Ко дню рождения великого писателя

Давайте вспомним названия хотя бы нескольких книг Чингиза Айтматова, каждая из которых становилась событием. «Джамиля», «Тополек мой в красной косынке», «Первый учитель», «Прощай, Гульсары!» «Белый пароход», «Материнское поле», «Буранный полустанок», «Плаха»… Они были переведены на множество языков. По многим из этих книг снимались фильмы, которые с интересом смотрятся и сейчас.

Чингиз Айтматов
ПЯТЬ ИНТЕРВЬЮ

НЕ БУДЕТ ЛЮБВИ — И ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА СТАНЕТ ОПУСТОШЕННОЙ

Длительность жизни измеряется не количеством оторванных листков календаря, а количеством пережитых событий. Если эту лирическую тему изложить языком физиков, то богатство прожитой жизни эквивалентно объему памяти, накопленному в ее ходе. И одними из важнейших воспоминаний являются воспоминания о любви. Без них жизнь при взгляде в прошлое — череда тускло прожитых дней, недель, месяцев, лет…
Этому человеку уже исполнилось 75 лет. Его жизнь всегда была богата событиями. Прочувствованное и пережитое он воплотил в своих книгах, принесших ему заслуженную славу одного из самых выдающихся писателей современности: «Белый пароход», «И дольше века длится день», «Пегий пес, бегущий по берегу моря», «Плаха»… Его имя — Чингиз Торекулович Айтматов. В личной и творческой судьбе писателя любовь сыграла большую роль…

— Вы помните свою самую первую любовь? И когда впервые влюбились в вас?

— Я из семьи, попавшей под каток сталинских репрессий. Когда отца арестовали, то в школе меня стали считать сыном «врага народа». Правда, относились ко мне все нормально. Но однажды пришел какой-то комсомольский вожак и сказал, что я не имею права сидеть в этом классе и должен уйти. Я вышел на пустынный школьный двор… Идут занятия… А я стою один, прислонившись к стене, и не знаю, куда себя девать. …Раздался звонок. Думаю: «Вот куда мне теперь деваться?» Первой во двор выбежала одна девочка — она училась в нашем классе. Крутит головой, смотрит по сторонам. Увидела меня, подбежала и говорит: «Пошли в класс, теперь уже можно».

— Как ее звали?

— Не помню. Годы стерли из памяти ее имя. Какое лицо у нее было — помню, а имя, к своему стыду, — нет. Удивительное лицо у нее было в тот момент, когда она подбежала: было видно, что она сострадает, хочет помочь как-то… А мне хотелось взять ее за руку и убежать куда-нибудь вместе… То был первый яркий эпизод в этом плане.

Ну а дальше был институт в Бишкеке (тогда город Фрунзе). Телевизоров в те годы не было. Жил я на окраине города. Пойти в кинотеатр было большим событием. Железную дорогу надо было перейти, потом аллею Дзержинского и дойти до кинотеатра «Алатоо». Так вот, по пути я все время надеялся, что в зале Она подойдет, сядет рядом, и мы будем вместе смотреть кинофильм.

— Она — это была конкретная девушка?

— Да, не буду называть ее имени. Она училась в другом институте. Потом семья их куда-то переехала, и наши пути разошлись. До сих пор помню этот порыв: подбежать под кинотеатр вовремя, дождаться, встретиться и вместе посмотреть фильм…

— Меня потрясла история вашей любви с Бюбюсарой Бейшеналиевой, описанная вами в книге «Плач охотника над пропастью». Как вы думаете, почему безоглядно, с полной самоотдачей мы, как правило, влюбляемся только один раз в жизни?

— Видимо, наступает такой момент духовного созревания, созревания чувств. Это вершина духа, вершина самопонимания. Понимания того, что дается жизнью. Да, это великая история любви в моей жизни. Незабываемая. И это было вершиной… Но что было, то было..

— Случалось ли, что любовь вызывала резкий поворот в вашей судьбе?

— Не могу такого сказать. Ведь учтите, что та обстановка проявлениям любви не способствовала, тот режим такие душевные всплески не приветствовал. Все укладывалось в жесткие рамки, определенные партией. Ведь моя юность и молодость прошли в сталинские и послесталинские времена.

— Насколько душевная способность любить, на ваш взгляд, связана со способностью творить в литературе и искусстве?

— Безусловно, это очень важная составляющая. В реальности любовных отношений может не быть, но присутствие любви в нашей фантазии, воображении очень много значит. И для творчества в том числе.

— Как любовь повлияла на вас как на писателя? Какое из своих произведений вы написали в состоянии наибольшей влюбленности?

— Наверное, «Прощай, Гюльсары!»… «Джамиля», естественно… Это все писалось уже там, в Москве. (Айтматов учился в Литературном институте. — В.П.)

— Какая история любви из мировой литературы ассоциируется у вас в первую очередь со словом «любовь»?

— Это вы трудный вопрос задали. Думаю, что все-таки толстовские вещи… «Воскресение». И у Шолохова в «Тихом Доне»…

— Мне кажется, любовь — это прежде всего наше внутреннее душевное состояние. Объект вторичен, в значительной степени он всего лишь «спусковой крючок». Что вы по этому поводу думаете?

— Объект — это та личность, к которой обращена наша любовь?

— Да.

— Но от того, какова эта личность, многое зависит. Ведь именно ей посвящается весь любовный порыв: и мечты, и страсти… В любовь включается все сущее, начиная с Солнца. Оно излучает свои лучи, и в конце концов это трансформируется и в наши действия, потому что в основе всего на нашей планете — энергия Солнца. Даже музыки. Случается, сидишь в самолете, слышишь мелодию, и она возвращает тебя в то душевное состояние, в котором ты пребывал, когда услышал ее впервые. Любовь — это одно из явлений мироздания, в котором все взаимосвязано. Человек думает: вот я такой-то полюбил такую-то женщину, и это мой частный выбор, который зависит только от меня. А это все предопределено, связано с Космосом. Все, что дано природой, включено в единую ткань жизни. И наша любовь. В ней все сконцентрировано.

— Была ли у вас несчастная любовь? Боялись ли вы после нее влюбляться?

— Наверное, я это уже пережил.

— И влюбляться не боитесь?

— Теперь? Всему есть своя мера, всему свое время.

— А раньше не боялись влюбляться, после несчастной любви?

— Так, чтобы я избегал чего-то, — нет. Что шло, то шло естественно… Откуда у вас столько таких вопросов? Вы какой-то специалист по этой части, да?

— Да нет, я бы не сказал. Просто много раз влюблялся и, кажется, наконец-то приближаюсь к тому возрасту, когда будет интереснее только задавать вопросы на эту тему… Кстати, как вы думаете, почему несчастная любовь так долго помнится?

— Это же трагедия, личная трагедия.

— А почему воспоминания о ней всплывают в памяти со сладкой болью?

— Потому что то, что грезилось, то, что приближалось, то, что уже имело свое место в сердце, вдруг разрушилось. И это оставляет особый след в сознании. Несбывшаяся мечта…

— Скажите, вы красивых женщин боитесь?

— Не так чтобы уж очень…

— Но опасаетесь немножко?

— Сейчас нет.

— А раньше?

— Ну, раньше… (смеется)

— Менялся ли у вас с годами идеал женщины? Что вы вкладываете в понятие «идеальная женщина» сейчас?

— В идеал женщины я всегда вкладывал интеллигентность. И интеллектуальность, конечно. Вообще, идеал складывается постепенно, в результате длительных, многочисленных наблюдений. Из них складывается нечто идеальное. Для меня это, прежде всего, нечто интеллектуальное.

— У вас с возрастом не возникает сожалений по поводу времени и душевных сил, потраченных в течение жизни на любовь? Не приходит в голову, что тогда бы вы больше написали?

— Нет, такого сожаления нет. Это закономерность, так должно было быть. Вот если бы я в свое время сэкономил на чем-то другом: меньше куда-то ездил, где-то заседал…

— Как вы считаете, оправдывает ли любовь преступление?

— Вряд ли. Это должен быть исключительный случай.

— Людей на планете несколько миллиардов, в то же время многие из нас одиноки. Почему?

— Это персональная проблема, психологическая. Здесь срабатывает множество факторов, в частности общественных…

— Джордж Байрон написал: «Любовь! Ты зла богиня. Я немею, но дьяволом назвать тебя не смею!» А богиней чего назвали бы любовь вы?

— Нет, это не только так. Любовь — богиня… будущего! Без любви не может быть будущего у человека. Любовь — основа жизни. Не будет любви — не будет связанных с нею страстей. И жизнь человека станет опустошенной. И потом, не будет любви — не будет детей, фактора, связующего нас с будущим. Все, что дано природой, звездами, Космосом, — любовь в себя все включает. Любовь — это симфония, мировая симфония.

Источник:gazeta.zn.ua

КОГДА ПИСАЛ «ПЛАХУ»,О БУЛГАКОВЕ НЕ ДУМАЛ
Ербол Жумагулов

Живой классик советской литературы Чингиз Айтматов прилетел в Москву всего на десять дней. Несмотря на плотный график и почтенный возраст (в этом году мэтру исполняется 75 лет), писатель, нашел время для интервью Ерболу Жумагулову. В уютном номере гостиницы при посольстве Кыргызстана, автор знаменитой «Плахи» и чрезвычайный посол этой среднеазиатской республики в Бельгии, рассказал газете о планах на будущее, о своем отношении к современному миру, и о том, почему его роман «И дольше века длится день» дополнится еще одной, скрытой от советских властей частью повествования.

— Чингиз Турекулович, давайте все-таки начнем с громко анонсируемой новости, касающейся вашего творчества. Правда ли, что повесть о Чингисхане на самом деле является скрытой от советских властей частью нашумевшего романа?
— Да, правда. К сожалению, мы жили во времена, когда не всегда могли сказать то, что хотелось. Инстинкт самосохранения подсказал мне не издавать роман полностью. Были сделаны некоторые отклонения в основном тексте, и убрана часть о Чингисхане.

— Не жалеете о своем выборе?
— Я не склонен вообще о чем бы то ни было жалеть. Возраст не позволяет.

— Тем не менее, роман был воспринят более чем лояльно, как властями, так и критикой, со всеми вытекающими премиями и переизданиями. Дело, стало быть, было в исправлениях?
— Разумеется, исправления сыграли определенную, весомую роль, но я бы не стал говорить так категорично. Сам сюжет останется таким же. Все дополнительные тексты, не считая части о Чингисхане, я бы определил, как «этюды вольной философии». К примеру, фрагмент под названием «Препоручение Богу» является вольным текстом философской направленности. Я боюсь, что многим мое мировоззрение придется не по душе. Особенно людям богословным. Как понимаешь, в советское время это могло закончиться чем угодно.

— «Самый большой порок — трусость», — говорил булгаковский Иешуа о художниках, однако, насколько я понимаю, вас тешит сам факт написания «этюдов вольной философии»?
— Давай посмотрим со стороны, когда художник не один, и у него есть близкие люди. В нем преобладают иные инстинкты. Ты себе можешь позволить думать только о себе со всей вытекающей свободой, потому, что на улице другое тысячелетье, хотя и это не факт. Поколение, жившее вокруг меня, в подавляющем большинстве не могло себе этого позволить. Все было очень просто и эта простота пугала. Боялся не столько за себя, сколько за других. Что бы сделал другой на моем месте — большой вопрос.

— Ожидаете привычных в таких ситуациях разговоров о том, что, мол, «Айтматов в свое время струсил, а теперь решился»? В окололитературном пространстве такие высказывания довольно часты.
— Ты прав, в союзах писателей всех постсоветских республик остались люди с советским менталитетом, и подобные кривотолки обязательно будут. Буду стараться не обращать на них внимания, в конце концов, это самый разумный выход. Люди, которые рассуждают так просто, не говорят о том, как сами вели себя в то время.

— Когда и где планируется издать роман в обновленном режиме?
— Точных дат перед собой не ставил, но совсем скоро. Что касается географии издания, то тут тоже есть неопределенности. Но в Москве книги будут точно.

— Какой для вас Айтматов пишет лучше? Тот, который пишет на родном языке или на русском?
— Думаю, оба равны. Просто русский язык дает больше возможностей, так как имеет базис в виде мощных литературных пластов. Поэтому мои переводы на киргизский своих же произведений иногда даже в чем-то теряют. Однако не думаю, что это говорит о слабости книг на киргизском.

— Бродский в своей Нобелевской речи писал о том, что «родина поэта (художника) это его язык». Как известно, родной язык это тот язык, на котором думает человек. На каком языке думаете вы?
— На обоих, по мере надобности. Я думал об этом, но, честное слово, не обнаружил явной привязанности к тому или иному языку.

— То есть, для вас язык не более, чем средство передачи информации?
— Как и все, что с нами происходит.

— Что для вас Бог?
— Бог — это то, к чему люди привыкли апеллировать, в поисках найти общий язык. Я считаю, что вся жизнь носит божественный характер.

— Современное искусство и философия постмодерна пришла к тому, что нет Бога, кроме как внутри самого человека, современная физика доказывает наличие Бога извне — в виде логичного энергорусурса, расположенного внутри торсионных полей. Кому верит писатель Айтматов?
— Себе. И, пожалуй, это единственный ответ. Каждый ощущает Бога по-своему, а делиться с тем, как я его ощущаю, пока не буду. Дождусь выхода книги. Там все изложено более подробно.

— Чингиз Турекулович, после прочтения «Плахи», многие читатели невольно проводят параллели с великим романом Булгакова. Насколько это уместно?
— Думаю, что ни насколько, так как когда писал «Плаху», о Булгакове я не думал. Меня настолько увлек процесс написания романа, что я даже не задумывался о том, что скажут читатели. И потом, распятие Христа — общеизвестный факт, и каждый писатель может интерпретировать его по-своему. Даже Гете взял тему «Фауста» из фольклора, на деле — еще во времена Гете, интерпретаций на эту тему было более трехсот.

— Однако до Гёте не было столь фундаментальных произведений…
— Вряд ли Гёте задумывался об этом. Художник выше признания и славы. Он, прежде всего, руководствуется желанием самовыразиться. Хотя, конечно, намного лучше, когда художника признают.

— Вас слава и признание стороной не обошли. Кого бы отметили из ваших современников, кто сейчас незаслуженно забыт?
— Безусловно, Фазиль Искандер. Мне кажется, что его сейчас читают далеко не так активно, как раньше. А зря, это настоящий классик. Есть Олжас Сулейменов, были хорошие грузинские писатели. Если брать мировую литературу, то Маркес, Джойс, Пруст, очень люблю Хэммингуэя. Его роман «Старик и море» считаю одним из лучших романов двадцатого века. Недавно в Бонне ставили оперу по мотивам моей повести «Пегий пес, бегущий краем моря», и попросили изменить название на «Мальчик и море». Объяснили это тем, что так легче перевести, и при этом провели параллель с названием хэммингуэевского романа. Было очень приятно.

— Кто нравится вам из современных писателей?
— Я бы не стал никого выделять особняком. Каких-то мощных прорывов нет. Но это не говорит о том, что их нет. Просто в последнее время не хватает времени на активное чтение. К примеру, так и не прочитал ставшего известным Пелевина. А если говорить о вкусах в целом, то я все-таки приверженец классических канонов. Любая классика, как известно, это инновация, выдержавшая испытание временем. Если модные на сегодняшний день писатели будут избраны читателем, то они останутся, если нет, то — нет. Мое мнение мало что значит. Тем более, повторюсь, многого не читал, хоть и стараюсь быть в курсе тенденций современной литературы. Свободного времени не хватает на то, чтобы прочесть книгу.

— А на что уходит свободное время?
— Времени хватает только на новости по телевизору и на страницах газет. Самое страшное в том, что куда ни ткни — кого-то убивают и взрывают. Современное общество очень уязвимо даже в эпоху постиндустриализма. Все говорят о глобализации. Но и она имеет две стороны, с одной стороны, это коммуникативность, накопленный опыт, но с другой стороны — это приводит к агрессии, убийствам, войнам.

— Ну, так еще Сократ был уверен в том, что все держится на противоречиях. Державы всегда найдут, против кого объединиться.
— Я не стал бы рассуждать о таких вещах. Просто отмечу, что у технического прогресса огромный потенциал. Американские роботы работают уже на Марсе. Интересно то, к чему приведет новая, еще более занимательная попытка исследовать космическое пространство. Интернет сузил понятие о времени, географии и расстоянии. И на это ушло лишь полтора десятка лет.

— Нынешняя молодежь способна на то, что сделала молодежь, «сделавшая», к примеру, Серебряный век?
— Пока трудно ответить что-то конкретное. Нынешнее искусство, и в частности, литература находятся в состоянии напряженного поиска. Наверное, по закону жанра так и произойдет, но где и с кем — никто не знает.

— Кому бы вы дали Нобелевскую премию, если бы это зависело от вас?
— Я дипломатично воздержусь от ответа (смеется), а то кто-нибудь обидится, если я его не перечислю. Но достойные писатели есть, и их не так мало. К тому же, не забывайте, что Нобелевская премия — это почти всегда политический акт.

Тем не менее, премию получают знаковые фигуры своего времени.
Да, но это уже вопрос из другой области, не будем углубляться в него.

— Хорошо. Вы живете в Бельгии. Там же, в Брюсселе учится ваш сын…
— Да, мой сын учится в Академии изящных искусств, он художник. А живу я в Бельгии довольно относительно. Приходится часто ездить по миру из-за довольно активной общественной деятельности. Например, в Москву я приехал для того, чтобы ознакомиться с деятельностью фонда Айтматова, который учредила местная диаспора киргизов. К тому же, в театре Армена Джигарханяна прошла премьера спектакля по мотивам повести «Белое облако Чингисхана», о которой мы уже говорили. Спектакль поставил мурманский драматический театр, за что им большое спасибо.

— Не устали от такой кочевой жизни? Насколько я знаю, последние несколько десятков лет вы живете в режиме вечных переездов.
— Скорее всего, года через два я окончательно осяду в Кыргызстане и буду вести более размеренный образ жизни. Дети, внуки, родственники — хочу побыть с ними. Разумеется, без дела сидеть не хочу, но и в таком интенсивном режиме жить уже не буду.

— Будете писать, осев на родной земле?
— Конечно, буду. Идеи есть всегда. Другое дело, что воплощение этих идей в реальность требует умственного труда и человекочасов. Литература — каторжный труд, и это отнюдь не попытка возвысить свою участь, и, тем более, не жалоба. Стать известным — легко, но выдержать испытание временем — труднее всего.

— Но и интереснее, надо полагать, если, конечно, стоит цель остаться в веках…
— Я не говорю о цели остаться в веках. Я говорю об отдельной жизни самих книг, которой они будут жить уже после авторов.

— Основоположник театра парадокса Самюэль Беккет как-то сказал, что «настоящий художник так и не напишет своего самого лучшего произведения». Согласны ли вы с ним?
— На все сто процентов. Ведь помимо написанных произведений, писатель — носитель и генератор десятков, сотен, а то и тысяч микро- и макроидей. Каждый писатель обречен на то, чтобы чего-нибудь не завершить.

Источник: «Столичная Вечерняя Газета»

ОСНОВУ ЖИЗНИ СОСТАВЛЯЕТ ЛЮБОВЬ

Давайте вспомним названия хотя бы нескольких книг Чингиза Айтматова, каждая из которых становилась событием. «Джамиля», «Тополек мой в красной косынке», «Первый учитель», «Прощай, Гульсары!» «Белый пароход», «Материнское поле», «Буранный полустанок», «Плаха»*… Они были переведены на множество языков. По многим из этих книг снимались фильмы, которые с интересом смотрятся и сейчас.
Из более поздних романов запомнил «Тавро Кассандры», глобальную притчу о зле. Главный герой Филофей, летающий вокруг земли в космической станции, прежде был ученым, который экспериментировал на женщинах-заключенных и пытался вывести искусственных людей. Но эмбрионы отказывались появляться на свет, в котором правит бал зло. Сама природа хочет защитить себя от человечества, творящего несправедливость и насилие.
Мне было очень приятно услышать голос знаменитого писателя. Я его встречал не раз, и всегда у меня было такое чувство, будто беседую с его героями, чистыми, добрыми, открытыми ко всему хорошему и светлому в мире, не боящимися бросить вызов всему хищному и деспотичному, мешающему нормально жить.
Чингизу Айтматову я звонил в Брюссель. Многие годы он был послом СССР, а потом России в Люксембурге. Сейчас он Чрезвычайный и Полномочный посол Киргизии в странах Бенилюкса, представитель Киргизии в НАТО и ЮНЕСКО.

— Чингиз Торекулович, вы выдающийся, известный во всем мире писатель. И вы дипломат. Как это сочетается? Вообще в истории таких случаев было немало, когда известные писатели — представляли свои страны на международной арене. Но обычно со словом посол ассоциируется нечто, извините, строго официальное, застегнутое на все пуговицы. Послы говорят то, что им положено. А писатели говорят часто то, что не положено, иначе их неинтересно читать. Как вам удается совместить застегнутость с раскованностью?

— По-разному бывает. Одно другому часто не мешает. Я обычно представляюсь в качестве действующего дипломата, принимаю участие в международных форумах. Естественно, знают меня больше как писателя. Никаких неудобств моя дипломатическая работа мне не приносит, ни в чем меня не ограничивает. Единственное, что мне мешает, это нехватка времени, приходится жертвовать творческими возможностями…

В среде дипломатической многие знают, что я литератор, особенно в таких странах, как Германия, Австрия, Швейцария, Нидерланды. У меня в европейских странах много книг выходит, их читают. За последние годы только на немецком языке больше миллиона экземпляров выпущено. Это немалый тираж для Европы. Издают меня в Японии, Китае. В России, естественно. В Америке мои книги переводились раньше. Что теперь происходит — мне неведомо.

— Кто из писателей ближе вам?

— С детства на меня оказал огромное влияние Эрнест Хемингуэй. Одно время я был главным редактором журнала «Иностранная литература», и мы печатали много американских авторов. Недавно в Германии одну из моих повестей, «Пегий пес, бегущий краем моря», поставили на оперной сцене и назвали почти по Хемингуэю — «Мальчик и море». Кстати, и книгу издали под таким же названием. На русском языке в названии своя поэтика, а тут ассоциации с американским классиком. Как и у Хемингуэя, действие происходит в море, но там судьба старика, а у меня судьба мальчика. Я очень доволен такой параллелью. Из мировой литературы близки мне Маркес, Джойс, Пруст. Из наших писателей — Фазиль Искандер.

— Я не могу сейчас точно сказать, какой это был год, примерно 20 лет назад. Мы вместе с вами после интервью спускались по широкой, залитой светом лестнице в новом тогда здании в Останкино, и я у вас спросил, как вы относитесь к Джеку Лондону. Вы ответили, что он писатель для детей. Потом вы увидели, что у меня расстроенное лицо и сказали — очень хороший писатель. Тогда вы еще не были дипломатом, но я в вас эти дипломатические черточки почувствовал.

— Спасибо, что мне напомнили. Я Джеком Лондоном в детстве зачитывался, он оказал на меня большое влияние. И что-то от Джека Лондона нашло отражение и в моем творчестве. Я ведь написал роман «Плаха», в котором среди персонажей не только люди, но и волчья семья. У них тоже своя судьба. Это не случайно. Есть что-то от «Белого клыка».

— Вы сказали о волчьей теме. Была у меня одна знакомая, ослепительная красавица, которая у нас на радио работала. Как-то зашел разговор, на кого она похожа, и она сказала: «Я Акбара», — то есть волчица из вашей книги. Она хотела подчеркнуть независимость и силу своего характера.

— У меня был другой случай. Однажды ко мне в Москве подходит женщина и здоровается. Я думал, кто-то из моих знакомых. Она подошла ближе и говорит: «Я Акбара». Я хотел сказать, зачем вы себя сравниваете с волчицей. Но не успел. Она молча пошла дальше. Наверное, что-то в их судьбах было общее, что побудило ее идентифицировать себя с волчицей.

— По-видимому, в каждой шутке есть доля истины. Про вас как-то говорили, что в прежней жизни вы сами были волком.

— Говорят так. Я не возражаю.

— Все мы дети природы?

— Волк — это классический хищный зверь, который везде находит себе место: в горах, степях, лесах. Есть прекрасные качества, которые человек может сопоставить с мужеством, бесстрашием, свирепостью волчьей. С птицей может себя сравнивать, с орлом. А некоторые болтливые люди могу сравнивать себя с сорокой. Здесь каждый сам по себе, как он себя осмысливает и видит.

— Какие ваши личные качества вам помогали в жизни, а может быть, и мешали?

— Трудно сказать. Я не позволяю себе резко выступать, кого-то в чем-то обвинять, скандалить, стараюсь быть более сдержанным.

— В международном лексиконе укоренилось слово «манкурт», которое во многом пошло от вас, из вашего романа «Буранный полустанок» («И дольше века длится день»)**. Ваша легенда о манкурте облетела весь мир. Нет ничего более дорогого у человека, чем память. Если нет ее, то нет ничего, человек перестает быть человеком.

— Это из нашего древнего эпоса «Манас». Там еще история о том, что ребенка, у которого было будущее великого вождя, пытались превратить в манкурта, то есть лишить его памяти, чтобы он даже не знал, кто он, как его зовут, чтобы он только исполнял то, что ему прикажут. Я писал о том, как из людей делали манкуртов в действительности. Это выражение сейчас широко применяется, когда речь идет о политической, социальной, культурной жизни. И люди в разговоре упоминают — ты что, манкурт?

— Как вы думаете, не может ли в наше весьма непростое время случиться так, что именно манкурты, — люди-роботы, люди, подчиненные только одной цели, которую им навязывают другие, — будут определять будущее человечества?

— Во всех эпохах был этот фактор, когда манкурты отрицательно влияли на развитие человечества. И сейчас такая опасность есть. Современное общество очень уязвимо. В эпоху глобализации, когда идет всеобщая универсализация, национальные культуры во многом утрачивают свои возможности, и это может привести к манкуртизму. Все вместе взятые национальные культуры могут оказаться под одним колпаком тоталитарной массовой культуры. Я надеюсь все же, что демократические тенденции будут вести нас к прогрессу и не допустят зловещего развития событий.

— Я помню, было время, когда вы организовывали Иссык-кульские форумы и к вам в гости, к Чингизу Айтматову, приезжали знаменитейшие писатели со всего мира.

— Да, было. Многих уже нет. Артур Миллер, например, сравнительно недавно ушедший из жизни, приезжал. Теперь наш форум превратился в Международный форум Айтматова. Мы сотрудничаем с ЮНЕСКО, с другими международными организациями, проводим конференции, особенно для творческой молодежи из многих стран мира. Так что продолжение преемственности Иссык-кульского форума осталось.

— В ваших книгах драматический, трагический накал отношений мужчины и женщины, отношений волка и волчицы. Любовь описывается у вас как нечто космическое.

— Современная жизнь показывает, что мужчина и женщина должны быть равноценными фигурами, равноценными личностями. И тогда их усилия помогают достигать цели. Именно любовь составляет основу жизни. Любовь и те эмоции, которые с ней связаны. И без таких эмоций, страстей, жизнь человеческая не будет полноценной.

— У вас есть идеал женщины?

— У меня была такая повесть «Джамиля». Ее до сих пор читают. В Европе даже некоторые говорят, что своим дочкам имя дали Джамиля. А мальчикам давали имя Данияр — в честь моего героя. Даже итальянский Данияр у меня есть. С идеалом женщины у меня всегда была связана интеллигентность.

— А если брать мировую литературу, где любовная тема больше всего проявилась?

— Для меня вершиной, средоточием мировой литературы является русская литература. Это глубочайшая, богатейшая по своим формам и языку литература. Классика остается классикой навсегда.

— Именно русская литература, на мой взгляд, еще в 19-м веке поставила главные проблемы века 21-го — «Отцы и дети», «Преступление и наказание», «Война и мир»…

— Литературоведы уже постигают значимость русской литературы для мирового литературного процесса. Но все это надо донести до массового читателя.

— Коль скоро мы заговорили о мировой литературе, как, по-вашему, сегодня — важный этап мировой литературы, или время затишья, когда ничего особенно интересного не создается?

— Мне трудно ответить на ваш вопрос. Это надо на многих языках читать в оригинале. Но то, что мне доступно, вынуждает меня говорить, что ничего очень значительного, на уровне мирового открытия, в литературе за последнее время не появлялось.

— Наверное, это нечестно с моей стороны задавать такой вопрос вам, потому что я сам ответа не знаю. И, тем не менее, вы помните, какие писатели за последние пять лет получили Нобелевскую премию по литературе? Кому вы бы сами дали эту премию, если бы были в Нобелевском комитете?

— Я тоже не помню, признаться. Премии носят порою конъюнктурный характер. А если бы я был в Нобелевском комитете, наверное, принял бы во внимание немало разных факторов.

— Я помню, мы в свое время спорили: а на каком языке пишет Чингиз Айтматов — на русском или киргизском?

— Я пишу на двух языках. Но в Европе я пишу только на русском. Русский язык дает больше возможностей. Потому, что это сразу находит отклик. И переводчики ждут, практически сразу переводят на немецкий, французский и другие языки.

— Когда мы «Плаху» читали, у нас возникали некоторые ассоциации, которые связывали и с вами, и с Михаилом Булгаковым, с его знаменитым «Мастером».

— Никаких в то время ассоциаций у меня не было. У Булгакова были описаны последние дни и часы жизни Иисуса Христа. Они общезначимы. Эту тему каждый по-своему может толковать. Это навеки данная сцена. Существуют вечные сюжеты, которые переосмысливаются, прилагаются к новой действительности, к новой человеческой сущности. Но все равно остается основополагающий фундаментальный источник событий, написанный однажды и навсегда.

— А что вы сейчас пишете?
— Это наша современность, о людях, переживающих нашу современную политическую эпоху. Трудно пока говорить.

* Приводим список книг Чингиза Айтматова: «Джамиля» (1958), «Тополёк мой в красной косынке» (1961), «Первый учитель» (1962), «Прощай, Гюльсары!» (1966), «Белый пароход» (1970), «Восхождение на Фудзияму» (пьеса, в соавторстве с К. Мухамеджановым), «Ранние журавли» (1975), «Пегий пёс, бегущий краем моря» (1977), «И дольше века длится день» (1980, впоследствии переименован в «Буранный полустанок»), «Плаха» (1986), «Тавро Кассандры» (1996), «Встреча с одним бахаи» (Беседа с Фейзоллой Намдаром) (1998), «Когда падают горы (Вечная невеста)» (2006)

** Манкурт — популяризированная Чингизом Айтматовым в романе «И дольше века длится день» («Буранный полустанок») тюркская легенда о том, как человека превращают в бездушное рабское создание, полностью подчинённое хозяину и не помнящее ничего из предыдущей жизни.
Согласно Айтматову, предназначенному в рабство пленнику обривали голову и надевали на неё шири — кусок шкуры с выйной части только что убитого верблюда. После этого ему связывали руки и ноги и надевали на шею колодку, чтобы он не мог коснуться головой земли, и оставляли в пустыне на несколько дней. На палящем солнце шири съёживалась, сдавливая голову и причиняя невыносимые страдания, усиливаемые жаждой. Через какое-то время жертва либо гибла, либо теряла память о прошедшей жизни и становилась идеальным рабом, лишённым собственной воли и безгранично покорным хозяину. Рабы—манкурты ценились гораздо выше обычных. В «И дольше века длится день» рассказывается о том, как молодого кипчака Жоламана, сына Доненбая, попавшего в плен к жуаньжуанам, сделали манкуртом. Его мать Найман-Ана долго искала сына, но когда она нашла его, он её не узнал. Более того, он убил её по приказу своих хозяев. — Прим. ред.

Источник: www.chayka.org/

КАКОЙ ИЗ МЕНЯ КОСМОПОЛИТ С ТАКИМ ЛИЦОМ?

Это интервью Чингиз Айтматов дал корреспонденту «Труда» после представления своей последней книги «Когда падают горы, или Вечная невеста». Но по разным причинам оно так и не было напечатано. Жаль лишь, что поводом для его публикации стала смерть великого писателя.

— С чем было связано ваше 10-летнее молчание?
— К сожалению, мой теперь уже предпоследний роман «Тавро Кассандры», вышедший в 1996 году, не нашел у читателей такого отклика, как все остальные мои сочинения, хотя сам я его оцениваю достаточно высоко. При этом понимаю, что читатель всегда прав в своих выводах. Это обстоятельство заставило меня задуматься и заняться самоанализом. Я привык прислушиваться к мнению как своих друзей, так и читателей, всегда спрашиваю у них: «Это интересно или нет?» Что же касается романа «Когда падают горы, или Вечная невеста», в нем я попытался показать, как отразилась глобализация на судьбах конкретных людей, как мы изменились после перестройки.

— Встречаетесь ли вы сейчас с Габриэлем Гарсией Маркесом, с которым вы поддерживали дружбу много лет? Как оцениваете его последний нашумевший роман «Воспоминания моих грустных шлюх»?
— С Маркесом я познакомился в самом начале 90-х годов, когда он приезжал на тогда еще знаменитый Московский кинофестиваль. Потом мы много раз с ним встречались в других странах и подружились. К сожалению, в настоящее время Маркес тяжело болен. А то, что 80-летний мужчина вспоминает всех женщин, которые были в его жизни, говорит лишь о том, что он очень ценит прекрасную половину человечества. То, как Маркес понимает и описывает суть любви, ее силу и нежность, в наше время неподвластно, пожалуй, ни одному писателю.

— Луи Арагон говорил нечто подобное о вас, называя «Джамилю» самой прекрасной повестью о любви.
— Судьба подарила мне дружбу с Луи Арагоном, который, как известно, питал слабость к советской России. Кстати, сегодня французская интеллигенция не может простить Арагону этого пристрастия. Якобы миллионные тиражи его романов спонсировал Советский Союз, но это полная чушь. Луи Арагон был очень прогрессивным человеком, который не терпел никакой рутины и консерватизма. Он первым перевел мою повесть «Джамиля» на французский язык и тем самым открыл мое творчество миру.

— Расул Гамзатов в своем стихотворении назвал вас «полуевропейцем-полуазиатом»…
— Да, это стихотворение покойный друг Расул Гамзатов написал к моему 60-летию. Писатель я двуязычный. Кстати, свой новый роман «Когда падают горы, или Вечная невеста» я написал на русском языке, затем уже он будет переведен на киргизский. Действительно, после выхода фантастического романа «Тавро Кассандры» меня стали называть космополитом, что я воспринял с большой долей юмора. Какой же с таким лицом, как у меня, космополит? Не говоря уже о моем мировоззрении. Разумеется, я остаюсь сыном своего народа, хотя и живу в Европе, а пишу на русском языке. Будучи сыном Киргизии, я являюсь сторонником евразийской интеграции. Исторически сложилось так, что Россия и Азия живут в тесном соседстве. Если мы объединимся, то станем более энергичными, более живучими и непотопляемыми в мировом пространстве. Словом, вместе мы не растворимся, не исчезнем, а будем силой.

— В своей автобиографической книге «Детство в Киргизии» вы рассказываете об аресте своего отца.
— Один немецкий писатель все время расспрашивал меня о детстве, записал это на диктофон, а потом опубликовал в своей книге. Так и появилось «Детство в Киргизии», вышедшее, кстати, сначала в Германии. Мой отец был активным партийным деятелем, приехавшим в Москву учиться в школе «красной профессуры». Мама и четверо детей, среди которых был и я, последовали за отцом в столицу СССР, где успели прожить всего полтора года. 1 сентября 1937-го отец привез нас на Казанский вокзал, посадил в поезд и попрощался. Больше мы его никогда не видели. Мы вернулись в отцовский аул и стали выживать, а его расстреляли в 1938 году. Сталинизм, который я не приемлю всем своим существом, увы, так глубоко проник в недры нашего сознания, что нам еще долго придется объяснять, что тогда с нами было и чем могло закончиться.

— А правда, что вы подтолкнули Горбачева к его перестроечной риторике?
— В 1986 году мы организовали форум на озере Иссык-Куль, в работе которого участвовали 17 самых знаменитых писателей со всего мира. Кстати, на каждого из них я писал в ЦК КПСС характеристику, чтобы получить разрешение на их приезд в СССР. Мы, такие наивные, поверили в то, что можно разрушить стену недоверия, стоявшую между странами, с помощью одного призыва: «Давайте жить дружно!» Но это оказалось утопией. Впрочем, именно на Иссык-Кульском форуме был впервые озвучен принцип, что главное — это общечеловеческие ценности, а не классовые интересы, который потом подхватил Михаил Горбачев. А вместе с ним и слова «гласность», «новое планетарное мышление», «перестройка».

— В «Плахе» вы одним из первых подняли тему наркотиков в совершенно неожиданном глобальном и даже духовном контексте.
— Я написал «Плаху», когда в СССР тема наркомании была еще закрытой, а наркотики только начали появляться. А сейчас, когда наркомания приобрела столь гигантский размах, что в отдельных странах, например в Афганистане, созданы целые лаборатории и заводы по производству наркотиков, я бы не смог об этом рассказать в художественном произведении. Сюжет «Плахи» мне подсказала сама жизнь, а точнее, одна встреча. Я ехал в поезде и обратил внимание, как на одной станции с поэтическим названием «Луговая» в наручниках и под милицейским конвоем переправляли группу молодых людей. Я не выдержал, вышел из вагона и поинтересовался, в чем же провинились пацаны. Оказалось, что молодые люди пытались перевезти в поезде анашу и были арестованы. На меня эта история так сильно подействовала, что я стал беседовать с арестантами, спрашивать их о жизни, целях и причинах. Уже после «Плахи» я пытался донести до широкой общественности мысль о том, что наркомания — это дойная корова терроризма. И чтобы ее преодолеть, а вместе с ней и победить терроризм, надо покончить с бедностью. Покуда крестьянам будет выгоднее выращивать коноплю, чем кукурузу, до тех пор над миром будет висеть страшная угроза в виде наркомании, терроризма, СПИДа и так далее.

Источник: «Труд» за 16 Июня 2008г.