Из стран Ближнего Востока Толстой наибольший интерес проявил к Ирану. Его внимание привлекло зародившееся там в XIX в. социально-религиозное движение крестьянских и городских масс, известное под названием бабид-ского движения.
Александр И. Шифман
ЛЕВ ТОЛСТОЙ И ВОСТОК
ТОЛСТОЙ И ИРАН
1
Из стран Ближнего Востока Толстой наибольший интерес проявил к Ирану. Его внимание привлекло зародившееся там в XIX в. социально-религиозное движение крестьянских и городских масс, известное под названием бабид-ского движения.
«…Выступление политического протеста под религиозной оболочкой есть явление, свойственное всем народам на известной стадии их развития, а не одной России»1, — писал В. И. Ленин. Это в полной мере относится к бабидским восстаниям в Иране, принявшим в 1848 — 1852 гг. массовый характер2. По существу, это были антифеодальные и антиколониальные крестьянские восстания, направленные против помещиков, чиновников и иностранных капиталистов, грабивших народ. Участвовавшие в движении крестьяне, ремесленники, мелкие торговцы добивались отмены феодальных повинностей и налогов, требовали земли, выступали против произвола светских и духовных властей. Однако в условиях патриархальной отсталости Ирана се-редипы XIX в. это движение выступало под средневековым религиозным знаменем нового вероучения, противопоставленного официальному исламу.
Чтобы понять отношение Толстого к бабизму, следует учесть его воззрения на мусульманство3. Это тем более важно, что среди деятелей мусульманского Востока имела хождение легенда, будто русский мыслитель одобрял учение ислама полностью, без всякой критики.
Как известно, ислам возник в VI в. в Аравии в результате сложного процесса разложения первобытнообщинного строя и становления классового общества4. Глубокий социально-экономический кризис, поставивший народпые массы в бедственное положение, с одной стороны, и потребность родовой аристократии в идеологии, способной обосновать ее привилегии и интересы, — с другой, были исторической основой, на которой выросло это религиозное учение, которое позднее стали связывать с именем Мухаммеда.
Как и всякая религия, ислам на протяжении всей своей истории помогал господствующим классам затемнять со-знание народных масс, подавлять их волю к освобождению.
«Коран и основапное на пем мусульманское законодательство, — писал К. Маркс, — сводят географию и этнографию различных народов к простой и удобпой формуле деления их на две страны и две нации: правоверных и неверных. Неверный — это «харби», враг. Ислам ставит не-вериых вне закона и создает состояние непрерывной вражды между мусульманами и неверными»5. Нетерпимость и фанатизм, проповедуемые исламом, империалисты не раз использовали для достижения своих целей на Востоке. Реакционные круги Запада до сих пор поддерживают консервативное духовенство, чтобы укрепить свои пошатнувшиеся позиции в странах Азии и Африки.
Толстой, разумеется, был и по отношению к этой религии далек от конкретно-исторического подхода и научного анализа. Стоя на позициях религиозного сознания, он не сосредоточивал внимание на реакционности ислама; он рассматривал его только как древнее учение, в котором, по его убеждению, нашли отражение нравственные принципы, общие для всего человечества. И поэтому он стремился изучить и понять его. Убежденный в том, что все древние религии едииы в «идее добра» и основаны на одинаковых нравственных началах, он, как уже сказано, и в исламе, как и в буддизме, конфуцианстве и христианстве, искал положения, близкие его религиозно-нравственным представлениям, и, как ему казалось, находил их. Таковыми представлялись ему содержащиеся в Корапе призывы к опрощепию, скромности, трудолюбию, смирению и любви к ближнему. В учении Мухаммеда писателя привлекали также запрещение грабежей, убийств, проповедь разумной, воздержанной жизни, без роскоши и излишеств. Толстой тщательно выбирал из Корана изречения, выражающие подобные идеи, обрабатывал и включал их в свои книги для чтения6. Но вместе с тем в дневниках он решительно критикует официальный ислам за нетерпимость к инаковерующим, за проповедь религиозной исключительности, слепую веру в Мухаммеда, в Коран, в чудеса и т. п. Критицизм Толстого по отношению к реакционным сторонам ислама по-своему выразился и в «Хаджи Мурате».
Утверждение ислама, будто высшее сознание свойственно только избранным личностям, Толстой оспорил в письме к известному публицисту А. З. Воинову, жившему в Турции. Чтобы показать бессмысленность слепой веры в божественное происхождение Мухаммеда (Магомета) и в его способность творить чудеса, Толстой в письме к Воинову от 11 октября 1902 г. изобразил диалог между пророком Магометом и простым смышленным чувашом:
«…Магомет начнет с того, что скажет: верьте мне, что я пророк и что все, что я вам буду говорить и что написано в моем Коране, все это истинная правда, открытая мне самим богом. И станет излагать все свое учение.
На это, если только чувашин не совсем дурак (а из них много есть умпых), скажет: да почему же я вам поверю, что все, что вы говорите, от бога? Я не видел, как вам бог передавал свою истину, и не имею никаких доказательств того, что вы пророк… То, что вы летали на седьмое небо, меня нисколько не убеждает, потому что я не видел этого, то же, что написано в Коране, не совсем ясно, а часто запутано, многословно, произвольно и даже исторически неверно, как я слыхал от людей. Убедить меня может только то, что я сам сознаю и могу проверить рассуждением и внутренним опытом. Так скажет умный чувашин на слова второго человека, и я думаю, что будет совершепно прав» (73,320-321).
Критика мусульманства содержится и в письмах Толстого к Е. Е. Бекиловой, М. М. Крымбаеву и многим другим его корреспондентам, затрагивавшим вопрос об исламе и его сектах.
Бабиды и их позднейшие последователи — бехаисты привлекли внимание писателя потому, что с их учениями, как казалось Толстому, были связаны некоторые волновавшие его религиозно-нравственные проблемы.
Основатель учения бабидов мулла купеческого происхождения Сеид Али-Мохаммед Ширази (1820 — 1850) принадлежал к широко распространенной в Иране секте шей-хитов, которые видели причину бедственного положения народа в несовершенстве Корана и в устарелости многих догматов шариата (мусульманского законодательства). Ратуя за обновление ислама, шейхиты критиковали многие его положения и проповедовали скорое пришествие «мах-ди» — мусульманского мессии, который установит новые законы.
Выступивший в 40-х годах XIX в. на политической арене «пророк» Сеид Али-Мохаммед Ширази не был ни социальным реформатором, ни тем более революционным деятелем. Его учение не содержало политических лозунгов и призывов, не выходило за рамки религиозной догматики. Однако оно распространилось в то время, когда значительное ухудшение положения иранских крестьян, городской бедноты и ремесленников вызвало их резкий протест. И народные массы, не вникая в богословские топкости нового учеттия, подхватили его как выражение своих социальных стремлепий и чаяний. Поднятый на гребень народной волны, Сеид Али-Мохаммед объявил себя в 1844 г. Бабом, т. е. вратами, через которые Мухаммед послал людям повое вероучение, а через три года — самим «махди», посланцем бога па земле. За религиозно-мистическими канонами новой секты, как мы уже сказали, стояли реальные экономические и политические факторы, и прежде всего протест иранского крестьянства против помещичьей кабалы и колониального угнетения. И в этом заключалось прогрессивное значение бабидского движения в период его подъема (1848 — 1852).
По мере нарастания антифеодального движения иранских крестьян из их среды выделялись вожаки, которые в значительно большей мере, чем Баб, отстаивали народные интересы. Одним из таких идеологов был мулла из крестьян Молла Мохаммед-Али Барфуруши. В его проповедях и призывах звучали подлинно революционные ноты. Молла Мохаммед-Али высказывался за передачу всей помещичьей земли крестьянам, всех богатств — беднякам, требовал для народных масс равноправия во всех областях экономической и политической жизни.
Бабидское движение было жестоко подавлено. Его глава Сеид Али-Мохаммед Ширази был в 1850 г. расстрелян по распоряжению шаха. Но время от времени восстания крестьян и ремесленников вспыхивали в новых местах и порой принимали характер длительной вооруженной борьбы против правительственных войск. Кое-где бабиды переходили в контратаки, а в августе 1852 г. даже предприняли покушение на жизнь шаха. Однако покушение не удалось и лишь вызвало еще более жестокие репрессии. Стихийпость, плохая организованность и разрозпеппость обрекли восстание на пеудачу.
В последующие десятилетия бабидское движение вследствие жесточайших репрессий по отношению к его участникам пошло на убыль, а затем от бабизма осталась лишь узкая религиозная секта реакционного характера. Возглавивший ее в 80-х годах Бехаулла (Мирза Хосейн-Али, 1817 — 1892) лишил учение бабизма революционно-демократических элементов и отказался от активных методов борьбы против шахского самодержавия и иностранного капитала. Учение Бехауллы отражало идеологию иранских компрадоров, заинтересованных в сохранении своих привилегий и в притоке иностранного капитала. Отсюда в бехаизме признание частной собственности, осуждение выступлений против властей и наряду с этим проповедь «единого мирового государства», протест против деления людей на «верных и неверных».
Этот последний лозунг, пропагандировавшийся бехаи-стами, а также призывы к равенству людей, к дружбе и братству между народами, их учение о запрещении войн, о единой всемирной религии, о любви к ближнему и заинтересовали Толстого.
С одной стороны, писатель увидел в бабидском движении много общего с бунтарским духоборческим движением в России, жестоко преследовавшимся царским правительством. С другой стороны, — и это главпое, — Толстого привлекли в этом движении крестьянско-протестантские ноты, пусть наивная, но ярко выраженпая программа социального равенства, гуманного дравопорядка, столь близкие его социально-политическим взглядам. Поэтому он не мог не поддержать бабидов. «Таких людей (не желающих мириться с господствующим угнетением. — А. Ш.) миллионы, — писал он в предисловии к статье П. И. Бирюкова «Гонение на христиан в России в 1895 году», — и не в одной России, а во всех христианских государствах, и не только в христианских, но и в мусульманских странах: в Персии, Турции и Аравии, как хариджиты и бабисты» (39, 102).
Впервые Толстой всерьез занялся изучением бабизма в сентябре 1899 г., когда прочитал полученную через немецкого поэта Р. М. Рильке книгу востоковеда Ф. Андреаса «Бабиды в Персии, их история и учение»7. После этого он сам стал искать литературу о бабизме8, а затем попытался связаться с бабидами.
В учении бабидов Толстой, как всегда, выделял прежде всего те черты, которые были близки его патриархально-крестьянскому миросозерцанию, т. е. отрицание земельной собственности и проповедь любви к ближнему. Отвечая на письмо деятеля бабидского движения в Египте Габриэля Саси, Толстой писал ему 28 июля 1901 г.:
«Бабизм мепя очень давно интересует. Я прочел, что мог, по этому вопросу, и, хотя основная книга-библия бабизма 9 мне показалась малоценной, я все-таки думаю, что бабизм как нравственное и гуманистическое учение имеет большое будущее в восточном мире» (73, 109 — 110).
Об этом же он писал 22 октября 1903 г. русской писательнице И. А. Гриневской, приславшей ему свою драматическую поэму «Баб»:
«Мне кажется, что это учение, так же, как и все рационалистические общественные, религиозные учения, возникающие в последнее время из изуродованных жрецами первобытных учений: браманизма, буддизма, иудаизма, христианства, магометанства, имеют великую будущность именно потому, что все эти учения, откинув все те уродливые наслоения, которые разделяют их, стремятся к тому, чтобы слиться в одну большую религию всего человечества. Поэтому и учение бабидов, в той мере, в которой оно откинуло старые магометанские суеверия и не установило отделяющих его других новых суеверий (к несчастью, пе-что подобное заметно в изложении Баба) и держится своих главных основных идей братства, равенства и любви, — имеет великую будущность» (74, 207 — 208).
Вскоре, однако, Толстой убедился, что последователи бабизма — Бехаулла и его сын Аббас-эфенди (1844 — 1921) — в книгах, развивающих это учение, пе только не отбросили старые суеверия ислама, но и насаждают новые. Он увидел, что они во многом отказались от патриархально-крестьянских воззрений своего учителя и приспособились к существующим на Востоке условиям и режимам. И поэтому он решительно отделил первоначальное учение бабизма и радикальные призывы Молла Мохам-мед-Али Барфуруши, которым следовали десятки тысяч крестьян, от мистических «откровений» позднейших руководителей секты.
Прочитав «Священную книгу» («Кетабе Акдес») Веха-уллы, присланную ему французским адвокатом Ипполитом Дрейфусом, Толстой писал ему в апреле 1904 г.:
«Чтение этой книги меня совершенно разочаровало в его учении. Вся книга состоит из незначительных и претенциозных фраз, и единственной целью ее является утверждение старинных предрассудков, лишенных нравственного и религиозного содержания в истинном смысле этого слова» (75, 78).
Эта книга и еще более книга Аббаса-эфенди10, присланная ему в мае 1904 г. американским писателем Эрнестом Кросби «, изменили мнение Толстого о бабидах.
«Думаю, — писал он Кросби 31 июля 1904 г., — что секта эта пе имеет будущности» (75, 151).
Таким образом, Толстой сочувствовал всему тому, что выражало, пусть в религиозных формах, демократические устремления и чаяния иранского крестьянства. Он принимал некоторые морально-этические принципы бабизма, поскольку в них нашли отражение крестьянские черты: уважение к труду, любовь к земле, миролюбие и др. Но писатель решительно отвергал те каноны бабизма, в которых повторялись реакционные положения официального ислама.
В 1906 г. тогдашний глава бехаистов Аббас-эфенди, находившийся в ссылке в г. Акка (Сирия), попытался связаться с Толстым. Он прислал ему через английскую последовательницу бабизма Торнбург-Кроппер12 одно из своих религиозных воззваний, а затем несколько других официальных документов бехаизма, в частности знаменитое послание «Простейшие по существу».
Толстой внимательно изучил эти документы и пришел к выводу, что они не представляют интереса. В частности, он подверг резкой критике программное послание Беха-уллы за то, что основные нравственные истины в нем затемнены элементами мистики13.
В последующие годы, составляя сборники народной мудрости и намереваясь издать в «Посреднике» серию книг о нравственных учениях разных народов, Толстой снова занялся бабизмом. Он перевел несколько изречений из брошюры Беха Аббаса-Абдуллы «Девять табличек»14 и поместил их в «Круге чтения» (41, 399, 443)15.
Под конец жизни, сохранив высокое мнение о некоторых сторонах учения самого Баба и о раннем движении бабидов16, Толстой совсем потерял интерес к писаниям его позднейших последователей. Прочитав присланные ему русским бехаистом Алекпером Мамедхановым «Лаухи» («Скрижалп») Бехауллы17 и воззвания Аббаса-эфенди18, он писал ему 28 ноября 1909 г.:
«Очень сожалею, что не могу признать значительными присланные Вами мысли. Все это совершенно бессодержательно. Вообще, чем больше я-знакомлюсь с бехаистским учением, тем менее ценю его и потому едва ли составлю о нем книгу» (80, 219).
2
Больший интерес проявлял Толстой к иранской культуре, которую всегда ставил очень высоко. Изучая древне-иранские памятники литературы и эпоса, восторгаясь творениями Хафиза19, Саади и Фирдоуси, он отмечал в них тонкую поэтичность, истинную народную мудрость, гуманность.
С историей иранской культуры, с ее выдающимися памятниками литературы Толстой знакомился и по русским, и по иностранным источникам. В его библиотеке сохранился и ряд книг по истории Ирана20.
С творениями Хафиза Толстой ознакомился по западноевропейским переводам еще в юности. Позднее, в 1859 г., он многократно перечитывал их в русских переводах, которые в рукописи присылал ему А. А. Фет.
Имя Хафиза проходит в ряде писем Толстого и Фета этой поры. В 1859 г, И. С. Тургенев подарил Фету немецкое издание стихотворений Хафиза, и тот, увлекшись ими, принялся за их перевод. Толстой не верил в успех этого начинания, полагая, что философская поэзия Хафиза чужда лирическому складу дарования Фета, и относился к его замыслу иронически. «Дай вам бог гафизить благополучно, коли вы уж без этого не можете», — писал он Фету в начале октября 1859 г. (60, 307). «Что ваш Гафиз?.. — запрашивал он в следующем письме. — Пришлите мне одно самое здоровое, переведенное вами стихотворение Гафиза me faire venir l’eau a la bouche21, а я вам пришлю образчик пшеницы» (60,314).
В ноябре 1859 г. Фет прислал Толстому несколько своих переводов из Хафиза («В царство розы и вина — приди», «Предав себя судьбам на произвол», «Гиацинт своих кудрей» и др.), а также свою газель «Тополь». Толстому, как он и ожидал, эти двойные переводы не понравились. 20 декабря 1859 г. он писал родственнику Фета И. П. Борисову:
«Скажите Фету, что — виноват — его гафизство мне не нравится по сообщенным мне образчикам — всеобщей большой мысли нет, а цвета персидской или там какой поэзии за двумя переводами не слыхать» {60, 319). Однако, когда вскоре в «Русском слове» (1860, № 2) появились 27 стихотворений Хафиза в переводе А. А. Фета, Толстой был рад встрече с творениями великого персидского поэта.
Высоко ценил Толстой творения Саади. Еще в юности он прочитал поэму «Гулистан» и с тех пор на всю жизнь сохранил высокое мнение о неисчерпаемой сокровищнице иранской мудрости и поэзии.
Работая в 70-х годах над составлением «Азбуки» и «Русских книг для чтения», которые должны были знакомить детей с богатствами мировой поэзии, Толстой переработал для них один из эпизодов III главы «Гулистана», превратив его в самостоятельную сказку22.
Позднее, в 1904 г., он включил в сборник «Круг чтения» множество изречений Саади, выбранных из русского издания этой книги.
«Круг чтения» должен был распространять в народе воззрепия великих мыслителей, проповедовавших мир, добро и гуманность. Поэтому Толстой выбрал из «Гулистана» не поэтические картины и сцены, а мысли и изречения на темы морали. Приведем некоторые из них:
«Глупому человеку лучше всего молчать. Но если бы он знал это, он бы не был глупым человеком» {41, 134).
«Если бы не жадность, ни одпа птица пе попалась бы в сети» {41, 148).
«Раб брюха — всегда раб» (41, 148).
«Тот, кто хвалится, ничего не видит вокруг себя. Лучше ему быть слепым, чем видеть только себя» (41, 150).
«Нежными словами и добротой можно на волоске вести слона» (41, 170).
«Кто приобретает знания, но не пользуется ими, подобен тому, кто пашет, но не сеет» (41, 532).
Наряду с такими афоризмами Саади, давно уже ставшими народными поговорками, Толстой включил в «Круг чтепия» и более развернутые его изречения, имеющие форму притч или наставлений. Мудрость и гуманизм великого поэта просвечивают в них сквозь несколько парочитую назидательность. Вот некоторые из них:
«Как ни прекраспа одежда, жалованная царем, своя грубая одежда лучше, и хотя вкусны яства богатых, лучше кусок хлеба с своего стола» (41, 228).
«Прежде думай, потом говори! Остановись прежде, чем тебе скажут: «довольно». Человек выше животного способностью речи, но он ниже его, если делает недолжное употребление из нее» (41, 506).
«Невежественный и развратный простолюдин лучше, чем невоздержанный ученый человек; потому что первый сбился с дороги по слепоте, а второй зрячим упал в колодец» (42,19).
«С чем сравнить язык в устах человека? Это ключ со-кровищницы мудрости: когда дверь заперта, никто не может знать, что там — драгоценные ли камни, или ничтожный товар. Хотя, по учению мудрых, молчание полезно, но свободная речь еще нужнее в свое время. Две вещи показывают плохое рассуждение: молчать, когда надо говорить, и говорить, когда надо бы молчать» (42, 456).
В последующих сборниках Толстого мы находим новые изречения Саади:
«Если ты равнодушен к страданиям других, ты не заслуживаешь названия человека» (43, 66).
«Все люди — члены одного тела. Когда страдает один член — все другие страдают» {44, 8).
«Как вода не держится на вершинах, так и доброта и мудрость не бывает у гордых. И то и другое ищет низкого места» (44, 305).
Многократно возвращаясь к переводу изречений Саади, Толстой каждый раз их дорабатывал, приближая к оригиналу и придавая им большую убедительность и краткость. Так, приведенное выше изречение о своей грубой одежде, которая лучше «жалованной царем», вошло в сборник «На каждый день» (1909) уже в повой редакции. Эпитет «грубая» заменен словами «своя домотканая» (43, 136), что лучше передает мысль персидского поэта. А длинная сеп-тенция Саади о пользе молчания значительно сокращена в последнем сборнике Толстого, «Путь жизни» (1910), и приобрела более доходчивую форму:
«Прежде думай, потом говори. Но остановись прежде, чем тебе скажут: «довольно». Человек выше животного способностью речи, но ниже его, если болтает, что цопало» (45,355).
Такую же работу Толстой провел и над произведениями иранского фольклора, с которыми знакомил русскую публику. Заимствуя их из иностранных, преимущественно английских и французских, сборников23, он не только сам переводил их на русский язык, но и тщательно обрабатывал стилистически. В результате персидские поговорки и пословицы в сборниках Толстого звучали почти как русские, не утратив в то же время своей самобытности. Вот некоторые образцы «персидской мудрости», включенные Толстым в сборник «Круг чтения» (1904 — 1908):
«Рана, нанесенная оружием, еще может быть излечена, но рана, нанесенная языком, никогда не заживет» (41, 18).
«Если человек ищет мудрости, он умен, но если он думает, что нашел ее, он безумен» (41, 57).
«Истинно могуч тот, кто побеждает самого себя» (41, 202).
«Если хочешь видеть месяц, то гляди на небо, а не в лужу» (41,589).
Нетрудно заметить, что наряду с излюбленными им нравственными идеями писателя привлекали в произведениях иранского фольклора и житейская мудрость народа, его свободолюбие и ненависть к рабству, ироническое отношение к «рабам брюха». Как образцы народного творчества он обрабатывал бытующие в Иране изречения, освобождая их от непривычной для русских восточной цветистости и придавая им форму отточенных пословиц и поговорок.
Большой интерес проявлял Толстой к персидской народной музыке. Как и музыку других восточных народов, он ценил ее за мелодичность, душевность и общедоступность. «Я, — говорил он, — имею некоторое понятие о восточной музыке. Персидские мотивы мне совершенно понятны и доступны, хотя это совершенно другой склад музыки. Поэтому я думаю, что и наша музыка им доступна. Новый мотив сперва чужд, а потом радуешься, что можешь проникнуть в него. Народная музыка доступна всем людям. Персидскую — поймет русский мужик, русскую народную — перс»24.
3
С современными ему поэтами и писателями Ирана у Толстого было мало контактов. Объясняется это, по-видимому, слабостью русско-иранских литературных связей того времени. Но его отношение к тем литераторам Ирана, которые обращались к нему с письмами, было неизменно благожелательным, хотя Толстой не всегда разделял их убеждения и стремления.
Так, в июне 1901 г. Толстой получил от иранского поэта и дипломата принца Мирзы Риза-хана письмо и его большую поэму «Мир», посвященную Гаагской мирной конференции 1899 г.25.
«Глубокоуважаемый граф, — писал поэт. — Позвольте одному из Ваших почитателей и человеку, который понимает и чувствует Ваши прекрасные идеи, послать Вам эту персидскую оду о мире.
Я надеюсь, что в ней Вы узрите устремление души, которая, как и Вы, жаждет увидеть конец кровавого периода войн и наступления эпохи мира и счастья для страждущего человечества, убежденным поборником которых являетесь Вы, великий русский писатель современности.
Я пользуюсь этим случаем, чтобы просить Вас, граф, принять уверения в моем глубочайшем уважении.
Принц М. Риза-хан»26.
В поэме «Мир» запечатлены философские раздумья автора об истоках войн и путях их устрапения, высказанные в связи с международной конференцией в Гааге27. Следуя восточной традиции, поэт изображает неторопливую беседу на эту тему вымышленных персонажей.
Один из них сказал: «Если бы народы довольствовались тем, чем они владеют, и у них была бы совесть, то война между ними никогда бы не разгорелась. Необходимо, чтобы духовенство и литераторы насаждали пером и словом семя милосердия и совести в сердцах людей».
Другой добавил: «Если бы державы, заключив договор, обязались прибегать к третейскому суду при всех столкновениях, которые могли бы между ними возникнуть, то споры оканчивались бы добром и не было бы необходимости прибегать к насилию».
Третий заявил: «По мере того как будут все более совершенствоваться смертоносные орудия и принадлежности войны, народами все больше и больше будет овладевать желание присвоить себе владения своих соседей. Чтобы подавить это ужасное чувство жадности, необходимо, чтобы все державы, приверженцы мира, соединились, дабы приостановить развитие этой пагубной отрасли промышленности и запретить изобретение нового огнестрельного оружия во всей вселенной, а в Европе в особенности».
Четвертый убедительно описал ужасы войны и подытожил: «Если бы монархи приняли во внимание эти несчастия и обратились к своему сердцу и разуму, их народы избежали бы всех этих бедствий и их страны процветали бы».
Вступивший в беседу военный заявил, что только могущественное и устрашающее оружие может удержать людей в мире. «Нужно, — сказал он, — довести способы войны и обороны до такой степени совершенства, чтобы никто из страха не посмел нарушить международное право». Свою речь он закончил словами: «Готовьтесь к войне, если желаете мира».
Последнее слово в этом споре сказал «уроженец Востока», выразивший мысли автора поэмы. По его мнению, «со времен Адама до наших дней причиной всякой борьбы было невежество и эгоизм; и пока эти два первоначальные источника зла не будут уничтожены, благоденствие и мир не появятся на свете. Нужно проповедовать в городах, селах, долах и горах ту мысль, что обитатели всех пяти стран света — соотечественники».
«Уроженец Востока» считает, что уничтожение войны зависит пе от народов, а от высокопоставленных правителей современного мира, которые, собравшись, могут договориться между собой и установить мир на земле.
«Разум повелевает, — говорит он, — иметь главу в каждой стране; эти главы должны быть между собой братьями и отеческим оком взирать и на собственных и на чужих подданных, чтобы улучшался род человеческий и процветала вся земля».
Автор поэмы верит в добрые намерения царей и властителей и полагает, что именно они принесут народам мир и благоденствие. «И так как, — пишет он, — все державы, движимые возвышенными чувствами, соедипились, чтобы вместе изыскать средства избежать войн, то Даниш представил всем народам этот краткий отчет всего слышанного им в конце XIX столетия во время Конференции Мира, надеясь, что эти несколько строк, быть может, окажутся полезными человечеству».
Толстой внимательно прочитал поэму Мирзы Риза-хана, с удовлетворением отметил ее главную идею — осуждение войны и прославление мира, однако в своем ответе вежливо, но откровенно полемизировал с автором по вопросу о путях достижения этого великого идеала.
«Очень благодарен вам, — писал он 10 июля 1901 г., — за присылку вашей поэмы. Она представляет высокий интерес, и я думаю, что распространение мыслей, которые она заключает, послужит на великую пользу не только для персидского народа, но и для людей всех стран. Я совершенно разделяю мысль, выражепную последним оратором, уроженцем Востока, о том, что для того, чтобы лечить зло, нужно найти причину и стараться уничтожить ее. Восточный человек говорит, что причина заключается в эгоизме и незнании, но я хотел бы только добавить к слову незнание — незнание истинной религии» (73, 96).
Далее Толстой поясняет, что под термином «истинная религия» он понимает моральные законы и нравственные правила, основанные на разуме, общие всем народам и потому обязательные для всех. С точки зрения этих законов
Толстой оспаривает утверждение Мпрзы Риза-хана, будто мир на земле могут установить своей волей одни лишь «просвещенные» правители крупных держав.
«Я считаю, — пишет он, — что государство, основанное и постоянно поддерживаемое насилием, не только исключает братство, но представляет совершенную противоположность ему».
По мнению писателя, богатые классы, стоящие за спиной правителей, не заинтересованы в мире, который лишил бы их возможности грабить и угнетать чужие народы. Они, наоборот, заинтересованы в обострении отношений между народами, в разжигании между ними розни и вражды. И поэтому не от них следует ожидать установления мира.
«Не правительствами будут уничтожены войны, — утверждал он. — Напротив, правительства всегда будут стараться вызывать национальную ненависть, чтобы сделать необходимым войско, которое одно только и составляет их силу и смысл их существования» (73, 96).
Войны, подчеркнул Толстой, будут уничтожены самими народами и только ими, если они осознают свою силу и перестанут повиноваться угпетателям. Точно так же народам нечего ждать от правительств и свободы, ибо она не в интересах господствующих классов. Свидетельство тому — преследование бабидов и всех, кто ищет свободы и справедливости, жаждет честной и мирной жизни.
И все же Толстой верит, что идеи мира, свободы и братства «будут распространяться все больше и, наконец, восторжествуют над варварством и жестокостью правительств и в особенности над теми обманами, в которых правительства стараются держать свои народы» (73, 96).
Ответное письмо Толстого, по-видимому, пришлось не по вкусу иранскому принцу, и продолжения переписки не последовало.
Среди иранцев, обращавшихся к Толстому, был студент Фридун-хан Бадалбеков, приславший в 1908 г. в Ясную Поляну письмо, содержавшее ряд вопросов относительно ислама28. 28 декабря 1908 г. Толстой дал ему подробный ответ, высказав критические замечания об ортодоксальном исламе (78, 306). Так же дружески и доброжелательно ответил он на письмо иранского юноши Мирзы Насролла-хана Нури, затронувшего важные этические вопросы2Э.
О жизни иранского народа Толстой узнавал не только из газет и писем иранцев, но из писем и рассказов русских людей, живших в Иране. Так, его близкий знакомый
И. К. Дитерихс, работавший на постройке железной дороги Энзели — Тегеран, сообщал ему о нужде и лишениях иранских рабочих, нечеловеческими усилиями которых строилась эта стратегическая дорога через горы и пустыни.
«…Сколько раз, — писал он, — приходилось, глядя на их жизнь, думать о злостном вреде формальной обветшалой религии, исходящей не из потребности души, а от касты жрецов, угнетающих народ при помощи суеверий и страха наказания за отступление от обрядовой стороны веры!.. И какая их масса, этих жрецов и их слуг в этой стране!.. Но как бы сильно ни было влияние духовенства — все же чувствуется, что в сознание темного народа проникают иные убеждения и взгляды. Интересно знать, что из этого получится впоследствии. Печально то, что простой народ за эти века так изпурился, что трудно ожидать от него проявления бодрой и могучей силы духа, а без этого он никогда не стряхнет с себя векового недуга»30.
О тяжелой доле иранцев, порабощаемых помещиками и священнослужителями, писал Толстому и русский рабочий Д. Г. Рубан, волей судьбы заброшенный на один из рудников близ Энзели.
«В настоящий момент, — сообщил он, — в Персии идет такой хаос, что разобрать уму человеческому невозможно. Шах Магомед-Али низложен, сын его взошел на престол-Народ же, разъяренный, дикий, кричит день и ночь и бьет себя в грудь: «Алла, машрутэ верди» (бог конституцию дал). А при этой злосчастной конституции — палки, плети и веревки… То они были у шаха в руках, теперь явилась масса «реформистов», которые, не покидая священного корана из рук, косят людей направо и налево, как траву… Так и валится бедный народ»31.
Такие рассказы очевидцев находили отклик в душе Толстого, и он не раз в беседах с близкими сокрушался по поводу тяжелой участи трудовых людей в Иране и других странах Востока.
В последний раз Толстой беседовал об Иране за несколько месяцев до смерти — в мае 1910 г. — с посетившим его русским дипломатом В. Н. Матвеевым, незадолго до этого вернувшимся из Персии32. Матвеев рассказал Толстому о жизни иранцев, об их нравах и обычаях, о владычестве иностранцев в этой стране. Толстой с интересом слушал своего собеседника и задавал ему много вопросов, больше всего о жизни иранских крестьян, об их отношении к властям и друг к другу.
4
Сведения о ранних изданиях Толстого в Ирапе очень скудны. Объясняется это и недостатком библиографических материалов, и особенно тем, что многие книги иностранных авторов выходили там под другими названиями, притом часто без указания года и места издания. Однако известно, что уже в самом начале XX в. иранцы знали о Толстом и высоко ценили его. Об этом, в частности, свидетельствует в одном из своих писем в Ясную Поляну упоминавшийся русский рабочий Д. Г. Рубан. Когда оп в 1901 г., работая на руднике близ Энзели, рассказал своим товарищам-иранцам об отлучении Толстого от церкви, они, по его словам, стали шумно выражать писателю свое одобрение. «Толстой, — писал Д. Г. Рубан, — стоит у них на большой высоте»33.
По имеющимся сведениям34, первые произведения Толстого увидели свет в Ирапе в период революции 1906 — 1911 гг., происшедшей под влиянием русской революции 1905 г. Большой интерес к России, к ее культуре, возникший в эти годы среди иранской интеллигенции, обусловил появление на персидском языке ряда произведений русской литературы, в том числе и произведений Льва Толстого.
Среди первых известных нам изданий Толстого в Иране — легенда «Ассирийский царь Ассархадон» и рассказ «Чем люди живы», переведепные в 1906 — 1907 гг. на персидский язык преподавателями русской школы в Тавризе под руководством востоковеда П. Введенского. Вслед за этими произведениями в Тегерапе вышли отдельными брошюрами статьи Толстого «Любите друг друга» (1908) и «Богу или маммоне» (1910).
В 1909 г. на страницах газеты «Ирап» начинает печататься роман «Воскресение», а в 1911 г. он выходит (в сокращенном виде) отдельным издапием. В этом же году под заглавием «Жадность — причина гибели» был напечатан в Тегеране рассказ «Много ли человеку земли нужно».
На смерть Толстого иранская общественность откликнулась рядом статей, телеграмм и траурных собраний..Центральный комитет и парламентская фракция демократической партии послали семье Толстого следующую телеграмму на французском языке:
«Живейшие соболезнования в связи с кончиной великого философа, защитника угнетенного человечества. Неужели недостаточно было для нас неслыханных переживаний и ужасов, которыми мы обязаны англо-русской дипломатии?35 — теперь наша скорбь еще усилилась в связи со смертью того, кто облегчал жизнь угнетенных и вселял в них надежду, что придут прекрасные дни свободы и братства»36.
В ряде иранских городов состоялись траурные собрания, посвященные памяти русского писателя.
После подавления иранской буржуазной революции 1906 — 1911 гг., с наступлением эпохи реакции, издание русской классической литературы в Иране почти прекратилось. Не утихавшая многолетняя борьба за власть различных групп буржуазии и феодалов мешала развитию связей между иранской и русской культурами. И лишь победа Великой Октябрьской революции в России и свержение Каджарской династии в Иране привели к оживлению культурного обмена между этими странами.
20-е и 30-е годы — период становления иранской художественной прозы. В эти годы наряду с творениями выдающихся иранских поэтов к читателю приходят первые прозаические произведения, проникнутые социальной тематикой, — рассказы Джемаль-заде «Было — не было» (1922) и роман Мошфега Каземи «Страшный Тегеран» (1922). В начале 30-х годов на литературной арене появляются талантливые новеллы Садека Хедаята (1903 — 1951). И хотя политическая обстановка в этот период не содействует широкому культурному обмену с Советской Россией, все же произведения русской классики начинают занимать видное место в Иране. К этому времени относится издание переводов поэмы Лермонтова «Демон», рассказов Горького37, стихов Пушкина, новелл Чехова и др. Среди них выделяются обилием переводов и изданий сочинения Толстого.
В середине 20-х годов, в связи с приближением столетней годовщины со дня рождения Толстого, в Иране выходит ряд новых переводов его книг. В 1926 г. на страницах прогрессивной газеты «Туфан» («Буря») печатаются отдельные главы романа «Анна Каренина». В том же году в тегеранской газете «Шафаге сорх» («Красная заря») появляется «Сказка об Иване-дураке». Тогда же в еженедельнике, выходящем по вторникам, «Туфане Хафтеги» («Буря») публикуется рассказ «Работник Емельян и пустой барабан». Отдельными изданиями выходят рассказ «Суратская кофейная» и очерк «Будда».
В предисловии известного публициста Ассадолла Хакпура к переведенной им «Сказке об Иване-дураке», напечатанной в газете «Шафаге сорх» в 1926 г., говорится о том, что привлекало в тот период иранских читателей в Толстом.
«Эта увлекательная сказка, перевод которой с русского языка мы предлагаем нашим соотечественникам, является одним из литературных шедевров графа Льва Николаевича Толстого, знаменитого русского писателя, могучее творчество которого является крупным фактором пробуждения и свободы русской нации.
Толстой эту сказку написал в 1885 г. русским крестьянским языком. Знаменитый мыслитель доказал в ней, что единственным средством достижения свободы и счастья людей является земледельческий труд. Человечество создано для того, чтобы трудиться и пользоваться плодами своих трудов, а также чтобы приносить пользу другим, а не для того, чтобы жить за счет ограбления и обмана подобных себе, пользуясь результатами труда других. Так как упомянутая сказка доказывает пользу сельскохозяйственного труда и побуждает народ к усовершенствованию и развитию земледелия, перевод ее будет интересен для наших соотечественников, живущих в земледельческой стране»38.
Столетний юбилей Толстого, широко отмеченный во всех странах мира, содействовал еще более широкому ознакомлению иранской публики с творчеством русского писателя. В сентябре 1928 г. в Иране проводилась «Неделя Толстого», на которую откликнулось большинство газет. В газете «Эттелаат» («Известия») была напечатана большая статья «Толстой о науке и литературе», в газете «Шафаг» («Заря») — статья Сайда Нафиси «Пророк из Ясной Поляны», содержавшая подробную биографию писателя, газета «Иран» опубликовала статью «Толстой, Достоевский, М. Горький», газета «Туфан» — статью «Толстой и дворянство». В газетах было также помещено большое количество фотографий, связанных с жизнью и творчеством Толстого.
К столетнему юбилею русского писателя и вскоре после него в Иране появились новые переводы его сочинений, а также статьи о нем. Так, в начале 30-х годов в журнале «Армаган» («Гостинец»), редактируемом крупным поэтом и ученым Вахидом Дастгарди (год издания 6-й, № 3 — 4), был напечатан новый перевод рассказа «Чем люди живы», сделанный Дехканом Кермани.
Из сочинений Толстого, изданных в начале 30-х годов, следует назвать «Хаджи Мурата» в переводе Абдулы Бах-рами, «Крейцерову сонату» (под заглавием «Месть мужа») в переводе Джалала Дадгари и «Воскресение» в переводе с французского Али Вахида Мазендерани (1932). В конце 30-х годов появились сборники «Сказки» и «Мысли Толстого» (перевод Мостафи Мехраб), а также трактат «О жизни» в переводе Джалала Дадгари.
Примерно в тот же период были изданы «Севастопольские рассказы» (под названием «Севастопольские приключения»), «Казаки», «Детство», «Отрочество» и «Юность», рассказ «За что?», повесть «Дьявол», снова «Хаджи Мурат», «Анна Каренина» (переводчик Али Ширази) и другие произведения Толстого. Многие из этих книг вышли без указания даты, а некоторые и без указания места издания. Переводы осуществлены с французского, турецкого и арабского языков.
В 40-х годах, с падением диктаторского режима Реза-шаха и общим оживлением культурной жизни в стране, число изданий произведений русской литературы в Иране резко возрастает. В эти годы в Тегеране появляются новые издательства, новые журналы и газеты, публикующие сочинения иностранных, в том числе и русских, авторов. Заново переводятся и издаются произведения Пушкина, Достоевского, Горького (в том числе роман «Мать» и пьеса «Враги»), Чехова, а также некоторые произведения советской литературы. По-прежнему видное место среди этих изданий занимают сочинения Толстого.
В 1943 г. в иранских газетах публикуются рассказы «Хозяин и работник», «Севастополь в декабре» (под названием «Осада Севастополя»), «Кавказский пленник». В 1944 г. — отрывки из «Анны Карениной» (в переводе Му-стафы Алиабади), в 1945 г. — «Исповедь».
Вслед за этими изданиями в последующие годы выходят все новые и новые переводы Толстого. Среди них «Бог правду видит, да не скоро скажет», «Альберт», «Будда», «Власть тьмы», «После бала». К этому времени в Иране уже существует группа таких опытных переводчиков, как Керим Кешаверз, Реза Азерахши, Хабиболлах Дорри, Ка-зем Ансари, г-жа Мехри Ахи, дающих не только отличные переводы, но и правильное истолкование произведений русской литературы. Изданию русских авторов содействуют и видные иранские писатели — Садек Хедаят, Бозорг Алави, Махмуд Бехазин, Сайд Нафиси и др.39.
50-е годы — время еще более широких и массовых издании Толстого в Иране. В этот период выходят в свет: «Казаки» (1951), «Разрушение ада и восстановление его» (под названием «Страна ада», 1954), «Детство» (1954), «Дьявол» (1955), а также два больших сборника рассказов в переводе Рухи Арбаба и Сайда Нафиси, В сборник Рухи Арбаба «Несколько произведений Толстого» вошли кроме краткой биографической справки о Толстом рассказ «Альберт», отрывок из «Детства», народные рассказы «Бог правду видит, да не скоро скажет», «Молитва», «Камни», «Три вопроса», легенда «Будда», детские рассказы «Слепой и молоко», «Отчего зло на свете» и подборка высказываний Толстого о воспитании. Сборник «Какое зло может причинить любовь и несколько других рассказов» включает; предисловие Сайда Нафиси, рассказы «Николаи Палкпн», «Алеша Горшок» (иод названием «Простак»), «Сон молодого царя» («Ужасная почь молодого царя»), «После бала» («Какое зло может причинить любовь»), «Отец Василий» («Дело священника Василия в один из дней поста»), «Песни на деревне» («Рекруты»), «Три старца» («Волжское народное сказание»). К этому времепи относится и появление ряда произведений Толстого в газетах и журналах (например, рассказа «Алеша Горшок» и пьесы «И свет во тьме светит» в журнале «Пеяме ноу» — «Новая весть», 1953), а также более полное издание романов Толстого: «Анны Карениной» (в переводах Али Ширази и Казара Симоняна), «Воскресения» , (в переводе Асгара Хекмата) и «Войны и мира» (в переводах Ахмад Hyp Шарга ибн Нуролла и Казема Ансари).
Таким образом, уже к пятидесятилетию со дия кончины Толстого в Иране было издано около 70 различных переводов произведений русского писателя, причем некоторые из них переиздавались по нескольку раз. Так, роман «Воскресение» издавался семь раз, «Анна Каренина» — три раза, «Крейцерова соната» — четыре раза, рассказ «Бог правду видит, да не скоро скажет» — три раза и т. д. Всего (вместе с переизданиями) сочинения Толстого издавались не менее 90 раз.
Знаменательные даты — стотридцатилетие со дня рождения (1958) и пятидесятилетие со дня смерти Толстого (1960) — отмечались в Иране лекциями, выставками и вечерами, привлекшими много публики. На вечере в Тегеране, посвященном стотридцатилетию со дня рождения писателя, с докладом выступил известный ирапский ученый Хасан-эд-Доуле Моаззи, который высоко оценил вклад Толстого в мировую сокровищницу литературы.
Еще более торжественно были отмечены в Тегеране толстовские дни в 1960 г. На большом вечере, организованном Обществом культурной связи с СССР, с докладом на тему «Толстой — великий гуманист» выступила проф. Тегеранского университета д-р М^ехри Ахи. Иранские журналы опубликовали на своих страницах краткие биографии Толстого и статьи о его творчестве. Так, журнал «Пеяме новин» («Новая весть»), орган Общества культурной связи с СССР, поместил на своих страницах упомянутый выше доклад Мсхри Ахи, выдержки из переписки Толстого с Ролланоы, справку о тиражах изданий Толстого в СССР. Некоторые журналы перепечатали из «Жур де Франс» («Дни Франции») статью члена Французской академии А. Труайя «Лев Толстой», опубликовали эссе выдающегося иранского писателя Джемаль-заде «Пятьдесят лет со дня смерти Толстого», статью К. А. Федина «Гений Толстого» и другие материалы.
К знаменательной дате иранские издательства выпустили и новые издания сочинений Толстого: «Войну и мир» в переводе Казема Ансари, «Воскресение» в переводе Али Асгара Хекмата, «Семейное счастье» в переводе Хосейиа Тафришаяа и другие произведения.
Последнее десятилетие принесло иранскому читателю новые издания сочинений русских писателей. Выходивший в течение нескольких лет (1961 — 1963) в Тегеране журнал «Кстабе хафте» («Книги за неделю») опубликовал произведения многих писателей мира, в том числе Толстого, Достоевского, Тургенева, Чехова, Горького, Куприна и др. Из повых изданий Толстого можно назвать «Воскресение» в переводе Мохаммеда Али Ширази (1962), «Анну Каренину» в переводе Мошфега Хамадани (1963), «Детство», «Отрочество» и «Юность» в переводе Керима Кешаверза (1963), «Поликушку» в переводе Реза Акабли (1964). Вслед за этим вышли в свет сборник рассказов для юношества под названием «Пустой барабан» в переводе Мапучехра Зараби (1965) и сборник статей «Философия жизни» в переводе Джалала Дадгари (1965). Позднее появились «Рассказы для детей» в переводе Абун-фазы Азмунда (1966) и повое издание трактата «Что такое искусство» в переводе Каве Дехгана (1966). Многие из этих книг переизданы и в последующие годы.
По словам проф. Сайда Нафиси, переводы с русского занимают сейчас в Иране второе (после переводов с французского) место. Значительную их долю составляют переводы сочинений Толстого.
Литература о Толстом на персидском языке пока еще невелика, но все же время от времени появляются новые работы. Кроме упомянутых немногочисленных ранних статей, а также материалов, опубликованных в дни толстовских юбилеев, можно назвать и ряд других трудов иранских авторов. Таковы, например, статья литературоведа Ахмада Мирфендерески «Лев Николаевич Толстой» («Пеяме поу», 1945), сборник «Мысли Толстого», составленный Мостафой Мохаззабом (без даты), статья журналистки Ирандухт Теймурташ «Толстой и женщина» (1945), очерк проф. Сайда Нафиси «Два дня в доме Толстого» — его впечатления от посещения Ясной Поляны (1945) — и некоторые другие. Все опи проникнуты большим уважением к творчеству русского писателя.
Глубокий интерес к наследию Толстого проявляют иранские писатели. Было бы неверпо говорить о прямом влиянии художественного опыта Толстого на иранскую литературу; в ней, как и в других литературах, идет сложная идейная борьба, принимающая национально-своеобразные формы, а тенденция к реализму объединяет лишь наиболее прогрессивную часть иранских литераторов. Но нет сомнения, что писатели, стремящиеся к правдивому изображению действительности, не проходят мимо всемирно признанных творческих достижений русского реализма, в том числе и «трезвого реализма» Льва Толстого. «Многие проблемы, отразившиеся в русской классике XIX — XX вв., — пишет А. 3. Розенфельд, — нашли благоприятную почву в Иране и в той или иной форме легли в основу ряда оригинальных и самобытных произведений национальной литературы. В виде примера можно привести роман Яхьи Доулатабади (1858 — 1938) ,,Шахрназ», в котором призыв к браку на основе взаимного влечения, а не по принуждению, противопоставление порочного города идиллической сельской жизни, прославление матери-природы, на лоне которой человек находит свое истинное счастье, навеяны идеями Жан-Жака Руссо, а также «Крейцеровой сопатой», «Семейным счастьем», «Воскресением», «Анной Карениной» Л. Н. Толстого»40.
Известную перекличку с «Анной Карениной» исследователи усматривают и в повести Джавада Фазела «Любовь и слезы» (1952). Героиня повести Махин и учитель английского языка Джахангир любят друг друга, могли бы найти в своем чувстве истинное счастье. Но на их пути стоит тупой и черствый муж Махин — офицер иранской армии. Охваченный ревностью, он готов скорее убить жену, чем дать ей свободу. Безысходность и трагичность ситуации приводят в конце концов влюбленных к самоубийству. В памяти читателя надолго остается чистый, светлый образ Махин — честной женщины, отстаивающей свою любовь, свое счастье.
Отдельные переклички с Толстым, с его романом «Воскресение» содержит и повесть Фазела «Падшая» (1952). Сходство здесь не только в некоторых картинах и сценах, касающихся обстоятельств, толкающих женщину на проституцию, но и в том, как автор подходит к разрешению этой большой и острой проблемы. Фазел ищет выход из тяжелого положения не в коренных социальных преобразованиях общества, а в моральном самосовершенствовании человеческой личности. И здесь он близко подходит к идейной доктрине Толстого41.
С идейно-творческими принципами Толстого иногда — по отдаленному сходству — связывают некоторые новеллы Садека Хедаята (например, «Хаджи-ага»), повесть Ходада «Мрачная жизпь труженика», статьи об искусстве Сайда Нафиси и др. Однако здесь, вероятно, может идти речь лишь об усвоении самобытными мастерами иранской прозы и публицистики некоторых общих идей и принципов русского реализма. В этом плане не меньшее воздействие на иранских писателей оказало творчество Достоевского («Разрозненные листки из тюрьмы» Бозорга Алави), Чехова (повеллы Садека Хедаята), Горького (пьеса Абдол-хосейна Нушина «Утренний петух»). Значительное влияние оказывает на современную иранскую литературу и советская литература, широко издающаяся в Иране (Шолохов, А. Толстой, Оренбург, Симонов, Полевой, Айтматов, Арбузов и др.).
Иранский народ, его интеллигенция высоко ценят русскую литературу и наследие Льва Толстого.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 В. И. Ленин, Проект программы нашей партии, — Полное собрание сочинений, т. 4, стр. 228.
2 См.: А. М. Аршаруни, Бабизм. Исторический очерк, М. — Л., 1931; его же, Бехаизм, М., 1930; М. С. Иванов, Бабидские восстания в Иране (1848 — 1852), М. — Л., 1939; «История философии», т. IV, М., 1959, глава IX; Ш. А. Т а г и е в а, Аграрпые отношения в Иране в конце XIX — начале XX в., Баку, 1967.
3 В Ясной Поляне сохранились следующие издания о мусульманстве: А. Б а я з и т о в, Ислам и прогресс, СПб., 1898; А. Крымский. История мусульманства, ч. I и II, М., 1903; журн. «Маоме-тан» («Мусульманин»), 1910, № 1 — 3, 5 — 19, 21, 22; Девлет Кильдиев, Магомет как пророк, СПб., 1881; А. Байгушев, Очерки магометанских сектантов, Саратов, 1908.
4 Об исламе см.: В. В. Б ар то ль д, Ислам, Пг., 1918; его же, Культура мусульманства, Пг., 1918; Н. А. Смирнов, Современный ислам, М., 1930; С. М. Гаджиев, Реакционная сущность идеологии ислама и пути ее преодоления, М., 1955; Т. И з и и б е-т о в, Об идеологии современного ислама, — сб. «Критика религиозной идеологии». М., 1961; Анри Массэ, Ислам. Очерк истории, пер. с франц., М., 1963; Л. И. Климович, Ислам, М., 1965; Б. X. Цавкилов, Мораль ислама, Нальчик, 1967; Р. Р. Мав л готов. Ислам, М., 1969.
5 К. Марк с, Объявление войны. — К истории возникновения Восточного вопроса, — К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, изд. 2, т. 10, стр. 167.
6 См. сборники «Круг чтения», «Мысли мудрых людей на каждый день», «Путь жизни» (т. 40, 41, 42, 45).
7 F. С. Andreas, Die Babi’s in Persien. Ihre Geschichte und Lehre quellenmassig und nach eigener Anschaung dargestellt, Leipzig, 1896. Книга с пометами Толстого сохранилась в яснополянской библиотеке. В предыдущем издании дата получения Толстым книги Ф. Андреаса была указана неточно.
s В яснополянской библиотеке сохранились книги о бабид-ском движении: Н. Бернасовский, Бабизм. История возникновения, Тифлис, 1909; Атрпет, Махмед-Али Шах. Народное движение в стране Льва и Солнца, Александрополь, 1909; И. Ф. Наживин, Бабиды, — сб.: «Голоса народов», М., 1908; А. Г. Т у м а н с к и й, Кетабе Акдес. Священнейшая книга современных бабидов, СПб., 1899.
9 Имеется в виду книга Сеида Али-Мохаммеда Ширази «Откровение».
10 Название книги не установлено.
11 Письмо Эрнеста Кросби Толстому от 16 июля 1904 г. хранится в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого.
12 Письмо Торнбург-Кроппер Толстому от 28 июня 1906 г., в котором она рекомендовала ему ряд документов бабизма, не опубликовано; хранится в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого.
13 См. письмо Толстого к П. П. Картушину, написанное в мае 1909 г. (79,213-214).
14 См.: Becha Abbas-Abdul, 9 visiting tablets. For our recent martyrs, who suffered in Persia in 1901.., New York, [б. г.]. Книга сохранилась в яснополянской библиотеке.
15 Некоторые изречения бабидов Толстой почерпнул также в сборнике «Голоса народов».
16 В марте 1909 г. в письме к татарскому писателю М. М. Крымбаеву Толстой дал высокую оценку первоначального учения бабизма (79, 121). Об этом же он писал 15 июля 1909 г. известному публицисту Атрпету после прочтения его книги «Народное движение в стране Льва и Солнца» (79, 231).
17 «Лаухи» Бехауллы состоят из двух частей, озаглавленных «Отблески» и «Восхождение». Рукопись сохранилась в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого.
18 Аббас-эфенди, Воззвание к бехаистам Востока и Запада; его же, Обращение к госпоже Увейт. Рукописи сохранились в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого.
19 Толстой именует его Гафиз.
20 Среди них: «Histoire ancienne des Egyptiens, des Assyriens, des Medes et des Perses, des Grecs, des Carthaginois», Paris, 1857; А. А. Аракелян, Курды в Персии, Тифлис, 1904; Атрпет, Имамат. Страна поклонников имамов (персидское духовенство). Историческое исследование, Александрополь, 1909.
21 Чтобы пробудить у меня аппетит (франц.).
22 См. сказку «Один святой человек шел из города» (21, 344 — 345). Толстой пользовался книгой «Les mille et un jours, contes persans», Paris, 1839. Книга сохранилась в яснополянской библиотеке.
23 Одним из них был уже упоминавшийся сб. «Pantheon LiUcraire. Litterature orientale», Paris, 1839, третья часть которого содержала персидские басни и сказки. Многие персидские изречения Толстой почерпнул из кн.: F. А 1 b i t i s, The Morality of all Nations. Manchester, 1850.
24 X. Досев, Вблизи Ясной Поляны (1907 — 1909), М., [б. г.], стр. 79 (запись относится к декабрю 1908 г.).
25 Машинописный экземпляр поэмы «Мир», содержащий пе- . ревод ее на рус. и франц. языки, хранится в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого. Поэма позднее была переведена на пятнадцать языков и издана в ряде стран Востока и Запада.
26 Письмо хранится в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого.
27 Автор поэмы,. Мирза Риза-хан, был главным делегатом Персии на этой конференции.
28 Письмо Бадалбекова хранится в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого.
29 Си. письмо Толстого от 12 февраля 1910 г. (81, 96). Впоследствии Мирза Насролла-хан Нури руководил кафедрой персидского языка в Петербургской восточной академии.
30 Письмо от 21 января 1890 г. из г. Решта (Иран) (Отдел рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого).
31 Письмо от 6 августа 1909 г. (Отдел рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого).
32 См.: Д. П. Маковицкий, Яснополянские записки, запись от 15 мая 1910 г.
33 Письмо Д. Г. Рубала Л. Н. Толстому от 6 августа 1909 г.
34 Сведения об изданиях сочинений Толстого в Иране приводятся по кн.: Художественные произведения Л. Н. Толстого в переводах на иностранные языки. Отдельные зарубежные издания. Библиография. М., 1961, а также по материалам Государственной библиотеки им. В. И. Ленина, Государственной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина, Всесоюзной библиотеки иностранной литературы и библиотеки Государственного музея Л. Н. Толстого. Использованы также сведения, приведенные в книге Д. С. Комиссарова «Очерки современной персидской прозы» (М., I960) и в статье А. 3. Розенфельд «Л. Н. Толстой в изданиях на персидском языке» («Народы Азии и Африки», 1962, № 5). По этой статье исправлены некоторые неточности, вкравшиеся в первое издание книги.
35 Имеется в виду вмешательство русского царизма в иранскую буржуазную революцию 1906 — 1911 гг., англо-русское соглашение 1907 г. о разделе Ирана на зоны влияний и последующие акты давления царской России на Иран.
36 Телеграмма хранится в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого.
37 Первый перевод рассказа Горького «Часы», как и гоголевского «Ревизора» и басен Крылова, относится к первому десятилетию XX в.
38 Пер. А. В. Григорьева, цпт. по его обзору «Толстой в персидской прессе», хранящемуся в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого.
39 О переводах произведений русской литературы в Иране см.: А. 3. Розенфельд, А. С. Пушкин в персидских переводах, — «Вестник ЛГУ», 1949, № 6; ее же, М. Горький и литература Ирана, — там же, № 8; е е же, Произведения Гоголя на персидском языке, — в сб. «Гоголь. Статьи и материалы», Л., 1954; ее же, А. П. Чехов и современная персидская литература, — в сб. «Памяти академика Игнатия Юлиановича Крачковского. Сборник статей», Л., 1958; 3. Г. О с м а н о в а, М. Горький и литература Ирана, М., 1961; Д. С. Комиссаров, Очерк современной персидской прозы, М., 1960; А. 3. Розенфельд, Л. Н. Толстой в изданиях на персидском языке, — «Народы Азии и Африки», 1962, № 5; А. О с т о в а р, Горький в персидских переводах и основные популяризаторы горьковского творчества в Иране, — «М. Горький и литературы зарубежного Востока. Сборник статей». М., 1968.
40 А. 3. Розенфельд, Русская литература в Иране и современная персидская проза, — «Вестник Ленинградского государственного университета», 1968, № 20, вып. 4, стр. 100.
41 См.: Д. С. Комиссаров, Очерки современной персидской прозы, стр. 145.
