Как поведали старики, эта история случилась примерно в 1855 году недалеко от самаркандского кишлака Найман в семье зажиточного дехканина Очила, которому тогда было слегка за тридцать. Он обладал большим земельным наделом, но кроме этого, занимался торговым ремеслом в надежде стать богаче, чем его покойный отец.

Артур Самари
ЛЮБОВЬ ПРОКАЖЕННОГО
Повесть

Артур Камалович Самари родился в 1961 году в Самарканде. Ещё со школьных лет он решил посвятить себя литературе и стать писателем. Уже в шестнадцать лет публикует свой первый исторический очерк, посвященный гражданской войне в Туркестане. Его наставником становится писатель М.Н. Самсонов, бывший разведчик, автор книг: «Падающий минарет», «Тайну хранит пещера».
Первым произведением писателя был роман «Золото эмира», а за ним – «Золото Бухары», далее психологическая проза, роман «Девочка пустыни» и повести «Любовь прокаженного» и «У дерева мечты». Последним был исторический роман «Забытое царство Согд».

КАК поведали старики, эта история случилась примерно в 1855 году недалеко от самаркандского кишлака Найман в семье зажиточного дехканина Очила, которому тогда было слегка за тридцать. Он обладал большим земельным наделом, но кроме этого, занимался торговым ремеслом в надежде стать богаче, чем его покойный отец. Чтобы управиться со всем, Очил сдавал свои земли в наем обедневшим дехканам, а сам привозил на арбах из ближайших городов разный товар: от иголок до огромных медных тазов, пополняя свою лавку рядом с чайханой. Его семья была сыта, хорошо одета, и недавно они построили большой дом. Разумеется, не обошлось без помощи его братьев.
К тому времени, о котором идет речь, Очил уже имел пятерых детей: десятилетнего сына по имени Шоды и дочек. Отец всячески оберегал единственного сына, ведь в те времена болезни с легкостью уносили в иной мир каждого третьего ребенка. Поэтому Очилу было над чем призадуматься: даст ли ему Бог еще сыновей — помощников, продолжателей рода? Ведь до этого Всевышний посылал только девочек. И в своих молитвах зажиточный торговец восхвалял Аллаха на все лады, благодарил его — за Шоды, но не забывал попросить его еще о двух наследниках. «Бог должен услышать мои молитвы, — успокаивал он себя, — ведь я благочестивый мусульманин и соблюдаю все каноны нашей веры».
Но, по всей видимости, Очил все же не был столь усерден в делах веры, потому что в один солнечный летний день в его дом заглянуло несчастье. Как-то раз его жена Мушарраф купала Шоды во дворе. Мальчик стоял в большом тазу, а мать поливала его теплой водой из кувшина, смывая мыльную пену. Неожиданно под мышкой сына она заметила белое пятно. Оно не было похоже на обычный лишай, — такие пятна, по разговорам людей, встречались у прокаженных. И сердце матери сразу забилось: «О Боже, неужели…». Мушарраф застыла с кувшином в руке, разглядывая белую болячку. «А может, это не то? – стала успокаивать себя женщина, шепча молитву. — О боже, пощади моего сыночка!» Шоды же не мог дождаться окончания мытья, ведь за воротами его ждали друзья.
— Мама, вы скоро. Я пойду?
Мушарраф не была уверена, что это именно проказа, ведь она никогда не видела этой болезни своими глазами. Потому женщина отпустила сына на улицу, облачив его в свежие штаны, светлую рубаху и цветастую тюбетейку. Когда Шоды выскочил за ворота, мать еще какое-то время стояла возле таза и размышляла об увиденном.
Вечером же, стоило Очилу заехать во двор и сойти с лошади, как жена устремилась к нему и поведала о белом пятне на теле сына.
Лицо мужа сделалось испуганным. Он воскликнул:
— Не может этого быть! Должно быть, ты ошиблась?
Но жена не смогла ничего более добавить, кроме как пустить слезу. Тогда взволнованный отец окликнул старшую дочь из кухни, и та мигом прибежала. Он велел позвать Шоды, который играл с друзьями в большом саду деда.
Затем Очил присел на край тахты и задумался. Стоявшая рядом жена предложила мужу снять чапан и чалму. Все это Мушарраф занесла в дом. А муж все повторял: «О Аллах, неужели это так? Может, это другая болезнь? О Аллах, пожалей меня!»
Вскоре сын забежал во двор и поздоровался с отцом, сложив обе руки на груди. Отец ответил и сразу же грубым голосом отослал дочь в дом. Шоды насторожился, хотя ничего худого не сделал. Тогда мать подняла рубашку сына и пальцем указала на то место. Ничего не понимая, Шоды сам глянул туда, но это белое пятно совсем не напугало мальчика.
— Отец, что скажете? — спросила Мушарраф у мужа.
— Кажется, это оно. Как-то раз доводилось мне видеть такое, — и голос Очила совсем сник.
— О чем это вы толкуете, папа? – спросил сын, всматриваясь в тревожные лица отца и матери.
— Сынок, скажи, эта болячка не беспокоит тебя? – спросил отец.
Шоды еще раз глянул себе под мышки и покачал головой:
— Она совсем не болит. А что это за болячка?
Казалось, отец не расслышал его вопроса, потому что сам вновь спросил весьма озабоченно:
— А твои друзья видели эту болячку?
— Не знаю. Но никто не спрашивал о ней.
— Судя по всему, пока никто не знает.
И Очил опять погрузился в раздумье, его выбритая голова повисла словно тяжелая груша на ветке.
После гнетущего молчания Очил наконец-то поднял глаза и, нахмурив брови, предупредил сына никому не показывать это пятно. А жене наказал, чтобы сын постоянно ходил в рубашке, даже в самую жару.
И тогда Шоды испуганно спросил:
— А почему нельзя показывать эту болячку, она совсем плохая?
Очил не был готов к такому вопросу и не сразу отыскал нужные слова:
— О, сынок, запомни, если твои друзья проведают об этом пятне, то начнут обзывать и перестанут с тобой играть. И останешься ты один. Поэтому ни одна живая душа не должна узнать об этом. Но ты сам не бойся, ибо этот недуг не страшен и скоро уйдет из твоего тела. А пока не выходи со двора, играй здесь. Твоя мать будет мазать то место разными мазями.
Очил бросил взгляд на жену, и та поняла его замысел: они будут сами лечить сына в тайне от людей. Кто знает, может, на самом деле, это другая болезнь, только похожая на проказу. Зачем раньше времени настраивать сельчан против своей семьи? Ведь в дом прокаженного никто потом не осмелится зайти. На этом и порешили супруги, хотя на сердце легче не стало.
Очил отпустил сына, и Шоды пошел в свой сад, где играли его младшие сестры, бегая друг за дружкой между деревьями.
Сам же хозяин расседлал лошадь и повел ее в конюшню, дав животному ведро воды и свежей травы. Выйдя оттуда, Очил подошел к колодцу, где его уже ждала с кувшином жена. Хозяин наклонил голову для мытья и тут вспомнил:
— Да, вот еще что, проверь дочерей. Может, и у них эти пятна?
— О, Очил-ака, это дело мне кажется страшным. А что если позвать табиба, дать ему много денег на лечение и потом за молчание?
— А если начнет болтать, ты представляешь, что будет с нашей семьей?
— О Боже, как нам быть?
— Поживем, увидим, — ответил муж и принял из рук жены полотенце. — Если через месяц пятно не пройдет, то это болезнь прокаженных. Тогда мы поместим Шоды в уединенную комнату и не позволим покидать двор. Я не могу лишиться единственного сына: мне нужен наследник. Кто будет кормить нас в старости?
От таких слов Мушарраф заплакала и, вытирая лицо краем платка, последовала за мужем в дом.
С того злосчастного дня минуло три недели. Был месяц Сумбула (август). Все это время Мушарраф прикладывала к болячке сына всякие мази, привозимые мужем из Самарканда. Однако пятно почти не изменилось, лишь слегка порозовело. Тогда Очил поставил раздетого мальчика у окна и принялся изучать болячку. Бедная Мушарраф стояла рядом, и тяжелые вздохи вырывались из ее груди. Через минуту Очил велел надеть сыну рубашку и сказал:
— В том, что болячка покраснела, нет ничего плохого. Возможно, это говорит о том, что болезнь стала меняться и скоро вовсе уйдет. Продолжай мазать. Там видно будет.
Как-то раз Шоды с друзьями отправился купаться. Когда дети оказались у берега, Шоды вспомнил слова отца об осторожности: не ходить на речку, где придется раздеться, и его тайна откроется. Разумеется, мальчик сразу приуныл, присев на берегу. А между тем его друзья скинули рубахи и в длинных штанишках стали прыгать в воду, которая доходила им до пояса. Жара стояла невыносимая, и Шоды тоже хотелось кинуться в прохладную речку и порезвиться, тем более его все звали в воду, махая руками и недоумевая, почему он все еще на берегу. Но мальчик в ответ качал головой и отказывался, делая хмурое лицо. Тогда к берегу подплыл Хасан, брызнул в него струей воды и спросил:
— Ты чего там сидишь? С каких пор стал бояться воды?
— Сейчас мне нельзя, горло болит, — солгал Шоды.
— Смотрите, какой неженка! Ничего не будет, давай в воду!
— В последнее время Шоды как девчонка, — подхватил один из друзей. — Постоянно в рубашке ходит, редко с нами бывает. Наверное, нас стесняется.
— Да нет же, Шоды желает показать нам, что он из богатых, у них много денег стало, — усмехнулся Карим, сын кузнеца, который и прежде недолюбливал сына торговца.
От таких слов Шоды вскипел, взял первый попавший под руку глиняный ком и запустил в обидчика. Карим, стоявший в воде, тут же перестал смеяться и застонал, схватившись за грудь. Затем кинулся к берегу, яростно гребя руками воду. Все поняли: сейчас будет драка, ведь и прежде ребята не ладили между собой. Все устремились к берегу в ожидании зрелища.
Со всей злостью Карим бросился на Шоды, размахивая руками. Тот тоже начал махаться, и вскоре они вцепились друг в друга. Началась борьба. Крепыш Карим, несмотря на низкий рост, все-таки повалил обидчика на землю. Затем взобрался на него и стал бить того по телу и лицу. Шоды защищался, отмахиваясь руками. Остальные окружили их, с интересом наблюдая за дракой.
Только после сильного удара в нос в душе Шоды закипела ярость, и он сбросил с себя противника. Но Карим быстро поднялся и отбежал в сторону. Из носа Шоды обильно текла кровь, и это напугало всех. Однако сыну Очила было все равно, и он опять бросился на обидчика. А тот начал отступать, пока вовсе не убежал. За ним вскоре и остальные ребята, потому что приняли сторону Карима. С сыном торговца остался только Хасан, один из близких друзей.
— У тебя течет кровь, подними голову — перестанет.
Но Шоды не слышал друга и смотрел на уходящих ребят.
— Завтра я покажу ему! Я его так изобью, что на всю жизнь запомнит, — не мог успокоиться Шоды, от злости сжав кулаки.
Хасан снова напомнил о крови. И тогда друг подошел к речке и стал мыть лицо. Хасан присел рядом. Жалко было товарища, и он решил его поддержать:
— А под конец ты тоже наподдал ему хорошенько. Видел, как он испугался и убежал? Твоя рубашка в крови, сними, я постираю, а ты полежи под деревом.
Шоды был благодарен другу за верную дружбу. От этого и злость, и обида разом прошли.
Мальчик прилег в тени старого тутовника, подложив под голову тюбетейку. И стоило закрыть глаза, как он тотчас заснул на короткое время.
Когда вернулся Хасан и повесил рубашку на сук, Шоды проснулся. Хасан сел рядом.
— Ну что, кровь прошла? — спросил друг.
— Вроде, не течет, — и он присел, потрогав свой нос.
— Ты настоящий друг. Для тебя я тоже сделаю что-нибудь хорошее.
Хасан положил руку на плечо Шоды. Некоторое время они сидели молча. Приятно было иметь верного друга. Вдруг сын Очила вспомнил о своей болячке и мигом сник. Лицо его стало грустным, выступили слезы.
— О, друг мой, что случилось? У тебя какое-то горе? Почему ты плачешь?
Но Шоды не решался сказать правду и молчал.
— Почему ты молчишь? Ведь я твой друг, говори?
И тогда Шоды глянул ему в лицо и совсем по-взрослому спросил:
— А ты никому не скажешь?
— Говори, твоя тайна станет моей тайной, ведь мы друзья.
— Нет, не смею: отец приказал молчать, даже наша родня не ведает об этом. Поэтому я и не снимаю рубашку.
— Расскажи, ведь мы верные друзья, — обиженно произнес Хасан. – А иначе, какой же ты друг, если не веришь мне? Я никому не скажу.
— Мой отец сказал, если наши люди прознают об этом, то меня бросят в зиндан. И там я останусь до конца своих дней.
— Шоды, твои слова пугают меня. Ты что, убил человека?
— Твой язык говорит глупости. Как маленький мальчик может сделать такое? Тут другое дело…
— Может, твой отец что-то плохое сделал?
— Нет. Ладно, слушай, только прежде поклянись.
— Клянусь, если проболтаюсь кому-нибудь, пусть Аллах накажет меня: пусть я ослепну, пусть рука отсохнет, как у деда Нишана.
— Тогда слушай, вот видишь под рукой белое пятно? Оно называется проказой. Для человека это страшный недуг и никто не должен знать, что у меня такая белая болячка. Хотя пока еще точно не ясно. Но все равно, если прознают сельчане, то меня посадят в зиндан. Так сказал отец.
Хасан принялся внимательно разглядывать болячку и после с важным видом произнес:
— Твой отец заблуждается, потому что такие пятна были и у меня, и моих сестренок. Тогда мой дедушка помазал их своей мазью, и вскоре они пропали. И никого в зиндан не сажали. Твой отец все это придумал, чтоб напугать тебя. Ко всему же он не лекарь. А вот мой дедушка — знаменитый табиб. К нему приходят даже из соседних кишлаков. Хочешь, пойдем к нему прямо сейчас, и он вылечит тебя. Тогда ты снова подружишься с ребятами, будешь купаться.
— Неужели твой дедушка избавит меня от этой болячки?
— Клянусь всеми святыми, пусть все мои зубы разболятся разом.
Шоды обрадовался словам друга.
— Тогда пойдем к нему скорее, — попросил Шоды.
Он натянул на тело еще сырую рубашку, и друзья весело зашагали между полями в сторону кишлака.
Хасан привел друга прямо к дедушке. В конце большого двора стоял его домик. Перед окнами между деревьями были натянуты веревки, на которых сушились разные травы. Другие лежали на земле на старых тряпках.
Как только дети вошли в комнату, в нос ударил неприятный запах. Это старый лекарь готовил какое-то снадобье. В большом тазу он мешал сухие травы с помощью деревянной лопатки. Увидев мальчиков, старик в белой тюбетейке позвал к себе внука и вручил лопатку со словами:
— Давай, мешай, займись полезным делом. Быстрей бы вырос, я бы сделал из тебя искусного табиба.
— Дедушка, у моего друга появилась белая болячка, намажьте свою мазь.
— Давай, посмотрим, — подозвал лекарь Шоды и сразу поинтересовался у внука. – А у твоего друга имеются деньги на лечение? Чей ты будешь сын?
— Его отца зовут Очил-ака, у них лавка.
— Как же, как же, знаю твоего отца, и дедушку знавал. Они тоже приходили ко мне со своими недугами. Ну-ка, покажи свою болячку, — и старик подозвал рукой мальчика к окну.
Шоды снял рубашку и поднял руку. Долго разглядывал лекарь белое пятно, его лицо сделалось задумчивым и даже напуганным. Чуть погодя он спросил:
— Когда эта болячка появилась? Ты показывал ее родителям?
— Эта болячка у меня уже давно, папа и мама знают о ней.
В разговор вмешался Хасан, размешивая лопаткой новую порцию снадобья:
— Его отец велел никому не говорить о ней. Они думают, что это очень плохая болячка, — и тут мальчик усмехнулся. — А я ему говорю, такое было и у меня, и дедушка вылечил. Верно говорю, дедушка?
Дед ничего не ответил. Он был занят лечением его друга, для чего снял с полки маленький горшочек с желтой мазью, сунул туда палец и покрыл болячку Шоды. Затем старик велел мальчику идти прямо домой и не выходить до тех пор, пока болячка не пройдет.
Внуку хотелось проводить друга, но сгорбленный дедушка остановил его: «Я сам провожу его, а ты занимайся делом».
Лекарь повел Шоды через весь двор. Потом еще некоторое время стоял у ворот и глядел вслед мальчику. Лекарь был явно озабочен.
Когда Шоды увидел резные ворота своего дома, сразу мелькнула мысль: стоит ли рассказывать родителям о случившемся, ведь он нарушил их запрет? Впрочем, чего бояться, решил про себя мальчик, оказалось — это совсем не опасный недуг, и табиб излечит его. Без всякого сомнения от такой вести родители лишь обрадуются.
Едва Шоды проскользнул через полуоткрытые ворота, то сразу увидел отца на тахте, стоящей под окнами нового дома у старой урючины. Очил в белой одежде, без халата, расположился полулежа на курпаче с пиалкой чая.
Сыну не терпелось обрадовать отца, тем более тот выглядел озабоченным и хмурым. Мальчик поспешил к нему и поприветствовал легким поклоном, сложив руки на груди.
Не успел он и рта раскрыть, как отец заговорил первым:
— Тебе не следует целыми днями носиться по кишлаку — это вредно. Ко всему же от этого нет никакой пользы. Отныне ты будешь учиться и постигать грамоту у нашего домулло. В городе я купил тебе много разных книг. И еще, среди людей будешь появляться реже.
Последние слова привели мальчика в ужас, и он чуть не вскрикнул: как же жить без друзей! Разве такое мыслимо?
— Но мне хочется играть с ребятами, — мягко возразил сын.
Теперь Шоды не был уверен: стоит ли рассказывать отцу о лечении табиба.
— Папа, может быть, эта болячка не так страшна? Может, мне сходить к табибу — это дедушка моего лучшего друга. Он хороший человек.
— Выбрось из головы эту мысль. Я лучше знаю, что делать и впредь не вздумай учить отца. В наш дом пришла большая беда, и ни одна душа не должна проведать об этом. Хочу еще сказать, с этого дня ты будешь кушать отдельно. Иначе твой недуг перейдет и к нам.
На следующее утро Очил готовился к поездке в город. Надо было привести новых товаров, так как прилавки начали пустеть. Жена с дочкой приготовили завтрак: рисовую кашу, залитую сливочным маслом. Вся семья собралась на тахте, на цветастых курпачах. Посреди дастархана стояли две большие тарелки с горячей кашей и лепешками. На тахте отсутствовал лишь сын, которому отныне носили еду в его комнатку.
Об отъезде отца дети уже знали и радовались этому событию, ведь он привезет всяких гостинцев: сладости, игрушки, обновки. И сегодня за завтраком дети говорили только о поездке отца, заказывая себе подарки.
— А мне погремушку, — попросила младшая дочка, любимица семьи.
В это время заскрипели распахнутые ворота. Первым во двор вошел староста кишлака седобородый Эшон-бобо с резным посохом. За ним – мулла с густой темной бородой и стражник, облаченный в короткий чапан, красные шаровары и саблей на боку. Последним показался местный лекарь – дедушка Хасана.
Очил и Мушарраф перестали кушать и переглянулись. Чем-то недобрым повеяло от прихода этих людей, хотя они были самыми почтенными людьми кишлака. Довольно быстро женщина набросила на голову большой платок, прикрыв лицо от мужчин. Ее муж спустился с тахты, надел галоши и поспешил к гостям. Прижав руку к груди, Очил пригласил гостей к дастархану. Пока староста вежливо отказывался, у Очила защемило сердце: что делает в этой компании лекарь? Неужели они проведали о болезни сына? Да и лица у них какие-то озабоченные, совсем не улыбаются.
— Очилбек, ты из уважаемого рода, — начал староста, поглаживая рукой длинную бороду, — и мы помним, каким добродетельным был твой отец, жертвовал немалые суммы для нужд нашего кишлака. Но в этой жизни бывают не только радости, но и горестные дни. И если такое случается, Всевышний велит нам быть стойкими, чтобы вынести любые удары судьбы. Буду краток, тем более ты сам уже догадался, о чем я поведу речь. Нам уже ведомо, что твой сын заболел проказой. Вчера его осмотрел наш уважаемый табиб и заметил у него этот страшный недуг. А как известно тебе, проказа способна заразить весть кишлак. Мы не можем допустить такое.
После таких слов голова несчастного отца повисла под тяжестью горя. И он закрыл руками лицо. А за дастарханом застонала мать мальчика. Сестры Шоды ничего не понимали и лишь насторожились, испуганно глядя то на родителей, то на гостей.
В это время из дома вышел сам Шоды и замер у двери. Он испугался, увидев плачущих родителей. Да и что тут делает табиб, стражник, не говоря о старосте? И тут Шоды поверил в слова отца о зиндане и о своей страшной болезни. По его щекам потекли слезы. Затем он кинулся к матери и прижался к ней. «Но почему хотят посадить меня в зиндан? — сквозь слезы пролепетал мальчик. — Разве я вор, разве виноват, что появилось это белое пятно?»
Тут Очил поднял голову и заговорил подавленным голосом:
— Может, табиб еще раз осмотрит сына, ведь случаются и ошибки?
— Табиб не мог ошибиться, он поклялся на Коране, — ответил Эшон-бобо. – Но я понимаю твои чувства и не буду противиться, если табиб еще раз сделает это. Да и мы увидим своими глазами и потом никто не упрекнет нас, что мы были несправедливы к тебе.
Отец позвал сына, но напуганный мальчик не хотел отходить от матери, вцепившись в нее обеими руками. В этот момент старшая дочь, лет пятнадцати, поняв, что происходит нечто страшное, заплакала.
Тогда Очил подошел к сыну, взял его за руку и привел к старосте. Сам снял с мальчика рубашку. Табиб же приподнял руку Шоды и пристально глянул на белое пятно. Староста и мулла так же устремили туда свои взоры и сразу закивали головой. Да, это проказа, сомнений нет.
От горя мать мальчика повалилась на курпачу и стала тихо рыдать. Вслед за нею заголосили и девочки, так ничего и не поняв, но почувствовав, что в их дом пришла большая беда, раз даже отец не выдержал и прослезился.
— Очилбек, надеюсь, ты понимаешь, что теперь мы вынуждены забрать твоего сына? — произнес староста.
— Крепись Очилбек, Аллах милосерден и еще пошлет тебе сына, — поддержал его мулла. – Я же в своих молитвах буду свидетельствовать перед Всевышним о твоей истинной вере: ты тоже жертвовал деньги для нашей мечети, как твои отец и братья. Таких людей Бог не оставит в беде. Наш Творец еще пошлет тебе сыновей, потому что его щедрость бесконечна — и об этом ведают все.
Очил был так поглощен своим горем, что слова муллы никак не доходили до его сознания. Он молча вытирал слезы, как и подобает мужчинам в такие минуты.
— Собирай сына в дорогу, его следует отвезти в кишлак для прокаженных, — напомнил староста.
Так происходило всегда, если обнаруживали в селе человека с таким заболеванием, и не важно — старик это был или дитя. Однако подобное случалось редко, но все же…
Всем было известно, что люди, пораженные проказой, больше никогда не вернутся домой, потому что этот ужасный недуг не излечим.
— Погодите, прошу вас! — почти вскрикнул Очил. — Может, мы уладим это дело между собой? Я всех отблагодарю щедро, и больше ни одна душа не будет знать о болезни сына? – предложил Очил, цепляясь за малейшую возможность. — Я клянусь вам: тогда мой сын никогда не выйдет за порог этого двора и никого не заразит.
— Но тогда эта зараза перейдет к его родителям и твоим девочкам, — ответил старый табиб. – А далее вы заразите других родственников, а те своих близких и проказа распространится по всему кишлаку.
— Мы и тут что-нибудь придумаем, я огорожу свою семью от него.
— Это невозможно, — тихо возразил лекарь, — все равно кто-нибудь заразится коварным недугом. Перед ним даже великий Ибн Сино оказался бессилен.
После этого воцарилась гнетущая тишина. Теперь взоры всех были обращены к старосте, ведь решающее слово было за ним:
— Очилбек, мы не можем помочь тебе ничем, сам выгляни на улицу.
Недоумевая, Очил вышел из ворот дома. А там стояла пустая арба, за которой собралась толпа соседей. Женщины в паранджах стояли на другой стороне улицы у стены. Слышались возбужденные голоса. Но стоило людям увидеть Очила, как сразу все стихло. Разумеется, несчастный отец сразу догадался, о чем они толкуют. Сельчане уже прослышали о проказе и пришли сюда с одной мыслью: как можно скорее освободить кишлак от этой заразы. Их глаза были испуганны — они еще помнили трагедию сорокалетней давности, когда из-за чумы умерло треть жителей этого кишлака. А ведь проказа тоже заразная и, говорят, она страшнее, потому что люди умирают медленной мучительной смертью. А еще говорят, что у них гниют части лица и на том месте проглядываются кости. У других же отпадают конечности. И все начинается с белого пятна на теле. Единственное спасение от этой заразы — полное изолирование больного от здоровых людей. Поэтому собравшиеся соседи у ворот Очила рассуждали между собой так: лучше избавиться от одного человека, чем лишаться жизни сотни других. Ко всему же они были возмущены: оказалось, проказа в этом доме появилась еще месяц назад и все это время от них скрывали, подвергая жизни сельчан опасности.
Очил вернулся во двор с опущенной головой, затем подошел к дастархану и злобно крикнул на девочек:
— Чего расселись тут, немедля убирайтесь в дом. Зачем вы нужны в таком количестве, когда единственного сына отбирают у меня?!
Девочки поспешили в дом, стараясь не глядеть на отца.
Очил же повелел жене собрать сына в дорогу. И после этих слов горячо воскликнул: «За что мне такое наказание, о Господи?» Мать взяла за руку плачущего ребенка и повела в дом.
Весь разбитый Очил опустился на край тахты. Между тем во двор вошли возбужденные братья и сестры Очила. Женщины плакали, издавая под паранджой вопли, но вскоре скрылись в доме. А мужчины принялись обнимать несчастного брата.
После они подошли к старосте, мулле и стали тихо обсуждать случившееся. Зажиточные братья тоже надеялись как-нибудь спасти племянника и оставить в кишлаке, хотя понимали бессмысленность такой затеи, ведь тогда они сами начнут сторониться родного брата и его семьи. Но это было сказано ради успокоения несчастного брата, чтобы потом не говорили, что его родня оказалась равнодушной. В ответ староста лишь покачал головой и развел руками.
Братья смирились и вернулись к Очилу. Они присели рядом и также склонили головы перед семейным горем. Временами тяжело вздыхали и утешали младшего брата словами, какие обычно принято говорить в таких случаях: «Такова судьба, значит, у него на лбу написано. Что поделаешь, надо смириться. Ты молод, еще будет сын, Аллах не оставит тебя».
И вот плачущие женщины вывели Шоды во двор. Сын тоже плакал, вытирая мокрое лицо. На нем было все новое: голубые штаны, рубашка и круглая цветастая тюбетейка. Остальные его вещи были уложены в небольшой узелок, который несла одна из женщин.
— Вот он, готов, — сказала старшая тетя вместо матери, от горя лишившейся дара речи и еле державшейся на ногах.
Дяди стали прощаться с племянником, молча утирая слезы и крепко обнимая. Затем они подвели его к людям старосты, и те погладили по голове несчастного мальчика. И сделали это как-то неуверенно — все-таки он прокаженный. Но иначе было нельзя. После этого младший дядя взял Шоды за руку и вывел на улицу, а старший мигом постелил курпачу на запряженную арбу.
Женщины вышли с плачем. Мушарраф поддерживали с двух сторон, чтоб она не рухнула на землю. На все происходящее соседи смотрели с жалостью. Некоторые женщины плакали, ведь у них тоже были дети, и в душе каждая молила бога, чтобы такой ужас не коснулся их. «Не приведи, Господь, такого! Не приведи такого!» — доносился шепот со всех сторон, и даже от мужчин.
Последним со двора вышел Очил, держа свою лошадь под уздцы. К отъезду все были готовы. Тогда мулла предложил помолиться перед дорогой, и все люди на улице присели на корточки. Молитва была короткой и закончилась словом «Аминь». Все поднялись, и мулла подошел к Шоды с вопросом:
— Ты можешь молиться?
Вытирая мокрое лицо, мальчик сказал, что знает только две суры из Корана. Настоятель мечети похвалил и напомнил, что он должен выучить остальные суры и молиться пять раз в день. «И тогда Аллах не оставит твою душу, и ты попадешь в рай. Помни об этом всегда — так легче будет выжить».
Не стоило затягивать столь тягостное прощание. И староста махнул рукой второму стражнику, который сидел на арбе. Колеса заскрипели, и телега тронулась по пыльной дороге, оставляя за собой две полосы. За ним последовали верхом Очил и солдат на тощей лошадке.
В этот миг мать Шоды со страшным криком бросилась за арбой, однако Мушарафф сразу догнали и крепко держали за руки.
По дороге, возле одного дома, собрались друзья Шоды. Они уже знали о несчастье друга, и все плакали, вытирая грязными руками лица. Ныне они сожалели, что вчера у реки бросили его. Больше всех мучился Хасан, рыдая громче всех, ведь именно его дед выдал тайну. Какими глазами теперь глядеть ему на друга?
Когда арба поравнялась с детворой, они двинулись за Шоды. Их прощание было молчаливым, потому что они еще не знали, какими словами следует утешать таких несчастных. Слышались лишь всхлипы ребят, громкий плач Хасана и самого Шоды.
Когда арба выехала на окраину кишлака, где начинались хлопковые поля, Очил обернулся к детям и велел возвращаться домой. И они остались на месте, и еще долго махали вслед руками.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОВЕСТИ ЧИТАЙТЕ С ПОМОЩЬЮ CALAMEO