…Мои поэтические упражнения всегда возникали под влиянием определенной местности, чью власть я принял уже в детстве и чей масштаб сегодня скраден напором истории, временем и давкой «других», порождающих страх и неприязнь к внешнему. То есть ты родился именно здесь, откуда мир просматривался до конца. Но стоило тебе пересечь близкую среду, как огромная действительность превращалась в атрофированное пространство вне родной судьбы, в некий фиктивный фон, не совпадающий с твоим темпераментом и с твоей тоской. Местность, где я открывался открытому и соответствовал себе, – Фергана как повод для снов и отрешенности, Фергана, перекликавшаяся с напластованиями будоражащих аллюзий, с моей внутренней землей, которую я нашел в Италии, воспринятой мной через литературу (фрагментаристы, герметики) и кино постромантического плана: Дино Кампана, Альфонсо Гатто, Джузеппе Унгаретти, Эмилио Чекки, Эудженио Монтале, Винченцо Кардарелли, Марио Луци, Антонио Бальдини, Аттилио Бертолуччи, Коррадо Говони, Пьер Паоло Пазолини, Валентино Орсини, Эрмано Ольми. И так далее…(Шамшад Абдуллаев)

    Шамшад Абдуллаев
ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ПЕСНЬ

Шамшад Абдуллаев родился в 1957 году. Поэт, прозаик, эссеист. Автор трех книг стихов. Лидер «Ферганской школы поэзии». Лауреат Премии Андрея Белого, премии журнала «Знамя», Русской премии. Живет в Фергане.

СЕН-ЛО В НАШЕЙ ДОЛИНЕ

Столица руин? В ту пору — нет.
Пригород в зное меж плоских домов
сто лет стоял по пояс
в щемящей гавани повторяющихся сходств,
в элементарно-безбедственном ходе вещей.
Теперь превращен за три года
в пластико-бетонную ветошь, в которой
выдохлась подходящесть окраин любой
инерции, чью оседлость, казалось,
никакой не одолеет гон.
Исторический разум? Смотришь туда,
на раскисшее тряпье, что лежит на инистой земле,
не умножая излишка.

ВОПРОС

Краткость выбрала уход
ради качества пути, ради
интенсивности прожитого в полдень, или
в предместье, где слышен гул (опричь реки)
грузовика ГАЗ-51, или рано
утром, или прямо перед озером, где бьются в сети
сто пятьдесят три рыбы Иоанна.
Неосуществимость итога
обернется какой-нибудь личинкой (вопреки
нашей самоотслеживающей спеси)
на коралловой ветке
(не так, наверное, как по весне
возникшее до своего возникновения возникнет вновь),
libera me, — обернется клеткой,
что делится на клетку, что делится на клетку,
что делится на клетку, не
«искупленную от земли».

ВОСКРЕСНЫЙ ПОКОЙ В ЛЕТНЕМ ПРЕДМЕСТЬЕ

Смуглая женщина зовет смуглую женщину через
земляной, дворовый вал.
Отзвучавший в куске душного пролета в саду
лабиальный гонг сейчас на солнцепеке
плавится в правом уголке коричневых губ,
в глинобитном устье дувального барьера.
Но чужанину тут в тупике без изъяна
между стен более тесный нужен участок,
слишком тесный, чтоб воспарить.
Долго тем временем агглютинативный смерч оседает
над огненной гримасой маргеланского шёлка.
Запасся в тени
отвесного гумуса медноцветный вздох
в медовом прикусе двухстворчато-тюркского имени, как кадмий,
как желтый оберег, выросший золотистым вьюном
из гортанной, заднеязычной эвфонии против
терновых эфемеров, что в полдень
торчат на окраине частоколом пустошного меридиана –
подобием свирельной мумии бёклинского Пана.

ДЕРЕВЬЯ В ФЕРГАНЕ

Памяти Рената Тазиева

Они спокойны, потому что их —
гармсиль дует, саратан[1],
золотой джокер лютого лета,
последняя марь твоего
пыльного полдня, дует наш нот,
пока ты смотришь на кровельный залом
одноэтажного дома в пустом конце сдвоенных улиц
(вдали, на глиняном подмостке за городским базаром,
в дымке сорного вихря какой-то тип,
уплощенный расстоянием, подносит снизу правую руку
к своей скуле, будто вбивает апперкот
себе в андрогинную челюсть, — на самом деле
закидывает горсть насвая под свой язык;
чичероне обкуренных окраин послал
никому шпанистый салют),
откуда открываются солнечная пропасть
и наклонный выпас, — убьют.

17 июля 2013

У ВХОДА НА БАЗАРНУЮ ПЛОЩАДЬ

Старый мизантроп думал солнце
живем чужой смертью
сказал умираю чужой жизнью
ненавидел гомера стронций
в голове в костях но в «молоте без
хозяина» rene char в 34-м написал
громоздкая тачка трясины
точно про тебя тополь
на ветру качался вот —
как впередсмотрящий — тут
возле рыночных ворот

ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ПЕСНЬ

Рана, нанесенная герою молодым вепрем.
Рубец на ноге заранее метит
жало в плоть неподкупным промедлением, оттяжкой
«вечного возвращения»? Бегство,
скитания; собственный морок
он чует на чужих берегах,
примериваясь в не-своих испытаниях к душным повадкам
других незнакомцев. Анти-судьба. Но когда-нибудь
ему вровень найдется владение, в том месте,
где вновь Евриклея на руки возьмет младенца.

[1] Саратан (вост.) — самый жаркий месяц.

Опубликовано в журнале: «НЛО» 2015, №1(131)