15-летний школьник из Бишкека Эрмек Турдубеков занял первое место в российском литературном конкурсе «Твоя первая книга». Об этом сообщается на сайте литературного клуба.

Всего на конкурс было прислано 32 работы. Члены жюри выбрали лучшие произведения. Первое место занял Эрмек Турдубеков с рассказами «Паутина» и «Нерассказанный рассказ».

– Самое интересное в произведении  – помещение человека с современным сознанием во времена Второй мировой войны. Отличие этого современного сознания от того, которое было присуще советским людям семьдесят лет назад, составляет своеобразие текста и вызывает интерес при чтении, – написала в рецензии на произведение Э.Турдубекова член жюри конкурса Анна Берсенова.

Эрмек Турдубеков
ТРИ РАССКАЗА

Паутина

Деду, писателю Шакину Эсенгулову

Было это где-то в Нарынской области.
Дождь не прекращался второй день, солнце пряталось за густыми облаками. В такую погоду приятно попивать ароматный чай, обсуждая местные новости или слушая, как мудрец-аксакал рассказывает истории своей молодости.
В одной семье именно так все и было: уют, тепло и бурно рассказывающий старец. Поднимая свой указательный палец, он твердил: «В то время, детишки, все было по-другому». Входила и выходила келин, держа в руках то посуду, то еду. Келин у кыргызов называют невестку. А за дасторконом сидели шестеро. Шалун Бекзат едва слушал аксакала, тыкая пальцем рядом сидящую сестренку. А мать с другой стороны дасторкона жестами пыталась их утихомирить.
— Их техника была намного сильнее нашей, особенно Тигр… — продолжал аксакал, поглаживая бороду. Келин в очередной раз собралась выйти из зала.
— Не закрывайте дверь, — попросил Керим, обращаясь к женщине. И, взяв куртку с вешалки, ринулся к двери.
— Керим, ты куда собрался? — успела спросить мать.
— Сейчас приду, мама, — ответил он, накидывая куртку.
— Застегнись!
Но Керим уже был за дверью.
Дождь неожиданно прекратился. Это порадовало мальчика. Он подошел к сараю, взял маленькую деревянную табуретку и быстрыми шагами направился в поле. Можно не застегиваться — солнце уже вышло. Дорога была меньше версты, но лужи после дождя Керима раздражали. Не прошло и десяти минут, как он стоял перед полем. Перед прекрасным полем, где бывал чуть ли не каждый день. Источник вдохновения? Нет. Ему просто нравилось приходить сюда. Керим немножко выпрямился и сделал глубокий вдох. Настроение славного интроверта тут же улучшилось. Вдохнул запах после дождя, которому ученые даже подобрали название петрикор… И почувствовал себя самым счастливым человеком на свете.
…Как же прекрасны эти горы, которые высятся с другой стороны поля! Они сливаются с бежевыми неприметными куда-то спешащими облаками…
Мокрая трава под ногами Керима была почти такой же, как и в поле. Но она больше коробила, чем доставляла наслаждение. Керим поставил на землю деревянную табуретку и сел, пристально следя за каждым движением.
Никого.
Да и ничего интересного, кроме пейзажа.
Отец со старшим братом поехали в районный центр, ремонтировать трактор. «Как они там?» — подумал Керим.
Вдруг оказалось, что на поле он не один. Пастух пас своих коров и смотрел, как они лакомятся зеленью. «Скоро поеду в город» — вдруг вспомнил Керим. И его настроение взлетело в тропосферу. Ему нравилось бывать в городе. Но поле он все равно любил больше.
— Ош, пошло! — послышалось сзади. И мысли мальчика сбились.
Керим обернулся и увидел коров, идущих прямо на него.
— Ош, ош! — отогнал их пастух.
— Привет, дружок! — успел поздороваться он и снова побежал за коровами. — Ош!
Отогнав их, чабан поставил свою истрепанную табуретку рядом с мальчиком и, сев на нее, начал разговор:
— Эй, как ты? Давно не виделись!
— Да… все нормально. Как сами, Абдула байке?
Тот немного скривился, вздохнул и ответил:
— Волк появился в айыле.
— Волк? — Керим удивленно взглянул.
— Да, волк… понимаешь, около сорока тысяч сомов, ну, словно… ветром сдуло, — закончил он.
— Но, — задумался Керим, — ведь все ваши коровы на месте.
— Баранов я потерял, малыш! БА-РА-НОВ! Понимаешь?
— Понимаю… — ответил Керим и снова посмотрел под ноги.
— Какой-то сопляк вроде тебя разве поймет меня? — отрезал Абдула байке и снова замолчал.
Керим тоже промолчал, стараясь не показать обиду.
— Ладно, ладно… ты, там ну… извини. Я как-то, эм-м… грубовато высказался, — извинился чабан.
— Да нет! Я-то и вправду не все понимаю, — ответил мальчик, хоть и был уверен, что отлично все понял. — Тебе нравится это место? — вдруг спросил он.
— Ну, как сказать… коровам нравится! — ответил чабан и они оба рассмеялись.
Наступила тишина, каждый думал о своем.
— Восемь баранов! Черт подери этих волков! — неожиданно снова заговорил чабан.
Керим хотел было ответить: «Я же ничего не понимаю, зачем вы снова затронули эту тему?» Но промолчал.
— Сожалею, — с трудом проговорил он, и снова уставился под ноги. Ничего интересного: упорно таскающие что-то муравьи, пара пчел (наверное, ищут подходящий цветок) и старенький паук с торчащими ножками.
И тут Керим увидел то, чего не видел никогда раньше.
— Смотри! Смотри! — закричал он чабану. Тот вздрогнул и взглянул сонными глазами, куда указывал мальчик.
— И? — недоуменно спросил он.
— Ну, паук! Видишь, паутину плетет? Разве, ну… разве, не прекрасно?
— Да, удивительное явление, — ответил чабан без энтузиазма. Возможно, он надеялся увидеть волка, съевшего его баранов? А Керим был почти в эйфории от увиденного.
Он не отрывал глаз от тончайшей работы паука. Представьте только: Вселенная, Земля и маленький трудолюбивый паучок!.. Разница между ними огромна, но ведь такая же Вселенная находится сейчас в сердце и голове этого маленького старого паучка…
«Сколько будет длиться его работа, интересно?..» — размышлял мальчик, почесывая голову. Чабан думал: «Чтоб все эти волки сдохли!» И глядел, как его коровы жуют мокрую после дождя траву. А паук заканчивал уже другой конец своей паутины, изо всех сил стараясь создать небывалую красоту.
«У паутины есть своя красота. А у паука — свое представление о красоте», — эта мысль поразила Керима. Паук плел свою паутину прямо в траве у него под ногами. Разве не уникально? Керим впервые увидел, как прекрасен труд паука.
— Немного мрачновато, — проговорил Керим.
— Что мрачновато?
Керим указал пальцем на паутину.
— Паутина?
— Ага…
— Тоже мне! — буркнул чабан. — Знаешь, что такое мрачность?
Керим посмотрел ему в глаза, вздохнул и медленно покачал головой.
— Это когда твоя жизнь никак не складывается. И еще, когда ты делаешь это, — Абдула байке вытащил из внутреннего кармана пачку сигарет, выбрал одну, прикурил и глубоко затянулся.
— Это и есть мрачность?
— Не только…
Керим посмотрел, как чабан дымит, и, выпрямившись, снова взглянул на паутину. Ее окутывал и вправду мрачный дым, создавая эффект тумана.
— А как думаете, может он задохнуться от дыма? — спросил Керим, указывая на паука.
— Хах! — развеселился чабан. — Видишь вон тех сисястых? — указал на коров. — Так вот…
— Вы хотите сказать, что они еще не задохнулись?
— Нет! Я хочу сказать, что паук не корова. И меня не волнует то, что с ним происходит.
Керим попытался улыбнуться, но чабан этого не заметил. Думая над его словами, Керим снова взглянул на паутину.
— Как думаете, сколько он уже ее плетет? — спросил Керим, переводя взгляд с паутины на чабана.
— Час или даже полтора, — ответил тот, затянувшись очередной раз.
— А откуда вы знаете?
— Ну, смотри, он же заканчивает.
— А-а… — протянул Керим и снова задал вопрос: — А что еще, по-вашему, мрачность?
— А с чего это ты вдруг? — спросил чабан, выбрасывая окурок в канаву.
— Хочу знать… я хочу знать.
— Ну вот смотри, — чабан прикурил очередную сигарету, и продолжил, — вот эта твоя паутина и есть мрачность.
— Нет! Ну, а если серьезно?
Абдула байке встал со своей табуретки, стряхнул пыль со штанов и ответил:
— Мрачность — это когда живешь не в любви, когда твоя жизнь окутана страхом. Когда ты никто в этой жизни.
— И все? — спросил Керим.
— Для тебя все, — ответил чабан и спустился вниз по горке в поле.
— Я вырос в любви. И моя жизнь не окутана страхом! И я… я, еще маленький, чтобы быть кем-то! — крикнул ему Керим.
Абдула байке остановился, посмотрел на Керима и, выбросив второй окурок, разочарованно прошипел:
— Поэтому ты и не поймешь меня… так что будь собой.
Паук, к счастью или к сожалению, закончил работу и с довольным видом встал на кончик зеленой мокрой травинки. Пылающее солнце спускалось вниз, словно по лифту. То, что видел Керим, соответствовало и паутине, и закату. Зеленая, мокрая трава, пылающее солнце, белая паутина и легкий ветерок. От этой красоты у Керима мелкие, невидимые мурашки расползались по телу. Облака пытались обнять пылающее солнце. Может быть, укрыть от мрачности? Керим улыбнулся и посмотрел на чабана, снова кричащего: «Ош! Ош!» Его коровы снова приближались. Керим посмотрел на паутину, восхищенно вздохнул, встал со своей деревянной табуретки и откашлялся. Почувствовал холод и наконец застегнулся…
«Я застегнулся», — подумал Керим и посмотрел на коров. Они уже были близко. Он взглянул на солнце, на облако, на мокрую траву, на поле…
Но.
Чего-то не хватало. Будто художник изменил всю концепцию картины. Словно поэт утаил главную из своих мыслей.
— Где паутина? — закричал Керим.
— Паутина? — чабан оглянулся, пытаясь найти ее, и равнодушно бросил, — наверное, коровы затоптали.
— Коровы? — Керим затрясся. — Паутину? Зачем?
— Что с того? — недоуменно спросил чабан.
Керим не ответил. Он снова посмотрел на солнце, на небо, на мокрую траву… на уничтоженную паутину, где уже не было паука.
«Все насмарку! Коровы им-то, им-то не нужно… Их не волнует… — думал Керим. — Волки, бараны, пауки, мы…»
Он сунул руку в карман куртки и, крепко держа табуретку другой, побрел домой.
Может быть, наша жизнь и есть паутина? И каждый плетет ее по-своему?..
Снова и снова прокручивая эту мысль, Керим вернулся домой. Уселся рядом с дедом и молча обнял его.

Прошло три дня. Паук в поле сплел новую паутину. И, самое главное, поймал красивую бабочку…

Нерассказанный рассказ

— За родину! — кричали бойцы. — Вперед!
Потом криков не стало. И гул обратился в тишину. Минное поле забрало несколько десятков жизней.
…Он открыл глаза не сразу. Но придя в себя, почувствовал острую боль в голове и гул в ушах. Вокруг не было ни души. Здесь царила тишина. Словно фашисты забрали с собой не только жизни, но и звуки на этом никому не нужном поле. Он осторожно оглянулся.
Никого. Из живых. Безмолвие…
Пора была весенняя, и снег давно начал таять. Советские солдаты — повсюду их тела. Лишь одна полуживая его душа еще поднималась на ноги. Он встал, но, почувствовав боль, упал навзничь. Голова раскалывалась. Он лежал и долго смотрел на тяжелые облака. Ожидалось ненастье. Вряд ли надменное небо станет щадить смертных. Он лежал и терпел, стараясь не потерять веру в спасение. И вдруг вспомнил, что рядом воевал и его младший брат.
Забылось все: и боль, и гул в ушах. Он резко встал и, хромая и пошатываясь, побежал к трупам. «Не он… Не он… Не он…» Дюжина мертвых солдат, его друзей-однополчан. Но брата среди них нет.
— Брат! — тихонько позвал боец. — Брат, родной, ты где?
«Конечно, ты жив и пошел дальше, — подумал он. — Я найду тебя».
Боец поднялся. Он позабыл о боли, или боль позабыла о нем. Поднялся и побрел в лес, чтобы укрыться от начавшегося дождя. «Береги брата, — вспомнились слова матери, она твердила их, как молитву. — Береги брата».
Раздался гром, мелькнула молния. Солдат вошел в лесную громаду при ее свете. Шатаясь, он брел все дальше. Контуженая голова нестерпимо болела, все время хотелось сесть. И, в конце концов, он сел под деревом у проталинки. И тут снова послышался раскат грома.

…Помнится, еще до войны играл он вместе
с братиком.
Играли утром, ночью, днем, и неведома была
свастика.
Неведома была боль,
Война,
взрывы
и оружие.
Неведома была голь,
Бедность,
голод,
бездушие…

Он вздохнул и посмотрел на небо. Дождь стихал. Решил двигаться дальше. Приклад автомата бился о правую ногу. Тогда только он его и заметил. И вспомнил, что в кармане еще и нож есть. Он все думал о брате: «Такой еще юный, худой, высокий, молчаливый… Он жив, я найду его!»
Пытаясь обогнуть болото, увидел птицу. Она сидела на буреломе. «Неужто бекас?» Птица остро посмотрела на солдата. Он вздрогнул от этого презрительного взгляда. И тут услышал жалкий стон. «Это не бекас!»
— Ах! — послышалось печально.
«Нет, таки бекас! Или нет? Может, где-то в лесу стонет человек?»
— Кто кричит? — крикнул он так громко, как только мог.
— Ай, — послышалось снова.
Пытаясь понять, откуда это слышится, он остановился.
— Кому помочь?
— А-а-ах! — раздалось снова чуть севернее.
Забыв о боли, он поспешил на крик. Разок направо, дальше прямо… И увидел лежащего солдата. И свастику на его правом рукаве.
Он испугался.
— Лежать! — крикнул. Но перед ним и так лежал совсем юный немецкий солдатик.
Осознав, что в него целится враг, солдатик тихо поднял руки, отпустив ногу, которую сжимал. Нога кровоточила, было ясно, что это пулевое ранение. Боец бросил автомат на землю и нагнулся.
— Чем помочь?
Ему вдруг показалось, что у немца лицо его брата. Такой же безобидный, но смелый. Такие же еле пробивающиеся усики…
Немец бросил взгляд на ружье и попытался сдвинуться с места. Но понял, что боец с миром. И эта нестерпимая боль! Только боль, только она была сейчас в центре всего. Война, враг — все стиралось под могуществом этой боли. У немца всплыла успокаивающая мысль, что его, наверное, наконец убьют, и он перестанет ее чувствовать. Эту мучащую, съедающую боль…
«Убей меня… — думал солдатик. — Скорее убей!»
Но советский боец хотел помочь. И у него вмиг стерлись все мысли: враг, немец, война… Он знал, что такое боль. А в заднем кармане был бинт. Немного, правда, но на рану хватит. Он вытащил его. Фашист сразу понял, что ему хотят помочь, и как-то даже скорчился.
— Надо завязать туго рану, — и объяснил все жестом. — Подними штаны! Шта-ны! — повторил раздельно. Тот наконец понял, и тихо поднял штанину.
Боец открыл свою фляжку с водкой и залил рану.
— А-а-ай! — истошно завопил малец.
— Пей! — поднес горлышко фляжки к губам измученного немца.
Тот послушался и поперхнулся.
— Пей, говорю!
Немец выпил и сморщился.
— Высунь ногу, — сказал боец. И аккуратно забинтовал ему рану.
…Дождь прекратился незаметно. Так же незаметно ушла боль в ушах. Но он все думал о брате, и душа продолжала болеть. «…Такое же лицо, усики только пробиваются, будто восемнадцати нет…»
Раненый всю ночь стонал, плакал и кричал. К утру стоны превратились в храп.
У советского солдата отяжелели веки. Он не хотел засыпать, боялся — все же рядом фашист. Да и зверей, бог знает, сколько здесь… Нурбек посмотрел на немца и убедился, что тот спит. Немного отошел в сторону и, спрятав ружье за кустом, уснул тоже.
Утром Нурбек проснулся живым и удивился этому. Посмотрел на немца. Тот лежал так же, но глаза были ясными.
— Проснулся?
Тот промолчал.
— Ну, что мы будем теперь делать?
Немец вытащил папиросу и еле зажег мокрую спичку. Сделав одну глубокую затяжку, предложил папиросу Нурбеку. Тот отказался, хотя курил. Немец взглядом спросил: «Почему?»
Нурбек тихо ответил: «Ни к чему мне курить немецкую папиросу…»
Прошло минуты три, и немец заговорил:
— Wie hei;en Sie?
— Что? — немецкого Нурбек не знал.
— Wie hei;en Sie?
— Э-э…
— Ich hei;e Torsten! — сказал он.
— Торстэн?
— Ja!
— Это твое имя? — спросил боец.
— Май-йо имья, Ja! Torsten! — подтвердил он. — Ihre имья ка-ак?
— Мое имя? Нурбек.
— Du siehst nicht aus wie eine russische…
— Извини, что?
— Ти nicht wie русски…
— Я не русский, — отрезал боец. — Я советский.
— Soviet Union? Nein! Туой Staatsangeh;rigkeit!
— Что? — прищурил глаза боец.
— National! Туой! — закричал фашист.
— Я не тупой!
— Nein! ТУ-ОЙ! ТУВ-ОЙ! Кэзак?
— А! Нет, я кыргыз.
— Was?
— Кёр-гиз, — Нурбек постарался произнести это слово как можно иноязычнее. Ему казалось, что так немец лучше его поймет.
— Нубэк! — сказал фашист, затягиваясь папиросой.
— Что?
— Bitte, Hilf mir!
Нурбек недоуменно пожал плечами.
— Место исть тут, — немец показал пальцем на запад.
— Место есть? Что за место?
— Лагхер. ;rzte, там! Doctors… — добавил он тихо и неуверенно.
— Доктора там? — переспросил боец.
— Ja! Лагхер!
— Да, конечно, к доктору надо! — сообразил наконец.
Немец обхватил его за шею, Нурбек поднялся, и они двинулись. Два человека посреди лесной громады.
— Туда! — указал пальцем фашист налево.
— Лады.
Нурбек шел медленно, хромая. Он мысленно подгонял себя: «Быстрее, ну!». Но это не помогало. Наконец немец крикнул:
— Тут! — и указывая налево.
— Хорошо, хорошо…
Нурбек устал, ноги почти не слушались. Но спасти раненого хотелось. Ведь Нурбек тоже знает, каково это пулю внутри тела держать… Он шел все медленнее и хотел было сесть, но немец сказал, что осталось немного. И Нурбек все шел и шел, неся на себе раненого врага…
За деревьями показался немецкий лагерь. Двое солдат курили, трое рядом разговаривали.
— Stopp! Du kannst nicht gehen.
Боец остановился, аккуратно опустил фашиста на землю.
— Конечно. Я вынужден оставить тебя здесь.
— Ja, — ответил немец.
— Прощай, друг, — сказал Нурбек.
— Auf Wiedersehen. Danke sch;n! Споасиба. Ти харощий. Спасибоа! — начал благодарить его фашист.
— Не стоит, это мой долг. Вопреки войне, это мой человеческий долг…
— Danke… Спосибоа, — сказал фашист и протянул руку.
— Ну, удачи тебе! — пожал ее Нурбек, повернулся и заковылял обратно.
Он знал, что сделал благое дело. Помог человеку — этому он был научен с детства. Помог врагу, и за это не будет награжден людьми. Но человеческая доброта ведь жить должна…
— NEIN!!! NEIN!!! — раздался сзади отчаянный крик Торстэна.
…Вспугнутые выстрелом, взлетели в небо грачи.

А война продолжилась. Никто не остановил ее из-за такого незначительного события, как смерть витязя и настоящего человека. Мелкой детали в огромной жестокой войне.
…Отравили сознание и сущность человечества, или оно само отравилось ядом ненависти и жестокости?

…Упав на землю, он еще ощутил, что она — твердая. И темнота превратилась в лицо брата. Вспыхнуло последнее желание — не встретить его на том свете. «Хотя бы ты вернись! Пожалуйста, живи! Не огорчай мать…» А затем пустота…

Педали Амана

Папе Турдубеку Чокиеву

Дул ветер. Легкий, несильный. Его всегда останавливают горы, которые окружают наше село. Да что там село, всю нашу страну! Я вырос в Кыргызстане в области Нарын. Здесь отовсюду можно увидеть, как вздымаются к небу вечные и таинственные горы Ала-Тоо. Что они в себе хранят? О чем молчат? Они застыли здесь навеки, стоят и зимой и летом. Их покрывает белый густой снег. Каждая вершина похожа на наш национальный головной убор «калпак». Будто бы их надели на эти красивые и могущественные горы Ала-Тоо. В Нарыне редко можно сказать: «сегодня теплая погода». Но местные давно к этому привыкли.
Был у меня друг. Лучший. Мы оба любили читать. Брали книги из нашей районной библиотеки, обменивались, советовали друг другу. Веселые были времена!
Русским языком я тогда плохо владел, имел маленький словарный запас и неправильно ставил ударения. Все пришло благодаря книгам! Если бы не они, вряд ли вы сейчас читали бы этот рассказ.
Никогда не забуду тот день, когда Аман сказал, что на тыльной стороне нашей районной библиотеки разбита форточка и через нее можно протиснуться в «золотую комнату». Так назвали ее, наверное, из-за новых книг в твердых переплетах. Чтобы туда попасть, нужно было иметь при себе хоть какие-то деньги. А денег в то время у нас, естественно, не было. Родители мои были чабанами. Пасли баранов, коров, лошадей. Читать они не любили, а русский язык для них был и вовсе чужим. Бывало, я им читал по ночам эпос «Манас» под тусклым светом керосиновой лампы. Слушали… Но сами не хотели читать. Возможно, из-за плохого зрения…
Аман горел энтузиазмом. Он хотел проникнуть в «золотую комнату» и набрать книг. Мне тоже хотелось хотя бы пощупать эти новенькие книги в твердых переплетах. Но по натуре я не был смелым, боялся, что нас поймают и будут судить. Аман же был настроен решительно.
И вот, когда ночная тьма накрыла село, я вышел на улицу в пальто, спортивных штанах и галошах. Земля была мокрой, но это ничего не меняло. Поднял свой старый потрепанный велосипед, вывел за забор и начал крутить педали. Лицо почувствовало свежесть.
***
Велосипед — отличная вещь! И для здоровья, и для удовольствия. Соревнуясь ветром, я доехал до места встречи. Вот худенький мальчик в синем пальто. Аман.
— Салам, — поздоровался я, протягивая правую руку. Он ответил тем же.
— Ну что? Захватил с собой сумку? — спросил он.
— Сумку? Нет. Я лучше сюда положу, — ответил я, вытаскивая из внутреннего кармана черный, потрепанный пакет.
— Ладно, поехали тогда.
— Поехали, — и я снова начал крутить педали.
Солнце уже давно отправилось освещать другую сторону нашей планеты. Вместо него дежурила луна. Она так ярко светила, словно хотела силой тысячи фонарей слегка подсобить нам в эту трудную ночь.
— Надо поскорее вернуться домой, — крикнул Аман, пытаясь одновременно брать дыхание. — Утром на уроки, потом на баян.
Я молча крутил педали, мчась вперед. Луна выглядела большой и таинственной. Казалось, она смотрит только на нас.
— Кстати, Ырыс! — крикнул он, обращаясь ко мне.
— Что?
— Я прочитал твой рассказ…
— Который про войну?
— Именно!
— Ну как?
— Не Ремарк ты, братец! И не Васильев… как там его… Борис! Смешная беллетристика для детей. Предыдущий твой рассказ был более, как сказать… сильным.
— Правда? — спросил я.
— Ты спрашиваешь, почему последний рассказ — галиматья, или почему предыдущий был сильнее?
— О предыдущем!
— Мне понравилась идея, но чувства… ты так и не смог передать.
— А разве в «Дружбе во время войны» ты ничего не почувствовал? — спросил я, желая услышать хоть что-то хорошее.
— Тема серьезная и душевная… но ты так написал, что из серьезной вещи рассказ превратился в сплошную ерунду. Ты не можешь найти свой стиль, в том-то и дело.
— Ясно, — ответил я. — А как там твой баян? Музыка?
Он резко остановил велосипед и, обернувшись, широко улыбнулся.
— Я как раз за учебниками…
— По музыке?
— Ну да, конечно, — ответил он улыбаясь.
— Ясно… а как же художественная литература?
— Прихвачу, — и он резко крутанул педали.
Я снова посмотрел на небо, затем на луну. Она все еще смотрела на нас.
— Слушай, Аман! — крикнул я.
— Что?
— А ты откуда знаешь, что форточка разбита?
— Я позавчера с родителями был на рынке. Проходили рядом с библиотекой, мне захотелось мм… пи-пи, ну ты знаешь. Вот… когда я отвернулся в угол, увидел форточку. Она была разбита. Администрация, скорее всего, подумала, что форточка слишком маленькая и никто не пролезет, но мы-то сможем, — усмехнулся Аман.
— А вдруг они успели поменять стекло на новое?
— Хм… маловероятно.
— Почему ты так считаешь?
— Потому что я так считаю! Все, не задавай больше тупых вопросов, — оборвал Аман.
— Что? Сомневаешься?
— Ты что? Наоборот, я уверен в том, что она все еще разбита!
— А… если мы не пролезем?
— Вернемся…
— Ты что? Получается, мы зря проехали столько верст? — спросил я удивленно.
— Да все уже! Мы почти доехали.
Наши старые глиняные дома остались позади. Впереди засверкали яркие двухэтажные. В деревне у нас всегда ближе к одиннадцати отключают свет. Обидно, когда ты как раз читаешь, и приходится с фонарем искать керосиновую лампу. А в райцентре люди и понятия не имеют о таких проблемах.
— А если нас поймают внутри? Что тогда будет? — вдруг перепугался я.
— Дурак, библиотеку по ночам никто не сторожит. Стал бы я ехать, зная, что ночью ее кто-то охраняет.
Мы уже были в районном центре. Конечно, не столица, но нам он тогда казался мегаполисом. Клуб, базар, кинотеатр, библиотека! Здорово! Но есть и один минус — машины. Их тут многовато, вряд ли здесь спокойно поспишь. Все же как хороша наша деревенская тишина…
— А вот и библиотека! — Аман ткнул пальцем на грязное старое здание.
«Наконец-то, — подумал я, — добрались…»
— Слушай, Ырыс, — послышался впереди голос Амана. — Фонарь взял?
— Ой…
— Ладно, не переживай. У меня есть.
— Хорошо, — ответил я и набрал скорость.
— Куда ты так? — послышалось за спиной.
Я мчался вперед к библиотеке. Но там мне пришлось подождать Амана, ведь только он знал, с какой стороны форточка.
— Туда! — показал Аман налево. И я поплелся за ним.
Форточка показалась совсем маленькой. Настолько маленькой, что я засомневался в том, протиснемся ли мы.
— Кто первый? — спросил я.
— Ну, ты и так первым не полезешь, трус, — подколол Аман.
Но меня сейчас волновало другое. «А вдруг нас поймают? Что тогда будет? Я опозорю семью, родных, близких… меня поставят на учет. Останется клеймо…»
— Да помоги ты уже! — прозвучал голос Амана сверху.
— Ой, извини. В мыслях пропал.
Аман сколько ни старался, не мог дотянуться до форточки.
— Слезь! Ты сначала встанешь на меня, потом уже залезешь.
— А ты сам справишься? — всполошился Аман.
— Я дотянусь.
Я был намного выше Амана.
Он спустился и начал забираться на меня. Пару раз упал, но дотянулся.
— Отлично! — сказал Аман сверху.
— Удачи! — ответил я. — Дай знать, когда будешь внутри.
Я простоял около трех минут. Машин на наше счастье не было, а за библиотекой ярко сверкал уличный фонарь. Словно вел разговор со скамейкой, стоявшей рядом.
— Ырыс! Ырыс! Я внутри!
Я поднял с земли свой велосипед, прислонил к стене и аккуратно на него забрался. Левой рукой потянулся к форточке, ухватился. Засунул правую ногу в окно и начал аккуратно вталкивать себя. Лишь бы не порезаться! Ведь там остатки битого стекла.
— Не поранься, — забеспокоился Аман.
Но я уже влез в комнату.
Темно и ничего не видно. Но запах бумаги, книг уже чувствовался, будто я оказался в другом, теплом и родном измерении.
— Аман! Ты где? — прошептал я, вертя головой туда-сюда.
Фонарик мелькнул метрах в двух от меня. Луч повертелся и нашел мой силуэт. Аман выключил его и махнул рукой, мол, иди за мной. Я осторожно побрел. Хотя Аман и говорил, что библиотеку никто не сторожил по ночам, нам обоим было страшно.
Аман вдруг остановился и, взяв какую-то книгу с полки, начал ее листать.
— Что ты там нашел? — прошептал я подойдя.
Он снова включил фонарь и, закрыв книгу, показал обложку. «Музыкальная грамота»
— Понятно, — отозвался я и взял с полки первую попавшуюся. Подойдя к форточке, я вытянул книгу, чтобы при лунном свете увидеть название. Чынгыз Айтматов «Белый пароход».
— Аман! Ты представляешь!
— Что?
— Я нашел книгу, которую давно хотел прочитать.
— Покажи, — прошептал Аман.
— «Белый пароход», — чуть дыша, сказал я.
— А-а, — бросил он.
— Ты читал? — спросил я удивленно.
— Да. Замечательная повесть.
— Значит, у тебя дома есть эта книга?
— Нет, я читал у брата, правда, давно.
— А-а, думал оставить, если у тебя есть такая дома. Ладно, возьму…
«Или уехать с пустыми руками? — голову не покидала мысль. — Все-таки мы воруем…»
Аман все листал какие-то только ему понятные книги по музыке.
Я взял его фонарь и пошел путешествовать между рядами полок. От классики до современных писателей, от художественной литературы до кулинарии. Неизвестные произведения Чехова, Достоевского, Булгакова стояли передо мной. Я их пощупал, прижал к груди, некоторые даже поцеловал.
— Аман!
Он появился за три полки от меня с одной книгой в руках. К удивлению, у меня было столько же.
— Ты тоже только одну книгу взял? — спросили мы друг друга.
— Совесть не позволила, — ответил я смущенно.
— Мне тоже, — в голосе Амана прозвучала грустная нотка.
***
Я снова ждал Амана в темноте, посматривая на фонарь и скамейку. Аман медлил. Боялся, что порежется. Но вот до моих боязливых ушей донесся громкий стон. Я вздрогнул и взглянул вверх. Аман пробормотал что-то вроде «уйди». И приземлился.
— Бежим! — крикнул он.
Ничего не понимая, я кинулся к велосипеду и начал крутить педали. По лицу Амана можно было понять, что дело серьезно. Я гнал на максимальной скорости, по лицу ручьями лился прохладный пот. Аман вдруг свернул наверх в противоположную от дороги сторону и помчался еще быстрее.
— Аман! — задыхаясь, крикнул я. — Куда мы?
— В лес! — услышал я и испугался.
— Нет! Там ведь шакалы!
— Ну и что? Хочешь, чтобы нас поймала милиция?
— Какая милиция, Аман? — всполошился я.
— Ты что, не понял? Когда я выходил, в библиотеку вошли милиционеры! Правда!
— Ясно, — ответил я коротко. Было не до бесед.
Мы были почти на кромке нашего перелеска. Мне было очень страшно. Либо нас съедят шакалы, либо поймают милиционеры. Я больше боялся поставить клеймо на нашей белой, как хлопок, семье. И выбрал первую участь.
— А можем ли мы обойти лес? Не знаю, ну как-то обойти! Можем? — не успокаивался я.
— Самый короткий путь. Думаю, за нами уже выслали пару милиционеров. А в лес они не полезут, — отрезал Аман.
— Х-м-м… — задумался я и остановил велосипед. Ночь… лес… шакалы…
Перелесок выглядел таинственно. Я и не знал, что ночью все страшное становится необычно красивым. Я посмотрел на землю. Она была мокрой. И на луну. Она все еще строго следила за нами.
— С богом, — сказал Аман.
— С богом! — ответил я.
И мы переступили черту между городским шумом и тихим, как вода, лесом. По моему телу пробежала дрожь. Аман вел себя более уверенно. Или мне так казалось? Я медленно крутил педали. Мне казалось, стоит сделать не то движение, выскочит какое-то чудовище. Местные говорят, что в этом лесу много шакалов. Обычно, когда мы с друзьями по ночам разжигаем костер и бросаем в него принесенную из дома картошку, ребята рассказывают о них страшные истории. Некоторые даже видели этих жутких шакалов…
Где-то над нами громко ухнула сова. Мы вздрогнули, но продолжили путь. Лесная глушь все больше и больше пугала нас, и мы, как иностранцы по чужой стране, передвигались тихо и осторожно. Лесная громада ночью создавала эффект хоррор-фильма.
Мы не издали ни одного звука, войдя в лес. Зуб даю, ни одного звука!
Но…
Его издал, кто-то другой. Это был детский плач в темном страшном лесу…
— Что это было? — дернулись мы, как ошпаренные.
Плач продолжался. У меня чуть сердце не выскочило из груди. Этот плач мне напомнил кое-что…
— Ребенок?
— В лесу?
— Я, кажется, знаю, что это…
— Я тоже догадываюсь, — прошептал Аман.
Плач ребенка незаметно превратился в хохот, затем в истошный вой…
— Ау-у! — послышалось сзади.
Мои руки затряслись, ноги отказали… Все тело замерло.
— Ау-у!
— Бежим! — крикнул Аман.
И мы помчались с такой скоростью, что лес зашуршал. Бугры, колючие кусты, буреломы… Мы не замечали ничего. Мы крутили и крутили педали. По лицам хлестали ветви, мы рефлективно уклонялись от них. Ноги и руки работали автоматически. Пот лил градом. Мы ни о чем не думали, лишь гнали свои велосипеды.
— Цях-цях-цях-цях, — совсем близко услышали мы душераздирающий звук.
Я едва увернулся от ветки, но под шинами оказалась коряга. Я резко повернул налево… И сейчас, хоть убей, не помню, что произошло. Я потерял управление и упал на землю. Аман резко остановил велосипед.
— Вставай! Вставай, друг! — он протянул руку.
Снова ухнула сова.
— Быстрее! Держись! — закричал Аман.
— Ихи-хи-хи-хи, — кто-то рассмеялся совсем рядом.
Не помня себя от ужаса, я ухватился за руку Амана и рванул к велосипеду.
— Быстрее! Поехали! — крикнул Аман дрожащим голосом.
Почувствовав под ногами какое-то шуршание, я отпрыгнул и вскочил-таки в седло.
— Крути быстрее! — кричал Аман.
Хохот, истеричный смех и страшное цоканье слились в единый вой. Сердце так колотилось и дрожало, что я чувствовал его реальный размер. Мы мчались с нечеловеческой скоростью. Ноги онемели, в ушах стреляло, голова гудела, а пот лился градом. Уханье совы стало громче. В какой-то момент я совсем перестал чувствовать свои ноги и замедлил ход. Кошачьими глазами взглянул силуэт, который крутил педали впереди, и заметил, что он тоже устал.
Но вой слышался уже издалека. В лицо бил легкий ветерок. Сердце все так же колотилось.
Я посмотрел на небо и вздохнул. Быстро крутить педали я все равно уже не мог и снова посмотрел на луну. Она, как всегда, сияла ярко, но я не мог понять ее чувств…
Голова болела, уши заложило, в горле пересохло, мучила жажда.
Вдруг…
— Ура! — крикнул Аман.
Я прищурил глаза и увидел выход из леса. Сам Бог помог нам… или подсобила луна? Такую яркую я еще ее не видел.
Мы не слышали воя, значит, от шакалов оторвались. От радости у меня открылось второе дыхание, я быстро крутил педали. Аман остался позади, но судя по звукам он тоже прибавил скорости.
Впереди было поле. Прекрасное, родное поле. Справа уже виднелись наши глиняные дома. Мы направились к моему. Крепко прижимая книги, зачерпнули ковшиком воды из большой фляги, жадно выпили, тихо прошли в мою комнату и при свете фонаря изучали нашу добычу до утра. Спать нам не хотелось. Книги были важнее. Казалось, мы повзрослели за эту тяжелую ночь.
Под утро Аман ушел домой, а мое ночное отсутствие никто и не заметил. «Белый пароход» я прочитал за два дня и вернул в библиотеку…
…В комнате звучит пьеса «Педали» Амана Шеримкулова. Я дописываю этот рассказ, а луна из окна мне лукаво улыбается. Я улыбаюсь ей в ответ… Мой друг стал гениальным музыкантом. Его шедевры никогда не умрут, но, жаль, что сам он так рано покинул нас…