Как установили индийские исследователи, Ганди впервые познакомился с сочинениями Толстого двадцатичетырехлетним юношей в 1893 г., в первый год своего пребывания в Южной Африке. Следы этого знакомства обнаруживаются уже в его первой речи в Претории, когда он в духе Толстого призывал индийских рабочих забыть личные обиды и объединиться для совместной ненасильственной борьбы за свои права.

Александр И. Шифман
ЛЕВ ТОЛСТОЙ И ВОСТОК

ТОЛСТОЙ И ИНДИЯ

11

До конца жизни Ганди считал себя учеником и последователем Льва Толстого.

Еще в ранних беседах со своим биографом Джозефом Я. Доком он подчеркивал, что Толстой серьезно повлиял на формирование его мировоззрения. Об этом же он писал в 1925 г. и в книге «Моя жизнь». «Три современника оказали сильное влияние на мою жизнь: Райчандбхай102 — непосредственным общением со мной, Толстой — своей книгой «Царство божие внутри вас» и Раскин103 — книгой «Последнему, что и первому»», И далее: «Я усиленно изучал также произведения Толстого. «Краткое евангелие», «Так что же нам делать?» и другие его книги произвели на меня сильное впечатление. Я все глубже понимал безграничные возможности всеобъемлющей любви»104.

Как установили индийские исследователи, Ганди впервые познакомился с сочинениями Толстого двадцатичетырехлетним юношей в 1893 г., в первый год своего пребывания в Южной Африке. Следы этого знакомства обнаруживаются уже в его первой речи в Претории, когда он в духе Толстого призывал индийских рабочих забыть личные обиды и объединиться для совместной ненасильственной борьбы за свои права. В то время Ганди еще не полностью разделял идею непротивления злу насилием. Неутомимо ища свой собственный путь, он подвергал сомнению многие учения Запада и Востока. Книги Толстого открыли перед ним иовую область духовной жизни. Впоследствии, в 1928 г., в речи перед молодежью Ганди вспоминал:

«Когда я переживал жестокий кризис скептицизма и сомнения, мне попала в руки книга Толстого «Царство божие внутри вас», и она на меня произвела глубокое впечатление… Больше всего мне импонировал тот факт, что Толстой на деле, в своей жизни, осуществлял то, что он проповедовал в своих книгах, не останавливался ни перед чем в своем стремлении к правде»105.

В последующие годы, до начала переписки с Толстым, Ганди прочитал почти все его произведения, вышедшие к тому времени на английском языке. Об этом свидетельствует его книга «Самоуправление Индии», в которой он среди высоко ценимых им произведений мировой литературы называл и ряд произведений Толстого — «Так что же нам делать?», «Царство божие внутри вас», «Что такое искусство» и др.

До последнего времени оставался неясным вопрос об участии Ганди в переводах сочинений Толстого. Сейчас установлено, что перу Ганди принадлежат переводы и переделки четырех рассказов Толстого, опубликованных им в 1905 г. в «Индиан опинион». Это — народные рассказы: «Бог правду видит, да не скоро скажет» (опубликован под названием «Бог любит правду»), «Сказка об Иване-дураке и его двух братьях» (индийское название «Сказка о глупом Иване и его братьях»), «Чем люди живы» (индийское название «Нить жизни») и «Много ли человеку земли нужно?» (индийское название «Алчность»), Перу Ганди принадлежит и предисловие к переведенному им рассказу «Бог правду видит, да не скоро скажет». Оно гласит:

«В Европе издается множество рождественских рассказов, книжечек и брошюр, повествующих о достопримечательных фактах и событиях. Пользующийся широкой известностью м-р Стэд106 издал в Англии книгу, в которой описывает жизнь графа Толстого107.

Мы уже познакомили наших читателей с графом Толстым. Человек большого состояния, он ведет суровую жизнь аскета. В мире мало таких образованных людей, как он. В своих произведениях он показывает, как радикально может быть перестроена жизнь человека. Ту же цель он преследует и в своих коротких рассказах.

Ниже следует перевод рассказа Толстого, который считается одним из самых лучших. Мы просим читателей сообщить нам свое мнение о нем. Если читатели найдут его интересным и полезным для себя, мы и впредь будем печатать рассказы Толстого. Говорят, что происшествия, описанные в этом рассказе, случились в действительности»108.

Высказывания Ганди о Толстом в большинстве неиз-вестпы русскому читателю. Приведем поэтому выдержки из одной его статьи, которая по сути является первым биографическим очерком о Толстом, предназначенным для читателей Азии. Статья эта была опубликована за четыре года до начала переписки с Толстым — 2 сентября 1905 г. — в «Индиан опинион» под заглавием «Граф Толстой».

«В западном мире, — пишет Ганди, — нет такого талантливого и ученого человека, такого аскета, как граф Толстой. Хотя ему уже около восьмидесяти лет, он совершенно здоров, деятелен и сохранил всю силу своего интеллекта».

«Толстой родился в знатной семье в России. Его родители обладали огромным богатством, которое он унаследовал. Сам он — русский дворянин, в молодости служил своей стране, доблестно сражался на полях Крымской войпы. В то время он, подобно другим дворянам своей эпохи, предавался радостям жизни, любил женщин, пил вино и много курил. Однако, когда он увидел кровопролитие и ужасы войны, душа его исполнилась жалости и сострадания. Его взгляды изменились».

«Примерно в это же время он открыл в себе большой писательский талант. Он написал очень сильную книгу о пагубных последствиях войпы. Так его слава распространилась по всей Европе».

«Для того чтобы повысить нравственность людей, он написал несколько романов, с которыми могут сравниться лишь немногие произведения европейских писателей. Взгляды, которые он высказывал во всех этих книгах, были настолько прогрессивны, что русское духовенство, в гневе и раздражении, отлучило его от церкви. Не обращая на это внимания, он не ослаблял своих усилий. Он энергично продолжал распространять свои идеи».

«Новые идеи оказали на него большое влияние. Он отказался от богатства и стал жить жизнью бедных людей. Уже много лет он трудится как крестьянин и зарабатывает себе пропитание собственным трудом. Он отказался от всех своих прошлых привычек; ест очень простую пищу и стремится не наносить обиды ни одному живому существу — мыслью, словом или делом. Он проводит все свое время в труде и молитве».

«Толстой еще и сейчас пишет с большой силой. Сам русский, он тем не менее написал много горького о правителях своей страны в связи с русско-японской войной. Он написал царю очень едкое и сильное письмо по поводу войны. Эгоистичные чиновники смотрят на него со злобой и раздражением. Но они, и даже царь, боятся его тронуть. Такова сила его мысли и доброй жизни. Миллионы русских крестьян всегда готовы прислушаться к его призывам и начертаниям»109.

В этой ранней статье при желании можно обнаружить ряд биографических неточностей и временных смещений. Ганди, хотя и говорит о художественном гении Толстого, не называет ни одного его художественного произведения. Не говорит он и о своем личном отношении к Толстому. Но это явствует из всего ее содержания. Позднее, в 1921 г., на вопрос одного из корреспондентов: «Каковы ваши отношения с графом Толстым», Ганди ответил: «Отношения преданного почитателя, который обязан ему во многом в жизни».

В последующие годы Ганди переписывался с английскими единомышленниками Толстого, в частности с Изабеллой Майо.

В 1913 г., когда разгорелся спор между вдовой Толстого и его младшей дочерью из-за рукописного наследства, Ганди обратился с письмом к С. А. Толстой и высказал свои взгляд на этот сложный вопрос110.

В двадцатых годах возобновилась переписка Ганди с последователями идей Толстого в России, в частности с В. Г. Чертковым. В связи с шестидесятилетием Ганди Чертков направил ему приветственное письмо, в котором описал жизнь в Советской России и развернувшуюся здесь деятельность по изданию произведений Толстого. В ответ-пом письме мы читаем:

«Субармати, 24 апреля 1925 г.

Дорогой друг, я благодарю за Ваше приветствие от 28 февраля 1924 г. Я тогда не мог написать Вам. Надеюсь, что Вы будете по-прежнему держать меня в курсе Вашей деятельности в России и происходящих там событий.

Ваш М. К. Ганди»111.

Через несколько лет переписка между Чертковым и Ганди коснулась вопроса об отношении к войне. Как известно, Ганди участвовал в англо-бурской войне на стороне англичан как руководитель санитарного отряда. В этом же качестве он участвовал и в первой мировой войне. Позднее, выполняя обещание, данное лорду Чермсфорду на военной конференции в Дели, он активно содействовал вербовке индийских солдат в английскую армию.

«Я делал все это, — писал он впоследствии, — веря в то, что подобные действия должны принести моей стране равное положение в империи»112.

В 1928 г. после появления в журнале «Янг Индиа» («Молодая Индия») статьи Ганди «Мое отношение к войне», в которой он из тактических соображений признавал возможным (при известных условиях) участие индийского народа в войпе на стороне Англии, В. Г. Чертков в ряде писем упрекал его в непоследовательности, в отступничестве от толстовских принципов пацифизма и ненасилия во имя соображений временной целесообразности.

В ответных письмах Ганди, объясняя свою позицию, заверял русских друзей Толстого в том, что он в принципе был и остается убежденным противником войны. «Я надеюсь, — писал он 7 декабря 1928 г., — в ближайшее время ответить на возражения, так мягко сделанные Вами. Но если даже мой ответ не убедит Вас, пожалуйста, поверьте, что соображению временной целесообразности нет места в моей доктрине. Все, что я делал до сих пор против войны, я делал, веря, что это мой долг в данный момент».

В письме от 14 июля 1929 г. Ганди снова писал: «Вы можете быть уверены, что я не намерен Припять участия в вооруженном конфликте, где бы он ни возник, включая и мою собственную страну». Это же он подтверждает и в письме от 21 июля 1929 г.: «Я без малейшего затруднения готов подтвердить свое глубокое убеждение, что любая война, под каким бы предлогом она ни велась, преступна». Как явствует из этой переписки, Ганди не раз приходилось в его сложной политической борьбе маневрировать, идти на временные компромиссы с английским правительством и даже поддерживать его, когда, как казалось ему, это было в интересах Индии. Не раз он с горечью убеждался в бесплодности подобных компромиссов. Но основные гуманистические начала его убеждений, близких к убеждениям Толстого, оставались неизменными.

Ганди пережил Толстого почти на сорок лет. Это были годы суровой борьбы индийского народа против английского империализма. В эти годы Ганди вырос в подлинного вождя народных масс. Значительную часть этих лет он провел в тюрьмах, куда его бросали британские колониальные власти. Не раз, в результате многодневных голодовок, его жизнь висела на волоске. Но свое ощущение идейного родства с Толстым, свое глубочайшее уважение к нему Ганди сохранял в течение всей своей жизни. Свидетельство этому — его речь перед молодежью, произнесенная в 1928 г. в связи со столетием со дня рождения Толстого. Эта еще не переведенная на русский язык речь дает ответ на вопрос, как оценивал Ганди Толстого через два десятилетия после кончины русского писателя.

Вот некоторые выдержки из этой речи, цитируемой нами по уже упоминавшейся брошюре «Leo Tolstoy, 50th Death anniversary»: «Толстой был самым правдивым человеком нашей эпохи. Его жизнь была непрерывным исканием истины, постоянным стремлением к правде и желанием действенно претворять ее в жизнь. Он никогда не пытался скрыть правду или смягчить ее. Он возвещал ее миру во всей полноте без увиливаний и компромиссов, без всякого страха перед земной властью».

«Критики Толстого иногда говорили, что его доктрина была большой неудачей, что он так и не нашел своего идеала, своей фантастической «зеленой палочки», в поисках которой прошла его жизнь. Я не согласен с этим. Правда, иногда он сам говорил так. Но это свидетельствует лишь о его величии. Возможно, что ему не удалось полностью осуществить в жизни свой идеал, но ведь это свойственно каждому человеку. Никто не может достигнуть совершенства, пока он находится в своей телесной оболочке. Идеальное состояние невозможно до тех пор, пока человек не преодолел полностью своего Я, а от своего эгоистического Я невозможно полностью освободиться, пока человек связан оковами плоти. Это было любимой мыслью Толстого, что в тот момент, когда человек уверует, что оп достиг идеала, его дальнейшее духовное развитие останавливается. Идеал всегда таков, что, чем больше мы к нему приближаемся, тем дальше от нас он отступает. Поэтому, когда говорят, что Толстому, по его собственному признанию, не удалось достигнуть высшего идеала, это ни на йоту не умаляет его величия. Это только говорит о его скромности».

«Часто старались придавать чрезмерное значение отдельным проявлениям непоследовательности в жизни Толстого. Но они были больше кажущимися, нежели действительными. Развитие есть закон жизни, и человек, который во что бы то ни стало старается отстаивать свои старые отжившие догмы, ставит себя в ложное положение. Эмерсон сказал: «Глупая последовательность — привилегия мелких умов». Так называемая непоследовательность Толстого была симптомом его движения вперед. Он иногда казался непоследовательным, потому что постоянно перерастал свои собственные доктрины. Его неудачи становились достоянием широкой гласности, победы же оставались скрытыми».

«Критики Толстого пытались нажить капитал на его ошибках, но ни один из них не смог быть более требовательным, чем он был по отношению к самому себе. Всегда проверяя истинность своих принципов, он еще перед тем, как критики успевали заметить его недостатки, сам раскрывал их миру, порою тысячекратно преувеличивая их. Он приветствовал критику в свой адрес даже тогда, когда она была сгущена. Подобно всем подлинно великим людям, он страшился похвал и был велик даже в своих неудачах. Его неудачи говорят не о тщетности его идеалов, а являются для нас критериями его величайших достижений».

«Важным моментом в мировоззрении Толстого была его доктрина «хлебного труда». Каждый человек, утверждал он, обязан трудом добывать свой хлеб. Большая часть страданий и бедности, зла и насилия происходит от того, что люди не выполняют этого своего долга. Все проекты смягчения бедности при помощи филантропии он считал тщетными, если богатые сами увиливают от труда и продолжают жить в роскоши. Он говорил, что, если бы только они слезли с плеч бедняков, так называемая филантропия сделалась бы ненужной».

«Для него верить означало действовать. И вот на склоне лет этот человек, который провел свою жизнь в довольстве, взялся за тяжелый труд. Он занимался сапожным и земледельческим трудом, тяжело работал по восемь часов в день. Физический труд, однако, не притупил его мощного интеллекта, — он сделал его еще более сильным, острым и блестящим. Именно в этот период его жизни было написано его самое сильное произведение — «Что такое искусство»».

В заключение Ганди призвал индийскую молодежь следовать в своей жизни примеру Толстого, бескорыстно служить своему народу и всему человечеству, стремиться к нравственной чистоте в своих действиях и помыслах. Это, по его мысли, — действенный путь к достижению свободы.

12

Большой интерес, проявленный Толстым к руководимому Ганди движению гражданского неповиновения в Южной Африке, их дружеская переписка и последующие высказывания Ганди, почтительно именовавшего Толстого своим «гуру» — духовным наставником, породили обширную литературу, в которой сопоставляются миросозерцания обоих мыслителей113. Это вполне закономерно — в их доктринах действительно мпого общего. Однако некоторые зарубежные, особенно индийские, авторы чрезмерно сближают воззрения Толстого и Ганди, порою полностью отождествляя их. В действительности же, наряду с тем, что роднит оболх мыслителей, имеется и многое, в чем их взгляды не совпадают, а иногда и существенно расходятся.

Нет надобности подробно говорить о том, что сближает мировоззрения обоих мыслителей. И тот и другой — каждый в свое время и по-своему — олицетворял собою, несмотря на исторически обусловленную ограниченность и противоречивость своих доктрин, освободительные стремления своих народов. Оба они были великими гуманистами, чей голос был слышен не только в своей стране, но и во всем мире. Оба они — хотя в разных областях и в разной мере — оставили большой след в истории своих стран и мировой культуры.

Мировоззрения Толстого и Ганди прежде всего роднят сходные черты исторических условий, в которых они жили и действовали. И в России и в Индии — при многих специфических различиях — шел процесс коренной ломки феодальных отношений и бурного развития капитализма.

И там и тут капитализм нес народным массам разорение, нищету, голодную смерть. В России этот процесс начался на полвека раньше в в силу многих причин протекал более интенсивно, что придавало протесту народных масс более острые и действенные формы, приведшие в конце концов к революционному взрыву 1905 года, а затем и к революции 1917 года. В Индии, вследствие замедленного промышленного развития, длительного иноземного господства и относительной слабости национальной буржуазии, внутренние социальные противоречия пе были столь обнажены; народное недовольство было направлено главным образом на борьбу с колонизаторами за национальное освобождение родины. Вот почему мировоззрение Ганди, как справедливо утверждают исследователи, «включало определенные идеи Толстого и вместе с тем имело собственную и доминирующую антиимпериалистическую направленность, отличалось ярко выраженным национализмом угнетенной нации, чего не было и не могло быть у Толстого»114. Добавим, что в силу названных причин учение Ганди смогло стать платформой для массового национально-освободительного движения индийского парода, в то время, когда учение Толстого при всей его объективной революционности пе захватило сколько-нибудь широкие народные массы в России, как и в других относительно развитых капиталистических странах.

При многих различиях доктрины Толстого и Ганди сближали прежде всего их общедемократическое, гуманистическое содержание, их социально заостренная, критическая направленность. Обе они выразили стихийное недовольство народных масс существующими порядками и имели целью уничтожить власть богатых над бедпыми, установить справедливые социальные отношения. Ленин называл Толстого горячим протестантом и страстным обличителем господствующего социального неравенства. Толстой обрушился с острой критикой на все современные ему порядки, основанные на порабощении масс. В основе его учения лежало стремление увидеть народные массы свободными от угнетения и насилия. Вместе с тем он отразил и «незрелость мечтательности, политической невоспитанности, революционной мягкотелости»115 крестьянских масс, их неподготовленность к борьбе.

Все эти ленинские определения, с учетом иных социально-исторических условий, применимы и к Ганди. Верный ученик и последователь Толстого, он подхватил и развил — применительно к своей стране и своему времени — его страстный протест против нищеты и разорения масс, против империализма и колониализма, против эксплуатации и насилия. Более того, выражая освободительные стремления своего народа, он в течение трех десятилетий возглавлял его борьбу за национальную независимость и добился больших успехов. Завоеванная в 1947 г. независимость Индии навсегда связана с именем Ганди.

Вместе с тем Ганди — идеолог и вождь народных масс отсталой колониальной страны — воплотил в своем учении и в практической деятельности многие противоречия исторического развития его страны. Выражая общенародные стремления индийцев к освобождению от иноземного ига, их силу и мощь, доктрина Ганди отражала и противоречия индийского освободительного движения, его внутренние слабости, позволившие национальной буржуазии подчинить это движение своему идейно-политическому влиянию.

Говоря о сходстве и различии мировоззрений обоих мыслителей, следует прежде всего учесть, что их общественно-политические и философские взгляды не были неизменными. Каждый из них пережил под влиянием действительности свою идейную эволюцию. Взгляды Толстого последних десятилетий значительно отличаются от тех, какие у него были до пережитого им в начале 1880-х годов идейного перелома. Взгляды Ганди, со своей стороны, существенно видоизменялись по мере углубления и нарастания возглавлявшейся им борьбы за национальное освобождение Индии. Сама индийская действительность, участие в антиколониальном движении широких народных масс толкали Ганди ко все более радикальным решениям наболевших социальных проблем. Следует также помнить и то, что Ганди пережил Толстого на целых четыре десятилетия — огромный исторический период, на который существенное влияние оказала Великая Октябрьская социалистическая революция. Толстому не дано было увидеть мировое развитие в первой половине XX в., в то время как деятельность Ганди падает на это бурное и поучительное время. При всем своем неприятии научного социализма Ганди испытал на себе воздействие идей Октябрьской революции, искренне приветствовал ее, учитывал в своей деятельности опыт борьбы русских рабочих и крестьян.

Общественно-политические доктрины обоих мыслителей роднит то, что они подходят к проблеме социальных преобразований с моралистических позиций. Оба смотрят на действительность глазами обездоленного крестьянина, который, вырываясь из огня крепостной кабалы, попадает в полымя капиталистической эксплуатации. С этой наивно-патриархальной точки зрения ими отрицаются не только все существующие государственные, общественные, политические и экономические порядки, но и вся городская культура. Как и его русский учитель, Ганди начал с полного отрицания прогресса и цивилизации, видя в них первопричину пороков современного общества. В грозных нападках молодого Ганди на науку, технику, промышленность, машины, железные дороги и т. п., в его призывах вернуться к патриархальным отношениям старины явственно слышны аналогичные проклятия Толстого буржуазному прогрессу и призывы изолироваться от него. У того и у другого за этим отрицанием стоит утопический идеал крестьянской общины, кормящейся за счет ручного труда, живущей но древним религиозным канонам — без насилия и классовой борьбы, на основе «вечных» законов добра и справедливости.

Позднее, однако, взгляды обоих мыслителей претерпели эволюцию. Если и Толстой в конце концов смягчил свой приговор современной цивилизации при условии свободного доступа к ее «плодам» широких народных масс, то Ганди сделал на этом пути еще много шагов вперед. В последний период он даже высказался за индустриализацию Индии, за превращение фабрик и заводов в государственную собственность — правда, на основе их «справедливого выкупа» у владельцев и доброжелательного сотрудничества с ними.

Разделяя взгляды учителя в исходных позициях, Ганди все более расходился с ним, разрешая практические проблемы своего движения. Так, Толстой, как известно, учитывая лишь опыт прошлого, отрицал всякое государство, считая его власть над народом не менее тиранической, чем господство отдельных капиталистов и помещиков. Как идеал человеческого общежития он выдвигал добровольное содружество мелких земледельческих общин, не нуждающихся в государственном аппарате, в суде, полиции и армии, — содружестве, основанном на полном безвластии и отсутствии какого-либо принуждения.

Ганди, начав с пропаганды этого далекого и возвышенного идеала, вскоре пришел к пониманию его утопичности и бесплодности. Стремясь к освобождению Индии, он постепенно видоизменял свою общественно-политическую программу. Вначале это была лояльная поддержка британской империи с целью «заслужить» независимость Индии, позднее — все обостряющаяся, но не насильственная борьба против английского владычества, а после завоевания независимости — создание хорошо организованного демократического государства как условия независимого существования нации и улучшения положения народных масс.

С точки зрения ортодоксального толстовства отношение Ганди к власти, к государству — сплошной отход от канонов религиозно-нравственного учения. Однако позиция Ганди при всей ее половинчатости обнаруживала более глубокое понимание практических задач момента, чем умозрительная позиция Толстого.

Большое место наряду с проблемой государства занимал в общественно-политических доктринах обоих мыслителей вопрос о земле. И Ганди и Толстой видели ужасающие последствия концентрации земли в руках помещиков и мечтали о передаче ее в руки крестьян. Но осуществление этой мечты они мыслили по-разному. Для решения земельного вопроса Ганди выдвинул теорию «опеки», предполагающую превращение помещика в «опекуна» крестьян — опекуна, получающего вознаграждение за добровольно переданную им землю. Превращение земельных магнатов в добрых друзей крестьян мыслилось им как результат их постепенного нравственного перерождения. Лишь в самые последние годы Ганди допускал «государственное регулирование» опеки и ограничение вознаграждения «опекунов».

В подходе Толстого к решению земельного вопроса также было известное упование на нравственное «воскресение» помещиков, на их добровольный отказ от земли. Но в целом Толстой решал эту проблему по-другому. Согласно пропагандировавшейся им теории «единого налога» американского экономиста Генри Джоржа, земля должна была облагаться — в зависимости от качества и от местоположения — высокими платежами, которые сделали бы нерентабельным ее сохранение для не работающих на ней людей. Налог должен был полностью тратиться на нужды крестьянских общин. Такой порядок, по мнению Толстого, вынудил бы помещиков отказаться от земли, которую они сами не могут обработать, и она «сама по себе» перешла бы в руки крестьян.

Совершенно очевидно, что этот план был неосуществим, ибо требовал для своей реализации заинтересованного участия правительства, состоящего из тех же помещиков и фабрикантов. Однако в скрытом виде «единый налог» все же предполагал безвозмездное отчуждение земли у ее владельцев помимо их воли. А этого и желали миллионы обездоленных крестьян.

К этому следует добавить, что в годы первой русской революции Толстой вопреки своему учению о непротивлении злу насилием открыто сочувствовал крестьянам, которые, поднявшись против царизма, самовольно запахивали помещичью землю, — он считал такие действия справедливым возмездием за многовековое угнетение и бесправие.

Очевидно, что такой подход к решению земельного вопроса при всей его утопичности и ограниченности больше соответствует идеологии ограбленного крестьянства, чем гандистская теория «опеки», ставившая крестьян в зависимость от «доброй воли» помещиков-опекунов.

В последние годы жизни Гапди, испытывая давление шедших за ним широких крестьянских масс, робко выдвигал идею коллективной обработки земли крестьянами, но и тогда не посягал на помещичью собственность. Передачу земли крестьянам для коллективной обработки он мыслил в категориях той же добровольной помещичьей «опеки» или путем выкупа государством земли у ее владельцев. В целом вся гандистская концепция общественных преобразований зиждилась на фундаменте социальных компромиссов и вере в возможность гармоничного сотрудничества между трудом и капиталом. «Я не верю, — писал Ганди, — что капиталисты и помещики являются эксплуататорами по самой своей природе и что антагонизм между их интересами и интересами масс непримиримый. Требуется не ликвидация помещиков и капиталистов, а преобразование отношений между ними и массами в нечто более здоровое и чистое»116. Толстой же начиная с 80-х годов решительно выступал против частной собственности в любом ее виде, особенно против частной собственности на землю, допуская даже такие пути ее перехода к крестьянам, как национализация ее государством. В этом объективно сказался более высокий уровень развития русского крестьянского движения, его относительно большая революционность, чем движение крестьян в отсталой колониальной Индии.

В выборе путей и методов антиимпериалистической борьбы доктрины Толстого и Ганди очень близки. Призывы Ганди к гражданскому неповиновению, к неучастию в деятельности колониальной администрации, армии, суда, к неуплате налогов и т. п. повторяют рекомендации Толстого, содержащиеся в его знаменитом «Письме к индусу». Ганди иногда отступал от своих призывов, когда поднятые ими массы переходили за грань ненасильственных действий. Вместе с тем в ходе острой борьбы, под давлением масс, он избавлялся от многих иллюзий, в том числе и от веры в добрые намерения Англии. Таких иллюзий, являющихся типичным порождением идеологии угнетенной нации, не могло быть и никогда не было у Толстого. Вместе с тем Ганди начиная с 20-х годов пошел дальше Толстого, не ограничиваясь лишь лозунгами и призывами, а организуя и сплачивая массы на борьбу с колонизаторами. Он поднял общенациональное движение, которое объединило миллионы людей в борьбе за освобождение родины. Возглавленная им партия Индийский национальный конгресс превратилась в массовую организацию индийского народа. Ганди вырос в эти годы в выдающегося политического лидера, вождя общенациональной борьбы за освобождение, каким невозможно представить себе Толстого, всегда отстранявшегося от политики.

Если говорить о родстве основных учений обоих мыслителей, то Ганди сближает с Толстым прежде всего религиозная основа их мировоззрений. И Ганди и Толстой утверждают превосходство религиозного мышления над научным, считают религию — каждый в своем понимании ее — главной силой жизни, придают своим этическим системам религиозную мотивацию. И тот и другой опираются при этом на древние религиозные традиции: Толстой — на христианские, Ганди — на индуистские, отдавая в них приоритет морально-этическим нормам и принципам.

В религиозных системах Толстого и Ганди есть сходное определение бога как высшей духовной силы, которому человек должен служить во имя своего и общего блага. И тот и другой считают его непознаваемой реальностью, источником всего существующего, выражением абсолютной истины. Ганди говорит толстовским языком, когда пишет: «Мы все связаны друг с другом узами любви. В каждой вещи действует притягательная сила… Имя же силы, объединяющей живые существа, — любовь… Где любовь — там жизнь»117. Толстой утверждал то же самое. Вспомним его любимое изречение: «Где любовь, там и бог»118.

Сходны и отношения обоих мыслителей к вере. И тот и другой ставят веру впереди рационального знания, утверждают ее как главную основу познания мира.

Однако при совпадении многих положений их доктрин и при почти полной схожести религиозной терминологии содержание, вкладываемое ими в понятия «бог» и «вера», у них не адекватно.

Для Ганди, чье мировоззрение имело источником правоверный индуизм, бог — начало всех начал, творец вселенной и ее властитель. «Бог — это сила, — писал Ганди. — Он есть сущность жизни. Он — чистое и непорочное сознание. Он вечен»119.

Среди высказываний Ганди о вере встречаются такие, которые можно истолковать как непризнание личного бога. Это дало повод некоторым исследователям утверждать, что в этом коренном вопросе Ганди отходит от метафизики теистов. Иного мнения придерживается индийский философ Д. Датта. «Хотя, — пишет он, — Ганди и говорит иногда, — как и шанкаристьт, — что он не верит в личного бога, более тщательное исследование показывает, что под этими словами подразумевается возможность принятия богом облика человеческого существа»120.

Конечно, общее понятие Ганди о боге значительно шире этого грубого суеверия. В его высказываниях бог выступает как синтез всех явлений мира, как сущность жизни и ее высший смысл. Но то, что мистика входила в мировоззрение Ганди, не подлежит сомнению.

У Толстого понятие о боге несколько иное. Бог для него — преимущественно морально-этическая категория, синоним всеобщей любви, олицетворение высшей совести, которыми должен руководствоваться человек, чтобы выполнить свое назначение на земле.

Толстой прежде всего решительно отвергает церковное понятие о личном боге. На его языке бог — это высший разум, олицетворяющий гармонию мира, то бесконечное, что связывает людей чувством общности и духовной объединенности. «Но когда, — пишет он, — мне скажут: бог имеет 14 свойств, ум и волю, лица, или бог добр и справедлив, или бог сотворил мир в шесть дней, я уже не верю в бога» (23.133).

Толстой, как и Ганди, часто говорит о воле бога, но тут же добавляет: она заключается в том, чтобы «люди любили друг друга и вследствие этого поступали бы с другими так, как они хотят, чтобы поступали с ними» (34, 252). Часто говорит он и об установлении царства божьего па земле, но тут же поясняет: «т. е. такого строя жизни, при котором царствующие теперь раздор, обман и насилие будут заменены свободным согласием, правдой и братской любовью людей между собой» (34, 252).

Иными словами, за религиозной терминологией у Толстого более, чем у Ганди, стоят реальные земные понятия, наполненные хотя и абстрактным, но гуманистическим социальным содержанием.

Понятие веры у Толстого также несколько иное, чем у Ганди.

Ганди требует от человека веры ценою отказа от разума, вопреки ему. «Вера, — писал он, — превосходит разум. Моя вера настолько сильнее моего сознапия, что я могу бросить вызов всему миру и сказать: «Бог есть, был и всегда будет»»121.

У Толстого же понятие веры, даже в ее религиозном аспекте, идет от жизни, от стремления быть убежденным в ее разумном смысле. «Вера есть сила жизни», — пишет Толстой в «Исповеди» (23, 35). Вера у Толстого лишена мистики, она имеет пусть абстрактный, но земной смысл.

Потребность в вере выросла у Толстого из необходимости разрешить мучительное противоречие между кратковременным, преходящим существованием личности и бесконечным существованием мира. Ему нужно было перед лицом неизбежности смерти найти такое решение этого противоречия, чтобы человеческая жизнь нашла оправдание и смысл122. Такое решение Толстой нашел в своеобразно сконструированной им вере. Вера для него — безотчетная убежденность в разумности и целесообразности бытия и одновременно критерий оценки окружающей действительности. «Основа веры, — пишет Толстой, — есть смысл жизни, из которого вытекает оценка того, что важно и хорошо в жизни, и того, что не важно и дурно. Оценка всех явлений в жизни есть вера» (23, 406).

Ганди принимает древнюю религию индуизма со всеми присущими ей элементами мистики; он настаивает на том, что именно вера, а не разум — единственный путь к познанию и преобразованию мира. На место разума он ставит интуицию, озарение, откровение, т. е., по существу, ту же слепую религиозно-мистическую веру. «Сами поиски истины, — говорит он, — приобретают интерес и имеют смысл благодаря вере»123.

У Толстого же при общем религиозном типе мышления большое место отводится разуму. Суду разума он подвергает все несуразности господствующих религий — и христианской, и восточных. Он решительно критикует тех, кто утверждает, что человек может познать истину помимо разума. «Сказать, что человек не должен руководиться разумом, — пишет он, — это все равно, что человеку в темном подземельи, несущему лампочку, сказать, что для того, чтобы выбраться из подземелья и найти путь, надо потушить лампочку и руководиться не светом, а чем-то другим» (90, 288). Как известно, Толстой подверг суду разума все догматы церковного вероучения и отверг их.

Существенные различия прослеживаются и в том, как оба мыслителя представляют себе назначение и применение своих религиозно-нравственных доктрин. Ганди открыто афиширует свою религиозность, апеллирует к принципам веры в решении жизненных проблем, выступает в роли «мессии», призванного возродить свою нацию. По словам Дж. Неру, «Гандиджи постоянно делал упор на религиозную и духовную сторону движения. Его религия не была догматической, но у него был явно религиозный подход к жизни, что оказало сильное влияние на все движение»124. У Толстого же провозглашение его доктрины направлено против господствующей религии, носит преимущественно остро полемический характер.

Ганди, как и Толстой, выступал в роли религиозного реформатора — он стоял за модернизацию обветшалых канонов индуизма, за приближение религии к жизни, за обновление древних учений. В частности, он смело выступил против таких освященных религией институтов, как деление на касты, бесправие «неприкасаемых», решительно осуждал ранние браки, затворничество женщин и другие порочные обычаи. Однако он не посягал на господствующие религии, не подвергал их суду разума, а, наоборот, опирался на них в своем стремлении поднять народные массы на борьбу за национальное освобождение. Толстой же утверждал свое религиозно-правственное учение в решительной борьбе против казенной церкви, посвятив разоблачению ее лжи и лицемерия десятки страстных статей и трактатов. Как уже сказано, его знаменитая книга «Критика догматического богословия» не оставила камня на камне от веками освященных догматов православной церкви.

Таковы отдельные сходные черты и многие существенные различия в коренных основах религиозных доктрин Толстого и Ганди.

С этими доктринами связаны философские и этические воззрения обоих мыслителей. И тот и другой стоят на позициях объективного идеализма, утверждая примат духа над материей. И у того и у другого можно при этом найти элементы стихийного материализма и диалектики — не в исходных положениях их философий, а в отдельных высказываниях, трактующих реальные явления действительности. Особенно сильно стихийно-материалистическое мироощущение у Толстого-художника. Но отмеченные выше различия в религиозных представлениях предопределили и существенные различия в философских учениях обоих мыслителей, в том числе в их теории познания.

Согласно представлениям Ганди, мир — продукт божественного творения, свидетельство величия и всемогущества бога. Мир, природа развиваются по определенным законам, но и они существуют по воле бога. Правда, Ганди не верит в библейскую легенду о сотворении мира в шесть дней, но то, что все в мире сотворено и определяется волею бога, являющегося творцом и воплощением вселенной, было для него абсолютной истиной.

Толстой, пользуясь общепринятой терминологией, также называет бога «хозяином» вселенной, по отношению к которому человек — «работник», призванный выполнять положенную ему долю труда и нравственных обязанностей. В «Войне и мире» можно встретить утверждение о предопределенности бытия высшей силой. Однако Толстой понимает, что мысль о божественном происхождении мира совершенно не состоятельна. «Все эти понятия, — пишет он, — при которых приравнивается конечное к бесконечному и получается смысл жизни, понятие бога, свободы, добра… не выдерживают критики разума» (23, 36). Толстой подвергает решительному осуждению все мифы и догматы богословской науки о сущности бога, его свойствах, о сотворении мира, воскресении и т. п.

Ганди как правоверный индус верит в миф о перевоплощении душ и многократно утверждает его в своих обращениях к народу. Мы помним, как он просил Толстого изъять критику этого суеверия из текста толстовского «Письма к индусу», когда он вознамерился издать его для индийских читателей. Согласно этому мифу, поступки человека и его нынешняя жизнь предопределены его деяниями в предыдущих рождениях и, в свою очередь, определяют его будущую жизнь при новых рождениях.

Толстой же решительно отвергает это суеверие. «Верование в будущую личную жизнь, — пишет он в трактате «В чем моя вера», — есть очень низменное и грубое представление, основанное на смешении сна со смертью…» (23, 395). Столь же решительно он отвергает христианские догматы о троице, о непорочном зачатии, об унаследовании греха, о вознесении бога на небеса, о таинстве искупления и другие легенды догматического богословия. Словно имея в виду своего последователя Ганди и его древние верования и предрассудки, Толстой пишет в «Письме к индусу»: «Только освободи себя люди от верования в разных Ормуздов, Брам, Саваофов, в воплощения их в Кришнах и Христах, от верований в рай и ад, ангелов и демонов, от перевоплощений и воскресений, от вмешательства бога во внешнюю земную жизнь; освободи себя, главное, от признания непогрешимости разных Вед, Библий, Евангелий, Трипитак, Коранов… и тот простой, ясный, доступный всем и разрешающий все вопросы и недоумения закон любви, который так свойственен человечеству, станет сам собой ясным и обязательным» (37, 270 — 271).

Большое место занимает в философских системах обоих мыслителей категория истины. И для Ганди, и для Толстого истина — не столько цель и смысл познания, сколько категория религиозно-этическая. Ганди многократно отождествляет истину с богом. «Бог — это истина над всем». «Истина — это бог». «Имеется, — пишет он, — бесконечно много определений бога, ибо проявления его бесчисленны… Но я поклоняюсь богу только как истине»125.

Как указывают индийские исследователи, подмена понятия бога понятием истины, отождествление обоих понятий вызывалось у Ганди необходимостью теоретически обосновать его политические идеи. Одно лишь голое провозглашение мистического бога основой его доктрины не могло бы привлечь на сторону Ганди тех, кто не признает бога или сомневается в его существовании. Существование же истины, поиски ее одинаково признают и верующие и неверующие. «Разум может отрицать все, — пишет Д. Датта, — кроме истины. Истина обладает величайшей притягательной силой у всех людей. Человечество хочет создать организацию, основанную на обращении к разуму, а не на слепых религиозных понятиях о боге, которые ведут к мировым потрясениям. Поэтому Ганди перешел от бога к истине…»126.

Толстой, так же как и Ганди, далек от признания истины реальным отражением объективной действительности в человеческом сознании. Оба они не признают критерия практики в процессе познания истины. Однако если Ганди в своем определении истины делает упор на ее адекватность богу, то Толстой в большей мере придает ей земной, морально-гуманистический смысл.

Истина, утверждает Толстой, — это ответ на вопрос о смысле жизни и ее назначении. Для чего живет человек? В чем его назначение на земле? Найти верный ответ на эти вопросы — значит обрести высшую истину. Истина не абстрактна, не отвлеченно божественна, — она имеет реальный смысл. Ее поиски делают жизнь разумней, содействуют благу людей. Истина, по Толстому, не сокрыта за семью замками. Она открыта человечеству его лучшими представителями — мудрецами всех времен и народов. Но люди, жалуется он, не только обходятся без нее, но живут «с твердой уверенностью, что из всех праздных занятий самое праздное есть искание истины, определяющее жизнь человеческую» (23,412).

Большинство людей, отмечает Толстой, ищут истицу в господствующих религиозных учениях. Где еще, кажется им, найти ответ на вопрос о смысле жизни, как не в современной им церкви? В действительности же господствующая церковь всех религий не может ответить на насущную потребность человечества в истице, ибо «у церкви не осталось никакого учения о жизни» (23, 440). Церковь безнадежно устарела, одряхлела, выродилась в казенный придаток к господствующему строю насилия, и поэтому «жизнь мира идет своим ходом совершенно независимо от церкви» (23,441).

Что же такое истина и в чем ее сущность?

По Толстому, это — сумма извечных, выработанных тысячелетиями нравственных правил, не содержащих ничего божественного, сверхъестественного. Путь к истине лежит через сознательное следование бытующему в народе этическому кодексу, доступному каждому человеку, — кодексу добра, правды и справедливости.

Высшая истина, по Толстому, это тот «закон добра», который от рождения лежит в душе человека, но затемняется его повседневной «животной» жизнью. Познать истину — значит познать и признать, что «людям свойственно помогать и любить, а не мучить и убивать друг друга» (37, 263 — 264). Познание это дается не голой верой, а повседневным упорным моральным совершенствованием, постепенным приближением к идеалу путем повседневных добрых дел. «Только, — пишет Толстой, — освободись люди в сознании своем от гор чепухи, которые скрывают теперь от них истину, и та несомненно вечная, всегда свойственная всем людям истина, которая одна и та же во всех великих религиях мира, сама собой выделится из всей той лжерелигиозной чепухи, которая теперь скрывает ее. А выделится эта истина так, что войдет в сознание людей, и сама собой исчезнет вся та чепуха, которая скрывает ее, и вместе с ней и то зло, от которого теперь страдает человечество» (37, 272).

Таким образом, Толстой отождествляет истину с высшим нравственным законом — совестью, а поиски истины — с нравственным самосовершенствованием.

Ганди также связывает поиски истины с моральным самосовершенствованием. Любовь к ближнему, самоотречение — таков, по его мнению, путь и условие постижения истины. Одним из ее проявлений является и сатьяграха, т. е. ненасильственная борьба за освобождение. Согласно учению Ганди, тот, кто участвует в этом движении, участвует и в поисках истины. Истина, таким образом, связывается не только с богом, но и с политикой. Для Толстого же, как мы уже сказали, такая связь немыслима. Поиски истины в понимании Толстого — процесс глубоко индивидуальный: каждый постигает истину в ходе личного, сугубо внутреннего морального совершенствования, вне участия в какой-либо «внешней» коллективной деятельности. Этические системы обоих мыслителей — область, где их мировоззрения наиболее сближаются. У обоих этика (пусть в разной степени) связана с религией. Оба мыслителя стоят на внеисторической почве «вечных» истин морали. Оба проповедуют всеобщую любовь и непротивление злу насилием как высшие нормы идеального человеческого поведения. Именно ненасилие, впервые примененное Ганди в Южной Африке, как мы знаем, заинтересовало Толстого и привлекло его симпатии к молодому, безвестному тогда индийскому юристу.

Однако и в этой наиболее родственной для них области духа между воззрениями обоих мыслителей существуют отличия. Они касаются главным образом двух важнейших пунктов их этики — идей ненасилия и идей страдания. У Ганди принцил ахимсы, т. е. ненасилия, непричинения зла, имеет своим истоком древние постулаты вишнуизма. Согласно древним учениям, человек, его душа — вместилище бога. Священным творением бога, олицетворением его сущности является любое живое существо, даже животное или насекомое. В каждом из них живет бог, мерцает его свет. Убить живое существо или причинить ему зло — значит убить бога, притушить его свет. Правоверный индуизм запрещает даже мысль о причинении вреда живому существу — она приравнивается к уже совершенному греховному деянию.

Убийство или причинение зла живому существу является, согласно индуизму, следствием присущих человеку пороков — кровожадности, жестокости, ненависти или мстительности. Эти преступные чувства, как и различные их модификации — зависть, недоброжелательство, ложь, гнев, злоба, — должны быть решительно искоренены из души человека независимо от того, чем они вызваны или на что они направлены. На их месте должны быть взращены всеобъемлющие добрые чувства — правдивость, доброжелательность, целомудрие, самоотверженность, сострадание. Однако эти чувства не должны быть следствием слабости или трусости. Единственной побудительной причиной ахимсы должна быть любовь.

Толстой также ставил любовь к ближнему во главу угла своей этики. Принцип непротивления злу насилием он также связывал с религиозной традицией, в частности с Нагорной проповедью. Но если осуществление этого принципа в России удерживало массы от участия в классовой борьбе, вследствие чего учение Толстого оказалось серьезной помехой революционному делу, то Ганди при всей его умеренности и страхе перед бунтарскими настроениями масс превратил принцип ненасилия в идею ненасильственной борьбы, принявшей форму массового гражданского неповиновения властям. И в этом выразилась существенная особенность гандизма как идеологии угнетенной нации.

Проводившиеся Ганди всенародные кампании сатьяграхи, в которых участвовали миллионы людей, несомненно сыграли выдающуюся роль в освободительной борьбе индийского народа, поскольку они расшатывали устои колониального господства англичан в Индии. Толстой же несомненно отверг бы эти организованные коллективные массовые действия, руководимые из единого политического центра. В его представлении ненасильственное сопротивление — акт сугубо нравственный; оно осуществляется не путем участия в массовых политических акциях, а путем единоличного, глубоко внутреннего следования побуждениям души.

Еще более велико различие между Толстым и Ганди в их отношении к проблеме страдания, занимающей, как известно, в религиозной этике большое место.

Все религии мира принижают земное существование человека с целью возвышения «вечной жизни» на небесах. Человеческая жизнь — это «юдоль страданий», ведущая к «спасению души». Провозглашение земной жизни «временным пристанищем» на пути к «вечному» бытию, утверждение обреченности человека на страдания и возвеличивание их придают всем религиозным учениям пессимистический характер.

Такой характер отличает и этику Ганди. В его представлении торжество добра, радости неотделимо от страдания. Человек рожден для страдания, и только через тяжкие испытания он может воскреснуть для лучшей жизни. Страдание и терпеливое, покорное отношение к нему — единственный путь к светлому будущему.

Обреченность человека на страдание, терпеливое, покорное или даже радостное его приятие связаны в учении Ганди с его постулатом ахимсы. Достижение принципа ненасилия возможно, по его мнению, только путем сознательного обречения себя на испытания. Молчаливо и терпеливо страдай, когда тебя обижает сильнейший, противопоставь ему не силу, а свое страдание. Покори его подвигом своего долготерпения и любви, и ты победишь его. Этому принципу Ганди следовал и в своей личной жизни. «Я буду постоянно стремиться к тому, — писал он, — чтобы моя жизнь стала выражением вечного закона страдания, а те, кто желает, могли бы следовать моему примеру»127.

Толстой, как известно, также призывал «любить врага своего», покорять его личным примером добра и незлобивости. Но культ страдания был чужд ему, ибо источник страдания он видел не в «воле неба», не в фатальной обреченности человека на вечные муки, не в извечных свойствах дурной человеческой природы, а в несправедливости господствующих социальных отношений.

Философию пессимизма Толстой отрицал и в силу лично присущих ему черт жизнеутверждения, жизнестойкости. Счастливой, прекрасной, утверждал он, должна быть не небесная, а земная жизнь людей. Зло, муки, страдания — не вечные и неизбежные спутники человека, они преходящи, преодолимы. Путь к их преодолению лежит через преобразование жизни на началах добра и справедливости. «Нет, — записал он в дневнике 14 июня 1894 г., — этот мир не шутка, не юдоль испытания только и перехода в мир лучший, вечный, а это один из вечных миров, который прекрасен, радостен, и который мы не только можем, но должны сделать прекраснее и радостнее для живущих с нами и для тех, кто после нас будет жить в нем» (52, 120-121).

Культ страдания был чужд Толстому и чисто психологически, в силу склада его личности. Это превосходно заметил, например, писатель В. Вересаев в его общении с Толстым. Памятуя где-то пересказанную Толстым легенду о том, как Будда накормил своим телом умирающую от голода тигрицу и ее детенышей, Вересаев однажды рассказал Толстому историю одной знакомой девушки, которая обрекла себя на тяжкие муки и страдания из солидарности со своей безнадежно больной, обреченной на смерть подругой. Вересаев предполагал, что Толстой придет в умиление от этого редкого акта самопожертвования. «И вдруг, — рассказывает он, — я увидел: лицо Толстого нетерпеливо и почти страдальчески сморщилось, как будто ему нечем стало дышать. Он повел плечом и тихо воскликнул:

— Бог знает, что такое!»

«Я, — продолжает Вересаев, — был в полном недоумении. Но одно мне стало ясно: если бы в жизни Толстой увидел упадочника — индуса, отдающего себя на корм голодной тигрице, он почувствовал бы в этом только величайшее поругание жизни, и ему стало бы душно, как в гробу под землей»128.

Таков Толстой. И таковы, при многих сходствах, некоторые отличия его мировоззрения от мировоззрения Ганди. Разумеется, эти различия не умаляют и не возвеличивают одного мыслителя над другим. Оба они принадлежат истории, и место каждого из них уже давно определено. Отчетливая оценка мировоззрения Толстого дана в широко известных статьях В. И. Ленина, — она в значительной мере относится и к Ганди. Порожденные своей эпохой, каждый из мыслителей по-своему выразил силу и ограниченность народных движений, идеологами которых они выступали. Для нас, однако, важно прояснить истоки этих различий.

При известной схожести исторических условий, в которых действовали Толстой и Ганди, несовпадение их концепций объясняется, как мы уже сказали, различием их идейно-классовых позиций. Если Толстой был выразителем интересов и чаяний русского патриархального крестьянства, или, как он сам писал, «адвокатом 100-миллионного земледельческого народа» (76, 45), то Ганди наряду с чаяниями патриархального крестьянства объективно отражал интересы и индийской национальной буржуазии.

Против этого утверждения решительно выступают многие индийские и западные последователи Ганди. Они ссылаются на возглавлявшееся им антиимпериалистическое движение, в котором активное участие принимали крестьянские массы. Они приводят резкие антибуржуазные высказывания Ганди и делают упор на общее прогрессивное, демократическое содержание его доктрины. И все это само по себе верно. Идеология гандизма действительно выражала общенациональные интересы индийского народа, его демократические, антиимпериалистические чаяния и даже содержала значительные элементы революционности. Недаром В. И. Ленин в беседе с индийским коммунистом М. Н. Роем утверждал, что «как вдохновитель и вождь массового движения Ганди является революционером»129. Но несомненно и то, что гандизм отражал и страх индийской буржуазии перед массовым крестьянским движением, стремление удержать эти массы от революционных выступлений, тенденцию к компромиссам и половинчатым решениям.

Ленинское учение о двух течениях в национально-освободительном движении, о двойственной природе национальной буржуазии в колониальных и зависимых странах, о наличии в буржуазном национализме угнетеппой нации демократического содержания помогает нам понять сложную и противоречивую сущность гандизма. В нем причудливо переплелись прогрессивные, общедемократические воззрения, несомненно выходящие за пределы узкоклассовых интересов буржуазии, мелкобуржуазные представления о равенстве, надежды широких крестьянских масс на землю и свободу. Вместе с этим гандизм, особенно его стратегия и тактика антиимпериалистической борьбы, был в конечном счете на руку национальной буржуазии, обеспечивал ей руководящую роль в движении, расчищал ей дорогу к власти. Непререкаемая доктрина ненасилия, которой Ганди придерживался вопреки желаниям масс, его частые колебания и непоследовательность в реализации им же провозглашенных лозунгов сдерживали развитие классовой борьбы в стране, тормозили разрешение насущных задач индийского народа, в частности развязывание аграрной революции.

Существенные различия в мировоззрении Толстого и Ганди часто скрадываются вследствие схожести основных принципов их религиозно-нравственных учений. Иногда эти различия сознательно смазываются буржуазными исследователями, стремящимися путем полного отождествления доктрин придать гандизму всеобщий, всемирный характер. А между тем это различие, если не в идейно-классовом, то в психологическом плане, ощущали многие деятели мировой культуры. Так, Ромен Роллан приводит следующие слова Тагора о Ганди и Толстом: «В Ганди все природно: простота, скромность, чистота; борьба его облечена в высокие одежды. У Толстого же всюду мятеж; гордость идет против гордости, гнев против гнева, страсть против страсти, все у него — сопротивление, даже — само непротивление»130.

Сам Роллан так говорит о Ганди:

«Это — Толстой, только более мягкий, более спокойный и, смею сказать, более естественный «христианин» в мировом значении этого слова; ибо Толстой — христианин больше по воле, чем по природе своей»131. Очевидно, что различие это отражает не только разные черты характера и темперамента обоих мыслителей.

Главное, что объединяет учения Толстого и Ганди, — принцип непротивления злу насилием имел у обоих реакционную суть, поскольку этот принцип в целом отрицает классовую борьбу и объективно ратует за сотрудничество между эксплуатируемыми и эксплуататорами. Однако, если практические действия Ганди, его склонность к социальным компромиссам объективно играли на руку буржуазии и часто служили ее интересам, то воззрения и действия Толстого были всегда резко направлены против буржуазии, определялись интересами русского патриархального крестьянства, и только ими. Трудно себе представить Толстого идущим на компромисс с буржуазией, скажем, в вопросе о земле. Антикапиталистический протест, обличение всех институтов буржуазного общества звучат у Толстого значительно громче и решительнее, чем у Ганди, хотя и Ганди подвергает их резкой критике с позиций этики индуизма.

В. И. Ленин писал, что Толстой выразил стремление русского крестьянства смести до основания помещиков и помещичье правительство, уничтожить все старые формы и распорядки землевладения. Обличение капитализма у Толстого полно «самого глубокого чувства и самого пылкого возмущения»132. Он с неукротимой силой клеймит «все современные государственные, церковные, общественные, экономические порядки, основанные на порабощении масс»133. Правда, обличение буржуазных порядков носит у Толстого ограниченный характер, поскольку он вместе с сильными сторонами отражает и слабости идеологии крестьянских масс. Но непримиримый антикапиталистический характер его учения несомненен.

Ганди же, не сознавая этого, выражал буржуазно-националистические тенденции индийского освободительного движения. Именно буржуазии были выгодны и его защита правоверного индуизма, которая задерживала рост революционной сознательности народных масс, и его пламенный призыв к сатьяграхе, направленный к изгнанию иноземных властителей, и его догматическая проповедь ненасилия, тормозившая осуществление коренных социальных преобразований в стране.

Как мы уже сказали, Ганди никогда решительно не выступал против частной собственности, — и этим он тоже импонировал поднимающейся буржуазии. Правда, он иногда высказывался за установление общественной собственности на крупные предприятия, за коллективное ведение хозяйства крестьянами. Среди его моральных принципов была и заповедь нестяжательства (апариграха). Однако эта заповедь имела в виду лишь самоограничение во владении собственностью и ни в коем случае не означала право бедных на экспроприацию ее у богатых. Насильственное отчуждение собственности, в частности земли, было бы, согласно его учению, преступным нарушением принципа ненасилия.

Все эти моральные основы гандистского движения, как и спиритуалистический характер его философского учения, были приемлемы для буржуазии. Весьма ценной для нее была способность Ганди удерживать массы от насильственных методов борьбы. И поэтому национальная буржуазия участвовала в его движении, поддерживала и даже возглавляла его.

Сам Ганди, разумеется, не ощущал и решительно отрицал буржуазный характер своего учения. Лично он был бесконечно далек от своекорыстных, узкоклассовых интересов буржуазии. На последнем этапе своей жизни он все чаще выступал против рвавшихся к власти богатых классов. Опираясь на крестьянство, он вовлек в национально-освободительную борьбу широкие массы деревенской бедноты, чем объективно способствовал возникновению глубоко революционною фактора в политической жизни своей страны. В конечном счете он привел страну к желанной цели — политической независимости.

Позднее, после достижения победы, буржуазия отвернулась от лозунгов Ганди, — его глубокий демократизм оказался для нее ненужным балластом при создании индийского буржуазного государства. Разделение древней родины на два государства — Индию и Пакистан, спровоцированная империалистами индуоско-мусульманская резня (1946 — 1947), жестокий раскол и разложение в среде его сподвижников — все это объективно было крахом учения и мечтаний Ганди, его упования на моральное самосовершенствование личности как единственного средства социального переустройства общества. Но его беззаветная борьба за свободу индийского народа, его жизнь, полная мужества и самоотверженности, остаются примером для миллионов тружеников Востока, борющихся под новым знаменем за свое национальное и социальное освобождение.

13

Связь с Индией и интерес к ее народу Толстой сохранил до последних дней жизни. Он все с большим вниманием читал письма, приходившие из Индии, журналы, регулярно поступавшие в Ясную Поляну134, следил по газетам за событиями. У писателя появились новые корреспонденты, преимущественно простые люди, откликавшиеся на «Письмо к индусу», которое благодаря Ганди было издано массовым тиражом и дошло до народа. Многие индийцы, почувствовав в этой статье искренний интерес Толстого к их стране, спешили поделиться с ним мыслями о своей жизни, о том, что их волнует. Некоторые рассчитывали побудить русского писателя снова выступить против колониального режима в Индии и поэтому сообщали ему новые факты. Другие, ничего не спрашивая и не прося, просто выражали ему свое уважение. Такие письма, в частности, приходили к юбилеям писателя. Немало их было прислано к его последнему дню рождения — 28 августа (9 сентября) 1910 г. Вот одно из них:

«Графу Льву Толстому.

Милостивый государь, в знаменательный день Вашего рождения Вы, конечно, получите множество поздравительных писем, и, когда я пишу эти строки, я не уверен, что они удостоятся Вашего внимания. Поверьте мне, однако, что среди множества поздравляющих Вас людей редко кто будет столь же искренен, как Ваш покорный слуга.

Далеко-далеко, в городе, заброшенном в глубине Индии, читал я Ваши произведения и преклоняюсь перед Вашим гением… Храня благодарную память о многих поучительных мыслях, почерпнутых из Ваших книг, я посылаю Вам мои самые искренние поздравления. Прошу Вас верить, что в далекой Индии многие от всего сердца будут молиться своему богу, чтобы он даровал Вам еще много дней рождения, дорогой учитель и апостол простой жизни.

Остаюсь, дорогой и высокочтимый сэр, Вашим почитателем

Кхушал И. Шах, индийский студент» 135.

Толстому было, конечно, приятно и радостно получать подобные письма. В то время, когда из западных стран приходили порой пустые, бессодержательные послания, имевшие целью только заполучить автограф или фотоснимок знаменитого писателя, с Востока, в частности из Индии, приходили письма, за которыми угадывался пытливый интерес их авторов к большим духовным вопросам. Это различие Толстой отмечал неоднократно, отдавая преимущество корреспондентам с Востока.

Высоко ценя культуру индийского народа, Толстой, как и раньше, стремился в эти годы знакомить русских людей с историей Индии, с ее искусством и философией. 20 марта 1909 г. он обсуждал со своими помощниками план изданий «Посредника» на эту тему и в тот же день записал в дневнике: «Мы решили издать: 1) Очерк Индии, ее истории и теперешнего положения; 2) Легенда Кришны и 3) Изречения Кришны. Можно потом: 4) Изречения новейших Рамакришны и Вивекананды» (57, 40). Как уже говорилось, некоторые из этих книг и брошюр были подготовлены и изданы «Посредником».

Деятельность Толстого как пропагандиста индийской культуры была в эти годы широко известна и в России и за границей. К нему часто обращались люди, желавшие принять участие в этом деле, и всегда встречали помощь и поддержку. В мае 1909 г. педагог и библиотекарь Л. Б. Хавкина-Гамбургер прислала Толстому свой популярный очерк «Индия» (1907) и попросила высказать мнение о нем. 9 июля 1909 г. Толстой ответил ей: «Книга ваша об Индии мне очень понравилась. Думаю, что такого рода книги очень полезны. И потому желаю вам успеха в предпринятой вами работе» (80, 12). Этот доброжелательный отзыв поощрил скромную писательницу, и она выпустила новые популярные работы по индийской истории.

Той же весной к Толстому обратился с письмом, а затем и посетил его в Ясной Поляне известный русский знаток индийской культуры Н. О. Эйнгорн. Узнав, что Толстой хлопочет о переводе и издании в России памятников древнеиндийского эпоса, Эйнгорн указал ему ряд книг, которые, с его точки зрения, можно было бы перевести и издать массовым тиражом. Толстой внимательно ознакомился с приложенным перечнем и 2 апреля 1909 г. ответил Эйнгорну:

«Очень рад был получить ваше письмо… Тот предмет, который занимает вас, давно уже занимает меня и особенно в самое последнее время».

Рассказав о своем намерении издать для народа «дешевые, копеечные книжки» о восточных мудрецах, Толстой отметил:

«В последнее время появилось много индийских писателей, которые знакомят Европу с глубокой мудростью индусов. Получаю два индийских журнала и вчера только получил письмо молодого индуса, присылающего мне еще новое свое издание…» (79, 142 — 143).

В заключение писатель горячо одобрил желание Эйн-горна участвовать в издании для русской публики книг об Индии.

Особенно заботился Толстой в те годы о том, чтобы ознакомить с Индией русских детей, которым, как он считал, индийская поэзия и мудрость будут не только интересны, но и полезны. 17 мая 1909 г. он в виде опыта беседовал об Индии с крестьянскими детьми в Ясной Поляне, но, к его огорчению, ребята слушали невнимательно. Через два дня Лев Николаевич записал в дневнике: «Читал об Индии. Нужна история детям» (56, 195). Как уже упоминалось, в 1905 г. он писал для детей очерк «Будда», который в 1908 г. основательно переработал для нового издания детского «Круга чтения». Теперь Толстой думал о создании детской книги по истории Индии.

Писатель считал, что для ознакомления русских людей с индийской культурой необходимо не только издавать книги, но и читать публичные лекции, и немало хлопотал об их организации. Еще в августе 1903 г. он писал в Петербург В. В. Стасову и А. С. Суворину, прося их помочь некоему индийцу Нарайяну Кершау, который хотел читать лекции об Индии.

Зимой 1909 г. в Ясную Поляну приехала известная русская путешественница А. А. Корсини, побывавшая в Индии, и привезла с собой множество фотографий, сделанных ею там. О своей беседе с Толстым она рассказывает в письме, предназначавшемся для газеты «Русское слово»:

«Лев Николаевич пригласил меня к себе 22 февраля 1909 года, чтобы познакомиться с моими лекциями об Индии, так как он всегда очень интересовался этой страной. Хотя я несколько раз читала ему об Индии, но моя программа была настолько обширна, что Лев Николаевич набросал свою программу, выбрав из нее только то, что представляло для него интерес».

По словам А. А. Корсини, Лев Николаевич долго беседовал с ней, расспрашивал о жизни и быте индийцев, а также об отношении к ним англичан. Путешественница рассказала, что английские чиновники обращаются с индийцами грубо и даже позволяют себе стегать их плетью. Богатый англичанин, говорила она, никогда не сядет в поезде или в ресторане рядом с индийцем: это считается неприличным…

Толстой был тяжело удручен услышанным. Вместе с этим он был рад сообщениям о достижениях индийского народа в области литературы, искусства, ручных ремесел. Вечером Лев Николаевич пригласил живших поблизости яснополянских крестьян на лекцию А. А. Корсини и после Лекции вместе с ними просмотрел диапозитивы об Индии.

«Они ему очень понравились, — свидетельствует А. А. Корсини. — Он пожелал, чтобы ученики его школы присутствовали при последнем чтении, и очень обрадовался, что мои картины и чтение возбудили в них большой интерес»136.

Просмотрев фотографии и диапозитивы об Индии, Толстой сказал: «Очень интересный, в высокой степени интересный народ»137.

Толстой очень охотно беседовал с людьми, побывавшими в Индии. 19 июня 1910 г. он сообщал Софье Андреевне из села Кочеты, где он тогда гостил у дочери, что его посетил некий Владимир Николаевич Матвеев, который был в Индии и Персии. Особенно понравились писателю рассказы Матвеева о трудолюбии индийских крестьян.

Тем же летом Толстой разговаривал со своим соседом по имению, Ладыженским, прожившим много лет в странах Дальнего Востока, и его знакомым — русским консулом в Бомбее. Писатель жадно расспрашивал их об Индии и много спорил с Ладыженским о «психическом» учении йогов.

«Мне это не нужно, это туманно, неясно, и говорит о ненужной и недоступной человеку области», — заметил он, а когда Ладыженский попытался защитить это учение, возразил:

«Нет, психическая сила ни к чему: это — та же теософия»138.

Зато Толстой с интересом выслушал все, что рассказали ему гости о сельском хозяйстве Индии, о способах обработки земли, об урожаях на берегах Ганга, о нравах и обычаях индийских крестьян. Такие рассказы всякий раз убеждали его в том, что простые люди всего мира близки друг другу, имеют единые стремления и идеалы.

Толстой в эти годы много раз высказывал сожаление, что народы Индии, страдающие в тисках колониального гнета, слепо подчиняются поработителям.

«Если бы, — писал он в статье «О значении русской революции», — двести миллионов индусов не повиновались бы власти, требующей от них участия в насилиях, всегда связанных с убийством: не шли бы в солдаты, не давали бы податей на дело насилия, не льстились бы на предоставленные им насильниками отобранные от них же выгоды, не повиновались бы вводимым среди них английским законам, то не только пятьдесят тысяч англичан, но и все англичане вместе не могли бы поработить Индию, если бы даже индусов было не 200 миллионов, а одна тысяча» (36,339).

Писатель не уставал критиковать и осуждать английских правителей, поработивших эту страну.

6 августа 1909 г. Толстой прочел в «Русских ведомостях» статью об убийстве вице-короля Индии лорда Уилли Керзона. В этой связи он перечислил, какие злодеяния совершили англичане в Индии. Одним из тяжелейших преступлений британских властей он считал разрушение индийской крестьянской общины, привнесение в нее духа корысти и торгашества139.

До этого, в октябре 1908 г., после прочтения статьи об Индии Толстой с негодованием сказал:

«Что там делается!.. Как англичане мошенничают! Раньше была в войске одна десятая часть англичан, теперь — одна треть… Земля принадлежала индийским царькам, а теперь — английскому правительству. Ни один индус не имеет земли; должен за все платить англичанам»140.

В январе 1909 г., прочитав в газете «Новое время» статью о колониальной политике Англии, Толстой снова отметил:

«Я не знаю примера в истории, чтобы такой огромный народ, как индусы, был порабощен горстью людей чужого народа. Торговцы обделывают свои делишки и подчиняют себе народ, потом заводят войско, чтобы обеспечить порабощение»141.

Как уже говорилось, еще в дневниках 1906 г. Толстой отмечал моральное превосходство индийцев над их угнетателями: «Индусы покорены англичанами, а они свободнее англичан: они могут жить без англичан, а англичане не могут жить без них» (55, 234). В последние месяцы своей жизни писатель много раз высказывал уверенность, что день освобождения индийцев уже близок. Он предсказывал Индии и ее народу великую будущность.

14

Одним из первых, кто ознакомил своих соотечественников с русской литературой, в том числе с творчеством Толстого, был бенгалец из Калькутты Нишиканто Чоттопаддхьяя, учившийся в 1879 — 1881 гг. в Петербургском университете и отчисленный за участие в студенческих беспорядках. В 90-х годах, став видным литератором, он опубликовал на страницах «Джорнэл оф Азиатик сосайети оф Бенгал» («Журнал Азиатского общества Бенгалии») серию очерков о России, где с восхищением писал о гуманизме русской литературы. Другую серию статей он напечатал в разное время в литературных журналах «Шад-хона» и «Бхарати», которые редактировали молодой Ра-биндранат Тагор и его старший брат Двиджендранат Тагор142.

В конце 90-х годов в Индии появляется на языке та-мили первый перевод одного из народных рассказов Толстого — «Где любовь, там и бог». Об обстоятельствах его издания мы узнаем из письма, полученного Толстым из Пеллакоты (Южная Индия) от некоей Эллы М. Ридсдель.

«Решаюсь писать Вам, — читаем мы в этом письме, — чтобы просить Вас разрешить нашему Обществу миссионеров напечатать перевод на тамильский язык Вашего прелестного, трогательного рассказа «Где любовь, там и бог». Я — миссионерка Общества англиканской церкви и ежедневно хожу по домам бедных, необразованных индийских женщин. Часто я вижу среди них отчаяние и горе, потому что бог взял к себе детей или мужа…».

И далее о переводе:

«Перевод сделан на чистом и простом тамильском языке, который всем понятен. Рассказ был вручен почтенным и образованным индийцам, и они его одобрили. Но так как некоторые мелочи в нем совершенно непонятны необразованным женщинам этой тропической страны, мы решились изменить некоторые несущественные места. Например, вместо того, чтобы сказать: старик «счищает снег», мы говорим: «сгребает в кучи мусор». А вместо того чтобы угощать чаем, который очень редко пьют в этой стране, мы говорим, что Мартын предложил ему молока, и т. п. В нескольких местах мы кое-что выпустили и сократили».

В заключение переводчица пишет:

«Люди здесь так скованы кастовостью, являются такими рабами обычаев, что понятия, к которым они привыкли, могут восстановить их против прекрасной мысли вашего рассказа. Мы читали его некоторым индийским женщинам, и они слушали его в полном восхищении. Поэтому я и хотела бы знать, будете ли Вы так добры разрешить напечатать его с пометой: «Сокращенная переделка рассказа графа Толстого».

Знаю, что прошу многого, но знаю также, что Вы до сих пор не колебались ни перед чем, что могло бы помочь человечеству»143.

Ответ Толстого неизвестен, но можно не сомневаться, что он охотно разрешил перевод. Начиная с 1898 г. он беспрепятственно и безвозмездно всем разрешал переводить свои произведения на любые языки, лишь бы только не был искажен их основной смысл.

Первые переводы сочинений Толстого, кроме упомянутых выше изданий Ганди, вышли в Индии на языке бен-гали в первое десятилетие XX в. К ним относятся сборник «Рассказы Толстого» (1902), легенда «Сорок лет» (1903), статья «Исповедь» под названием «Сын правды» (1907), сборник статей под названием «Голос Толстого» (1909) и др.144.

К этому времени относится и появление первых статей и заметок о Толстом.

На смерть Толстого индийская печать откликнулась рядом некрологов, в которых подчеркивалось мировое значение его творчества и его выдающаяся роль как истинного друга Индии. «Индиан опинион» воспроизвел в номере от 26 ноября последнее письмо Толстого к Ганди и поместил большую статью, в которой мы читаем:

«О покойном графе Льве Толстом мы можем писать только с благоговением. Он был для нас больше, чем один из величайших людей своего времени. Мы прилагали усилия к тому, чтобы следовать его учению, насколько это возможно и насколько мы его понимали. Конец его земной жизни лишь подвел черту под той гуманной деятельностью, которую он начал так неподражаемо осуществлять».

И далее:

«Возможно, что письмо его к Ганди, которое мы воспроизводим на первой странице, было одно из последних, если не самым последним из того, что начертано его рукой. В нем он словно предчувствует свой конец. И то обстоятельство, что яснополянский мудрец рассматривал Транс-ваальскую битву как событие мирового значения, должно явиться для его индийских сторонников большой ноддерж-кой и доставить им горестное удовлетворение»145.

Теплые статьи о Толстом поместили и издания, выходившие в Индии. Журнал «Модерн ревю» (декабрь) писал:

«В лице графа Толстого покинула человечество одна из величайших личностей. Мы более не увидим его в телесной оболочке, но с течением времени его влияние несомненно еще усилится и его будут читать еще больше. Его романы трогают даже тех, кто не привык предаваться серьезным размышлениям. Однако все, кто заинтересован в прогрессе человечества, не могут не задуматься над тем, что им написано о мире и войне, о непротивлении и о философском анархизме».

Газета «Таймс оф Индиа» поместила прочувствованный очерк «Русский из русских». Газета «Хинду» объяснила преследования в царской России «одного из величайших мыслителей и писателей эпохи» его убеждениями, враждебными «самодовольному Западу». «Смерть, — писала газета, — увела одного из тех людей, значение которых огромно не только в масштабе своей страны, но и во всем мире». Газета «Хинду лидер» посвятила некролог Толстому — борцу против казенной церкви. Газета с удовлетворением отметила глубокую принципиальность и непримиримость русского писателя по отношению к русской самодержавной и церковной реакции. «Он умер непримиренным с церковью», — констатировала она.

Большую статью о Толстом опубликовал ежемесячник «Пробаши», редактируемый Тагором. В ней отмечался выдающийся вклад русского писателя в мировую литературу.

В последующие десятилетия, особенно после того как Ганди вернулся в Индию, сочинения Толстого начинают занимать на индийской книжной полке видное место. Все чаще наряду с английскими изданиями они появляются и на индийских языках.

В 20-е годы на языке хинди выходят: «Воспоминания» под названием «Автобиография Толстого» (1922), трактат «Рабство нашего времени» («Рабство», 1923), сборник «Заветы Толстого» (1923), «Власть тьмы» («Мрак и свет», 1925), сокращенный вариант «Анны Карениной» («Муки любви», 1926), статья «Об отношениях между полами» («Женщина и мужчина», 1927), сборник «Рассказы Толстого» (1929) и др. Часть этих произведений появляется и на языках бенгали и гуджарати.

В 30 — 40-х годах круг издаваемых сочинений Толстого, как и круг языков, на которые они переводятся, значительно расширяется. В частности, к этому времени относятся издание на хинди «Войны и мира» (в переводе Р. Аг-равала), «Анны Карениной» (под названием «Анна», в переводе X. Пандея), «Воскресения» (под названием «Второе рождение», в переводе Р. Агравала), повести «Казаки» (в переводе А. Ваджартхи), «Крейцеровой сонаты», «Севастопольских рассказов» и других произведений. В это время появляются и переводы на английский и хинди известных книг Роллана и Цвейга о Толстом, биографических трудов П. И. Бирюкова и Э. Моода, воспоминаний Горького и других подобных изданий. Однако, как отмечают индийские писатели, качество всех этих переводов оставляет желать много лучшего.

Наряду с новыми переводами (главным образом с английского языка), большое распространение получают и сокращенные издания, переделки и пересказы, рассчитанные на неподготовленного читателя.

Наиболее квалифицированные переделки произведений Толстого принадлежат выдающемуся индийскому писателю Премчанду. Он перевел и переработал 20 рассказов и составил из них сборник, изданный в Калькутте в 1924 г. под названием «Рассказы Толстого»146. В сборник вошли следующие произведения: «Бог правду видит, да не скоро скажет», «Кавказский пленник», «Охота пуще неволи», «Чем люди живы», «Упустишь огонь — не потушишь», «Два старика», «Где любовь, там и бог», «Сказка об Иване-дураке и его двух братьях», «Девчонки умнее стариков», «Ильяс», «Как чертенок краюшку выкупал», «Много ли человеку земли нужно», «Зерно с куриное яйцо», «Крестник», «Кающийся грешник», «Суратская кофейная», «Дорого стоит», «Ассирийский царь Ассархадон», «Труд, смерть и болезнь», «Три вопроса», т. е. почти все народные рассказы, созданные Толстым в 80-х и 90-х годах.

Так как Премчанд предназначал свои издания для простонародного читателя, он, сам того не подозревая, придерживался тех же принципов, каким следовал Толстой при обработке произведений индийского эпоса. Об этом свидетельствуют, в частности, новые названия рассказов, которыми он заменил толстовские. Изменены, например, названия, которые являются специфически русскими пословицами: вместо «Бог правду видит, да не скоро скажет» — «Милосердный»; вместо «Упустишь огонь — не потушишь» — «От одной искры дом загорается»; вместо «Охота пуще неволи» — «Охота на медведя». Заменены индийскими многие русские имена (например, вместо «Иван-дурак» — «Сумант-дурак») и географические обозначения (вместо «Кавказский пленник» — «Раджпут-пленник»). Наконец, некоторые рассказы получили индийские названия, выражающие их мораль, главную мысль. Так, непонятное индийцам название «Ильяс» — башкирское имя — заменено морализующим заголовком в духе Толстого — «Счастье в лишении».

Заслуживают специального изучения приемы, которыми пользовался Премчанд при переводах и переделках произведений Толстого. Как указывает акад. А. П. Баранников, Премчанд не переводил русский текст, а своеобразно пересказывал его, создавая норой новые рассказы и приближая их к уровню восприятия простого индийского читателя. Так, в его переделках рассказов Толстого бытуют не русские, а индийские персонажи: крестьяне живут в индийских деревнях, носят индийскую одежду, едят индийскую пищу, пашут не на лошадях, как в России, а на быках и буйволах. Во сне им являются не русские ангелы, а индийские брамины, которые проповедуют не евангелие, а догматы индуизма. Действие всех рассказов перенесено в Индию и происходит в знакомой ее читателям обстановке.

А. П. Баранников анализирует рассказ Премчанда «В любви бог», являющийся переделкой известного рассказа Толстого «Где любовь, там и бог». Сюжет, фабула и авторский вывод сохранены, но действие перенесено в семью торговца, а не сапожника, как это описано у Толстого, ибо по индийским понятиям появление ангела невозможно в доме сапожника — человека низкого происхождения. В таком же духе изменены и многие другие детали рассказа. К примеру, у Толстого сапожник Авдеич работал «прочно, товар ставил хороший, лишнего не брал и слово держал». У Премчанда торговец Мурат «никогда не обвешивал ни на один дхел147 и не продавал коровьего масла, смешанного с растительным. Если товар был нехорош, то откровенно говорил об этом покупателю, не вводил в обман». Авдеич у Толстого читает евангелие и ждет Христа, Мурат у Премчанда читает «Рамаяну» и ожидает Кришначандру.

Подобным образом изменены имена, детали и названия других рассказов Толстого. Приближенные к восприятию индийского крестьянина, они, однако, не утратили ни богатства содержания, ни художественной убедительности. Мысль русского писателя и образный строй его произведений почти всюду полностью сохранены148.

С образованием Индийской республики и по мере укрепления дружественных отношений между СССР и Индией переводов произведений русской литературы, и в частности Толстого, стало выходить все больше и больше, и наконец издание их приняло массовый характер. Сейчас произведения Толстого выходят почти на всех языках страны большими тиражами.

По имеющимся данным, к 1970 г. на языке хинди изданы: «Война и мир» (пять раз), «Анна Каренина» (четыре раза). Пятнадцать раз переводились повести и рассказы Толстого. Массовыми тиражами выходят произведения для детей, сборники публицистических работ и дневники писателя.

На языке гуджарати: «Война и мир» (дважды), «Анна Каренина» (трижды), «Воскресение» (дважды), «Власть тьмы», «Крейцерова соната», «Смерть Ивана Ильича», «Хозяин и работник», «Семейное счастье» и несколько сборников рассказов.

На бенгальский язык переведены: «Война и мир» (первые два тома), «Анна Каренина» (три раза), «Воскресение» (три раза), ранняя трилогия, «Севастопольские рассказы», «Казаки», «Смерть Ивана Ильича» (два раза), «Крейцерова соната», «Хаджи Мурат» (два раза), «Семейное счастье» и др. Кроме того, выпущено 15 сборников рассказов Толстого.

На языке малаялам: «Война и мир» (дважды), «Анна Каренина» (дважды), «Воскресение», «Власть тьмы» (дважды), «Семейное счастье» (дважды), «Казаки», «Смерть Ивана Ильича», «Крейцерова соната» и шесть сборников рассказов и сказок. Кроме того, изданы статьи «Рабство нашего времени», «Исповедь», «Об отношениях между полами» и другие публицистические произведения Толстого.

Еще больше произведений выпущено на тамильском языке. Роман «Война и мир» вышел в Мадрасе в семи изданиях, «Анна Каренина» — трижды, роман «Воскресение» — четыре раза. Отдельными книгами выпущены в свет ранняя трилогия, «Семейное счастье», «Власть тьмы». Восемь раз увидели свет сборники рассказов Толстого.

На языке телугу вышли в свет все романы Толстого, «Анна Каренина» и «Воскресение» — дважды, а также пьесы «Власть тьмы» (дважды), «Плоды просвещения», «Живой труп», повести «Казаки», «Семейное счастье», «Крейцерова соната» и шесть сборников рассказов и сказок.

В несколько меньшем объеме сочинения Толстого выходят на других языках Индии, но и здесь достигнут большой прогресс. Так, на пенджаби переведены «Воскресение», «Отец Сергий» и некоторые народные рассказы. На урду вышел в свет роман «Анна Каренина» и сборник избранных рассказов. На языке маратхи существует сокращенный перевод «Воскресения», полный перевод «Крейцеровой сонаты», «Сказки об Иване-дураке», рассказа «Чем люди живы» и несколько сборников детских рассказов. На языке каннада изданы «Детство, отрочество и юность», «Семейное счастье», сборник избранных рассказов.

В последние годы переводы Толстого стали чаще делаться непосредственно с русского языка, но общий уровень их мастерства еще весьма невысок. Об этом говорил, например, индийский литературовед Шивдан Сингх Чау-хан в речи, произнесенной в Москве на заседании, посвященном пятидесятилетию со дня смерти Л. Н. Толстого149. В последние годы заботу о высоком качестве переводов Толстого взяла на себя Всеиндийская литературная академия, и можно надеяться, что их художественный уровень значительно повысится.

Серьезного анализа заслуживает выходящая в Индии литература о Толстом.

Большое место в индийской «толстовиане» занимают биографические труды. Первая работа на эту тему, как мы уже сказали, принадлежала перу Махатмы Ганди. В последующие годы биографий Толстого появлялось все больше и больше. Так, уже в 1912 г. в Калькутте вышла на языке бенгали книга С. Датта «Великий Толстой». В 1917 г. в Лакхнау увидело свет на языке урду «Жизнеописание графа Толстого и его мысли», составленное Джанабом Бабу Шиви. Позднее, в 1924 г., на языке бенгали появилась биография, написанная Д. Мукхопадхайя, а в 1929 г. — книга о Толстом К. Вандьяпадхайя. Ими же были изданы первые книги о Толстом для детей.

Биографии Толстого вышли и на языке хинди. Таковы, например, одновременно появившиеся в 1954 г. книги В. Рая и Г. Рандейя, имеющие одинаковое название: «Махатма Толстой».

На языке маратхи биография Толстого вышла в 1919 — 1922 гг. в пяти выпусках. На этом же языке была опубликована в 1933 г. книга Н. Бхаурава «Русский Ганди».

На языке малаялам существуют две книги о Толстом: Б. Пилаи (1949) и М. Сатьелая (1955).

На языке телугу известна биография, написанная

М. Рамамоханрао. Существуют книги о Толстом и на других языках Индии.

Источники большинства этих работ — изданная в Англии биография Толстого, написанная Эйльмером Моодом, известный четырехтомный биографический труд П. И. Бирюкова и знаменитая книга Ромена Роллана «Жизнь Толстого». В позднейших индийских изданиях использованы также работы советских исследователей — Н. Н. Гусева, Н. К. Гудзия, В. Ф. Булгакова, В. Б. Шкловского и др.

Ряд трудов, как отмечено выше, посвящен в Индии теме «Толстой и Ганди». В большинстве своем они содержат изложение взаимоотношений обоих мыслителей и сравнительный анализ их мировоззрений.

Работ, посвященных анализу писательского мастерства Толстого, в Индии пока весьма немного. В свое время лучшими из них акад. Баранников считал серию «Литературные беседы» Хасана Шахида Сахрварди, опубликованную в журнале «Урду» в 1925 — 1926 гг. Индийский исследователь высоко оценил творчество Толстого и его роль в мировой литературе. Пушкин, Тургенев, Толстой и Достоевский стоят, по его мнению, «во главе той великой плеяды писателей, благодаря которой в настоящее время литература на русском языке считается самой сильной и самой чистой из всех литератур»150.

В этом же журнале в 1935 г. появилось и другое серьезное исследование о Толстом — статья проф. Мухаммеда Муджиба, в которой анализировался творческий путь художника в связи с историей России пореформенного периода.

Из работ последующих лет лучшими считаются статьи крупных индийских писателей — Премчанда, Кришана Чандара, Али Сардара Джафри, Ахмада Надима Касми, Саджада Захира, Гопала Халдара, литературоведа Шив-дана Сингха Чаухана и др. (их высказывания о Толстом приводятся ниже). Образцом тонкого литературоведческого анализа является исследование писателя Мулк Радж Ананда о «Войне и мире»151.

Широко отмечаются в Индии знаменательные даты Толстого. В 1960 г. к пятидесятилетию со дня смерти писателя был создан юбилейный комитет, в который вошли выдающиеся деятели культуры. Поддержанный широкой общественностью, комитет провозгласил четвертую неделю ноября «толстовской неделей» и развернул энергичную деятельность.

«Неделю Толстого» официально открыл Джавахарлал Неру. Он назвал Толстого «вечным странником, идущим вперед в ноисках правды и красоты», смелым мыслителем, который «никогда ни перед кем не склонял головы». «Мы можем, — сказал он, — принять или не принять все его взгляды и теории, но, если мы будем думать о нем, частица его мудрости и величия сойдет на нас и поднимет нас несколько выше»152.

Касаясь трудностей и опасностей, перед которыми стоит современное человечество, Неру воздал должное глубине мысли и прозрению великого русского художника, чей гуманизм доныне продолжает играть большую роль в борьбе за мир и дружбу между народами.

«Мы живем, — сказал он, — в трудные времена призраков и опасностей всякого рода, а также всяческих надежд. Быть может, они неотделимы друг от друга. Страждущему человечеству, как видно, придется идти вперед трудными путями. И все же, как бы оно ни падало, оно должно подняться и достичь вершины. Радость жизни в том, чтобы, как и Лев Толстой, бороться за свободу и счастье людей на земле».

Заметным событием «толстовской недели» был и симпозиум на тему «Толстой и Индия», который был проведен в Дели. Открывая этот большой форум индийской интеллигенции, член парламента, писатель Сардар Паниккар сказал, что Толстой оказал влияние не только на литературы Индии, но и на всю ее культуру и общественную жизнь. Индия гордится тем, что ее древняя философия, эпос и поэзия занимали большое место в творческих раздумьях Толстого.

С успехом прошла и организованная в Дели международная Толстовская конференция, привлекшая писателей и ученых многих стран мира.

Интерес к творчеству Толстого сопутствует всей культурной жизни Индии. В университетах и школах часто устраивают вечера, посвященные русскому писателю, публично читают его произведения, а в дни юбилеев организуют выставки, иллюстрирующие его жизнь и творчество.

Вечера памяти Толстого проводят Общество индийско-советской дружбы, литературно-просветительное общество «Сахития Паришад», молодежные содружества и другие организации как в крупных городах, так и в провинции.

В 1969 г., в связи со столетием со дня рождения Ганди, в Дели была организована выставка на тему «Лев Толстой и Махатма Ганди». Ее посетило более миллиона человек.

15

Наследие гениального русского писателя высоко оценивалось и оценивается всеми крупными художниками и мыслителями Индии.

По мнению индийских исследователей, творчество Толстого, его реалистический метод, социально-заостренная проблематика его произведений оказали большое воздействие на индийскую литературу. «Толстой, — пишет литературовед Кришна Крипалани, — оказал огромное влияние на развитие литературы и мысли в современной Индии, несмотря на то что мы познакомились с его произведениями не в оригинале, а через чужой язык»153. «Это влияние, — добавляет историк литературы Шивдан Сингх Чау-хан, — можно проследить и теперь во всех значительных произведениях прогрессивных писателей нового поколения всех основных литературных языков Индии — тех писателей, которые стремятся отображать индийскую действительность критически и правдиво»154. Мнение это поддерживает и проф. Хумайюн Кабир. «В прошлом, — пишет он, — Толстой, Достоевский, Горький оказали большое влияние на индийских писателей и сами испытали воздействие индийской культуры»155.

Само собой понятно, что вопросы взаимодействия и взаимовлияния национальных литератур нельзя решать декларативно, в плане элементарных сопоставлений. Глубокое отличие особенностей развития индийской литературы от русской, ее прямая связь со своими национальными традициями и с конкретно-исторической обстановкой своей страны исключают какие-либо поспешные и категорические сближения. Вместе с тем единодушные утверждения индийских исследователей несомненно имеют серьезные основания.

Из выдающихся писателей Индии наиболее часто сближают с Толстым Рабиндраната Тагора (1861 — 1941). Так, Шивдан Сингх Чаухан утверждает: «Передовое, реалистическое творчество Толстого наложило свой отпечаток на прозаические произведения великого поэта Индии — Рабиндраната Тагора… В романах Тагора «Чар-Адхайя» и «Гора» влияние Толстого чувствуется особенно сильно»156. Это утверждение кажется нам излишне категоричным. Своеобразный, романтически-приподнятый стиль тагоров-ской прозы значительно отличается от строгой простоты, присущей романам Толстого. Более оправданны здесь сближения в области мировоззрения обоих писателей. В частности, элементы толстовства в мировоззрении Тагора отмечал А. В. Луначарский157.

В философских и социально-политических взглядах обоих мыслителей действительно много общего. Рабиндранат Тагор высоко ценил гуманизм Толстого, считал русского писателя «учителем человечества», призывал индийскую интеллигенцию прислушиваться к его голосу. Процитировав в статье «Реформа образования» слова Толстого о том, что основой образования должны быть нравственные представления народа, Тагор с горечью указал, что в «настоящее время голос единственного в мире человека, единственного в данный момент учителя человечества раздается гласом в пустыне»158. Тагор разделял этические принципы Толстого, его эстетику, призывал индийцев учиться у Толстого, усваивать его взгляды на общество и человека.

По образцу яснополянской школы и задуманного Толстым «университета в лаптях» Тагор создал знаменитую школу «Вишва-Бхарати», в которой осуществил многие из толстовских педагогических принципов. Ныне эта школа переросла в крупный культурный и учебный центр, широко известный под названием Шантиникетан («Обитель мира»).

Во время своего пребывания в Москве, в 1930 г., Рабиндранат Тагор смотрел в Московском Художественном театре постановку по роману Толстого «Воскресение» и в своих «Письмах о России» отозвался о ней с большой похвалой159.

Таким образом, можно, на наш взгляд, говорить об известной общности гуманистических идеалов обоих писателей, а не о прямом воздействии творческого метода Толстого на художественный метод Тагора. Творчество Ра-биндраната Тагора столь своеобразно и самобытно, столь очевидно связано с национальной традицией, в нем так причудливо переплелись разнородные элементы реализма и романтизма, преломленные сквозь призму специфически восточной орнаментальной прозы, что всякого рода сближения должны здесь делаться весьма осторожно.

Значительно больше общих черт с Толстым мы находим в мировоззрении и творчестве основоположника критического реализма в литературах хинди и урду Премчанда (1880 — 1936). Они прослеживаются и в социально-политической концепции Премчанда (особенно на раннем этапе его творчества), и в его идейно-творческом арсенале.

В письме к другу от 4 марта 1914 г. Премчанд, говоря о поисках собственного стиля, писал: «Недавно я прочел рассказы Толстого и чувствую, что они оказали на меня как на писателя определенное влияние»160. Благотворное воздействие реализма Толстого на Премчанда отмечают почти все исследователи его творчества. По мнению индийского новеллиста и литературоведа Амритрая, близость к Толстому особенно отчетливо проступает в рассказах Премчанда «Саван», «Зимняя ночь» и «Горсточка риса», которые появились в свет после его ранних романтических и отчасти мистических произведений.

«Замысловатые сюжетные ходы рассказов раннего периода, — пишет исследователь, — уступают место сюжетной простоте. Иногда сюжет предстает обнаженным. Это же относится к характерам героев. Все к более простым методам прибегает писатель и все отчетливее прочеркивает ход развития. Все строже и строже относится Премчанд к тем украшениям, которые встречались в его рассказах раннего периода. В рассказах остается только то, что абсолютно необходимо для сюжета и построения характеров героев»161. Этой строгости и лаконичности Премчанд, по мнению исследователя, научился на опыте «таких мастеров рассказа, как Толстой, Чехов и Горький, — пожалуй, больше всего Толстой»162.

При изучении публицистики Премчанда бросается в глаза та страстность, с которой он нападает на социальные уродства капитализма с патриархально-крестьянских позиций. Так, в статье, опубликованной в журнале «Джагаран» («Пробуждение») 27 февраля 1933 г., он пишет: «Истинный секрет того, что в мире так много несправедливости и подлости, ненависти и грязи, глупости и невежества, заключается в денежном мешке… До тех пор, пока будет существовать право частной собственности, человеческое общество не сможет свободно развиваться. Облегчайте труд рабочих, выплачивайте пособия безработным, урезывайте права помещиков и капиталистов, увеличивайте права рабочих, уменьшайте роль денег, — но сколько бы такого рода улучшений вы ни сделали, все равно и с такими подпорками эта дряхлая стена устоять не может. Ее следует разрушить и возвести новую»163.

Эти мысли Премчанда — и по содержанию и по тону — близки к мыслям Толстого, запечатленным в его публицистике 90-х годов и особенно в его трактате «Рабство нашего времени».

О современной ему литературе Премчанд с горечью писал в 1928 г. в журнале «Сарасвати»: «Если бросить, взгляд на нашу нынешнюю литературу, то можно ясно увидеть, насколько возросла в ней искусственность. Нет необходимости доказывать, что изображаемые в прозаических произведениях удивительные истории про любовь и разлуку совершенно не затрагивают жизнь народа. А что касается тех поисков, которые во имя слияния с бесконечным предпринимаются в поэзии, то простому человеку лучше держаться от всего этого подальше… Чувства и мысли наших литераторов далеки от чувств и мыслей народа. Поэтому современная литература не может считаться национальной»164.

Слова эти явственно перекликаются с трактатом Толстого «Что такое искусство» и с его статьей «Так что же нам делать?», хотя, разумеется, индийский писатель пришел к своим выводам самостоятельно в результате собственных наблюдений и тяжких раздумий.

Известное сходство находят исследователи в проблематике и в приемах художественного творчества обоих писателей165. Так, первый роман Премчанда — «Приют» посвящен в значительной мере тем же проблемам семьи, брака и положения женщины в семье и обществе, которые затронуты в романе Толстого «Воскресение». Рисуя иную обстановку, иные жизненные ситуации, индийский писатель, как и Толстой, выступает суровым обвинителем социальной среды, которая обрекает женщину на нужду, бесправие и проституцию.

Близка по духу к толстовским образам крестьян и галерея крестьянских образов, нарисованных Премчандом в его рассказах и особенно в его эпопее «Обитель любви». Создавая свои характеры, Премчанд уделяет большое внимание «диалектике души» героев, раскрытию их внутреннего мира, их размышлениям и переживаниям. До Премчанда в литературах хинди и урду царила традиция однолинейного изображения персонажей. Герой должен был быть олицетворением одних каких-либо черт или страстей — положительных или отрицательных. Смешение или переплетение различных черт героя трактовалось как нарушение обязательных канонов. Премчанд смело нарушил эту традицию и первым на своем языке стал рисовать персонажи многогранными — в развитии, в движении. И здесь его эстетические воззрения встретились с воззрениями Льва Толстого.

В свое время Толстой писал:

«Одно из самых обычных заблуждений состоит в том, чтобы считать людей добрыми, злыми, глупыми, умными. Человек течет, и в нем есть все возможности: был глуп, стал умен, был зол, стал добр, и наоборот. В этом величие человека» (53, 179).

Позднее, в романе «Воскресение», Толстой развил эту мысль. «Люди, как реки, — писал он, — вода во всех одинаковая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то теплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие, и бывает часто совсем не похож на себя, оставаясь все между тем одним и самим собою» (32,194).

Премчанд разделяет это убеждение. «Душа человеческая, — пишет он, — не бывает ни совсем черной, ни совсем чистой — она представляет собою удивительную смесь разных качеств. Возникают подходящие условия, — человек становится подобным святому риши, при неблагоприятных — он делается негодяем»166.

Диалектический подход индийского писателя к человеческой природе, его убеждение в том, что характер человека обусловлен социальной средой и классовыми отношениями, позволили ему позднее, в романе «Воздаяние», подняться на еще большую высоту критического реализма и достичь еще большей художественности.

Выше мы упомянули о плодотворной деятельности Премчанда как переводчика Толстого. Эта деятельность кажется нам тоже не случайной — по-видимому, творения русского писателя были ему душевно близки. О том, что именно ценил Премчанд в русском писателе, можно судить по его предисловию к упомянутому выше сборнику своих переводов народных рассказов Толстого. В нем он писал:

«Граф Толстой, как известно, написал много, и в настоящее время в Европе нет языка, на котором бы не было перевода его произведений. Однако в зрелом возрасте, когда окончательно установились его общественные и религиозные взгляды, он из своих произведений эти рассказы ставил выше всего. «Анна Каренина», «Севастопольские рассказы» и другие произведения пали в его глазах. Он полагал, что главное достоинство литературы — пробуждение любви ко всем людям. Ее язык и идеи — то и другое, — должны быть так просты, чтобы понимание ее не представляло никакой трудности даже простому крестьянину. Некоторые рассказы достигают такой высоты, что является мысль, будто они взяты из упаншпад. Язык столь легкий и живой, что в чтении найдут удовольствие даже дети»167.

Подобного же рода оценки Толстого мы находим и в статьях Премчанда, печатавшихся в журналах «Ханса» («Лебедь»), «Джагаран» и др.

В индийском литературоведении можно встретить утверждения о влиянии Толстого и на других индийских писателей. Так, по мнению Шивдана Сингха Чаухана, романы и рассказы Шоротчондро Чоттопадхая «также носят еледы влияния Толстого, главным образом его романа «Анна Каренина»»!68. С Толстым сближают и Аннада Шанкара Рея, и Джайнендру Кумара!69, и Ахмада Надима Касми, и других прозаиков Индии, бытописующих жизнь индийского народа с позиций патриархальной крестьянской идеологии. Думается, однако, что не все эти сближения правомерны.

Справедливо, вероятно, то, что писатели индийского критического реализма во многом разделяют идейно-творческие принципы Толстого — его тенденцию к обличению социального зла, уважение к простому человеку, стремление к раскрытию «диалектики души» своих героев. Основанием к сближению этих писателей с Толстым, наверное, служит и некоторая их солидарность с философскими и этическими принципами Толстого, воспринятыми сквозь призму родственного им гандизма. Вместе с тем, разумеется, каждый из названных писателей оригинален, самобытен и связан прежде всего со своей национальной традицией.

Что более всего привлекает индийцев в Толстом? Чем он более всего близок индийской культуре?

Предоставим ответить на эти вопросы самим деятелям Индии.

Джавахарлал Неру в письме, посвященном пятидесятилетию со дня смерти Толстого, писал:

«Лев Толстой принадлежит к числу тех европейских писателей, чье имя и произведения пользуются в Индии, пожалуй, наибольшей известностью. Объясняется это не только высокими достоинствами произведений Толстого, но и духовным сродством между ним и нашим руководителем Махатмой Ганди, который горячо восхищался Толстым и находился под его влиянием в период своего формирования как личности.

Поэтому я рад воздать должное этому великому русскому писателю и выразить уважение к его памяти в связи с пятидесятилетием сО дня его смерти. Он относится к числу очень немногих избранных писателей мира, чья память нетленна, и, хотя со дня смерти Толстого прошло уже полвека, его учение и память о нем живут в наших сердцах»170.

Президент Индии Раджендра Прасад в письме, адресованном во Всеиндийский толстовский юбилейный комитет, писал:

«Наследие Толстого — писателя, художника и мыслителя — приобретает во всем мире все большее значение. Его мысль и прозрение опровергают условное деление писателей на восточных и западных. Народы Азии в такой же мере испытывают на себе воздействие его могучей мысли, как и люди Запада… Будем надеяться, что толстовский завет любви и мира получит еще более широкое распространение среди простых людей в нашей стране благодаря новым переводам его сочинений на индийские языки»171.

Огромное значение творчества Толстого для судеб мировой литературы подчеркивают современные индийские писатели.

«Я считаю, — пишет Мулк Радж Ананд, — что Толстой намного превосходит ряд своих современников потому, что он отобразил жизнь своей эпохи в многочисленных замечательных картинах, которые мы встречаем в его романах и рассказах, и, в первую очередь, потому, что он является автором «Войны и мира»».

Мулк Радж Ананд отмечает черту новаторства Толстого: русский писатель, как никто другой, сумел изобразить жизнь целой эпохи «со всеми ее стремительными столкновениями мыслей и эмоций, во всех неуловимых оттенках и нюансах».

Новаторской считает Мулк Радж Ананд и композицию романа с ее необычайно сложным и вместе с тем стройным и ясным переплетением множества фабульных линий. «Что за книга «Война и мир»! — восклицает индийский писатель. — Необъятная, как Россия, и вместе с тем включающая и Европу и Азию; в ней как бы слышится звон цимбал, с ее страниц веет свежестью степных ветров, доносится дыхание гор, пустынь и долин, роман как бы питается водами многих русских полноводных рек; а между строк, как из подземных источников, бьет ключом сила и энергия, которыми наделены его герои. И все это движется и течет, как в оркестре, где обертоны и тихие полутона вдруг уступают место могучему лейтмотиву, что, подобно молнии, освещает все вокруг…»172.

Свое преклонение перед писательским гением Толстого выражают и другие индийские писатели. Так, известный литератор и общественный деятель К. Наир, выступая в 1968 г. на международной встрече писателей, посвященной юбилею Горького, сказал:

«Громадное влияние на индийскую литературу оказал Лев Толстой. Наш великий Махатма Ганди в своей автобиографии пишет о том огромном влиянии, которое оказал Толстой на формирование его мировоззрения. Я могу вам признаться здесь, что к Толстому меня тоже привел Ганди, мое знакомство с высказываниями Ганди о Толстом»173.

Прозаик и романист Тхакажи Шивашанкара Пиллаи из Кералы (Южная Индия) пишет:

«Я побывал в Ясной Поляне — поклонился святыне, и память об этом навсегда останется в моем сердце. Мне трудно передать вам то чувство восторга, которое охватило меня, когда мы подъезжали к обители человека, оставившего нам незабываемые творения…

Писатели моего поколения формировались под влиянием великой французской литературы — Вольтера, Бальзака, Гюго и Мопассана. Огромное влияние на их творчество оказали и продолжают оказывать классические произведения русской литературы — Гоголя, Достоевского, Тургенева, Толстого, Горького»174.

Писатель и общественный деятель Бенараси Дас Ча-турведи говорит о популярности Толстого в Индии:

«Своими искренними симпатиями к бедным и угнетенным он оказал огромное влияние на наших писателей. Его высокогуманистические идеи нашли горячий отклик в сердцах моих соотечественников, стали источником вдохновения. Через Толстого мы узнали и полюбили Россию, с которой нас связывает ныне искренняя дружба»175.

Значение наследия Толстого индийские писатели видят и в том, что его реализм противостоит литературе буржуазного распада.

«В наши дни, — пишет Шивдан Сингх Чаухан, — когда стало модным разглагольствовать о «кризисе культуры» (а особенно громко об этом говорят на Западе), значение Толстого все возрастает. Как яркий светоч, как символ надежды, любви и истины, возвышается он над слоем холодного тумана и облаков, которые сгустились внизу, слепя глаза и души нашего молодого поколения, затемняя

ПРИМЕЧАНИЯ

ТОЛСТОЙ И ИНДИЯ

102 Райчандбхай — выдающийся индийский поэт и философ. Ганди познакомился с ним в Южной Африке.

103 Раскин (Рёскин) Джон (1819 — 1900) — английский теоретик искусства, критик и публицист.

104 М. К. Ганди, Моя жизнь, стр. 104, 161.

105 M. К. Gandhi, Tolstoy and the Youth, — «Leo Tolsloy. 50th Death anniversary, november 21 — 27, 1960», New Delhi.

106 Стэд Уильям (1840 — 1912) — видный английский журналист и общественный деятель. Посетил Толстого в мае 1888 г.

107 Имеется в виду книга Стэда «Truth about Russia» («Правда о России»), в которой несколько глав посвящено встречам с Толстым.

108 Цит. по материалам мемориального Дома-музея М. К. Ганди в Дели. Хранятся в Государственном музее Л. Н. Толстого.

109 Цит. по: «Leo Tolstoy. 50th Death anniversary, november, 21 — 27, I960».

110 Письмо не сохранилось.

111 Здесь и ниже письма Ганди к Черткову публикуются впервые. Хранятся в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого.

112 Цит. по: «Tolstoy and the Youth», стр. 3 — 4.

113 См.: А. В. Луначарский, Индийский Толстой, — «Красная нива», М., 1923, № 1; Ромен Р о л л а н, Ответ Азии Толстому; его же, Махатма Ганди; Д ж. Неру, Открытие Индии; его же, Автобиография; М. К. Ганди, Моя жизнь; Д. Д а т т а, Философия Махатмы Ганди, М., 1959; Е. М. Намбудирипад, Махатма Ганди и гандизм, М., 1960; Р. Прасад, Автобиография, М., 1961; А. Д. Л и т м а н, Философские взгляды М. К. Ганди, — сб. «Общественно-политическая мысль Индии», М., 1962; Э. Н, Комаров, А. Д. Л и т м а п. Мировоззрение Мохандаса Карамчанда Ганди, М., 1969; III. А. Д а н г е, Ганди и индийская революция, — «Проблемы мира и социализма», 1970, № 1; О. В. М а р т ы ш и н, Политические взгляды Мохандаса Карамчанда Ганди, М., 1970; D. G. Tendulkar, Mabatma. Life of Mohandas Karamchand Gandhi, vol. 1 — 3, Bombay, 1951 — 1954; Pyarelal, Mahatma Gandhi. The Last Phase, vol. I. Ahmedabad, 1956; H i г e n M u-k e r j e 1, Gandiji, Calcutta, 1958.

114 Э. Н. Комаров, А. Д. Литман, Мировоззрение Мохандаса Карамчанда Ганди, стр. 68.

115 В. И. Ленин, Лев Толстой, как зеркало русской революции, — Полное собрание сочинений, т. 17. стр. 212.

116 «The Amrita Bazar Patrica», 2. VIII. 1934.

117 M. Gandhi, Lohne mid WerUy — «Ynng Tndicn», Erlenhach, Zurich, Mimchon und Leipzig, стр. 358 — 359.

118 Так озаглавлен и один из рассказов Толстого.

119 Дит. по: Pyarelal, Mahatma Gandhi, vol. I, стр. 599.

120 Д. Д а т т а, Философия Махатмы Ганди, стр. 33.

121 М. К. G a n d h i. Truth is God, Ahmedabad, 1957, стр. 11.

122 См. об этом: В. Ф. Асмус. Мировоззрение Толстого, — «Литературное наследство», т. 69. кн. 1, стр. 58 — 70.

123 Цит. по: D. G. Т с n d u I k а г, Mahatma, vol. 3, стр. 360.

124 Д ж. Hepу, Автобиография, стр. 84.

125 М. К. Ганди, Моя жизнь, стр. 37.

126 Д. Д а т т а, Философия Махатмы Ганди, стр. 43.

127 М. К. Г а н д и, Моя жизнь, стр. 388.

128 В. В. Вересаев, Воспоминания, М., 1946, стр. 495.

129 Цит. по: Г. 3. Сорокин, Буржуазные и реформистские историки о политике Коминтерна до национальному и колониальному вопросам, — «Коминтерн и Восток», М., 1969, стр. 234.

130 Ромен Р о л л а н, Махатма Ганди, стр. 85.

131 Там же.

132 В. И. Ленин, Л. Н. Толстой, — Полное собрание сочинений, т. 20, стр. 21.

133 В. И. Ленин, Л. Н. Толстой и современное рабочее движение, — Полное собрание сочинений, т. 20, стр. 40.

134 Помимо упомянутых выше журналов н яснополянской библиотеке сохранились журналы «Индиа» («Индия») за август и декабрь 1907 г. и январь, февраль, март, апрель и август 1908 г.; «Лайт» («Свет») за апрель, май и июль 1907 г.; «Ориентал мистик мэгэзин» («Восточный мистический журнал») за август и сентябрь 1908 г. и июль, август, сентябрь, октябрь и ноябрь 1909 г.; «Модерн ревю» («Современное обозрение») за июнь 1908 г.

135 Отдел рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого (подлинник на англ. яз.).

136 Отдел рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого.

137 Д. П. М а к о в и ц к п й, Яснополянские записки, запись от 2 марта 1909 г.

138 А. Б. Гольденвейзер, Вблизи Толстого, т. 2, М., 1923, стр. 187.

139 Д. П. Маков пцкий, Яснополянские записки, запись от 6 августа 1909 г.

140 Там же, запись от 20 октября 1908 г.

141 Там же, запись от 10 января 1909 г.

142 См.: Г. Халд ар, Связи между русской и бенгальской литературами, — «Проблемы Востока», 1959 г., № 1, стр. 137; Е. Я. Л юстерник. Русско-индийские экономические, научные и культурные связи в XIX в., М., 1966, стр. 148.

143 Отдел рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого (письмо на англ. яз.).

144 Здесь и ниже сведения об изданиях сочинений Толстого в Индии приводятся по кн.: «Художественные произведения Л. Н. Толстого в переводах на иностранные языки. Отдельные зарубежные издания. Библиография», М., 1961, а также по материалам Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина, Всесоюзной библиотеки иностранной литературы и библиотеки Государственного музея Л. Н, Толстого в Москве. Использован также библиографический перечень изданий Толстого и о Толстом в Индии, составленный Национальной библиотекой г. Калькутты (сб. «Leo Tolstoy, 50-th Death anniversary, november 21 — 27, I960»).

145 Здесь и ниже отклики индийской печати на смерть Толстого (с небольшими исправлениями перевода) цит. по: «Литературное наследство», т. 75, кн. 2, стр. 447 — 448, а также по: Б. М е й-л а х. Уход и смерть Льва Толстого, М. — Л., 1960, стр. 333.

146 Рецензию на этот перевод см. в кн.: А. П. Баранников, Индийская филология. Литературоведение, М., 1959, стр. 258 — 270.

147 Д х е л — четверть копейки.

148 Издания Толстого, приспособленные к восприятию простонародного читателя, выходят в Индии и в наши дни. В этой области многое делает известный индийский писатель Джайнендра Кумар, талантливо пересказывающий произведения русской литературы (см.: Е. Долматовский, В стране двухсот языков и наречий, — «Литературная газета», 3. VIII. 1965).

149 См.: «Литературное наследство», т. 75, кн. 1, стр. 249 — 253.

150 Цит. по: А. П. Баранников, Индийская филология. Литературоведение, стр. 127.

151 Русский пер. исследования см.: «Яснополянский сборник. Материалы и публикации», Тула, 1958.

152 Здесь и ниже речь Джавахарлала Неру цит. по: «Литературное наследство», т. 75, кн. 2, стр. 542.

153 «Литературное наследство», т. 75, кн. 1, стр. 237.

154 Там же, стр. 252.

155 Хумайюн Кабир, Индийская культура. М., 1963, стр. 11-12.

16G «Литературное наследство», т. 75, кн. 1, стр. 252.

157 А. В. Луначарский, Индийский Толстой, стр. 28 — 30.

158 Рабиндранат Тагор, Сочинения, т. 8, М., 1957, стр. 329.

159 Там же, стр. 204.

160 Цит. по: Х Р а х б а р, Жизнь и творчество Премчанда, М., 1963, стр. 67.

161 А м р а т Рай, Неновое и «новое», — «Иностранная литература», 1065, № 10, стр. 210.

162 Там же. Следует упомянуть, что некоторые исследователи более сближают Премчанда с Горьким. См., например, ст.: Е. П. Ч с л ы ш е в, Горький и индийская литература, — в кн. «М. Горький и литература зарубежного Востока», стр. 142 — 161.

163 Цит. по: «Литературы Индии», М., 1958, стр. 89.

164 Там же, стр. 88.

165 См.: В. Балин. Пре.мчанд и его романы «Обитель любви» и «Воздаяние», — сб. «Литературы Индии», стр. 79; X. Р а х б а р, Жизнь и творчество Премчанда, стр. 67, 188 — 189.

1№ Цит. по: «Литературы Индии», стр. 85.

ют Цит. по: А.П. Варенников, Индийская филология. Литературоведение, стр. 267.

168 «Литературное наследство», т. 75, кн. 1, стр. 252.

169 Литературовед Кришна Крипалани пишет: «Многие видные индийские писатели, такие, как Премчанд, Аннада Шанкар Рей и Джайнендра Кумар, испытали на себе сильное влияние философских идей Толстого» («Литературное наследство», т. 75, кн. 1, стр. 237).

170 «Литературная газета», 19. XI. 1960.

171 Цит. по кн.: «Leo Tolstoy. 50-th Death anniversary, novem-ber, 21 — 27, 1960, стр. 1.

172 Мул к Радж Ананд, «Война и мир» Толстого, — «Яснополянский сборник. Материалы и публикации», 1958, стр. 220, 228.

173 «Горький п современность. Писатели разных стран за «круглым столом»», — «Иностранная литература», 1968, № 11, стр. 203.

174 «Литературная газета», 2.IV. 1959.

175 «Правда», 21.XI.1960.

176 «Литературная газета», 19.XI.1960.