…Когда же в последний раз давали зарплату? Сколько Тухтамурад ни пытался вспомнить – не мог. В этом году к празднику Навруз хозяйство выдало сельчанам по два килограмма хлопкового масла да еще по пять килограммов макарон. Теперь вроде собираются дать то ли по пять, то ли по десять килограммов риса…

Сафар КАТТАБОЕВ
НЕОБЫЧНЫЙ ВОР
Повесть

Сафар Каттабоев родился в 1954 году в Яккабагском районе Кашкадарьинской области Республики Узбекистан. Узбек. Женат, имеет шестерых детей. Образование высшее юридическое. В 1975 году окончил юридический факультет ТашГУ. 38 лет проработал в органах прокуратуры в различных должностях, в том числе следователем, прокурором. Имеет звание «старший советник юстиции». Член Союза писателей Узбекистана. Произведения писателя основаны на материалах уголовных дел, по которым он вел расследование или которые изучал. Творчеством занимается с конца 1990-х годов. Единственная книга “Галати угри” («Необычный вор») вышла в 2005 году на узбекском языке. В книгу вошли одноименная повесть и 4 рассказа под рубрикой «Рассказы следователя». Соавтор видеофильма «Бир обида сири» («Тайна одной цитадели».) Победитель международного литературного конкурса «Новеллазия».

…Когда же в последний раз давали зарплату? Сколько Тухтамурад ни пытался вспомнить – не мог. В этом году к празднику Навруз хозяйство выдало сельчанам по два килограмма хлопкового масла да еще по пять килограммов макарон. Теперь вроде собираются дать то ли по пять, то ли по десять килограммов риса…
Да, хорошо было прежде, в колхозные времена: не было забот ни о масле, ни о макаронах. Магазины были битком набиты. В то время Тухтамурад, как и сейчас, работал слесарем в гараже. Но тогда хоть и небольшую, а все же зарплату давали. На нее можно было купить уйму всего. Например, коробок спичек – одна копейка. Рис – восемьдесят. А сейчас на копейку ничего и не купишь…
Кажется, уже больше двух лет он не покупал себе никакой обновы. Старое донашивает, хоть и заплата на заплате… Да ладно, ничего, сейчас многие так. Не столько об одежде думать приходится, сколько о том, как прожить, как прокормить семью. На прошлой неделе взял у отца в долг полмешка зерна. Не послушал мельника и добавил к пшенице столько же кукурузы. Вся кукуруза потекла… Надо было ее в три раза меньше, чем зерна, положить. А мельник ведь предупреждал. Так нет, решил по-своему сделать, – и вот, столько кукурузы зря перевел… Целую неделю можно было бы питаться!
В этом году сынишка пойдет в школу. Это значит, нужны тетради, карандаши, одежда. Уф-ф!.. Как назло, еще и жена болеет. Говорят, в желчном пузыре камни. А вдобавок еще и малокровие. Откуда у нее, такой молодой, столько болезней? Конечно, все мы живые люди. Но пусть бы болела, если бы заработанных ею денег хватало хотя бы на лечение. В дом-то, уж само собой, ничего не несет… Если не считать охапки травы для скота, что она приносит, возвращаясь с работы. Ей тоже давно ничего не платят. В этом году она работает у фермера Аваза. Денег тот платить не может, но после уборки хлопка обещает отдать гузапаю с двенадцати рядов хлопчатника. И то польза – зиму как-нибудь протянем… А ведь раньше о дровах даже не задумывались.
Куда все это подевалось?..
Скорее всего, зарплаты в ближайшее время не будет. Хозяйство из года в год завязает в долгах. Когда все наладится – неизвестно… О новой технике тоже пока ничего не слышно. А старую чинить – одно мучение…
С этими мыслями Тухтамурад вылез из-под комбайна, который ремонтировал уже неизвестно в какой раз.
Взгляд его снова, тоже уже в который раз, остановился на складе. Его и складом-то нельзя назвать. Раньше это был цех. Когда его ликвидировали, участок разделили деревянным забором и на одной половине устроили склад запчастей. Однако не хватило досок, и вверху деревянная перегородка осталась открытой. Щель такая большая, что человек может спокойно пролезть. Если приставить вон ту бочку, то попасть внутрь можно без труда. А там уж взять, что нужно… Одним словом, возможность есть. Но если кто-нибудь увидит?.. Скорее всего, не увидят. Но то, что на следующий день здесь начнется переполох, это точно. Будут выяснять, кто украл, как… Хотя почему именно «украл», может, просто взял… Тухтамурад старался даже мысленно не произносить слово «кража»: ему казалось, что если сказать «взял», то и вины вроде особой нет…
Нет, лучше завтра… А почему завтра? И вчера было «завтра», и позавчера. Будь что будет, но это надо сделать сегодня!
Рабочий день подходил к концу, но Тухтамурад снова полез под комбайн. Расположившись под ним, он делал вид, что работает: что-то подкручивал, постукивал гаечным ключом то там, то тут, а сам украдкой озирался по сторонам.
Сгущался вечер, и рабочие один за другим потянулись к проходной. Позади всех плетется Усар-хромой. Но с чего это он вдруг повернул назад? Будто что-то неладное почуял… Сейчас ввяжется в разговор, начнет приставать с вопросами. Вечно он лезет не в свои дела!
А Усар-хромой уже заглядывал под комбайн:
– Что-то ты заработался сегодня, уходить не хочешь. А ведь у Халима сейчас готовятся к завтрашней свадьбе! Пойдем.
Тухтамурад, словно бы с усилием закручивая болт, ответил:
– Вы идите, мне немного осталось, закончу, потом пойду.
Однако Усар-хромой, будучи человеком настырным и дотошным, не торопился. Вместо того чтобы уйти, он присел рядом на корточки.
– Что закончишь-то? Твой отец пятьдесят лет не вылезал из-под трактора, все копошился чего-то, и ты теперь туда же. Идем, утро вечера мудренее!
Как ни отговаривался Тухтамурад, хромой не отставал. Но в конце концов, кажется, все-таки понял, что Тухтамурад не собирается с ним идти, и, пробурчав себе под нос: «Что это на него нашло?», – пошел к воротам. Однако, уходя, не преминул, указав на Тухтамурада, что-то сказать сторожу…
Ну все, теперь вроде никого не осталось. Медленно и с опаской Тухтамурад стал выползать из-под комбайна. Положив ключ на землю, вытер руки о тряпье. Никого нет… Самое время. О, Аллах, не дай мне опозориться! Все – была не была.
Пригнувшись, он направился в сторону склада. Сердце готово было выскочить из груди. Трясущимися руками он кое-как подкатил к стене бочку для воды, поставил вертикально и быстро влез на нее. Снова оглянулся по сторонам. Никого нет. Да и кто может здесь быть, ведь все ушли.
Тухтамурад забрался на деревянный забор и через минуту оказался внутри склада.
Неделю назад кладовщик, Касым-зануда, привез пять помп, – Тухтамурад тогда сам помогал их заносить. Кто знает, может, он когда-нибудь и вернет эту помпу… если найдет деньги. Не век же ему быть бедным.
Где же эти злосчастные штуковины? Темень – хоть глаз выколи. Кажется, вон в том углу… Нет, в этом. Точно, здесь. Да, вот они! Возьму одну… Только одну.
Взял. Все. Торопливо затолкал помпу в мешочек, в котором всегда приносил из дома кусок хлеба для обеда. Теперь пора уходить.
Приставив к стене баллон от трактора, он залез на него и перебрался через забор. Спрыгнул на землю, оглянулся по сторонам – никого. Все, можно идти. Главное – удачно пройти через проходную.
Эх, забыл поставить бочку на место! Вот дурак, кладовщик ведь сразу догадается, когда увидит с одной стороны стены приставленную к ней бочку, а с другой – баллон.
Тухтамурад быстро вернулся назад и осторожно откатил бочку на прежнее место. А баллон, что остался у стены внутри склада? Нет, теперь поставить его на место не получится. Будь что будет, – надо быстрее уходить отсюда. И так уже поздно. Если увидит его сейчас кто-нибудь, что может подумать? Еще и через проходную надо пройти. А вдруг сторож спросит: «Стой, что несешь в мешочке? Покажи!». Тогда он пропал. И дернул же его черт связаться с этой помпой!.. Почему он вместо того, чтобы перелезть через забор, уходит прямо через проходную? Все – сейчас попадется… Может, вернуться?..
Он замедлил шаг.
Нет, не получится. Ведь Усар-хромой сказал сторожу, что он в гараже остался. И зачем вообще он именно сегодня затеял это дело? Хромоногий ведь видел, что он задержался позже всех, а сейчас и сторож увидит. И не просто увидит, а сразу же схватит его!.. Может, вернуться и положить эту помпу на место?.. На это тоже уйма времени уйдет…
В сердцах проклиная себя, Тухтамурад приблизился к проходной.
Сторож, увидев его, стал выходить из своей комнатушки. Сейчас поймает!.. В ярости закричит… а может, спокойно скажет: чтобы больше, мол, это не повторялось, – заберет помпу и отпустит его восвояси? Конечно, он, Тухтамурад, попросит сторожа не говорить никому, ведь тот – друг его отца. Но согласится ли тот? И каким же надо быть дураком, чтобы украденную вещь нести прямо под носом у сторожа! Сам себя выдает…
– Что-то ты заработался сегодня, Тухтамурад. Никто не трудится так, как ты. Все уже после полудня домой торопятся, спешат своими делами-заботами заняться… Вот и Усар-хромой удивлялся.
– Да вот… решил закончить ремонт комбайна, чтобы завтра за другой приняться.
– Молодец, сынок. Мы с твоим отцом тоже ночи напролет работали. Сейчас никто так не работает. Да и хозяйство как раньше не платит… А ты устал, видать, – так тяжело дышишь…
В это время на проходной зазвенел внутренний телефон. Сторож торопливо подошел к телефону и, подняв трубку, стал разговаривать с председателем: «Нет, инженера здесь нет… Вообще, кроме меня, никого. Был только Тухта – сын Олим-полвона, да и он уже уходит».
Тухтамурад, воспользовавшись моментом, кивнул сторожу и ускорил шаг. Ну, слава Всевышнему… Выкрутился из положения. Но… теперь даже председатель знает, что он задержался после работы. Наверно, тоже удивился: остальных ведь и палкой не заставишь работать, а с этим, мол, что случилось?
Да это-то ладно… А если начнут вскоре выяснять, когда была совершена кража? Как раз в тот день, когда сын Олим-полвона задержался после работы!.. Вот позор-то. Один несчастный, оказывается, как-то сказал: «В кои-то веки я решился на кражу, да луна ярче, чем всегда, светит»…
А что будет, если отец узнает? Точно изобьет до полусмерти. Ведь в их роду никогда не было воров.
Думая обо всем этом, Тухтамурад и не заметил, как дошел до дома. Куда же ему спрятать помпу? В спальне оставить нельзя – дети обязательно доберутся, из любопытства потрогать захотят… Им лишь бы поиграть, их не волнует, что отец ради них на воровство пошел. Интересно, и как это его собственный отец смог прокормить десятерых детей… Может, на кухне спрятать? Нет, тоже не получится. Еще жена увидит, будет с вопросами приставать… Лучше всего спрятать на сеновале. Да, правильно, положу на самый верх, в углу.
Тухтамурад хотел залезть на сено, но провалился в него, – пыль пошла столбом, ничего не видно… Кое-как он спрятал помпу в угол. Когда, весь грязный, вышел оттуда, жена спросила:
– Что это вы ночью делаете на сеновале?
Тухтамурад разозлился, но постарался этого не показать и, отряхивая одежду, буркнул:
– Да так – решил посмотреть, сколько сена осталось.
– Неужели корову хотите купить? – радостно воскликнула жена.
Проклятие, откуда в ней столько любопытства? Знала бы, о чем он думает!..
В другой раз Тухтамурад ответил бы женщине как следует, но сейчас сдержался и, пробурчав что-то невнятное, ушел в комнату.
Впрочем, зря он на жену рассердился. Ведь они давно уже продали коров, для которых припасалось это сено, купили на вырученные деньги пшеницу. А в прошлом году из-за какой-то болезни все куры в кишлаке передохли. И теперь, кроме двух коз, у них ничего не осталось. Вот жена и обрадовалась, видно, подумала: раз он проверяет корма – не иначе корову собирается купить… Бедняжка. Ее тоже можно понять, ведь как хорошо, когда дома всегда есть молоко, сметана…
В подавленном настроении Тухтамурад, даже не выпив пиалу чая, пошел спать.
Как назло, сна ни в одном глазу. Завтра в гараже начнется скандал. Кладовщик Касым наверняка вызовет милицию. Сторож с Усаром-хромым вдвоем будут свидетелями, подтвердят, что накануне позже всех задержался Тухтамурад. Подозрение, естественно, падет на него. Его сразу задержат и, если придут к нему домой, то найдут на сеновале помпу. Затем суд… Кто знает, может, приведут в гараж и на месте будут судить, чтобы другим неповадно было. И правильно: совершил кражу – должен нести наказание. Интересно, сколько лет дадут?
Тухтамурад глубоко вздохнул и перевернулся на другой бок. Что же делать? Может, завтра пойти с утра пораньше, когда никого не будет, и положить помпу на место? А вдруг кто-нибудь увидит? Даже если не увидят, сторож удивится – мол, вчера ушел так поздно, а сегодня ни свет ни заря опять тут как тут, – что-то здесь неладно…
Думая обо всем этом, Тухтамурад не сомкнул глаз до рассвета. Утром встал совсем разбитый. Быстро умылся, выпил пиалушку чая и побежал на работу.
Что же сегодня будет? Вот если бы Касым, подойдя к нему, тихонько спросил: «Говорят, ты вчера позже всех оставался, случайно не ты украл?». Тут бы он, Тухтамурад, сразу признался – и гора с плеч! Главное, чтобы остальные не узнали…
Придя на работу, он стал возиться возле комбайна и при этом не отрывал глаз от склада. Вон и Касым, – то выходит, то заходит… Однако настроение у него обычное.
Миновал обеденный перерыв. Все по-прежнему спокойно. Все заняты своей работой. Да и в самом деле, кто заметит, ведь из огромного количества металлических запчастей исчезла только одна помпа. Кто знает, может, и сам кладовщик продал какую-нибудь из них. Станет он подсчитывать, сколько запчастей использовано, а сколько он продал! Что ему, больше делать нечего?
К вечеру тревога стала понемногу покидать Тухтамурада. И впрямь, чего он так всполошился? Из-за такой мелочи столько переживаний… Никто, даже владелец помпы, не заметил пропажи!
Теперь можно эту штуку продать… Кому же он ее продаст? Эх, он и не подумал об этом. И действительно, кому продать? О местных и говорить не стоит. На рынок надо нести. Только вот как он понесет на рынок одну помпу? Ни разу в жизни такими делами не занимался… Кажется, чем дальше, тем больше трудностей. Почему он раньше об этом не подумал? Мог же своровать что-нибудь другое. Хотя что украдешь-то, если на складе ничего стоящего и нет. Не унесешь ведь баллон от трактора…

* * *
Тухтамурад долго думал и наконец решил отправиться к свояку в соседнее хозяйство, – все-таки хоть немного подальше от своего кишлака. Может, тот поможет найти покупателя. Найдется же кто-нибудь, у кого есть машина. Есть, наверное, и те, кто хотел бы подешевле купить помпу.
Родственник, осмотрев помпу со всех сторон, сказал:
– Ладно, есть у нас один – Эргаш-мясник. У него машины «ГАЗ-53» и «КамАЗ», он с сыновьями их арендует. Каждую неделю возит на продажу крупный рогатый скот в Ташкент. Спрошу у него.
Через некоторое время вернулся с известием:
– Эргаш согласился взять за две тысячи сумов, дал пока только пятьсот. Помпу он оставил у себя. Остальные обещал отдать через неделю, а я сказал, что сначала спрошу у хозяина. Ведь я даже не спросил, за сколько вы хотите ее продать.
Тухтамурад, раньше ни разу в жизни не продававший помпу, ответил:
– Я не знаю. Вы не в курсе, почем такая запчасть на базаре?
Свояк в этом недалеко ушел от Тухтамурада: то на одной ферме работал, то на другой смотрел за скотом, то хлопок собирал, а сейчас и вовсе сидел без работы. Он хоть и мог отличить трактор от автомобиля, но в таких вещах, как помпа, не разбирался. Поэтому в ответ на вопрос лишь пожал плечами:
– А вообще, что это за запчасть? Мясник сказал, что она совсем новая.
Тухтамурад объяснил, что с помощью помпы вода перекачивается в моторную часть машины.
– Может, она и очень нужная деталь, но разве машина не будет ездить, если не перекачивать воду? – усомнился свояк.
– А как же? Если не будет циркуляции воды, машина сильно перегреется, – Тухтамурад произнес это с таким видом, как будто тот собирался совсем за гроши продать бесценную вещь.
– Тогда, скажем, пять тысяч. Нет, почему пять, – будем просить десять тысяч. Может быть, на базаре это еще дороже… На десять тысяч можно будет купить несколько мешков муки!
На том и порешили. Пять мешков. Один – тому, кто продал, остальное – владельцу товара. Оба согласны. Однако купит ли мясник за десять тысяч, вот вопрос…
Свояк уже собрался уходить, чтобы сообщить покупателю новую цену, но Тухтамурад остановил его:
– Подождите. Давайте сначала без особой огласки выясним, сколько это на самом деле стоит, тогда сможем запросить у мясника настоящую цену. Если не согласится, тогда понесете на рынок. Ведь все равно вы сейчас нигде не работаете. Только на дорогу надо будет у кого-нибудь занять. Продадите помпу – расплатитесь с долгом, а пока пусть она полежит у мясника.
Эта мысль не понравилась свояку. Он с самого начала почувствовал что-то неладное, но спросить не осмеливался. Теперь же его смутили слова Тухтамурада о том, что надо выяснить цену без особой огласки. Почему без огласки?
Чтобы не обидеть родственника, он, помявшись, как-то неуверенно спросил:
– А где вы вообще эту вещь взяли? Тогда разве не спросили ее цену?
«Вот дурак, на что это он намекает? Говорят же: ешь виноград, но не спрашивай, из чьего он сада!»
Тухтамурад выругал свояка в душе, однако вслух уклончиво ответил:
– Эта штука давно у меня валялась, ведь знаете же – сейчас цены растут с каждым днем.
Свояк, сделав вид, что что-то понял, согласно закивал: верно, мол, верно…

Всю дорогу Тухтамурад злился на своего родственника. И надо же было обратиться именно к этому слюнтяю! А вдруг он начнет выспрашивать у владельцев машин: почем, мол, на рынке помпа, да не купит ли кто эту штуковину?.. Все знают, какой он простофиля. Могут спросить, у кого взял, а он ответит – у свояка. А если в скором времени обнаружится пропажа помпы? Начнут проверять: где работает свояк? Слесарем в гараже, в котором украли помпу!.. Все, конец. Какие еще нужны доказательства?
Может, вернуться назад и сказать ему, чтобы цену не выяснял, что он, Тухтамурад, сам все выяснит? Хотя сейчас многие перепродажей занимаются… Да, может, и кладовщик-то еще ничего не заметит…

* * *
Однако кладовщик через день заметил пропажу. Сначала стал давить на сторожа: «Даже если и не сам украл, все равно за пропажу отвечать будешь! Разыщи ее хоть из-под земли!». Сторож тоже себя в обиду не дает, огрызается: «Я каждый день принимаю и сдаю тебе опечатанный склад! Кто знает, может, ты сам ее налево продал, а на меня напраслину возводишь!».
Скандал, шум. Все бросили работу и стали смотреть этот спектакль. Сначала прислушивались, вникали в суть дела, потом стали обмениваться мнениями. Один только Тухтамурад, весь в поту, из-под комбайна не вылезает.
Это не ускользнуло от внимания Усара-хромого. Навострил уши, глазами по сторонам зыркает и все выспрашивает у кладовщика:
– Когда, в какой день произошла кража? Когда свадьба у Халима была? Нет, не свадьба – подготовка к свадьбе…
День свадьбы и подготовки к ней уточнить смогли, но вот кладовщик никак не мог вспомнить, когда именно пропала помпа:
– Я сегодня хотел в отремонтированную машину новую помпу поставить, ну и заметил пропажу.
Однако никто не мог понять, какая связь между кражей и свадьбой Халима. А Усар-хромой ничего не объясняет, отвечает уклончиво:
– Да так просто…
А люди наперебой строят разные предположения:
– А может, Касым ошибся и неправильно пересчитал? Или, может, деталь без документов была установлена в другую машину?
Но Касым-зануда твердо стоял на своем:
– Нет, не мог я ошибиться! Всего ведь было пять помп, и на сколько машин они поставлены – все документально оформлено. Даже допустим, я ее сам продал, – зачем мне тогда такой шум поднимать? Договорился бы с любым шофером, будто я ему поставил эту самую запчасть…
Подумав, все согласились, что кладовщик прав. Ладно, предположим, из жадности он сам продал эту помпу, – так наверняка не стал бы при всем народе себя позорить. А пересчитывая пять помп, со счета не собьешься… Однако и дверь не взломана. Одно-единственное окошко – и то гвоздями забито, видно, что давно не открывалось, да и решетка на нем есть. Тогда откуда мог войти вор?
Ясность внесла все та же дотошность Усара-хромого. Внимательно осматривая то одну, то другую сторону стены, он разглядел еле заметные почерневшие следы от обуви на стене и радостно воскликнул:
– Вот откуда проник вор! Вон с того места человек может пролезть. Ну-ка пускай кто-нибудь перелезет через стену!
Одного молодого парнишку подсадили – и он впрямь запросто пролез в помещение склада. Значит, воров было двое! Один помог перелезть и сторожил, а другой проник вовнутрь.
Теперь окружающие зашумели, выясняя, как же вор вышел оттуда. Усар-хромой нашел ответ и на этот вопрос:
– Подкатил к стене тракторный баллон, встал на него и перелез! Ты мне только скажи, когда произошла кража, и я тебе сам найду вора, никакой милиции не надо! – кричал он.
Сторож, в свою очередь, кипятился:
– Сколько раз говорил я Касыму, заделать надо эту щель под крышей склада! А он все тянул: доски, мол, не может найти. Вот тебе и результат – вор залез, и теперь мы все под подозрением!
Кладовщик в ответ твердил свое:
– Откуда мне было знать, что сюда может залезть вор! Если бы знал, то из дома принес бы доски и забил бы дыру. Да только кто мог подумать, что кто-то сюда залезет? Если бы знал – каждый день приходил бы сюда и пересчитывал запчасти!..
В общем, в какой именно день произошла кража, так и не определили, однако многие пришли к выводу, что своровал кто-то из работающих здесь: ведь чужой не мог знать, что здесь есть помпа. Поэтому Касым и заведующий гаражом обратились ко всем с просьбой вернуть помпу. А если кто-то взял и стесняется вернуть, то для этого поставили пустой ящик.
Бедный кладовщик каждый день заглядывал в этот ящик. В нем можно было найти брошенные ради шутки порванный ботинок или старый сапог, – но помпы как не было, так и нет.
Тухтамурад с того дня беспрерывно ездил к свояку. Жена свояка даже удивлялась столь частым его посещениям: оба отходят в сторону, о чем-то тихо переговариваются, а потом гость быстро уезжает, не заходя в дом. Причину этих визитов не объяснял ей и муж.
Да и что тут объяснишь? Эргаш-мясник как уехал в Ташкент, так до сих пор и не возвращался. Кто-то говорит, что его по дороге остановила то ли милиция, то ли таможня, товар оказался ворованным и теперь он под следствием, а кто-то рассказывает, что он, не продав свой товар в Ташкенте, отправился в Казахстан… В общем, толков много, а от мясника известий нет, и когда он вернется – неизвестно… Увез ли он помпу в машине или где-то спрятал, никто не знает.
А в гараже день ото дня все жарче разгораются споры.
Усар-хромой как будто что-то подозревает, все ходит вокруг Тухтамурада и украдкой наблюдает за ним. Нет, он не спрашивает прямо: не ты ли украл? Но исподволь выпытывает: ты-то почему ничего не говоришь, отмалчиваешься, ведь это дело все обсуждают… Тухтамурад пытается вмешаться в разговор, но то ли слова его звучат как-то неубедительно, то ли пронзительный взгляд хромого ему мешает… И все время перед глазами стоит его недоверчивое лицо, куда ни глянь, везде оно чудится… И почему это, когда он лежал на хлопковом поле, трактор ему только ногу раздавил, а не переехал по пояс? Все бы облегченно вздохнули… Хотя нет, он ведь тогда все равно бы жив остался…
В общем, Тухтамурад понял, что он не помпу украл, а какую-то беду на свою голову накликал. Да и Касым каждый день с утра начинает всех сверлить. Он ведь если за что-нибудь зацепился, то уже ни за что не отпустит, будет со всеми спорить. Любыми путями будет свое доказывать и обязательно выйдет победителем в споре. А сейчас его слова были даже убедительнее, чем обычно.
– Друзья, – начал он сегодня во время обеда. – Много дней из уважения к вам я не обращался в милицию. Теперь я вынужден. Сколько лет мы вместе работаем, всегда делились хлебом и солью, были вместе в дни радости и горя, и я с большим уважением относился ко всем. Думал, совесть у вас проснется. Не вышло. Если бы это произошло в прежние времена, то написал бы бумажку, что поставил помпу в такую-то машину, никто бы и не знал. Однако сейчас ни один шофер не согласится. Одна помпа стоит пятнадцать тысяч. Откуда я возьму столько денег? Ладно, может, отобрав кусок у своих детей, продам корову и расплачусь. Однако если у вас есть дети, то и у меня они есть. Почему из-за чьей-то подлости мои дети должны сидеть без куска хлеба? Не падет ли это проклятием на голову вора? Хоть я и кладовщик, все вы знаете мое положение. Из-за бедности в этом году я не смог сыграть той для своих двух сынишек, – обряд обрезания провел у доктора… Я вам верил. Даже представить не мог, что кто-то может обокрасть меня. Конечно, всем сейчас тяжело. Хозяйство в долгах, как в шелках. Я даже не могу понять, сколько оно должно кредиторам. Ну ладно, все пройдет, может, наступят, как раньше, годы достатка и изобилия… Однако если сегодня кто-то своровал помпу, а завтра другой сворует что-то еще и мы начнем подозревать друг друга, – будет ли толк от нашей работы? Почему вы об этом не думаете? Подумайте, хорошо ли, если завтра нас всех начнут вызывать в милицию?..
Некоторое время все молчали. Потом снова началось бурное обсуждение. Кто-то говорил: давайте соберем деньги. Другие на это возражали: кто-то, мол, своровал, а мы почему должны платить? Кто-то предложил: пусть каждый хлебом поклянется. Не понравилось и это: стали говорить, что вор поклянется, не моргнув глазом.
В общем, разговоров было много. Призывали к чести и совести, говорили об ответе перед Всевышним в Судный день… Однако помпы как не было, так и нет.
Вконец обозленный кладовщик привел участкового, Норкизила.
Тот, недовольно хмурясь, обошел склад, заглянул в один угол, в другой… Как не быть недовольным: побеспокоили из-за пропажи какой-то помпы! Люди вообще уже потеряли стыд. Ну, своровали у тебя. Так найди и положи на место, а если не нашел, тоже где-нибудь своруй, а не можешь воровать – умей беречь свои вещи! Не хватало теперь еще склад охранять. Хорошо, если можно было бы найти вора. Но ведь он украл – и все на том. Может, уже и продал… И так столько нераскрытых дел, теперь еще эта помпа. Начальник рассвирепеет совсем… Как бы от этого кладовщика отделаться? Уставился так, будто это я должен отвечать за пропажу его помпы. Все они такие! В другое время участкового даже не вспоминают, а как понадобилось что…
Норкизил пожал плечами, держа руки в карманах, а папку под мышкой.
Кладовщик в ожидании смотрел на него. Хоть бы что-нибудь сказал, что ли.
Наконец участковый заговорил:
– Что пропало, говоришь?
Вот тебе на. Столько времени твердил ему одно и то же, а он такой вопрос задает.
– Помпа, помпа, – кладовщик для наглядности жестами показал, как она приблизительно выглядит. – Ну, такая деталь, которую ставят перед мотором.
– Хорошо, понял. Где она была?
– Вон там, в том углу, – кладовщик побежал вглубь склада, – вот здесь.
Но участковый даже не тронулся с места. Если он уже осмотрел склад, зачем заходить снова? Какая разница, в каком углу. Откуда пропала, туда и положи, и все на том. Зачем мне твой угол?
Кладовщик, вернувшись, снова выжидательно смотрел на участкового. Тот все молчит. Наконец заговорил:
– Когда своровали, ты сказал?
– Неделю назад заметил.
– Заметил? Что заметил?
– Говорю же, помпу, помпу.
– Понял, зачем кричишь? Что значит – заметил? Ты говори, в какой день, во сколько. Ну ладно, пускай не час, но хотя бы какого числа украли. Это во-первых. Во-вторых – почему до сих пор не сообщил? В-третьих – я тебе это говорю, потому что тогда можно было снять какие-то отпечатки. Теперь понял? А ты все – помпа, помпа… Ну что ж, если не можешь сказать, какого числа что пропало, – кто знает, может, и вообще не было кражи. Может, ты сам замешан в этом, а хочешь выставить себя пострадавшим. Смотри, – такой номер не пройдет! Рассчитывал, что у людей совесть проснется, – вот и жди теперь: кто знает, может, вор сжалится над твоими слезами и вернет украденное… Тогда зачем меня позвал? Сами и решайте.
Он собрался уходить, но кладовщик остановил его:
– Товарищ командир, Норкизил-ака, что мне делать? Вот же мое заявление.
– Зачем мне твое заявление?
– Не знаю, думал, вы будете проверять. Или, может, мне пойти к начальнику милиции?
– Сейчас начальник, как и все остальные, хлопковой кампанией занят, ему не до твоей помпы.
Участковый ушел, так и не решив вопроса и не взяв заявления.
Тут уж кладовщик совсем расстроился. Вот и к участковому обратился – никакой помощи… Что теперь делать?
Он ничего больше не смог придумать, как опять прицепиться к работникам.
Те же, завидев кладовщика, старались обходить его стороной. К Касыму теперь приклеилось прозвище «Помпа». Только скажут: «Вон Помпа идет», – кто лезет под трактор, кто под комбайн, лишь бы не слышать его причитаний: будь, мол, прокляты и мать, и отец вора!.. В самом деле, как было бы хорошо, если бы эта чертова помпа нашлась…
Однако и кладовщик не сдавался. Ведь не зря прозвали его занудой. Отделаться от него вор сможет, только если вернет украденную вещь! Или если умрет.
Сегодня в обед Касым опять собрал работников. Прошел по гаражу и, подняв указательный палец, сказал, что всего на одну минуту.
Люди, недовольно бурча что-то себе под нос, стали собираться. Работа стоит, а разговорам нет конца. А не прийти тоже нельзя, может заподозрить. Поэтому пришли все.
Надоумил ли его кто-то или он сам сообразил, но Касым-зануда в этот раз выступил с предложением – нет, не предложением, а требованием:
– Все мы столько лет живем рядом, работаем, кормим семьи на свой заработок. Каждый год не забываем жертвовать скотину святому Хазрату Дауду, покровителю кузнецов и вообще всех, кто с металлом имеет дело. Так давайте завтра утром все соберемся здесь. Бросим в круг одну железку. И пусть каждый перешагнет через нее и поклянется именем Хазрата Дауда! Конечно, если тот, кто помпу украл, бесчестный человек, он тоже сможет перешагнуть… Ну что ж, если и тогда вор не найдется, я сам за помпу заплачу. Пробовал в милицию заявить – не вышло, сами видели. Теперь это моя последняя мера.
Люди переглядывались. Кто-то сразу согласился, кто-то чесал в затылке… Сторож вдруг резко заявил:
– Я не буду перешагивать через железо. До этих лет не клялся и теперь не буду. Ладно, полцены заплачу я, половину ты. Но из-за одной помпы не заставляй людей клясться.
Однако кладовщик не согласился:
– Я не позволю кому-то другому платить. Если уж придется – сам расплачусь. А перешагивать можете спокойно, не бойтесь: даже если поклянетесь, ничего не случится. Конечно, если не вы кражу совершили.
– Раз так, тогда ты будешь перешагивать первым, – сказал сторож.
Кладовщик согласился.
Кто-то заявил:
– Я хоть сейчас готов это сделать, – надоела эта помпа. Не хочется еще и завтра приходить из-за этого.
Но с ним не согласились. Сегодня некоторых нет, кто-то по делам ушел, – а этот «обряд» решили ведь при всех осуществить. У всех на глазах трудно будет вору не выдать себя. И вообще к такому делу надо подходить серьезно. Раньше никому не приходилось перешагивать через железо. Вот заодно и увидим, как это выглядит.
На том и разошлись.
«Еще не поздно, – думал Тухтамурад. – Сегодня вечером схожу к свояку. Если Эргаш-мясник вернулся – возьму помпу, ночью незаметно перелезу через забор и оставлю ее там. Так избавлюсь от этих мучений…»
Нет, Эргаш-мясник до сих пор не вернулся. Сын его, возвратившийся пораньше, сказал, что отец приедет через два дня. А завтра предстоит перешагивать через железо… А может, мясник все-таки вернется этой ночью? Или завтра утром? Ведь Ташкент не на краю земли…
Тухтамурад не спал всю ночь. Что же ему делать завтра? Ну а что будет, если он перешагнет через эту железку? Ему до сих пор не доводилось слышать, чтобы кто-то поклялся и пострадал из-за этого. Если бы это было так, то на земле бы людей не осталось!
Но ведь говорят, что эта клятва действует не сразу, а в назначенный день и час… Вот он с большими надеждами растит двоих детей. А вдруг это скажется на них?.. У Касыма-кладовщика тоже есть дети. Его тоже понять можно. Будь у него побольше возможностей, наверное, так не возмущался бы, может и плюнул бы на эту помпу. Правда, он не очень хороший человек. Однако в этом деле он прав. Помпа ведь и правда украдена. Пусть этому никто и не верит, но Касым-то все равно это знает. Даже к гадалке успел сходить, и она сказала: мол, вор среди вас, продать украденное еще не успел. Этот зануда может пойти и на то, чтобы привести гадалку сюда и здесь суд устроить!.. И надо же было ему, Тухтамураду, своровать именно у Касыма! Не мог разве украсть, например, скот с поля?..
Ладно, будь что будет. Завтра он перешагнет через железо и… будет проклят и получит по заслугам. Нет! Лучше ему умереть, чем чтобы говорили: мол, сын Олима-полвона вор!.. Отказаться перешагивать?.. Все равно Касым-зануда будет проклинать вора, пока не забудется это дело, а ему придется молча выслушивать все это… А может, самому признаться? Люди потолкуют и со временем забудут…
Сколько ни думал Тухтамурад, так и не смог прийти ни к какому решению. Перешагнуть через железо есть достаточно оснований. Но и за то, чтобы не делать этого, тоже есть убедительные доводы. И так, и так кажется правильно. Самое худшее, что нельзя ни с кем поделиться…
Вот и петух прокричал. Скоро начнет светать. Хорошо бы немного поспать. А завтра… Кто знает, вдруг найдется разумный человек, скажет: «Зачем нам всем давать клятву, лучше подождем еще пару недель: может, если даже вор продал деталь, сумеет позже вернуть ее». Не все же такие зануды, как Касым…
Тухтамурад вроде бы немного успокоился.
Но нет, назавтра никто не предложил ничего нового. Было заметно, что эта возня уже всем порядком надоела. Кто-то, вон, хочет перешагнуть первым, показать себя. Какие счастливые люди… Им перешагнуть нетрудно. На душе никаких забот, и вчера они спали спокойно. Только Тухтамураду ничто не мило, не может ни спать по ночам, ни сказать ни о чем смело…
Первым перешагнул через железку сам Касым. Потом со словами: «Пусть меня покарает дух святого Дауда, если я украл эту помпу», – стали перешагивать другие. Вот и его очередь приближается…
Тухтамурада бросило в жар. Пару раз он дрожащими пальцами украдкой вытер пот со лба.
Кажется, что все смотрят на него… Нет, не все, только Усар-хромой. До этого он, проходя мимо, многозначительно кашлянул, но ничего не сказал. А теперь командует, указывая, чей черед, а сам давно уже перешагнул. Осталось пять человек. Четыре… Три…
Тухтамурад попятился, будто что-то его тащило назад. Но назад пути нет, только вперед, к вон той железке… Пришел черед, хочешь – прыгай, хочешь – нет. Да и прыгать не надо, только перешагнуть через кусок железной цепи дизельного трактора, только приподнять ногу…
– Тухтамурад, твоя очередь, – послышался угрожающий голос Усара-хромого.
Что он говорит? Ах да, говорит, что его очередь. Что за очередь? Ах да, очередь перешагивать через железо.
Тухтамурад, ни жив ни мертв, приблизился к железке. Почему-то он не слышит голосов вокруг, уши заложило. Раньше с ним такого не случалось… Вот железка: осталось четыре шага, три шага, два шага, один шаг. Прыгай!.. Да нет, достаточно перешагнуть нормальным шагом, как будто просто идешь. Не имеет значения, какую ногу поднять, правую или левую, надо только перешагнуть. Ну давай же. Почему остановился?
Ноги не слушаются Тухтамурада. В голове лишь одно: прыгай, прыгай! – а ноги будто ватные. Что же делать, если ноги ему не подчиняются?
Тухтамурад остановился у самой железки и умоляюще посмотрел по сторонам. Почему-то все кричат на него. Почему они кричат? Ах да, надо прыгать. Теперь он их слышит, теперь к нему вернулся слух. «Прыгай, прыгай!»… Почему они кричат так громко?
Тухтамурад посмотрел по сторонам, оглянулся назад… И сзади, и спереди люди, его не пропустят, не дадут уйти отсюда. Либо прыгнуть, либо признаться в том, что сделал, другого пути нет.
Вот к нему приближаются Усар-хромой и кладовщик. Нет, хромой бежит вприпрыжку.
– Прыгай, прыгай! – кричат они оба. – Почему не прыгаешь?
– А?..
– Спрашиваю, почему не прыгаешь?
– Почему, говорите?.. – он сам едва услышал свой голос.
– Да, почему?!
Люди обступают его все ближе, круг сужается. И все выкрикивают ему в лицо:
– Почему не прыгаешь, почему?!
– Почему, спрашиваете?..
– Да, да, почему? – теперь уже все, потеряв терпение, кричали в один голос.
……………………………………………..
– Это я… взял.
– Что ты взял? – Усар-хромой одним прыжком оказался возле Тухтамурада, лицо его озарила улыбка.
– Ну, эту… помпу.
– Помпу! Разве я не говорил?! – победно прозвучал голос Усара. – Я в тот же день его заподозрил! Разве я не говорил вам вчера, – обратился хромой к сторожу и кладовщику, – чего-то темнит этот Тухтамурад! Отдалился от всех, молчит молчком. А помните, он задержался позже всех? Я разве не говорил?!
Сторож и кладовщик согласно закивали.
– А вы все твердили – мол, сын Олима-полвона не может быть вором! Вот он, вор! Люди, видели?! Все думают, что этот хромой ничего не знает! А я не знаю лишь того, когда умру, а то, что на уме у каждого из вас, я знаю! Уже в тот день, когда он задержался на работе после всех, я заподозрил неладное: неспроста, думаю, он остался! И оказался прав! Вот доказательство! Ты ведь в тот самый день украл?
Тухтамурад кивнул.
– Вот, сами видите…
Усар-хромой все говорил и говорил, – вспомнил даже, что в их роду был предсказатель, который дал эмиру Бухарскому дельный совет при выборе коня и в награду получил подарок…
Тухтамурад все еще стоял возле железки, как вкопанный. Его била дрожь, будто от холода. Он затравленно огляделся: люди вокруг теснились плотной стеной. Они и не думали расступаться, чтобы дать ему пройти, вырваться из этого кольца. Вот он, вор, нашелся! Вот, глядите, – стоит в центре круга. Наконец-то найден ответ на вопрос, который столько дней мучил всех. Разве можно в такой момент сразу разойтись? Сейчас даже лекция Усара-хромого пришлась кстати. Они все чистенькие, только вор стоит еле живой, не зная, куда девать глаза. Раз ты такой-сякой, мог бы сразу признаться в содеянном, не морочить всем голову!
Наконец завгар сказал:
– Хватит, хромой, кончай. Всем работать.
Люди стали понемногу расходиться.
Тухтамурад заплетающимся шагом пошел к трактору, который ремонтировал. Сел возле него, потом встал… Хотел начать работу, но не смог. Отошел в сторону и опять сел.
Другие тоже почему-то не приступали к работе и группами по двое-трое продолжали обсуждать событие. Кто-то специально говорил громко, были слышны обрывки фраз:
– Нет таких, кто никогда ничего не крал…
– Что же было делать бедняге, раз зарплату не получает…
– А все-таки у него есть совесть, признал свою вину. Мог ведь и молча прыгнуть…
– Раньше, когда пропадали ключи, другие мелочи, – может, это тоже он брал?
– А что если у него есть сообщники?
– Во всем виновата бедность…
Некоторые слова Тухтамурада успокаивали, другие обижали. Почему они такие безжалостные? Ведь он признал свою вину, чего же еще им надо?
Наконец он встал и побрел домой.
Все провожали его взглядами.
Теперь если что-нибудь пропадет, подозрение падет на него. Правильно ли он поступил? Даже если бы не признался, все равно не смог бы работать… Разве легко ежедневно выслушивать проклятия кладовщика?
Все, хватит, больше он здесь работать не будет. Поедет в Ташкент. Наймется мардикёром, наемным рабочим. А жену отправит к тестю. Переждут два-три месяца… А потом что? Потом – будь что будет.
Тухтамурад не появился на работе ни на следующий день, ни через день. Только отнес помпу, забрав ее у наконец вернувшегося Эргаша-мясника.
Касым повертел ее в руках, рассмотрел внимательно. Убедившись, что помпа та самая, что ее не подменили, сказал «Спасибо», – и все. Правда, заведующий гаражом подбодрил: ничего, мол, и такое случается, иди работай.
Но у Тухтамурада ноги не шли на работу. Ведь за это время все узнали, что он украл. С особым удовольствием распространялся об этом Усар-хромой. И, конечно же, не забывал подчеркнуть, что именно благодаря ему было раскрыто преступление.

* * *
Эти слухи дошли и до ушей участкового инспектора Норкизила.
Сначала он даже не поверил. Столько лет проработал – и вот впервые на его веку вор сам признался и вернул украденное.
Не надо спешить. Сначала нужно все хорошенько разузнать.
Разузнал – все верно. И кладовщик подтвердил: вор признался в присутствии целой толпы людей. Так что свидетелей достаточно. Есть и вещественное доказательство, вон лежит на складе. Неплохо. Дело само собой разрешилось. На его участке за этот год совершено пять краж, и ни по одному делу не обнаружено ни воров, ни краденого. А этот случай шестой. И он раскрыт! Нет – только теперь будет раскрыт. Сначала нужно возбудить уголовное дело о том, что неизвестным совершена кража. Для этого следует получить у кладовщика заявление, все в установленном порядке. А потом, через несколько дней, вор будет обнаружен. До тех пор он, Норкизил, никому ничего не скажет… Вот и выйдет, что из шести краж, совершенных при невыясненных обстоятельствах, одна раскрыта. Значит, милиция, то есть Норкизил, работает. Раз раскрыта одна кража, даст бог, будут раскрыты и другие преступления. Конечно, это дело непростое, но что делать, служба такая. Будет работать, искать, – соответственно, звание будет повышаться, зарплата… Намного спокойнее ему станет. А то сейчас начальник каждый день его матом кроет, – будто он не работает, не ищет. Чуть что – «пиши заявление!». А почему это он должен уходить? Дела так не делаются, постепенно все образуется… Ведь и у него повышается – как его там – профессиональное мастерство, о котором всегда говорят на собраниях. Вот и настало время это мастерство проявить.
Норкизил прямиком направился в гараж.
Хорошо, что кладовщик оказался на месте. Сначала поговорил с ним о том, о сем: все ли спокойно, не было ли другой кражи. Нет? Очень хорошо. Тогда давайте ваше заявление.
– Какое заявление? – удивился кладовщик.
– Как какое, о краже помпы.
– Я его порвал. Вы же его не взяли.
– Кто это не взял? Разве вы его вручили мне в руки? Нет, не вручили. Потом, вы сами сказали, что отдадите его начальнику милиции, но не пошли к нему, верно? Раз так, давайте не будем спорить. Напишите еще одно заявление, и делу конец.
– Зачем, ведь помпу нашли? – кладовщик никак не мог взять в толк, чего от него хотят.
– Знаю, что нашли, дело не в этом. Нам надо все оформить. Если завтра что-нибудь случится, чтобы не было разговора, что ничего не оформлено.
– Тогда почему в тот же день вы не взяли заявление? Почему не оформили, раз нельзя было без этого обойтись? – кладовщик почувствовал какой-то подвох в настойчивости участкового и не хотел ему уступать.
Вот негодяй, нашел зацепку. Не зря о нем идет молва как о зануде. Упрям, как осел. И к тому же, похоже, что очень хитер. Или же кто-то объяснил ему, что отказ от приема заявления уже является нарушением закона: за это могут не только выгнать со службы, но и к ответственности привлечь… Нет, так не годится. В любом случае, надо с ним поладить и получить заявление. Кто знает, представится ли когда-нибудь еще такой случай.
– Касым-ака, поймите, я никому не желаю зла. В будущем и вы можете оказаться виновным. К примеру, если тот воришка, как там его, Мурад? – ах да, Тухтамурад, – вдруг убьет кого-нибудь. Начнется следствие, выяснится, что он и раньше воровал, и все об этом знали. Поинтересуются его «делом», а у нас ничего нет. Станут говорить, почему тогда не приняли никаких мер? Если бы наказали его, хоть незначительно, может, не было бы столь тяжкого преступления. Я сейчас могу составить акт о том, что вы не подаете заявление, мне все равно. Но вы тогда можете оказаться в затруднительном положении.
Кладовщик немного растерялся. Действительно, кто может дать гарантию, что Тухтамурад не совершит еще чего-нибудь? Хоть внешне он и кажется простаком, но, во-первых, совершил кражу, а во-вторых, пока не заставили поклясться, не признавал свою вину. Раз сама милиция требует заявление, может, так и надо. Он, Касым, не добровольно ведь так поступает… Пусть с Тухтамурадом решают по закону. Но все же нужно посоветоваться с председателем. Самовольничать здесь не годится. Пока он ничего определенного не скажет. А там посмотрим, – может, участковому самому надоест.
Было видно, что кладовщик колеблется. Но, тем не менее, писать заявление он, похоже, не собирался. Участковый сделал все, что можно, а ему хоть бы что. Вот и разъясняй законность этим умникам, которые только до перешагивания железки могут додуматься. Кто сказал, что работать в милиции легко?
Участковый аж вспотел. Ну чем же этого чурбана расшевелить?
Он вытер платком пот с лица и шеи и снова обернулся к кладовщику. Сказал уже с угрозой:
– Ну так что? В последний раз спрашиваю, составлять мне акт о неподаче заявления?
Кладовщик понял, что выхода нет: нужно либо писать заявление, либо участковый чего-нибудь предпримет.
– Ладно, идем к председателю. Как он решит, так и поступим.
Вместе пошли к председателю. Объяснили ему дело.
Но и председатель встал на сторону кладовщика: «Зачем это надо, ведь помпа нашлась. Сам Тухтамурад неплохой работник, и родители его порядочные люди, ну а кто без греха? Взял по ошибке, но мы ведь сами разобрались, все уже решили», – и тому подобные рассуждения.
Ну что можно этим людям втолковать? Участковый совсем измучился. Наконец решил применить другую тактику.
– Знаем мы, как у вас в хозяйстве один другого покрывает. Сколько зерна на сторону продали! А мне дали одну тонну – и делу конец. Живность всю перевели, а на ферме что ни день кормами приторговывают! Я до сих пор на это закрывал глаза, чтобы авторитет председателя поддержать. Но раз не могу от вас даже одно заявление получить, – ладно. Теперь буду знать, что мне делать.
Председатель хорошо понял, куда клонит участковый. В сущности, ведь этот Норкизил неплохой человек, ни в чем ему не препятствует, а требует немного. Корм для скота, иногда бензин для машины, – большего ему не надо… Ну а Тухтамурад – в конце концов, кто его заставлял красть? Никто. Вот пусть и отвечает сам. Что же, теперь из-за него портить отношения с участковым? Хозяйство не может существовать без нарушений, недоработки есть у всех. Что если участковый и в самом деле до чего-нибудь докопается и это дойдет до руководства? Или проверку начнет? Попробуй потом оправдайся… Так что пускай с Тухтамурадом поступают по закону.
– Ладно, – сказал председатель кладовщику. – Пиши заявление. Не посадят же его за эту помпу. Говорят, оштрафуют, и делу конец.
А Касым тоже не лыком шит: написать заявление написал, но указал, что помпа найдена и он ни к кому претензий не имеет.
Прочитав это, участковый пришел в ярость. Да что это такое, в конце концов, издеваются над ним, что ли?! Столько лет работает, но никогда еще в таком положении не был!
Пришлось начать объяснения заново. Заявления так не пишут. Надо написать: мол, неизвестный такого-то числа… да и день не важен, – просто: примерно столько-то дней тому назад, украл со склада помпу. Просим разыскать вора и принять законные меры, чтобы вернуть украденное. Вот и все. Сегодняшнее число, подпись. Зачем вы здесь Тухтамурада указываете? Не нужно, заявление должно быть коротким. А когда украли, кто украл, как украл, – об этом пишут потом. Понимаете? Потом!
Нет, не понимают. Вы ведь хотели заявление, – вот оно. Мы написали то, что есть, все правда.
Ну как еще объяснить этим олухам? Да, все это верно, но заявление так не пишется, на все есть свои правила, порядок…
Наконец, после долгих споров, участковому удалось заполучить такое заявление, какое он хотел. Полдня потратил на получение этой бумажки… Он глубоко вздохнул, бережно положил заявление в сумку и отправился к своему начальству.
Председатель и кладовщик тоже вздохнули с таким облегчением, будто избавились от тяжелой ноши…

В кабинете начальника милиции участковый легонько пододвинул к нему заявление:
– Завизируйте. Вам осталось только передать заявление следователю, остальное все уже решено.
Однако начальник, занятый телефонным разговором, не услышал последних слов инспектора. Зато увидел в заявлении фразу: «Кража совершена неизвестным лицом».
Что?! «Неизвестным лицом»?!
Взбешенный начальник бросил трубку. Скомканный листок заявления полетел в Норкизила.
– «Неизвестное лицо», говоришь?! Это какое по счету – шестое, седьмое, десятое? И еще учишь меня, как визировать?! Это я и без тебя знаю, идиот! Ты лучше скажи, почему кражи так участились, и именно на твоем участке? Кто их будет раскрывать, твоя тетя? Не умеешь работать, так лучше уходи, чем морочить всем голову! И вообще, что ты делаешь в милиции? Если ты педагог, иди в школу и занимайся своим делом! Будь проклят тот, кто взял тебя в милицию! Только по твоей вине у нас низкие показатели, только на твоем участке много нераскрытых краж! Вон из моего кабинета, чтобы я тебя не видел! Ты что думаешь: увеличишь число нераскрытых краж – и начальника снимут с работы? Ошибаешься: прежде чем уйти, я уберу одного-двух участковых и оперов, вроде тебя! Вон, говорю тебе! И больше чтоб я тебя здесь не видел!
Однако участковый не спешил покинуть кабинет. Сначала он попробовал поймать на лету брошенное начальником заявление, но не сумел. Подобрал его с пола, разгладил. Попытался что-то вставить в гневную тираду начальника, но тот встал с кресла и уже подходил к нему с таким видом, словно собирался ударить. Еще более распаляясь из-за того, что участковый до сих пор здесь, он надвигался так угрожающе, что Норкизил невольно попятился к двери.
– Товарищ начальник, товарищ начальник, – воспользовался он наконец короткой паузой, – вор найден!
– Что? Ты сказал – найден?
– Ну да, найден!
– Ну-ка, рассказывай.
Пока участковый взахлеб излагал дело, начальник вернулся к своему столу и тяжело опустился в кресло.
– Оббо, Норкизилбой, не мог, что ли, с этого начать разговор? А то взял и бросил передо мной заявление… Садись, братишка, садись. Ну-ка дай заявление, не порвалось хоть? Ну ладно, нужна виза – завизируем. Значит, так: «Следователю такому-то. Рассмотреть заявление, возбудить уголовное дело и принять меры к раскрытию преступления». Сегодня какое число? Семнадцатое? Ну вот… Ты, братец, не обижайся, меня тоже так ругают в области, что я и не рад сидеть в этом кресле. Как увидел в заявлении: «Кража совершена неизвестным лицом», – так сразу давление подскочило до ста восьмидесяти. Теперь вот потихоньку приходит в норму… Люди недовольны нашей работой, и они правы: ведь живут за счет этих четырех-пяти голов скота, так и его у них воруют. Конечно, будут недовольны… Здесь что украдено? Помпа? Кто знает, может, и скот украли эти же, а может, тут целая группа действует. Нужно все хорошенько проверить. Действуй вместе с оперативниками и следователями. Ну ладно, отнеси заявление следователю, но, конечно, не говори ему, что вор установлен, ну, ты понимаешь… А главное – чтоб прокурор не знал, а то шкуру сдерет и с тебя, и с меня, ну, ты понимаешь…

Следователь тоже был не так-то прост. По тому, что участковый сам принес завизированное начальником заявление, он понял: преступление уже раскрыто. Но в данный момент и начальнику, и участковому важнее возбудить уголовное дело о краже, совершенной неизвестным лицом. Что ж, у каждого свой интерес… Ему-то все равно, главное – что потерпевший, то есть кладовщик, написал заявление о совершении кражи неизвестным лицом. И его, следователя, завтра никто не сможет ни в чем упрекнуть. Ведь о том, что личность вора установлена, никто ему не говорил. Придет время – скажут.
И в самом деле, прошло три дня – и участковый вновь пришел к следователю с письмом, подписанным начальником:
«Согласно результатам проведенной секретно-оперативной работы, предполагается, что кража могла быть совершена жителем кишлака Отчопар, нигде не работающим Олимовым Тухтамурадом. В целях выявления украденной помпы в его доме необходимо срочно произвести обыск».
– Очень хорошо, обыск так обыск, – сказал спокойно следователь. – Сейчас напишем постановление. Получим санкцию прокурора и поедем.
Участковый стал торопливо пояснять:
– Санкция не обязательна. Сегодня воскресенье, у прокурора нерабочий день, а в письме не зря сказано, что срочно. Завтра уже может быть поздно, – кто знает, он ведь может за это время избавиться от украденной вещи. А после обыска о результатах напишете прокурору. Кажется, это не считается нарушением закона.
Ага, значит, не зря он выбрал именно сегодняшний день. Им удобнее, чтобы пока прокурор не знал обо всем этом. Узнает – поднимет шум, и не отвертишься потом от него… Ладно уж, пусть начальник с участковым делают по-своему, зачем с ними спорить. Вместе ведь работаем.
– Ну, пошли, Норкизилбой, срочно так срочно. Показывайте дом этого воришки. А вы ну прямо Шерлок Холмс, знаете даже, где и у кого украденная вещь. Наверное, уже и обед где-нибудь заказали.
Так, шутя и переговариваясь, они дошли до дома, где, по предположению участкового, была спрятана украденная вещь.
Здесь их уже ждали несколько человек. Участковый представил их: это – хозяин дома, эти двое – понятые, их привели заранее, чтобы не тратить время на поиски, а это – кладовщик, он будет нужен, чтобы опознать помпу в случае ее нахождения.
– Молодец, Норкизилбой, вам уже давно нужно увеличить число звездочек на погонах. Эх, не ценит вас начальство. Ну да ладно, в этот раз я сам напишу рекомендацию на награждение. Если бы все участковые так работали! А то придешь куда-нибудь на обыск – полдня ищешь понятых, а к тому времени уже и то, что было, исчезнет. А здесь уже все готово. Ну, начали.
Следователь зачитал постановление о проведении обыска.
– Если у вас в доме есть краденые вещи, в частности помпа, предъявите их добровольно, – сказал он. – Эти ваши действия, согласно закону, облегчат вашу участь и будут оговорены в протоколе.
Хозяин дома, на одежде которого почему-то то там, то тут была видна приставшая солома, торопливо сказал:
– Да, да, есть. Вон там, в сарае для сена. Я украл, не подумав, но затем вернул Касыму-ака, а сегодня они с участковым пришли, сказали, пусть полежит здесь, где была спрятана, придет следователь…
– Подождите, подождите. Слишком много говорите. Отвечать надо кратко и ясно. Украденная вещь есть или нет? Если есть, то где? И все. Зачем так много говорить? Я же у вас не спрашиваю, кто к вам пришел, к кому вы пошли. Понятно? Ну и хорошо. Значит, украденная помпа – в помещении для соломы. Нет, не лежит, а спрятана. И вы по собственному желанию хотите вернуть ее. Так? Не спешите, не спешите, сначала отсюда укажите, где сарай для соломы, рукой укажите. Сейчас я сфотографирую. Рукой укажите туда, а лицом повернитесь ко мне. Хорошо. Минутку… Все. Теперь идите к помещению, у входа укажите рукой внутрь, а лицом повернитесь ко мне… отлично. А теперь войдите туда, покажите, в каком углу спрятали. Да что же так высоко, ведь можно было и пониже… Ну ладно, выходите. Эй-эй, что вы делаете, напылили ведь! Тьфу, как же мне фотографировать? Где же дверь? Дверь где?..
Следователь, весь в соломе, откашливаясь, выскочил из сарая. Черт подери эту его помпу. Испортил импортный костюм, который в первый раз сегодня надел. Есть у вас щетка? Щетка, говорю, есть?
Жена Тухтамурада, в растерянности от происходящего, ничего не понимала.
А что тут не понимать, что, щетки не найдется? Что за люди, в каком веке мы живем, даже щетки невозможно найти. Ну вот, что я говорил. Нету. Они что, не чистят одежду щеткой? А всему виной участковый. Обо всем подумал, а щетку не мог подготовить?
Участковый, чувствовавший себя виноватым в том, что произошло, послал одного из понятых за щеткой к соседям. Скорее бы он вернулся…
Тем временем Тухтамурад, с помпой в руках, вышел из сарая. А сфотографировать его нельзя: при этом рядом должны находиться двое понятых. А один из них отправлен за щеткой и неизвестно когда вернется.
– Чего стоишь с помпой в руке? Так и будешь торчать? Положи ее пока на землю. Тоже мне вор, – в доме даже щетки нет, – съязвил следователь. – Да и во всем кишлаке, наверное, не найдется…
Наконец явился запыхавшийся понятой. Принес щетку с отломанной ручкой. И на том спасибо. Следователь принялся тщательно вычищать свой костюм…
Опять начали снимать. Кладовщик опознал помпу и, указывая на нее рукой, сфотографировался. Составили протокол о том, что помпа найдена и благополучно возвращена хозяину.
Маленький сын хозяина дома, увидев, что отца фотографируют, попросил, чтобы сняли и его. Следователь раздобрился, велел ему встать рядом с матерью: «Одна фотография с меня»…
Впоследствии, отбывая срок, Тухтамурад часто смотрел на эту фотографию жены с сыном. Жена на ней получилась растерянной, а сынишка – довольным, что его снимают. Что же они сейчас делают, как перебиваются? – думал в такие минуты Тухтамурад, и на его глаза невольно наворачивались слезы…
Но это будет потом. Чтобы отправить Тухтамурада в тюрьму, еще требовалось исписать немало бумаги.
Наконец следователь закончил свои записи. Все по очереди подписали протокол. Вздохнул свободно и Тухтамурад. Кажется, освободился. Наверное, таковы правила, как сказал участковый, нужно все записать.
Нет, Тухтамурад ошибся.
– Ну, пошли, – сказал ему следователь.
– Куда? – голос Тухтамурада задрожал.
– Как куда? В гараж.
– В га-га-гараж?
– Да, в га-га-гараж. Там тоже точно так же сфотографируешься, потому что помпа украдена оттуда. А кроме того, мы должны проверить, может ли такую кражу совершить один человек или у тебя были дружки. Если удостоверимся на месте, что у тебя их не было, составим протокол и об этом. А то завтра будут тебя судить за групповое преступление. Так что все это в твоих интересах, понял?
Тухтамурад немного успокоился. Посмотрел на жену: скоро, мол, вернусь…

* * *
В гараже собралось много народу, – кто откажется от бесплатного зрелища?
Сначала выяснилось, что куда-то забрали бочку, на которую влезал Тухтамурад, чтобы совершить кражу. Принесли ее. Потом оказалось, что после кражи дырку в деревянной перегородке забили. Это тоже пришлось привести в прежнее состояние, потому что, оказывается, нужно проверить, действительно ли туда мог пролезть человек. Затем стали доноситься слова следователя: посмотри сюда, посмотри туда, поверни лицо так, протяни руку, не ту, а другую, протяни, как Ленин, вверх, вниз…
Тухтамурад пролез внутрь, затем вылез. Но в то время, когда он слезал с перегородки, у следователя перестал работать фотоаппарат. Пришлось дожидаться, не слезая с перегородки. То доски упираются в живот, то ноги разъезжаются в разные стороны, кое-как он их подтягивает. Сесть невозможно, перегородка очень узкая. Пытаясь найти более удобное положение, он приподнял голову – и резко ударился о бетонную плиту потолка. Тюбетейка слетела с головы. Все засмеялись. Кто-то подал ему тюбетейка. Тухтамурад наклонился, чтобы взять ее, и чуть не свалился вниз.
Вокруг снова раздался смех. Больше всех смеялся Усар-хромой. Наверное, давно он не хохотал так искренне. Так и надо ворюге, поделом, нечего было воровать!
А следователь не спеша что-то крутил в своем фотоаппарате, что-то продувал, прищуривал один глаз, смотрел на свет…
Тухтамурад спросил:
– Может, я пока слезу?
– И что, потом снова будешь залезать? – спокойно ответил следователь. – Полежи уж там. Скоро уже.
Наконец он исправил фотоаппарат:
– Смотри на меня!
Вспотевший Тухтамурад глянул на него. Но следователь почему-то не спешил делать снимки. Ему вдруг захотелось чихнуть.
– Ап-чхи!
Пыль от соломы попала в нос. Что делать – служба, приходится терпеть.
Смотри на меня, вот так, одну секунду. Чик. Все. Еще один раз. Ну вот и все. Молодец. Теперь слезай.
Опять началось заполнение длинного протокола. Все по очереди подписали и его. Ну, наверное, теперь Тухтамураду можно идти домой.
И снова он ошибся. Возможности уйти домой у него больше уже не было.
Собирая свои бумаги, следователь дал знак участковому: забирай, мол, его.
Тот взял задержанного под руку и повел к машине. Побледневший Тухтамурад растерянно озирался вокруг…
Теперь собравшиеся уже не смеялись. Лишь сейчас они начали понимать, зачем заполнялись все эти бумажки, безостановочно щелкал фотоаппарат, и вообще – что все это не шутка и не простая пачкотня бумаги…
Кто же сообщил в милицию? Ведь все уже утряслось. Кладовщик наверняка не говорил. И Усар-хромой, каким бы болтуном ни был, никогда ни на кого вроде бы не писал. Нехорошо все это… Может, выпустят беднягу? Пятнадцать суток дадут и хватит? Главное, чтобы не избили. Надо его отца известить, он все-таки фронтовик, может, обратится куда-нибудь…
Выйдя из гаража, Тухтамурад робко спросил участкового:
– Куда меня теперь?..
Тот пожал плечами:
– Не знаю, все остальное скажет следователь. Теперь я не имею к этому отношения. Все в его руках, дальше уже не мои обязанности.
Да, он и на самом деле выполнил свои обязанности, причем выполнил отлично.

* * *
Следователь долго ломать голову не стал: здесь все ясно. Но что же делать с этим бедолагой? В законе прямо указано, что такая кража – тяжкое преступление. А за совершение тяжкого преступления, согласно тому же закону, нужно заключать в тюрьму. Что уж говорить, ну, действительно, семья бедствует, совершил кражу от безысходности, раскаивается, да и материального ущерба в общем-то нет, украденная вещь возвращена. Но кого все это интересует? Завтра же и участковый, и опера из уголовного розыска пожалуются начальнику: мол, мы с трудом изобличаем вора, а следователь вместо того, чтобы посадить виновного в тюрьму, отпускает его на свободу. Как можно в таких условиях бороться с преступностью? Что-то, мол, здесь не то. Ведь даром даже кошка на солнышко погулять не выйдет…
Думая обо всем этом, следователь жалел то ли себя, то ли Тухтамурада. И никому нет дела, что у того в доме даже обыкновенной щетки нет. Но и его самого, следователя, случись что, тоже никто не защитит, сам должен будет отдуваться…
Вот что он сделает: вынесет постановление о задержании этого Олимова как подозреваемого и отправит в изолятор временного содержания, что при милиции, – в течение трех дней допускается содержание там без санкции прокурора. Затем обратится к прокурору за санкцией. Захочет тот, пусть дает санкцию, не захочет – пусть отпускает. Дальше не его, следователя, дело. Главное – остаться в стороне: что, мол, он мог сделать, если прокурор не дал санкцию?.. Пусть начальники сами разговаривают с прокурором. Да, пожалуй, это самый удобный выход.
Следователь быстро написал постановление. Дал подписать Тухтамураду. Тот, ничего не понимая, подписал дрожащей рукой. Сколько бумаг он уже подписал сегодня, и эта, должно быть, такая же…
Взяв листок, следователь повел задержанного в дежурную часть милиции, сдал его двум сотрудникам и ушел.
Эти двое не спеша осмотрели карманы Тухтамурада, составили документ о том, что в них обнаружены грязный носовой платок, сломанная расческа и 12 сумов. Дали подписать ему и эту бумагу. Зачем-то сняли ремень с брюк. Затем один из них повел Тухтамурада куда-то в конец двора, который был отгорожен высокими стенами.
Там через железную дверь вошли в какой-то коридор. По верху его тянулась колючая проволока, а впереди были большие железные решетчатые двери. Некоторые из их створок открывались при помощи длинных ключей, другие автоматически.
Находившийся в помещении сотрудник милиции, просмотрев бумаги по делу Тухтамурада, сказал:
– Пока пусть посидит в шестнадцатой камере, а там посмотрим.
Другой милиционер повел его по длинному коридору в какую-то комнату. Хлопнула железная дверь, лязгнул ключ в замке.
Все, он в тюрьме.

Придерживая одной рукой брюки без ремня, Тухтамурад застыл у закрытой двери.
В камере он был не один: двое мужчин, покуривая, тихо переговаривались. На вошедшего они даже не взглянули. Кто ты, что ты, почему ты здесь, – никому до этого дела нет.
По обе стороны камеры стоят в два ряда двухъярусные железные кровати. Да их и кроватями не назовешь, вместо пружин – опять же железки. Скорее это можно назвать железной тахтой. На каждой – по грязному матрасу и подушке. Столов, стульев нет. В сильно прокуренной камере чувствуется еще какой-то неприятный запах.
Те двое сидят на нижнем ярусе кроватей друг против друга. В конце комнаты, наверху, маленькое окошко с железной решеткой. Со двора слышится звук цепи, по которой бегает овчарка…
У Тухтамурада пересохло в горле, он не в силах был вымолвить хоть слово. Что бы им сказать? Может, это убийцы. А я даже не поздоровался…
Трясясь, он выговорил:
– З-здравствуйте.
Те по-прежнему не обращали на него внимания.
Наконец один из них лениво спросил:
– Статья?
У Тухтамурада почему-то зашумело в ушах, и он не расслышал вопроса.
– Что? Что вы сказали? Вы сказали – армия?
Парень усмехнулся, затем так же лениво, будто издеваясь, заговорил:
– Ты, похоже, и в армии служил, наверное, был в стройбате. Верно? Ага, вот видишь, я же сказал. А раз так, наверное, и на губе сидеть приходилось, а? Один раз? Ха! Ну а за какую вину туда посадили, говорили тебе тогда? Так вот и сейчас то же самое: в зависимости от вины и статью дадут. Вот это я и спрашиваю.
– А кто ее дает?
Теперь парень уже не усмехался. Посмотрел на Тухтамурада более внимательно, помолчал. Сделав две-три глубокие затяжки, сказал:
– Никто. Да ладно, раз не знаешь, мы сами скажем тебе. Так что у тебя за дело?
– Ислесарь.
Тут они начали смеяться оба.
Тухтамурад растерялся. Ведь они спросили, чем он занимается, и он сказал правду, чего же они смеются?
– Эй, ислесарь, мы тебя спрашиваем не о той, прежней работе, а о том, за что тебя сюда посадили. Что ты совершил? С кем-то подрался и сломал ему челюсть? Или убил кого, или же какую-нибудь девушку…
– Нет, нет, Аллах сохрани от всего этого. Кражу совершил по незнанию.
– Кража? – оживился парень. – Э, да мы коллеги. А что ты украл?
– Помпу.
– Помпу?! И все, больше ничего? Тебя что, поймали, когда ты воровал?
– Нет, я сам вернул.
– Сам? Не понял… Кто-то об этом узнал, что ли?
– Нет, в то время милиция еще не знала. Они узнали через пятнадцать дней после того, как я вернул помпу.
– Так зачем же ты вернул? – в голосе собеседника, кроме удивления, слышалась как будто даже некоторая злоба.
Тухтамурад, как смог, сбивчиво объяснил.
Теперь оба сокамерника смотрели на него с таким интересом, словно рассматривали в зоопарке некую африканскую живность и не знали, как на эту диковину реагировать.
Наконец высокий, сухопарый парень, что задавал вопросы, пришел в себя. Переглянулся со своим другом, потом медленно встал с места и направился к Тухтамураду. Вид у него был страшный.
– Кто это святой Дауд? Ты его видел?
– Нет, не видел.
– Знаешь, где живет?
– Нет, не знаю.
– Тогда почему же ты боишься человека, которого нет, мать твою?!!..
Он поднял руку и вдруг ударил Тухтамурада по голове.
У того от удара слетела тюбетейка, он чуть не упал. Ухо стало багровым. А парень, подойдя к нему вплотную, продолжал:
– Я тебя спрашиваю, лопух!
Он уже замахнулся, чтобы ударить еще раз, но в этот момент с верхнего яруса тихо донеслось:
– Не трогай его, Репик.
Ошеломленный всем случившимся, трясущийся Тухтамурад посмотрел в ту сторону, откуда донесся голос.
На верхнем ярусе со своего места поднимался человек лет шестидесяти, с жиденькой бородой и приплюснутым лицом. Может быть, оттого, что он был не очень рослым, или же из-за темноты, Тухтамурад его сразу не заметил.
Тот медленно стал спускаться. Оказавшись внизу, плотнее запахнулся в чапан, уселся и стал с головы до ног осматривать Тухтамурада, который одной рукой придерживал брюки, а второй держал тюбетейку, не зная, надеть ее или нет. Во взгляде спустившегося с нар сквозило чуть заметное лукавство. Тихим голосом он заговорил, обращаясь к обидчику Тухтамурада:
– Он не вор. Посмотри на его рваные калоши. Вот тебя можно назвать вором, ты полностью одет в «адидас», а он – бедный раб божий. Не умеет жить ни воруя, ни работая. Ни рыба, ни мясо. За двадцать два года, что я просидел, много таких перевидал.
– Да вот, пахан, никак не пойму, кто такой святой Дауд и почему этот лопух так боится несуществующего человека? И вообще, почему он должен сидеть с нами? – брезгливо спросил парень. – Ладно, я – карманник, вот этот, – он указал на своего дружка, который с самого начала еще не произнес ни слова, лишь то и дело затягивался сигаретой, – покуривает, уже сидит на игле. А этому что здесь надо?
– Э, сынок, что ты вообще знаешь, что видел в жизни? Ты вырос в детдоме, и ходки у тебя за спиной пока всего две. Сядь. И ты садись. В каждой профессии есть свой авторитет. Кажется, в первый мой срок… нет, наверно, во второй, – встретился мне один пожилой чабан. Он, бедняга, оказывается, чтобы устроить сына в институт, продал более тридцати совхозных овец. Тут нагрянула ревизия. Чабан не сказал, что продал овец, а утверждал, что зима была холодной и овцы погибли. Тогда председатель сельсовета бросил на землю посох чабана и сказал: если не продавал – перепрыгни через посох, а ежели лжешь – высохнешь подобно этому посоху и тебя постигнет проклятие нашего Занги-Ота, святого покровителя чабанов и пастухов. Бедный невежественный чабан не смог перепрыгнуть через посох, – ну и раскололся. Собрал по родственникам этих овец, но его все равно посадили.
С нами вместе сидел и председатель заготконторы. Ненасытный, видно, был, пока то да се – обобрал полрайона. Тысячу голов овец имел: половина паслась в горах, половина – в степи… Но срок у него был меньше, чем у чабана. Оказалось, между прочим, что тот чабан ему дальний родственник. Так председатель все жалел, что о случившемся ему не сказали в свое время, а то в момент ревизии сам лично дал бы сто овец… Он щедрый был, делился со мной и с этим чабаном передачами, ему часто их приносили. Чабан нам обоим прислуживал… Мне не влом было предупредить шпану, чтобы не трогали председателя, что это свой человек. А перед выходом из тюрьмы он сказал мне, что поможет тому чабану: обратится в суд, похлопочет, чтобы сократили срок. Правда, что дальше было – не знаю, меня в другую колонию перевели. Там я тоже нашел одного богатенького, был для него «крышей».
– Да ладно, тот чабан был просто необразованный бабай, а этот ведь учился в школе. Сколько учился? Целых десять лет. Наверное, и в техникуме каком-нибудь успел? Что? О, я же сказал, заочно учился в политехникуме, да еще и в армии служил. Так где же мозги свои растерял? Я когда-то – школьником еще был, только учился воровскому ремеслу, – пробрался ночью в один дом, а меня поймал хозяин. Я даже еще не успел ничего взять. В милиции меня долго допрашивали. А я одно твержу: встречаюсь, мол, с дочкой хозяина дома, люблю ее, договорились сегодня с ней встретиться. Девочка, бедная, все отрицала. А я: отца боится, вот и не признается. В общем, никто не смог доказать, что я воровать залез, а не на свидание пришел. В конце концов хозяин дома испугался за свой авторитет, чтобы о его девчонке разные слухи не пошли, забрал заявление. Еще и денег мне дали, чтобы не слишком распространялся об этой истории… А милиции это и нужно было, – дали мне под зад и отпустили. А этот?.. Никто его не задерживал, никто ни в чем не подозревал, в милицию он не попадал. И вот надо же, какой-то, как там его? – Дауд святой, видите ли! Сказка, небылица, несуществующего человека испугался! Раз боишься, зачем тогда воровал?
– Э, сынок, в армию и такие идут. И в техникум – то же самое. Давал, видно, там на лапу, вот и ставили ему тройки. Такие ребята, кроме своего кишлака, ничего не знают, ничего понимают. Что родители скажут, то и делают. Этот бедолага думал: верну помпу – и меня не арестуют. Ну а участковый видит, есть готовенькое «дело», голову ломать не надо, – договорился со следователем, оформили по всем правилам – и все. А потом на него могут и другие кражи повесить. А получит еще пару таких вот оплеух, как ты ему дал, – сознается и в том, чего не совершал… Я же сказал, что это – бедные рабы божьи. Ты не ругай его, а помоги, объясни, что надо говорить следователю, прокурору, на суде, – может, будет польза от этого. Может, и посадят его, но и в том и в другом случае…
Он понизил голос и, жестикулируя и мешая узбекские слова с русскими, стал что-то говорить карманнику. Тухтамурад сумел разобрать ответ того: «Он ни на что не годен… выдаст», – но не понял, о чем шла речь. Однако пахан продолжал что-то разъяснять шепотом: «Ты о дальнейшем подумай, о дальнейшем».
Карманник не соглашался с ним. Тогда пахан, поменявшись местами с наркоманом, придвинулся к Репику поближе и они, отвернувшись к окошку, тихо продолжили свой разговор.
Теперь напротив Тухтамурада сидел наркоман. Его воспаленные глаза были совершенно бессмысленными, без проблеска интереса к чему бы то ни было. Похоже, что все его сознание сосредоточилось на дымящейся папиросе. Все вены на руках и ногах у него были исколоты, на местах уколов образовались болячки.
«Хочешь курить?» – жестом предложил он Тухтамураду, и когда тот отрицательно покачал головой, как будто разочаровался.
Немного погодя заговорил:
– Ты из какой камеры? Славика видел?
Тухтамурад его не понял. Но пахан, услышав вопрос, обернулся к наркоману:
– Что ерунду мелешь, откуда он знает твоего Славика?
Тот замолчал.
Двое у окошка закончили свой разговор, карманник как будто согласился с паханом.
Теперь они обсуждали, какие показания должен давать Тухтамурад, когда встретится с прокурором.
Из ответов Тухтамурада стало ясно: следователь не указал в деле тот факт, что он сам вернул помпу. Завтра или послезавтра, перед тем, как дать санкцию на арест, прокурор станет изучать уголовное дело. А дело выстроено очень просто. Неизвестное лицо похитило со склада помпу, кладовщик подал заявление в милицию, милиция, предприняв соответствующие действия и определив, где находится украденная вещь, приняла решение произвести обыск. Обвиняемый же, понимая, что приперт к стене, был вынужден собственноручно вытащить помпу из сарая для сена. Затем показал в гараже, как совершал кражу… Но в уголовном деле нет ни слова о том, что ранее он перед всеми работниками гаража, еще до вмешательства милиции, признался в краже помпы и добровольно возвратил ее. Значит, Тухтамурад должен рассказать прокурору именно об этом. То есть об истории со святым Даудом. Может, это смягчит сердце прокурора, и тогда он не даст санкцию на арест и выпустит его. Но это еще неизвестно, потому что прокурор тоже боится всяких разговоров: мол, не просто так он выпустил человека, совершившего уголовное преступление, что-то за этим кроется…
Тухтамураду несколько раз повторили, что он должен говорить.
– Если наши советы помогут и тебя выпустят, то у нас есть к тебе одна маленькая просьба. Слушай внимательно, ведь на добро надо отвечать добром.
И карманник, совсем недавно ударивший Тухтамурада, и пахан, почему-то проявлявший о нем отеческую заботу и все так по-дружески разъяснявший, теперь казались ему такими хорошими, что он готов был выполнить любую их просьбу. Лишь бы скорее выйти отсюда, вернуться домой, к детям…
– Вот слушай, Тухтабой, – перешел к делу пахан. – Когда вернешься домой – возьмешь нож…
– Но… нож? – растерялся Тухтамурад.
А вдруг они скажут: «убей кого-нибудь»? Не лучше ли уж здесь сидеть?.. Он побледнел, ноги задрожали…
Поняв его страх, пахан поспешил успокоить:
– Не бойся, убивать никого не будешь. Да и не сможешь ты, мы это хорошо знаем. Значит, так: возьмешь нож и пойдешь на базар, к армянину-точильщику. Усатый такой, на подбородке слева шрам, верхние зубы все золотые. Ты поточишь у него нож, а когда никого не будет рядом, скажешь: «Меня послал Джаббар-джар, телега прибудет в четные дни в условленное место без контейнера». И молча уйдешь. Денег точильщик с тебя не возьмет, наоборот, если надо – даст тебе. Понял?
– Понял вроде… А с ножом я потом что буду делать?
– Эх, мать твою… – карманник, разозлившись, хотел опять ударить его, но пахан не позволил.
– Что будешь делать, – использовать в хозяйстве. Ножик ведь здесь для чего нужен: если спросят, зачем ты ходил к точильщику, чтобы мог выкрутиться… Ну-ка, повтори, что должен сказать. Ну, отлично. Только никому ничего об этом не говори.
– А если меня не выпустят, а посадят?
– Ничего страшного. Понадобишься – мы сами тебя найдем. Если к тебе кто-то придет и скажет, что от Джаббар-джара, – будешь выполнять все, что он велит. Ясно?
– Да. А кто это Джаббар-джар?
– Это я. Удивляешься, почему «джаром» – «оврагом» прозвали? Последние два раза мне не повезло: убегал на коне, и оба раза, перескакивая через овраг, падал вместе с конем. Кони погибали, а я, как видишь, – вот он… Правда, в последний раз решил было, что – все… А оказывается, нет, еще отведено мне время на этом свете… С тех пор меня и называют Джаббар-джар. Что тебе еще не ясно?
– А можно я буду при вас, ну, с вами? А то ведь кто-нибудь может, прикрываясь вашим именем, обмануть и сказать то, чего вы не говорили… Вы же мне в отцы годитесь. Было бы лучше, если я был вместе с вами.
– Эх, сынок, у нас другая дорога. Нас нельзя смешивать с такими, как ты. Те, кто уже сидел, не могут быть с теми, кто сел в первый раз. Органы знают, что делают. Сейчас тебя отсюда заберут, – ты ведь здесь потому, что в камере для таких, как ты, свободных мест не хватает. Так что не обижайся. Где бы ты ни был, мы тебя сразу найдем… А если будет нужен совет или помощь – обращайся с этим к тому, кто от меня придет. Я могу многое, ты в этом скоро убедишься. Меня еще никто не предавал, и так будет всегда. Поэтому кто бы ни пришел, верь ему. Ты мне понравился. У тебя чистая душа. У меня есть сыновья, – ты чем-то похож на них. Они тоже, как и ты, кишлачные ребята. Наверное, уже отвыкли от меня… И правильно, в общем… Но каждый раз, когда меня судят, они, бедняги, приходят. А я им говорю – лишь бы у вас все было хорошо…
Тухтамурад внимательно слушал. Он верил каждому слову пахана, который защитил его от карманника. И все порывался что-то спросить, но не решался, и пахан это отлично видел.
– Если что-то хочешь спросить, спрашивай, не стесняйся. Ты чего-то не понял?
– Да нет, все понял, – смутился Тухтамурад. – А если спрошу, не будете сердиться?
– Тебе любые вопросы простительны, ты ведь новичок еще, многого пока не знаешь. Слепой котенок, можно сказать. Просвещать тебя – наш долг.
– Оказывается, у вас есть сыновья… так зачем так жить…
– Да, понял: хочешь спросить, почему я веду жизнь вора?
В разговор вмешался карманник:
– Пахан, а ведь он отчасти прав. Я вот тоже хочу кое-что спросить у вас.
– Ладно, давай спрашивай и ты.
– Почему вы крали всегда только коней? Ведь с ними столько возни, а ездить на краденом скакуне вообще небезопасно, на этом ведь и попадались вы не раз. Ну ладно, предположим, украли коня. Но ведь его еще продать надо, найти покупателя, сторговаться, это же не магнитофон или там плеер, в сумку просто так не положишь, чтобы потом спокойно «толкнуть»… Я знаю, при покупке коня обязательно интересуются его родословной. Видел, как вы однажды продавали одного: все время рядом и посредник, и сборщик налогов, и покупатели… Столько свидетелей! Ведь могут и адрес ваш записать. А вы не торопитесь, спокойно торгуетесь… А я места себе не могу найти, мечусь туда-сюда и все жду, что вдруг хозяин коня появится… От того, что я в тот день был не в себе, смог обчистить всего лишь одного лоха… Вай-бо! То ли дело наша работа: автобус битком набитый или рынок, где народ кишмя кишит. Не то что за руку тебя поймать, – даже не почувствуют, как содержимое сумки или кармана в другой карман перекочует… Только когда этот лох полезет в карман за деньгами, а палец вылезет с другой стороны, – тогда и узнает, что его обчистили. А кричать «караул»-то уже поздно!.. Жалко только, нынешние импортные лезвия очень уж тонкие, режешь сумку – сразу ломаются. Вот раньше советские лезвия «Нева» отличные были… А во всем остальном – никаких проблем!
– Все, все, понял вас. Ну что ж, скажу, слушайте.
Пахан уселся поудобнее.
– В каждой профессии есть своя изюминка. Вот представьте себе… – Он понизил голос и теперь говорил словно сам с собой: – Зима, полночь, земля замерзшая. На небе луна, вокруг – молочная белизна, звезды светят. Все крепко спят, – а ты в это время мчишься на краденом скакуне! Копыта цокают по мерзлой земле, ветер свистит в ушах… Через некоторое время позади поднимется шум-гам, а ты скачешь по пастбищу, прыгаешь с горы или с обрыва! Что может быть лучше? Ой-бо!..
Пахан с особым кайфом положил в рот насвай, прикрыл глаза и на несколько минут затих.
Удивленный Тухтамурад смотрел на него во все глаза. Наркоман перестал курить, и только вор недоверчиво косился исподлобья, держа обе руки в карманах.
– Коня никогда не продают там, где украли, – снова заговорил пахан. – Перегоняют в другую область. Ухаживают за ним, украшают. Седло, хорошая сбруя придают ему товарный вид. Ведь конь коню рознь. Эх, был бы красивый жеребец, на нем седло и красная попона, а сам ты одет в белый чекмень, рот полон золотых зубов, на голове дорогая смушковая шапка, на ногах хромовые сапоги, борода подстрижена, и жеребец играет под тобой!.. И вот так объездить бы разные края, на свадьбах побывать… Теперь уж не знаю, сбудется ли это когда-нибудь… Если выйду отсюда – завяжу. Стар я стал. Уже два раза осечки случались. Видно, неугодно Аллаху, что я в таком возрасте воровством занимаюсь. Куплю красивого коня и заживу спокойно…
Пахан выплюнул насвай и опять замолчал.
Все сидели, уставясь на него и боясь шелохнуться. Похоже, ему это понравилось, и он продолжил:
– Мой дед тоже был отличным вором. Но в своих родных местах он никогда не крал. Если уезжал куда-то надолго, то всегда говорил: я уезжаю, вернусь через такое-то время, – и чтоб над кишлаком даже птица не смела пролететь. Это было своего рода предупреждением для других воров. В те времена у воров были и честь, и совесть. Есть ведь даже поговорка: волк на свое стадо не нападает… А если в их кишлаке кража совершалась, дед мой сразу распознавал виновника и уж такую трепку ему задавал! Всегда говорил: пока я жив, никто не должен красть в моем кишлаке!
Сам он, мир его праху, «работал» в других краях и крал только коней. С одной стороны Таджикистан, с другой – Туркменистан. Сведет коня оттуда, а продает в Самарканде, Казахстане… Он был большим знатоком лошадей. В конце концов тамошние воры что-то проведали, решили деда моего убить. Но он узнал об этом и о том, что за ним следят. Привязал свою лошадь, а рядом свернул на земле чапан, чалму, – так все уложил, будто спит человек. Сам спрятался. Тот, кто за ним следил, действительно принял эти тряпки за спящего. Навел ружье и, произнеся: «Сороковой», – выстрелил. А дед, наблюдавший с крыши сарая, сказал: «Сорок первый», – и тоже выстрелил из пятизарядной винтовки. Закопал тело там же, прочитал молитву, сел на коня и уехал…
Во времена царя Николая его сослали в Сибирь, но он и оттуда сбежал. Когда был в ссылке, у него был приятель – вор из Таджикистана. Там, в Сибири, и умер. А через много лет, в самаркандской чайхане, дед узнал сына того приятеля, который по каким-то делам приехал из Таджикистана в Самарканд. Узнал по глазам, хотя раньше никогда его не видел, – уж больно глаза у того были похожи на отцовские. Привел этого парня к себе домой, познакомил с детьми, рассказал о своей дружбе с его отцом… Вот какой был человек мой дед.
И еще – никто не видел, чтобы он когда-нибудь спал по ночам. Даже если в доме оставались ночевать гости, – уложит их, а сам сидит, перебирает четки. Утром встают – а он так и сидит себе… И никто не догадывался, что пока все спали, он успел сходить на дело, что-нибудь украсть. Вот такие раньше были мастера воровского дела! А сейчас – разве это воры? Да вот хоть на этого посмотрите: украл какую-то помпу-момпу. И чего она стоит? – в лучшем случае два мешка муки. И из-за этого столько шума, следствие, тюрьма! Да ладно украл – так ведь еще и вернул! Э-э… – пахан безнадежно махнул рукой.
– Ну он же сказал, – вставил карманник, – испугался своего святого. Ну этого… Дауда. А кстати, интересно: у нас есть свой святой?..
В этот момент с лязгом открылся замок на двери. В камеру заглянул надзиратель:
– Олимов, на выход!
Тухтамурад вскочил и торопливо пошел к двери. У него в душе все еще теплилась надежда, что его, может быть, отпустят.
Нет, не отпустили. Пахан сказал правильно: его просто перевели в другую камеру. И там действительно было много таких, как он.

* * *
Листая страницы уголовного дела, прокурор сразу понял, что дело это обычное, рядовое. Совершившее кражу лицо установлено, вор разоблачен, помпа найдена. Сразу видно, что кража совершена от безысходности. Сейчас большинство воришек именно такие… Вероятно, суд при определении наказания учтет это. Можно спокойно давать санкцию на арест. Расспросить его самого? Стоит ли? Он повторит то же, что зафиксировано в деле. Пожалуй, нет в этом необходимости.
Прокурор взял ручку, чтобы поставить свою подпись, и взгляд его остановился на анкетных данных Олимова. «Нигде не работал». Почему? Ведь он работал в гараже, слесарем. Нужно было именно так и писать. Может быть, следователь не обратил на это внимания? Однако из документа, полученного с места работы, явствует, что за пятнадцать дней до обнаружения помпы Олимов перестал выходить на работу. Причина не указана. Может, невыход на работу и стал причиной того, что его заподозрили в воровстве? Во всяком случае, во все это нужно внести ясность.
– Олимов, почему вы не выходили на работу?
– После того, как я вернул помпу, мне было стыдно возвращаться туда, – трясясь, ответил Тухтамурад.
– Вы вернули помпу двадцатого числа, а на работу не выходили с пятого, то есть за пятнадцать дней до этого. Ведь пятого числа вы еще не вернули помпу?
– Я не помню число, наверное, это было пятого. Я вернул ее после того, как перешагнул через железку.
– Через какую железку перешагнул? О чем вы говорите? Я что-то не понял. Вы вообще сколько раз возвращали помпу?
– Два раза. Один я сам возвратил, второй раз – следователю.
– Я опять не понял. Вы не спешите, вспомните все по порядку. Вот вы украли помпу. А что было на следующий день, через день после этого? Поняли? Ну, рассказывайте.
И Тухтамурад сбивчиво рассказал все как было.
Следователь, сидевший слева от прокурора, перебирая бумаги, все ниже пригибался над столом. Уже с начала рассказа Тухтамурада он понял, что дело плохо, и искал, что бы сказать в свое оправдание.
А прокурор, в ярости бросив ручку на стол, уже обернулся к нему и жестким тоном спрашивает:
– Почему это не указано в деле?
Что ответить? И ведь столько раз этому придурку объясняли: не рассказывай о том, что перешагивал через железку, это не имеет никакого отношения к делу! Опусти голову и проси прощения, и все… Но и ему, несчастному, что остается делать, если прокурор все выспрашивает?
Да и сам он виноват. Не придал значения выданной начальником гаража справке. Надо было написать, что на работу Олимов выходил до двадцатого числа. Но кто мог подумать, что прокурор будет так внимательно изучать дело?
– Я вас спрашиваю! – в голосе прокурора слышались металлические нотки.
– Видите ли… Он… он ведь не говорил мне, что до этого вернул помпу, перешагивал через железку… Ведь не говорил, да? Скажи честно! – Следователь так и впился глазами в Тухтамурада.
Тот замялся. Кажется, и вправду не говорил… Не спрашивали, поэтому и не говорил. Думал, что следователь и сам знает, ведь участковый, наверное, рассказал ему. Да, действительно, следователь спросил, где помпа, он, Тухтамурад, показал. А про железку, то есть перешагивал или нет, – не спрашивали. А что говорить, если не спрашивают? Ведь он не знал, что это имеет какое-нибудь значение…
Тухтамурад покачал головой: «Нет, не говорил».
Следователь облегченно вздохнул.
– Вот, я же говорю. Мне разве не все равно: если бы он рассказал, я бы внес это в его показания по делу, жалко, что ли? Допросил бы одного-двух свидетелей, которые присутствовали, когда он перешагивал через железку, и все.
Однако убедить прокурора было не так просто.
– Значит, получается, что вы, заткнув уши, разговаривали только с одним Олимовым? Неужели об этом ни словом не упомянули сторож, кладовщик, заведующий гаражом, рабочие? Что это за фокусы? Кого вы хотите провести? Ведь получается, что помпа была найдена до того, как кладовщик подал заявление, а потом было возбуждено уголовное дело. А в заявлении и в постановлении о возбуждении уголовного дела указано, что кража совершена неизвестным лицом. Опять гонка за цифрами! Прикрываем таким образом свое неумение работать. Кому нужен такой псевдоавторитет? Когда прекратится все это?!
Следователь пытался объяснить, что не имеет ко всему этому отношения, он человек маленький, а заинтересованы были в этом, наверное, начальник милиции, участковый, сотрудники угрозыска…
– Не учите меня. Я знаю эту сторону проблемы. С ними будет особый разговор, они еще ответят за это очковтирательство. Однако ответственность должны нести и такие, как вы, для которых важно лишь одно – чтобы их не трогали! Это не первый случай. Если еще раз такое повторится, пеняйте на себя. А санкции на арест Олимова не будет, выпустите его под расписку. Место жительства известно, работы тоже, ранее не судим, – никуда он не денется, можно доверять. Так я и напишу. А вы возьмете документ о том, почему в течение определенного срока ему не выплачивают заработную плату, не выдают пособия на детей, и приложите к делу. Допросите руководителей хозяйства, изучите его условия жизни…
Взмокший следователь согласно кивал, торопливо записывая указания, а в душе материл участкового, затеявшего дело с помпой, и радовался, что легко отделался.
Затем прокурор обернулся к Тухтамураду.
– А вы продолжайте свою работу в гараже. Человека, который нигде не работает, нельзя освобождать из-под стражи. Вас еще никто не увольнял, об этом нет даже приказа, вы сами не выходили на работу. Ясно? Но если мы вызовем, сразу явитесь. И не будете менять место работы и жительства, пока не будет закончено расследование. Все! Все свободны.

Оставшись один, прокурор задумался. Странные пошли преступления. Меняются воры, меняются и кражи. Незадолго до этого пришлось изучать уголовное дело несовершеннолетнего, укравшего два мешка муки. Раньше вообще не встречалось случаев кражи муки или зерна. Переходный период в обществе – процесс сложный и, конечно, не может протекать гладко. Многим трудно даже понять, что такое рыночная экономика, никто еще не готов к этому психологически. Это и понятно: кто мог предположить еще недавно, что жизнь в одночасье так круто повернется? Сегодня она преподносит совсем новые проблемы, с которыми раньше люди не сталкивались, – а значит, видимо, необходимо приводить законы в соответствие с этими нынешними проблемами.
Вот, например, дело этого самого Олимова. Совершенно очевидно, что кражу бедняга совершил от безысходности. Но ведь он не отлынивает от работы, трудится от зари до зари, а прокормить себя и семью все равно не в состоянии. Какую же общественную опасность может представлять такой вор? Кажется, ясно – все это «дело» от начала до конца, что называется, из пальца высосано. А между тем… Ну хорошо, он, прокурор, сделал, что мог, – не дал санкцию на арест. Но как отнесутся к этому в области? А ведь надо еще провести это дело через суд. Сколько еще предстоит нервов потратить, эх-хе…
Его мысли прервал стук в дверь: на прием пришел другой следователь с очередным уголовным делом.
Вслед за постовым милиционером в кабинет вошел парень, одетый в новый чапан. Судя по небритому лицу, его уже несколько дней держали в качестве подозреваемого. Но почему же он в новом чапане? Причем в таком, в какой наряжаются женихи? Обычно люди, когда их забирают в тюрьму, стараются надеть что-нибудь похуже…
Следователь вкратце проинформировал о деле задержанного: украл корову соседей, хозяева поймали его на базаре, когда он пытался продать скотину. Дайте санкцию на арест.
Просмотрев дело, прокурор обратился к парню:
– Ну-ка, расскажи, что случилось.
Парень спокойно начал говорить:
– Знаете ли, ака, решил я жениться. Заняли денег, сыграли свадьбу. У продавца магазина мы брали в долг девятнадцать тысяч сумов. Прошла всего неделя после свадьбы, как он заявил: у меня ревизия, верни деньги – и все тут. И я, и мой отец работаем в хозяйстве. Нам уже давно не выплачивают ни копейки, работаем за просто так. А ради свадьбы продали весь скот, который у нас был. Что тут было делать? Вот я и увел у соседей корову, а они меня поймали на базаре, как раз когда продавал. Ну ладно бы поругали, ладно избили, – но зачем нужно было заявление в милицию подавать?
– А что им оставалось делать, отпустить тебя? – спросил прокурор.
– Да нет, но это же по-соседски должно быть. Они ведь и так меня избили, а потом еще и в милицию сдали. А я только пять-шесть дней как женился…
– Но если ты сам забыл о добрососедстве, так на что же рассчитывал? Каков привет, таков ответ, разве не так?
– Так-то так… – пробурчал парень.
– Зачем же ты затеваешь свадьбу, если прежде к ней не подготовился, не собрал необходимые средства? Говорят, по одежке протягивай ножки. Свадьбу-то, наверно, устроил пышную?
– Да у меня бабушка восьмидесятилетняя, правда или нет, что у нее болезнь смертельная, не знаю, только заладила она, что скоро умрет. Вот мы и поспешили со свадьбой, чтобы она успела ее увидеть. Не такая уж и большая свадьба: позвали кишлак, хозяйство, родственники с обеих сторон, как говорится…
За дверью послышался шум, голоса, и какой-то старик, не обращая внимания на оклик девушки-секретаря, распахнул дверь в кабинет.
– В чем дело?
– Я насчет вот этого парня пришел. Торопился к вам зайти, а то, говорят, после подписи прокурора поздно будет… Простите, сынок, – куда бы мне присесть? Будь неладна эта старость… Сейчас отдышусь немного, потом все расскажу. А пока – вот, прочитайте это, – старик протянул прокурору несколько листов бумаги.
Это было обычное в таких случаях заявление: мол, парень беден, бабушка его находится при смерти и перед смертью хочет повидаться с внуком, постоянно спрашивает, «где Нормуроджон». А потому односельчане очень просят, чтобы Нормуроджона оставили на свободе под расписку. Под заявлением стояло больше двадцати подписей.
Тем временем дед отдышался.
– Теперь можно рассказать, как все было? Этот парень – мой сосед. И корова – моя, а не моего сына. Он, сволочь, поймал парня на базаре и, не спросив у меня, прямо повел в милицию. Пришлось его самого пару раз проучить палкой… Сынок, мне уже за восемьдесят перевалило, и у него восьмидесятилетняя бабушка, – уважьте двух стариков, не арестовывайте этого беднягу. У меня нет никаких претензий, корова эта давно уже опять у меня во дворе… Ну, ошибся он, бес попутал, с кем не бывает. А если посадите его, два соседа навсегда отвернутся друг от друга… Оставьте его на свободе, никуда он не убежит, я за это отвечаю. Если люди на войне были четыре года, то я в армии служил восемь лет. И после войны в особом отряде сражался в лесах с бандитами, с недобитыми немцами воевал. Эге, что мы только не перевидали, если рассказывать, дня не хватит! Сынок, похоже, вы хороший человек, дай Аллах вам долго жить, увидеть счастье ваших детей…
Старик говорил без умолку, при этом то и дело приоткрывая на груди халат, чтобы были видны приколотые к пиджаку награды участника войны.
А парень, который все еще не остыл от жениховского порыва, сидел себе спокойно, словно безупречно выполнил какое-то важное дело. Упершись двумя руками в колени, он время от времени покашливал, играл плечами. О чем волноваться, старик молодец, убедил прокурора, что он владелец коровы, хотя на самом деле она принадлежит его сыну. А кто это знает? Главное, у потерпевшего нет претензий, «владелец» это сам сто раз повторил.
Хоть бы прокурор как-нибудь прореагировал на это. Только перебирает бумаги, смотрит в свои книги… Вот встал с места, берет из шкафа еще одну книгу. Теперь и ее будет читать. Уф-ф, как он медленно работает… Можно же было пару раз как следует выругаться или навесить пару оплеух, – мол, не делай так в следующий раз, – да и отпустить его восвояси. Нет, не спешит ведь, как будто никогда воришек не видел. Чего-то все пишет и пишет. Еще и вышагивает из одного угла в другой. Хуже всего то, что следователь сфотографировал все: как он вывел корову из хлева, как вел. Тянул ее брезгливо за веревку, а она, скотина, то ли из-за толпы народу вокруг, то ли из упрямства, – уперлась и не идет. То-то было зрелище… А ведь в тот вечер, когда он ее уводил с чужого двора, покорно шла. Только бы Наргиза это не увидела…
А прокурор был занят своими мыслями. Оставить на свободе предыдущего вора были какие-то основания. Ну а этот? Отпускать вот так одного вора за другим, – наверняка завтра же пойдут разговоры… Кроме того, отпускать этого, похоже, и оснований особых нет. Ведь если бы его не схватили на базаре, то он бы продал краденую корову, рассчитался бы с долгом и поживал бы себе спокойно. Но разве поймут они это? Там – невестка на свадебном ложе, да еще бабушка никак умереть не может, а тут этот старик – никак у него поток слов не иссякнет…
– Если я этого парня не сдам на руки его бабушке, то эта добрая соседушка, с которой дружили столько лет, уйдет на тот свет недовольная мною. А ведь мы с ней в свое время повидали и голод, и разные трудные времена. Привыкли делиться последней кукурузной лепешкой, ни разу друг у друга травинки не взяли без спроса! И что это сейчас с людьми случилось, какой бес вселился в них?.. Лишь бы все кончилось благополучно… Прокурор, сынок, отпусти ты этого парня, – вон машина стоит во дворе, посадим его и прямо домой отвезем, пусть бабушка порадуется перед смертью… Когда ее мужа на войне ранило, я его вынес на спине, пуля, видать, глубоко засела, не выжил бедняга… Я сам похоронил его под деревом, знак поставил… Перед смертью он просил, чтобы я за его детьми присматривал…

* * *
С тех пор, как вышел из милиции, Тухтамурад не находил себе места. То нож возьмет, то серп. Повертит их растерянно в руках, постоит в задумчивости – и снова положит на место…
Жена с тревогой наблюдала за ним, состояние мужа все больше пугало ее. Похоже, недоброе он задумал… Лишь бы только ничего с собой не сделал. А может, на работе поскандалил: кто, мол, заявил в милицию, кому я поперек горла встал? Если и взял одну помпу, так ведь вернул, что вам еще нужно? Если меня посадят, вам что, места больше останется?..
Но нет, не в его это характере. Хотя, конечно, тяжело мужчине жить с таким унижением… Мало того, что все кругом вором называют, так еще и в газете написали. Да и написали как-то ловко, правдоподобно: «Нашли иголку в стоге сена». Насчет сена понятно – он вроде бы там помпу прятал. Но причем тут иголка? И почему не написали, что муж вернул ее еще до того, как милиция об этом узнала? Похвалили только милицию, и все. Вроде того, что каким бы хитрым ни был вор, милиция все равно найдет.
Прочитав газету, муж еще больше расстроился. Ходит с тех пор совсем потерянный, ни с кем не разговаривает…
Тухтамурад и в самом деле никому не рассказывал о том, что в тюрьме пережил. Не такое это дело, чтобы можно было кому-то рассказать. Да и старик строго наказал держать язык за зубами. Какая-то арба в какой-то день куда-то уезжает… Непонятно все это. На какой-то пароль похоже. Ну вот как в фильмах бывает. Но в кино те, кто обмениваются паролем, знают его смысл. А он ничего не знает… Вдруг схватят, начнут пытать: давай, мол, разъясни, что это ты говоришь. Сказать – не знаю? Никто не поверит. А может, этот самый точильщик и есть шпион… Хороший человек на такое дело не пойдет… Уф-ф… И так он, Тухтамурад, еле освободился. И то – разве легко было выйти из-за решетки? Может, святой Дауд его поддержал. Или советы старика с тем карманником помогли? Во всяком случае, прокурор как раз после тех слов, что они велели сказать, изменил свое отношение. И следователя поругал. А вот теперь он, неблагодарный, боится пойти и передать пару слов старика, который ему сделал столько хорошего и не дал карманнику его избить… А ведь еще и суд должен быть. Кто знает, вдруг суд меня посадит. И если старик скажет: вот, мол, ты мое поручение не выполнил, теперь я тебе не буду помогать, – могут послать какого-нибудь человека – и сделают с ним что-нибудь… Дадут тому самому наркоману немного анаши да скажут – пореши его! Для того ведь жизнь человека гроша ломаного не стоит…
Нет, не пойти нельзя. Будь что будет, – завтра же он пойдет. Улучит момент, когда никого не будет вокруг, быстренько скажет что надо – и сразу же назад.
Назавтра Тухтамурад завернул старый нож в тряпку и отправился в путь.
Вот это место – тот самый уголок базара, вот точильщик-армянин. Сидит себе спокойно, ножи-ножницы точит, усы поглаживает.
Тухтамурад потихоньку приблизился, с одной, с другой стороны обошел… Вот и шрам у него на левой щеке, – наверное, с кем-то поножовщина была. Но рот не открывает. Вот, открыл, – оказывается, и зубы золотые есть. Точно, это он. Однако сейчас нельзя те слова говорить, людей много. Похожу немного, потом опять подойду.
Тухтамурад прошел мимо точильщика не один, а несколько раз, – а около того все толпились люди.
Вот и обеденное время подошло, а он все бродит вокруг… Все, надо подойти теперь, а то еще кто-нибудь принесет свой серп или нож. Да ведь не оставит просто так, а будет сидеть рядом, пока тот не наточит. Вот люди, а? Не жалко им своего времени. Да оставь ты нож, придешь за ним через час или через два, или даже завтра! Нет же, сидят, как будто у них других дел нет.
Ну вот, наконец-то момент, когда нет никого рядом. Тухтамурад, как будто боясь передумать, быстро подошел к точильщику, резко вынул и протянул ему нож. Тот взял и, не сказав ни слова, принялся его точить.
Ну правильно, что ему говорить? Понятно же: принес человек нож поточить. У него, точильщика, профессия такая. И почему он должен спрашивать: нет ли, мол, у вас ко мне какого-либо дела?
Это, конечно, все так. Но как же это я ни с того ни с сего вдруг заведу разговор о своем? И с чего начать такой разговор? Ну, скажу, – мол, был арестован за то, что украл помпу. Так точильщик на это ответит: а я тут при чем, если тебя посадили?.. Эх, вот ведь не обдумал все это раньше… А теперь и не подступишься к нему с лишним словом: точит себе вовсю и взгляда по сторонам не кинет. Сейчас скажешь что-нибудь – у него рука может дрогнуть, еще поранится. Вжик, вжик!.. Кругом только искры сыплются.
Вот и готово. Точильщик, не ленясь, еще раз чиркнул лезвием ножа по точилу.
– Вот. С вас тридцать сумов.
Торопливо заворачивая нож в тряпку, Тухтамурад оглянулся по сторонам…
Точильщик принялся точить другой нож. Опять нельзя ничего сказать.
Тем временем подошли двое, принесли целую кучу ножей. Протянули ему, а сами уселись себе спокойненько и разговаривают друг с другом громкими голосами. Что же, теперь сидеть и ждать, пока точильщик это все не переточит? А я свой нож уже поточил и стою, как пень… А если точильщик спросит, ты чего здесь стоишь? Нельзя ведь говорить при них… Но они когда-нибудь же уйдут. До вечера еще далеко. Даже если на автобус опоздаю, можно будет доехать на попутной машине.
Тухтамурад отошел в сторонку и стал поджидать. Стоять на одном месте тоже неудобно. Снова походил туда-сюда…
Точильщик тоже заметил человека, который, поточив нож, почему-то все не уходил. Чего он топчется растерянно вокруг? Кажется, он здесь уже с самого утра. Когда точил его нож, он как-то странно смотрел на меня… Все это неспроста, что-то здесь не так. Не доносчик ли милицейский? Переоделся под кишлачного и наблюдает за ним. Или кто-то из недругов послал за ним следить?..
Своими опасениями точильщик поделился с напарником. Тот незаметно вышел из лавки и стал издали наблюдать за Тухтамурадом. Ну-ка, с кем он встретится, куда пойдет?
Нет, никуда не идет. Только шатается вокруг и все смотрит на лавку. Когда людей становится меньше – прибавляет шагу, явно направляясь сюда, а как увидит, что кто-то приближается, – снова назад. Ясно, что выжидает удобного момента. Руки в карманах. Скорее всего, там нож. Кто знает, что у него на уме? Вдруг бросится на точильщика с им же наточенным ножом?!.. Во всяком случае, нужно быть осторожным.
Напарник вернулся в лавку и рассказал точильщику о своих подозрениях.
У того сразу испортилось настроение. Не зря сегодня почему-то не хотелось идти на работу. Что же будет? Подошел бы этот мерзавец ко мне, можно было бы узнать его намерения. Нельзя же самому подозвать его и напрямую спросить, чего он хочет. Наоборот, лучше всего продолжать свое дело, как будто ничего не замечаю… Но надо быть осторожным и на всякий случай приготовиться ко всему. Если вдруг он попытается ударить ножом, то я вот этим топором…
Точильщик попросил и напарника быть наготове и запастись каким-нибудь ножом.
Как же долго тянется время!.. Нет ничего хуже ожидания. Сколько же мне жить-то осталось?..
Ага, вот он наконец подходит, этот самый наблюдатель! Глаза беспокойные. Руки в карманах. Где топор? Вот он! Сразу ударить, что ли?.. Нет, сначала все-таки нужно узнать, в чем дело. Ведь не ударит же он ножом сразу, ничего не сказав. Нужно выслушать, хотя бы чтобы узнать, кто его послал. А может, он и не с дурными мыслями пришел.
Тухтамурад приблизился, оглянулся по сторонам и пробормотал:
– У меня… э-э… к вам дело. То есть нет… один разговор.
Словно петух, приготовившийся к бою, точильщик нахохлился и хрипло спросил:
– Ну, в чем дело?
Хоть это стало ясно: говорит, разговор есть. А рука все еще в кармане.
В этот момент напарник подошел и остановился за спиной Тухтамурада. Точильщик же, приготовившийся к бою не на жизнь, а на смерть, медленно наклонился, взял топорик для рубки мяса, который только что заточил, и, выпрямившись, взглянул на Тухтамурада. Ну, говори теперь, что хочешь сказать, – мы готовы. Или ты умрешь, или я.
Увидев, как настроен точильщик, Тухтамурад испугался. Попятился назад – за спиной стоит еще один наготове, тоже, кажется, не в себе… Его окружили! Стало быть, вот как он примет смерть… Хотел было незаметно отступить в сторону, но тут оба стиснули его с боков – не уйдешь никак. Ничего не говорят, только напряглись и стоят, готовые к прыжку, тяжело переводя дыхание.
У Тухтамурада язык прилип к нёбу. Он хотел сказать: э, друзья, я не желаю вам ничего плохого, у меня лишь маленький разговор к вам, только и всего, – но слова не шли с языка. Он смог только, подняв палец, показать: один, мол, один.
– Вытащи руку из кармана, брось нож на землю, – приказал точильщик.
Тухтамурад бросил нож.
– Теперь зайди в лавку, – снова прохрипел тот.
Тухтамурад в отчаянии посмотрел по сторонам. Людей на базаре стало меньше, то тут, то там дворники подметали, поднимая пыль.
Делать было нечего. Он вошел в лавку. В тот же миг те двое закрыли дверь изнутри, и Тухтамурад увидел нацеленные на него с двух сторон ножи.
– Ну, давай теперь свой разговор. Кто тебя послал, с какой целью?
Тухтамурад весь трясся.
– С-ста… рик послал.
– Какой старик?
– Дж… джар… Джаббар-бобо… Нет, Джар.
– Джар! Какой джар? Кто этот твой Джаббар?
– А… Ну вон тот самый… Который в тюрьме.
– В тюрьме? А почему он тебя послал?
– Э… Арба едет, в нечетный день, что ли, без чего-то… не помню.
Они посмотрели друг на друга, словно обменялись понятным только им знаком. На миг замолчали. Но ножи все еще были наставлены. Затем снова посыпались вопросы:
– Откуда ты знаешь Джара? Где его видел? Кто с ним был? Что он еще сказал?
У Тухтамурада слова застревали в горле, но кое-как он все же объяснил. Лишь после этого наконец ножи, сначала один, потом другой, исчезли. Ну, кажется, пронесло, жив остался. Слава Аллаху…
Тем временем его собеседники быстро перебросились какими-то непонятными словами. Потом точильщик обернулся к Тухтамураду и грозно приказал: «Сиди здесь!».
Нет, похоже, не скоро еще ему удастся уйти отсюда…
Вот они спустили шторы на окне, вышли из лавки и заперли ее снаружи. Что-то затевают…
Он потихоньку приподнял занавеску: один из тех двоих сел в стоящую поодаль машину и куда-то уехал, а другой остался у двери сторожить.
Может, на помощь позвать? Да разве кто-нибудь тут услышит? К тому же и голос пропал. А вдруг тот, что сторожит, ворвется да и порежет?..
Вот уже и стемнело. Как же теперь домой добраться?.. Домой?.. Да лучше подумать о том, выйду ли я отсюда живым…
Через некоторое время снова подкатила машина. Напарник точильщика вышел, и опять они вдвоем стали о чем-то быстро переговариваться. О чем же они говорят-то? Может, говорят – где его убьем?..
Вот и закончили разговор. И лавку открыли:
– Выходи!
Вышел. Вроде смотрят на него без угрозы.
Не зная, что делать дальше, Тухтамурад продолжал стоять.
– Чего стоишь? Чего ждешь еще?
– А что мне делать? Вы сказали – выходи, вот я и вышел.
Они в свою очередь удивленно уставились на Тухтамурада. Чего же он стоит? Да, наверное, ждет, чтобы нож его вернули.
Отдали ему нож. А он по-прежнему не двигается с места. Может, тронулся умом от страха, потому и застыл на месте? Ну и человека прислал старик! Верно, испытывал его. Это понятно. Но ему подобные не годятся и для испытаний. Сразу видно, ни на что он не способен. Правда, выполнил, что ему велели… Да только пропади пропадом такое выполнение: пока выясняли, старик ли его послал или кто-нибудь другой, сколько времени потеряли и устали порядком.
– Ну так чего смотришь? Или у тебя есть еще какой разговор?
– Нет, вы же сказали – стой…
– Кто сказал, мы, что ли? Ты сам стоишь! Уходи себе, у тебя что, дома нет?
Тухтамурад наконец и сам понял: как только он вышел из лавки, мог сразу идти домой. А он о чем-то думает. Конечно, есть у него дом, дети ждут, – лишь бы отпустили его… Ничего страшного, он и пешком дойдет.

До своего дома Тухтамурад добрался за полночь. Жена не спала, то и дело выходила за ворота. Наконец, заслышав его шаги, боязливо спросила:
– Это вы идете?
– Да, – от усталости он еле шевелил языком. Еще бы не устать – пешком шел из района, боялся по дороге даже машину остановить. А вдруг те самые подъедут сзади да отведут в сторону…
– Боже мой, что с вами? На вас лица нет! Избил вас, что ли, кто, или напугались чего-то? Может, отцу вашему сообщить?
– Нет, давай постель стели быстрее, не спрашивай ни о чем. Лучше бы я умер, чем ту помпу украсть!.. Я один, что ли, на свете ворую? Похоже, эта помпа меня до погибели доведет. На волоске был от смерти, Аллах, видно, спас.
Утром Тухтамурад встал больной, весь разбитый, губы обметало. Во сне те двое здорово его попинали. В четный день или в нечетный, скажи, мол, точно. И от них его снова спас старик: «Не бейте его, это мой сын, хороший парень». А он, обняв старика, говорил: «Вы мой отец», – и плакал навзрыд…
Жена все-таки сообщила его отцу. Тот с тех пор, как услышал, что сын совершил воровство, не приходил к нему и перестал с ним разговаривать. Но сейчас, узнав от невестки, что Тухтамурад всю ночь бредил и кричал: «Отец, отец!», – пришел. Куда же деваться, сын все-таки…
Старик хотел было как следует поругать Тухтамурада, сорвать на нем сердце. Но, увидев состояние сына, только вздохнул:
– Там, где он сидел, есть и убийцы, и всякие люди… Тяжелое место. Вот он и натерпелся страху. Зарежьте-ка вы белую курицу, принесите жертву…

* * *
– Нет, что творится на периферии! И это при том, что мы регулярно приезжаем из Ташкента с проверками. А иначе ведь просто безобразие (слово «безобразие» было произнесено по-русски). Вот посмотрите это уголовное дело, Мираброр Мирпулатович! Ужас просто.
– Так-так, Азимджан Бозорович! Давайте-ка докладывайте. Этот пример стоит внести в справку?
– А как же, солидный (по-русски) будет пример. Значит, так: вор, обыкновенный вор. Ведь что он сделал. Проник ночью на склад гаража, где сам же работает, и украл помпу. Короче (по-русски), вора нашли. Ладно, сначала сам он вернул украденное или оно нашлось после вмешательства милиции, неважно (по-русски). Следователь держал его три дня в качестве подозреваемого. Как положено (по-русски), сделал дело. Однако прокурор санкции не дает. Это раз. Во-вторых, если он все же вор, кто его знает, что он еще натворил. Нужно ведь проверить? Нужно. Однако если вор не арестован, ходит на свободе, – разве признается он в том, какие еще преступления совершил? Нет, конечно! Теперь смотрите: пусть, скажем, на время следствия его оставили на свободе. По закону, статья 169, часть 3, пункт «б» Уголовного кодекса, такая кража считается тяжким преступлением! Должен человек, совершивший тяжкое преступление, быть арестован? Должен. Так нет, его оставляют на свободе. Представляете (по-русски)? Дело рассматривал и суд. Но даст ли суд ему срок после того, как прокурор оставил вора на свободе? Конечно, нет. И какое, вы думаете, наказание ему определяют? Три года исправительных работ условно, с удержанием тридцати процентов заработной платы.
– Да, и в самом деле слишком мягкое наказание. Хорошо, чем же суд обосновал свое решение? Указывается ли причина определения столь легкого наказания?
– Да. Дескать, первая судимость, давно не получал зарплату, вернул помпу по доброй воле, материального ущерба нет, раскаивается, и так далее. Слова, которые, как правило, используются в таких случаях.
– Понятно, понятно. Раз определяешь легкое наказание, найдешь и основание для этого. То, что он не получает зарплату, по-моему, не основание. Сколько людей сейчас не получают зарплату, но не воруют ведь. «Раскаивается»… Да, может быть. Конечно, раскаивается, если украденная вещь нашлась. Если бы не нашлась, да не попался бы, может, и не раскаивался. Раскаивается он, вероятно, в том, что попался в руки правосудия.
– Вот я и говорю. В статье 169, часть 3, указано: лишение свободы на срок от пяти до восьми лет, с конфискацией имущества или без. Так, допустим, тебе очень хотелось помочь этому преступнику, ладно (по-русски). Не обязательно конфисковывать имущество, не давай пять лет, но присуди хотя бы половину этого – два с половиной года. Пусть вор почувствует (по-русски), что нельзя (по-русски) воровать. Нет, – они наоборот! Как ни в чем не бывало, вор преспокойненько сейчас работает в том самом месте, где совершил кражу. Что подумает коллектив? Что можно (по-русски) воровать, – никто ничего не скажет. Где же здесь закон? Возникнет такой вопрос? Возникнет. По-моему, это дело нельзя так оставить.
– Вообще, сомнительное дело. Возьмите объяснительную записку (по-русски) и у прокурора, и у суда и подготовьте на заседание коллегии. Они тут меры не знают. Что они говорят? Пробовали вы с ними поговорить?
– Вай, вы послушали бы только, что говорит прокурор. Дескать, еще до вмешательства милиции он сам вернул помпу. Совершил кражу от безысходности. Да, вот еще один интересный момент (по-русски): якобы, когда в гараже производилось перешагивание через железо, тогда он и признался. Вот на этом и делает акцент прокурор.
– Перешагивание через железо? Это еще что такое?
– Э-э, ну бывает же. И у нас иной раз, у кого есть техника, приносят жертву в честь святого Дауда – он вроде бы как самый старший у кузнецов, – якобы хранит от всяких бед и происшествий, связанных с техникой. Я, когда заменил «Хонду» на БМВ, мой отец зарезал большого барана в жертву. А в гараже ведь тоже кузнецы работают. Короче (по-русски), они решили применить эту клятву. Поскольку видят, по-другому не получается, помпа не находится. Что делать? Сказали, давай (по-русски) поклянись. Вот тогда он и вынужден был признаться. Вот о чем здесь говорится. Пока не заставили поклясться, он не признавался. После того, как все принудили его это сделать, он понял, что иначе нельзя, и принес эту помпу.
– Все понятно. Короче (по-русски), готовьте протест в порядке надзора. Наказание легкое, дескать. Раз кражу совершил, пусть сидит (все предложение – по-русски). Разве можно так бороться с воровством? Кругом развелись воры. Согласны они сделать протест? Если не согласны, мы сами подпишем. Что они говорят? Разговаривали вы с ними хоть?
– Говорил. Этот прокурор не согласен. Да и сам он из тех, кто спорит впустую. Какая цель в аресте, какая цель в наказании, что-то в таком роде рассуждает. Если цель – это воспитание, то разве в этом случае можно его воспитать арестом. Заключение – это последняя мера, а он не нуждается ни в аресте, ни в перевоспитании. Просто совершил кражу в каком-то затмении… ну и тому подобные разговоры. Вообще (по-русски), ничего ему объяснить невозможно. Мораль читает (по-русски)! Будто я неграмотный. Да еще говорит что-то вроде того, что вор этот беден, ничего у него нет. Будто этого прокурора кто спрашивает, есть у того что-то или нет. Короче (по-русски), такой вот разговор. Когда я ему сказал: покажите мне в законе такое положение, по которому нужно не сажать бедного человека, если он совершил кражу, – он опять стал со мной спорить. Бесполезно с ним говорить… Судья, бедняга, взмолился: помогите, мол, теперь, я-то сперва послушался прокурора, потому и дал легкое наказание. Ведь если прокурор в своей обвинительной речи на суде просит легкого наказания, что судья может поделать? А этот прокурор стоит на своем, свою линию гнет. Ладно, пускай гнет. Он остается при своем мнении, а мы при своем.
– Очень правильно. Приструнить таких прокуроров и судей – в наших силах. Пусть протест пройдет, потом поговорим. Давай протест.

* * *
– 51-й отряд. Заключенный Олимов Тухтамурад.
– Я!
– Выходи с вещами. Этап.
А какие у Тухтамурада вещи-то? Два письма от жены, фотоснимок с женой и с сыном около сарая. Приговор суда. Ответы на заявления. С полкило рафинада, столько же чеснока, пол-лепешки. Вот и все богатство.
В тюремном дворе выстроилось около пятидесяти заключенных. Продолжалась их перекличка по фамилиям и пересчет. Правила здесь, оказывается, совсем другие. Все считают и пересчитывают. Заходишь – считают, выходишь – тоже. Увидишь даже рядового тюремного служащего, и то должен здороваться, снимать шапку. Если спросят, сказать, по какой статье сидишь, сколько лет дали, когда начался срок и когда кончится. Затем тебя спрашивают о других вещах. Часто отвечая на эти вопросы, он уже все это заучил наизусть: лишение свободы по статье 169, часть 3, пункт «б», на два с половиной года… А если при появлении начальников растеряешься, не встанешь сразу или не поздороваешься, сразу запишут в личное дело как нарушение внутренних правил. Он-то не скандалит, а тех, кто скандалят, запирают в особое место. Тюрьма внутри тюрьмы. Называют это какой-то штрафной камерой. В общем, не дай бог попасть в такое место. Один раз он носил туда обед. Есть люди, которые в этой штрафной камере находятся по шесть месяцев. Совсем побледневшие. И все равно им, похоже, не надоедает здесь, опять и опять сюда попадают. Что, у них детей, родителей нет, что ли? Никто к ним и не приходит. Однако иногда их товарищи проведывают и каким-то образом передают сигареты или насвай, анашу. А к нему, Тухтамураду, один раз приезжала жена с сынишкой. Их привез сюда его братишка. Говорят, что отец тяжело болен. Лишь бы дожил до его освобождения. Бросить самому горсть земли на могилу отца – больше мне ничего и не надо… Говорят, и мать болеет…
Он наказал своим больше не приезжать. Ведь один приезд во сколько обходится. Чтобы приехать, себя, небось, во всем урезали, деньги заняли. Вот теперь его переводят в другую колонию. Пока новый адрес узнаю, домашние испереживаются… Хорошо еще, что есть старик. Хоть он и в другой колонии сидит, а все же передал через своих людей рафинад, чеснок. Сказал, чтобы не падал духом: мол, выйду через год, сам буду помогать. Обрадовался, когда узнал, что я передал тот разговор точильщику… Предупредил, что скоро будет этап. Вот этап и наступает – то есть отправляют из одной колонии в другую.
Старик послал к нему какого-то человека, и тот незаметно поменялся с ним ремнем. Тухтамурад не сразу понял: люди старика носят одинаковые ремни. Ремень, который он сейчас надел, после приезда в новую колонию заберет другой человек, а ему дадут снова точно такой же. Конечно, внутри ремня что-то зашито или втиснуто. Ему не говорят. Только снимают и уносят.
Вот и проверяльщики подходят. Не найдется, пожалуй, ни щелочки, куда бы не просунули они свои пальцы. Осматривают даже за ушами и под языком. Лишь бы не заподозрили… Вот к нему приближается молоденький солдат. Приказ обычный: выложи свои вещи на стол, раздевайся сам. Осматривает все по порядку. Воротник рубашки, места сгибов на брюках, ботинки, затем внутри ботинок, в подошве… Вот пришел и черед ремня. Солдат провел по нему рукой, затем еще раз по другой стороне. Почему-то движение руки замедлилось. Нет, слава богу, бросил ремень на его одежду. «Одевайся, и в строй».
Так что до отправки Тухтамурад благополучно прошел проверку. А когда попадет в другую колонию, там будут опять проверять. В той колонии проверяющие тоже хорошо понимают: каждый новый человек обязательно прибывает с каким-либо «подарком» или «приветом». Это бывают деньги, доллары, наркотики, маленькие записки, в которых, как правило, содержатся какие-либо приказы, инструкции, указания. Как бы ни были проверяльщики бдительны, все равно «тюремный телеграф» работает бесперебойно. Новости о том, когда амнистия, какие изменения на воле, кто в какой колонии сидит, кто как себя ведет, с кем держит связь, в каких отношениях надо быть с ним, кого надо слушаться, кого убрать, кто стукач, кто из какого клана, – и так далее и так далее… Конечно, все это не имеет никакого отношения к Тухтамураду. Подобных ему не счесть. Однако его простецкий вид, скромность, беспрекословная исполнительность, – вот для чего он им нужен. С первого же взгляда старик точно угадал, чем он «дышит», что хитрить не способен, но может верно служить. Потому-то Тухтамурад и находится у них на каком-то учете. Например, они четко знают, куда и с чем он идет, и молча его поджидают.
Вот дали приказ разместиться в длинных машинах, отправляемых по этапу. Машины со всех сторон защищены толстой железной решеткой. Заключенные, в окружении выстроившихся с двух сторон солдат с автоматами наперевес, под лай овчарок, садятся в машины. Снова пересчет всех по одному, пересчет, пересчет. Принимающие их также заново пересчитывают. Да и какая еще у них есть работа?..
Снова проверяют его ремень. Снова его сердце затрепыхалось. Рука солдата проходится по ремню. Сколько раз его учили: не смотри на ремень, думай о другом, на твоем лице не должно быть никакого волнения. Это сказать только легко. Как же он может думать о другом? Это невозможно. Ведь если что-нибудь найдут в ремне, ему могут добавить новый срок. Сколько лет? Говорят, три года, и то если посчитают, что попало «это» к нему случайно, что он хранил его, не зная об этом. А если обнаружится, что он знал, что именно передает другому, то самое малое – десять лет. Ему это хорошенько объяснили. А если он попадется и спросят, чье это, – он должен повторять только одно: «не знаю». И все. Вот тогда можно получить срок поменьше. Если же нет…
Думая обо всем этом, Тухтамурад чувствовал, как больно сжимается сердце. Днем и ночью дума у него одна – побыстрее бы отсюда выйти… После этого он сразу порвет связи со стариком и с его людьми. Теперь только он понимает, что неправильно поступил, пойдя к точильщику. Нужно было вообще не вмешиваться в их дела. Но теперь уже поздно. Невидимыми сетями они постепенно опутывают его. Верно, благодаря их покровительству никто его здесь не унижает, никто другой не может над ним хозяйничать. Был случай в самом начале: какой-то отморозок отобрал у него сахар, а Тухтамурада прогнал на койку посередине барака, сам же занял его место у окна. Тухтамурад тогда поступил точно так, как его учили: обидчику ничего не сказал, только потихоньку шепнул людям старика. Спустя два дня тот самый хулиган сам подошел к нему просить прощения, вернул сахар и даже постель ему постелил. Его физиономию нельзя было узнать: теперь у него не было четырех передних зубов, а язык безжизненно болтался во рту… Тюремные начальники расспрашивали его, а он все твердил, что сам упал. Все понимали: чтобы получить такое повреждение, нужно упасть не один раз, а десять. Но он молчал… А раз сам пострадавший не жалуется, то кому какое дело. С тех пор тот хулиган первым с ним здоровается и почему-то спрашивает, чем может служить.
А Тухтамурад ни во что не вмешивается. Особенно ему старик строго-настрого запретил курить сигареты и пить водку. Можно только насвай, и этого наса ему доставляют сколько хочешь. Старик хорошо понимает, что у человека, который пьет водку и употребляет наркотики, пропадает осторожность. Дать такому немного наркотика, и он может выдать любой секрет.
Сейчас у старика стало больше трудностей из-за того, что таких надежных кадров, как Тухтамурад, мало. Старик по-отечески внушает, что в этих местах свои правила и законы и только сильные и хорошо организованные группы могут здесь спокойно жить и без особых неудобств отбывать наказание. Иначе другие группировки запросто могут их раздавить.
Вот и сейчас Тухтамурад уходит по этапу в другую колонию уверенно, без всяких препятствий. Но так ли все надежно? Не попадется ли он рано или поздно – если не сегодня, то завтра? Этого не знает никто – ни он сам, ни всесильный старик…

* * *
«Приговор. Именем республики…
…Подсудимый Олимов Тухтамурад, не сделав соответствующих положительных выводов после осуждения за ранее совершенное тяжкое преступление, снова совершил преступление. То есть, отбывая наказание за предыдущее преступление в колонии общего режима, он занимался хранением наркотиков. Во время личного обыска 20 декабря этого года было выявлено, что в ремень, продетый в его брюки, зашито 8 граммов наркотического вещества, а именно марихуаны, что зафиксировано работниками колонии. Таким образом, Олимов совершил преступление, указанное в 1-й части статьи 276 Уголовного кодекса Республики Узбекистан. Хотя Олимов во время следствия и на суде утверждал, что не знает, каким образом попал в его ремень наркотик, что он ему не принадлежит, суд считает, что его вина полностью доказана вещественными доказательствами, имеющимися в деле. В частности, Олимов не отрицает того, что ремень принадлежит ему и что ремень был на нем, когда его задержали работники колонии, с участием понятых проверившие и сфотографировавшие обнаруженное содержимое ремня, которое действительно являлось наркотическим веществом. Кроме того…»
Тухтамурад больше не слушал голоса судьи, читавшего приговор. И так все понятно. Раз суд признает его виновным, значит, ему еще добавят срок. Самое главное сейчас – этот срок. Скорее бы зачитали конец приговора… Зачем ему нужно знать, кто какое показание дал, каково заключение экспертизы? Теперь это все ему неинтересно. Его интересует, через сколько лет он будет дома. Пусть он плохо будет жить, пусть голодает, пусть хозяйство не выплачивает ни копейки. Только бы выйти отсюда, только бы выйти поскорее… Это место не для таких, как он. В этом месте приживаются другие люди, они привыкли к нему. И не только привыкли, но и по-своему полюбили. Снова и снова совершают они преступления и снова возвращаются сюда, торопясь обратно, словно люди, тоскующие по родному дому. Потому что тюрьма им милее, чем свобода. На свободе их никто не ждет, они никому там не нужны, хлопоты и тревоги свободы им чужды. А здесь нет заботы о детях, дум о том, как их прокормить. Только о себе думают. Ему же больше по душе та сторона колючей проволоки. Его тянет в родной край, родной кишлак, родной гараж, к родным людям… К здешнему месту он так и не смог привыкнуть. От безделья чуть с ума здесь не сошел. Хуже всего это безделье, не знаешь, куда себя девать. Начальники колоний изводятся, не могут найти работу для заключенных. Раньше те работали на стройке. А теперь из-за отсутствия материалов и средств остановилась и стройка. Но все равно надо вставать в 6 часов. В 8 – утренний чай, в 12 – обед и так далее. Все расписано по часам. Точно в указанное время надо приступать к еде, в указанные часы – ложиться. Нет, тебя никто не бьет, не ругает, не оскорбляет, – ты должен лишь не нарушать внутренний распорядок. Да и пища не такая плохая, если привыкнуть. Но то, что все по часам, – именно это изматывает человека больше всего. Режим! Тысячи людей одновременно поднимают утром голову с подушки и одновременно кладут ее вечером на подушку. Одинаковая, размеренная, скучная жизнь. Эта вот одинаковость и думать всех учит одинаково. Твои действия, слова, мысли, даже походка – сами собой становится какими-то стандартными. Повторять несколько лет подряд одно и то же, в одной и той же обстановке, жить в кругу одних и тех же людей, – все это неизбежно оболванивает любого. Заключенные, собравшись по три-четыре человека, то тут, то там, не спеша перебрасываются словами, потягивая сигареты… Куда им спешить?.. Кто-то целый день играет в нарды. Самое лучшее средство, чтобы убить время. А кто-то мучительно думает о своем… Это – самая плохая привычка. Такие, не отбыв даже половины срока, становятся доходягами, заболевают какой-нибудь серьезной болезнью. А лечить их, ясное дело, нет лекарств, да и желания ни у кого нет… Если найдется у них родственник покруче, то может помочь. А если нет, – они тихо угасают в больнице, так все и думая о своем… Во время случайных встреч на этапах старик строго наказывал ему Тухтамураду: никогда не падай духом. Тюрьма есть тюрьма: побудешь здесь, да и уйдешь. Никто не остается тут навечно, все равно уходят. Но слабовольные люди не отсюда, а из жизни раньше времени уходят. И виной тому только они сами. Ведь они сами свою смерть приближают. Потому что день и ночь напролет думают. Кого-то считают виновными в своей судьбе. Однако им не хочется признаваться, что главные виновники – они сами. Вот эта внутренняя борьба их и гложет. Остается от них только оболочка, а дальше – из-за какой-нибудь простой хвори отправляются на тот свет… Но и там тоже ждет допрос: приходится давать ответ за все свои хорошие и плохие дела, честные и нечестные. Снова суд. Этого – в рай, того – в ад. Приговор строгий, обжалованию не подлежит. А раз так, то уйти туда успеешь всегда, и это очень легко, адрес, чтобы попасть туда, точный. А ты думай о здешнем мире, сынок, о здешнем. Настоящая жизнь – вот здесь, в этом светлом мире. А мир этот сверху донизу – обман. Так было и прежде, так это и сейчас, так будет оставаться и впредь. Поэтому и говорят – бренный мир. Здесь нет ничего прочного, постоянного. Все здесь противоречиво, одно отрицает другое. Все по-своему воры, и каждый уверен, что только он не вор, а остальные все воры. Вот как мы с тобой. Меня называют конокрадом, а тебя даже не знаю как, потому что таких воров, как ты, нечасто встретишь. Странный ты вор…

…А между тем:
– Суд… выносит приговор… применяя статьи… Уголовно-процессуального кодекса…
Надо отвлечься от воспоминаний о разговорах со стариком, о его словах и советах. Сейчас суд скажет о самом важном для него. Вот наконец сказал:
– …к лишению свободы сроком на три года. К этому сроку прибавить часть неотбытого срока наказания, то есть три месяца, и окончательно определить наказание в виде лишения свободы сроком на три года и три месяца. Определить отбывание срока в колонии строгого режима. Сторона, несогласная с приговором, имеет право в десятидневный срок, считая со дня получения копии приговора, обжаловать решение в областном суде в кассационном порядке.
Зал суда быстро опустел. Да там почти никого и не было: судья с двумя заседателями, прокурор и адвокат, секретарша. Они удалились, быстро собрав свои бумаги.
За Тухтамурадом никто не пришел. Следователь говорил, что отправит письмо его семье. Не знаю, отправил ли, а если отправил, – получили ли они? Да если они и приедут, что могут сделать? Только еще больше настрадаются. Ему-то теперь все равно. Как он волновался, мучился на предыдущем суде! А сейчас почему-то спокоен. Хоть и гложет какое-то внутреннее недовольство, упадок духа, но все же не так, как в первый раз. Потому что во время того суда все, кто был вокруг него, находились на свободе, так же, как и он сам еще вчера, и сознавать, что среди них он один должен сесть в тюрьму, было очень тяжело. Теперь же окружающие его люди, как и он, были заключенными, – сотни людей, и он – всего лишь один из них. А это пережить не так уж трудно.
После суда его завели в другую комнату. Других, что пришли вместе с ним из тюрьмы, судят в других комнатах и залах. Как только суд закончится, их соберут всех вместе, посадят в одну машину и снова повезут в тюрьму. А пока можно спокойно подумать.
Снаружи идет моросящий дождь. Льет неустанно со вчерашнего дня. В кишлаках, должно быть, не осталось и дувалов: размыло дождем, и некоторые, наверное, обвалились. Когда кончается весна, люди помогают друг другу заново возводить глиняные дувалы… Сейчас в кишлаке не пройдешь, грязь, наверное, по колено. Здесь, в городе, нет грязи, кругом асфальт. Вон снаружи люди ходят спокойно. Среди них есть и городские, и кишлачные. Отличить их друг от друга нетрудно. Прежде всего – по одежде, поведению, потом – по разговору. Так и в тюрьме. Одежда-то у всех тюремная, но по разговору сразу можно понять, кто в этих местах не просто гость. А еще через какое-то время становится понятно, и кто к какой категории принадлежит. Или ты станешь слугой, будешь чужие приказы исполнять, или до конца срока сам будешь приказывать. Все тебя будут слушаться, уважать. Но чтобы добиться этого, ты должен сначала здорово себя показать.
Вот и он прошел в этих местах еще одно испытание. Сколько ни допрашивали его – никого не выдал. Старик им доволен. Радуется небось про себя, что не ошибся в выборе кадра… Теперь ему, Тухтамураду, не будут ничего вшивать в ремень, – он теперь будет выполнять более ответственные поручения. Ремень будут носить другие – те, кого еще не взяли на заметку, как и его когда-то. А если не выдержишь, признаешься, кто тебе дает это и кто забирает, – такие сами собой отходят в сторону. Им не доверяют. А ему доверяют. Теперь у него есть своеобразный авторитет, он тоже может попросить слова, высказать свое мнение. Однако это их дело – принять его слова во внимание или нет. Они могут просто выслушать, и все. И все-таки теперь он поднялся на одну ступеньку выше. Вот и вид колонии для него изменился: теперь он будет отбывать наказание в колонии строгого режима. Там порядок и правила более строгие, но не для него. Не сказать, что будет очень легко, но, во всяком случае, ему будет не хуже, чем другим. Интересно, какую же работу ему будут поручать…
Дети его как-нибудь проживут, – все же у него есть родственники, братья, помогут. Наконец, и родители жены не бросят их… Положим, им тоже трудно, но что же он может сделать. Как говорил старик, нет никакой пользы в том, чтобы думать и мучиться, раз уж все равно ничего не можешь сделать…
Вон снаружи какая-то женщина моет под краном свои резиновые сапоги. И сынишка ее рядом тоже старательно моет слишком большие ему кирзовые сапоги. Бедняги, видать, приехали из кишлака, их от здешних сразу отличишь… Помыли сапоги и теперь идут потихоньку к зданию суда. …Эй, да ведь это его жена с сыном! Точно, это они! А сынок подрос, выше стал… Разговаривают о чем-то с проходящими мимо, видно, спрашивают, где суд. А люди только пожимают плечами. Здесь ведь каждый день проходит суд одновременно в нескольких залах. Разве мало таких, как Тухтамурад.
И у жены, и у сына одежда старенькая…
Тухтамурад смотрел на них неотрывно, на глаза навернулись слезы. Ничего не осталось от его недавней душевной твердости, когда он было махнул рукой на заботы этого мира. Жена и сын снова вернули его в этот тревожный и беспокойный мир. Ведь они идут из свободы, у них есть свои мечты и надежды. Им нужен Тухтамурад. Они с нетерпением ждут его возвращения. Поэтому его жена, как только получила письмо от следователя, толком так ничего и не поняв, отправилась в дорогу. Не послушала тяжело больную свекровь, хотя та уговаривала: не езжай ты никуда, это дальний край, чужой город, с ним же все равно будет лишь то, что ему на роду написано, измучаешься только в дороге, лучше напиши письмо, он все объяснит тебе, в чем дело… Братья Тухтамурада не захотели ее сопровождать. Ведь у каждого свои заботы. Только собрали немного денег, кто сколько мог.
У Тухтамурада лились слезы из глаз. Вот и у него есть кому проведать… Теперь советы старика уже не давали ему никакого успокоения, да и не мог он их сейчас припомнить, как ни старался. Проклятый старик, как только не морочил мне голову ради своих интересов! Вот самые близкие мои люди, вот кому я нужен. Но разве можно им объяснить, что случилось с ним? Видать, мне на роду написано все это пережить, в этих местах моя судьба, не огорчайтесь, уходите домой… Как сможет он сказать им это? Поймут ли они? Да и что тут можно объяснить?
Тухтамурад больше не мог сдерживаться. Он медленно поднялся с места и подозвал одного из часовых:
– Вон там видите женщину в халате поверх синего джемпера? Сынишку держит за руку? Видите?
– Да, – кивнул часовой.
– Это моя жена и ребенок. Подзовите их сюда. Хочу увидеть, обнять… Они еще не знают, что меня впереди ждет. Пусть не мучаются в расспросах, я сам им все расскажу. Прошу вас, скажите им, пусть подойдут сюда. За мной присмотрит ваш напарник, я никуда не сбегу.
– Это верно, – промямлил часовой, – однако все же нельзя. Я могу только сказать им, чтобы спросили разрешения у суда на свидание. Но сюда их привести не могу, тут начальники то и дело крутятся, мне попадет за то, что без разрешения устроил встречу. Вот если они получат бумагу в суде, то пожалуйста, да и то вы увидитесь в тюрьме, в специальном месте… Вы ведь это все хорошо знаете.
– Но ведь суд уже закончился. Прошу, браток, и вас тоже, – Тухтамурад обернулся ко второму часовому, – поступите по-человечески, вы же мусульмане все-таки!
Нет, для них важнее была инструкция, где были записаны законы и правила, которые обязательно нужно соблюдать. Инструкцию нельзя нарушать. Наверное, они правы… Кто знает, будь на их месте Тухтамурад, может, тоже не разрешил бы. А может, сказал бы, проникшись жалостью: э, нарушу правила, и будь что будет, ведь так просит, умоляет бедняга…
Один из часовых все-таки сжалился над ним: ладно, я сейчас пойду им скажу, чтобы подошли поближе к окну.
Тухтамурад торопливо достал из своего мешочка ручку:
– Пожалуйста, сыну это передайте…
Часовой поколебался, но все же взял. Ведь нельзя брать что-либо у заключенного и передавать это кому-либо на свободе…
Вот часовой подошел к ним. Что-то объясняет. Теперь показывает на окно, у которого стоит Тухтамурад.
Жена сначала бросилась к зданию суда, потом остановилась, пошла в его сторону. Бедняжка, растерялась, не знает, куда идти. Тащит за руку сына то в одну, то в другую сторону. Наконец они приблизились, – смотрят в окна, переводя взгляд с одного на другое… Вот, кажется, увидели его, подходят к окну. Однако стоявший внизу часовой не разрешает им подойти близко к окну. Он тоже не может нарушить правила: заключенный и человек на свободе не должны разговаривать друг с другом.
Льющийся за окном дождь мешает четко разглядеть друг друга, – и им снаружи, и ему изнутри. Тухтамурад не может понять, почему жена одета как-то непривычно, в бело-синюю одежду, и почему лоб повязан белым платочком. Э, вох, уж не отец ли…
Теперь он еле сдерживался, чтобы не заплакать навзрыд.
Жена тоже увидела Тухтамурада. Смотрит, задрав голову, придерживая шапку… Похудела, бедняжка. Не потому ли кажется выше ростом?
А она не может понять, то ли муж плачет, то ли смеется. Похоже, что на глазах у него слезы, а может, это кажется из-за дождя?
Она со слезами обернулась к сынишке: видишь отца? Поздоровайся с ним, приложи руку к груди. Покажи, мол, учусь в школе, получаю пятерки, – вот так, подними руку. Вот и муж, кажется, что-то хочет сказать, поднял руку. Спрашивает, наверное, все ли у вас порядке? Она тоже подняла руку, кивнула, – мол, все в порядке. Однако муж не опускает руку и почему-то показывает три пальца. Что же это значит? А, ну да, как же сразу не догадалась: это он говорит, что ему осталось три месяца до выхода из тюрьмы, слышишь, сынок, всего лишь три месяца! Постой, а зачем это мужа снова судят? Или, может, так надо, сначала судят, а потом отпускают? Видно, наказывают: больше, дескать, не воруй. Следователь прислал письмо, но она ничего не поняла. Он писал, что муж обвиняется по какой-то статье и его уголовное дело направлено в суд. Что это за статья, почему в суд? Прежнее дело снова ушло в суд? Опять пересматривается? Хорошо было бы подойти поближе и спросить об этом. Нет, солдаты близко не подпускают. Нужно быстрее пойти и получить бумагу из суда… А если до того мужа уведут куда-нибудь? Что же ей делать? Да, она накажет сынишке: стой тут, не двигаясь, Кахраманчик, ты понял? Если отца уведут, спроси, когда вернешься домой, папочка. Ты понял? Ты не забудешь, а, не забудешь? А я побегу, получу бумагу в суде и приду.
Тухтамурад со слезами на глазах наблюдает за ними из окна. Вон жена торопливо куда-то ушла. Зачем это она уходит, оставив ребенка одного? А сынишка пошел было за матерью, но снова вернулся на место. Стоит и смотрит на его окно жалостливым взглядом. Лишь бы только не увели отца, пока мама не придет… Время от времени он растерянно смотрит по сторонам. Видно, боится стоять один в незнакомом месте… Вот он вспомнил, что у него есть ручка, и вытащил ее из кармана. Сначала попробовал ее на своей ладони, потом на ней же стал что-то писать. Время от времени поднимает голову, смотрит на его окно и, увидев, что отец не уходит со своего места, успокаивается и снова продолжает писать. Интересно, что это он там пишет?..
Тухтамурад не знал, что сын написал на руке: «Папа еще три месяца». Он только чувствовал успокоение от того, что, подарив сыну ручку, хоть немного утешил его тоскующее сердечко. Была бы возможность, подарил бы ему какую-нибудь игрушку. К сожалению, нет возможности… Заключенные в колонии сами мастерят шахматы, нарды, всевозможные ручки. И, поскольку времени у них много, не ленясь, со старанием украшают их. Он тоже заказал две ручки, когда надеялся, что осталось три месяца до выхода из тюрьмы…
Вот сынишка, перестав писать, рассматривает ручку, поворачивая ее из стороны в сторону. Такой вещицы ни у кого нет! Покажет теперь своим товарищам, похвастается. Кому еще отец такую ручку подарил? Никому.
Ручка и в самом деле удивительно сделана. В верхней части, изготовленной из пластмассы, вода, а в ней фигурка в виде голубя. Когда ручку наклоняешь, голубь плавает – туда-сюда, туда-сюда. Но выйти не может, потому что все вокруг закрыто.

1998 г.