Мы публикуем ряд материалов, которые связаны с недавно опубликованной издательством «Альпина Паблишер» книгой Фредерика Старра «Утраченное Просвещение: золотой век Центральной Азии от арабского завоевания до времён Тамерлана» (Оригинал — S. Frederick Starr, Lost Enlightenment: Central Asia’s Golden Age from the Arab Conquest to Tamerlane, Princeton, Princeton University Press, 2013, 634 c.)

Стивен Фредерик Старр
УТРАЧЕННОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ:
золотой век Центральной Азии
от арабского завоевания до Тамерлана

Стивен Фредерик Старр ( 24 марта 1940) — американский эксперт по России и Евразии. Также известный джазовый музыкант-кларнетист[2]. В течение 11 лет был президентом колледжа Оберлин.

Основатель и председатель Института Центральной Азии и Кавказа; свободно говорит на русском, автор и редактор 20 книг и более 200 статей по российской и евразийской тематике[3] Специалист по Афганистану, Центральной Азии, Кавказу, России и остальной части бывшего Советского Союза. Занимается проблемами развивающихся стран в области энергетики и окружающей среды, Ислама, культуры, права, и нефтяной политики.

Работал советником по России и Евразии при трех президентах США. Был председателем группы, созданной правительством США для изучения проблем центрально-азиатского региона. В 1999 году участвовал в разработке первой комплексной стратегической оценки Центральной Азии, Кавказа и Афганистана для Объединенного комитета начальников штабов. Принимал участие в разработке законодательства, касающегося вышеуказанного региона.

Профессор школы Пол Х. Нитце перспективных международных исследований при университете Джонса Хопкинса.

Введение к книге

Книга Стивена Фредерика Старра – это редкая для современной историографии попытка набросать масштабную панораму, с размахом почти в тысячелетие. Центральный сюжет книги — взлет, расцвет и кризис определенной культуры научных исследований, философствования и поэтического творчества. Обычно эта культура описывается в рамках «исламского ренессанса» (вспыхнувшего в халифате Аббасидов в итоге контактов с текстами греко-римской цивилизации, в VIII-IX веках). Однако Старр — и в этом состоит одно из достоинств книги — показывает, на уровне отдельных биографий и институтов, насколько этот «ренессанс» был укоренен именно в Центральной Азии, во многом благодаря присущей этому региону способности впитывать и творчески перерабатывать идущие со всех сторон света идеи.

Автор ярко описывает самые разные сюжеты: эллинистическую городскую культуру в сердце Афганистана, рационалистический проект халифа аль-Мамуна, закончившийся «инквизицией», веселых ремесленников и драчливых богословов Нишапура, Бируни как первого антрополога, пытающегося понять логику чужой культуры, парадоксы Омара Хайяма и зигзаги духовного пути аль-Газали, ум, тщеславие и жестокость султана Махмуда Газневи и противоречивые итоги правления монголов… И речь идет не просто об отдельных занимательных историях, оттеняющих основную сюжетную линию. «большой нарратив» Старра. Его история Центральной Азии не ограничивается перечислением объективных сил и процессов (природных или политических). Старру удалось показать, что будущее целых стран может определяться страхами, надеждой и вдохновением отдельных людей. В этом смысле узловой момент книги — это XII век, когда в борьбе против вездесущих «еретиков»-исмаилитов величайший государственный ум визиря Низам Аль-Мулька рождает идею медресе, учебных заведений, где не дискутируют, а проникаются духом ортодоксии, а разумнейшая критика разума богословом аль-Газали надолго поставила философию в исламском мире под подозрение.

Старр с равным уважением ведет диалог с востоковедами классической школы, российскими и советскими учеными, от В. Бартольда до В. Массона, центральноазиатскими учеными и современными западными филологами, политологами и исламоведами. Конечно, автор допускает фактические ошибки, можно поспорить с тем, что «Центральная Азия» часто занимает то место, что в других работах занимает Персия, многие темы и авторы описаны поверхностно, и т.д.

Однако мне, представляя книгу для отечественного читателя, больше всего хочется отметить другое. «Утраченное Просвещение» выходит на русском языке в 2017 году. Ярко, убедительно и доступным любому грамотному человеку языком она показывает, что Центральная Азия — это не родина гастарбайтеров и потенциальных террористов, в лучшем случае – урюка, ишаков и «Гюльчатай, открой личико». Она дала человечеству ученых, философов, и поэтов, которые на равных говорили с Платоном и Аристотелем (да и с самим Богом, как Джалаладдин Руми и Насир Хосров). Без их аргументов не было бы философского возрождения в средневековой Европе, а без осторожного пересмотра догм древнегреческой астрономии — научной революции XVI-XVII веков, начало которой обычно отсчитывают с Коперника.

В советское время об этом наследии активно напоминали археологи, историки и искусствоведы – и в Москве, и союзных республиках. Но в 1990-2000-е «серьезная» Центральная Азия достаточно сильно выпала из российского общекультурного поля. Конечно, мало кто из людей читающих не слышал об Омара Хайяме или Авиценне, а имена аль-Газали и аль-Бухари знакомы каждому образованному мусульманину. Но чтобы связать эти фигуры, и показать их на ярком историческом фоне, потребовался неослабевающий энтузиазм американского профессора.

Артем Космарский, научный редактор и переводчик книги

Предисловие

Я написал эту книгу не потому, что знал ответы на поставленные в ней вопросы, и даже не потому, что обладаю особыми знаниями по множеству затронутых в ней тем. Просто мне самому хотелось бы прочитать такую книгу. Я бы предпочел, чтобы ее автором стал кто-то другой. Тогда я мог бы наслаждаться чтением, а не писать сам. Но никто не взялся за такой труд. В Центральной Азии пока еще не было летописца, сравнимого с Джозефом Нидэмом, великим кембриджским историком, чья потрясающая «Наука и цивилизация в Китае» в семи томах не имеет равных – таких трудов нет ни об одном другом народе или регионе мира. Я писал свою книгу в надежде, что она вдохновит будущих Нидэмов из Центральной Азии или из числа ученых за рубежом.

Поднятые в ней вопросы занимали меня на протяжении почти двух десятилетий. За это время я совершил несколько десятков поездок в каждый уголок описываемого региона. Я участвовал в походах под палящим солнцем в пустыне Каракумы в Туркменистане. Меня заносило снегом на Памире при температуре –40 °С. Не многие осмеливались зайти в мой кабинет, превратившийся из-за огромного количества бумаг в подобие неприступной крепости. Теперь, когда книга написана, я хочу процитировать Эдуарда Гиббона, который в предисловии к своей работе «История упадка и разрушения Римской империи» сказал: «…Я, быть может, с излишней поспешностью решился издать сочинение, заслуживающее эпитета несовершенного во всех значениях этого слова»[1]. И это при том, что до Гиббона мне еще далеко.

С большой натяжкой можно сказать, что я обладаю достаточной квалификацией для написания этой книги. Но Центральная Азия интересует меня очень давно. Персидский мир открылся мне, когда в восемнадцать лет я познакомился с Хушангом Насром, моим соседом по комнате в общежитии Йельского университета. Его отец был городским головой Тегерана, в то время находившегося под властью шаха. Хуш (как мы его называли) посвятил жизнь медицине, он верой и правдой служил своей стране. С тюркским миром я впервые соприкоснулся во время археологических работ в Гордионе (Турция) где Александр Великий разрубил гордиев узел. Несколько полевых сезонов я занимался картографированием древних дорог Анатолии. Хотя это не сделало меня квалифицированным экспертом по Центральной Азии, но с тех пор я считаю, что в ней живут невероятно интересные люди, среди которых сейчас много моих хороших друзей.

Не может не изумлять количество экспертов, которые исследовали разные аспекты затронутых в этой книге тем. В некоторых кругах любят обвинять западных и российских ученых последних двух столетий в «ориентализме». Но без их кропотливых исследований большая часть истории интеллектуального расцвета исламского Востока никогда бы не стала известна миру. Вклад в эти исследования внесли ученые со всего мира. Среди французских специалистов можно выделить Жан-Пьера Абель-Ремюза, Фарида Джабра, Этьена-де-ла-Вассери и Франца Грене, не говоря уже о многих авторах публикаций, впервые появившихся во время Французской археологической делегации в Афганистане 1922 года. В Германии Генрих Зутер, Адам Мец и их коллеги основали течение, которому по сей день следуют такие ученые, как Иосиф ван Эсс, Готтхард Штроймайер, а также множество молодых ученых из стран бывшего Востока и Запада, в то время как в Чехии особым признанием пользуется литературовед Ян Рипка.

Находясь в Туманном Альбионе, путешественники Арминий Вамбери и сэр Аурель Стейн (оба выходцы из Венгрии) взбудоражили воображение англоязычного мира и всей Европы своими сочинениями о Центральной Азии. Затем лингвист Эдвард Гренвилль Браун и переводчик Эдвард Фицджеральд вместе проделали большую работу, чтобы донести сокровища литературы этого региона до широкого круга читателей. В ХХ веке востоковед Клиффорд Эдмунд Босуорт осветил десятки вопросов, важных для этой книги, в то время как Джорджина Херрманн и ее коллеги продолжили его работу с позиции археологии. Патрисия Кроун и другие британские ученые изучали труды многих философов этого региона, а Эдвард Кеннеди занимался историей науки Центральной Азии. Также следует отметить и американских специалистов, особенно Ричарда Фрая и Ричарда Буллиета, чьи исследования по Нишапуру, Бухаре и другим городам вдохновили целое поколение историков. Такие одаренные лингвисты и переводчики, как Роберт Данкоф и Дик Дэвис, открыли для нас неизвестные и недооцененные шедевры. Димитри Гутас и другие выдающиеся ученые проанализировали труды аль-Фараби и ряда мыслителей Центральной Азии, писавших на арабском языке. Рафаэль Пампелли и Фредерик Хиберт также заслуживают похвалы за их новаторские археологические исследования, проливающие свет на историю развития региона – от первого посаженного на этой земле зернышка до образования современного Туркменистана. В дополнение ко всему плеяда молодых ученых, в основном из Европы и Соединенных Штатов, находится на пороге важных открытий, которые полностью изменят наше понимание региона и времени.

Иранские специалисты также вносят важный вклад в исследование региона. Ученые из Тегерана взяли на себя колоссальный труд по поиску, редактированию и публикации всех сочинений Ибн Сины и ряда других крупных мыслителей эпохи центральноазиатского Просвещения. Кроме того, они исследуют традиции суфизма. Персидская наука процветает в эмиграции. В Нью-Йорке была создана «Энциклопедия Ираника», в США работает выдающийся ученый Сейид Хоссейн Наср. На полуострове Индостан, имеющем глубокие культурные связи с государствами Центральной Азии, были выпущены важные англоязычные издания и переводы произведений центральноазиатских авторов. Были проведены исследования, касающиеся исторических личностей того периода, в частности Бируни, который некоторое время проживал в Кашмире. Тем временем японские ученые создали мощную базу научных работ в области лингвистики и оказались в числе мировых лидеров по размаху и глубине исследований буддизма в Центральной Азии.

Что касается российских исследований, то хоть Василий Бартольд (Вильгельм Бартольд) и не был первопроходцем, тем не менее его работа позволила российской науке подняться до небывалого уровня, на котором она находится и сейчас. Будучи превосходным лингвистом, Бартольд всю жизнь изучал забытые тексты, написанные на средневековом арабском и персидском языках, воссоздавая потерянную историю. Его исследования и по настоящее время остаются золотым стандартом и изучения региона. После смерти ученого в 1930 году студенты не только продолжили его работу, но и значительно расширили ее за счет новых областей, в частности археологии и истории науки.

Необходимо отдать дань уважения тем исследованиям Центральной Азии, которые были поддержаны Академией наук СССР. Особенно советские ученые отличились в таких областях, как история науки и литературы, а также археология. Многолетняя научная работа дала потрясающие результаты: обретены забытые рукописи, археологи исследовали целые регионы, были воссозданы биографии великих деятелей прошлого. Такие специалисты, как Михаил Массон, Галина Пугаченкова, Павел Булгаков и Юрий Завадовский, занимают видное место среди советских ученых, спасших историю Центральной Азии от забвения. Их преемники в странах бывшего Советского Союза продолжают важные исследования по многим направлениям: Ашраф Ахмедов, Бахрам Абдухалимов, Эдвард Ртвеладзе и Отаназар Матякубов – в Узбекистане; Гуртнияз Ханмырадов – в Туркменистане; Кароматулло Олимов и Нуман Негматов – в Таджикистане. Все они продолжают традицию высокой науки и все чаще делают плоды своих трудов доступными, переводя их на различные языки. Благодаря им и многим другим в регионе появляется все больше молодых высококвалифицированных ученых. Обученные лучшими представителями последнего поколения советских ученых и находящиеся в постоянном контакте со своими коллегами из Европы, Америки, Ирана и Ближнего Востока, эти талантливые молодые исследователи поднимают новые вопросы и находят неожиданные ответы. Несомненно, в течение последующих десятилетий история Центральной Азии будет настолько глубоко изучена и пересмотрена, что в результате примет совершенно другой вид.

В этой книге учтены комментарии ряда моих коллег и друзей. Среди них: Анна Акасой из Рурского университета в Бохуме; Кристофер Беквит из Университета Индианы; Джед Бухвальд из Калифорнийского технологического института; Фархад Дафтари и Хаким Эльназаров из Института исследований исмаилизма в Лондоне; Гуртнияз Ханмырадов, ректор Туркменского государственного университета; Дебора Климбург-Сальтер из Венского университета; Азим Нанджи из Стэнфордского университета; Моррис Россаби из Колумбийского университета; Эдвард Ртвеладзе из Академии наук Республики Узбекистан; Пулат Шозимов из Академии наук Республики Таджикистан; Натан Камилло Сидоли из Университета Васэда в Японии; Сассан Табабатай из Бостонского университета. Каждый из этих людей оказал мне неоценимую помощь и поддержку, терпеливо разъясняя вопросы, суть которых мне следовало знать в первую очередь. Часто, проверяя мои рукописи, они исправляли фактические ошибки и некоторые интерпретации. Еще осталось, несомненно, много неточностей, однако за них лишь я как автор этой книги несу ответственность.

Этот список можно продолжать бесконечно, но смысл ясен: какими бы достоинствами книга ни обладала, все они являются заслугой десятков ученых и исследователей из многих стран. Все вместе они были моими учителями, и я глубоко им благодарен.

Очень немногие произведения, на которые я ссылаюсь в этой книге, доступны в электронном виде. Поэтому особую благодарность я бы хотел выразить персоналу библиотеки Школы передовых международных исследований в Университете Джонса Хопкинса, особенно Барбаре Профет и Кейт Пикард из отдела межбиблиотечного абонемента, которые нашли и собрали сотни источников со всего мира. На протяжении многих лет сотрудники Института Центральной Азии и Кавказа, в частности Катарина Лесандрик и Полетт Фун, предоставляли своевременную поддержку проекту.

И, конечно же, сердечно благодарю мою жену Кристину, детей Анну и Елизавету, их супругов Патрика Таунсенда и Хольгера Шарфенберга, а также их детей (моих внуков) за то, что долго и терпеливо мирились с этим проектом. Эта книга посвящается им всем с глубокой любовью и благодарностью.

Фредерик Старр

РЕТРОСПЕКТИВА:ПЕСЧИНКА И РАКОВИНА

Отправную точку для этого исследования задали исторические события. Арабское завоевание Центральной Азии в 680–740 годы, ключевая роль Центральной Азии в аббасидской революции 750 года, захват Багдада халифом аль-Мамуном в 819 году – все это открыло новый этап в жизни древней центральноазиатской цивилизации. В течение нескольких сотен лет после этих событий территория современного Восточного Ирана и Западного Китая и дальше от Казахстана на юг через Афганистан, то есть Большая Центральная Азия, была центром мира. Здесь процветала торговля, были самые богатые города. Наследие прошлого, всесторонние культурные контакты в настоящем и ресурсы, достаточные для поддержки сонма мыслителей и художников, – все это создало почти идеальную среду для философских размышлений и научных изысканий. Страсть к приобретению знаний и открытость всему новому породили поразительное количество открытий во множестве областей. В любом случае это была одна из величайших эпох человечества в сфере мысли и творчества – истинная эпоха Просвещения. Поскольку мы уже упоминали достижения ученых и мыслителей Центральной Азии тех лет, нет необходимости перечислять их снова. Давайте лучше отметим некоторые общие черты. Здесь поразительнее всего следующее: один и тот же мыслитель зачастую плодотворно работал в трех, четырех и более областях. Это было нормой, а не исключением, и привело к тому, что внимание ученых сосредоточилось не на уникальных чертах одной сферы знания, а на знании как таковом и на методах его достижения, то есть на эпистемологии. Выходцы из Центральной Азии признавали два главных орудия эпистемологии: во-первых, геометрию и математику; во-вторых – формальную логику (по модели Аристотеля). Эти способы достижения истины были тщательно исследованы и разработаны главными мыслителями региона: от аль-Хорезми до Хайяма и далее от аль-Фараби до Ибн Сины и аль-Газали. Помимо своих открытий в естественных науках и философии эти мудрецы значительно прояснили и расширили наше понимание того, каким образом происходит процесс познания. Почти все центральноазиатские философы и ученые эпохи Просвещения спокойно относились к религии. Многие были убеждены, что ислам с его бескомпромиссным монотеизмом и идеей Первопричины подтверждал истины науки и философии. Конечно, не обходилось и без скептиков, агностиков и атеистов, но таковых было немного. Относились же к ним достаточно терпимо, о чем свидетельствует история великого врача и ученого ар-Рази, чей скептицизм считался бы скандальным и противозаконным даже во Франции XVIII века. Но если вера в той или иной форме была относительно общепринятой, то не было согласия в том, как она соотносится с разумом. Более того, этот вопрос приводил к все более жестоким раздорам. С обеих сторон встречались максималисты, подобные аль-Газали: они отводили разуму весьма скромную роль в практических делах, а для решения по-настоящему важных проблем считали бесполезным. Другие же, как Бируни, редко задумывались над тем, какова роль Бога в изучаемых ими вопросах (если он вообще принимает в них участие). Наконец, были и те, кто, следуя за Сиджистани, обращался и к науке, и к религии, к разуму и вере, но настаивал на том, что это две разные сферы, и советовал любому преследующему одну из них держаться подальше от другой. Во многих центрах по всей Центральной Азии появлялись правители, считавшие приращение знаний одной из своих целей. Некоторые, отдавая предпочтение разуму, впадали в крайность, многим казавшуюся опасной. Радикальный рационализм получил ревностного покровителя в лице халифа аль-Мамуна, чья ставка и первая столица находились в Центральной Азии. Его попытка внедрить мутазилитские рационалистские доктрины посредством запугивания и принуждения привела к отчаянному сопротивлению многих богословов, и в первую очередь уроженца Центральной Азии Ибн Ханбаля, который призывал отказаться от всех учений, не опирающихся на традицию, зафиксированную в Коране и хадисах. В том числе из-за подобных уроков истории оба лагеря – ученые/философы и богословы – достигли modus vivendi, разделившего две сферы и позволившего им существовать параллельно на протяжении нескольких веков. Лишь когда этот негласный компромисс нарушили около 1200 года, силы Просвещения были вынуждены отступить. При всех своих разногласиях ученые и философы эпохи Просвещения в Центральной Азии соглашались, что люди способны достигнуть истины. Некоторые полагали, что божественного откровения и веры для этого достаточно. Но многие другие, и в первую очередь аль-Фараби, пошли дальше, провозгласив, что логика и разум могут подтверждать истины религий откровения. Некоторые, включая того же аль-Фараби, настойчиво утверждали, что общество само может и должно управляться разумом, а не догмами, держащимися на силе или суевериях большинства. Но больше всего противоречий породила предпринятая Ибн Синой и прочими попытка прийти к какой-либо концепции или методу, которые позволят разуму и откровению сосуществовать на взаимовыгодных условиях. Все те, кто участвовал в этих поисках и кто настаивал на том, что разум нельзя списывать со счетов, были истинными гуманистами за три-пять столетий до того, как само это слово получило широкое распространение во Флоренции, а затем и по всей Европе.
Почему оно случилось?

Огромный масштаб эпохи Просвещения в Центральной Азии нельзя отрицать. Здесь на довольно ограниченной географической территории появилось много талантливых писателей, которые создали тысячи трактатов и книг по обширному кругу вопросов, связанных с наукой и теорией познания, – по тому, что Бертран Рассел назвал «проблемами философии». Поскольку ничего подобного не происходило в регионе ни до, ни после, имеет смысл снова задаться вопросом, которого мы коснулись в самом начале: почему случился этот научный расцвет? Но даже сейчас, внимательно рассмотрев несколько веков истории региона, мы не можем дать точного ответа на него. Конечно, финансовое благополучие является обязательным условием для возникновения класса интеллектуалов, избавленных от необходимости зарабатывать себе на хлеб, но никакое благосостояние не гарантирует, что они создадут нечто достойное вечности. Важны не только сами богатства Центральной Азии, но и их источники. Трансконтинентальная торговля укрепляла межкультурные контакты. Сельское хозяйство с развитой системой орошения способствовало достижению высокого уровня технических навыков и общей склонности к интенсивному, а не к экстенсивному развитию, затем это отношение было перенесено и на другие виды деятельности. Когда, начиная с правления Махмуда Газневи, государства стали обогащаться путем завоеваний и грабежей, они лишились выхода на международную арену, а также тысяч практических навыков, которые их предшественники принимали как нечто само собой разумеющееся. На использование этого богатства повлияли определенные культурные факторы. Во всей персидской культурной среде, сердцем которой на протяжении многих веков была Центральная Азия, считалось нормальным, чтобы правитель щедро жертвовал на развитие науки и искусства. Эта позиция, зародившаяся и тщательно поддерживавшаяся в зороастрийском и буддийском прошлом, не исчезла и после прихода ислама. Даже при всем эгоизме и тщеславии правителей такого рода «патронаж» создавал необходимые условия для расцвета культуры. Определенное значение имела и религия, но зачастую не в том, что делалось с помощью нее, а в том, чего не делалось. Монотеизм побудил к созданию универсальных объяснений природных и общественных явлений. Более того, ясная и непреклонная позиция ислама по таким важным вопросам, как творение, природа и человеческая свобода, создавала проблемы как для защитников, так и для противников этой позиции. То же можно сказать и о других религиях, описанных в нашей книге, – иудаизме и христианстве, а также зороастризме. Нужно признать, что не многие правители, покровительствовавшие знаниям, делали это в надежде доказать истины ислама или иной веры. Правители-мусульмане в первые века ислама не препятствовали работе ученых и мыслителей – наоборот, они их поддерживали, тем самым оказывая неоценимую услугу философии и науке. Еще одна важная причина – сосуществование множества религий, которое было нормой вплоть до конца эпохи Просвещения в Центральной Азии. Это многообразие сохранялось в каждом городе региона, где продолжали существовать церкви, храмы огня или ступы. Благочестивым мусульманам приходилось признавать, что люди, исповедующие другую веру, зачастую так же умны и образованны, как они сами, и что чужую точку зрения нельзя отвергать. Не может быть простым совпадением, что наиболее острые конфликты между суннитами и шиитами произошли после 1000 года – одновременно с кризисом этой веротерпимости. Жители Центральной Азии испытали влияние нескольких мировых религий до обращения в ислам. Именно этот факт определил восприятие новой веры и то, как потом восприняли забытые книги древнегреческих авторов. В каждом случае жители Центральной Азии начинали с составления списка священных текстов для каждой новой религии, которую они принимали, или с редактирования и иногда перевода на местные языки различных трактатов классических авторов. Эта практика дала глубокие знания в каждой сфере и независимые точки зрения, с которыми можно было анализировать поток новых идей. Жители Центральной Азии активно примеряли новые религии и идеи к реалиям своей жизни, а не пассивно принимали их. В результате Центральная Азия повлияла на буддизм и ислам не меньше, чем эти мировые религии повлияли на регион. Каждая новая религия приносила свой язык: древнеперсидский пришел вместе с зороастризмом, греческий – с эллинскими богами, санскрит – с буддизмом, древнесирийский (арамейский) – с христианством. Ислам принес арабский, который превзошел остальные, став главным языком научной жизни в регионе и средством международного общения. Персидский язык мог бы выполнять ту же функцию, да и двигался в этом направлении незадолго до прихода ислама благодаря империи Сасанидов и несторианам, христианам Персии и Центральной Азии, которые перевели многие классические греческие тексты. Но персидский уступил арабскому в географическом размахе – из-за халифата, покорившего территории от Испании до Синьцзяна. Решение арабских, персидских и центральноазиатских государственных деятелей поддержать переводы на арабский язык – шаг, достойный просвещенных правителей[1435]. В подавляющем большинстве случаев благодаря этим переводам, сначала выполненным сирийскими христианами, а затем и многими другими, арабский язык стал проводником новых идей в Центральную Азию. Когда он перестал выполнять эту функцию, научный расцвет пошел на убыль. Изучение, кодификация и редактирование новых текстов, религиозных и светских, – достойная задача, но едва ли эта деятельность сама по себе могла привести к научным прорывам. На самом деле многие, изучавшие науку и философию в исламские Средние века, критиковали этот процесс за то, что он, не способствовал переменам, а тормозил их. Однако эта версия, по-моему, неверна, так как исходит из неверного понимания истоков научного и философского творчества. Стивен Джонсон в работе «Откуда берутся хорошие идеи» предположил, что новаторская идея часто возникает тогда, когда кто-то просто идет на шаг дальше, чем ступали раньше. Смещение внимания к грани возможного проходит чрезвычайно медленно и осторожно, оно не стремится бросить вызов статус-кво и тем более осуществить революцию в сфере мышления. Так, центральноазиатские ученые хотели не оспорить труды Аристотеля, Галена или других классиков, а как можно лучше понять их работы, оценить их мудрость. Томас Кун подчеркивает то же самое в своей знаменитой «Структуре научных революций», на которую мы ссылались во введении. Тот, кто обнаруживает аномалию в любой правящей научной парадигме, может начать с предположения, что он сам допустил ошибку и что аномалия ему померещилась. Только после многолетнего движения в русле того, что Кун назвал нормальной наукой, значимость аномалии достигает той точки, когда люди начинают объединяться для создания новой парадигмы. В начале этой книги был перечислен ряд изобретений центральноазиатских ученых. В список можно многое добавить. Разумеется, моей целью было убедить скептически настроенного читателя, что регион, который сегодня включает самые отсталые страны планеты (например, Афганистан), когда-то рождал ведущих ученых и мыслителей. Не преуменьшая значимость прорывов, достигнутых мыслителями Центральной Азии, мы должны также признать огромный вклад, который они вносили в мировую цивилизацию, практикуя «нормальную науку» и «нормальную философию» на протяжении 500 лет. Интенсивный и диалогичный процесс, в котором были заняты десятки ученых, читавших работы друг друга, помог выявить и проанализировать многие ключевые вопросы, которые затем были переданы последующим поколениям для дальнейшего анализа и разрешения. Если большая часть мира незнакома с достижениями центральноазиатских ученых и мыслителей или же приписывает их достижения другим, справедливо будет отметить, что даже эксперты в значительной степени недооценили огромную важность «нормальной науки» и «нормальной философии», практиковавшихся в Центральной Азии на протяжении 500 лет. Во время научной революции XVI–XVII веков многие так называемые прорывы были достигнуты европейцами, которые просто восприняли логику более ранних исследований, проведенных выходцами из Центральной Азии и другими учеными. До XVII века Европа не уделяла внимания «нормальной науке», существовавшей в Центральной Азии уже в XI веке.