10 июня 2010 года рано утром я получил короткое сообщение: на работу не идем, война! Смс прислали коллеги.Еще накануне вечером ничто не предвещало беды. По городу ходили слухи, будто что-то намечается, но мало кто в них верил. На базаре продолжалась бойкая торговля, в парках играли дети.У гостинцы «Алай», где все и начнется, было тихо, когда я проезжал мимо на такси, возвращаясь с работы. Это было всего лишь 9 июня, за несколько часов до трагедии. В полночь позвонил встревоженный друг, живший рядом с базаром, он сказал, что слышит какие-то выстрелы, на что я ответил: это очередная свадьба, такие у нас традиции – стрелять из петард. Друга это не убедило, но я все равно спокойно лег спать.

А утром получил смс.

Беспорядочная стрельба, которую уже нельзя было перепутать ни с чем другим, началась ровно в 9 утра, как по плану. Я жил в Черемушках, районе с преимущественно узбекским населением, который и стал главной мишенью погромщиков. Выглянув из окна, я увидел столбы черного дыма, по улицам разъезжали непонятные люди на машинах без номеров, с автоматами наперевес, на рукавах черные повязки. Как я понял позже, они двигались из микрорайона «Западный» тремя ручьями, чтобы окружить «Черемушки», и затем замыкались на улице Араванской. Они методично и как-то деловито грабили магазины и дома, прерываясь на обеденный отдых в сквере. Я видел их в окно. Ровно в 6 часов вечера все затихло, чтобы утром начаться опять.

И так три дня подряд, бойня с 9 утра до 6 вечера, эти люди орудовали, как в стандартный рабочий день.

Знакомые рассказывали, что видели, как из Черемушек ехали груженные всяким скарбом машины, я сначала думал, что это убегали местные жители, но оказалось – погромщики увозили награбленный трофей.

Первый день я безвылазно просидел дома. Хорошо, что продукты были, как раз накануне снял с карточки деньги и купил молодую картошку и огурцы, тем и питался. Труднее было с кофе и сигаретами, моими «наркотиками», которые как назло закончились. Это заставило меня нервничать.

Звонили друзья из Бишкека, России, Америки: «Чем тебе помочь, какие передать продукты?» В разговоре с подругой я неудачно пошутил, что голоден, есть хочу, и она на том конце провода через океан заплакала. Пришлось успокаивать – не ей меня, а мне ее.

К вечеру я все же решил рискнуть выбраться к соседям, узнать, что и как, оставаться одному в полном неведении было невыносимо. Но наш пятиэтажный дом оказался совершенно пуст, никого не было, все убежали еще ночью. Я поздно вернулся с работы, поэтому меня не успели предупредить. Все это я узнаю позже. Пока же я был несколько растерян и не знал, что предпринять дальше. Это было странное чувство одиночества, безысходности и неизвестности: что делать? Как долго это будет продолжаться? К кому обращаться за помощью, если власти, полиции, нормальных людей – никого и ничего не осталось?

Мне повезло, если можно так сказать: этажные дома погромщики не трогали, даже не заходили. Бойня целенаправленно шла по махаллям, где в частном секторе жили узбеки. К ним никто не пришел на помощь…

Как я уже сказал, ровно в 6 вечера все стихло, и я рискнул выйти еще дальше – дальше подъезда, на улицу, поискать сигареты.

То, что я увидел там… это был шок. Район сожжен, магазины выпотрошены, вокруг ни души, даже кошек с собаками не видно. Поковырявшись в паре куч в надежде обнаружить выроненную кем-нибудь пачку, я пошел дальше, подхватив на случай самообороны длинный железный штырь. Мне как вздох нужна была затяжка. Я искал в этом аду магазин.

А когда увидел его – чудом уцелевший маленький комок, – сам удивился. Осторожно и неуверенно постучал в окошко, за стеклом в темноте показалось испуганное лицо продавца, судя по всему, киргиза.

Никогда еще кофе и сигареты не доставались мне так дорого во всех отношениях. Товар мне продали по цене военного времени – раз в пять дороже обычной цены.

Назад возвращался как после военной операции, перебежками, зорко глядя вокруг. Света не было, его отключили сразу же, как начались беспорядки. Наступила власть тьмы во всех отношениях.

Ночью я все же постарался уснуть. Мысль о том, что ты один в большом пятиэтажном доме и чуть ли не целом районе, спокойным сновидениям не способствовала. А может, я остался один в целом городе – я и мародеры? Всех эвакуировали, а про меня забыли…

Один дома. «Ну, ты же не мальчик!» – говорил я себе и переворачивался на другой бок. За окном была тишина.

Она взорвалась нездоровым шумом с наступлением рассвета. Сначала просто крики, беготня, а в 9.00 – стрельба.

Я замаскировал окна, чтобы меня не увидели. Что-то горело. Кажется, Черемушки решили спалить дотла.

Стараясь подавить противный липкий страх, я начал обдумывать план дальнейших действий. Этажные дома погромщики не трогали, но если начнут – что делать, выбегать с поднятыми руками? Может, кричать: я свой! А куда бежать, если люди с повязками на рукавах уже хозяйничали по всему городу?

В конце концов я решил держаться стратегии «Мой дом – моя крепость». Однажды она уже спасла меня, во время резни 1990 года. Прошло 20 лет, я надеялся, что пронесет и на этот раз.

Единственной связью с внешним миром оставался мобильный телефон. Небольшой трансформатор, который я давно поставил, поскольку у нас часты перебои с электричеством, оказался очень кстати, я не включал свет, зато мог заряжать телефон. Слава богу, связь не пропадала, только в каком-то смысле была бесполезной: полицию с пожарными или омбудсмена по правам человека все равно ведь не вызовешь. Зато мне по очереди начали звонить все соседи с просьбой присмотреть за их квартирами. Наивно, конечно, только представьте меня одного, отважно противостоящего бандам головорезов в попытке защитить имущество нашей многоэтажки. Рэмбо, да и только! Но я всех заверял, что непременно сохраню наш дом.

Большинство звонили из Бишкека, люди бежали туда. Соседи аккуратно закидывали мне на сотку деньги, и каждый раз, получая бесстрастный смс о пополнении баланса, я с грустью думал: как жаль, что так же нельзя передавать сигареты.

Мне их привезли на третий или четвертый день, целый блок. Друг-журналист приехал в полыхающий Ош делать репортаж. Сумасшедшие люди, журналисты…

Задним умом все сильны, и я не исключение. Позже анализируя события тех дней, я пришел к выводу, что в городе задолго до 10 июня появились неизвестные люди. Молодые мужчины возле базаров, которых не видел раньше, таксист, не знающий, как довезти тебя до района ХБК, – такое со мной в нашем маленьком городке произошло впервые.

Ош полнился слухами, росло напряжение, то здесь, то там происходили стычки, которые потом подтверждали милицейские сводки, а все отмахивались, не желая признавать проблему.

В районе гостиницы «Алай», где начались беспорядки, живет моя пожилая мама. Услышав на улице шум, она выглянула и привычно по-стариковски прикрикнула, чтобы прекратили, мол, спать мешаете, но в ответ получила камень в окно. Хорошо, что саму не задело. Мы говорили по телефону, и я велел сидеть тихо, никуда не выходить, а сам подумал, и часто думал потом, что в нее могли выстрелить.

Так под шум, который становился все страшнее, мама пережила первую ночь, чтобы утром увидеть в окно Куликово поле – сожженные машины и кровь людей…

Второй день прошел как первый, а на третий рано утром я увидел БТР. Он ехал по улице, по самому центру проезжей части, без номеров. Вообще вся бронетехника, которую я видел в эти дни, была без номеров и опознавательных знаков. За БТРом двигался КамАЗ с солдатами, я обрадовался, думал, пришла помощь. Но они просто уехали.

А в 9.00 опять началась стрельба – я даже удивился не свойственной нашим местам пунктуальности, как-то читал, что так воевали немцы. Тут и там валил дым густого черного цвета. Черемушки продолжали грабить.

На третий день после 6 вечера я встретился с коллегой, который остался в своем доме, как и я. Мы обследовали все Черемушки: на этот раз меня вела потребность понять, что происходит, масштаб трагедии. И мы увидели – горел весь район.

В тот день и последующий вместе с теми, кто не убежал, мы пытались тушить пожары. Также я собирал гильзы, они были странные, как жесткий пластик, рифленые, желто-зеленые, калибра 7.62.

С наступлением темноты я возвращался домой.

На четвертый день в 9.00 я уже привычно ждал стрельбу, но она не началась. 9.10 – тихо, 9.30 – тихо, 10.00…

Будто ничего и не было.

Я решил выйти в центр, дошел до центральной улицы Араванской, что в двадцати минутах от меня — по дороге не встретил ни одного человека. Город вымер. Дорога до аэропорта тоже простреливалась, но люди улетали через другой аэродром, сельхозавиации. Беженцев грузили в Ан-2 и отправляли в Бишкек.

Первый открытый супермаркет я встретил там, где кончались границы нашего района, зашел внутрь: прилавки были целые, но пустые, а отдел со спиртным и пустой, и еще зачем-то закрыт железной решетчатой дверью на огромный замок. Цены в несколько раз выше, и так сохранялось еще несколько дней после того, как все закончилось и в город вернулась власть. Я купил у одинокого грустного продавца крупы, подумав, что смогу размочить ее водой, но до этого не дошло.

Чувство, ощущение войны – это страшно.

И странно, когда все начинает возвращаться. Чувствуешь себя как именинник на похоронах. Внимание, расспросы, посылки. Начали приезжать друзья с огромными пакетами с едой. Меня завалили кофе, сигаретами, тушенкой и почему-то шоколадом. Я предупреждал, что готовить не на чем, и всем, кому мог, советовал: если передаете гуманитарку, то передавайте то, что можно приготовить без электричества и газа.

Спустя пару дней в том самом сквере, где в обед отдыхали погромщики, я встретил людей с автоматами, одеты в гражданское, и не понять, кто перед тобой. Я на всякий случай решил обойти их стороной, но меня довольно грубо подозвали. «Кто такой? Что здесь делаешь?» – а сами передергивают затворы. Я испугался, но, проверив мои документы и удостоверившись, что я местный, меня отпустили.

Именно тогда, на пятый день, гуляя по разгромленному, пустому городу, я понял, что прежнего Оша – моего любимого солнечного Оша, в котором я родился и вырос, – больше никогда не будет. Дома можно построить заново, магазины и кафе открыть, даже сожженные деревья через несколько лет опять вырастут на пепелище. Но вот сломанные отношения людей уже не восстановишь. Кровь не смоешь.