещало его поддерживать. Но я провел работу и мобилизовал голоса среднеазиатских депутатов. Отсюда у нас началась впоследствии дружба с Борисом Николаевичем. После отмены 6-й статьи авторитет партии был подорван – и вот результат, первым избрался президент Узбекистана Ислам Каримов.

— Он был избран своим парламентом.

— Да, по-моему, через месяц или два после того, как Михаил Сергеевич (Горбачев – Slon) избрался президентом Советского Союза. И Айтматов рассказывал мне, что Михаил Сергеевич был страшно возмущен, но ничего не мог поделать. После этого начали выбираться во всех республиках. А вторая причина, почему уже никого не могли избрать из партийно-хозяйственной номенклатуры, это Ошские события (межнациональный конфликт на территории Киргизии – Slon). Вы помните, как раз в июне 1990 года произошла эта трагедия между киргизами и узбеками. Я, кстати, участвовал в процессе примирения. Все лето 1990 года. Это было жаркое лето во всех смыслах – жара под 50 градусов и обстановка трагическая. Михаил Сергеевич направил туда Айтматова – он был его советником. Мы жили тогда в гостинице «Москва». Он меня нашел: «Быстрее, мы должны лететь в Ош, Михаил Сергеевич поручил мне создать группу». Мы все лето общались с народом – и с узбеками, и с кыргызами. Нас, в общем, везде встречали позитивно. И к Айтматову отношение было потрясающее.

— Но к вам отношение, наверное, было хорошее, потому что вы все-таки не представляли местную власть?

— Да, но доброе отношение на юге было еще и потому, что я был первый президент академии, который озаботился обидами южан, впервые мы открыли южный филиал академии. Айтматов, который вышел на Горбачева, кажется, тоже сыграл позитивную роль в размежевании. Тогда вся номенклатура спряталась, и поэтому отношение к ним было никакое. Я вам расскажу один-единственный эпизод. Мы находились в Узгене, где почти вся узбекская часть сгорела. Там собралось 50 тысяч человек. И приехал Абсамат Масалиев (первый секретарь ЦК Компартии Киргизии – Slon), его привезли на бронемашине, и вдруг, когда он высунулся из бронемашины, такой гул пошел. Представляете, площадь в 50 тысяч человек взорвалась ревом. Он как высунул голову, так тут же и засунул обратно, и бронемашина уехала. Вот таким образом вся партийно-хозяйственная номенклатура потеряла доверие народа. И колоссальную роль в этом сыграли трагические Ошские события.

Когда в первом раунде никто из кандидатов не получил большинства, в октябре 1990 назначили второй раунд. Меня тогда нашли в Москве, я был членом Верховного совета, вечером звонят: «Завтра в 10 часов выборы президента, ты должен прилететь». А мы сидели со старшей дочкой пили чай у академика Александра Самарского, был такой великий математик. Я говорю: «Слушайте, во-первых, у меня нет плана, а во-вторых, я физически не могу появиться завтра – последний самолет улетел». А мы, говорят, предусмотрели – есть ночной самолет в Ош, там будут люди с билетами, и ты из Оша в Бишкек прилетишь первым самолетом. Настойчиво звонили, требовали. Я говорю: «Никак не могу. Надо кого-то другого, из политических деятелей». «Нет, ты должен, иначе мы тебя не пустим в страну». Что делать, пришлось. Приезжаю в аэропорт: «Быстрее, Аскар Акаевич!» И меня потащили через депутатский зал, трап уже отходил, но самолет задержали по техническим причинам. Меня посадили, и я прилетел ночью в Бишкек.

Приезжаю домой – и прихожу в парламент в 10 утра. С некоторым опозданием, уже выдвинули 11 человек, вдруг меня увидели: «А вот и наш Акаев пришел! Регистрируйте нашего кандидата». Это была демократическая фракция, которая образовалась к тому времени. Меня 12-м зарегистрировали. Да, один интересный момент был. Секретарь ЦК по сельскому хозяйству тоже баллотировался. И как он увидел меня, сразу побежал на трибуну и говорит: «Знаете, надо еще одно условие – чтобы все программы на кыргызском языке». Я сразу понял, что это камешек в мой огород. Почему? Потому что никто не слышал, чтобы я говорил на родном языке. Они знали, что я 20 лет учился и работал в Ленинграде, и думали, что не владею. Но я-то окончил сельскую школу. Слава богу, сохранил. И вот я выхожу 12-м и рассказываю о своей программе на кыргызском. У секретаря по сельскому хозяйству аж челюсть отвисла. Вот так вторым туром я выиграл.

У меня не было ни команды, ничего. И вот мне говорят: «Сколько вам надо, чтобы вы подобрали команду? Нужно правительство назначать и так далее. Две недели хватит?» Ну а время было такое – час ждать нельзя. После Ошских событий ситуация в республике была просто катастрофическая. Говорю: «Я готов прямо сейчас представить». Пока их слушал, сидел и думал: «Боже мой, а если я побеждаю, что делать?» За каждым из этих кандидатов группа депутатов – они представляют все регионы. Второе место занял Насирдин Исанов, к которому я относился с огромнейшей симпатией. И я думаю: «Боже мой, где найдешь лучшее правительство? Вот, если всех соберу, значит, и парламент будет с ними». Я говорю: «Знаете, вот второе место занял Насирдин Исанов, я его предлагаю в премьер-министры. Вот третье место – [Амангельды] Муралиев, промышленник – пусть будет секретарь по промышленности. А вот [Джумгалбек] Аманбаев, который хотел, чтобы на кыргызском выступали, пусть будет министром сельского хозяйства». И так все 11 получили посты. Все довольны. Аплодисменты стоя. В тот же день мы сформировали правительство.

— Сколько времени оно просуществовало?

— Ну, менялись премьер-министры – Апас Джумагулов был, Турсунбек Чынгышев был. А основной костяк просуществовал почти до 1993 года.

— А вашу кандидатуру в президенты предложил Чингиз Айтматов?

— Всегда это путают. Чингиз Айтматов предложил мою кандидатуру в спикеры от кыргызской делегации в Верховном совете СССР. А в президенты выдвинула демократическая фракция кыргызского парламента.

— Существует еще и такая легенда, что Айтматова и самого предлагали в президенты Киргизии.

— Я лично его предлагал.

— Это на каком этапе? Еще до первого-второго туров выборов?

— Да, еще в сентябре. Я тогда мог регулярно встречаться с Михаилом Сергеевичем здесь, он ко мне относился с симпатией. Я говорил: «Михаил Сергеевич, у нас тоже будут выборы, очень сложная ситуация, лучше бы вы его назначили». А он сказал: «Он нам нужен здесь». И, главное, сам Айтматов не хотел.

— А как Горбачев отнесся к вашей кандидатуре?

— Отнесся позитивно. Но он тоже постфактум это узнал.

— Но Горбачев же знал, что предстоят выборы президента Киргизии, и неужели никаким образом не контролировал?

— Нет, никаким. Он тогда уже не контролировал республики.

— А такое, что он предлагал Нурсултану Назарбаеву быть последним премьер-министром Союза, было?

— Да, и мы это обсуждали. И даже в ходе новоогаревского процесса в июне-июле 1991-го президенты говорили Михаилу Сергеевичу: «Михаил Сергеевич, хорошо. Вот подпишем союзный договор, и вы должны сформировать новое правительство, во главе которого желательно, чтобы был кто-то из нашего состава…» Вот, пожалуйста, экономист, промышленник Назарбаев – самый достойный.

— А про вас говорили, что вам он предлагал быть вице-президентом Советского Союза.

— Нет, вот это миф. Видимо, он возник таким образом. 19 августа я выступил против ГКЧП, а 26 августа был внеочередной Верховный совет. Первым уже от России говорил Руслан Хасбулатов. И Михаил Сергеевич подчеркнул, что вот Аскар Акаев был одним из немногих, кто выступил против ГКЧП, поддержал законную власть, давайте ему дадим слово. Я говорил вторым. Третьим – Анатолий Собчак. А потом в перерыве за чаем как-то так сложилось, что мы оказались рядом – Михаил Сергеевич, Анатолий Собчак и я. С Собчаком мы тоже дружили через межрегиональную группу. К тому же я ленинградец, он ко мне хорошо относился. И Собчак говорит: «Михаил Сергеевич, вот видите, Аскар Акаевич такой талантливый, способный, он прошел нашу школу здесь. Чего ему делать там в республике? Ему бы надо сейчас на союзном уровне где-то предоставить поле деятельности». Михаил Сергеевич отвечает: «Конечно, конечно, мы можем подумать, если он хочет». А я говорю: «Я только-только избрался президентом, я крайне благодарен, но я лучше поработаю там». Там был круг из нескольких человек, и все это разнеслось. Но это была только фраза Собчака. Он просто из симпатии ко мне решил, что пора Акаеву на общесоюзный уровень.

— Ошские события считались одним из ключевых событий, которые подтолкнули Советский Союз к развалу. Хотя называют разные причины – неспособность выдержать гонку вооружений и военный паритет с Америкой, падение цен на нефть в 80-е годы.

— Да, падение цен на нефть – одна из основных причин, конечно.

— Война в Афганистане, катастрофа в Чернобыле и ее последствия.

— Совершенно верно. Еще Спитакское землетрясение. Я был там в командировке. Это ужасно. А потом и этнические конфликты – Карабах, Абхазия, Ферганские события в Узбекистане, Ош. Я считаю, тотально не везло Михаилу Сергеевичу.

Разрушенные кварталы Узгена, 1990 год — Петрийчук Е. / ИТАР-ТАСС

— Но Ошские события были катализатором всех дальнейших событий в Киргизии.

— Да, совершенно верно. Три тысячи человек погибло. Ош, Узген, Ноокат – вся Ошская область.

— Вы пытались анализировать, почему произошел Ош? Почему раньше этого не было, а произошло тогда, когда начала слабеть центральная власть?

— Знаете, я лично не вдавался в это. Я все силы бросил на то, чтобы ликвидировать последствия Ошской трагедии. Огромную роль сыграли в этом и Михаил Сергеевич, и Чингиз Айтматов, и Каримов. Он приезжал в Ош регулярно до 1997 года, и если на юге среди узбеков было спросить тогда, кто их президент, они говорили – Каримов. В Кыргызстане у него был среди них потрясающий авторитет. Только после 1998 года узбеки в Киргизии стали говорить, что, нет, наш президент все-таки Акаев… А тогда я его сам приглашал: «Ислам-акя, надо приехать в Ош». Меня постоянно критиковали, что я к нему обращаюсь. Ну а что, мы тут на востоке, я младше, разница велика, он мудрый человек, почему нет? Я до сих пор к нему испытываю уважение. И когда мы вместе с ним в Оше выходили к узбекам, вы можете себе представить, они сразу снимали все вопросы, все притязания… Когда это случилось впервые, мы вместе с Каримовым вышли к ним – собралось 100 тысяч узбеков, и Каримов сказал: «Вот мой друг искренне хочет, чтобы здесь все было спокойно…» И они хором ответили: «Все, мы поддержим Акаева».

— В середине 1990-х я ездил из Бишкека до Торугарта на китайско-киргизской границе, проезжали через Нарын. Сопровождавший меня майор-таможенник спросил: «Скажите, а вы знакомы с Каримовым, президентом Узбекистана?» Я ответил: «Ну да, знаком». «А вы видели его сами, лично?» «Видел не раз, встречался», – отвечаю. «Да, – говорит он, – вот бы нам такого президента!»

— Я же говорю. Тогда на юге Киргизии всюду, особенно в узбекской части, спроси: «Кто ваш президент?» Ответят: «Каримов». Меня признали уже только к концу 1990-х, когда мы там открыли узбекские университеты.

— Но все равно отношения с Ташкентом, с Каримовым складывались тяжело.

— Нет, у меня всегда были хорошие отношения.

— А когда были проблемы с поставками узбекского газа в Киргизию?

— Нет, вы знаете, я получал самый дешевый газ в Средней Азии – 42 доллара за тысячу кубометров. Причем я был единственный, кому Ислам-акя разрешал 50% товарного покрытия. То есть мы платили 21 доллар.

— А чем вы расплачивались в качестве бартера?

— Электроэнергией. Мы тогда экспортировали много электроэнергии. Вы знаете, я считаю, что колоссальная ошибка [Алмазбека] Атамбаева (нынешний президент Киргизии – Slon) в том, что он испортил личные отношения с Каримовым. Что я делал? Я каждую осень в конце августа или в сентябре звонил Ислам-акя: «Ислам-акя, хочу приехать, навестить вас, обсудить вопросы». Я всегда приезжал.

— И он знал, зачем вы приезжаете.

— Да, приезжаю, мы решаем вопросы. И никаких перебоев, никогда у нас этих проблем не было. Все проблемы с газом начались после меня. В мой период никогда таких проблем не было. Я получал самый дешевый газ. Самый дорогой, вы помните, получал [Эмомали] Рахмон (президент Таджмкистана – Slon).

— Ну, это отдельная история – отношения между Душанбе и Ташкентом.

— Я всегда исходил из того, что соседей и родителей не выбирают. Поэтому прежде всего я строил добрые отношения с соседями – с Ислам-акя, с Рахмоном у меня отношения хорошие были, я ему много помогал в трудные годы, с Сапармуратом Атаевичем (Ниязов, бывший президент Туркменистана, ныне покойный – Slon) у меня еще лучше отношения были, потому что мы оба учились в Ленинграде. Два наших старших лидера – (Каримов и Назарбаев – Slon) как-то подтрунивали над ним, называли его шутя «наш Супермурат». А я всегда был к нему вежлив, и поэтому он ко мне тоже относился по-доброму. То есть у меня с соседями, включая Китай, всегда были хорошие отношения.

— Вы математик, занимались математическими моделями. Вам вообще как аналитику могла прийти в голову мысль, что ход событий в конце 80-х годов вел к развалу Советского Союза?

— Категорически нет. Я вообще-то советский человек. И сегодня по своему менталитету остаюсь им. Поэтому, конечно, я не допускал и мысли. Но я вам скажу две вещи, которые у меня даже вызывали возмущение, хотя к этим людям я питал огромное уважение и симпатию. Первое. Моим учителем был академик Денисюк – великий ученый, изобретатель трехмерной голографии. Он не получил Нобелевскую только из-за того, что все его труды были засекречены. А я диссертацию писал как раз по оптико-электронным методам хранения и обработки информации – голографическому распознаванию. Он много раз приезжал в Кыргызстан, любил походы, мы путешествовали по горам, с женой, с детьми. И, знаете, в конце 70-х он говорил, что этой стране долго не жить, еще 10–15 лет – и Советский Союза потерпит крах. Я говорил: «Юрий Николаевич, ради бога, чтобы больше нас никто не слышал, вы что, нас за вас сейчас лишат гражданства и выселят». Денисюк был гений, но он был очень критически настроен к советской власти, был обижен на нее за то, что Нобелевскую премию за изобретение голографии получил другой физик – Габор за более простой вариант. Мы это понимали. И второе – я в Ленинграде ходил на лекции Гумилева, слушал его историю гуннов, историю древних тюрков… И Гумилев рассказывал на одной из лекций, что, по его теории, где-то лет через 10–15 придет конец стране. Хоть это и больно мне, говорил, я же евразиец! Вот два человека, которые, я слышал сам, буквально предсказывали конец советского государства. Это потрясающе! Но лично я был против.

— Когда в 1990 году вы стали президентом еще советской Киргизии, как вы видели свою задачу в этот момент? Просто укрепить власть? Ведь вы же еще тогда оппонировали компартии.

— К тому времени у меня было четкое видение того, куда вести страну, какие реформы в экономике осуществлять. Политически у меня не было видения, может быть, многое я, действительно, делал не так. Я даже партию свою не создал – в те годы можно было создать партию, которая могла бы меня потом защитить. Но, что касается экономики, у меня была хорошая программа. Потому что в Верховном совете еще в Москве я сразу записался в комитет по экономическим реформам, понимая, что это главное на данном этапе. И я трудился: днем – в Верховном совете, а вечером и ночью штудировал Шумпетера, Кейнса – всех. И работал в комитете, который возглавляли академик Богомолов – царство ему небесное, он недавно ушел, и Павел Бунич – выдающийся был экономист, я, можно сказать, прошел его школу. И там была железная литовская леди Казимира Прунскене. Я ее слушал, как они в Литве размышляют о реформах. Среди советских экономистов было мало тех, кто владел именно рыночной экономикой. Я прочитал тогда – мы же аграрная все-таки республика – как делать земельную реформу. Изучил труды Александра Чаянова – его, вы же знаете, расстреляли в 30-е, и не провели в СССР эти реформы. А я потом провел. Сначала мы – в Кыргызстане, а потом – Армения.

— В каком году?

— Это были 1992–1993 годы. Но сначала нужно было укрепить власть, выдержать схватку с компартией – тогда она у нас была мощная. Они даже в августе во время ГКЧП радовались, пили шампанское, говорили, наконец-то крышка Акаеву, сейчас избавимся от него, писали ГКЧП на меня доносы. И только потом мы приступили к реформам. Первая была монетарная – мы первыми ввели свою валюту, еще до России. Я понимал, что Россия рано или поздно отключит нас от рублевой зоны. И я опередил. Поэтому и выиграл. Ельцин был очень на меня сердит за это – но потом это прошло. Киргизский сом был введен 10 мая 1993 года – к этому времени у меня были отпечатаны все банкноты. Помните золотое дело? В Киргизии было золотое месторождение, и там был маленький золоторудный комбинат. У нас оставалось примерно 1,5 тонны золота, но не аффинированного. Аффинаж осуществляли в Новосибирске. Что я делаю? Я эти 1,5 тонны перевожу в Швейцарию. Там делаем аффинаж, закладываем в швейцарский банк UBS. В парламенте это дело раскрутили: почему в Швейцарию, Акаев на себя записал. А мне нужна была валюта, чтобы отпечатать банкноты в Лондоне – это дорогое и непростое удовольствие. Там мы все просчитали и уже к концу 1992 – началу 1993 года несколькими рейсами завезли банкноты. Хранили это все в тайне. Я ждал удобного момента ввести валюту.

— Тогда за 4 сома, я помню, изначально давали доллар.

— И сом в Средней Азии ходил почти как доллар.

— Некоторое время была твердая киргизская валюта.

— Да, и долго оставалась. С ее помощью мы побороли инфляцию, а соседи колоссально проиграли, потому что туда сбросили рубли, которые в России обесценились после реформы. Помню, через месяц после того, как мы ввели сом, в июне, мы собирались в Ташкенте, и там Борис Николаевич как раз выразил мне свое возмущение. Ну, а что мне сказать? Я говорю: «Виноват, Борис Николаевич», с повинной головой – хотите отсекать, секите. Не могу же я сказать – а вот вы сейчас проведете реформу, и мы потеряем. И два соседа (Каримов и Назарбаев – Slon) мне говорят: «Слушай, ты что делаешь? Ты сам себе подписал приговор, осенью будешь ходить с протянутой рукой, все, твоя карьера закончена». А вышло наоборот. Как раз через месяц в июле или в августе Россия провела деноминацию, и все старые рубли выбросили в Казахстане, Узбекистане. Конечно, соседи после этого начали винить меня: «Вот ты такой нехороший, нам не сказал. А Борис Николаевич относится к тебе хорошо. Он, наверное, тебя предупредил. Вы с ним вместе все решили, а нам не сказали». Я отвечаю: «Ничего подобного, я вам говорил, вы же не прислушались».

Теперь по сельскому хозяйству – в чем заключалась реформа? Два этапа, по Чаянову. В первую очередь мы приняли закон о фермерских хозяйствах – первые ввели частную собственность на землю. И всю землю раздали – ну, успели значительную часть. А в Чуйской долине мне помешал своим авторитетом [Алас] Джумагулов, он был тогда премьером: «Здесь крепкие хозяйства, нельзя дробить». А потом, как их у нас называют, красные директора разобрали самые лучшие земли, технику. А вот на юге, в Нарыне, в Таласе, на Иссык-Куле – везде мы успели и скот, и земли поделить. Там сами сельчане собирались на сход и все это утверждали: этому столько, этому столько.

— А это сработало?

— Сработало, благодаря этому Кыргызстан, можно сказать, выжил. И самое главное – мы же дали землю всем – и узбекам нашим, это сплотило нас! Знаете, на юге выстраивались очереди по тысяче человек из узбекских селений, которые хотели поработать на наших землях. И наши фермеры, крестьяне просто нанимали на каждый день, на сезон.

— Вашим союзником против компартии тогда было Демократическое движение Кыргызстана (ДДК). С его помощью вы смогли побить коммунистов так, что на некоторое время компартия даже была запрещена, но потом вы вынуждены были разрешить ее деятельность без права на старый, советский бренд.

— Да, совершенно верно.

— Это тоже особенность Киргизии, где демократическое движение ставило целью только победу над коммунистами, в отличие от народных фронтов в других республиках, требовавших самоопределения или даже государственной независимости.

— Да, и когда коммунисты ушли из политического поля, движение тоже ушло. Ну а потом я все же привлек всех лидеров ДДК во власть – как на местах, так и на центральном уровне. Они были во власти, поэтому у них обид не было. В отличие от Эмомали Рахмона (президента Таджикистана – Slon) я всех лидеров привлекал. Другое дело, что кто-то из них потом уходил в оппозицию, был недоволен и так далее.

— Тогда вы с ними умели договариваться?

— Договаривался, да. Вы знаете, и с первым, как у нас его называют, легендарным парламентом, который меня избрал президентом. Я считаю, что я работал с ним очень добросовестно. Почти каждый день с утра приходил в парламент и сидел, отвечал на все вопросы. Я считал, что это главный мой долг – поддерживать согласие в парламенте, чтобы там не назревало переворотов и прочего. Почему? Потому что, вы помните, в центре парламенте сидели два бывших генсека – [Турдакун] Усубалиев и Масалиев. Все депутаты – их воспитанники. Можете себе представить? Масалиев категорически меня не воспринимал, считал, что я выскочка, надо убрать. Усубалиев тоже с холодком относился. Потом он ко мне начал питать симпатию и поддерживать. Но что я сделал? Я ни разу не позволил никому из властных бросать камни в прошлое и в этих двух аксакалов. Я вернул им дачи, выделил обоим автомашины. Масалиев как меня всю жизнь критиковал, так и ушел с критикой. А Усубалиев повернулся. Может быть, от того, что я очень внимательно относился к нему. Потом отметили то ли 90-летие, то ли 80-летие. Я впервые ему вручил «героя». Ему было приятно. И, действительно, он этого заслуживал.

— А почему у вас не получилась декоммунизация? Ведь вы одна из немногих республик, где запрет на деятельность компартии был проведен законодательным образом.

— Законодательным – нет. Только моим указом после ГКЧП, а потом я сам же его и отменил. Признал, что это была ошибка.

— Вы не хотели охоты за ведьмами?

— Я просто поддался давлению окружения. Юристы мне говорили, что вот, удобный момент, надо закрыть. Я не знаю, какова сейчас судьба компартии… Нет, нет, это была ошибка.

— ГКЧП – очень важный момент в истории Киргизии, единственной стране в Центральной Азии, которая категорически не подчинилась его указам. Как я понимаю, в этом была заслуга Феликса Кулова, который повел себя тогда достаточно решительно (по итогам «тюльпановой революции» 2005 года стал премьером Киргизии, через год был смещен с этой должности президентом – Slon)

– Очень решительно. Достойный генерал. Да.

— В своих воспоминаниях он пишет, что ему звонил командующий Среднеазиатским округом, угрожал…

— И ему звонил, и мне звонил, говорил, что они введут танки, если мы будем делать не то…

— И командующий Панфиловской дивизией звонил.

— Совершенно верно, одна из ее частей дислоцировалась под Бишкеком.

— А Варенников тоже звонил?

— Нет, Варенников (генерал Валентин Варенников, фигурант дела ГКЧП – Slon) к нам не приезжал. Он командовал сухопутными войсками СССР и ездил тогда к Леониду Кравчуку. Я вам должен сказать, что у меня были прекрасные отношения с Михаилом Сергеевичем Горбачевым и Борисом Николаевичем Ельциным. Фактически я обязан Горбачеву тем, что стал политическим лидером. Я все-таки был профессиональным научным работником. И он ко мне относился по-доброму. И даже в 1990 году, вы знаете, он меня направил с посланием к Бушу. Почему-то из всех президентов он доверил это мне. И я поехал в Вашингтон.

— Вы тогда уже были президентом Киргизии?

— Да, это было поздней осенью 1990 года. Меня пригласил Горбачев и сказал: «Я хочу вам дать поручение съездить в США. Вы одно из новых лиц нового Союза, поэтому я хочу, чтобы вы съездили». И Буш-старший меня принимал в Овальном зале. Я ему вручил послание Горбачева – тот просил помочь с кредитами Запада, экономическая ситуация была страшная. И другие президенты, в общем-то, потом мне завидовали: «Почему это вдруг ты, любимчик?»

Буш меня тепло принимал. Представляете, президента маленькой Кыргызской республики в Овальном зале! Но, тем не менее, кредитов не дал. И последний визит, между прочим, Михаила Сергеевича Горбачева был в Кыргызстан в ноябре 1991-го, перед подписанием уже нового, ослабленного союзного договора, уже после путча, когда не было ни слова ни о какой конфедерации. Михаил Сергеевич боролся просто за номинальное место президента, чтобы хоть символически сохранить Союз. И когда мы закончили работать в начале 20-х чисел ноября, он подозвал меня: «Аскар, я много слышал, что у тебя успешно идет земельная реформа…» А мы тогда как раз были передовиками, появились фермерские хозяйства, преуспевали… И вот он приехал познакомиться. Говорил, этот опыт надо передавать. Ну, я понял, что ему просто надо было развеяться. Видимо, учитывая свою симпатию к Айтматову, он избрал для этого Кыргызстан. Пробыл целый день, посмотрел на месте первые фермерские хозяйства – там уже появились дома двухэтажные, фермы хорошие – и довольный улетел. То есть у меня с ним всегда сохранялись добрые отношения. А с Борисом Николаевичем у нас дружба началась через межрегиональную группу. И потом он первый визит после избрания президентом, после инаугурации, тоже к нам совершил. 22 июля 1991 года. Это очень обидело соседей. А когда они сказали: «Борис Николаевич, как же так? Обычно президент России начинал с Киева или, по крайней мере, с Ташкента, Алма-Аты. А вы поехали куда-то в захолустье», он ответил: «А знаете, вы не обижайтесь. Когда мне было трудно в 1990 году в парламенте, меня единственный Акаев и поддерживал».

Потом, 22 июля, ровно за месяц до ГКЧП у нас с Ельциным был очень откровенный разговор. Борис Николаевич говорит: «Аскар, нам рано успокаиваться. Ты знаешь, вокруг Михаила Сергеевича собрались такие силы – это КГБ, это другие силовики, которые хотят переворота». И мы договорились, что мы будем поддерживать друг друга. Но что я мог? Моя поддержка могла быть только моральной. И еще один факт. 16 августа, за три дня до путча, мне звонит из Фороса Михаил Сергеевич: «Аскар, как настроение?» Говорю, все уже, Михаил Сергеевич, самолет готов, я 19-го вылетаю на подписание договора. А он еще спрашивает: «Аскар, а как там твои соседи?» Я говорю: «Вот я говорил с Назарбаевым. Все настроены позитивно, все мы 19-го летим». Он: «Ну вот, встретимся в Москве, подпишем договор, и пойдет у нас новая жизнь, полегчает». Он был очень оптимистично настроен. И когда объявили 19-го, что он болен, я сразу, конечно, понял, что это переворот. И я помню разговор с Ельциным, что силовики только и ждут момента. Конечно, тут не надо быть разведчиком или контрразведчиком. И поэтому я считал своим долгом поддержать Горбачева и поддержать Ельцина.

— А как вы вообще встретили беловежские соглашения? Как узнали про них, и какая у вас была реакция?

— Вы знаете, за неделю до беловежских событий я общался с Борисом Николаевичем, рассказывал, что приезжал Михаил Сергеевич. Он мне сказал: «Вот мы тоже собираемся, лидеры трех республик, чтобы согласовать позиции по договору». Я не подозревал. Я думал, что, наверное, как раз они трое и были против центра. Они были за ССГ, потому что это была их формулировка – Союз суверенных государств. Ну а где Союз суверенных государств, там уже нет места центру. Поэтому все время Горбачев боролся, чтобы называть не Союз суверенных государств, а Союз демократических суверенных государств. Демократических. То есть когда есть демократия – значит, есть хотя бы номинальное место центру.

— А в первом варианте договора, который собирались подписать 20 августа?

— Потрясающий документ был выработан. Мы же всю весну работали, и там все было замечательно. Союз сохранялся на конфедеративной основе. Лидеры республик получали все, что хотели – экономическую и, самое главное, кадровую самостоятельность. Их всех волновал кадровый вопрос: «Мы не хотим ездить согласовывать, отдайте все кадры нам». Михаил Сергеевич согласился: «Ради бога. Берите, назначайте».

— Но шесть республик не участвовали в Новоогаревском процессе.

— Этого я не помню. Прибалтов не было точно. Иногда говорят еще про Кравчука, но я свидетельствую: Кравчук лично был готов подписать этот документ. Это уже потом, после ГКЧП он сказал: «Нет, теперь надо просить разрешения украинского народа» – и объявил референдум 1 декабря. ГКЧП, конечно, похоронил Союз. Вот я одного не понимаю и не спросил Михаила Сергеевича – почему он отложил на август подписание договора. Ведь мы закончили в июле – надо было сразу же созывать внеочередной Верховный совет, перед этим торжественно подписать, а потом ехать отдыхать. Он зря тянул этот месяц, я считаю.

— Паузу взял. То есть вы ни в коем случае не подозреваете его в каком-то сговоре с ГКЧП? И фальши в его разговоре с вами 16 августа вы тоже не почувствовали?

— Нет. Я анализировал эту ситуацию. В союзном договоре больше всех был заинтересован Михаил Сергеевич, потому что сохранял себя только с этим союзным договором.

— И накануне Беловежья в разговоре с Ельциным тоже не почувствовали, что там что-то готовится?

— Нет, не почувствовал.

— То есть это все-таки был экспромт со стороны команды Бориса Николаевича? Шушкевич рассказывал, что они приехали, сели разговаривать, Бурбулис предложил подписать формулировку, согласно которой СССР как геополитическая реальность прекращает свое существование. И Шушкевич сказал первым, что он готов. После этого уже выступил Ельцин. То есть если была какая-то сценарная разработка, то она стала достаточно неожиданной для Шушкевича.

— Вполне возможно, они говорят, что эта идея пришла спонтанно, там, на месте.

— Вы с Горбачевым потом, после декабря 1991-го, встречались?

— Да, в 1994 году я пригласил Михаила Сергеевича к нам. Айтматов обратился ко мне с предложением провести еще один Иссык-Кульский форум, пригласить туда нобелевских лауреатов, ему нужна была поддержка для получения Нобелевской премии. Михаил Сергеевич приехал, мы провели форум, а потом они с Чингизом Айтматовым поехали на Иссык-Куль, отдохнули там неделю. Я, естественно, принимал Михаила Сергеевича со всеми почестями. Хотя меня наши тоже критиковали, мол, зачем это все нужно, Горбачев угробил СССР и так далее. Но я восточный человек, всегда тепло встречал, тепло провожал…

А через месяц-другой был саммит СНГ, сейчас уже не помню где… Стоят там в центре Борис Николаевич, Назарбаев – ну, по рангу все – Каримов, Рахмон. И я подхожу к каждому – кто-то обнимает, кто-то просто жмет руку. Подхожу к Борису Николаевичу, он руки не подает. Я сразу смекнул, в чем дело. Ну а потом вечерком я говорю: «Борис Николаевич, он же пенсионер. Ну, провели Иссык-Кульский форум. Я, конечно, встречал его… Помните, когда он был президентом, я же вас поддерживал, выступал в Верховном совете». Все равно он был обижен. Но потом, когда он сам стал пенсионером, отдыхал только у нас на Иссык-Куле каждый год, три года подряд приезжал. На третий год как-то сидим, по бокалу винца выпили. Он говорит: «Да, вот тогда, Аскар, ты был прав, я тогда зря тебя укорял по поводу Горбачева. Вот видишь, теперь я пенсионер, и я приезжаю к тебе». Я говорю: «Вы что, Борис Николаевич, это вы всегда были правы. Это только Егор Лигачев говорил: “Борис, ты не прав”».

— А что за история была легендарная, которую часто вспоминают – что он якобы играл деревянными ложками у вас на голове? Это что?

— Да ну что вы! Это выдумки какие-то. Борис Николаевич никогда себе ничего подобного не позволял. Я должен сказать, что он, наверное, чувствовал какую-то свою долю вины за распад СССР. Но что касается СНГ, я считаю, что в укреплении СНГ он сыграл ключевую роль. Он всегда относился очень внимательно, выслушивал все проблемы, старался помочь, поддержать. Никогда – я вот вспоминаю – никогда он никого не обидел. Словом даже, взглядом. Всегда шел на компромиссы.

Когда Союз развалился, заказы прекратились, промышленность остановилась, было страшно. Мне казалось, что в составе большого могучего государства все-таки уютнее, комфортнее. Поэтому я старался держать наилучшие отношения с Россией, и лозунг мой был, помните: «Россия дана нам богом и историей». С Борисом Николаевичем мы открыли Славянский университет. Кстати, это лучший университет сейчас.

Источник: https://slon.ru