Она из известнейших поэтов Ирана Фаррохзад прожила 32 года, но за столь короткую жизнь успела много: издала несколько сборников стихов, родила сына, переводила европейских поэтов, сняла несколько фильмов, выставлялась как художник. Ее органическая стихия – лирическая поэзия. Столь откровенных текстов в мусульманском Иране не было ни до нее, ни после… Энергия ее верлибров-откровений – ее собственная жизнь. Она восторженно упивается миром, открывается любви, вдыхает блаженный воздух, кричит о своих чувствах. Однако отклика нет. В стихотворении «Оплакивание сада» она пишет:

Никому нет дела до цветов,
никому нет дела до рыбок,
никто не хочет поверить в то,
что сад погибает.

Гибнет, как всегда, не сад, а сам поэт. Только этого никто не хочет это увидеть, может быть, даже не хочет. Дело не в вере и не в обычаях какой-то страны – просто поэт – не актер, он не умеет красиво изображать страдания, он не умеет врать. Он ищет приюта во всем мире, в каждом живом существе, но его взгляд, тем не менее, полон внутреннего достоинства, и если поэт не нужен – он уходит. Фаррохзад как-то призналась сестре: «Знаешь, настоящий мастер умирает на вершине молодости и таланта. Лучшая смерть – такая смерть». Через некоторое время она разбилась в автомобильной катастрофе.

Форуг Фаррохзад
СТИХИ

Форуг Фаррохзад прожила всего тридцать два года (1935 – 1967). Но прожила их на одном дыхании, так, как под силу только необыкновенно одаренной личности. В переводе на понятийный язык имя “Форуг” означает “блистательная”, и она вполне оправдывает его. За двенадцать лет творческой жизни Ф. Фаррохзад стала одним из самых читаемых и любимых поэтов Ирана.

Первые три книги Фаррохзад — “Пленница” (1955), “Стена” (1956), “Бунт” (1958) – сопровождались скандалами: она подвергалась злобным нападкам со стороны клерикальных кругов и других “блюстителей нравственности, в Иране многие ее считали “аморальной”, “падшей” женщиной. А в 1963 году после выхода книги “Новое рождение” пришло международное признание. Ее стихи были переведены на несколько европейских языков. По решению ЮНЕСКО — еще при жизни Ф. Фаррохзад — о ней был снят документальный фильм.

Фаррохзад успела проявить себя и на кинематографическом поприще: ее короткометражный фильм “В доме темно” получил первую премию на фестивале в Эберхаузене. Киноопыты Фаррохзад высоко ценил Бернардо Бертолуччи. Кроме того, она прекрасно рисовала, переводила, знала немецкий, французский, итальянский и английский языки.

Последний фильм, который Фаррохзад сняла, был о прокаженных. Из лепрозория она взяла на воспитание мальчика; собственного сына у нее отняли после развода, когда ей было двадцать.

“Новое рождение” — книга, где в кровавой схватке сошлись любовь и смерть. Восторженная упоенность жизнью, вызывающая эротика, бьющая ключом эмоциональность лирической героини так и не находят ответного отклика, и тогда начинает звучать гул отчаяния. В суфийской поэзии “друг”, “возлюбленный” — то же Божество, слияние с которым равносильно озарению, ведь любовь имеет не только телесно-ощутимое, но трансцендентное выражение. Любовная катастрофа становится катастрофой всего мира, как внутреннего, так и внешнего, “Новое рождение” — это не только песнь страсти, но и пляска смерти.

Ф. Фаррохзад как-то призналась сестре Пуран: “Знаешь, я думaю, настоящий мастер умирает на вершине молодости и таланта. Лучшая смерть — такая смерть. Я всегда молила Бога, чтобы без страданий покинуть этот мир… И в смерти, как и в жизни, есть свое совершенство природы”.

Форуг Фаррохзад погибла в автомобильной катастрофе.
На ее похороны вышел весь Тегеран.

ЗЕЛЕНЫЙ КОШМАР

Целый день, целый день я плакала, глядя в зеркало.
Весна хлынула в мои окна
зеленым кошмаром деревьев,
и тело уже не умещается в коконе одиночества,
и пожухла моя бумажная корона
в этой поверженной стране
без солнца.

Я не могу, я больше уже не могу.
Эта разноголосица улицы, щебет птиц,
и глухие удары тряпичного мяча,
и возгласы ребятишек,
и танец воздушных шаров,
которые, как мыльные пузыри, взвиваются на нитках вверх,
и ветер, и ветер, ходящий ходуном,
как расплавленная магма страсти…
Будто осажденная крепость,
уже безнадежно
обороняется моя вера,
и взывает из старых трещин сердца
честь.

Целый день, целый день смотрела я
в глаза моей жизни,
и они, устрашась этой стойкости,
словно лгунишки,
находили убежище
под ресницами.

Где мой приют?
Неужели все дороги,
как бы ни петляли они,
все равно приводят
в пропасть?

Грош вам цена — вам, словечки наивной лжи!
И тебе — воздержание плоти!
Но если я розу вложу в свои косы,
обрету ли я среди всех бумажных корон
ту высоту, где не будет фальши?

Почему меня заполонил дух пустыни
и магия месяца отдалила меня от верований стаи?
Почему мое сердце не заполнено
и нет во всем мире мне половины?
Почему я стою как вкопанная, хотя чувствую,
что земля уплывает из-под ног?
Почему, почему ожиданья опустошенного тела
не исполнятся огнем любви?

Где мой приют?
Приютите меня — вы, беспокойные светильники!
Вы, дома в утреннем мареве,
когда ароматный дым очага
окутывает солнце над крышами!
Приютите меня — вы, безыскусные женщины!
У вас даже пальчики шевелятся
в согласии с тельцем
благоденствующего зародыша,
а в разрезе рубашки всегда
запах свежего молока.

Где мой приют?
Приютите меня — вы, пылающие очаги, вы, подковы удачи,
вы, перезвоны посуды в оживленной кухне,
вы, завораживающие аккорды швейной машинки,
вы, ежедневные междоусобицы веника и пола,
приютите меня — вы, объятья жаркой любви,
после которой на ложе остаются
капли крови и млечной росы!

Целый день, целый день,
словно утопленницу,
несет меня к огромной туманной скале,
к глубоким морским пещерам,
к внимательным безмолвным рыбам,
и мой позвоночник
натягивается, как тетива, от предощущения смерти.

Я не могу, я больше уже не могу
и пускаюсь в дорогу,
и мое отчаяние только усугубляется моей стойкостью.
И эта весна, и этот зеленый кошмар,
которые хлынули в мое окно,
как бы говорят мне:
«Знай, ты уже никогда не выплывешь,
ты —
утонула».

ОПЛАКИВАНИЕ САДА

Никому нет дела до цветов,
никому нет дела до рыбок,
никто не хочет поверить в то,
что сад погибает.
Что сердце сада давно иссохло от солнечного жара,
что разум сада давно угас
и не помнит свежести,
что помыслы сада —
о чем-то далеком и непонятном.

Жить в нашем доме тоскливо,
жить в нашем доме
в ожидании хоть какой-нибудь тучи и дождя —
скучно.

Отец говорит:
«Мне все надоело!
Довольно с меня!
Я уже отошел от дел».
И читает с утра до вечера в своей комнате
либо исторические хроники,
либо «Шахнаме».
Отец говорит:
«Будьте прокляты все эти рыбы и птицы!
Какое мне дело,
умрет этот сад или нет,
если завтра я сам умру!
Пенсии мне вполне хватает».

Мама — ее всю жизнь
преследуют призраки ада —
расстилает молитвенный коврик,
подозревает во всем
греховные помыслы
и думает, что трава желтеет
из-за нечистой силы.
Мама днями и ночами твердит молитвы,
и дует на цветы,
и дует на рыбок,
и дует на саму себя,
и все ожидает спасения свыше.

Брат говорит про наш сад: могила.
Он и не собирается забивать себе голову мятой травой
и вонючей рыбой,
которая разлагается в протухшей воде
и уменьшается
в численности.

Брат — он большой философ:
для брата исцелить этот сад
значит его уничтожить,
и поэтому он пьянствует,
и стучит кулаками о стены и двери,
и пытается быть
печальным и скорбным,
и несет свою тоску —
как паспорт, календарь, носовой платок или авторучку —
на улицу и базар,
и все же тоска его
не безмерна,
ибо каждый вечер она растворяется
в чаду кабака.

Но моя сестра — она так любит цветы!
И какое у нее доверчивое сердце!
Она и семейство рыбок
кормила когда-то,
она и душу отводила у цветов,
если получала нагоняи от мамы.
Теперь дом ее на другом краю города.
Дом, где весь интерьер — искусственный,
где плавают красные рыбки — искусственные,
где супружеское ложе — искусственное,
где под ветками яблони — искусственной —
она поет песни — искусственные,
а детей плодит — настоящих.
И всякий раз, когда сестра приходит, чтобы свидеться с нами,
она, выпачкав в саду подол,
непременно почистит его одеколоном.
И всякий раз, когда сестра приходит, чтобы свидеться с нами,
она беременна.

Жить в нашем доме тоскливо,
жить в нашем доме тоскливо.

Весь день
за этими стенами раздаются выстрелы
и взрывы снарядов.
Наши соседи не разводят в садах цветы,
они держат там пулеметы и мины;
наши соседи устраивают в облицованных бассейнах
пороховые склады
и укрывают их брезентом.
И дети с нашей улицы
набивают школьные сумки
не учебниками, а гранатами.

Голова идет кругом от жизни в нашем доме.

Мне страшно в этом бездушном времени.
Мне страшно из-за бессмыслицы всех этих игр
и дурного воплощения многих затей.
Я одинока, как тот ученик,
который помешался на геометрии.
И я думаю о нашем ветхом саде,
и думаю,
и думаю,
и думаю…
И сердце сада давно иссохло от солнечного жара,
и разум сада давно угас
и не помнит свежести…

ПЛЕННИЦА

я жажду тебя и знаю: никогда
мое любяшее сердце не будет биться вместе с твоим.
ть — чистое светлое небо,
я… птица-пленница в тесной кпетке.
я мечтаю: настанет мгновение —
и я вылечу из этой безмолвной тюрьмы,
засмеюсь в лицо тюремшику
и начну жить снова подле
тебя.

так я думаю, но знаю: никогда
у меня не хватит сил уйти из этой клетки.
если даже тюремшик отпустит,
у меня не хватит дыхания, чтобы взлететь.
я та свеча, что горением своего сердца
воспламеняет развалины.
если выберу себе в удел угасание,
я развею свое обиталище.

ЖИЗНЬ

о жизнь, при всей твоей пустоте
я все еше переполняюсь тобой.
я и не думаю порывать эти узы
и не собираюсь убегать от тебя.
каждая частичка моего бренного тела
пылает тобой, о горячий стих.
[я] подобна чистнм небесам,
переполненним вином дней.
я ищу тебя в тебе,
а не в грезах сновидений.
я крепко вросла в обе руки твои,
я наполнена, наполнена красотой.
жаль тех дней, когда я с гневом
взирала на тебя, как на врага,
понапрасну считала тебя обманом,
отвергала и тратила тебя попусту.
не замечая, что ты остаешься собой,
я, словно быстротекушая вода,
иссякающая в зловешей пыли тлена,
шла темной дорогой смерти.
я влюблена,
влюблена в утреннюю звезду,
влюблена в бродячие облака,
влюблена в дождевые дни,
влюблена во все, что носит твое имя.

ПОСТИЖЕНИЕ

капли на стёклах гаснут.
в окна врывается ночь.
ночь, переполненная бессмысленными звуками,
ночь ядовитая,
горькая.

я слушала:
на тёмной и тревожной улице
кто-то растаптывал свою душу,
как гнилой пузырь…
на тёмной и тревожной улице
разрывалась стремительная звезда…

я слушала…
пульс бушевал под натиском крови,
и тела,
тело, кажется, разлагалось,
переполненное желаньем…
я смотрела
в расшатанный свод потолка,
и глаза, словно окаменевшие пауки,
усыхали в немочи.

всё живое во мне
выпадало в осадок.
всё живое томилось,
как стоячая вода.
я слушала…

я слушала всю свою жизнь.
мышь выводила
мерзко пронзительную ноту,
и этот крадущийся скрип,
заполняя мгновения,
погружался в безмолвье.

я была переполнена лишь одним желаньем — желаньем смерти.
грудь тяжелела, как камень.

и тут приходили на память
те начальнью грустные дни,
когда моё тело
ещё ожидало в невинности
чего-то далёкого, нового и странного.
капли на стёклах гаснут.
потягиваются, потягиваются…

Перевод с фарси и вступление Виктора Полещука

О ПЕРЕВОДЧИКЕ
——————————
Поэт и переводчик Виктор Васильевич Полещук родился в 1957 г. в Оренбургской области. Окончил Литературный институт. Жил в Душанбе, работал ответственным секретарем журнала «Памир». В результате гражданской войны в Таджикистане вынужден был переселиться в Краснодарский край, где живет сейчас (город Гулькевичи). Публиковал стихи и переводы с персидского и таджикского в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Арион», «Звезда Востока» и др. Участник московских фестивалей верлибра и коллективного сборника нового русского верлибра «Время Икс» (1989)..

Влюблённое
Певец: Мохаммад Нури
Музыка: Мохаммад Сарир
Стихи: Форуг Фаррохзад

НЕМНОГО О ЛЮБВИ
перевод с фарси: Юлтан Садыкова

нынче ночью с небес твоих глаз
осыпаются звёзды.
их искры собрав,
белоснежную тишь бумаг
мои пальцы засеют.
взойдут слова.
стихи, дрожащие в лихорадке,
стыдятся того,
что желанья мои
их избороздили, вспололи, вспахали,
и вечной жаждой пожаров
сожгли…
да. так всегда любовь начиналась.
и пусть невидим
её конец,
ни о каком я конце не думаю,
мне красиво
вот так, любить.
зачем чёрной мглы, темноты бояться?
в росе алмазной
ночь до краёв.
всё, что от ночи потом останется, –
запах пьянящий
сирени и льнов.
ах, позволь заблудиться, пропасть в тебе!..
никто и следа
моего не найдёт.
горечь вздоха моего влажного
в теле песен
моих заживёт.
ах, позволь мне из двери распахнутой,
дремлющей мне,
в шелках своих снов,
шелестя тихо светлыми крыльями,
перелететь
все ограды миров!
знаешь, мне что от жизни хотелось бы? –
твоею от ног быть
до головы,
если тысячу раз повторится жизнь –
каждый раз ты,
каждый раз ты!..
то, что таится во мне давно, –
море, оно
сокрыто внутри.
прятать мне до каких пор его?..
перед тобой
смелости бы
мне с этой бурей, штормами страшными
душу излить,
я тобой так полна,
что бежать хочу в пустыни и биться там
лбом о камни,
а тело волнам
своё потом бросить голодным, бушующим,
захлебнуться,
я тобой так полна,
что хочу у ног твоих в пыль рассыпаться,
невесомой
скользить по пятам.
да. так моя любовь начинается.
пусть невидим
её конец,
ни о каком я конце не думаю.
мне красиво так.
любить.

ФИЛЬМ ФОРУГ ФАРРОХЗАДА «ДОМ ЧЕРНЫЙ»
(Khaneh siah ast)

Да, наш дом чёрен, и в нём темно. Однако в октябре 1962-го года Форуг Фаррохзад, величайшая иранская поэтесса и самая независимая женщина на Земле, осветила его лучами своей яркой, открытой души, и её свет мы пронесли сквозь сумерки нашего бытия и забрали с собой в царство вечного мрака. То был свет жизненной силы, духовной свободы и истинного человеколюбия… Эта женщина заново подарила нам поднебесный мир: она дала нам увидеть, услышать, почувствовать, что каждый день нашего пребывания в нём наполнен смыслом. Благодаря ей мы поняли, что наши руки — это руки, какими бы изувеченными они ни были; наши лица — это лица, сколь отталкивающе они бы ни выглядели; наши жизни — это жизни, пусть даже все люди считают нас ходячими трупами, а наш дом — Чистилищем. С её помощью мы научились радоваться новому дню просто потому, что всё ещё можем ему радоваться. Мы вспомнили, каково это — улыбаться другим, не мечтая о смерти. Мы осознали, что сами определяем цену своему существованию. И если мы решили, что наша жизнь имеет смысл, — значит так и есть… Расположенный в лепрозории на севере Ирана Чёрный Дом противопоставляет «уродства» окружающего нас мира, показанные в различных сценах фильма, и красоту религиозного чувства и взаимопонимания.

Дом — черный / The House Is Black / Khaneh siah ast

Страна: Иран
Жанр: документальный
Год выпуска: 1963
Продолжительность: 00:21:58
Перевод: Субтитры
Оригинальная аудиодорожка: фарси
Режиссер: Форуг Фаррокзад / Forugh Farrokhzad
В ролях: Форуг Фаррокзад / Forugh Farrokhzad (голос), Ибрагим Голестан / Ebrahim Golestan (голос), Хоссейн Мансури / Hossein Mansouri

О ФИЛЬМЕ «ЧЕРНЫЙ ДОМ»
Олександр Телюк

Само существования фильма «Дом черный» Форуг Фаррохзад оказалось для меня неловкой сенсацией, а его просмотр пророс ожогом на моем сердце. «Дом черный» – забытая жемчужина иранского кино – отважная, поэтическая и трагическая картина, отрезвляющая и грубо хватающая за кадык своей костлявой рукой. Ее трагизм не только в пульсе ее темы – фильм исследует жизнь колонии для прокаженных, но и в судьбе самой картины. Это первый и единственный фильм Форуг Фаррохзад – иранской диссидентки, феминистки, красивой и свободной женщины в красивой и несвободной стране. Фаррохзад сняла «Дом черный», когда ей было 27; через пять лет она погибла в автомобильной катастрофе. Известность Фаррохзад принесла ее поэзия, возможно, впервые в иранской культуре касавшаяся сексуальных переживаний. Исследователь иранского кино, автор книги об Аббасе Киаростаме – Мэраз Саед-Вафа (Mehrnaz Saeed-Vafa) называет Фаррохзад Жанной Д’Арк современной персидской поэзии [1].

На экране в «Дом черный» мы видим изолированный быт прокаженных людей, лишенных пальцев, ног, иногда лиц. Принимающих пищу, играющих в мяч, справляющих праздники и, что важно, молящихся, просящих у бога очищение от болезни. Голос Фаррохзад в это время также негромко читает молитвы и поэзию. Сцены фильма натуралистичны в значении честны. Увиденное наверняка способно шокировать отвыкшие от солнца глаза. Но такой визуально жестокий фильм полезен как контрверсия нашего пионерского кинематографически-лирического представления об Иране как о стране добрых и грустных сказок. Похожий Иран, и то безразлично, издалека, можно было увидеть на пару лет позже, в первой серии фильма Бертолучи «Нефтяные пути» (La via del petrolio, 1967). Но у Фаррохзад все показано впритык, максимально концентрировано и, я бы допустил, что революционно. Иран оказывается не только республикой отборных мальчиков, стандартизированных женщин без возраста, режиссеров-философов, территорией праздности, мудрости и босых ног. Теперь мы знаем, что Ираном на карте обозначена боль.

«Дом черный» – это незапланированная остановка в пустыне ночного экспресса везущего приветы от Тодда Браунинга Алехандро Ходоровскому и Хармони Корину. Это не современный, вдохновленный Арбюс и Хокни попури-гиперреализм Ульриха Зайделя. В этом фильме нет ничего общественного, как в том числе считала прогрессивная иранская критика. Сущность его демонстрации – взгляд на тело.

Фаррохзад показала нам людей без внешности, калек, определенных в гетто проказы, ограждённых стеной нетерпимости и комфортного равнодушия. Нервная система порядочных граждан может быть спокойна – стена достаточно высока, футбольный мяч не перелит через нее. Фаррохзад показала нам людей лишенных представления о горе. Горе для них – это что-то врожденное априорное и подавленное. Фаррохзад показала нам Тело, в том числе и трусливое тело каждого из нас. Фаррохзад показала нам любовь. Если по Спинозе, мир – тело бога, каждое человеческое тело – часть божьего тела, любовь к богу – любовь к себе и любовь к окружающим.

Любопытна биография самой Фаррохзад. В шестнадцать лет ее выдают замуж за кузена, у них рождается сын, в двадцать лет она переживает разрыв с мужем, проходит курс лечение в психиатрической клинике, выдает первое собрание своих стихов «Пленница», едет путешествовать в Европу. Позже писатель Садек Чубак знакомит ее с видным активистом персидской культуры, литератором, переводчиком Юджина О’Нила и Уильяма Фолкнера на фарси, кинорежиссером Ибрагимом Голестаном (Ebrahim Golestan), человеком с давно созревшими политическими и эстетическими канонами, впоследствии эмигрантом. Именно влияние Голестана и ее участие в фильмах его брата, вероятно, сыграло роль в решении Фаррохзад рассказать средствами кино свою тему. Голестан также выступил продюсером «Дом черный» и нарратором картины. В 1962-м году Фарохзад с двумя коллегами следует в Тебриз – столицу Иранского Азербайджана и там за двенадцать дней на чистом энтузиазме и доверии снимает фильм [2], [3]. Фаррохзад остается довольной работой и тем расположением, которое возникло между ней и больными. Но история фильма для нее не заканчивается – позже она забирает к себе в Тегеран из колонии одного из увиденных там мальчиков.

1 – Мэраз Саед-Вафа рассказывает об Ибрагиме Голестане на страницах Rouge
2 – Фрагмент книги Майкла Хилмана (Michael Hillmann) о Фаррохзад A Lonely Woman на сайте посвященном Фаруг Фаррокзад
3 – Джонатан Розенбаум даже допускает, что Фаррохзад первая в иранском кино использовала прямой звук, полемизируя с Аббасом Киаростами, который приписывал это историческое первенство Голестану