В годы ранней юности Лев Толстой выбрал своей будущей специальностью арабско-турецкую словесность…Интерес Толстого к Турции и ее народу особенно возрос в связи с русско-турецкой войной 1877 — 1878 гг. и предшествовавшими ей бурными событиями — вооруженным восстанием славян в Боснии и Герцеговине (1875), решительной борьбой болгар против турецкого ига (1876), движением помощи славянам, развернувшимся в России.

Александр И. Шифман
ЛЕВ ТОЛСТОЙ И ВОСТОК

ТОЛСТОЙ И ТУРЦИЯ

1

В годы ранней юности Лев Толстой выбрал своей будущей специальностью арабско-турецкую словесность.

Готовясь к поступлению в Казанский университет, он под руководством специально приглашенных учителей два года изучал турецкий и арабский языки1. Из сохранившихся биографических материалов известно, что занятия эти шли весьма успешно2. В 1844 г. на вступительных экзаменах он по обоим языкам получил пятерки и был зачислен «студентом своекоштного содержания по разряду арабско-турецкой словесности в 1-й курс»3.

Казанский университет был в то время одним из лучших учебных заведений в России. Как свидетельствует А. И. Герцен в очерке «Письмо из провинции» (1836), этот город представлял собой «главный караван-сарай на пути идей европейских в Азию и характера азиатского в Европу. Это выразумел Казанский университет… На его кафедрах преподаются в обширном объеме восточные литературы, и преподаются часто азиатцами». Герцен называет Казань городом «двуначальным, европейско-азиатским»4.

На кафедре арабско-турецкой словесности, где учился Толстой, работали известные в то время знатоки турецкой истории, литературы и языка. Так, турецкий язык преподавали упомянутый ординарный профессор Мирза А. Казымбек и старший преподаватель первой Казанской гимназии Абд-ус-Саттар Казымбек. Турецкую литературу читал кандидат Иван Жуков. Турецкий язык, история и литература входили в программу всех четырех курсов восточного отделения.

В архиве Толстого, к сожалению, не сохранилось ни его учебных тетрадей, ни других бумаг, из которых можно почерпнуть сведения об изучавшихся им дисциплинах. Однако известно, что круг знаний о Турции и ее культуре, который давал университет, был весьма широк. По турецкой литературе студенты изучали главы из «Кабус-намс», «Путешествия Мухаммеда Сеида Вахида-эфенди», отрывки из «Истории семи планет», из дивана Бакы и других памятников древней письменности. На уроках истории студенты переводили рассказы из жизни Абдул Гази Бахадура, османские государственные акты. Широко изучался и турецкий язык. Студенты читали константинопольские и александрийские газеты, переводили с русского и французского на турецкий язык и с турецкого книжного на разговорный5. Правда, Толстой недолго пробыл в университете и, по его признанию, недостаточно успел в усвоении восточных языков, однако изучение их принесло ему большую пользу. Оно пробудило в нем интерес к турецкой и арабской культурам.

Более пристальное внимание к Турции и ее народу Толстой проявил в 1854 — 1855 гг., когда турецкие войска совместно с» английскими и французскими осаждали Севастополь. Молодой Толстой, участвовавший в обороне города, не раз наблюдал за пленными турками, стремясь понять, какими мотивами они руководились в этой войне и что связывало их с французами и англичанами, относившимися к ним грубо и высокомерно. Однако в дневниках и в произведениях писателя этого периода Турция значительного отражения не получила.

В начале 60-х годов, заботясь о детском чтении, Толстой среди других книжек — приложений к педагогическому журналу «Ясная Поляна» издал и книжечку под заглавием «Магомет». По его поручению книжку составила сестра С. А. Толстой — Е. А. Берс, а он написал к ней предисловие и сделал ряд вставок (8, 315 — 316). Целью книжек «Ясной Поляны» было ознакомить крестьянских детей с жизнью и верованиями разных народов. Детские книжки содержали и поэтические легенды народов, и различные сведения об их быте. Такой была и книжечка «Магомет». Наряду с общеизвестной легендой о пророке в ней содержались некоторые сведения о жизни турок и других восточных народов, исповедующих мусульманскую религию, а также и отдельные исторические и географические факты.

2

Интерес Толстого к Турции и ее народу особенно возрос в связи с русско-турецкой войной 1877 — 1878 гг. и предшествовавшими ей бурными событиями — вооруженным восстанием славян в Боснии и Герцеговине (1875), решительной борьбой болгар против турецкого ига (1876), движением помощи славянам, развернувшимся в России.

Толстой, разумеется, сочувствовал южным славянам, страдавшим под турецким игом, и осуждал действия реакционных правителей Османской империи. Но он не одобрял казенно-шовинистическую шумиху, поднятую в России в связи с событиями на Балканах. О его отношении к этим событиям красноречиво свидетельствует эпилог романа «Анна Каренина», в котором иронически описывается показной энтузиазм русских дам и господ, лицемерно разглагольствовавших в своих петербургских особняках об освобождении «братьев-славян» от турецкого ига.

Оставаясь равнодушным к казенной пропаганде и отстраняясь от официальной политики, Толстой и во время войны и после нее интересовался жизнью простых людей Болгарии, Сербии, Турции, и это нашло отражение в ряде его высказываний, писем и дневниковых записей.

В ноябре 1876 г., когда до Ясной Поляны дошли слухи о резком ухудшении положения на Балканах и возможном вступлении России в войну, Толстой специально отправился в Москву, чтобы узнать об этом из достоверных источников. Надвинувшаяся война чрезвычайно взволновала его, и не только неизбежными тяжелыми бедствиями, которые она принесет людям. Цели и причины войны были ему не до конца ясны, и он хотел глубже понять их.

По возвращении домой он писал А. А. Фету: «Ездил я в Москву узнавать про войну. Все это волнует меня очень. Хорошо тем, которым все это ясно; но мне страшно становится, когда я начинаю вдумываться во всю сложность тех условий, при которых совершается история…» (62, 288). Об этом же он писал и своему другу критику Н. Н. Страхову: «Был я на днях в Москве только за тем, чтобы узнать новости о войне. Все это очень волнует меня. Теперь вся ерунда сербского движения6, ставшая историей, прошедшим, получила значение. Та сила, которая производит войну, выразилась преждевременно и указала направление» (62, 291).

Как мы уже сказали, глубоко озабоченный судьбой родственных славянских народов под турецкой пятой, Толстой решительно осуждал русскую казенную печать, раздувавшую военный психоз в стране. Давнее чувство отвращения к ней у него усилилось после пребывания в московских журналистских и литературных кругах.

«Какая мерзость литература! Литература газет, журналов, — восклицает он через несколько дней в письме к Н. Н. Страхову, — разве пе то же самое теперь я, заинтересованный политическими событиями, читаю во всех газетах? То же полуумышленпое, полунатуральное, скрывающее свою тупость под важностью отношений к важнейшим явлениям жизни. Ужасная мерзость литература!» (62, 292).

В течение зимы и весны 1877 г. Толстой со все усиливающейся тревогой следил за событиями. Они парастали с неотвратимостью грозной лавины и, наконец, 12 апреля разразились «высочайшим» манифестом Александра II о вступлении России в войну. Эта весть произвела на Толстого удручающее впечатление.

Следует отметить, что отношение царизма и широких народных масс к русско-турецкой войне было далеко не одинаковым. Если в умах и сердцах простых русских людей преобладала мысль об угнетенных братьях-славянах, нуждающихся в помощи и спасении, то истинными мотивами правительства Александра II было стремление восстановить пошатнувшееся политическое влияние на Балканах, а также надежда путем победоносной войны разрядить напряженную обстановку внутри страны. Все это Толстой очень ясно видел, и поэтому его отношение к войне было вдвойне мучительным.

Он не верил в то, что война принесет избавление братьям-славянам на Балканах, — их судьба мало интересовала русскую придворную камарилью. Бедственное же положение русских крестьян, которых оторвали от мирных пашен и погнали в дальние края на убой, было для него несомненным. Он твердо знал, что война принесет участвующим в ней народам, в том числе и туркам, неисчислимые страдания. К тому же, по личному опыту участия в Крымской войне, он не верил в способность бездарного царского командования легко и быстро выиграть войну. Так оно в действительности и было.

Первые дни войны принесли русской армии тяжелые поражения, и Толстой переживал их с нескрываемой тоской.

«Как мало занимало меня сербское сумасшествие и как я был равнодушен к нему, так много занимает меня теперь настоящая война и сильно трогает меня», — пишет он 15 апреля 1877 г. своей родственнице А. А. Толстой. Об этом же Софья Андреевна Толстая пишет в эти дни сестре Т. А. Кузминской: «У нас теперь везде только и мыслей, только и интересов у всех, что война и война… Лёвочка странно относился к сербской войне; он почему-то смотрел не так, как все, а с своей личной, отчасти религиозной точки зрения. Теперь он говорит, что война — настоящая, и трогает его» (17, 727).

По мере того как в ходе войны наряду с героизмом и патриотизмом народа все более выявлялась экономическая и политическая слабость России, Толстым все более овладевало стремление осмыслить события, разъяснить их себе и людям. 11 августа 1877 г. он пишет Н. Н. Страхову: «И в дурном и в хорошем расположении духа мысль о войне застилает для меня всё. Не война самая, но вопрос о нашей несостоятельности, который вот-вот должен решиться, и о причинах этой несостоятельности, которые мне все становятся яснее и яснее… Мне кажется, что мы находимся на краю большого переворота» (62, 334, 335).

В эти дни у него созрела мысль написать статью или открытое письмо Александру II, в котором со всей откровенностью поставить вопрос о подлинных целях войны, о причинах русских поражений и о дальнейших перспективах развития России. Чтобы быть во всеоружии фактов, Толстой попросил Н. Н. Страхова прислать ему необходимую литературу. Но, не дожидаясь ее, он 24 августа принялся за работу. Назавтра С. А. Толстая записала в дневнике: «Его очень волнует неудача в турецкой войне и положение дел в России, и вчера он писал все утро об этом. Вечером он мне говорил, что знает, какую форму придать своим мыслям, именно написать письмо к государю»7.

Статья Толстого начинается со сравнения нынешней русско-турецкой войны с Крымской войной 1854 — 1855 гг. Тогдашняя война России с Англией, Францией и Турцией, вспоминает он, всеми справедливо расценивалась как «грубая и жалкая ошибка деспотического одуревшего правительства» (17, 361). Войну начали без дорог, лазаретов и запасов продовольствия, с устаревшим оружием. В интендантстве царили воровство, грабеж и лихоимство. Царские генералы проигрывали крупные сражения. Однако, указывает он, даже эта неудачная, непопулярная война лучше нынешней. «Теперь, в 77 году, после 21 года мира и приготовлений, мы чувствуем себя несравненно слабее, чем мы были тогда. Тогда мы боролись почти со всей Европой и отдали уголок Крыма и часть Севастополя, и взяли Каре, а теперь мы отдали часть Кавказа одним туркам и ничего прочно не взяли» (там же). Причина этой слабости, по мнению Толстого, не в чьих-либо отдельных просчетах, а во всей социальной и государственной системе царской России, чуждой народным интересам, в пагубном «направлении» ее внешней и внутренней политики. Крымская война была проиграна, но ее благотворным последствием была отмена в России крепостного права. И это было в интересах России. Что ждет ее в случае поражения сейчас?

Поставив со всей остротой эти важные вопросы, Толстой оборвал свою статью на полуслове. Он почувствовал, что никаких шансов на ее опубликование в печати или на передачу ее Александру II не имеется. И поэтому статья осталась незавершенной. Но это не означало для пего потерю интереса к войне и обострявшимся ею проблемам. Он по-прежнему продолжал следить за военными действиями и комментировать их.

Когда 11 августа в знаменитом сражении на горном перевале Шипка шеститысячный русский отряд удержал свои позиции против двадцатисемитысячного отряда турок, Толстой с удовлетворением написал Страхову: «В войне мы остановились на третьем дне битвы на Шипке, и я чувствую, что теперь решается или решена уже участь кампании, или первого ее периода» (62, 337). Ему же он писал через две недоли: «Чувство мое по отношению к войне перешло уже мпого фазисов, и теперь для меня очевидно и несомненно, что кроме обличения (царского строя, — А. Ш.) и самого жестокого и гораздо более яркого, чем в 54 году, не может иметь последствий» (62, 339).

В последующие месяцы война занимает в раздумьях Толстого еще большее место. «Война тревожит меня и мучает ужасно, — пишет он в начале сентября своему родственнику Н. М. Нагорнову. — Вы, верно, очень заняты, и это легче. А мы ждем и ничего не можем делать и даже ничего не знаем» (62, 341).

Возмущенный лживыми сообщениями казенной печати, он пишет в конце сентября: «По газетам, как всегда, ничего понять нельзя, но чувствуется, что что-то нехорошо, так как очень старательно умалчивается многое» (62, 345).

Горюя о судьбе русских солдат, на чьи плечи легла вся тяжесть войны, Толстой с присущей ему широтой печалился и о бедственной участи турецких крестьяп, которых свирепые янычары тысячами гонят в пекло войны. С жадностью искал он в русской и французской печати сведений о жизни Турции, о нравственном складе ее народа, о его отношении к войне. Но таких сведений было очень мало.

В середине августа 1877 г. в Тулу пригнали партию пленных турок, и Толстой немедленно отправился к ним. Беседа, как и следовало ожидать, коснулась не только войны, плена и условий существования пленпых, но и внутренних, моральных понятий турецких солдат. Толстой расспрашивал их о нравственных представлениях турецкого народа, его верованиях, о положении простого люда в Турции. К радости Толстого, оказалось, что войпа не вытравила из сознания солдат духовных интересов и что даже в плену «у всякого есть коран в сумочке»8. Из беседы Толстой вынес убеждение, что простому турецкому крестьянину война столь же не нужна, как и русскому, и что переговоры — лучшее условие для разрешения всех возникших споров и конфликтов.

Русско-турецкая война оставила заметный след в сознании Толстого. Не раз он впоследствии мысленно возвращался к ней как к одному из тяжелых периодов своей жизни. А когда из турецкого плена вернулись солдаты — яснополянские крестьяне, он долго и заинтересовапно беседовал с ними. В этот день в его дневнике появилась запись:

«Беседовал с мужиками о Турции и земле там. Как много они знают и как поучительна беседа с ними, особенно в сравнении с бедностью наших интересов» (49, 107).

3

В середине 90-х годов внимание Толстого было опять привлечено к Турции, на этот раз в связи с кровавыми злодеяниями султана Абдул-Хамида, организовавшего жестокие армянские погромы с целью подавить национально-освободительное движение в стране. Толстой получил в этот период несколько писем, в которых незнакомые ему люди

говорили с гневом и возмущением о действиях турецких погромщиков, и он всем сердцем разделял эти чувства. «Многие явления жизни,- — писал Толстой в эти дни Д. Л. Хилкову, — тревожат меня и требуют участия в них: таково… дело армян, про которое вы пишете и про которое получаю письма, и посещения армян» (69,71).

События в Турецкой Армении Толстой воспринимал сквозь призму жестоких преследований, которым царское правительство подвергало ни в чем не повинных русских сектантов, и вдвойне осуждал правителей Турции за религиозную нетерпимость и изуверство. Это свое чувство он в общей форме выразил в статье «Христианство и патриотизм», над которой в это время работал, а также в письме к А. Н. Дунаеву, которому советовал беспощадно разоблачать в печати любые несправедливости и жестокости, где бы они ни творились.

Зная о сочувствии Толстого турецким армянам, известный общественный деятель Г. А. Джаншиев обратился к нему с просьбой предоставить какое-либо свое произведение для готовившегося литературного сборника «Братская помощь пострадавшим в Турции армянам». Толстой охотно согласился, однако неожиданная болезнь помешала ему выполнить свое обещание, о чем он с сожалением писал Джаншиеву 17 апреля 1897 г.: «От всей души желаю ему (сборнику. — А. Ш.) успеха и достижения цели, ради которой он предпринят» (70, 69). Письмо это было опубликовано в сборнике, вышедшем в 1898 г.9.

Внутренняя обстановка в Турции и положение армян под пятой турецких пашей продолжали интересовать Толстого и спустя много лет после потрясшей его сасунской резни10. Беседуя зимой 1894 г. с делегацией армянских студентов, посетившей его в Москве, Толстой расспрашивал их, верно ли, что существуют кружки и организации, которые ставят себе целью освобождение турецких армян, «Мы, — вспоминает участник делегации Ю. Веселовский, — сказали, что действительно существуют такие организации, работающие над вопросом об улучшении участи армян в Турции или даже о полном их освобождении.

— Вот, вот, — сказал Лев Николаевич, — меня очень интересует этот вопрос…».

Решительно отделяя простой турецкий народ от жестоких правителей, Толстой интересовался его жизпенным укладом, культурой, социальными проблемами. Об этом свидетельствует и его переписка с писательницей О. С. Лебедевой, переводчицей его произведений на турецкий язык, которую писатель в 1894 г. просил сообщить ему побольше сведений о жизни турецкого народа11.

Ольга Сергеевна Лебедева (род. в 1854 г.) была первой, кто познакомил турецких читателей с творчеством Льва Толстого. Окончив Казанский университет, где основательно изучила турецкий и арабский языки, она посвятила себя благородному делу сближения русской и турецкой литератур. Наметив обширный план переводов произведений русских писателей на турецкий язык, Лебедева в 1881 г. приехала в Константинополь, чтобы получить на это согласие турецких властей. Но здесь ее ожидало глубокое разочарование: турецкое правительство заподозрило в ней тайного русского агента и категорически запретило издание выполненных ею переводов Пушкина. После длительных хлопот она вынуждена была вернуться ни с чем. В 1889 г. О. С. Лебедева встретилась на конгрессе востоковедов в Стокгольме с известным турецким писателем и литературоведом Ахмедом Мидхадом. При его содействии и под его редакцией О. С. Лебедева в короткий срок перевела и издала в Турции многие произведения Пушкина и Лермонтова и четыре рассказа Льва Толстого.

Среди ранних изданий Толстого в Турции переводы Лебедевой были наиболее близки к оригиналам, поскольку в отличие от других переводчиков она переводила непосредственно с русского языка. Вместе с тем ее переводы благодаря вдумчивой редакторской работе Ахмеда Мидхада были безупречны с точки зрения турецкого языка. Поэтому они пользовались в Турции большим успехом. За короткий срок ее переводы русских произведений разошлись небывалым для того времени тиражом — 40 000 экземпляров.

Переписка Лебедевой с Толстым относится к 1894 г. Встревоженная разжигаемой в Турции ненавистью к христианам, приведшей к кровавой турецко-армянской резне, писательница задумала издать книгу, которая содействовала бы сближению России и Турции. Она пожелала заручиться поддержкой великого писателя и для начала послала в Ясную Поляну свои турецкие переводы его произведений и письмо следующего содержания:

«Милостивый Государь, граф Лев Николаевич!

Занимаясь восточными явыками, я особенно хорошо изучила турецкий язык и его литературу. С этой целью я провела несколько времени в Константинополе и познакомиласъ со многими литераторами. Это дало мне возможпость убедиться в том, что они с жадностью читают Ваши дивные произведения в французском переводе и сумели оцепить в них всю Вашу гениальность.

Их популярнейший писатель — моралист и романист — Ахмед Мидхад перевел на турецкий язык «Плоды просвещения» и поместил в своей газете по имепи «Терджуман-и хакикат» («Переводчик истины»).

Желая ознакомить их еще больше с мыслями моего великого соотечественника, гордостью каждого патриотического сердца, я приняла на себя смелость перевести, без Вашего разрешения, некоторые из Ваших прелестных рассказов, как-то: «Семейное счастье», «Ильяс», «Два старика» и «Чем люди живы». К сожалению, ввиду необычайно строгой и нелепой цензуры выбор сочинений очень труден, и пришлось ограничиться пока только этим. Все эти переводы имели большой успех и были проданы нарасхват. «Семейное счастье» было переведено в бейрутской газете на арабский язык».

Толстой немедленно ответил Лебедевой дружеским по-слапием. Написанное, по-видимому, рукою дочери писателя, Т. Л. Толстой, оно, к сожалению, не сохранилось в его архиве, но о содержании ответа можно судить по новому письму Лебедевой в Ясную Поляну, в котором она отвечает на ряд вопросов писателя, касающихся жизни турецкого народа. Это второе большое письмо Лебедевой, являющееся правдивым очерком социально-политической жизни Турции конца XIX в., представляет подлинно научный интерес. Толстой так и оценил его и попросил Лебедеву так же вдумчиво ответить на другие интересовавшие его вопросы, в том числе об общественном движении в Турции. Судя по тому, что именно его интересовало (материальное положение турецкого народа, существование оппозиционных сект, развитие социалистического движения в Турции), можно предположить, что он намеревался написать об этом статью или, возможно, издать письма Лебедевой в руководимом им издательстве «Посредник», где в это время готовилась серия книг о разных народах. К сожалению, и это письмо Толстого не сохранилось, — мы можем судить о нем только по ответным письмам Лебедевой. Вместе с письмом от 18 августа она послала Толстому и свою статью, в которой писала об общности нравственных идеалов христианства и ислама и возможности слияния обеих религий.

«Пожалуйста, не думайте, добрейший граф, — писала она в заключение, — что мне, может быть, трудно отвечать па Ваши вопросы. Напротив, это большое счастье для меня, и если я чего-нибудь не знаю, то постараюсь изучить все, о чем Вы интересуетесь знать».

Следующие письма Толстого к Лебедевой сохранились. Из них мы узнаем, что он горячо сочувствовал ее намерению способствовать сближению мусульман и христиан. Толстой не замечал, что намеченный его путь к этому — проповедь слияния двух религий — наивно утопичен; цель показалась ему весьма привлекательной, особенно в условиях Востока, где национальный шовинизм, фанатизм и религиозная вражда были наиболее губительны. Утверждение общности нравственных начал в обеих религиях могло там принести пользу, смягчить национальную вражду. Поэтому он и поддержал намерение Лебедевой издать в Турции книгу об общности двух религий. Однако присланное ею предисловие ему не понравилось, о чем он откровепно сказал в своем письме.

«Дело это очень важное, — писал он в заключение, — вы же говорите, что вы посвятили ему свою жизнь, и потому я говорю вам прямо, что думаю. Переработайте ваше предисловие не раз, не два, а 20, 30 раз, воспользуйтесь всем тем, что сделано по этому вопросу (прекрасные по этому вопросу об единстве религий статьи Макса Мюллера), и тогда книга ваша будет иметь то действие, которого вы желаете от нее.

Простите же меня, пожалуйста, за мою грубую откровенность и примите уверения совершенного моего уважения» (67,214-215).

Это письмо, несмотря на решительную критику статьи, воодушевило Лебедеву. В своем послании от 14 сентября 1894 г. она горячо благодарила Толстого за замечания о предисловии к будущей книге и обещала его переработать. На этом, к сожалению, интересная переписка между Толстым и Лебедевой по неизвестной нам причине оборвалась. Через полгода, 15 марта 1895 г., в связи со смертью любимого сына Толстого, Ванечки, Лебедева прислала в Ясную Поляну небольшое теплое письмо с выражением соболезнования.

Вероятно, книга Лебедевой так и не увидела света, поскольку ни в царской России, ни в султанской Турции не было для этого подходящих условий.

4

Турецкая литература была во времена Толстого почти неизвестна в России. Ничтожно мало было и переводов на западноевропейские языки. Этим, вероятно, объясняется то, что она пе дошла до Толстого. Зато с турецким фольклором писатель был знаком и немало потрудился, чтобы сделать его достоянием русского читателя. В свои «Русские книги для чтепия», а затем и в сборники народной мудрости он включил турецкие сказки, легенды, предания и изречения.

К сожалению, в 70-х годах, в период работы Толстого над «Азбукой», «Новой азбукой» и «Русскими книгами для чтения», турецкий фольклор был мало переведен на русский язык. Книг на эту тему почти совсем не было. Писатель пользовался французской антологией восточного фольклора12, в которой знаменитый сборник басен Бидпая был дан в турецкой обработке. Из этого сборника он почерпнул материал для своих хрестоматий и книг для чтения. По турецкой версии Толстой обработал включенные в хрестоматию сказки «Обезьяна», «Мышь-девочка», «Два купца», «Удача», «Утка и месяц», «Мышь под амбаром», «Три калача и одна баранка», «Сокол и петух», «Два брата», «Царь и сокол», «Волк и лук», «Галченок» и другие сказки и басни. Поэтому наряду с индийским колоритом в них явственно ощущаются и мотивы турецкого фольклора.

Немало турецких поговорок и пословиц включено Толстым в брошюру «Изречения Магомета, не вошедшие в Коран» (1909)13. Писатель отобрал те изречения, якобы принадлежащие Магомету, в которых проводятся идеи нравственного самосовершенствования и «доброй жизни», отбросив те, в которых выражены официальные догматы ислама. Вот некоторые из изречений, вошедших в сборники:

«Язык немого лучше языка лгуна».

«Истинпая скромность — источник всех добродетелей».

«Знание терпит ущерб, когда его забывают, но оно вовсе теряется, когда его сообщают недостойному».

«Лучше сидеть одному, чем с злыми; но лучше сидеть с добрыми, чем одному».

«Лучше говорить ищущему знания, чем хранить молчание; но лучше молчать, чем вести пустой разговор».

«Побольше молчать и оставаться в добром расположении духа — может ли быть что-либо лучше этого?»

«На бога надейся, но привязывай своего верблюда».

«Отдавай работнику плату его прежде, чем высохнет его пот» (40, 343 — 349).

В этих и многих других обработанных Толстым изречениях, как мы видим, пет ничего специфически религиозного, туманного, мистического: они отражают житейскую мудрость народа.

Точно так же Толстой перерабатывал образцы турецкой народной мудрости для своих поздних сборников — «Мысли мудрых людей на каждый день», «Круг чтения», «Путь жизни». Отбирая их из самых различных источников, он неизменно следил, чтобы изречения, выражающие народные воззрения, не были искажены ни мистикой ислама, ни фальсификацией западноевропейских буржуазных «собирателей».

Обработанное Толстым собрание турецкого фольклора считается до сих пор одним из лучших, опубликованных в нашей стране.

5

К 900-м годам относится начало переписки Толстого с деятелями турецкой культуры.

В октябре 1901 г. молодой стамбульский врач А. Джев-дет прислал писателю теплое письмо и сонет. «Турецкая молодежь, — писал он, — более, чем молодые люди других стран, восхищается творениями русского писателя и светом его разума»14, Джевдет называет Толстого солнцем, которое осветило и согрело тех, кто тянется к красоте и истине. Он желает ему многих лет жизни на благо человечества.

Позднее такое же теплое письмо прислал в Ясную Поляну и молодой турецкий журналист А. Решид Саффетбей, редактор журнала «Левант геральд» («Вестник Леванта»), ставший впоследствии известным публицистом.

«Дорогой великий человек, — писал он, — я бедный служащий, из числа тех, кого Вы так справедливо относите к категории рабов. Состою редактором одного журнала — «Левант геральд». С того дня, как я прочитал Ваши статьи в журналах «Обозрепие обозрений», «Европеец», я благоговею перед Вами, пророком нашего времени. Я захотел написать статью о Вас. Цензура мне это запретила. Но я тем не менее ее написал. Меня арестовали. И вот теперь я опять на свободе.

Первым моим делом было написать Вам. Я не получил ответа. Но я убежден, что письмо до Вас не дошло1!3, иначе Вы, безусловно, проявили бы интерес к турку-мусульманину, 23 лет, который стал убежденным поклонником про-славлеппого русского писателя.

Я прошу Вас сказать мне, что Вы думаете о моей родине, удостоить меня несколькими строчками, написанными Вашей рукой, и послать мне те из Ваших книг, в которые Вы вложили больше всего самого себя»16.

В ответном письме от 25 февраля 1906 г. Толстой изложил основные положения своего социально-нравствеппого учения. Он порекомендовал турецкому корреспонденту больше думать об обязанностях перед пародом и человечеством, чем об обязанностях перед правительством Турции, и «стараться жертвовать последними для первых» (76, 98). Вместе с письмом Толстой послал ему фрапцузское издание своих публицистических работ, которые тот мог бы опубликовать в Турции.

Среди других корреспондентов Толстого были писатели, желавшие переводить и издавать его произведения. В июне 1909 г. литераторы Кланупи и Махас из Константинополя обратились к нему с просьбой разрешить перевести его романы. Толстой ответил согласием (70, 283).

С такой же просьбой обратился к нему в августе 1909 г. известный армянский писатель, живший в Турции, — Арам Баравьян, пожелавший перевести для соотечественников статью «Не могу молчать!». 15 августа 1909 г. Толстой ответил ему:

«Выражаю не только согласие на ваш перевод, но и благодарю за ваше желание содействовать распространению мыслей, выраженных в моей статье, которую я, как это ни нескромно с моей стороны, не могу не считать полезной» (80, 48).

Согласие на перевод и издание своих произведений Толстой дал и другим литераторам Турции.

Произведения Толстого в Турции вызвали большой интерес17. Уже упомянутые первые переводы сочинений русского писателя — рассказы «Ильяс», «Два старика» и повесть «Семейное счастье», изданные в 90-х годах О. С. Лебедевой (псевдоним — Гюльнар Ханум), привлекли внимание читающей публики. Повесть «Крейце-рова соната», печатавшаяся в 1898 г. в газете «Икдам»

(«Прогресс») в переводе известного писателя Ахмеда Ра-сима, усилила интерес к его творениям. Однако в тот период, как мы уже знаем из письма турецкого журналиста, имя Толстого, обличителя тирании, было в султанской Турции одиозным, и правящие круги не поощряли издания его произведений.

Значительно больше стали переводить в Турции Толстого после первой русской революции и особенно после младотурецкой революции 1908 г. Уже в 1909 г. выходит вторым изданием «Ильяс» (под заголовком «Ильяс, или богатство») и публикуются «Кавказский пленник» и «Бог правду видит, да не скоро скажет» (под названием «Страдалец Иван»)18. Оба перевода были сделаны с русского языка. В 1911 г. в переводе Баха Тевфика с французского издается роман «Воскресение», а вслед за ним вторично выходит в свет «Семейное счастье» (под названием «История одпого брака») в переводе Раифа Недждета. В том же году в Турции появляются в переводе известного русского востоковеда В. А. Гордлевского рассказ «Три смерти» и в переводе Сахира Джеляла — рассказ «Корней Васильев». В 1912 г. издаются в переводе Раифа Недждета и Садыка Наджи «Апна Каренина» и «Хаджи Мурат» и начинает печататься в «Ени газете» («Новой газете») первый, весьма несовершенный перевод «Войны и мира», выполненный Эмином Лями. Писатель и путешественник С. Ел-патьевский, посетивший в те годы ряд стран Востока, в том числе Турцию, свидетельствует о том, что русская литература уже тогда была хорошо известна турецкой интеллигенции.

«…Младотурецкий офицер в Константинополе, — писал оп по возвращении в Москву, — после первых же фраз заговорил со мной на совершенно правильном русском языке: как он пленен русской литературой, как он без слез и волнений не может читать русские рассказы, — один из них он перевел на турецкий язык, — как он навеки полюбил русскую литературу и будет учить своего сына первому языку после турецкого — русскому, чтобы сын так же полюбил, чтобы он и еще лучше его знал русскую литературу»19.

Елпатьевский, к сожалению, не назвал ни имени своего собеседника, пи переведенного им рассказа, но беседа в Константинополе, о которой он писал, свидетельствует об увлечении турецкой ‘интеллигенции русской литературой.

На смерть Толстого турецкая печать откликнулась рядом статей, в которых лучшие люди Турции выражали свою скорбь и отмечали мировое значение творчества русского писателя. Так, газета «Танин» («Рассвет») писала:

«Толстой почил. Эта весть повергнет в уныние все человечество. Как бы ни были бесплодны и необоснованны его мысли о счастье человечества, несомненно, его имя будет вспоминаться с почтением, пожалуй, с благоговением. Счастье человечества! Да ведь это — химера. Но работать над осуществлением этой возвышенной химеры разве не значит делать лучшее употребление нашей жизни? Для того, чтобы воплотить свою мечту, Толстой в течение всей своей жизни работал и работал, и вот теперь смерть захватила его в разгаре этой работы. Мы выражаем поэтому наше участие в горе, постигшем благородную русскую интеллигенцию»20.

Газета «Танин» подняла вопрос о скорейшем издании в Турции лучших произведений Толстого, о постановке его пьес на турецкой сцене.

С большой статьей о Толстом выступила и константинопольская газета «Жён тюрк» («Младотурок»). В ней мы читаем:

«Телеграфные депеши принесли нам одну из тех печальных и прискорбных новостей, которые глубоко ранят сердце литературной элиты всего человечества. Нас покидает современный Сократ… Толстой, как все великие гении, принадлежит не только России, славой которой он является, по и всему человечеству».

Редакция иллюстрированного журнала «Сервети фю-нюн» («Сокровищница знаний») выпустила специальный номер в связи со смертью писателя.

В последующие два десятилетия перевод и издание произведений Толстого в Турции были прямо связаны с политическими событиями в стране и вне ее. Так, в годы первой мировой войны, Великой Октябрьской социалистической революции и гражданской войны в России русская литература, и в частности произведения Толстого, почти не переводилась в Турции. Оживление наступило лишь после установления дипломатических отношений между Турцией и Советской Россией, но и после этого, вплоть до 1928 г., произведения Толстого переводились в Турции очень мало.

В сезоп 1928 — 1929 гг., в связи со столетним юбилеем писателя, в Турции была поставлена драма «Власть тьмы», а через год после этого — «Живой труп» и инсценировка «Крейцеровой сонаты». В 1930 г. в Стамбуле шла инсценировка по роману «Анна Каренина». Увеличилось и издание произведений русского писателя. В 30-х годах вышло семь названий, в том числе «Крейцерова соната» (1936), «Казаки» (1937), «Воскресение» (1938), «Война и мир» (1938). Эпопея Толстого вышла в новом, несколько улучшенном переводе Али Кями Акъюза. В 1940 г. были опубликованы три рассказа Толстого в сборнике «Избранные русские рассказы» (в переводе А. Гаффара Гюней). Во время второй мировой войны и вскоре после нее в Турции было предпринято издание ряда классиков мировой литературы, в том числе и некоторых русских писателей. Среди произведений Толстого, изданных в эти годы, мы находим новые, наиболее совершенные переводы «Войны и мира» и «Анны Карепиной» (1949). К этим годам относится также вторичное издание рассказов «Три смерти» (1940) и «Отец Сергий» (1942), повестей «Хаджи Мурат» (1943) и «Смерть Ивана Ильича» (1945), драмы «Власть тьмы» (1945). Издаются и произведепия других русских писателей, причем в более совершенных, чем ранее, переводах.

Еще больший размах приобрело издапие Толстого в последние два десятилетия. К настоящему времепи в Турции переведено и издано около пятидесяти произведений Толстого, некоторые из них по нескольку раз. Так, «Война и мир» и «Крейцерова сопата» вышли по семь раз, «Анна Каренина» и «Воскресение» — по пять, «Семейное счастье» — шесть, «Власть тьмы», «Хаджи Мурат», «Отец Сергий», «Смерть Ивана Ильича» — по пять раз. Новые переводы появились и в последние годы. Таковы издания романов «Война и мир» (1968), «Анна Каренина» (1968), «Воскресение» (1969), новые сборники повестей, рассказов и детских сказок, новые переиздания лучших ранее выполненных переводов. Среди переводчиков Толстого — видные литераторы: Вахдет Гюльтекин, Назым Хикмет, Зеки Баштимар, Лейла Сойкут, Хасан Али Эдпз и др.

Наряду с художественными произведениями Толстого в Турции переведены и некоторые его статьи, письма и выдержки из дневников. Турецкому читателю известны также книги о писателе, изданные на Западе, в частности книга Ромена Роллана «Жизнь Толстого» и биографический труд Э. Моода о Толстом.

Самые ранние работы о Толстом на турецком языке принадлежат О. С. Лебедевой. Она первой ознакомила турецких читателей с историей русской литературы, опубликовав несколько статей в турецких газетах и выпустив в 1895 г. брошюру «Русская литература». Наследие Толстого в Турции пропагандировал также В. А. Гордлевский. Он, как уже говорилось, первым перевел на турецкий язык «Три смерти» и, кроме того, опубликовал в турецкой печати статьи о русской литературе.

Капитальных исследований творчества Толстого на турецком языке еще нет. Большинство работ о русском писателе появляется в виде журнальных статей или предисловий и комментариев к его произведениям. Но время от времени выходят в свет и отдельные небольшие книги, проникнутые чувством глубокого уважения к русской литературе. Таковы, например, книга Решада Нури Гюнтекина «Лев Толстой, его жизнь и творчество» (1933), книга Ис-маила Хабиба «Европейская литература и мы» и некоторые другие. Авторы этих и других работ отдают должное гениальному русскому художнику, отмечая гуманистический пафос его творений.

6

Вопрос о роли русской литературы, в частности творчества Толстого, в становлении турецкого реализма очень сложен и нуждается в специальном изучении. Приведем лишь некоторые высказывания турецких писателей, показывающие, как высоко они оценивают вклад Толстого в мировую и турецкую литературу.

Один из первых переводчиков Толстого, Раиф Недждет, писал в 1910 г. о романе «Анна Каренина»:

«Помимо этического значения «Анна Каренина» обладает многими литературными достоинствами. Она является величайшим художественным произведением». О драме «Власть тьмы» он писал: «Некоторые сцены производят такое сильное впечатление, как будто они принадлежат перу Шекспира»21.

Обосновывая необходимость отдельного издания «Анны Карениной», он писал в 1912 г. в предисловии к роману: «Неужели мы все так и будем увлекаться уголовными романами? Неужели так и не читать нам возвышенных произведений?.. Но если мы желаем принадлежать к цивилизованным нациям, мы должны знать эти драгоценные произведения человеческой мысли»22. Недждет давал высокую оценку романов Толстого и всего его художественного творчества.

Позднее, в книге «Литературная жизнь» и в статье «Через пять лет» Недждет еще раз подчеркнул общественное значепие творчества русского художника и призвал своих турецких собратьев учиться у него изображать правду жизни.

Писатель Али Сюха Делильбаши, говоря в одной из статей о тяжелых условиях, в которых приходилось жить и работать многим турецким писателям, вспомнил, в каких условиях жили и творили в царской России Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой и Горький. Русская литература, отметил он, сильна своей народностью, вниманием к страданиям простых людей, и именно этому должна учиться у нее турецкая литература.

«Прежде всего, — писал он, — пам нужна такая действенная литература, которая, подобно анатому, вскрывает перед нашим взором страдания масс, показывает всевозможные раны наши. Другими словами, я хочу для нашей литературы прежде всего Достоевского и Толстого. После их прихода, в будущем, если угодно аллаху, пусть появятся свои Ибсены, Стриндберги, Пиранделло, Бернарды Шоу»23.

Романист и поэт Халид Вахри Озансой, говоря о мировом значении русской литературы, подчеркивает ее важнейшее качество — народность.

«Произведения Толстого и Достоевского, — пишет он, — в столь живой и оригинальной форме воссоздали жалкое существование мужика в царской России, что переводы этих произведений на другой язык сейчас же возымели успех. Они были восприняты как мир новой страпы, как мир вновь познанных людей, мало того, они даже во Франции оказали воздействие на роман и театр».

В глубокой связи со своим пародом, в остроте социальной проблематики, в гуманизме видит новаторский вклад русской литературы в мировую сокровищницу культуры турецкий переводчик и литературовед Эрол Гюней.

«Идеалом героев, созданных Диккенсом, — пишет он в своей статье о русских классиках, — является хороший дом, счастливая семейная жизнь. Герои Бальзака стремятся приобрести великолепнее замки, накопить миллионы. Однако ни герои Тургенева, ни герои Достоевского, ни герои Толстого не ищут ничего подобного. Они знают, что в условиях России спокойная жизнь, богатство, высокое положение означают принятие крепостного права, принятие деспотизма. Вот потому-то русские писатели требуют очень многого от людей, они не согласны с тем, чтобы люди ставили на первый план свои интересы и свой эгоизм».

Выдающийся романист и драматург Решад Нури Гюн-текин, как уже говорилось, посвятил Толстому книгу, в которой дал свое истолкование идей и произведений великого художника. Гениальные творения Толстого, по его мнению, возвышаются над творениями всех других писателей, не знают себе равных. Творчество его было и остается недосягаемой вершиной словесного искусства.

Анализируя романы Толстого, Решад Нури Гюнтекин подчеркивает умение писателя изображать действительность в непрерывном изменении.

«Романы Толстого, — пишет он, — воспроизводят действительность в неустанном движении. Он мастер изображения живой жпзни. Вместе с этим все в его творчестве оза-репо мыслью и чувством художника.

Толстой раскрывает перед читателями тайники своего сердца, и поэтому он столь неотразимо действует на их сердца»24.

Решад Нури Гюнтекин восторгается не только глубиной психологического анализа Толстого, но и широтой его эпического искусства:

«Романист Толстой, показывающий нам самые сокровенные уголки души своих персонажей, в такой же мере мастер изображения окружающего их внешнего мира. Встреча императоров, пожар Москвы, смерть Ивана Ильича, скитания Катюши Масловой по сибирской каторге, — все это описано с огромной художественной силой и правдой… В умении раскрывать предсмертные переживания своих героев Толстого можно сравнить только с Данте. Я не знаю более глубокой, более впечатляющей новеллы, чем его рассказ «Три смерти»‘).

Особенное восхищение Решада Нури Гюптекина вызывает роман «Война и мир».

«Типы Пьера и князя Андрея, — пишет он, — обрисованы с величайшей правдивостью и мастерством. Что же касается глав, посвященных войне, то мы без колебания скажем, что они не сравнимы ни с чем, написанным до сего времени. Наполеон, Александр I, Кутузов, французская, австрийская, русская армии, все явления и события описаны столь правдиво, что читатель видит все это живым и действующим».

Необычайно высокую оценку Решад Нури дает также искусству пейзажа и языку Толстого.

«Толстой любит природу и своеобразно оживляет ее в своих романах. Ночь, звезды, восход солпца — все это дается им в органической связи с описаниями душевных переживаний и настроений героев… Толстой должен быть отнесен к числу писателей, которые воспринимают природу светлым и чистым взором. Для великого романиста она — вечная книга, читать которую, думать над которой должен каждый человек… Стиль Толстого является самым пре-краспым и могучим стилем XX века. Он прост и искренен. Ясность, чистота, четкость, тонкость, мелодичность, а временами и величественность — главные особенности его языка. Ни один перевод не способен передать это. Ни один писатель в России еще не смог, как он, придать фразе столько гармонии, слову — столько благородства, фантазии — столько блеска и красок».

Свою книгу Решад Нури завершает разделом «Главные идеи Толстого», в котором подчеркивает глубину моральных исканий и этический пафос в произведениях русского художника.

Высокую оценку реалистическим традициям русской литературы и художественному методу Толстого дали выдающийся художник-реалист Сабахаттин Али, автор известного романа «Юсуф из Куюджака»; новеллист Бекир Сытки Кунт; автор романа «Когда остановились прялки» Садри Эртем; автор повести «Эмине» Сауд Дервиш; романист Решад Энис Айген; сатирик Зейиал Абедин и многие другие.

Ярким выражением преклонения лучшей части турецкой интеллигенции перед гуманизмом русской литературы была работа Назыма Хикмета над переводом романа «Война и мир» в период его заточения в бурсскои тюрьме. По приезде в СССР Назым Хикмет рассказал:

«Величие Льва Николаевича Толстого, этого мастера мастеров, этого бессмертного старца, оставшегося навеки юным, я полностью осознал только в бурсскои тюрьме. Там я перевел половину романа «Война и мир». Моя камера переполнилась жизнью и надеждой, пали стены тюрьмы, я еще больше поверил в сождательную мощь великого русского народа и еще больше полюбил его»25.

О своем отношении к наследию великого писателя и о работе над переводом романа «Война и мир» Назым Хикмет рассказал автору этой книги:

«Художественные творения Льва Толстого заинтересовали меня еще в детстве, и с тех пор они остаются для меня источником вдохновения и высокого наслаждения.

Помню, пятнадцатилетним мальчиком я впервые прочитал роман ,,Анна Каренина». Учился я тогда в военно-морском училище и ежеднсвпо ездил туда на пароходе. На палубе я искал уединенный уголок, чтобы продолжать чтение увлекшей меня книги. По молодости лет я не уделял никакого внимания любовной коллизии романа, зато мастерски написанные картины московской и петербургской жизни захватили меня. И когда я дошел до сцены скачек, когда «Вронский, изо всех сил сдерживая влегшую в поводья лошадь, легко обошел трех, в: впереди его остался только рыжий Гладиатор Махотина», я столь живо ощутил себя сидящим на Фру-Фру, что пережил вместе с Вронским все драматические события этого состязания. Вместе с ним я мчался по ипподрому, брал барьеры, переносился через канавы. У меня дух захватило, когда мы приближались к финишу… И, вероятно, сильнее Вронского я пережил ужас, когда от неловкого движения седока переломило спину Фру-Фру… В этот миг у меня было такое ощущение, что не Вронский, а я лежу на земле прижатый вздрагивающим боком лошади и на меня глядят ее умные, страдающие глаза…

Кто-то тронул меня за плечо, и я очнулся. Вокруг меня стояли пассажиры, с удивлением глядя на меня. Смущенный, я убежал, но долго не мог прийти в себя. Действие книги на мое воображение было потрясающим. Это была не книга, а сама жизнь, и ее подлинность не вызывала сомпений.

Впоследствии я прочитал и другие романы Толстого, его превосходные повести и пьесы, а затем многократно перечитывал их. И каждый раз я подпадал под обаяние могучей стихии толстовских образов. Такого проникновения во внутренний мир человека, такой силы живописания словом, такой высоты художественного мастерства, когда его уже не замечаешь, а видишь только самую действительность в ее неудержимом течении, мог достичь только гениальный художник!..».

Далее Назым Хикмет рассказал:

«Мысль о переводе романа «Война и мир» для турецкого читателя мною владела давно. Она возникла еще в годы молодости, когда я жил и учился в Москве. Но осуществить ее мне довелось только в 1943 г. за толстыми стенами бурсской тюрьмы. Было это так. Турецкое министерство культуры задумало издать серию произведений классиков мировой культуры. Первое издание «Войны и мира» было переводом с французского, новый перевод романа нужно было сделать непосредственно с языка оригинала, а для этого понадобились люди, владеющие русским языком.

В качестве переводчика был приглашен находившийся тогда на воле (впоследствии он также сидел в тюрьме) друг моей юности коммунист Зеки Баштимар, учившийся вместе со мной в Москве. Работа предстояла огромная, понадобилось и мое участие. И тогда он привлек меня, а власти сделали вид, будто ничего не знают.

Однажды, придя в тюрьму на свидание со мной, Зеки Баштимар передал мне необходимые книги, и я приступил к делу. С первых же дней работа захватила меня. Я проводил за ней все дни, а порой и рассвет заставал меня за узким тюремным столом. Снова и снова переживал я вместе с героями романа их радости и горести…

Готовые страницы я пересылал через начальппка тюрьмы моему товарищу, а он тем же путем пересылал продолжение…

Начальник тюрьмы, боясь подвоха, исправно читал мой перевод главу за главой и под конец так втянулся в чтение, что стал меня торопить с переводом дальнейшего, а иногда и нетерпеливо расспрашивал, что же дальше произошло с князем Андреем, Пьером, Наташей…

Месяц за месяцем, в течение трех лет, переводил я первую половину романа. Вторую его половину перевел Зеки Баштимар. Под его именем и был напечатай наш общий перевод (мое имя было под запретом)».

Далее Назым Хикмет рассказал о принципах, которых он придерживался при переводе ромапа:

«Я стремился сохранить и передать не только дух оригинала, но и особенности авторского стиля. Помню, в какой тупик ставили меня большие, развернутые — со множеством вводных предложений — толстовские периоды. Рубить их на короткие фразы, как это делали французские переводчики, мне казалось кощунством, — при этом терялось своеобразие толстовского стиля, его характерность. Сохранять толстовские фразы тоже нельзя было — это озпачало бы сделать перевод громоздким, неудобочитаемым па турецком языке. Я пытался искать средний путь и, вероятно, не всегда находил правильное решение…

Другой недостаток нашего перевода был, как это ни странно, связан с моим искренним стремлением очистить турецкий язык от иноземных, особенно персидских и арабских, наслоений, приблизить книжный язык к народному. Кое-что удалось сделать, однако, ополчаясь против иноземной лексики, мы — сейчас мне это особенно ясно — перегнули палку, ударились в другую крайность и стали заменять синонимами даже те арабские и персидские слова, которые уже давно вошли в турецкий быт и стали органической частью языка народа. Этого, разумеется, не следовало делать, — перевод от этого значительно проиграл. Тем не менее в целом наш перевод, как утверждали, имел преимущество перед предыдущим, — ведь он делался непосредственно с русского языка и притом с большой любовью».

В заключение беседы Пазым Хикмет сказал:

«Творческий метод Толстого оказал на меня большое влияние. Я и сейчас с наслаждением и пользой перечитываю его гениальные творения, его публицистику. Особенно дороги мне гуманизм великого художника, его призывы к миру и братству между народами. В моей еще не завершеп-ной стихотворной эпопее «Человеческая панорама» упоминается сцена братания солдат из рассказа Толстого «Севастополь в мае». Она видится мне как символ будущего мира без оружия, как образ дружбы, братания всех народов земли. Убежден, ни один турецкий писатель, если он настоящий художник, не прошел и не пройдет мимо творческого опыта Толстого — этого гиганта мировой литературы»26.

Отношение к наследию Толстого в Турции, как и в других странах, различное, — в зависимости от того, какие социальные круги и в каких целях к нему обращаются. Порой па русского писателя пытаются опереться круги, далекие от демократизма и гуманизма. Часть турецкой критики превозносит слабые сторопы мировоззрения Толстого, характеризуя его главным образом как проповедника покорности и последователя Корана. Однако интерес к его творчеству в широких массах турецкого народа продолжает расти. В Турции, как и в других странах Востока, Толстой олицетворяет высшие достижения и лучшие традиции русской классической литературы.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 См.: Н. П. Загоскин, Граф Л. Н. Толстой в его студенческие годы, — «Исторический вестник», М., 1894, № 1, стр. 95.

2 Старшая сестра Льва Николаевича М. Н. Толстая рассказывала, что ^занимавшийся с ним профессор турецкого языка Мирза А. Казымбек удивлялся его необыкновенным способностям к усвоению восточных языков (см.: Н. Г. М о л о с т в о и и П. А. С е р г е-е н к о, Лев Толстой, вып. 1, СПб., 1909, стр. 114).

3 Об изучении Толстым турецкого языка см.: М. С. Михайлов, Л. Н. Толстой и языки тюркской семьи, — сб. «Академику Владимиру Александровичу Гордлевскому к его семидесятилетию». М., 1953, стр. 196 — 198.

4 А. И. Герцен, Собрание сочинений, т. I, M., 1954, стр. 132, 133.

5 См.: М. М. Кор бут, Казанский государственный университет имени В. И. Ульянова-Ленина за 125 лет, т. I, Казань, 1930, стр. 124 — 125.

6 Толстой имеет в виду шумиху русской казенной печати вокруг сербского вопроса на Балканах.

7 «Дневники С. А. Тологой. 1860 — 1891», М., 1928, стр. 39.

8 Из письма С. А. Толстой к Т. А. Кузминской от 22 августа 1877 г. (Отдел рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого).

в Сб. «Братская помощь пострадавшим в Турции армянам» сохранился в яснополянской библиотеки. Кроме него в ней имеются книги на эту тему: К. Леонтьев, Из жизни христиан в Турции, М., 1876; Э. Диллон и Ф. Г р и н, Положение дел в Турецкой Армении и турецкие зверства в Сасуне, М., 1896.

10 См.: Ю. Веселовский, Беседа с Толстым, — «О Толстом. Воспоминания и характеристики представителей различных наций», т. I, стр. 47.

11 Переписку Толстого с О. С. Лебедевой см. в первом издании настоящей книги, стр. 403 — 414. Цитируемые ниже письма О. С. Лебедевой к Толстому хранятся в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого.

12 «Pantheon litteraire. Litterature orientale», Paris, 1839. Другим источником турецкого фольклора Толстому послужил сборник восточных сказок и легенд «La morale en action ou choix de faits memorables», Paris, 1845. Обе книги сохранились в яснополянской библиотеке.

13 Брошюра составлена на основе изданной в Индии на английском языке книги Абдуллаха аль Сухраварди «Изречения Магомета», присланной автором в 1908 г. в Ясную Поляну. Л. Толстой отобрал из нее ряд изречений и обработал их (40, 343 — 349). Об истории создания этой книги см. в комментариях Н. Н. Гусева (40,499).

14 Отдел рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого (письмо на франц. яз.).

15 В Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого ранее написанных писем А. Решида Саффет-бся не обнаружено.

16 Отдел рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого (письмо на франц. яз.).

17 Об этом писал в ряде статей в дореволюционной русской прессе известный востоковед В. А. Гордлевский. См. его статьи: Турки о Толстом, — «Русские ведомости», 1910, № 283; Толстой в Турции, — «Известия толстовского музея», 1911, № 3 — 5.

18 Здесь и ниже сведения об изданиях Толстого в Турции приводятся по кн.: «Художественные произведения Л. Н. Толстого в переводах на иностранные языки. Отдельные зарубежные издания. Библиография», М., 1961, а также по материалам Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина, Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы и библиотеки Государственного музея Л. Н. Толстого. Использованы также сведения, приведенные в кандидатской диссертации М. С. Михайлова «Русские классики первой половины XIX в. в Турции» (хранится в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина), в автореферате его докторской диссертации «Русские классики второй половины XIX в. п советские писатели в Турции» (М., 1951) и в его статье «Лев Толстой в Турции» (сб. «Научные доклады высшей школы. Филологические пауки», т. Ill, M., 1958).

19 С. Е л п а т ь е в с к и й, Ко дню Гоголя, — «Русские ведомости», 1909, № 95.

20 Цит. по: В. А. Гордлевский, Турки о Толстом.

21 Там же.

22 Цит. по: В. А. Гордлевский, Толстой в Турции.

23 Здесь и ниже высказывания турецких писателей приводятся по упомянутой кандидатской диссертации М. С. Михайлова.

24 Здесь и ниже цитаты из книги Решада Нури Гюнтекина даются в пер. Л. О. Алькаевой.

25 Из письма Назыма Хикмета в Государственный музей Л.Н.Толстого (1952).

28 Авторизованная запись беседы с Назымом Хпкметом хранится в Государственном музее Л. Н. Толстого.