Ибрагимбек. Это имя более десяти лет держало в напряжении Красную Армию и власти Таджикистана и всей Средней Азии. В судьбе этого человека отразилась сложная и противоречивая история народов Средней Азии. В настоящем очерке речь пойдет о борьбе Ибрагимбека против Советской власти в Восточной Бухаре в 1921-1926 годах и о перипетиях его эмигрантской жизни, включая участие в чужой для него гражданской войне в Афганистане вплоть до его возвращения в Таджикистан в апреле 1931 года.

Камолудин Абдуллаев
ИБРАГИМБЕК ЛАКАЙ

Факты биографии

Интересной попыткой дать портрет Ибрагимбека является работа его земляка и нашего современника доктора наук Насреддина Назарова. Автор использовал большое количество новых источников, в том числе – афганского происхождения, а также материалы, собранные во время полевых исследований на родине Ибрагимбека в начале 2000-х гг.1

Биографические данные этого человека, записанные с его собственных слов, содержатся в его уголовном деле, заведенном Ташкентской ЧК в 1931 г. Итак, Ибрагим родился в 1889 г. в кишлаке Кокташ (современный район Рудаки, примыкающий к южной части Душанбе) и происходил из племени локай, рода исанходжа. Исанходжинцы жили вперемежку с другими узбекскими племенами и таджиками на обширной територии от Кокташа до Явана и севера Дангаринской долины. Локайцы и схожие с ними племена (конграты, юзы, семизы, катаганы, марка, дурмены, кесамиры и др.) – потомки кочевников-узбеков, пришли из Дашти Кипчака (обширной степной территории от низовьев Волги на западе до северного берега Сыр Дарьи на юго-востоке) в Мовароуннахр в ХVI веке вслед за Шейбани-ханом. Их относят к поздним, или даштикипчакским племенам. На рубеже XIX и ХХ веков именно их называли собственно узбеками. К моменту их появления в регионе наряду с аборигенами-таджиками уже проживали так называемые «ранние» тюркские племена домонгольского происхождения – карлуки, тюрки, моголы и др., пришедшие сюда начиная с VI века. Многие их них давно осели и мирно уживались с местными таджиками. Тюрки Куляба, например, были на стадии полного перехода на таджикский язык. В начале ХХ века локайцы были третьим по численности узбекским народом Восточной Бухары (после конгратов и юзов). В 1924 г. в пределах Гиссара и Балджувона их насчитывалось 25.400 человек.2 Примерно столько же локайцев бежало в Афганистан в первой половине 1920-х. Известны 4 подразделения (уруга) этого племени: исанходжа, бадракли, байрам и туртуул. Исанходжинцы и бадраклинцы жили в основном в Гиссаре, а байрамцы и туртуулцы – в Балджувоне. Локайцы так же, как и проживавшие рядом с ними другие даштикипчакские узбекские племена, а также туркмены находились на стадии перехода от кочевой к оседлой жизни. Они потихоньку строили небольшие селения на местах своих стоянок и пробовали сочетать традиционное отгонное скотоводство с примитивным земледелием. Последнее, то есть переход к земледелию – традиционному занятию таджиков, наложило свой отпечаток на характер их взаимоотношений с таджиками, которые составляли большинство (почти две трети) населения Восточной Бухары и ранними тюрками.

В начале ХХ века Восточная Бухара представляла собой ряд бекств, фактически независимых, отданных бухарским эмиром во власть местных феодалов-беков. Локайцы и другие узбекские племена, сохранившие многие черты кочевой военной организации средневековых тюрков и монголов, жили отдельно, сохраняя свои структуры, поддерживая беков и эмиров и оказывая эпизодическое давление на оседлых таджиков-земледельцев. Отношения таджиков и узбекских племен было настороженным, а порой враждебным. Оно было вызвано не только тем, что локайцы постепенно переселялись из Гиссара на восток, на территории таджиков, но и обратным процессом переселения таджиков Куляба и Балджувона на юг и юго-запад – в предгорья Куляба и Балджувона и в Гиссарскую долину.3 Однако в селениях, где таджики издавна жили вместе с узбеками, никакой розни не наблюдалось. Простой народ жил в общинах, предпочитая договариваться, а не воевать с соседями.

Отец Ибрагимбека – Чакобай был удостоен чина токсабо (что соответствовало чину полковника согласно эмирской табели о рангах) и являлся аксакалом (старшиной) кишлака, насчитывавшего 80 дворов. Он был обеспеченным, по местным понятиям, человеком. Хотя, в целом социальная дифференциация и классовое расслоение в локайской среде не были выражены до такой степени, чтобы назвать кого-либо из племенных вождей сказочно богатыми феодалами, нещадно эксплуатировавшими своих односельчан. Семейство Чакобая насчитывало 4 жены, 6 дочерей, 6 сыновей. В хозяйстве были заняты собственно домочадцы, лишь на время Чакобай нанимал 3-4 работника со стороны. Ибрагимбек был младшим из сыновей. В детстве он учился полтора года в начальной школе (мактабе), мог немного читать, но писать, по собственному признанию, так и не научился. Когда наступило время, Ибрагимбек женился, а после взял и вторую жену. Обе жены оказались бездетны. Позже, в 1921 г., Ибрагимбек женится в третий раз – на Бибихатиче, дочери локайского вождя Абдукаюма Парвоначи.4 В 1912 г., когда Ибрагимбеку исполнилось 23 года, он лишился отца. Отец после смерти оставил младшему сыну пару быков и большие долги, которые, впрочем, Ибрагимбек не собирался выплачивать. Почти десять лет после смерти отца он скрывался от кредиторов, проживая то дома, то уходя к соплеменникам в другие кишлаки. Некоторые источники называют Ибрагимбека конокрадом. Видимо, эти утверждения недалеки от истины. Набеги на соседей с целью грабежа – не редкость среди кочевников Центральной Азии. Есть упоминания о том, что Ибрагимбек имел эмирский чин и занимался сбором налога (закята), так что его вполне можно причислить и к эмирским чиновникам.5 Среди соплеменников он был известен также и как искусный джигит-наездник, непременный участник популярных народных зрелищ – бузкаши (козлодраний). Так продолжалось до осени 1920 г., когда «Бухарская революция», как снег на голову, свалилась на Ибрагимбека, жившего вольной и праздной жизнью авантюриста-абрека6.

Завоевание Восточной Бухары

К 1 мая 1921 г. войска Красной Армии заняли почти всю территорию Восточной Бухары. Свободным оставался Дарваз с центром в Калаи Хумбе, куда стянулись таджики во главе с Ишан Султаном (о котором мы писали в предыдущем очерке). Попытки большевиков прорваться туда в 1921 и 1922 гг. успеха не имели. Завоевание Восточной Бухары было определено, с одной стороны, силой Красной Армии, с другой – военной слабостью и политической разобщенностью коренного населения. Тем не менее, очень скоро красноармейцы обнаружили, что имеют дело не с “союзником пролетариата”, а с враждебным, в лучшем случае – нейтральным населением. Вследствие этого командованию пришлось закреплять занятые населенные пункты путем оккупации. Авангард оказался оторванным от основной части войск, разбросанной в тылу в виде отдельных гарнизонов. Такая война требовала огромных людских и материальных ресурсов. Эти обстоятельства, а также военное сопротивление повстанцев буквально связали Красную Армию по рукам и ногам. У нее уже не было сил идти в горы – Каратегин и Дарваз. Естественно, ни о каких афганской или индийской экспедициях не могло быть и речи. Забегая вперед, скажем, что заслуга басмачества заключается именно в том, что оно стало главным препятствием для «красноармейской атаки на Восток». Столкнувшись с массовым наповиновением, а затем и восстанием, большевики отказались от планов немедленного продвижения в Хорасан, Южную Азию и Западный Китай. Они решили сосредоточиться на укреплении уже завоеванных позиций в Туркестане и в Бухаре. Части 1-й Туркестанской кавалерийской дивизии, совершившие поход в Восточную Бухару, названный “Гиссарской экспедицией”, к весне 1921 г. находились в состоянии полного разложения, объясняющегося усталостью, болезнями, нехваткой обмундирования. Невероятно тяжелые условия, в которых проходила затяжная “Гиссарская экспедиция”, неизбежно привели к падению дисциплины, подталкивали красноармейцев на массовые грабежи и насилие над местным населением.7 К 1 мая 1921 г. войска Красной Армии заняли почти всю территорию Восточной Бухары. Они разместили свои гарнизоны в важных в стратегическом отношении селениях.

Немедленно после занятия Душанбе, Гиссара, Курган-Тюбе и Куляба, не дожидаясь организации гражданских органов власти, военные приступили к массовым продовольственным заготовкам для нужд Красной Армии. Зерно, мясо и другие продукты вывозились из Восточной Бухары в Закаспий8. Нелишне напомнить, что изъятие продуктов или “продразверстку” Советская власть проводила за границей своего государства. Ведь формально провозглашенная 14 сентября 1920 г. БНСР до 1924 г. оставалась самостоятельной и независимой. Выполнение продразверстки затруднялось тем, что Западная и Восточная Бухара, традиционно служившие житницей эмирата, находились в сфере боевых действий. В результате, хлебные плантации оказались запущенными и покинутыми жителями9. Председатель Совнаркома Бухарской республики Файзулла Ходжаев писал в Москву, Ленину в июне 1921 г. о том, что “мясная разверстка в республике была выполнена с помощью русских вооруженных отрядов и вызвала ненависть масс к русским вообще и Красной Армии в частности».10 Продовольственные отряды, особые отделы Красной Армии проводили реквизиции, сопровождавшиеся расправами с так называемыми “кулаками” и “приверженцами эмира”. К осени 1921 г. продотрядами было собрано в Восточной Бухаре 1, 5 млн. пудов хлеба11. Кстати сказать, до появления красных войск Бухара не испытывала недостатка в хлебе. Когда в 1917 г. из России перестал поступать хлеб в обмен на бухарский хлопок, Бухара, пережив один полуголодный год, решительно переориентировала свое сельское хозяйство и к 1921 г. имела 5 млн. пудов (80 тысяч тонн) зерна излишка12. Еще раз забежим вперед и отметим, что продовольственные и материальные ресурсы Бухары (включая золото эмира) в 1921-1922 гг. помогли Советской России преодолеть продовольственный кризис и тем самым удержать свои позиции в регионе.

С самого начала Россия взяла под свой контроль экономику Бухары. Согласно договору между РСФСР и БНСР от 1921 г., Бухара была лишена права предоставлять без разрешения России концессии иностранным государствам. Охрана границы с Афганистаном и таможня также находились в компетенции РСФСР.

Новые органы власти и части Красной Армии из-за отсутствия подходящих помещений размещались в школах, мечетях и других священных, почитаемых мусульманами местах. Красноармейцы разрушали и разбирали немногочисленные деревянные жилища на дрова. Невольно у населения возникало впечатление о новой власти как об организованных и вооруженных грабителях, вымогателях и осквернителях религии.

Незначительная часть революционно настроенных бухарцев, а также тех, кто знал русских и стремился избежать кровопролития, проявила готовность к сотрудничеству с Красной Армией. 5 марта 1921 г. в городок Гарм из кишлака Муджихарв прибыли два человека и заявили, что население “целиком и полностью признает Советскую власть и новое Бухарское правительство”. Одним из них был Нусратулло Максум – будущий первый глава правительства Советского Таджикистана13. В числе сторонников новой власти было много так называемых «отходников» – сезонных рабочих, работавших на промышленных предприятиях Ферганы и Ташкента (сегодня их назвали бы гастарбайтерами)

Но основная часть населения вела себя иначе. Люди разбегались, прятались, опасаясь расстрелов, арестов и реквизиций. Зачастую они покидали места предстоящих боев и возвращались в свои селения по их завершению. В каких-то случаях они просто отправлялись в горы, чтобы переждать тяжелый период, в других – бежали за границу. Оставлять территорию, оккупированную «неверными», без сопротивления хоть и не рекомендуется, но не запрещается Кораном.

И, наконец, находились такие, кто делал отчаянные попытки сопротивления. Было бы удивительным, если бы традиционное восточнобухарское общество, в котором мужское доминирование было абсолютным, реагировало на советское вторжение каким-то другим образом. Весной 1921 г. в Восточной Бухаре (Гиссар, Курган-Тюбе, Куляб, Каратегин) вспыхнуло восстание против Красной Армии и Бухарского правительства. Возглавило его духовенство и родовые авторитеты. Его целью было восстановление исламского суверенитета, воплощением которого был Бухарский эмират. Повсюду создавались отряды бойцов для участия в джихаде. Население призывалось поддержать муджахидов в их борьбе с “неверными”, поднявшими оружие на мусульман и прогнавшими их со своих мест. Наднациональные суфийские лидеры-экклезиасты взяли на себя обязанность собрать воедино разношестные, в этно-лингвистическом отношении, отряды. Однако в военно-оперативном отношении отряды не были надежно связаны между собой, а тем более с пришлыми ферганцами, хотя последние под командованием Нурмата, брата Шермата, и прибыли в Восточную Бухару по просьбе Алим-хана. Тем не менее, это движение, позднее названное большевистскими агитаторами басмачеством, превратилось в грозную силу. Особое сопротивление оказали племена Куляба и Балджувона (узбекские племена, таджики, тюрки, туркмены), потерявшие в боях весной 1921 г., как сообщал Ф. Ходжаев, около 10 тысяч убитыми14. Тогда крупнейший авторитет кулябских повстанцев Давлатмандбий со своим отрядом напал на русский гарнизон в Кулябе. После отступления муджахидов красноармейцы жестоко расправились с местным населением. Информационная сводка представителя РСФСР в Душанбе сообщала, что Красная Армия творила при этом немало “безобразий”. Как всегда во время военных конфликтов, первыми жертвами стали слабые, в том числе женщины. Так, в Кулябе отрядом особого назначения было изнасиловано несколько женщин15.

Усилия «басмачей» были направлены как на защиту от нападения извне, так и на укрепление идеологизированных, патриархальных связей и солидарности на общинном уровне. Верность религиозным идеалам, помощь повстанцам рассматривалась общественным долгом, а солидарность с муджахидами приветствовалась. Соответственно, сотрудничество с властями каралось самым жестоким образом.

Помимо ферганцев, восставших бухарцев поддержал отряд таджиков-матчинцев (из верховьев Зерафшана) из 2,5 тысяч человек во главе с Абдулхафизом. Борьбу против нового строя возглавил религиозный авторитет – Ишан Султан из Дарваза и местный феодал Давлатмандбий – тюрок из Балджувона. Они-то и обратились к локайцам с призывом участвовать в борьбе против русских и джадидов. В архиве Советской Армии имеется упоминание о том, что Ибрагимбек был “военным инструктором” у Давлатмандбия.

Так племенные отряды локайцев под командованием Каюма Парвоначи откликнулись на призыв духовенства и местных феодалов и встали на защиту эмира бухарского и своих селений от революционных войск и Советской власти. Позже Ибрагимбек сменил своего заболевшего тестя на посту командира, и вскоре после этого локайские отряды стали доминировать в повстанческом движении Восточной Бухары.

В некоторых, более поздних источниках мусульманского происхождения наш герой именуется как «Мулла Мухаммад Ибрахимбек Локай». Хотя маловероятно, что Ибрагимбек был муллой, то есть образованным, в религиозном смысле, человеком. Но у него был свой духовный наставник – мулло имом. Звали его Ишони Довуд из Куляба. За сладкоголосие и знание классической поэзии его называли Ишони Булбул (соловей).16 Несмотря на то, что Ибрагимбек был верующим человеком, он был, прежде всего, племенным вождем и военным лидером. По свидетельству Баглани, все кто знал Ибрагимбека, отмечали его личное бесстрашие и неразговорчивость. О карьере Ибрагимбека можно судить по тому, что в конце 1921 г. он носил звание караул беги (капитана) эмирской армии. И в дальнейшем Алим-хан всячески поощрял Ибрагимбека, выделяя его как своего явного фаворита, хотя эти два персонажа настоящего исследования встретились друг с другом только поздним летом 1926 г. в Кабуле.

Костяк восточнобухарского басмачества составили племенные (узбекские) и этно-региональные (таджикские и узбекские) формирования, а также остатки разбитой бухарской армии. Восстанием в Дангаре руководил локайский вождь Каюм Парвоначи. Другой локаец (рода туртуул) Тогай Сары действовал в Кызыл Мазаре, в то время как Балджувон и Куляб контролировал местный тюрок Давлатмандбий. В Гиссаре главенствовал Темурбек, в Сурхандарье – Хуррамбек. Таджики Рахман Додхо, Ишан Султан, Фузайл Максум руководили отрядами в Душанбе, Дарвазе и Каратегине соответственно. Ибрагимбек, имея свою базу в Кокташе, кочевал вместе со своими отрядами между Гиссаром и Кулябом, находя приют и поддержку у своих локайцев. Таким образом, почти вся территория современного южного Таджикистана и сопредельной Сурхандарьинской области Узбекистана от Байсуна и Ширабада до Примапирья контролировалась басмачами, в рядах которых доминировали полукочевые узбеки. Среди последних главенствовали локайцы Ибрагимбека. Отряды цементировались авторитетом вожака, племенной солидарностью и ореолом защитника веры. Именно эта триада и обеспечила стремительное восхождение Ибрагимбека. Судя по именам главарей, многие из них имели воинские звания (токсабо, додхо, парвоначи и пр.), из чего можно предположить, что эти они являлись в прошлом офицерами бухарской армии, или были удостоены званий в ходе самого сопротивления. Восставшие опирались на собственную силу и не имели организованной материальной поддержки из-за рубежа. Беглый эмир, который, хоть и жил небедно, не располагал средствами, достаточными для финансирования продолжительной военной кампании. Оружие покупалось в Афганистане на средства, собранные в виде налогов «на джихад» с населения. Другим источником вооружения и припасов была Красная Армия. Легкое огнестрельное оружие и патроны крали, покупали у красноармейцев, добывали в бою.

Война в Гиссаре и Кулябе

В начале лета 1921 г. восстание было подавлено, но в Бухаре продолжали оставаться русские войска, численностью 20 тысяч человек – плохо одетых, голодных, недисциплинированных. Учитывая это, а также ожесточенное сопротивление, оказанное повстанцами, Бухарское правительство предприняло попытку заключить мир с басмачами. От имени правительства Бухреспублики Ата Ходжаев и начальник милиции г. Душанбе турок Сурея Эфенди объявили амнистию всем заключенным “улемам, муллам, амалдорам, аксакалам и видным лицам братьям Гармского и Дюшамбинского вилоятов.” 20 июня Сурея Эфенди отправился в Гарм. Он выступал перед жителями, говорил об амнистии, о роли России в освобождении мусульман от английского ига, уговаривал, чтобы “все граждане, бежавшие и покинувшие свои дома, а также амалдоры, бежавшие от революционного правительства, вернулись в свои дома и продолжали свою мирную жизнь”. Пламенная речь турецкого офицера оказала большое эмоциональное воздействие на слушателей. У многих присутствовавших выступили слезы на глазах. Растроганный Ишан Султан приказал сдать все оружие. В свою очередь, С. Эфенди, не менее расчувствовавшийся, возвратил оружие и… назначил Ишана Султана председателем Гармского революционного комитета.17

Полномочный представитель РСФСР Б.Дуров и представитель правительства Атовулло ходжа Пулатходжаев (Ата Ходжаев) вступили в переписку и с Давлатмандбием. Военное командование обещало вернуть реквизированный скот сразу после того, как моджахеды сдадут оружие. В начале августа 1921 г. делегация бухарского правительства и русского командования во главе с Ата Ходжаевым прибыли в кишлак Кангурт для встречи с повстанцами. В составе делегации находился некто Саиджан додхо, эмигрировавший позже в Турцию и напечатавший в 1928 г. свои воспоминания в журнале “Янги Туркистон”. Итак, Саиджан додхо вспоминал:

“Мы прибыли в Кангурт. Вместе с Давлатмандбием на переговоры прибыли Тугай Сары (локаец), Ашур (семиз), Абдулкодир (карлук), Абдулкаюм (локаец из Балджувона), Пошшохон (катаганский могол) и другие. Давлатмандбий был одет в афганскую форму. После положенных приветствий он встал и сказал: «До настоящего времени на бухарскую землю не ступала русская нога. Ваше правительство пришло и привело русских солдат. Вы отобрали все наше имущество, а женщин и девушек изнасиловали. Пока русские солдаты не покинут бухарскую землю, мы будем продолжать свою войну. Мы сложим оружие сразу, как только русские уйдут из Бухары”.18

Представителям бухарского правительства было трудно договариваться с повстанцами. В том, что между бухправительством и простыми бухарцами были непонимание и даже вражда, во многом были виноваты и большевики. Являясь главными инициаторами и исполнителями бухарского переворота, в первый год после «революции» большевики старались находиться в тени, чтобы в случае чего сваливать вину за все эксцессы на бухарских коммунистов-бывших джадидов. Выставленные в роли предателей народных масс, джадиды становились мишенью справа и слева – как большевистского руководства, так и эмиристов-басмачей.

Утром 12 августа 1921 г. в кишлаке Калта Чинар Ата Ходжаевым с одной стороны и Давлатмандбием с другой, в присутствии русского консула Дурова, уполномоченного 1-й Туркестанской кавдивизии Шатова, а также 10 тысяч красноармейцев, 6 тысяч моджахедов, был подписан мирный договор. Согласно ему, командиры повстанцев подчинялись правительству и обязались сложить оружие. В свою очередь, моджахеды требовали вывода русских войск из Восточной Бухары. В договоре говорилось: “Не должно быть никакого вмешательства иностранцев во внутренние дела на территории священной Бухары”. В текст договора были включены описания преступлений, совершенных против местного населения, требования возвращения конфискованного имущества и немедленного вывода особых отделов с Бухарской территории. В качестве обязательного условия входило также наказание 12-ти аксакалов (старшин), доставлявших продовольствие Кулябскому гарнизону Красной Армии. Их обвиняли “в хищениях, разврате и грабеже народа”. В дальнейшем аксакалы были разысканы и выданы новому председателю Кулябского ревкома – Давлатмандбию. Шестеро из них были вскоре публично казнены.

По поводу падения эмирской власти и подписания Давлатмандбием и большевиками протокола народ Куляба сочинил следующее честверостишие:

Амирамон ?афлат омад
Шикасти давлат омад
Бийбобо-ро зўр омад
Саломи ?укумат омад.

(перевод:

Позабыв о бдительности, не заметил наш эмир, как

Пала наша держава.

Трудно стало Бий-бобо 19

Пришло приветствие от правительства.) 20

В конце лета начался отвод частей 1-й кавдивизии, 9 месяцев находившейся в Восточной Бухаре и совершенно разложившейся. На полях дозревал обильный урожай. Однако крестьянам Восточной Бухары так и не удалось спокойно собрать плоды своего труда. Мир оказался недолгим. Перемирие не привело к миру. Возвратившегося в Бухару Ата Ходжаева большевики подвергли резкой критике за заключение мира с басмачами. Тем временем, власть в Гиссаре, Кулябе и Гарме находилась де-факто и де-юре в руках моджахедов. Их лидеры – Давлатмандбий, Ишан Султан, – не думали складывать оружия и признавать Бухарское правительство. В сентябре 1921 г. в районах Душанбе, Куляба и Курган-тюбе война возобновилась с новой силой. “Очищенную вроде Бухару пришлось снова завоевывать вооруженной силой”, писал позже начальник штаба Туркфронта. Давлатмандбием было собрано у населения золото, серебро и 200 лошадей. Все это было переправлено в Афганистан для приобретения оружия и патронов. К концу сентября на территории Восточной Бухары образовались три центра сопротивления: в Душанбе, Балджувоне и Гарме общей численностью 40 тысяч человек. 21 сентября 20-тысячная толпа, вооруженная преимущественно палками и мотыгами подошла к Душанбе, требуя вывода русских войск и представителей правительства. Началась более чем месячная осада города. К тому времени Душанбе был оставлен большинством местных жителей. В городе оставался русский гарнизон, состоявший из двух полков, резиденция полпреда РСФСР в Восточной Бухаре и небольшой еврейский квартал. Отряд локайцев Ибрагимбека и матчинцев неоднократно атаковал гарнизон. Тем временем, на помощь осажденным подошла помощь. 18 октября русские перешли в контрнаступление на кишлак Мазори Мавлоно, во время которого мождахедам был нанесен большой урон. В конце-концов, отряд матчинцев, подвергнув ограблению окрестные кишлаки, отошел.

20 октября из Бухары в Душанбе выехала новая делегация, возглавляемая председателем Бухарского Центрального исполнительного комитета (иначе, президентом Бухары) Усман Ходжой Пулатходжаевым, известным как Усман Ходжаев. Это был брат Ата Ходжаева, заключившего 12 августа мир в Кангурте. 23 ноября 1921 Усман Ходжаев в сопровождении отряда бухарской милиции под командованием заместителя военного назира (министра) Бухары, бывшего турецкого полковника Али Ризы прибыл в Душанбе. С ними был генеральный консул РСФСР в Восточной Бухаре Нагорный.

Прибыв на место, Усман Ходжаев приступил к реализации своего антисоветского заговора. Мятеж Усман Ходжаева готовился заранее. Дело в том, что “Временное соглашение РСФСР и БНСР” предусматривало, что формирование и снабжение Бухарской армии будет происходить под контролем Реввоенсовета Туркфронта, иначе – Москвы. Понятно, что это не устраивало бухарское правительство. Выход был найден. Взамен армии бухарцами была создана 8-ми тысячная “народная милиция” на принципах военной организации. Милиция была вне русского контроля и возглавлялась турецкими офицерами. Таким образом, появившийся в Душанбе У.Ходжаев обладал всей полнотой власти и имел в своем распоряжении внушительный отряд милиции. Легитимным поводом для его выступления послужил кангуртский договор с Давлатманбием от 12 августа, предусматривавший вывод русских войск из Восточной Бухары. 9 декабря У.Ходжаев и Али Риза арестовали военкома душанбинского гарнизона Морозенко вместе с его заместителем Мухиным и русским консулом Нагорным. Русской стороне был выдвинут ультиматум с требованием сдать оружие и покинуть Восточную Бухары. Оружие сдали лишь одна рота и пулеметная команда. Остальные отказались подчиниться. Это привело к вооруженному столкновению с отрядом Али Ризы. Красное командование было освобождено и штабу Туркфронта было сообщено о случившемся. В помощь осажденным была выслана подмога. В этом эпизоде моджахеды Ибрагимбека не поддержали джадидов и турков. Когда Али Риза призвал локайцев помочь в борьбе с Красной Армией, Ибрагимбек ответил: “Вы русских призвали, вы их и выгоняйте, а мы не хотим”. В результате трехдневного боя (10-12 декабря) русский отряд восстановил положение. Тотчас после бегства У.Ходжаева и Али Ризы из Душанбе, 13 декабря Ибрагимбек коварно напал на отступающий отряд У.Ходжаева, нанес ему поражение и захватил немало трофеев. Затем в душанбинский гарнизон прибыл парламентер локайцев. К тому времени Ибрагимбек, по его собственным словам, был избран населением Гиссара беком. В переданном им письме Ибрагим поздравлял русских с победой:

“Товарищи, мы вас благодарим за то, что вы дрались с джадидами. Я, Ибрагимбек, хвалю вас за это и жму вашу руку, как другу и товарищу, и открываю вам дорогу на все четыре стороны и ещё могу дать фуража. Против вас мы ничего не имеем, мы будем бить джадидов, которые свергли нашу власть”, писал Ибрагим 20 декабря 1921 г. Тогда ему казалось, что с изгнанием “джадидов” и уходом русских в Бухаре восстановится старый порядок. Его миролюбие к русским, разумеется, было вызвано тактическими соображениями и в этом Ибрагимбек проявил себя достаточно гибким для эмириста лидером.

Разумеется, красные не думали покидать Душанбе. Командование и консул избрали следующую тактику: “переговоры поддержать, помощь продуктами принять, стараясь создать видимость дружбы, оттянуть время до приезда подкрепления – частей 3-й стрелковой бригады”. Русский консул, лично встречавшийся с «капитаном Ибрагимом», предлагал лакайцу примириться с бухарским правительством, делая намек, что в случае примирения сам Ибрагимбек не будет обижен. К чести Ибрагима, предложение это было отвергнуто. Переговоры продолжались до начала января 1922 г. и кончились, разумеется, безрезультатно. Вскоре прибыли дополнительные русские силы и 6 января военные действия между Ибрагимбеком и красными войсками возобновились. Совершенно ясно, что Россия использовала переговоры для выигрыша времени, одновременно усиливая антагонизм между Ибрагимбеком и бухарским правительством.

Как вспоминал входивший в делегацию Ата Ходжаева Саиджан датхо, представителям бухарского правительства было трудно договариваиться с моджахедами. “Джадиды и русские – заодно”, говорили курбаши. “Наше положение было невыносимым”, вспоминал Саиджан. “С одной стороны нас преследовали русские, а с другой стороны – басмачи. И те, и другие называли нас предателями”. Члены бухарского правительства были глубоко разочарованы, когда высянили, что все восточнобухарские курбаши являются сторонниками свергнутого эмира. Тем не менее, они всячески старались разъяснить свои цели моджахедам. В кишлаке Шаршар делегацию Бухары остановил Тогай Сары. Саиджан датхо вспоминал:

“Он встретил меня и спросил: знаешь ли ты кто я? Я – это тот, кто отправляет джадидов и русских на тот свет. В ответ я стал объяснять, что мы не русские и не джадиды, а только национальная организация. Вскоре он понял цель нашей поездки, зарезал барана и угостил нас пловом”.21

Позиция образованного бухарского населения хорошо изложена Мухаммадали Балджувони, автором «Таърихи Нофе-и» («Поучительной истории»).22 Взгляды Балджувони отражают весь спектр переживаний образованного «среднего» класса Бухары в критический для страны и общества период. Автор смиренно принимает свою судьбу и судьбу Бухары как должное. Никого напрямую не обвиняя, Балджувони подходит вплотную к выводу об обреченности эмирского строя, его безнадежной отсталости. Знаменательно, что Балджувони относился к эмиру, его чиновникам, басмачам крайне неоднозначно. Остро критикует он произвол неграмотных и продажных эмирских чиновников и духовенства, приведший к падению Бухары. Как очевидец установления Советской власти в Средней Азии, он называет басмачей то “смелыми и отважными”, то “бесчеловечными”. На наш взгляд, никакого противоречия здесь нет. Очевидно, что идея защиты ислама и сопротивления Советской власти не была чужда автору, но он не мог однозначно одобрить разрозненные, не связанные между собой, принимавшие зачастую форму разбоя, басмаческие выступления. Переживания Балджувони особенно понятны его потомкам, пережившим вторую гражданскую войну в 1990-х гг.

Бегство

В середине 1920-х активная политика Советской власти, а также экономическая помощь населению изолировали басмачество от основной массы населения. Ибрагимбек стал уклоняться от прямых столкновений с Красной Армией, прятался в горах. Он и его пособники все меньше походили на защитников веры. Они грабили, убивали мирных жителей, заподозренных в сочувствии Советской власти. Весной 1926 г. Ибрагимбек предпринял последние попытки продержаться, но тщетно, слишком неравными были силы. Выбора не было. Ибрагим вспоминал о трудных для него и его соплеменников временах:

“Локайцы Гиссара и Балджувона стали жаловаться на плохую жизнь и переселяться в Афганистан, не спрашивая меня… Их ушло очень много с семьями и имуществом. Игамберды ушел в Афганистан со своей шайкой, не выдержав преследования. Зимой в бою был убит Худайберды. Вместо него я назначил Тангрикула мулло. Силы мои явно убывали. Вскоре был убит мулла Раджаб. Со смертью Худайберды Янги Базар также был занят русскими войсками. Шайка его распалась. Со значительно подавленным настроением я переехал в Балджувон. И здесь не повезло. Весной 1926 года джигиты Исматбека отрезали ему голову и частью сдались русским войскам. На его место я назначил Палвана датхо – старшего брата Исмата, но тут опять неудача: в бою был убит один из лучших командиров моего личного отряда – Суванкул”.23

В начале лета 1926 г. Ибрагимбек остался во главе небольшого отряда в 50 человек. По его словам, оставаться на бухарской территории было бессмысленно: ни людей, ни оружия и боеприпасов, к тому же на моджахедов оказывался сильный военный нажим.

“Выход оставался один – перейти в Афганистан. Так я и сделал, уйдя в Афганистан в первый день праздника Курбан байрам”.

Переправа состоялась в районе Бешкапа. Характерно, что уход Ибрагима за реку, в эмиграцию, состоялся, как и гибель Энвера в день главного праздника в исламе, который отмечался в 1926 г. в день 23 июня.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 Насриддин Назаров. Мухаммад Иброхимбек Лакай. Document de travail de I’IFEAC. Серия «Рабочие документы ИФЕАК» Выпуск 20 (июнь 2006). Ташкент, 2006. Главный персонаж исследования Н. Назарова обозначен не как главарь басмачей Ибрагимбек, а как «Мухаммад Иброхимбек Лакай» – борец за свободу, религиозный лидер и локайский национальный герой. Работу Назарова следует рассматривать и как научное исследование, и как факт возрождающейся национальной узбекской (даже более локальной – локайской) историографической традиции. Его работу также отличает сфокусированность на национальном моменте, который мешает автору посмотреть на своего героя со стороны, с научно-объективных позиций.

2 Как отмечает Кармышева, “до революции их было больше, племя это особенно пострадало от басмачества”. См.: Кармышева Б.Х. Очерки этнической истории южных районов Таджикистана и Узбекистана (по этнографическим данным). М: Наука, 1976. С.97.

3 Кармышева Б. Х. Указ. соч. С. 158.

4 По словам родной сестры Бибихатичи, Зумрад Момо Каюмовой, у Ибрагимбека и Бибихатичи родился сын Гуломхайдар. В 1932 г. он умер от болезни в возрасте примерно 4 лет. Немногим позже, на руках своих сестер в Дангаре (Кулябский район) скончалась и сама Бибихатича. См.: Насриддин Назаров. Мухаммад Иброхимбек Лакай. Document de travail de I’IFEAC. Серия «Рабочие документы ИФЕАК» Выпуск 20 (июнь 2006). Ташкент, 2006. С. 14.

5 Там же.

6 Архив комитета государственной безопасности Узбекистана. Уголовное дело N 123469 по обвинению Ибрагимбека в преступлениях, предусмотренных 58 и 60 статьями Уголовного кодекса Узбекской ССР (58-2, 58-4 УК РСФСР), (далее: Дело 123469). CC. 3-4.

7 РГВА, ф.110, оп. 2, д. 71, л.38.

8 Архив Коммунистической партии Таджикистана (АКПТ), ф.31, оп.1, д.49, л.14.

9 Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф.122, оп.1, д.77, л.л.55,71.

10 РГАСПИ, ф.62, оп.1, д.444, л.11.

11 АКПТ, ф. 4511, оп.16, д.135, л.67.

12 РГАСПИ, ф.122, оп.1, д.245, л.123.

13 АКПТ, ф. 4511, оп.1, д.147, л.17.

14 АКПТ, ф. 4511, оп.16, д.135, л.158.

15 РГАСПИ, ф.122, оп.1, д.83, л.10.

16 Эшони Довуд последовал в эмиграцию в месте с Ибрагимом в 1926 г. После бегства (возвращения) Ибрагимбека на советскую территорию в марте 1931 г. Эшони Довуд был заключен на несколько лет в афганскую тюрьму. Эшони Довуд закончил свой жизненный путь глубоким стариком, в 1970-х. Похоронен в афганском Бадахшане. Из беседы с Баширом Баглани. Душанбе, 24 августа 2006 г.

17 АКПТ, ф.4511, оп.16, д.135, л.67. Позже Сурея эфенди присоединится к Энверу, но вскоре заболеет психической болезнью и будет отправлен на лечение в Кабул.- IOR:L/P&S/10/950.

18 Янги Туркистoн, 1928, No.13.

19 о есть Давлатмандбию.

20 То есть Советской Бухары. Это четверостишие записано в феврале 1991 г. со слов Башира Баглони, выходца из семьи таджикских эмигрантов в Афганистане, проживавшего тогда в Душанбе. Б. Баглони – бывший министр юстиции ДРА.

21 Янги Туркистон, 1928, No.13.

22 Балджувони Мухаммад али ибн Мухаммад Саид. Таърих-и нофеъ-и. Душанбе: Ирфон,1994. Книга была издана академиком А. Мухтаровым благодаря поддержке академика М. Асими, убитого во время второй гражданской войны в Таджикистане в 1996 г.

23 Дело 123469. C.25.

Часть II

Эмигранты из Средней Азии бежали, главным образом, в Афганистан. С начала 1920-х до 1930-х гг. около полумиллиона узбеков, таджиков, туркмен, киргизов и казахов спасались от большевиков на левом берегу Аму-Дарьи. Состоятельная часть эмиграции, однако, не собиралась надолго задерживаться в отсталом и неспокойном Кабуле. Ее представители обращались в английское посольство в Кабуле и далее – в Пешавар. После тщательной фильтрации, допросов (а может и вербовки?) англичане выдавали визы и паспорта избранным счастливчикам, чтобы позволить им купить билет на пароход в Карачи. Оттуда «наши» отправлялись в Турцию и Европу. Религиозная элита Туркестана и Бухары стремилась в святые места – Мекку или Медину. И сегодня там можно найти сотни, если не тысячи, наших соотечественников. Многие присоединились к мусульманской общине Британской Индии. Но большинство эмигрантов, в том числе локайцы, остались в Афганистане. Ибрагимбек, который бежал в июне 1926 г., почти немедленно был приглашен в столицу этой страны.

Интересное описание Кабула начала 1920-х гг. дает супруга советского посла Ф.Раскольникова, «валькирия революции» Лариса Рейснер:

«Город был наводнён пестрой толпой, в которой можно было видеть представителей всех сословий – индийских менял, пуштунов… бухарских эмигрантов с плоскими бесцветными лицами опухших от лени сатрапов с примесью беспокойства и озлобления, естественного в их новом положении приживальщиков при иностранном дворе.»

В Кабуле шла напряженная борьба между сторонниками советской и английской политической ориентации. Там локайский вождь встретил ферганского курбаши Куршермата, который ему сразу не понравился:

«Он мне показался человеком несерьезным, болтливым. Если ему верить, он со всеми государствами, которые находятся во вражде с Советским Союзом, в частности, с Англией и Францией, имеет постоянные связи, а с французами какое-то соглашение, со всеми он будто ведет деловые переговоры».1

Афганское правительство требовало, чтобы Ибрагимбек, так же как и другие высокопоставленные беглецы, не покидал отведенной ему резиденции без специального на то разрешения. Беглый эмир Бухары Алим Хан назначил локайцу пенсию в 1500 рупий в месяц. Позже афганское правительство начало доплачивать Ибрагимбеку еще 500 рупий. Этого, видимо, хватало на безбедную жизнь в столице. Однако Ибрагима не устраивала перспектива пребывать в бездействии в компании зажиревшей эмирской челяди. Он упорно ходатайствовал перед Алим Ханом и афганским правительством о разрешении выехать из Кабула и поселиться в приграничном Ханабаде среди своих локайцев. Однако последовал отказ. Ясно, почему правительство настаивало на пребывании Ибрагимбека в Кабуле. Во-первых, чтобы изолировать опасного локайца от верных ему вооруженных отрядов на севере; во-вторых, чтобы не портить отношений с Москвой; в-третьих, чтобы самим избежать неприятностей в северных провинциях; в-четвертых, Ибрагимбек был на положении “почетного гостя” правительства и потому никто не мог обвинить Амануллу в неуважении к знаменитому “борцу за веру”. Как говорится, и волки сыты и овцы целы.

Судя по всему, за Ибрагимбеком следили советские чекисты. По их сводке, в середине октября 1926 г. к Ибрагиму в Кабул прибыла делегация от его родственников и приближенных, «которая им была хорошо принята». Сводка также сообщает, что «в разговорах Ибрагимбека интересовало политическое и экономическое развитие Таджикистана». Его также интересовало, «кого теперь расстреливает Советская власть».2 Зимой 1926/1927 гг. в Кабул прибыла семья Ибрагимбека. Следующие два года он прожил с семьей и приближенными (общим количеством до 13 человек) в Кала-и Фату. Зимой, спасаясь от морозов, Ибрагим выезжал с Алим Ханом в Джалалабад. Так продолжалось до событий, связанных с падением режима Амануллы в начале 1929 г. и неожиданным восшествием на афганский престол Хабибуллы (Бачаи Сако).

Ибрагимбек и Бачаи Сакко

Хабибулла, сын Рашида – продавца винограда и водоноса, таджик из Кухдомана – еще одно действующее лицо истории бухарцев в Афганистане. Мы оставляем за собой право рассказать об удивительной судьбе Бачаи Сако как-нибудь в другой раз, а пока отметим, что, взойдя на афганский престол в начале 1929 г., Хабибулла первым делом призвал к борьбе за освобождение Бухары, а также обещал привезти в Кабул из Индии мусульманскую святыню – сандаловые ворота. Население северных провинций, в том числе и эмигранты, с радостью восприняли весть о новом эмире. Ибрагимбек свидетельствовал, что Бачаи Сако в первые дни своего правления встретился с Алим Ханом и имел с ним теплую беседу. Вскоре и сам Ибрагимбек был принят новым эмиром.

Бачаи Сако, взойдя на престол, предоставил “карт-бланш” эмигрантам, находившимся в стесненных, в смысле передвижения по стране, условиях. Этим не преминул воспользоваться один из эмигрантских главарей – Фузайл Максум (из Каратегина). Со своими пятью-шестью сподвижниками он бежал из Кабула на север, в Бадахшан. Оттуда с небольшим отрядом эмигрантов Максум перебрался на советскую территорию и совершил кровавый рейд до Гарма. Его отряд был остановлен смелым советским десантом (первым авиадесантом в истории Красной Армии!) при поддержке местных добровольцев. Потерпев поражение, Максум вернулся в Афганский Бадахшан с 9 человеками, оттуда в Мазари Шариф к Саиду Хусейну, военному министру правительства Бачаи Сако. Немногим позже Фузайл Максум вернулся с Саидом Хусейном в Кабул. Свои впечатления о рейде Максум выразил следующим образом: “Хотел дело сделать, но каратегинцы пошли против меня, и я вынужден был уйти”.

Проявил активность и лидер туркмен Джунаид Хан. Еще в июне 1928 г. он, сломив сопротивление иранских пограничников, благополучно пересек советско-иранскую границу. В Иране он заявил, что не намерен оставаться там, а имеет целью попасть в Афганистан. Избегая столкновений с иранскими войсками, Джунаид перешел в Афганистан, в провинцию Герат. Вскоре Джунаид выступил в поддержку Бачаи Сако, о чем сообщил письмом Алим Хану.

Власть Бачаи Сако удерживалась более или менее устойчиво только в Кабуле.3 В ситуации резкого ослабления центральной власти каждый афганец стремился оказаться под защитой своей общины. Ибрагимбек также стремился побыстрей выбраться из Кабула и соединиться со своими соплеменниками на севере. Он обратился с просьбой отпустить его, но правительство Бачаи Сако медлило с ответом. В апреле 1929 г. в Кала-и Фату прибыла группа локайцев. Это были приближенные Ибрагима – локайцы Алимардан додхо и Мамадали додхо и с ними невооруженные люди в количестве 50 человек. Они заявили, что намерены сопровождать Ибрагимбека в Ханабад. 4

Желание локайцев покинуть столицу и соединиться с соплеменниками отражало постепенную мобилизацию разрозненных афганских общин и приближающуюся гражданскую войну. Мобилизация, как всегда в афганской истории, шла по этнорегиональному, племенному и конфессиональному признаку. Война была неизменным спутником афганцев, а племенные ополчения – главной формой военной организации.

В начале апреля Бачаи Сако вызвал Алим Хана и сообщил ему следующее: посол Афганистана в СССР Гулям Набихан Чархи (брат Гуляма Сиддика, приближенного Амануллы и его министра иностранных дел) во главе отряда из нескольких сот туркмен и хазарейцев перешел советско-афганскую границу и выступил против сакоистов. В то время мало кто знал, что это была экспедиция, снаряженная из сторонников свергнутого короля и военнослужащих Красной Армии во главе с бывшим советским военным атташе в Кабуле Виталием Примаковым. Решение об организации этой операции было принято за несколько недель до этого на ночном совещании у Сталина, принимавшего у себя Гуляма Сиддика и Виталия Примакова. 5

Бачаи Сако попросил Алим Хана послать отряд на север. Получив задание нового эмира, Ибрагимбек с отрядом локайцев в 50 человек немедленно выступил в северном направлении. В Пандшере ибрагимовцы нагнали Саид Хусайна (названного брата и военного министра нового эмира) и далее следовали вместе. Вскоре они прибыли в Алиабад, некогда пустынное место, освоенное эмигрантами. Здесь размещалось 4 тысячи хозяйств (20 тысяч человек) локайцев и других узбеков. Оказавшись наконец в родной стихии, Ибрагимбек, по его словам, знакомился с обстановкой и не торопился вмешиваться в события. Новое правительство Афганистана в это время было занято набором в армию. Люди в нее шли неохотно, опасаясь оставлять свои селения и семьи. Военный министр Саид Хусайн обращался к Ибрагимбеку с требованием активизировать военные приготовления и побыстрей выступить на защиту правительства Бачаи Сако. Следуя родовым правилам и законам шариата, запрещавшим без фетвы убийство мусульман, Ибрагимбек в Чардаре созвал совет старейшин с участием туркмен, узбеков племен локай, конграт и дурмен. Собравшиеся решили поддержать Бачаи Сако. Был создан отряд из 400 туркмен, 400 конгратов и дурменов и 100 локайцев. 6

Пока эмигранты совещались в Чардаре и собирали отряды, Саид Хусайн, потерпев поражение в Ташкургане от отряда Набихана-Примакова, отступил. Тем временем, объединенный отряд эмигрантов локайцев, конгратов и туркмен приступил к защите своих поселений. Ибрагимбек так прокомментировал свое решение:

«Я приказал: выставьте охрану, и если появится враг, уничтожьте его. Врагом я называл в данном случае всех тех, кто посмеет нарушить покой эмигрантов».7

Принимали ли отряды эмигрантов участие в боях на стороне нового эмира? Ибрагимбек, Алимардан, Каюм Парвоначи и остальные эмигранты, допрошенные в ташкентской ЧК летом и осенью 1931 г., не упоминали о боях с отрядом Примакова-Чархи. Вероятно, они не хотели раздражать советских следователей и тем самым ухудшать свое положение. Зато они удовольствием рассказывали о боях с хазарейцами отряда Гуляма Наби (не путать с пуштуном Гулям Набиханом Чархи). Когда воины Гуляма Наби 29 августа 1929 г. напали на крепость Дехдади, они были разгромлены эмигрантами. Хазарейцев гнали восемь часов без передышки до Буйнакара (Буйнасара). 8 Дело дошло до того, что хазарейцы взмолились и просили Саида Хусайна отозвать Ибрагимбека обратно в Дехдади. Борьба против проамануллистских хазарейцев в Дехдади-Буйнакара, без сомнения, была наиболее яркой страницей военных успехов эмигрантов в Афганистане. Затем обстановка вновь нормализовалась, и Саид Хусайн предложил Ибрагимбеку следовать с ним в Кабул, чтобы защитить его от пуштунов. Ибрагимбек и на этот раз не торопился с оказанием помощи сакоистам. Он отправился к старейшинам и ознакомил их с предложением Саида Хусайна. Ибрагимбек напомнил им, что в случае его отъезда эмигрантские кишлаки останутся без охраны, и хазарейцы постараются отомстить узбекам за поражение в Дехдади и Буйнакара. В конце концов, Ибрагимбек не послушался сакоистов. Со своими людьми он поселился в Таликане, близ Алиабада, а Саид Хусайн отбыл в Кабул один.

Таким образом, считать Ибрагимбека последовательным сторонником сакоистов было бы неверно. Этот вольный локаец не был надежным партнером политиков, какие бы цели те ни преследовали. По сути, ему были чужды идеалы (если таковые были) сакоистов в Афганистане, также как и ранее джадидов в Бухаре. Его интересовали в первую очередь благополучие и безопасность своих земляков-эмигрантов, проживавших в Алиабаде, Таликане, Ак-тюбе и других населенных пунктах.

Наступила осень 1929 года.

«Положение в Каттаганской (ныне Кундузской-К.А.) провинции запуталось до невозможности», – вспоминал Ибрагимбек. – «В чьих руках была провинция – понять трудно, хотя формально она управлялась Бачаи Сако. Начались беспорядки, один кишлак шел на другой, сводя старые счеты».

Ослабление центральной власти оказало на Афганистан разрушительное действие. Скрепы «внутреннего империализма», удерживавшие различные конфессиональные и этно-территориальные группы в едином пространстве, вдруг ослабли. Это привело к раздорам, всеобщей анархии, поставившей Афганистан на грань национальной катастрофы.

Ситуацию разрешил прибывший из Франции через Индию глава пуштунского клана Мусохибан Надир Хан. 22 марта 1929 г. на джирге (съезде) представителей южных племен он бросил вызов Бачаи Сако, но и не поддержал Амануллу. 13 октября Бачаи Сако и его сторонники, атакованные армией Шаха Махмуд Хана, бежали из афганской столицы. 15 октября Надир Хан вступил в Кабул, а 2 ноября 1929 г. Хабибулла, сын водоноса, единственный не-пуштун (таджик), бывший эмиром Афганистана, был повешен на кабульском аэродроме.

Месть Надира, или «джанги лакай»

Вскоре после падения правительства Бачаи Сако в ноябре 1929 г. в Ханабад был назначен новый наибуль-хукума (губернатор) провинции Катаган-Бадахшан Сафархан. Эмигранты называли его Назир Сафаром. Сафархан был хорошо известен Ибрагимбеку: с 1921 г. он был связным между эмигрантами, в частности Алим Ханом, и афганским правительством. Новые афганские власти поставили перед узбеками ультиматум: сдать оружие и вернуть деньги, полученные ими от прежнего правительства. Они также требовали выдать двух приверженцев Бачаи Сако – Мухаммада Хашимхана (командующего войсками провинции во время Бачаи Сако) и Гуляма Кадырхана (гундмышра, военачальника), нашедших убежище в лагере эмигрантов. Сафархан и его сын и заместитель Анварджан снарядили отряды для поимки Ибрагимбека. Но не так-то просто было поймать обладавшего большим военным опытом партизанской войны лакайского вождя. Незадачливый Анварджан был схвачен джигитами Ибрагимбека. Держа Анварджана «почетным пленником», Ибрагимбек склонил того к «мирному договору». Хотя, согласно этому договору, Ибрагимбек поклялся не предпринимать действий, могущих принести вред Афганистану, он оставил за собой право самому принимать важные, с его точки зрения, решения. Подписав этот договор как «Мухаммад Ибрахимбек дивонбеги, тупчибоши, гази», лакайский вождь, одарив Анварджана лошадью и халатом, проводил его с почестями в Ханабад к отцу.

Надир, надо полагать, пришел в ярость от несговорчивости бухарца. Однако он не мог предпринять карательного наступления на север в силу того, что не обладал необходимыми военными и материальными ресурсами. Обычно кабульские правители делали это только в крайнем случае. Как правило, они предпочитали договариваться с местными авторитетами, главным образом, с племенными лидерами, перетягивая их на свою сторону различными посулами и подарками. В этой ситуации Надир Шах продолжал попытки склонить Ибрагимбека на свою сторону. Узбекам были предложены новые земли для заселения, но они были отвергнуты Ибрагимбеком. Эмигранты не желали покидать приграничные районы, столь близкие по ландшафту их родному Гиссару и Кулябу. Находясь близ границы, они поддерживали связь с родиной и не теряли надежды на возвращение.

Весной 1930 г. Надир назначил воли (правителем) Мазари Шарифа Мухаммада Якубхана. Следуя примеру советской национальной политики, этот опытный политик, бывший министр правительства Амануллы, стал подчеркнуто уделять внимани этническим группам (а не племенам или религиозным и региональным группировкам) провинции. При этом каждой из них давалась возможность быть представленной в органах власти. (Примечательно, что губернатор Шен Шикай станет тремя годами позже проводить схожую политику равноправия национальностей в соседнем афганскому Хорасану китайском Синьцзяне). Признав договор с Анварджаном заслуживающим соблюдения, Якубхан следующим своим решением назначил лакайца… своим заместителем, с тем, чтобы тот, как «друг», защищал Надира от кухистанцев, туркмен и прочих «общих врагов». Выдвижение Ибрагимбека было сродни назначениям восточнобухарских вождей «ревкомами» и командирами добровольческих отрядов Советской властью. Ибрагимбеку были оказаны причитающиеся ему в связи с назначением почести. Лакайские старики были чрезвычайно польщены. 9 Они, наверняка, посчитали, что не Ибрагимбек, а все племя удостоено этой высокой должности. Однако приступить к исполнению обязанностей Ибрагимбеку мешало то, что в Алиабаде в это время находился отряд из 500 мятежных туркмен и кухистанцев. Они искали помощи и покровительства эмигрантов. Надир и Якубхан приказали Ибрагимбеку, как заместителю воли, разоружить их. Таким образом, они хотели руками эмигрантов расправится с сакоистами и туркменами.

Вокруг истории с Ибрагимбеком во время его пребывания в Афганистане ведутся нешуточные споры. В истории Афганистана этот период известен как «джанги лакай», то есть «лакайская война». Сафархан вполне резонно считал назначение беглого бухарского басмача на правительственную должность опрометчивым поступком, могущим, как минимум, вызвать раздражение СССР, а как максимум, привести к образованию «узбекско-таджикского» государства на самом севере страны. С другой стороны, действия Надира по отношению к Ибрагимбеку не отличались последовательностью и доброжелательностью. Перед тем как позволить Ибрагимбеку приступить к исполнению обязанностей, Надир вдруг захотел поговорить с ним лично. В Алиабад был послан Мир Фатта, (полное имя – Мирфаттох), приближенный Алим Хана и сын Усмана Парвоначи, последнего премьер-министра Бухарского эмирата. Вместе с Мир Фаттой прибыл Агзам Ходжа, еще один приближенный Алим Хана из Кала-и Фату. Они привезли два фирмана, в которых содержался приказ следовать в Кабул. До конца года Надир и Алим Хан несколько раз посылали в Алиабад делегатов с письмами. Ибрагимбек, у которого за долгие годы постоянного напряжения и риска выработалось прекрасная интуиция, догадывался, что разговор с падишахом может закончиться самым плачевным для лакайца образом. Ибрагимбек отправился за советом в Шиберган к Халифе Кызыл Аяку (туркменскому лидеру и главному духовному лидеру эмигрантов, как туркмен, так и узбеков), который подтвердил его подозрения. Как вспоминал Каюм Парвоначи, Ишан Халифа Кызыл Аяк и Ибрагимбек три дня сидели взаперти, о чем-то беседуя наедине. Говорили ли они об объединении своих сил для захвата власти на всем севере? Не было ли у них плана идти обратно, за реку? Или они просто обсуждали возможные варианты выхода из ситуации, а именно, стоит ли мириться с Надиром или продолжать конфронтацию?

В конце концов, следуя совету туркменского вождя, Ибрагимбек решил отказаться от поездки в Кабул и ограничиться нанесением визита своему начальнику – воли Мазари Шарифа Якубхану. Порядок поездки из Шибергана в Мазари Шариф был следующий: сначала выезжает Халифа Кызыл Аяк с сотней видных суфиев, а на следующий день, в зависимости от приема оказанного суфиям, направляется Ибрагимбек со своими курбаши и двухтысячным войском узбеков и туркмен. Марш эмигрантского воинства размером в пехотную дивизию во главе с туркменскими сардарами и лакайским «генералом» мало походил на вступление в должность гражданского лица. Вероятно, эмигранты готовили, как могли, нечто вроде военного переворота или захвата власти в северных провинциях. Понятное дело, афганцы начали догадываться, что эмигранты затеяли неладное, и выставили охрану у резиденции прибывшей первой делегации суфиев во главе с Халифой Кызыл Аяком. Затем воли послал Ибрагимбеку письмо с требованием оставить людей и оружие в Балхе, а самому налегке прибыть в Мазари Шариф. К тому времени эмигранты узнали, что Ишан Халифа взят в кольцо и что хазарейцы настроены против туркмен. После бурных и эмоциональных совещаний было решено, что Ибрагимбек поедет в Мазар, но не один, а с отрядом из 400 вооруженных джигитов. 1 мая 1930 г. ибрагимовцы подошли к Мазари Шарифу, но в город для встречи с Якубханом войти не решились. Прибытие Ибрагимбека во главе внушительного отряда басмачей до крайней степени встревожило советское консульство в Мазари Шарифе.

Ибрагимбек с отрядом остановился в частном доме на окраине города. Ему, по его словам, не понравилось, что ему не уделили должного внимания. Прибывшие обнаружили, что город почти пуст и их никто не встречает. Узбеков и туркмен особенно расстроило то, что для них был приготовлен только один котел плова. По всей видимости, что-то спугнуло или насторожило Ибрагимбека, и он не решился пойти на обострение и решил отступить, чтобы выиграть время. На следующий день после сильного дождя он ушел в Сиягирд. Туда вскоре позвонил Якубхан. Состоялся телефонный разговор, в ходе которого Ибрагимбек высказал тому свою обиду. В ответ воли повторил требование Ибрагимбеку прибыть на службу в Мазари Шариф одному и на экипаже. Последнему перспектива именно такой службы не понравилась.

Афганцы, между тем, были начеку. Они отделили Ишана Халифа от узбеков и начали успешные переговоры с туркменами с целью их нейтрализации. Ибрагимбеку не оставалось ничего другогоо, как предложить сопровождавшим его туркменам вернуться в Балх, а самому отправиться к своим лакайцам в Алиабад. Через день после этого от воли к лакайцам прибыла новая делегация. В нее входили представители различных этнических групп провинции. Они еще раз заверили эмигрантов в дружелюбном отношении к ним афганской власти и Якубхана и пригласили Ибрагимбека в Мазар. К предыдущим условиям (сдать кухистанцев и вернуть оружие) делегация добавила предложение всем эмигрантам переселиться из Алиабада и Ак-тюбе в другие места, подальше от границы.

Гипотеза о том, что в 1929-1931 гг. Ибрагимбек был вовлечен в межафганские распри, в ходе которых каждая из партий стремилась использовать силу узбекских отрядов в своих целях, видится нам более вероятной, чем те, в которых утверждается, что эмигранты преследовали какие-то свои, «наполеоновские» цели (борьба против пуштунов, строительство своего государства и пр.). В 1930 г. за влияние в северных провинциях боролись различные феодально-клерикальные группы. Переманить на свою сторону эмигрантов пытались и сторонники крупного узбекского феодала Мирзы Касыма из Мазари Шарифа и таджики из лагеря сакоистов. Они, в отличие от эмигрантов, не рисковали, так как действовали на своей, афганской территории. Эмигранты же были гостями и для них поддержка той или иной стороны была чревата большими осложнениями. Их могли обвинить в причинении вреда стране, предоставившей им убежище. Имеющиеся источники позволяют сделать вывод, что эмигрантов все время беспокоили в первую очередь собственная безопасность и выживание перед лицом смертельной опасности, исходившей от жаждавшего мести Надира. Ибрагимбек и Ишан Халифа не были искушенными политиками, но в отсутствии чутья заподозрить их было нельзя. Интересно, что в легенде мухаджиров, изложенной автору Баширом Баглани, Ибрагимбек также предстает жертвой интриг:

«В тот момент один местный узбек сказал мухаджирам: «Вы, таджики и узбеки, рабы афганцев. Давайте сообща образуем свое государство». Ибрагимбек ответил отказом, и Халифа Кызыл Аяк тоже отказался. Местные (афганские) таджики и узбеки при встречах провоцировали Ибрагимбека, говоря: «Ты – гази, делай, что считаешь нужным, не слушай эмира Хашим Хана10: бинни-и пойзори афгон кач аст»11. В то же время они жаловались эмиру Надир Хану на Ибрагимбека и утверждали, что последний собирается претендовать на афганский престол. Поэтому эмир потребовал, чтобы мухаджиры сложили оружие. На Навруз, (вероятно 22 марта 1930 г.-К.А.) Ибрагимбек прибыл в Кундуз на собрание влиятельных людей. Никто из присутствовавших не встал, чтобы поприветствовать вошедшего. Воли (правитель) нехотя поздоровался с Ибрагимбеком. Воли сказал:

– Бек бобо, я говорю в присутствии старейшин – сдайте оружие. Государство вас, если понадобится, защитит.

Ибрагимбек ответил:

– Мое оружие не направлено против Афганистана. Оно наше, мы его добыли в бою.

Затем, Ибрагимбек сел на коня и отправился к мухаджирам. Он сказал семьям: «Уходим».

Так, ничем и завершилась попытка примирения с лакайцами и привлечения Ибрагимбека на службу к Надиру в качестве заместителя воли Кундуза. Ситуация оставалась напряженной, хотя открытой конфронтации удавалось избежать. Ибрагимбек со своим отрядом по-прежнему считался находящимся на афганской службе.

Неожиданно в конце июня 1930 г. происходит событие, прямых указаний на которое в доступных советских источниках нет. В северный Афганистан снова вошли красные войска. Не встречая сопротивления со стороны афганских войск, они совершили карательный рейд по селениям наиболее беспокойных эмигрантов – Алиабаду и Ак-тюбе. 12 Это были части кавалерийской бригады САВО под командованием известного в Таджикистане комбрига Якова Мелькумова. 13 Ибрагимбек сообщил Сафархану о нападении, а сам с отрядом предусмотрительно ушел от прямой встречи с Красной Армией. На следующий день пришел приказ от Сафархана – вступить в бой с красными. Лакайцы обсудили ситуацию на совете. Они видели, что местные власти не препятствуют русским, и подозревали, что афганцы намеренно спровоцировали это вторжение, чтобы столкнуть их с Красной Армией. Советские источники подтверждают, что ибрагимбековцы избежали столкновения, но, тем не менее, утверждают, что красноармейцами уничтожены сотни басмачей. 14

Подобные акции устрашения «контрреволюционных отрядов» и населенных пунктов, расположенных на приграничных с СССР территориях, предпринимались Советами не раз. Они проводились во время гражданской войны в 1918-1920 гг. в Эстонии и Латвии. В Западном Китае вторжения по предварительному соглашению с китайскими властями против белогвардейцев атамана Бакича и восставших дунган Ма Чжунина осуществлялись в 1921 и 1932 гг. На Дальнем Востоке в 1929 г. отряд Красной Армии вторгся на китайскую территорию и подверг разгрому русский поселок Тенехэ. 15 К ним можно добавить т. н. «Колесовский поход» туркестанских большевиков в независимую Бухару в марте 1918 г. и гилянский поход в 1920 г. в Персию. Эти военные вторжения, с советской точки зрения, были ничем иным, как защитой своих границ путем проникновения и оккупации приграничных зон. Они были проявлением советского империализма и способствовали росту антисоветских настроений во всем мире. Во всех подобных случаях основными жертвами нападения оказывались мирные жители-эмигранты.

Очередная советская операция вторжения, на сей раз на афганскую территорию, как и все предыдущие, популярности СССР не прибавила. Данные о числе уничтоженных (до тысячи!) «басмачей» выглядят неубедительными и преувеличенными, хотя, по словам Ибрагимбека, «в Алиабаде и Ак-тюбе были проведены большие разрушения» 16.

Вскоре после ухода красного отряда в Алиабад с приказом от Алим Хана и Надир Шаха прибыть в Кабул приехал очередной гонец по имени Агзам Ходжа. Тон письма был резкий и категоричный. Алим Хан пригрозил, что если его приказание не будет выполнено, то между ним и Ибрагимбеком будет прекращена всякая связь. Это было последнее письмо Алим Хана своему лакайскому вассалу. Отказавшись подчиниться приказу, Ибрагимбек поставил своего патрона Алим Хана в трудное положение. Несмотря на то, что бухарский монарх-изгнанник имел теплые отношения с Бачаи Сако, тем не менее, его нельзя было причислять к принципиальным сторонникам последнего. Все «смутное» время свергнутый бухарский правитель оставался в Кабуле и отличился разве что тем, что остро критиковал политику Амануллы в своих воззваниях и в книжке воспоминаний «Тарихи хузал миллали Бухоро», вышедшей в том самом 1929 г. в Париже. Его связь с севером осуществлялась эпизодически, и большого влияния на принимаемые в общинах эмигрантов решения он не оказывал. По большому счету, Алим Хан все больше находился в хвосте событий, извлекая выгоду из сложившегося статус-кво. Так и теперь, после восшествия Надира, он решил восстановить доверие афганцев, вернув эмигрантов в подчинение падишаху. Тем более что Надир Шах, в отличие от Амануллы, был настроен против СССР и пользовался поддержкой Англии, на помощь которой всегда уповал Алим Хан. В такой ситуации Алим Хану, если он хотел сохранить расположение двора, не оставалось ничего другого, как осудить оппортунистически настроенного Ибрагимбека и встать на сторону Надира.

В июне 1930 г. Надир Шах назначил на должность «раиси танзимия» (представителя по поддержанию порядка) провинции Катаган-Бадахшан Ахмада Алихана, который прежде работал в администрации Амануллы. 17 Раиси танзимия встречался с Ибрагимбеком близ Ханабада, но ему не удалось растопить лед недоверия. Стороны обменялись взаимными претензиями и обидами и разошлись. Ибрагимбек определенных заверений не давал, пообещав ответить на ультиматум Алим Хана позже письмом. Сахибназар Рахимов, каратегинский таджик, один из редких грамотных людей, бывших рядом с Ибрагимбеком в то время, на допросе в ташкентской ЧК сообщал, что через несколько дней Ибрагимбек, посоветовавшись с курбаши и аксакалами, ответил Ахмаду Алим Хану примерно следующим образом:

«Вашему предложению не верю, считаю его неискренним, Если вы хотите действительно меня с моими людьми оставить у себя, то почему не предприняли никаких мер против прихода русских? (Имелось в виду вторжение отряда Мелькумова – К.А.) По-видимому, мое обезоружение связано с выдачей меня Советской власти»

Далее он отметил, что лучше сам пойдет на советскую территорию и там скорее сдаст как афганское, так и взятое ранее в Таджикистане оружие, чем согласится на этот обман.18

Получив такой резкий ответ, раиси танзимия приказал прекратить отпуск продуктов отрядам Ибрагимбека и повторил свой приказ немедленно сдать оружие. Тогда Ибрагимбек отступил в горы, затем спустился к Аму Дарье, где столкнулся с отрядом афганцев.

Весь июнь-июль 1930 г. прошел в мелких стычках Ибрагимбека с отрядами Сафархана. 19 Примерно тогда же состоялся первый бой между надировцами и эмигрантами в Хазарбаге. Там афганцы числом 500 человек при двух орудиях устроили засаду. Ибрагимбек с отрядом из 200 джигитов принял бой, в результате которого афганцы, потеряв 70 человек убитыми, оказались запертыми в крепости. Было взято 100 пленных, 2 пулемета, 100 винтовок. 20 Побежденные афганские отряды, отступая, грабили селения эмигрантов. После этого столкновения Ибрагимбек собрал своих джигитов и принял меры для отражения возможного нападения афганцев. По сути, это было началом войны. С июля по октябрь 1930 г. «лакайская война» охватила весь пограничный район от Меймене до Бадахшана. Весь этот район с его важнейшими коммуникациями (дорогами и переправами) был взят под контроль эмигрантов. Все переходы на советскую территорию также охранялись ими. 21 Беками населенных пунктов были назначены курбаши. Небольшие афганские гарнизоны загонялись эмигрантами в крепости.

В октябре 1930 г. примерно 5 тысяч ополченцев с пулеметами и пушками под командованием Мухаммада Гаусхана были посланы из Кабула в Ханабад. 22 Это были не регулярные войска, а вооруженные племена приграничных провинций, многие из которых даже не являлись афганскими гражданами (то есть происходили из зоны пуштунских племен на границе Афганистана и Британской Индии). Они нападали на мирных эмигрантов, грабили их семьи. Из допросов плененных им пуштунов Ибрагимбек выяснил, что

«племена действовали по такой договоренности с Надир Ханом: за убитых и потерянных Надир не компенсирует. Кто останется жив, тот волен распоряжаться имуществом противника, как ему угодно. Поэтому так называемые афганские войска грабили беспощадно, забирали все до нитки, насиловали женщин. Никакого организованного снабжения этих отрядов довольствием не было, все было построено на системе грабежа. Именно поэтому я постоянно имел население на своей стороне и успешно бил афганцев».20

Примерно такую же оценку действиям племен на севере Афганистана осенью 1930 г. дает в своем письме, адресованном Надир Хану, афганский священник по имени Миешох-и Хайрхох из Имам Саиба. Интересно, что, не скрывая своей антипатии к Ибрагимбеку (“да будет проклят отец этой свиньи”), автор письма, тем не менее, подтверждает его оценку действий афганских племен:

«Народ начал опасаться за свою жизнь, Люди из племен вазир, масуд, джадран занимаются только грабежами и не сделали ни одного выстрела …Они ограбили весь Катаган и половину Бадахшана и овладели тысячами рупий, но никак не могут насытиться. Они заходят в жилища ни о чем не подозревающих людей. Потеряв стыд и совесть, позабыв бога, ходят они по кишлакам, делают все, что им заблагорассудится …Люди ждут своей смерти, люди покидают свои земли».

В конце письма автор обращается к Надир Хану:

«Да стану я твоей жертвой. Или спроси у племени вазиров и других в последний раз, есть ли от них польза, кроме вреда, или прикажи, чтобы они не вредили. Неужели не сыты они милостью божьей и щедростью падишаха? Пусть постыдятся, и тогда закончатся распри между узбеками и всеми остальными».24

Итак, осенью 1930 г. «джанги лакай» возобновилась с новой силой. На этот раз война развернулась между отрядами мухаджиров и их афганских сторонников с пришлыми отрядами проправительственных пуштунских наемников, поддерживавших Надир Шаха. Здесь Ибрагимбеку пригодился опыт боевых действий с регулярными войсками Красной Армии, который он приобрел в Бухаре. Он уклонялся от прямых столкновений с крупными подразделениями и неожиданно контратаковал отдельные отряды. Местные афганские узбеки и таджики по причине этнической общности находились с эмигрантами в хороших отношениях и, в целом, поддержали мухаджиров в борьбе с афганскими войсками, состоявшими из пуштунов. Баглани, этот яркий представитель среднеазиатской эмиграции второго поколения, оценивает деятельность Ибрагимбека в Афганистане положительно в том смысле, что он объективно защищал меньшинства от пуштунского шовинизма. По словам Ибрагимбека, местные узбеки и таджики послали в поддержку эмигрантам 25 отрядов численностью 2, 5 тысяч человек. 25 Им раздавалось оружие, добытое в боях с афганцами. Местное население помогало и в снабжении отрядов. Наибольшую помощь эмигрантам оказало узбекское племя катаган. Их антипатию к афганцам Ибрагимбек объяснял тем, что “примерно 60 лет назад они были жестоко покорены афганцами”.26

В Катагане общее число потерь в отрядах эмигрантов составляло 70 человек. Потери афганцев, по словам самого Ибрагимбека, исчислялись в 2-2,5 тысячи. 27 Одновременно другие вожаки – Куганбек, Мулло Холдор, Мулло Джура Дахан – оперировали на рустакском направлении. Они заняли Янги Кала и Джульчу, осадили в крепости рустакский гарнизон, захватили много трофеев, в том числе и оружие. 28 В селении Банги к Ибрагимбеку присоединились еще 300-400 местных узбеков и таджиков. Объединенный отряд составил 1,5 тысячи конных всадников. Им противостояли отряды племени мангал. Афганцы были смяты и бежали. Преследуя их, нападающие ворвались с разных сторон в Ханабад. “Переполох здесь был исключительный,”- с удовольствием вспоминал Ибрагимбек. 29 Несколько дней отряды эмигрантов держали под страхом нападения Таликан.

Тем временем, басмаческие лидеры-курбаши стали оседать в разных районах в качестве беков. По признанию Алимардана, они отъелись, стали бесчинствовать, отбирать у населения лошадей и продукты. Это стало причиной того, что местные таджики и узбеки стали отходить от Ибрагимбека.30 Тогда узбеки-эмигранты решили заручиться поддержкой туркмен. Утанбек направился в Шиберган для переговоров с Ишаном Халифой.

Для афганцев стала очевидной неудача их операции по умиротворению севера силой наемников из приграничных территорий. Надир Шах столкнулся с необходимостью организации новой, более масштабной экспедиции. Средств для ее проведения у него не было. Помимо севера, у него были проблемы и в перманентно мятежной приграничной зоне пуштунских племен. Поэтому он вступил в переговоры с англичанами на предмет оказания военной помощи. При этом Надир Хан шел на риск, так как афганцы, а также советская сторона могли выдвинуть против него обвинения в тайном сговоре с англичанами. Переговоры начались 16 июня 1930 г. Англичане проявили понимание и оказали услугу Надиру в такой щепетильной ситуации. 31 К 14 октября 1930 г. была завершена доставка в Кабул 10 тысяч ружей и 10 000 фунтов стерлингов. Это был подарок английского правительства, часть которого пошла на подавление восстания эмигрантов из Средней Азии.

Итак, получив помощь от Англии, Надир Хан решил положить конец беспорядкам в северных провинциях, которые не прекращались с момента падения правительства Амануллы. Для этой цели 4 декабря он направил на север своего брата и военного министра Шахмахмуда. 32 В феврале 1931 г. «лакайская война» вступила в свою заключительную фазу. Шахмахмуд повел крупные отряды на скопление эмигрантов в Ак-тюбе. К тому времени в этом кишлаке осталось только 200 семейств. Конгратский вождь Ишан Палван (Бахадурзаде) из Кобадиана вспоминал, что к конгратам и лакайцам пришли представители Шахмахмуда и пригласили всех старейшин в Ханабад.

В это время Ибрагимбек, по его словам, сильно заболел и послал в бой своего молодого командира Утанбека во главе отряда конгратов и дурменов, который занял позицию в 2 километрах от афганцев и устроил перестрелку, продолжавшуюся 12 дней. Семьи эмигрантов, видя, что конфронтация с афганцами зашла слишком далеко, пытались призвать курбаши пойти на мир. Но последние не отпускали племена от себя. Утанбек, например, насильно вернул семьи, которые пытались уйти в Мазари Шариф. Он приказал даже отобрать у них хороших лошадей, чтобы не допустить повторного побега. В дальнейшем племена разделились. Часть пошла за отрядами к границе, другая решила остаться.

Положение эмигрантов ухудшалось:

«Я видел, что обстановка сгущается и складывается явно не мою пользу…Поэтому я предложил своему аксакалу мулле Джуракулу поехать в Сараи Камар (современный поселок Пяндж в Таджикистане-К.А.) и договориться с представителями Советской власти о том, чтобы нас приняли и дали возможность жить мирно. Мулла Джуракул съездил и вернулся. Он сообщил, что его выслушали и обещали снестись по этому поводу со Сталинабадом и Москвой»33

вспоминал Ибрагимбек. Вскоре он послал в СССР договариваться о переходе другого эмиссара – Муллу Юсуфа. Тем не менее, внятного ответа от советских пограничников не последовало. Именно тогда, в начале декабря 1930 г., афганцы во главе с Шахмахмудом начали преследование ибрагимовцев. Не давая им опомниться, афганцы гнали эмигрантов к границе. В конце февраля Ибрагимбек получил письмо от Ишана Халифы, руководителя туркмен и главного авторитета среди эмигрантов, смысл которого сводился к тому, что оставаться в Афганистане нельзя и необходимо уходить в Иран.

«Я ответил ему», – вспоминал Ибрагимбек, «что куда бы мы ни поехали, от нас везде потребуют сдать оружие, и что лучшее направление – советская территория. Там, в родных местах сдадим оружие советской власти». 34

Туркмены обсудили предложения узбеков и отказались от них. Так, пути лакайцев и туркмен разошлись. При этом отношения между ними не изменились. Сотрудничество эмигрантских групп, их преклонение перед общим духовным лидером-накшбандийцем Ишаном Халифой сочеталось с их изолированностью друг от друга и «сбалансированном» оппозиционном отношении друг к другу.

Туркмены повернули своих лошадей на юг. Они покинули узбеков, которые отступали под ударами афганцев к границе. Вскоре туркмены отказываются от заявленного ранее намерения бежать в Иран. Халифе Кызыл Аяку, стоявшему главе сплоченного и многочисленного сообщества туркмен, в отличие от Ибрагимбека, удалось договориться с афганцами и сохранить нормальные отношения с Алим Ханом и Надиром. Благодаря своему политическому опыту и умению находить компромиссы, он сохранил целостность среднеазиатской эмиграции в Афганистане и не прекращал своих усилий по борьбе против СССР вплоть до конца Второй мировой войны. Ибрагимбек же остался упрямым нонконформистом, свободолюбивым бандитом, вождем маргинализированного и проклятого племени, запутавшимся в хитросплетениях советской и афганской политики первой трети ХХ века. Жизнь в Афганистане тяготила его. Он не мог и не хотел вести более сложную политическую борьбу против своих врагов. Равным образом, он был далек от нескончаемого «сбалансированного» конфликта между различными этнолингвистическими, конфессиональными и региональными афганскими группами.

Ибрагимбек вспоминал о своих переживаниях, связанных с уходом туркмен и военными неудачами в войне с афганцами в феврале-марте 1931 г.:

«У меня тому времени созрело твердое решение вырваться на советскую территорию во что бы то ни стало, но перед этим разделаться с афганцами, которые все время находились у меня на хвосте».35

Такова общая канва истории заключительного этапа пребывания Ибрагимбека в Афганистане. Ее можно считать ясной только после того как выяснится, чем был уход эмигрантов в советские пределы: бегством от афганцев, реэмиграцией или вторжением с целью поднять восстание против Советской власти? Не было ли результатом усилий советской и афганской дипломатии то, что афганцы гнали эмигрантов не куда-то во внутрь страны, а именно к советской границе? Действительно, версия с ловушкой выглядит правдоподобной. Однако остается много неясностей в вопросе о взаимоотношениях Ибрагимбека с Советской властью накануне перехода. Мог ли Ибрагимбек уйти вместе с женщинами и детьми, не имея гарантий с советской стороны? Вероятно, какие-то гарантии все-таки были получены, и он действительно рассчитывал на амнистию себе и эмигрантам. Но для этого ему надо было продемонстрировать свое миролюбие и сдаться немедленно после перехода советской границы. Однако мысль о сдаче ему, непобедимому гази, была противна. Гордый лакаец надеялся на заключение соглашения без ущерба для своего престижа. Он, разумеется, не исключал возможности повоевать перед сдачей и на советской стороне.
По признанию самого Ибрагимбека, он был склонен к тому, чтобы сложить оружие, но прибывавшие нескончаемым потоком беглецы из СССР говорили ему, «что весь народ угнетен советской властью и стонет от нее». В самом деле, в 1930 г. правительством СССР было принято постановление об орошении Вахшской долины Таджикистана. Начали создаваться колхозы, возникали новые населенные пункты, переименовывались старые. На карте недавно образованной таджикской республики появились города с необычными названиями: Сталинабад, Кагановичобад, Бауманабад, Куйбышев и другие, прославлявшие новых вождей и героев. На юг Таджикистана переселялись хозяйства из различных областей Узбекистан и Таджикистана, многие из которых бежали дальше – за Аму-Дарью. Среди них было немало басмачей. Только на протяжении 1930 г. и начала 1931 г. к Ибрагимбеку из Таджикистана прибыли несколько групп противников Советской власти, включая Мирназара, Усманкула (сына Давлатмандбия – «шахида», похороненного рядом с Энвер Пашой), Азима Марка, Кугана Токсабо, Шохасана и многих других. Эмигранты первой волны (1921-1926 гг.), к которым принадлежал Ибрагимбек, были поражены масштабами второй волны эмиграции. Помимо собственно басмачей, в Афганистан на рубеже 1920-х и 1930-х гг. бежали массы тех, кто уже имел опыт жизни в СССР.

Насильно согнанные из различных частей СССР на юг Таджикистана для освоения Вахшской долины и развития хлопководства, они ожидали осени, когда в Аму-Дарье спадет вода, а ночи станут длиннее, чтобы без проблем уйти на афганский берег. Среди бежавших были люди разных национальностей, включая ирусских (в том числе казаков), татар, евреев, выходцев с Кавказа. Главным же образом, это были таджики и узбеки Ферганы и Зерафшана, которые в дальнейшем поднимут на высокий уровень сельское хозяйство Афганистана, а также его культуру. В отряде самого Ибрагимбека был русский врач, несколько бойцов осетин. По словам Ибрагимбека, когда он ездил к Ишану Халифе Кызыл Аяку «договариваться о совместном переходе на советскую территорию, то он (Ишан Халифа – К. А.) говорил мне (Ибрагимбеку -К.А.), что в течение января и февраля 1931 г. в Афганистан перешло до 20 тысячи хозяйств».36 Вновь прибывшие во время войны с афганцами в 1930-1931 гг. составили ядро наиболее боеспособных эмигрантских отрядов. За плечами многих из них были долгие годы упорного сопротивления большевикам. Большинство беженцев шли именно к Ибрагимбеку. Для них он был символом бескомпромиссной борьбы с большевиками. Беженцы рассказывали, что власть отбирает имущество, преследует религию, производит аресты и репрессии, и потому они вынуждены были бежать. Эти люди не питали никаких иллюзий относительно Советской власти и были настроены самым решительным образом. Эмигранты убеждали Ибрагимбека, что если он перейдет границу СССР и начнет там борьбу, то все население поддержит басмачей и выступит против Советской власти. Вполне вероятно, в числе тех, кто склонял Ибрагимбека к переходу с целью восстания, были и засланные большевистские агенты. Их целью было заманить басмачей на советскую территорию.

Все же решающим фактором, определившим судьбу Ибрагимбека, были дипломатические маневры афганского правительства. Приближенный Алим Хана Юсуфбай Мукимбаев оказался близким человеком нового короля Афганистана Надир Шаха, с которым они не раз встречались во Франции и Швейцарии. По словам Алимардана Додхо (одного из курбаши Ибрагимбека, попавшего вместе с ним в плен), взойдя на престол, Надир пригласил Мукимбаева в Кабул и предложил стать посредником для переманивания на свою сторону Алим Хана и Ибрагимбека. Именно по совету Мукимбаева Алим Хан настаивал на том, чтобы Ибрагимбек прибыл в Кабул.37 Как указывалось выше, Ибрагимбек, почуяв неладное, отказался выполнить приказ своего патрона и Надира.

Одновременно с лакайским, Надир самым решительным образом решил «туркменский вопрос». Он разоружил находившихся в Кабуле еще со времен Бачаи Сако (1929 г.) туркмен Клыч Сардара и Пашу Сардара с их 90 джигитами. Последним не оставалось ничего другого, как засвидетельствовать свою покорность новому королю. Надир, в свою очередь, поступил как великодушный правитель. Удостоив сардаров чином «корнейл», он отправил их с щедрым подарком – 100 000 рупиями – обратно к Халифе Кызыл Аяку. 38 Кызыл Аяк примирился с афганцами, но не выступал против Ибрагимбека. В марте 1931 г. он просто не поддержал его и оставил один на один с афганцами. Будучи умным политиком, духовный лидер среднеазиатских эмигрантов не мог не догадываться, что, разойдясь с Ибрагимбеком, он обрекает последнего на явную гибель.

Таким образом, афганцы, задобрив заранее туркмен, начали операцию по ликвидации Ибрагимбека и его басмачей. Они прижали эмигрантов к самой границе. Ибрагимбек остался совершенно один. Туркмены и Алим Хан отвернулись от него, а Надир считал его своим смертельным врагом. В Афганистане его ничего больше не удерживало. Выйдя на пологий берег Аму-Дарьи, Ибрагимбек оказался перед трудным выбором. Сдаться Советской власти без боя для него означало спасти себя и своих ближних, но «потерять лицо». Для гордого лакайца было немыслимым лишиться доверия отрядов и поддержки части населения, которое продолжало видеть в нем бескомпромиссного и непобедимого героя и «гази». С другой стороны, воевать с Красной Армией на советской территории, имея в своем тылу недружественный Афганистан, означало неминуемую гибель. В конце марта Ибрагимбек собрал своих курбаши в местечке Каптарали. Было решено:

«уйти на советскую территорию, а там будет видно: если население поддержит, то начнем широкую борьбу с Советами, если нет – заведем с властью переговоры о сдаче».39

Итак, афганская война Ибрагимбека, прозванного англичанами афганским Робин Гудом40, закончилась после окончания празднования Навруза, в конце марта 1931 г. Неспособный разобраться в премудростях политики, павший жертвой интриг афганских наушников, разочарованный предательством бывших друзей он, повинуясь скорее первобытному инстинкту, чем трезвому расчету, делает единственно правильное с его точки зрения решение – уйти в Советский Таджикистан. При этом он сказал: «Пусть лучше меня убьют большевики, чем афганцы».

Заключение

Подробный ответ на вопрос, чем же было басмачество на cамом деле, займет немало страниц. Автор пытался дать ответ на этот вопрос в своей монографии. В настоящей же публикации ограничимся лишь тем, что укажем, чем оно не было. Басмачество не было объединительным национальным или мусульманским движением, альтернативным колониализму и большевизму. Оно так и не стало массовым движением за свободу от правления иностранцев, аналогичным индийскому национализму, ставшему достойным ответом британскому колониализму. Все 1920-е гг. в регионе было два не связанных между собой центра сопротивления: туркестанское движение националистов-пантюркистов и религиозно-эмиристское повстанчество Бухары. Первое оказалось элитистским, замкнутым феноменом, неспособным вдохнуть свой реформаторский дух в народные массы. Второе же, лишенное надлежащего культурного руководства, превратилось в деструктивную силу, вставшую на пути иницированной извне модернизации общества.

В религиозно-эмиристском повстанчестве Восточной Бухары центральную роль занимал наш герой. Многие критики Ибрагимбека совершенно справедливо указывают на криминальный аспект басмачества. В самом деле, басмачество явилось одним проявлений религиозно-освободительной войны, приведшей к всплеску неконтролируемого насилия и потерям среди мирного населения. Были в его рядах и чисто уголовные, вернее уголовно-этнические отряды. Однако целью басмачества было отнюдь не насилие над населением. Равным образом, репрессии Советской власти были второстепенными по отношению к центральной задаче «строительства социализма».

Ибрагимбек был мало похож на лидера военно-политического движения. Он, как и другие «робингуды», в которых не было недостатка у различных народов и культур, явился, по выражению замечательного неомарксистского историка Эрика Хобсбаума, «социальным бандитом», 41 в котором воплотилось вековое стремление бедного, подавленного и обманутого аграрного населения к свободе, героизму и справедливости. Конечно, «социальный бандитизм» Ибрагимбека не был направлен против богачей, как в случае с его современником мексиканцем Панчо Вильей, или более старшим земляком таджиком Восеъ. Возвращал Ибрагимбек не имущество, а иллюзию восстановленного достоинства, чести и защиты. Подобно другим «социальным бандитам», Ибрагимбек был повстанцем в том смысле, что он, поднявшись на волне массовой мобилизации, бросил вызов рутинной крестьянской пассивности, покорности и бездействию. Он был не столько лидером, сколько симптомом народного недовольства. Басмачество, хоть и не ставило специально такой цели, оставило свой след в мировой истории, сдержав пламя «мировой революции» у берегов Аму-Дарьи и предгорий Гиндукуша. Однако реальный вклад басмачей в освобождение Средней Азии невелик. Басмачество лишь указывало на наличие таких ценностей как свобода и независимость, но оно не знало как их достичь.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 Дело 123469. С.224.

2 АКПТ, ф. 1, оп. 1, д. 276, л.69.

3 Adamec W. Ludwig. Afghanistan’s Foreigh Affairs to the Mid-Twentieth Century. Relations with the USSR, Germany, and Britain. Tucson, Arisona: The University of Arisona Press,157.

4 Дело 123469. С.43.

5 См.: Агабеков Г. ГПУ Записки чекиста. С. 179-180.

6 Дело 123469. С.44.

7 Там же.

8 Дело 123469. С.50.

9 Дело 123469. С.61.

10 Здесь Баглани оговорился. Эмиром в это время был Надир, которого в 1933 г. сменил Захир Шах. Хашим Хан был премьер министром при Захире.

11 «У недостойного афганца нос кривой» (то есть не стоит им доверять).

12 Дело 123469. С.65.

13 Мелькумов был хорошо известен среди басмачей и эмигрантов как Якуб Тура.

14 Аптекарь П. «Cпециальные операции Красной Армии в Афганистане в 20-е годы» http://www.rkka.ru/ibibl1.htm

15 См.: Дни (Париж), 1929, 17 ноября, Комсомольская правда, 1991, 2 октября.

16 Дело 123469. С.72.

17 IOR:R/12/LIB/108

18 Дело 123469. С.347. Интересно, что Рахимов не значится в списке приговоренных. Видимо он допрашивался как свидетель.

19 IOR:R/12/LIB/108.

20 Дело 123469. С.26.

21 Дело 123469. С.28.

22 Там же.

23 Дело 123469. С.171-172.

24 Национальный архив Афганистана. Коллекция отдельных документов, No.435 (Из личного архива С. Шохуморова)

25 Дело 123469. С.197.

26 Дело 123469. С.202.

27 Дело 123469. С.172.

28 Там же.

29 Дело 123469. С.88.

30 Дело 123469. С.37.

31 IOR:R/12/LIВ/108.

32 Марват Ф. Дар мукобили коммунизми рус. С.130.

33 Дело 123469. С.79.

34 Дело 123469. С.91.

35 Дело 123469. С.91.

36 Дело 123469. С.177.

37 Дело 123469. С.164-165.

38 Дело 123469. С. 197.

39 Дело 123469. С.36.

40 «Sunday Times», December 7 1930.

41 See: Eric Hobsbawm Bandits. Weidenfeld & Nicolson, 2000.