Фантастическая повесть из жизни и деятельности известного восточного ученого, философа и поэта Авиценны. Первое издание выпущено в 1881 году. Повесть является переработкой знаменитой книги «Канжинаи хикмет» Зиятдина Саита Яхъя. Автор переработки известный татарский учёный-просветитель, историк-этнограф Каюм Насыри писал: «Я взял на себя труд перевести эту книгу на язык, понятный мусульманам, проживающим в России».

Радик Салихов
КАЮМ НАСЫРИ

Имя Каюма Насыри сегодня известно каждому, кто хотя бы немного знаком с историей и культурой татарского народа. Память о выдающемся просветителе не только не померкла за последние десятилетия, но и была увековечена в названиях улиц, в мемориальных местах и музеях, в массовом издании и широкой пропаганде его трудов. Однако посмертная слава и благодарность потомков послужили всего лишь небольшим вознаграждением человеку, который на протяжении всей своей жизни, находясь в счастливом поиске истины, в то же время постоянно испытывал непонимание и даже неприязнь современников, бедность и неудачи, холодное, беспросветное одиночество.

Каюм Насыри родился 2 февраля 1825 года в деревне Верхние Ширданы Свияжского уезда Казанской губернии (ныне Зеленодольский район РТ) в семье известного богослова и мастера каллиграфии Габденасыра бин Хусейна. Известно, что родоначальником этой старинной и очень уважаемой династии был некий Бираш баба, обосновавшийся на правобережье реки Волги еще во времена Казанского ханства. С тех пор на протяжении нескольких столетий многие его потомки являлись признанными лидерами местных мусульман, исполняя обязанности сельских старост и указных мулл.

Дед Каюма — Хусейн бин Альмухамед, окончив прославленное медресе Сагита Ахметова в деревне Берези (ныне Атнинский район РТ), во второй половине XVIII — начале XIX века был имамом в Верхних Ширданах, с успехом занимался преподавательской и научной деятельностью. Он оставил ряд рукописных трудов по арабскому синтаксису и грамматике, пользовавшихся большой популярностью у шакирдов того времени. К сожалению, его сын Габденасир, несмотря на блестящие способности и фундаментальные знания в области исламских наук, полученные в самых авторитетных центрах татарского мусульманского просвещения в Казани, в деревнях Берези и Маскара (ныне Кукморский район РТ), не стал проповедником.

Образованный, хорошо знавший русский язык Насыр-мулла все силы и время отдавал заботам о родном ауле и односельчанах. Как впоследствии писал Каюм Насыри, “сострадание к чужой беде, отзывчивость к людям и множество добрых дел… снискали ему уважение и признательность народа, прозвавшего его “милосердным”. Общественные проблемы так и не дали Габденасиру хазрету возможности официально проповедывать в сельской мечети. Однако, подобно своему отцу Хусейну, он достаточно плодотворно занимался теорией арабского языка и профессиональной перепиской восточных книг.

Таким образом, судьба Каюма Насыри была во многом предопределена семейной историей и традициями, замечательным примером его предков. Освоив основы грамоты и веры в деревенском мектебе, он по совету отца в 1855 году уезжает в Казань в медресе при пятой соборной мечети, где тогда преподавал их земляк и давний друг Ахмед бин Сагит аш-Ширдани (1793-1863). Этот священнослужитель был известен не просто как прирожденный педагог и талантливый ученый, но и как прогрессивный имам, убежденный сторонник религиозного реформатора Г.Курсави. Учеба под началом такого человека помогла Каюму развить природную любознательность и критическое мышление. За короткое время он освоил турецкий, арабский и персидский языки, основы мусульманской философии и права. Большой интерес проявлял молодой человек к изучению русского языка. Вероятно, в поисках живого общения и литературы Каюм познакомился с представителями русской интеллигенции и православными миссионерами, которые вскоре сами предложили одаренному мусульманину занять должность преподавателя татарского языка в Казанском духовном училище.

В 1855 году Каюм Насыри начал давать уроки будущим христианским священнослужителям, и через несколько лет, набравшись педагогического опыта, перешел на аналогичную работу в Казанскую духовную семинарию. Для мусульманина это был по-настоящему смелый, даже отчаянный шаг. Общественное мнение казанских татар в то время категорически не одобряло сотрудничество правоверных мусульман с православным государством в образовательной сфере.

Вековые предубеждения, связанные с боязнью христианизации, сделали молодого учителя изгоем среди единоверцев. Круг его общения сузился до преподавателей и учащихся семинарии и университета. Каюму выделили крохотную комнату на чердаке семинарского здания, где он до глубокой ночи засиживался над восточными рукописями, русской и европейской литературой, конспектами и набросками первых своих сочинений.

Новый и, пожалуй, самый важный этап в жизни педагога начинается в семидесятых годах XIX века, когда правительство, озаботившись автономией мусульманского конфессионального образования, приняло ряд мер по его интеграции в систему государственного российского просвещения. Важнейшей задачей тогда считалось введение обязательного обучения шакирдов мектебов и медресе русскому языку, повсеместное создание светских русско-татарских школ. Реализация этих решений шла крайне тяжело, встречая сопротивление духовенства и мусульманского населения. Без того непростое положение усугублялось отсутствием кадров национального учительства, имеющего профессиональный опыт и владеющего государственным языком.

Наверное, единственным мусульманином в Казани, способным на ведение плодотворной педагогической работы в новых татарских учебных заведениях, был Каюм Насыри. Он с воодушевлением взялся за организацию такой школы в Забулачной части города, сначала на Мокрой улице, а затем в самом сердце Старотатарской слободы, неподалеку от мечети “Марджани”. Но, как это обычно бывает с первопроходцами, неутомимый просветитель вместо признания получил лишь проблемы и неприятности. Для большинства татар он так и остался “Урыс Каюм” — “Русским Каюмом”, а для чиновников Министерства народного просвещения — излишне самостоятельным учителем, не желавшим заниматься откровенной миссионерской деятельностью. Насыри до последнего пытался сохранить свою школу, платил из своего скудного жалованья и за аренду помещения, и за учебники и даже отдавал последние деньги бедным ученикам на еду и одежду. Однако конфликт с инспектором татарских училищ В.В.Радловым зашел очень далеко и в 1876 году Каюм Насыри вынужден был оставить учительскую работу.

Одиночество и спокойная жизнь на квартире у муэдзина Галеевской мечети на Сенной улице (ныне ул.П.Коммуны,35) помогли недавнему отставнику заняться серьезной научной деятельностью. Именно в эти годы он создает наиболее значительные произведения в области татарского языкознания, педагогики, методики обучения, истории и литературы. У него появилось больше времени на издание своего календаря, который просветитель периодически выпускал с 1871 года. Каюм Насыри пользовался огромным уважением в научном сообществе Казани. Результаты его этнографических и исторических исследований с большим интересом заслушивались на заседаниях Общества археологии и этнографии Казанского университета, членом которого он являлся на протяжении довольно долгого времени.

Трудом всей жизни Каюма Насыри можно назвать объемистый том его своеобразных проповедей и наставлений “Плоды собеседований”, вышедший в 1884 году в университетской типографии. Это произведение, представляющее собой выражение всей татарской просветительской идеологии, и сегодня имеет огромное воспитательное и научное значение.

Личная жизнь подвижника так и не сложилась. Неудачи следовали за ним по пятам. В 1885 году, после пожара, в котором сгорела вся его библиотека, Каюм Насыри вынужден был уехать в родную деревню и зарабатывать на кусок хлеба тяжелым крестьянским трудом. Возвращение в Казань не избавило его от мытарств. Отсутствие семьи, гордый, вспыльчивый и довольно противоречивый характер только усугубляли одиночество неоцененного современниками мыслителя. Интересные заметки по этому поводу оставил Дж.Валиди, который писал: “…Насыров был человек нервный, чудаковатый, жил замкнуто, не любил общаться с людьми, не умел приобретать себе сторонников. Его жизнь прошла в маленькой квартире, без жены, без детей; он имел при себе в качестве прислуги только мальчиков, которых постоянно сменял и которыми вечно был недоволен”. Дж.Валиди приводит также слова известного татарского журналиста и педагога Х.Максуди, рассказавшего буквально следующее: “Получив из Закавказья письмо, в котором автор просил меня прислать материалы по казанской литературе… я обратился… к Каюму Насырову и застал его в чулках и овечьей шубе; выслушав мою просьбу сообщить свою биографию и дать фотографическую карточку, он ответил в том смысле, что не хочет давать о себе никаких биографических сведений для того народа, который до сих пор знать его не хотел и который обрекает на голодную смерть своих писателей; что он не имеет никакой такой фотографической карточки и никому не будет интересно смотреть на его безобразное лицо”.

Конечно, скоропалительные выводы старого учителя были продиктованы горькой обидой, но вряд ли они были оправданны. Каюм Насыри стал настоящим кумиром для молодой татарской интеллигенции конца XIX — начала XX века — Г.Тукая, Ф.Амирхана, Г.Ибрагимова, Г.Камала и других, стоявших у истоков профессиональной национальной литературы, театра, искусства и науки.

Просветитель, которого на закате дней разбил паралич, скончался 20 августа 1902 года и был похоронен шакирдами медресе “Мухаммадия” на кладбище Новотатарской слободы города Казани.

Зиятдин Саит Яхъя & Каюм Насыри
ПОВЕСТЬ ОБ АБУ-АЛИ-СИНЕ
Первая часть публикации

Зиятдин Саит Яхъя, автор книги «Канжинаи хикмет», посвященной великому Абу-али-сине, так писал, обращаясь к читателям, о причинах, побудивших его к соз­данию своего произведения: «Я, ваш покорный слуга, много слышал в свое время от знающих людей об удивительных делах, совершенных великим Абу-али-синой, и о занимательных историях, связанных с его именем. Впечатления от этих рассказов и преданий побудили меня написать книгу о легендарном Абу-али-сине.
До меня такую попытку предпринял некто Хасан Мадхи, написавший повесть, посвященную Абу-али-сине. Свою книгу Мадхи преподнес турецкому султану Мураду Третьему, но якобы султан отверг дар Мадхи. Работая над книгой об Абу-али-сине, я, естественно, заинтересо­вался книгой Хасана Мадхи, разыскал ее и, тщательно изучив, пришел к выводу, что Мадхи не столько зани­мался обработкой существовавших сказаний, сколько выдумывал их сам. Собственная фантазия Хасана Мадхи оказалась бедной, именно поэтому, как стало известно мне, его книгу не принял султан Мурад. В работе над «Канжинаи хикмет» из книги Мадхи я не смог по­черпнуть ничего полезного. В своем изложении сказаний о мудром Абу-али-сине я опирался прежде всего на исторические факты, приведенные в многочисленных трудах, посвященных Абу-али-сине как ученому, и постарался бережно сохранить предания о нем как о че­ловеке, передававшиеся из уст в уста десятками поко­лений.
При работе над книгой я с вниманием относился к советам знатоков жизни Абу-али-сины.
Труд мой, начатый с благословения аллаха в Искедаре, я закончил в Ладенде. Я назвал свою книгу «Канжинаи хикмет» и с волнением выношу ее на суд взыскательного читателя».

О переводе на татарский язык книги «Канжинаи хикмет»

«Канжинаи хикмет» — книга, посвященная Абу-али-сине (Авиценне), вышла в свет в Казани в 1281 году по хижре. К большому сожалению, в тексте автором упо­треблено много арабских и персидских слов и выраже­ний, затрудняющих понимание смысла для читателей, не владеющих этими языками. И поскольку желающих ознакомиться с легендами и сказаниями об Абу-али-сине немало, я взял на себя труд перевести эту книгу на язык, понятный мусульманам, проживающим в России.
Итак, вниманию читателя предлагается перевод «Канжинаи хикмет», книги об Абу-али-сине, сделанный вашим покорным слугой Габделькаюмом, сыном муллы Габденнасыра.

НАЧАЛО НАЧАЛ, ИЛИ РАССКАЗ О РОЖДЕНИИ БЛИЗНЕЦОВ АБУЛЬХАРИСА И АБУ-АЛИ-СИНЫ И ПЕРВЫЕ ИХ ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА НЕЛЕГКОМ ПУТИ К ПОЗНАНИЮ МУДРОСТИ

Все в жизни начинается с рожденья… Как сообщают летописцы и утверждают сказители, в триста семьдесят третьем году по хижре — лунному календарю — в Бу­харском государстве, в селении Шаджег в одной семье родились два сына-близнеца. И отец с матерью им дали имена: одному — Абу-али-сина, другому — Абульхарис. Со временем Абу-али-сина стал знаменитым мудрецом, и селение Шаджег как место его славного рождения стало известно всему утру. Вошел в историю и город Самарканд, где в возрасте восьмидесяти одного года Абу-али-сина, увы, скончался и в четыреста пятьдесят четвертом году по хижре был похоронен там со всеми почестями.
Все в жизни начинается с рожденья. Потом человек умирает, но после смерти продолжают жить его достой­ные дела. И мы в конце повествования расскажем о смерти мудреца. А сейчас наша повесть о братьях-близнецах,

…Исполнилось им по четыре года, и отдали родители их в школу, чтобы наставники воспитывали детей в благонравии и обучали разным наукам. Не одинаково давалось мальчикам учение. Абульхарис был менее одаренным и труднее постигал науки. А вот Абу-али-сина удивлял всех проворством ума, памятью, смекал­кой и умением. И был он выше всех в беседах и спорах и так умен, что мог, как говорится, самый тонкий волосок рассечь на сорок волосков. И не было равных ему. Лишь с Платоном, греческим ученым, наставники могли его сравнивать, а был Абу-али-сина еще ребенком.
Дошло до наших дней одно предание. Рассказывают так: в школе ученики, поспорив между собой, решили испытать Абу-али-сину и, когда вышел, подложили под его постилку лист бумаги. Ничего не зная об этом, Абу-али-сина, вернувшись, сел на свое место и тут же удивленно стал переводить взгляд с пола на потолок, с потолка на пол. Тогда ученики спросили его: «Скажи, что тебя так удивило?» И Абу-али-сина ответил им: «Стал ниже потолок иль выше пол — я не пойму, но что-то изменилось». Таким тончайшим чутьем он об­ладать.

Как река стремится к морю, так Абу-али-сина стре­мился к знаниям, постоянно воспитывая себе волю, ум, усердие. И к двенадцати годам он настолько преуспел что заимел своих учеников. И все же он оставался ребенком, и ему не были чужды забавы, игры, озорство. Каждый день до полудня он учился сам и обучал дру­гих, а потом играл со своими Товарищами на улице. Старшие ученики не одобряли его и говорили; «Ты умнее всех, неужели тебе не унизительно играть с глуп­цами?» На это Абу-али-сина отвечал им: «Свои законы есть у каждого возраста. Законы детства — игры и забавы».
Короче говоря, ни в Бухаре, ни близ ее никто не мог сравниться умом и знаниями с Абу-али-синой. А его звала в дорогу жажда новых знании и, уговорившись с братом Абульхарисом, они вместе отправились стран­ствовать по белому свету.
Немало обошли они земель от моря и до моря, уви­дели немало городов, вели беседы с мудрецами и с их учениками и посещали места захоронений святых пророков.
Вот однажды, когда дорога вела их на запад, туда, где солнце лик свой прячет на ночь, они попали в незна­комый город, и в нем решили пожить дня два иль три.
И чтобы ознакомиться с городом, они пошли по его улицам и базарам. И услышали глашатая. Он громко возвещал:
— О мусульмане! Слушайте и запоминайте! Не раньше и не позже — только завтра — раскроется в горе пещера! Все, кто желает побывать в пещере, не мешкайте, готовы будьте завтра!
Остановились братья. Что за чудеса? Никогда не слы­шали они о такой пещере, которая может раскрываться. И что за смысл оповещать о том народ? Им нужно было знать, что в этом таится.
Один словоохотливый прохожий поведал им:
—Рассказывают так: во времена Дауда-пророка жил мудрец. Известно его имя — Фисагурис. Написал он «Большую книгу знаний». И преподнес ее царю Дауду. Был умным царь и понял, что книга эта есть бесценный дар. «Книгой Фисагуриса назвал он раз­думья мудреца и чтил его науку. Когда Дауд скончался, венец пророка принял Сулейман. Чтил «Книгу Фисагуриса» и он. И захотелось Сулейману, чтоб воле цар­ской послушен был мудрец. Но не приучен был мудрец к приказам, и он не внял желанию царя. И силой под­чинить решил царь мудреца. Неисчислимое собрал он войско и двинул против Фисагуриса. Могущество свое царь показал. Но мудрость тоже не бессильна: и тотчас пропив войска Сулеймана поставил Фисагурис столько конных и столько пеших, сколько у царя. Сошлись войска. На поле битвы вышел воин Сулеймана, чтоб в поединке победить врага. Из войска Фисагуриса такой же точно воин вышел. И были воины похожи так, как похожими бывают близнецы. И в новых поединках встречались все новые и новые бойцы, и были так они похожи друг на друга, как похожими бывают две капли дождевой воды, и различить их было невозможно.
В тот день казалась битва бесконечной. Но как оп­ределить, кто победил?..
Наутро Фисагурис с богатыми дарами пришел к царю и молвил, поклонившись: «Прости меня! Ты проявил всесильность царской власти, я показал, на что способна мудрость. Я не вражды с тобой ищу, а дружбы, так не таи обиды на меня».
Царь Сулейман, увидев, как отважен Фисагурис, как мудр он и как силен, отнесся к нему с почтением и вели­ким уважением и попросил, чтоб Фисагурис стал визирем его. Что ж, просьба — не приказ, и Фисагурис служить остался при дворе царя, и верным был ему до самой смерти. Он много знал, он изучал явления природы, и химию, и магию, и волшебство, узнал он первый, как можно человеку невидимым на время становиться. Да, да, он очень много знал, умел он много, но средства вечной жизни не нашел. И умер. А после смерти, чтобы его труды навек бесследно не исчезли, все книги Фиса­гуриса собрали и спрятали в огромную пещеру, вход преградив в нее волшебной дверью. Лишь раз в году от­крыта эта дверь, но только три часа, и каждый может в течение недолгих трех часов там быть, смотреть, чи­тать любые книги и мудрости великой набираться. Но надо помнить об условии одном: за каждую попытку сделать запись, страницу вырвать, книгу унести ждет человека смерть. И это для того, чтоб мудрость в злые руки не попала, а только сеяла добро. Вот чем пещера наша знаменита…

И незнакомец с братьями простился.
Услышав этот удивительный рассказ, Абу-али-сина сказал:
— Поистине чудесная пещера, в ней непременно мы побывать должны. Но три часа… Что можем мы успеть за столь короткий срок? И если каждый год хо­дить в» пещеру, по три часа за чтеньем проводить, по­жалуй, нам не хватит нашей жизни, чтоб книги все пере­смотреть. Давай, на этот раз в пещеру не пойдем мы, а в этом городе останемся на год. Помолимся аллаху и, с его благословения, начнем приготовления свои, чтоб через год, войдя в пещеру эту, могли пробыть в ней за работой ровно год и просмотреть все до единой книги, которые оставил Фисагурис.
Абульхарис согласился с братом. И остались они в городе и начали свои приготовления. И, готовясь к дол­гой жизни в подземелье, они старались предусмотреть все. Есть приучились совсем помалу — всего несколь­ко капель оливкового масла в день, а воду пили только один раз в месяц. Рассчитали они и необходимое коли­чество масла на год для светильников.
Питаться в будущем решили сушеным сердцем гор­ного козла. Они перемололи сушеное сердце и тщатель­но смешали с миндальным маслом и выставили смесь на солнце. Под солнцем масло впитывалось в сердце, и снова в массу добавляли масло, и выставляли смесь на солнце.
И так поступали они в течение сорока дней. Потом братья скатали из готовой массы шарики величиной с орех. И достаточно было проглотить всего один такой орешек, чтобы сорок дней не чувствовать ни голода, ни жажды…
Год в сборах пролетел быстрей, чем сон, и вот уже опять кричит глашатай, что вход в пещеру открытым будет завтра.
Припрятав под одеждами припасы, с большой толпой вошли в пещеру братья и незаметно спрятались в тени.
Мгновеньем промелькнули три часа, огромная пеще­ра опустела, закрылся вход, и воцарилась тьма.
Но что для братьев тьма? Они кресалом из кремня высекли огонь, зажгли светильники и, освещая пред собою путь, пошли по подземелью.
Там было много комнат. Возле стен расставлены удобные сиденья. А по углам, струясь, звенели родники.
И было много книг.
Осмотрев все, Абу-али-сина и Абульхарис совер­шили омовение, очертили круг и приступили к изучению книг.
Страницы замелькали в их руках. И что особо важ­ным находили, записывали братья на листках, но не чер­нилами, а соком лука. Невидим на бумаге след от лу­кового сока, и потому прочесть написанного там никто не сможет, а если подержать лист над огнем, огонь проявит буквы.
Счет дням они вели, следя за маслом, которое сгорало равномерно. По очереди спали, ничем друг друга они не отвлекали — ценным было время.
И дорожа минутой каждой, за год они узнали столь­ко, что никому не хватит века жизни осмыслить хотя бы половину этих знаний.
…В светильниках уже кончалось масло, а это значит, что кончался год их пребывания в книжном подземелье!
И стали братья ждать волшебного мгновенья, когда откроется пещера вновь.
И вот однажды раскрылся вход, и хлынул беспоря­дочной толпой народ с одним стремленьем — скорей до книг добраться.
Тем и воспользовались братья и незамеченными вы­шли из пещеры.
Но за год, проведенный в подземелье, так внешне изменились братья, что потеряли облик человечий. Их головы и лица обросли, а выросшие ногти похожими были на когти у медведя. И потому, как от зверей; от них прохожие бежали.
А на беду как раз в это время люди искали двух колдунов, измучивших народ своими злыми кознями. Отчаявшиеся люди приняли Абу-али-сину и Абульхариса за этих колдунов и набросились на них с криками: — Вот они! Держите их! Не отпускайте! Слава аллаху, наконец-то они попались!
Разъяренная толпа связала братьев по рукам и ногам я потащила к падишаху.
Был падишах невежествен и глуп, не стал он вникать в суть дела и не понял, кто перед ним. Ведь у того, кто чтит аллаха, лицо озарено особым светом и с колдуном не спутаешь его. Но падишах был туп, он был уверен, что перед ним два страшных колдуна, и он велел немед­ленно казнить их.
И то сказать, досуг ли падишаху подробно чью-то разбирать вину, искать свидетелей и доказательств, когда ему дозволено судьбою судить, как пожелает только он. Он может оскорбить, обидеть и даже невинов­ного казнить…

Толпа поволокла несчастных братьев на площадь, где их ждали палачи с большими обнаженными мечами.
В глаза друг другу братья заглянули. И прочитал Абульхарис во взгляде брата: «Не для того с таким тру­дом мы год осваивали знанья, чтоб глупой смертью умереть. Пора на деле нам проверить наши знанья. Я ухожу!»
Был рядом с местом казни водоем. Абу-али-сина промолвил заклинанье, резко сбросил с плеч руки пала­чей и нырнул в водоем. Толпа бросилась за ним. Но как найдешь того, кто стал невидим?
Пока встали Абу-али-сину, Абульхарис тоже не терял время. Он также прошептал заклинанье, и веревка, что туго обвивала его тело, ослабла и, взлетев, зацепи­лась за крышу падишахского дворца. Абульхарис в мгновенье ока поднялся наверх и тут же, словно облако, растаял.
— Держите колдунов! Держите их! — неистово кри­чала толпа. Но делу криком не поможешь, тем более, что братьев след простыл.
Ахнули падишах и его приближенные, ахнул от изум­ления народ, и теперь уже никто не сомневался, что это были колдуны. И разгневанные люди решили искать их.
А пока они ищут колдунов, мы расскажем о новых приключениях мудрого Абу-али-сины и его брата Абульхарису.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЧУДЕС, ИЛИ СКАЗАНИЕ ОБ АБУЛЬХАРИСЕ И ПАДИШАХЕ БАГДАДА

Итак, мы расстались с братьями на том самом мес­те, где их ожидала неправедная казнь. Удивились мы вместе с народом их внезапному исчезновению. Но не зря провели год в пещере Абу-али-сина и Абульхарис и прочитали горы мудрых книг. Могущественная сила перенесла Абу-али-сину в Каир, а Абульхарис оказался в славном городе Багдаде.
О прекрасный Багдад! Ты полон радости и всякого соблазна. Абульхарис, забывший за год все удовольствия жизни, вновь нашел их на твоих улицах. В развлече­ниях Абульхарис потерял было счет времени, но однаж­ды, вдруг спохватившись, он сказал себе: «Остановись, правоверный! Разве в развлечениях смысл жизни? Вспомни — ты ведь много знаешь и многое умеешь!»
И решил Абульхарис построить невиданную баню с сорока куполами на радость жителям Багдада и, конеч­но, себе не в убыток. Нашел он в лесу огромное дерево, срезал с него сорок одинаковых прутиков и принес их на одну из окраинных улиц Багдада. Потом накинул на каждый прут по полотенцу, прочитал заклинание, ду­нул на каждый…
И в миг прутья приобрели облик человеческий, и сорок близнецов-красавцев выстроились перед Абульхарисом, готовые выполнить любое приказание своего хозяина. И велел им Абульхарис за семь дней постро­ить огромную баню. И чтобы баня была с сорока купо­лами, и чтобы под каждым куполом был служитель-кра­савец, безропотный и безмолвный, и чтобы оказывал он все услуги любому, пришедшему в баню. Словом, долж­на быть баня в тысячу раз лучше лучших!
И прошли семь дней, и взорам жителей Багдада предстала невиданная баня с сорока куполами. И по­тянулись в баню бедные и богатые, служивые и торгов­цы, и не было ни одного, кто, хоть раз побывав в этой бане, не желал бы посетить ее снова. Поражала баня и внутренним убранством, и проворством слуг бессловес­ных. Никогда в Багдаде не знали лучшего места для отдыха.
Весть о чудесной бане дошла и до падишаха. Муд­рый падишах Багдада был человеком любознательным и решил вместе с визирями и советниками посетить диковинную баню. Побывал падишах под всеми купола­ми, осмотрел все закоулки и понял, что простым смерт­ным людям не под силу за семь дней построить такую огромную баню. Удивили падишаха и сорок безмолвных юношей, похожих один на другого, как капли дождя. Пробовал падишах задать им вопросы, но не услышал от них ответа, хотя любое желание его они выполняли мгновенно. И понял мудрый падишах, что баня эта — не простая, что есть в этом деле какая-то тайна.
Ни с кем не поделился падишах своими мыслями, а, вернувшись во дворец, велел позвать Абульхариса. С большим почтением и всяческим уважением он встре­тил гостя и стал расспрашивать о бане.
— Как можно за семь дней построить такую огром­ную баню с сорока куполами? Это не под силу простым смертным,— сказал падишах.
Абульхарис, идя во дворец, взял с собой одного юно­шу. И кивнув в его сторону, Абульхарис ответил:

— О властелин мой, падишах несравненного Багда­да! Есть у меня в услужении сорок таких вот юношей. Любой из них за семь дней сделает все, что угодно, да­же воз денег достанет! Они и построили баню!
И сказал падишах:
— О премудрый! Они, очевидно, родные, ведь каж­дый похож на другого, словно капли дождя. Но почему же эти юноши не говорят ни слова, хотя все понимают,
они немые?
И Абульхарис ответил:
— О мой падишах, ты прав, эти юноши — родные братья, потому и похожи. А говорить не умеют, потому что выросли они в лесу.
Так сказал он падишаху, но ни словом не обмолвил­ся о том, что это он вдохнул жизнь в те прутья, которые принес из лесу.
И понял падишах Багдада, что не все рассказал ему гость и здесь есть какая-то тайна. И сказал падишах:
— О премудрый! То, о чем говоришь ты, чудесно и крайне удивительно, но в твоих словах скрыта загад­ка, и она смутила наш разум. Так открой нам загадку свою.
Абульхарис ответил:
— О мой властелин! Юноши эти очень искусны и каждый из них способен на сорок подвигов. То, чему ты свидетель,— всего лишь один подвиг, а тридцать девять подвигов еще за каждым из них.
И сказал падишах:
— На какие же подвиги они способны? Будь на­столько любезен, покажи их умение нам.
— Мой падишах, я готов исполнить твою просьбу, но при одном условии — мы должны остаться одни, пусть удалятся свидетели.— Так сказал Абульхарис.
По велению падишаха ушли из дворца его визири, советники и приближенные, даже слуги ушли все до еди­ного.
— Мы одни теперь,— сказал падишах,— так на что же способны твои юноши?
И ответил Абульхарис:
— О мой падишах! Нет ничего, что не смогли бы сделать эти юноши. Они расторопнее любого растороп­ного, сильнее любого сильного, смекалистей любого сме­калистого. Обрати свой взор хоть на восток, хоть на запад, пожелай, что хочешь, и мгновенья не пройдет, как твое желание будет ими исполнено. Ибо на земле они быстрее водопада, а в небе быстрее ветра, и слово твое, по моему велению, будет для них законом.
А был падишах Багдада человеком знающим и ос­ведомленным в науках, любил разговаривать с мудрецами и учеными людьми и беседа его с Абульхарисом затянулась уже далеко за полночь, И сказал падишах:
— О премудрый! Пусть этот юноша исполнит какой-нибудь подвиг.
И ответил Абульхарис:
— О властелин мой, падишах великий! Приказывай, и я все исполню. Взгляни хоть на восток, хоть на запад и молви только слово.
И сказал падишах:
— Не на запад обращен взор мой и не на восток. Взор сердца моего обращен к прекрасной дочери пади­шаха Сабы. Строен стан ее, и нет равной ей по красоте. И хотя не видел ее я ни разу, но по одним рассказам полюбил ее несказанно. Добром просил я у падишаха Сабы ее руки, не дал он согласия. С войском ходил я на падишаха, силой хотел взять его дочь,— вернулся ни с чем… Сердце мое сгорает от любви, и никто, кроме до­чери падишаха Сабы, не сможет меня утешить. Не по­можешь ли ты мне, мудрец?
— О мой падишах! — ответил Абульхарис.— Ты по­велел и да будет по-твоему!
И подошел он к юноше, безмолвному и единственно­му свидетелю беседы с падишахом, шепнул что-то на ухо, и тот мгновенно исчез. И не успел Абульхарис сесть на свое место, как желание падишаха было исполнено: в дверях стояла рядом с юношей несравненная красавица—дочь падишаха Сабы. И было изумление в ее лу­чезарных глазах.
И воскликнул падишах:
— О премудрый! Не во сне ли я? Не чудо ли свер­шилось на глазах моих? Неужели возможно такое на самом деле?
И ответил Абульхарис:
— О великий падишах, юноша выполнил твое поже­лание, и было это для него одним из легких и простых дел. Может, ты ему дашь более трудное задание?
Но падишах, очарованный девушкой, уже ничего не слышал и никого, кроме нее, не видел. Ее можно было бы назвать луноликой, ее можно было бы сравнить с солнцем, но нет —луна и солнце меркли перед ее кра­сотой. Поэты онемели бы, взглянув на нее, а мудрецы забыли бы все свои знания. Падишах не мог отвести взгляда от красавицы, и сердце его трепетало. И все еще не веря глазам своим, падишах сказал Абульхарису
— О великий мудрец! Мой разум не в состоянии понять случившегося. Как дочь падишаха Сабы оказа­лась в моем дворце?
И ответил Абульхарис:
— О мой падишах, кто знает об этом лучше самой девушки?
И обратился он к дочери падишаха Сабы.
— О красавица из красавиц! Будь благосклонна, расскажи нам, как очутилась ты здесь?
— О мой господин,— проговорила девушка сквозь слезы,— вы умны и милостивы, вы простите меня, но сначала я хотела бы услышать ответ на свой вопрос: где я?
Конечно, она, увидев падишаха, сразу догадалась, кто перед ней, но ей хотелось услышать об этом от са­мого падишаха, и падишах Багдада сказал ей, кто он. И тогда снова заговорила девушка, и голос ее можно было бы сравнить с трелями соловья…
— О падишах среди падишахов! Выслушайте рассказ дочери падишаха Сабы. Во дворце отца моего меня очень оберегали. В спальне, где были рабыни мои и служанки, я не должна была спать. Для меня была по­строена хижра посреди этой спальни и находилась я там одна, и запиралась хижра на ночь. И сегодня, когда закрыли меня в моей хижре, я, как всегда, готовилась ко сну, и вдруг появился этот юноша, он поставил пе­редо мной мои туфли и жестом предложил следовать за ним. Я очень удивилась, как мог он проникнуть в мою уединенную хижру, но, странное дело, я совсем не ис­пугалась его, надела туфли, и неведомая сила подхва­тила меня и понесла, и не успела я опомниться, как очутилась здесь.
Нет слов описать благодарность падишаха Абульха­рису за его чудодейство. Понял падишах, что не простой человек перед ним. И переполнилась его душа уваже­нием к мудрецу.
Призвал падишах слуг и велел отвести для дочери Сабы лучший из дворцов своих, приказал украсить тот дворец дорогим убранством и дать в услужение самых красивых рабынь.
Остаток ночи падишах провел в приятной беседе с Абульхарисом за вкусными яствами, а наутро, собрав приближенных, сообщил им о свершившемся чуде. И по­просил падишах Абульхариса стать его визирем и окру­жил его достойным почетом. Потом было написано по­слание падишаху Сабы с выражением самого глубокого уважения, почтения и надежды на благосклонность к высоким чувствам падишаха Багдада к дочери падиша­ха Сабы. И с дорогими подарками послы отправились в город Сабу…
Не скоро послы падишаха Багдада, следуя из горо­да в город, доберутся до дворца падишаха Сабы, но нам ничто не помешает заглянуть в этот дворец и узнать, что там случилось после исчезновения дочери пади­шаха…
Когда наутро рабы, охранявшие дочь падишаха, от­крыли двери ее покоя, они замерли от неожиданности. Девушки в хижре не было, и исчезла она давно, ибо зола в очаге успела остыть. Зарыдала кормилица доче­ри падишаха, заголосили в ужасе рабыни и служанки:
— О великий аллах! Каким чудом сквозь крепкие стены, через запертые двери могла исчезнуть дочь па­дишаха?
Плача от горя, рассказали они обо всем владыке…
Пуще ока оберегал падишах алмаз своей души, не было для него большего счастья, чем дочь. Узнав о слу­чившемся, в отчаяньи рванул падишах ворот своих одежд и рухнул наземь без чувств.
Очнувшись, падишах велел не медля созвать всех ученых, всех толкователей законов веры мусульманской и всех знатоков природы. Когда все собрались, падишах рассказал о тяжелом горе, постигшем его, и попросил у мудрецов совета.
И вот, посоветовавшись, мудрецы, перелистав стра­ницы волшебных книг, обшарив мудрой мыслью небеса и все глухие закоулки земли, нашли, хоть и с трудом, кого искали, и тут же доложили падишаху:
— О падишах! Нашли мы дочь твою — она в Баг­даде, ее туда мудрец доставил при помощи волшебной силы…
От гнева падишах весь побелел, стал сам не свой, и дал распоряженье приближенным:
— Немедленно собрать большое войско, идти войною
смертной на Багдад, вернуть домой украденную дочь, а город разорить и сжечь дотла!
Но верные помощники его с ним не согласились. Они сказали:
— Мудрый падишах! Душой и телом мы всегда с тобою. Твое несчастье — наше горе. Но выслушай и нас. Известно всем, что падишах Багдада — могучий и бес­страшный властелин. Просил руки он дочери твоей, ты не отдал, и он, влекомый чувством, великим чувством любви, едва-едва ее не отнял силой. Ты знаешь сам, ве­ликий падишах, как трудно было выиграть сраженье. Его любовь сегодня рядом с ним, и он к тебе захочет обратиться, чтоб получить согласие твое на брак, к ко­торому всю жизнь стремился. Не будем горячиться, по­дождем, тем более, что служит у него Абульхарис, могущественный визирь, с которым мы не в силах совладать. И,— не гневись, великий падишах! — но падишах Багдада — это сила, и с ним совсем не худо подружиться, а, может быть, и породниться даже…

И, подумав, падишах Сабы усмирил свой гнев, дал волю разуму, а разум подсказал, что следует вестей ждать из Багдада. И прошло не так уж много времени, как однажды доложили, что из Багдада прибыли послы.
Обрадовался падишах Сабы, словно бы уже увидел дочь. Он приказал достойно встретить послов, и отвести для них отдельный дворец. Так и было сделано все, как велел падишах — с почетом и уважением были встрече­ны послы, проводили их во дворец, угостили изысканной едой и беседою занимали их всю ночь, а утром пригла­сили к падишаху.
Торжественно их встретил падишах, приветствуя прибытие послов из славного, далекого Багдада.
Рассыпая слова благодарности в честь благородства падишаха Сабы, послы нижайше поклонились и поднес­ли посланье падишаха из Багдада и великое множество даров.
Как самых уважаемых гостей на самые почетные места посадили багдадских послов. И, развернув по­сланье из Багдада, могущественный падишах Сабы отдал его помощникам своим, чтоб вслух они посланье зачита­ли и чтобы написанное там стало достоянием всех, кто в этот миг читающего слышит. В посланьи было сказано:
«Аллах, за что не знаю, щедро наградил меня любовью к дочери твоей. Добром ее руки не получил я.
И силой взять не удалось. Я был в отчаянье, но мне послал аллах в помощники Абульхариса. Он редкой силой разума могуч. Ему подвластно то, что не подвластно ни визирям, ни даже падишахам. Так за неделю — за семь дней всего — он выстроил в Багдаде чудо-баню; там служат сорок чудо-молодцов, на сорок чудо-подви­гов способных. Один из них тебе уже известен. Я даже глазом не успел моргнуть, как дочь твоя из города Сабы в Багдаде очутилась. И это, как признался мне мудрец, для чудо-молодца не трудный подвиг. Абульха­рис сейчас мой везирь. Таких, как он, еще не видел свет. Ему известно все, что раньше было, что делается где-нибудь сейчас, и даже, то, что дальше с нами будет.
О падишах великий из Сабы, доверься падишаху из Багдада, и посети нас, как свою страну. Увидишь дочь, а она прекрасна, к твоим услугам наша чудо-баня, лю­бой из наших чудо-молодцов.
Подумай сам — зачем нам враждовать? Ведь даже Александр Македонский, оружием завоевав весь мир, скончался, так и не достигнув цели. Каким бы ни был сильный богатырь, но время и его сгибает спину, и он не вечен, и его ждет смерть. Жизнь коротка. Так стоит ли ее на распри, ссоры и на войны тратить? Пришлось нам, к сожалению, воевать. Так пусть тот век, что нам аллах оставил, с тобой мы в дружбе, в мире проживем! Велик аллах!» — так заканчивалось посланье могуще­ственного падишаха из Багдада.
Эти спокойные и мудрые слова дошли до сердца всех, кто им внимал. И без сомнений и колебаний падишах Сабы решил на слово доброе ответить добрым словом, на приглашенье дал свое согласье и стал собираться в дорогу. Немедля отправил он в Багдад посла, умев­шего так сладко говорить и любого словом успокоить. Собрали караван с богатыми дарами и снарядили слуг. И пробил час, указанный аллахом, и отправился в Баг­дад падишах Сабы.
…A падишах Багдада с нетерпением ждал возвра­щения своих посланцев. И, вернувшись в Багдад, они подробно изложили, как их приветил падишах Сабы, как был он добр, внимателен и вежлив и что на приглашение ответил он согласием и очень скоро должен быть в Багдаде.
Был падишах Багдада рад безмерно. Велел он тут же выставить дозорных, чтобы встретить, как положено гостей. Поговорив с Абульхарисом, чей совет ему был дорог, решил великий падишах, что первой встретить дорогого гостя должна любимейшая дочь. И уж за ней пойдут визири и люди султаната.
Как было решено, так было сделано. Увидев дочь веселой и здоровой, обрадовался пади­шах Сабы, и слезы, увлажнившие глаза, слезами счастья были. И, не таясь, отцу призналась дочь, что люб ей мудрый падишах Багдада.
Довольны оба падишаха. Один улыбкой радостного гостя, другой — свиданьем с дочерью и тем, что встречен он с почтеньем, достойным падишаха из Сабы.
Представлен падишаху из Сабы был также Абуль­харис, Из разговоров понял падишах, с каким он мудре­цом ведет беседу, и убедился в том, что правда все, о чем он был до этого наслышан.

И, подумав, падишах Сабы усмирил свой гнев, дал волю разуму, а разум подсказал, что следует вестей ждать из Багдада. И прошло не так уж много времени, как однажды доложили, что из Багдада прибыли послы.
Обрадовался падишах Сабы, словно бы уже увидел дочь. Он приказал достойно встретить послов, и отвести для них отдельный дворец. Так и было сделано все, как велел падишах — с почетом и уважением были встрече­ны послы, проводили их во дворец, угостили изысканной едой и беседою занимали их всю ночь, а утром пригла­сили к падишаху.
Торжественно их встретил падишах, приветствуя прибытие послов из славного, далекого Багдада.
Рассыпая слова благодарности в честь благородства падишаха Сабы, послы нижайше поклонились и поднес­ли посланье падишаха из Багдада и великое множество даров.
Как самых уважаемых гостей на самые почетные места посадили багдадских послов. И, развернув по­сланье из Багдада, могущественный падишах Сабы отдал его помощникам своим, чтоб вслух они посланье зачита­ли и чтобы написанное там стало достоянием всех, кто в этот миг читающего слышит. В посланьи было сказано:
«Аллах, за что не знаю, щедро наградил меня любовью к дочери твоей. Добром ее руки не получил я.
И силой взять не удалось. Я был в отчаянье, но мне послал аллах в помощники Абульхариса. Он редкой силой разума могуч. Ему подвластно то, что не подвластно ни визирям, ни даже падишахам. Так за неделю — за семь дней всего — он выстроил в Багдаде чудо-баню; там служат сорок чудо-молодцов, на сорок чудо-подви­гов способных. Один из них тебе уже известен. Я даже глазом не успел моргнуть, как дочь твоя из города Сабы в Багдаде очутилась. И это, как признался мне мудрец, для чудо-молодца не трудный подвиг. Абульха­рис сейчас мой везирь. Таких, как он, еще не видел свет. Ему известно все, что раньше было, что делается где-нибудь сейчас, и даже, то, что дальше с нами будет.
О падишах великий из Сабы, доверься падишаху из Багдада, и посети нас, как свою страну. Увидишь дочь, а она прекрасна, к твоим услугам наша чудо-баня, лю­бой из наших чудо-молодцов.
Подумай сам — зачем нам враждовать? Ведь даже Александр Македонский, оружием завоевав весь мир, скончался, так и не достигнув цели. Каким бы ни был сильный богатырь, но время и его сгибает спину, и он не вечен, и его ждет смерть. Жизнь коротка. Так стоит ли ее на распри, ссоры и на войны тратить? Пришлось нам, к сожалению, воевать. Так пусть тот век, что нам аллах оставил, с тобой мы в дружбе, в мире проживем! Велик аллах!» — так заканчивалось посланье могуще­ственного падишаха из Багдада.
Эти спокойные и мудрые слова дошли до сердца всех, кто им внимал. И без сомнений и колебаний падишах Сабы решил на слово доброе ответить добрым словом, на приглашенье дал свое согласье и стал собираться в дорогу. Немедля отправил он в Багдад посла, умев­шего так сладко говорить и любого словом успокоить. Собрали караван с богатыми дарами и снарядили слуг. И пробил час, указанный аллахом, и отправился в Баг­дад падишах Сабы.
…A падишах Багдада с нетерпением ждал возвра­щения своих посланцев. И, вернувшись в Багдад, они подробно изложили, как их приветил падишах Сабы, как был он добр, внимателен и вежлив и что на приглашение ответил он согласием и очень скоро должен быть в Багдаде.
Был падишах Багдада рад безмерно. Велел он тут же выставить дозорных, чтобы встретить, как положено гостей. Поговорив с Абульхарисом, чей совет ему был дорог, решил великий падишах, что первой встретить дорогого гостя должна любимейшая дочь. И уж за ней пойдут визири и люди султаната.
Как было решено, так было сделано. Увидев дочь веселой и здоровой, обрадовался пади­шах Сабы, и слезы, увлажнившие глаза, слезами счастья были. И, не таясь, отцу призналась дочь, что люб ей мудрый падишах Багдада.
Довольны оба падишаха. Один улыбкой радостного гостя, другой — свиданьем с дочерью и тем, что встречен он с почтеньем, достойным падишаха из Сабы.
Представлен падишаху из Сабы был также Абуль­харис, Из разговоров понял падишах, с каким он мудре­цом ведет беседу, и убедился в том, что правда все, о чем он был до этого наслышан.

Умен был Абульхарис, а войско падишаха из Баг­дада, несметное числом,— непобедимо. И про себя поду­мал падишах; «Будь дружным с мудрым, мудрым бу­дешь сам, будь дружным с сильным, сильным будешь сам!»
И построил Абульхарис замечательный дворец для гостя. И окружал тот дворец тенистый сад с золотой оградой. И было там все, что может пожелать душа человека.
В беседах, развлечениях, пирах проходили дни. Как-то раз падишах Сабы изъявил желание посетить чудо-баню.
Узнав об этом, Абульхарис при помощи волшебной силы и силы знаний в мгновенье ока рядом с баней соз­дал дивный сад.
Среди разнообразнейших цветов, которым и назва­ний не хватило, благоухали царственные розы. Причуд­ливые кроны деревьев зеленой тесьмой оплели мягкие лианы. Был ароматом воздух напоен, и пели соловья звонкоголосо. Среди ручьев журчащих и фонтанов там были девушки, красивые, как нимфы, и юноши прекрас­ные стояли, склонивши головы, приказов ожидая.
Все приготовив, Абульхарис привел гостей почтенных с баню. Открылось взору их великолепье сводов, схо­жих с небесами. Невиданно красивы были стены и по­толок, и даже лавки, и юноши безмолвные стояли. Одежды сбросив, падишах Сабы присел на лавку под одним из сводов, и тотчас подошел к нему слуга. И па­дишах спросил его, не раб ли он, купленный Абульхарисом? Нет, не ответил юноша-слуга, но омывал искусно падишаха. И понял падишах, что все вокруг сотворено необычайной силой, возможно, мудрости, возможно, вол­шебства. И удивленный падишах воскликнул: — Хвала аллаху, что создал он такого мудреца! После баян Абульхарис провел гостей в чудесный сад. Там собралось,— не много и не мало,— а двадцать тысяч человек.
Здесь были визири, советники, приближенные обоих падишахов. И три дня гостили в саду Абульхариса. Бо­гатые дары преподнес Абульхарис падишаху из Сабы, невиданной красоты дорогие одежды из шелка и парчи, угощал их диковинными кушаньями. Словом, не хвати­ло бы ни перьев, ни чернил, чтоб описать богатство, щедрость и радушие мудреца. И в один из дней Абуль­харис попросил у падишаха Сабы его благословения на свадьбу.
И согласно всем обрядам венчался падишах Багда­да с прекрасною невестою своей. Влюбленные сердца соединились и падишах Сабы, закончив все дела, к себе домой уехал.
На этом можно и закончить наш рассказ о приклю­чениях Абульхариса, добавив разве только, что стал он главным визирем в Багдаде. А нас уж ждет другой рас­сказ — о мудром Абу-али-сине.

СКАЗАНИЕ ВТОРОЕ. АБУ-АЛИ-СИНА И ЦАРЬ ЕГИПТА

Всезнающие сказители, чья речь так сладкоголоса, что можно слушать их без конца, поведали, как, выйдя из пещеры, Абу-али-сина вместе с братом был обвинен несправедливо в колдовстве, как приговорил его падишах державы Западной к смерти и как, использовав могучую силу знаний, Абу-али-сина избежал неправедной смер­ти, скрывшись в водоеме. Хвала аллаху за спасение, ибо не без его помощи Абу-али-сина очутился на земле египетской близ города Каира. Помнил Абу-али-сина, как едва не погиб он, принятый за колдуна, и не стал показываться людям, пока не привел себя в порядок: подровнял волосы, сбрил бороду, состриг ногти, словом, стал таким, каким год назад вошел в пещеру.
Не обращая на себя внимания, бродил он по улице Каира, побывал на каирском базаре и однажды забрел на улочку, где торговали халвой. Зоркий взор Абу-али-сины приметил в одной лавке юношу, чей лик можно было бы сравнить только со светлой луной, так он был прекрасен, и стан его был строен, как у рыцаря. Но был тот юноша всего-навсего торговцем халвой. Абу-али-сина разбирался в драгоценностях и знал цену красоте. Оча­рованный юношей, он подумал, что не пристало тому быть торговцем халвой и решил избавить его от нищен­ства и недостойного такой красоты занятия. Абу-али-сина подошел поближе к продавцу халвой, халвафрушу, как зовут их на востоке, и стал наблюдать за ним.
Смутил юношу влюбленный взгляд незнакомца, и беспокойные мысли стали одолевать его: «Что нужно этому дервишу? То ли я ему просто нравлюсь, то ли что другое у него на уме?»

На всякий случай юный халвафруш предложил ему отведать халвы. Абу-али-сина взял кусок халвы, поло­жил в рот и тут же с отвращением выплюнул.
А надо сказать, что юного халвафруша любили все, Кто хоть раз его видел. Люди бросали дела, только что­бы взглянуть на красавца, и тот, кого он одаривал своим вниманием, был просто счастлив. Когда юноша угостил халвой Абу-али-сину, чувство ревности загово­рило в людях, но когда он выплюнул халву, возмущен­ная толпа стала с гневом осуждать его:
— О невежественный пришелец! Мы не только хал­ву, мы даже яд смертельный приняли бы из рук нашего любимца с благодарностью, как живую воду. Как свет очей своих мы любим его, днем и ночью можно любо­ваться его несказанной красотой, ибо один взгляд на него доставляет отраду нашему сердцу. Не жалует нас, увы, си своим вниманием, а тебе оказал такую честь, какая нам и не снилась. Как же смел ты выплюнуть эту бла­гословенную халву? Как посмел ты оскорблением отве­тить на благосклонность нашего любимца?
С камнями и палками подступали к Абу-али-сине разъяренные люди, а он-то знал, как опасны бездонные реки возмущения, чьи бурные волны вот-вот выплеснутся из берегов. И Абу-али-сина поступил так, как поступил бы любой мудрец на его месте — он исчез… Толпа этого не заметила, но юноша пошел следом за ним, рассуждая: «Этот дервиш — не простой человек. Не без умысла выплюнул он халву. Верно, в этом есть какой-то знак…» С этими мыслями халвафруш догнал мудре­ца в укромном проулке и, когда они остались наедине, упал пред ним на колени:
— О, всемилостивый господин мой! Простите, что так нехорошо все получилось… Я всегда буду рад видеть вас своим гостем и готов почитать вас как отца родного. Вам не понравилась моя халва, и, по-видимому, вы пра­вы, потому что, хотя я и продаю халву, но не довелось мне учиться у мастеров ее приготовлению. Мой отец тоже был халвафрушем. Он умер, когда я был совсем маленьким, и мать не смогла отдать меня в, учение. Она рассказала мне, как варил халву отец; так же варю ее каждый день и я. На это мы и живем. Вы, мой велико­душный господин, наверное, очень хорошо знаете ре­месло халвафруша. Будьте моим учителем и да возбла­годарит вас аллах за помощь сироте!
Вежливая речь юноши, его искренность пришлись по душе Абу-али-сине. С еще большей нежностью посмо­трел он на молодого халвафруша и ответил:
— Будь по-твоему, милый юноша, я готов стать тво­им учителем. Но не только вкусную халву научу я тебя готовить, а обучу и таким ремеслам, о которых ты слы­хом не слыхивал и которых ты видом не видывал.
Призадумался халвафруш. Знал он, что дервиши хо­рошо разбираются в торговле, и решил сначала, что не­знакомец хочет использовать в корыстных целях его красоту, но, взглянув на доброе лицо дервиша, подумал, что тот не способен на злое дело. Абу-али-сина пообе­щал вечером навестить славного юношу, н они расста­лись.
Когда вечер, словно опытный охотник, спрятал кап­каны туч и старуха-ночь, укрывшись черней шалью, ти­хонько раздула искорки звезд, Абу-али-сина появился на пороге лавки халвафруша. Халвафруш вышел к нему навстречу, почтительно поприветствовал гостя и пригласил войти. Они вошли в лавку, халвафруш зажег свечу и выставил перед гостем все, чем был богат. Отведав угощенья и помолившись аллаху, Абу-али-сина разгово­рился с юношей. Халвафруш с каждой минутой все больше нравился Абу-али-сине и не только своей красо­той, но и умом.
И Абу-али-сина дал почувствовать своему собесед­нику, что не простой человек посетил его. Пристальный взгляд Абу-али-сины смущал юношу, и он терялся в до­гадках, с какой же целью ищет с ним дружбы этот таинственный незнакомец.
— Мой господин,— обратился юноша к гостю,— вы из чего варите халву? Прикажите, я принесу все, что надо, и мы приготовим халву для завтрашней продажи.
Абу-али-сина словно и не слышал предложения хал­вафруша и продолжал говорить о чем-то другом. И хал­вафруш решил, что дервиш не зря уклоняется от раз­говора о халве, он просто ничего не умеет делать и с ка­кой-то непонятной целью морочит голову бедному юно­ше. Халвафруш хотел было выгнать дервиша, но, набравшись терпения, удержал себя в руках и снова спросил, как же он готовит халву.

На всякий случай юный халвафруш предложил ему отведать халвы. Абу-али-сина взял кусок халвы, поло­жил в рот и тут же с отвращением выплюнул.
А надо сказать, что юного халвафруша любили все, Кто хоть раз его видел. Люди бросали дела, только что­бы взглянуть на красавца, и тот, кого он одаривал своим вниманием, был просто счастлив. Когда юноша угостил халвой Абу-али-сину, чувство ревности загово­рило в людях, но когда он выплюнул халву, возмущен­ная толпа стала с гневом осуждать его:
— О невежественный пришелец! Мы не только хал­ву, мы даже яд смертельный приняли бы из рук нашего любимца с благодарностью, как живую воду. Как свет очей своих мы любим его, днем и ночью можно любо­ваться его несказанной красотой, ибо один взгляд на него доставляет отраду нашему сердцу. Не жалует нас, увы, си своим вниманием, а тебе оказал такую честь, какая нам и не снилась. Как же смел ты выплюнуть эту бла­гословенную халву? Как посмел ты оскорблением отве­тить на благосклонность нашего любимца?
С камнями и палками подступали к Абу-али-сине разъяренные люди, а он-то знал, как опасны бездонные реки возмущения, чьи бурные волны вот-вот выплеснутся из берегов. И Абу-али-сина поступил так, как поступил бы любой мудрец на его месте — он исчез… Толпа этого не заметила, но юноша пошел следом за ним, рассуждая: «Этот дервиш — не простой человек. Не без умысла выплюнул он халву. Верно, в этом есть какой-то знак…» С этими мыслями халвафруш догнал мудре­ца в укромном проулке и, когда они остались наедине, упал пред ним на колени:
— О, всемилостивый господин мой! Простите, что так нехорошо все получилось… Я всегда буду рад видеть вас своим гостем и готов почитать вас как отца родного. Вам не понравилась моя халва, и, по-видимому, вы пра­вы, потому что, хотя я и продаю халву, но не довелось мне учиться у мастеров ее приготовлению. Мой отец тоже был халвафрушем. Он умер, когда я был совсем маленьким, и мать не смогла отдать меня в, учение. Она рассказала мне, как варил халву отец; так же варю ее каждый день и я. На это мы и живем. Вы, мой велико­душный господин, наверное, очень хорошо знаете ре­месло халвафруша. Будьте моим учителем и да возбла­годарит вас аллах за помощь сироте!
Вежливая речь юноши, его искренность пришлись по душе Абу-али-сине. С еще большей нежностью посмо­трел он на молодого халвафруша и ответил:
— Будь по-твоему, милый юноша, я готов стать тво­им учителем. Но не только вкусную халву научу я тебя готовить, а обучу и таким ремеслам, о которых ты слы­хом не слыхивал и которых ты видом не видывал.
Призадумался халвафруш. Знал он, что дервиши хо­рошо разбираются в торговле, и решил сначала, что не­знакомец хочет использовать в корыстных целях его красоту, но, взглянув на доброе лицо дервиша, подумал, что тот не способен на злое дело. Абу-али-сина пообе­щал вечером навестить славного юношу, н они расста­лись.
Когда вечер, словно опытный охотник, спрятал кап­каны туч и старуха-ночь, укрывшись черней шалью, ти­хонько раздула искорки звезд, Абу-али-сина появился на пороге лавки халвафруша. Халвафруш вышел к нему навстречу, почтительно поприветствовал гостя и пригласил войти. Они вошли в лавку, халвафруш зажег свечу и выставил перед гостем все, чем был богат. Отведав угощенья и помолившись аллаху, Абу-али-сина разгово­рился с юношей. Халвафруш с каждой минутой все больше нравился Абу-али-сине и не только своей красо­той, но и умом.
И Абу-али-сина дал почувствовать своему собесед­нику, что не простой человек посетил его. Пристальный взгляд Абу-али-сины смущал юношу, и он терялся в до­гадках, с какой же целью ищет с ним дружбы этот таинственный незнакомец.
— Мой господин,— обратился юноша к гостю,— вы из чего варите халву? Прикажите, я принесу все, что надо, и мы приготовим халву для завтрашней продажи.
Абу-али-сина словно и не слышал предложения хал­вафруша и продолжал говорить о чем-то другом. И хал­вафруш решил, что дервиш не зря уклоняется от раз­говора о халве, он просто ничего не умеет делать и с ка­кой-то непонятной целью морочит голову бедному юно­ше. Халвафруш хотел было выгнать дервиша, но, набравшись терпения, удержал себя в руках и снова спросил, как же он готовит халву.

Понял Абу-али-сина, что юноша беспокоится, как бы не остаться ему завтра без халвы, и сказал:
— О юноша, достоин осуждения тот мужчина, чей язык способен лгать. Почему ты не веришь, что я научу тебя готовить вкусную халву? А ну принеси мешок мя­кины и посмотри, как это делается.
Еще больше усомнился в добрых намерениях дерви­ша халвафруш. «Что за глупость? Разве можно из мя­кины приготовить халву? Незнакомец хочет просто по­смеяться надо мной…» — подумал он, а потом решил сам посмеяться над дервишем и принес ему 20 мешков мя­кины.
И сказал Абу-али-сина:
— Я хотел научить тебя более достойному ремеслу, но поскольку твои помыслы только о халве, что ж, будь по-твоему.
И он прошептал заклинание, и в каждом мешке мя­кина превратилась в такую вкусную халву, что и опи­сать невозможно.
— Вот тебе халва,— сказал Абу-али-сина,— можешь нести ее утром и продавать.
Но халвафруш даже не взглянул на халву. Слова Абу-али-сина он принял за издевку. Гнев охватил юношу, — Бессовестный дервиш,— закричал он,— ты хотел обмануть меня, как ребенка! Да кто поверит, что от слов «Будь халва» мякина превратится в халву? Нехо­рошее дело ты задумал. И сна меня лишил, и из терпе­ния вывел! — С этими словами халвафруш схватил по­лено и бросился на дервиша. Но Абу-али-сина перехва­тил его руку, крепко сжал и вышвырнул халвафруша из лавки. Халвафруш вылетел из дверей и упал, потеряв сознание…
Очнувшись, он открыл глаза и увидел неоглядное поле. Не только его бедной лавки — самого Каира нет ив помине. Испугался халвафруш — никогда не прихо­дилось бывать ему в такой переделке, и места были совсем незнакомые. И пошел он, вытирая слезы, куда глаза гладят. Долго шел он, измучился вконец, пока не добрался до одинокого дерева, лег под ним обесси­ленный и заснул. Сквозь сон донеслись до его слуха ка­кие-то голоса. Приоткрыл он глаза и увидел в утреннем свете, как несметное войско с ружьями и мечами окру­жает его со всех сторон. О аллах, сколько нужно ног, чтобы убежать от этих воинов, сколько нужно рук, чтоб сражаться с ними! Несколько конных молча подъехали к юноше и связали его. Бедный халвафруш взирал на них с немой мольбой, взывая о милосердии, но ни один мускул не дрогнул на лице воинов. Юношу сковали с другими пленными, и все войско двинулось дальше.
— В чем моя вина? Куда вы меня ведете? — со сле­зами вопрошал бедняга халвафруш, но солдаты только подталкивали его стволами ружей и покрикивали:
— Шагай быстрее! Не зевай по сторонам!
Вскоре ноги халвафруша распухли, мысли затумани­лись, и слезы не высыхали от обиды и усталости. Понял халвафруш бедственность своего положения, догадался, что за человек был его гость. Да какая польза от тако­го открытия, если помощи ждать неоткуда и не от кого. «Лишь бы скорей закончились мучения»,— горестно ду­мал он, бредя за пленными. Шли они долго и лишь ве­чером пришли в какой-то город.
— Что это за город? — спросил халвафруш у воинов, взявших его в плен.
— Это город Багдад,— отвечали они.— Наш падишах посылал нас в Палестину. Слава аллаху, мы вернулись с победой живыми и невредимыми.
Войско вошло в город… Богатая добыча и пленные были подарены падишаху. Халвафруш очень понравился падишаху, и тот взял его в услужение к себе во дворец. Бедный пленник стал прислуживать падишаху и, обра­щаясь мыслями к богу, говорил: «О аллах! Кто объ­яснит мне, как за одни сутки я из Каира попал в Баг­дад и, покинув родину, очутился на чужбине? Разве я знал, какой чудодейственной силой обладает этот дервиш? Поделом наказал он меня, за свое невежество я страдаю. Не послушать мудреца — это все равно, что клад бросить в мусор, золото сменять на медь и отка­заться в пустыне от живой воды». Горько раскаивался халвафруш в своем поступке, и неудержимые слезы тек­ли по его лицу.
Три месяца служил он падишаху, но никому не рас­сказывал о том, что с ним произошло. Однажды пади­шах Багдада взял с собой в баню, которую, как мы пом­ним, выстроил для него Абульхарис, всех своих двор­цовых слуг. Когда падишах, отдыхая, нежился в прекрас­ных покоях бани, халвафруш, прислуживавший вместе с другими своему господину, спросил, пораженный вели­колепной баней:

— Неужели способны руки человеческие создать по­добную красоту?
И ему поведали о могучих чарах Абульхариса, о падишахе Сабы и его дочери и о том, как была построе­на эта баня. Удивился халвафруш всему услышанному и поразился, как похожи рассказанные чудеса на его таинственное путешествие из Каира в Багдад.
Заметив взволнованность юноши, слуги поинтересо­вались в свою очередь:
— Ну, а как ты оказался здесь?
И халвафруш поведал обо всем без утайки, что с ним произошло. Его рассказ передали падишаху, и падишах повелел позвать к нему халвафруша. И юноша снова рассказал о том, как за один день из далекого Египта он неведомым образом попал в Багдад. Слушал его историю и Абульхарис, главный визирь падишаха. И за­метил Абульхарис:
— О падишах, одно могу сказать — это сделал или злой колдун или мудрый волшебник.

И спросил падишах;
— А что, есть разница между колдовством и волшеб­ством?
И ответил Абульхарис;
— О властелин мира, колдунам помогает нечистая сила творить зло на земле, а волшебники в своих чудо-действиях опираются на силу разума и знаний, получен­ных упорным трудом, и любовь к людям руководит ими. Так что колдовство приносит бедствие, а волшебство — радость.
Поглаживая свою бороду, задумчиво слушал пади­шах объяснения Абульхариса. И сказал Абульхарис:
— О падишах, если будет на то твоя воля, не соста­вит большого труда отправить бедного юношу на роди­ну в далекий Каир. И сказал падишах:
— Если таково желание юноши, надо ему помочь.
— Милый юноша, хотел бы ты вернуться в родные края? — спросил Абульхарис халвафруша.
— О, конечно, мой господин,— радостно воскликнул халвафруш,— я готов идти в услужение дервишу, лишь бы вернуться в Каир.
Увел Абульхарис халвафруша в свой дворец, а ког­да зашло солнце и наступил час вечерней молитвы, взял его за руку, велел стать на одну ногу и сказал:
— Закрой глаза! Закрыл халвафруш глаза.
— А теперь открой! — услыхал он далекий голос Абульхариса.
Халвафруш открыл глаза и увидел, что он в Каире у порога родного дома.
— Слава аллаху, я снова дома! — воскликнул юно­ша и постучал в закрытую дверь…
…Швырнув из лавки неблагодарного халвафруша, Абу-али-сина поднял полено, пошептал над ним, придал ему облик исчезнувшего юноши и отправил домой к ма­тери. И в то самое время, пока настоящий халвафруш с великими мучениями и трудностями добирался до Баг­дада, его деревянный двойник лег спать, а наутро, как обычно, встал и пошел в лавку. Три месяца он исправно торговал халвой, но в один день заболел и слег, охая. Желая вылечить сына (а она его принимала, конечно, за сына), мать призвала лекарей, но не смогли помочь лекари, усилилась болезнь, и душа больного перенес­лась в мир иной. Тогда муэдзин и родные обрядили, как положено, покойника, отнесли его на кладбище и похоронили. С глубокой скорбью собрала мать всю одежду халвафруша и положила в сундук и присела в горести. Вдруг кто-то постучал в дверь. «Кто там?» — спросила несчастная мать.
— Это я, твой сын халвафруш! Открой, мама! — ус­лыхала она голос сына. Не понимая, в чем дело, мать открыла дверь, увидела живого сына и, лишившись чувств, упала.
Когда к матери вернулось сознание и она приоткры­ла глаза, перед взором ее снова стоял сын!
— Свет очей моих,— воскликнула мать,— во сне или наяву вижу я это чудо! Может ли такое случиться на самом деле? Объясни мне, сынок, этот волшебный сон.
— О дорогая мама! Что же здесь особенного? — от­вечал халвафруш.— Несколько месяцев предназначено было мне претерпеть страдания, я вынес их все и вер­нулся, многое поняв.
И он рассказал матери обо всем, что с ним случи­лось, что пришлось пережить ему, скитаясь целых три месяца на чужбине, какие муки испытал он, и как он благодарен аллаху за возвращение домой.
— Нет бога, кроме аллаха,— сказала мать.— Ты рассказал удивительную историк и все-таки ты все время был здесь. Только вчера вечером ты вернулся до­мой нездоровы, слег и вскоре умер. Сколько горя при­несла твоя смерть, как мы рыдали, оплакивая тебя, дождь слез пролили над твоей могилой! Когда, вернувшись с кладбища, народ разошелся по своим домам, я осталась в этой комнате наедине со своим горем и все вспоминала тебя… И вдруг в дверь постучали, я открыла и увидела тебя, живого и невредимого…

И спросил сын с удивлением: «А что ты сделала с моей одеждой, мама, после моей смерти?»
— В сундук убрала, сынок,— ответила мать и при­открыла сундук. Но в сундуке и соринки не оказалось. Если бы и был он полон, то разве что воздухом.
И еще спросил сын: «А что ты сделала с лавкой, мама?»
— А там сейчас сидит один дервиш и торгует хал­вой,— ответила мать.
Только сейчас халвафруш до конца осознал причину всех злоключений я поделился с матерью своими мысля­ми. Умной женщиной была мать халвафруша. правильно истолковала она историю, приключившуюся с ее сыном, и дала ему материнское наставление:
— Ради аллаха, сынок, уважь послушанием этого дервиша. По всему видно, как мудр этот человек, ибо тот, кто способен творить чудеса, должен многое знать и уметь. И ты многое узнаешь и многому научишься, если будешь внимателен к его словам. И не вздумай разгневать его своим непочтением, ибо беды твои будут неисчислимы. Немедля иди, и попроси у него прощения и не противоречь ему ни в чем.
Халвафруш тут же поспешил в лавку, где Абу-али-сина, как заправский торговец халвы, с успехом вел дела.
Увидев халвафруша, он улыбнулся:
— О юный красавец, расскажи, где ты был? Халвафруш припал к ногам Абу-али-сины и, орошая
их слезами, с раскаянием и мольбой обратился к муд­рецу:
— О мой повелитель, велика моя вина и только на твое прощение я уповаю…
Халвафруш был так искренен в своем раскаянии, что даже слезы навернулись на глаза Абу-али-сины.
— Яви свою милость, покажи широту души своей, прости мне ошибку мою невольную,— рыдал халвафруш.
И Абу-али-сина сказал тогда:
— Я прощаю тебя, юноша, но и ты прости меня… И они обнялись и повели дружескую беседу.
— О милый юноша,— сказал Абу-али-сина,— с по­мощью волшебной силы я сослал тебя в Багдадскую пустыню. Поведай мне, с чем же ты там встретился?..
Подробно рассказал халвафруш обо всем, что ему пришлось пережить: и про то, как взяли его в плен вои­ны багдадского падишаха, и про то, как его привели к самому падишаху, и про свою службу в течение трех месяцев при багдадском дворе, и про чудесную баню, построенную Абульхарисом, и про то, как Абульхарис с помощью волшебной силы вернул его в Каир,— все вспомнил юноша.
Так Абу-али-сина узнал, что родной брат его ока­зался в Багдаде и, построив удивительную баню, стал визирем багдадского падишаха.
А халвафруш продолжал:
— О великомудрый и всезнающий господин мой! Ты явил милость ко мне и показал широту души своей, простив ошибку. Так разъясни мне, как совершаешь ты чудеса свои. Три месяца покорный слуга твой скитался на чужбине, мыкаясь в горе и бедах, а в это время, как рассказала мне моя мать, я был здесь, но умер и меня похоронили со всеми обрядами. Может ли случиться та­кое? Развей великодушно мои сомнения…
И халвафруш снова припал к ногам Абу-али-сины. И Абу-али-сина приоткрыл тайну происшедшего:
— Неизмерима мудрость аллаха, но лишь толику знаний дает он рабам своим. Все, что свершил я, срав­нимо лишь с каплей в море и лучиком солнца. Как только ты исчез из Каира и начались твои скитания по чужбине, я придал образ твой дереву, чтобы успокоить мать твою. И похоронила она не тебя, а твоего двойни­ка, точнее, дерево.
И на этот раз ошеломлен был халвафруш такими чудесами, хотя и должен был бы уже привыкнуть к не­обычным превращениям.
Со временем преданный Абу-али-сине душой и телом халвафруш многому у него научился и даже кое-что ус­воил из науки превращений. Но халвафруш оставался халвафрушем, и теперь, правда, в красивых одеждах, он ходил по улицам и базарам, чтобы больше продать халвы. Где бы он ни появился, халва его шла на­расхват— покупателей привлекал не только отменный вкус халвы, красотой лица своего, ладной фигурой хал­вафруш покорял сердца горожан. Тот, кто хоть раз ви­дел его, желал снова взглянуть на прекрасного юношу. Весь Каир потерял покой. Некоторые из его жителей бросали даже свою работу и ходили за халвафрушем, словно завороженные. Денег у халвафруша стало много, но он не чувствовал себя счастливым. Не радовало его и излишнее внимание горожан.

— Мне стало противно торговать на улицах,— ска­зал он однажды Абу-али-сине, — хоть совсем не выходи из дома.
— Хорошо,— согласился с ним Абу-али-сина,— торгуй в лавке,— и построил новую роскошную лавку с несколькими комнатами для посетителей и работников. А для себя Абу-али-сина соорудил маленькую уютную комнатку наверху. После работы, когда наступал вечер, халвафруш поднимался в эту комнатку, и они вели с Абу-али-синой задушевные беседы.
Со временем халвафруш приобрел себе в помощь несколько красивых рабов, и дела его еще больше по­шли на лад. Спрос на его халву вырастал так быстро, что он уже не успевал ее готовить. Покупали халву даже те, кто раньше никогда ее и не ел — так была она приятна на вкус, да и лавка была хороша. Ну, а о халвафруше и говорить не приходится. Многие под предлогом покупки халвы приходили только затем, чтобы лишний раз по­любоваться юношей. Очарованные его красотой, они появлялись снова и снова.
Когда халвафруш, желая прогуляться, выходил с халвой на улицу, поклонники красоты его с криками: «Вышел, вышел» окружали его толпой и, стремясь подойти к нему поближе, поднимали суматоху.
Однажды в сопровождении шумной толпы проходил он мимо дворца падишаха. А надо сказать, что у падишаха была дочь красоты необыкновенной. Каждое дви­жение ее было достойно поэмы, сияние солнца меркло перед сиянием ее лика. Как Зулейха, была она очаро­вательна, но моток пряжи значил для нее до сих пор куда больше, чем тысяча Юсуфов.
И вдруг девушка заметила халвафруша, и беспокой­ство закралось в ее сердце. Она позвала кормилицу и велела пригласить продавца халвы.
— Да спроси, хороша ли у него халва,— сказала она кормилице.
Кормилица позвала халвафруша, и он с радостью последовал за ней во дворец.
Дочь падишаха кокетливо приподняла покрывало, открывшее ее нежное лицо, и, ослепляя своей красотой, заговорила с халвафрушем:
— О халвафруш, полна ли твоя корзина? Если полна, то халва ли там? Если халва, то сладка ли она? Если сладка, то вкусна ли она? Ну, а если вкусна, то продашь ли ты ее? Или ты халву только напоказ носишь?
Девушка говорила и говорила, и в ее вопросах зву­чало зародившееся нежное чувство.
А халвафруш подходил к девушке ближе и ближе и, открыв халву, отвечал:
— О прелестная! Прежде чем купить халву, надо уз­нать вкус ее. А можно ли узнать вкус, не пробуя? По­пробуй, красавица, и ты узнаешь вкус настоящей халвы. Слова халвафруша были для девушки слаще самой халвы, да и халвафруш, хотя и смущался, все же по­смотрел на нее краешком глаза.
О чудо! Лицо девушки можно было бы сравнить с полной луной, но при сиянии лица ее не нужны были ни луна ночью, ни солнце днем. Она была яблоком, созрев­шим в саду красоты, раскрывшимся бутоном самого прекрасного цветка.
Бедный халвафруш! Душа его лишилась покоя — он продал халву, а вместе с ней оставил здесь и свое сердце.
Любовь овладела его душой, грусть затуманила гла­за. Как ночная бабочка, он готов был сгореть в огне своего чувства. Слезы теснили его грудь.
Вернувшись домой, он обо всем рассказал Абу-али-сине и, припав к его ногам, с жаром снова и снова го­ворил о своей любви.
— Ты льешь слезы, — сказал Абу-али-сина. — Что же ты хочешь?
— Один только взгляд этой девушки так растрево­жил мне душу, — отвечал халвафруш, — что все мои мысли спутались, и сердце заболело от любви. Как унять эту боль? Что делать? Умереть? Или покинуть этот го­род?
Халвафруш обнимал Абу-али-сину, припадал к его ногам, и горючие слезы не высыхали на глазах.
А что же дочь падишаха? Не успела она кокетливо потупить взор, как халвафруш исчез, словно его ветром сдуло. На том месте, где он только что стоял, никого не было.
— Посмотрите, куда он пошел, — приказала дочь падишаха служанкам, но кого бы ни спрашивали верные служанки, никто ничего не смог сказать. И все решили, что это был джин, ибо простой человек не может так мол­ниеносно исчезнуть. И бедной дочери падишаха оста­валось только вздыхать о пропавшем прекрасном юно­ше…
А халвафруш молил Абу-али-сину: — О великий, чья мудрость сравнима лишь с муд­ростью Платона, твоему могуществу ничего не стоит избавить меня от напрасных переживаний. Помоги же покорному влюбленному слуге своему достичь цели, — и он положил свою голову ему на колени, и снова сле­зы потекли из его очей. Слезы юноши растрогали Абу-али-сину. У него не хватило сил отказать в помощи юноше, страдающему от любви, как Меджнун.

Абу-али-сина сидел, задумавшись, и вдруг, словно от землетрясения, качнулись стены, заходил под ногами пол, и Абу-али-сина явил свое могущество. Открылась дверь, и в комнату вошла прекрасная девушка. Замер от изумления халвафруш. Застыла, потеряв на миг со­знание, и девушка. Приоткрыв глаза, она огляделась и увидела сидевшего дервиша и прекрасного юношу близ него. Присмотревшись, она узнала юношу — это был тот самый халвафруш, который приносил ей халву. Дервиш ей тоже понравился — в нем чувствовалась мудрость, и лицо его было добрым.
«Все от аллаха! — подумала девушка и испугалась.— О, аллах, где же я?»
И сказал Абу-али-сина халвафрушу:
— О влюбленный счастливец, твоя возлюбленная пред тобой. Не обижай ее святости, дорожи ее честью, и да будут чисты ваши объятия и поцелуи! Помни, ес­ли ты ослушаешься меня и оскорбишь прекрасную де­вушку, большие беды падут на тебя и даже головы мо­жешь ты лишиться.
С этими словами Абу-али-сина вышел.
Влюбленные остались наедине. Халвафруш поднял девушку на руки, поцеловал след ноги ее и обратился к ней со словами, полными нежности.
Девушка пришла в себя, подняла ресницы и спро­сила:
— О прекрасный юноша, не ты ли приносил мне халву?
— Да, это я, ваш покорный слуга!
— Что за чудо? — воскликнула девушка. — Кто ты? Злой дух или добрый джин? Как удалось тебе такое чудо? Поведай мне об этом, прошу тебя, и пусть ника­кие сомнения не будут омрачать мою душу.
— О прекрасная любовь моя, часть моей души, плоть сердца моего, ни в чем не сомневайся: я — обыкновен­ный человек, такой же, как все,— отвечал своей воз­любленной халвафруш и продолжал, — об одном меня не спрашивай: как сошлись тропинки нашей любви в этой комнате. Это — не моя тайна, и говорить о ней я не могу. Да разве нам не о чем больше говорить? Разве любовь не жжет наши сердца?
— Все, что ни делается, делается к лучшему, — про­шептала девушка…
— О, как мало времени нам дано для любви, — ска­зал халвафруш, и прекрасная дочь падишаха оказалась в его жарких объятиях.
— Ночь соединяет влюбленных,— отвечала она и прильнула к халвафрушу.
Обнимая и целуя друг друга, они всю ночь предава­лись радостям любви.
Когда заря, покинув прибежище ночи, приподнялась над горизонтом, и рассвет вот-вот должен был обер­нуться утром нового дня, а влюбленные пребывали в крепких объятиях друг друга, приоткрылась дверь, и вошел Абу-али-сина. Он прочитал заклинание, и влюб­ленные разъединились.
Открыв глаза, дочь падишаха увидела себя в своей комнате, в своей постели. Она удивилась и испугалась. «Если о случившемся узнает отец,— подумала она,— а потом слухи дойдут и до народа, худая молва может распространиться о дочери падишаха. Так не лучше ли самой рассказать обо всем отцу…»
С такими мыслями девушка решительно взяла перо и бумагу и написала отцу обо всем, что произошло с нею в эту ночь. Служанка передала письмо падишаху. «О, великомудрый отец мой! — читал падишах.— Неожи­данное происшествие случилось со мной. Вечером я от­дыхала в своей комнате и вздремнула. Но когда я при­открыла глаза, я вдруг увидела, что нахожусь в неиз­вестном доме. Там сидели дервиш и прекрасный юноша. Я слышала, как дервиш сказал юноше: «Помни, если ты ослушаешься меня и оскорбишь прекрасную де­вушку, большие беды падут на тебя и даже головы мо­жешь ты лишиться». И дервиш вышел. До самого утра я оставалась наедине с юношей, и не хватило сил моих и воли моей удержаться от радостей любви с ним. А на­утро я снова оказалась в своей комнате. Где тот дом, в котором провела я эту ночь, что за люди — дервиш и юноша,— я не знаю. Злые ли это духи или добрые джины? Как ни просила я юношу ответить на этот воп­рос, ничего он мне не сказал. Великомудрый падишах, отец мой, ты могуч и силен. Что стоит тебе установить, кто эти люди и где тот дом, в котором я неожиданно очутилась?» Так кончалось письмо дочери падишаха.
Гневом загорелось сердце падишаха, когда он про­читал письмо дочери. Тотчас собрал он всех ученых мужей, мудрецов и полководцев. Каждый занял отве­денное ему место. Прослушав письмо дочери падишаха, все были поражены случившимся. Одни говорили, что это дело злых духов, другие утверждали, что добрых джинов. В конце концов, порешили для разгадки этого чуда собрать всех служанок и рабынь в комнате доче­ри падишаха, а всех слуг с ружьями и обнаженными ме­чами поставить снаружи для охраны этой комнаты.

Так и сделали. Служанки и рабыни к вечеру тесным кольцом окружили постель дочери падишаха в ее ком­нате, слуги с ружьями и обнаженными мечами встали возле комнаты, а вокруг дворца в полной боевой готов­ности расположилось несколько до зубов вооруженных полков. Охрана дворца была такой, что даже муха не смогла бы проникнуть туда незамеченной.
Наступил вечер… Звезды вспыхнули на небе, и снова влюбленный халвафруш обратился к Абу-али-сине с мольбой еще хоть раз привести к нему дочь падишаха. И снова Абу-али-сина не смог отказать юноше в просьбе. Он прочитал заклинание…
…И в тот же миг служанки и рабыни увидели, как дочь падишаха встала и направилась к двери. «Ой! Ай! Куда ты? Держите ее, держите!» — закричали женщи­ны, бросились к девушке со всех сторон, цеплялись за нее, пытались удержать, но куда там. Бессильной ока­залась охрана — девушка исчезла, словно растаяла в тумане.
Испугались слуги и служанки, весь дворец обежали. Но все двери были закрыты, все замки были на запоре, и стены дворца стояли нерушимыми. А девушки нигде не было…
И поднялся во дворце переполох. «О великий аллах, не людских рук это дело», — подумал каждый. Но лишь рассвет обернулся утром нового дня, дочь падишаха, как ни в чем не бывало, вновь оказалась в собственной постели. Служанки и кормилица стали ее расспраши­вать. Громко рыдая от стыда и смущения, девушка вос­кликнула: «Найдите средство, чтобы оградить меня от этой страсти, иначе я покончу с собой…» И она расска­зала, что снова всю ночь провела вместе с юношей в том же доме.
Горю и гневу падишаха не было границ, и он едва не лишил себя жизни. «Надо что-то предпринять! — вскричал он, — иначе много бед обрушится на ваши го­ловы».
Потрясенные мудрецы отозвали девушку за занавес­ку и спросили ее:
— Согласна ли ты помочь нам узнать, где находит­ся этот дом, в котором ты была?
— Согласна, — сказала дочь падишаха.
Тогда решили, что вечером, когда девушка пойдет в свою комнату отдыхать, она обмакнет свои руки в шафран, и если она снова перенесется в тот дом, где провела две последние ночи, то след шафрана непремен­но останется на ручке двери того дома. А наутро, обой­дя все дома города, можно будет обнаружить след шаф­рана, а по этому следу — дом, где бывает дочь падиша­ха, и тех, кто обитает в нем.
Возле комнаты дочери падишаха слуги поставили приготовленный шафран…
Кончился день. Солнце покинуло небосвод, скрыв­шись за горизонтом, и уступило место звездам, засвер­кавшим алмазной россыпью.
И снова влюбленный халвафруш обратился к Абу-али-сине с мольбой привести к нему дочь падишаха. Ничего не сказал ему Абу-али-сина, только прочитал заклинание…
…И в тот же миг неведомая сила подняла девушку, и сердце ее устремилось к возлюбленному. Но она ус­пела окунуть руки в шафран, и след ее пальцев остал­ся на ручке двери той комнаты, куда ее перенесли не­видимые слуги Абу-али-сины, выполняющие любую его волю. Эти слуги, невидимые никем, кроме самого Абу-али-сины, были и около дома халвафруша и во дворце падишаха. Они знали обо всем, и обо всем знал Абу-али-сина. Узнал Абу-али-сина и о шафрановом следе. Прочитал он заклинание, и на всех ручках всех дверей домов города появились шафрановые следы пяти пальцев руки дочери падишаха.
Когда птица-солнце расправила свои золотые крылья-, лучи и стала склевывать с небосвода зерна звезд, и лишь последняя звездочка исчезла в ее клюве, слуги Абу-али-сины вернули девушку во дворец падишаха, а сам Абу-али-сина, перебирая четки и вознося хвалу аллаху, принялся за свои обычные дела.
Наутро снова собрал падишах людей дивана и сказал;
— Ну, вот теперь мы узнаем виновника наших вол­нений. Позвать сюда субаша!
Когда субаш предстал пред очами падишаха, тот приказал ему проверить все дома в городе, обойти все лавки и лачуги и, если на двери какого-либо дома бу­дет обнаружен шафрановый след пяти пальцев, хозяина дома, кто бы он ни был, немедленно доставить во дво­рец. Субаш выслушал грозный приказ падишаха, при­звал к себе помощников и направился выполнять волю своего властелина. Падишах с нетерпением ждал, кого же приведет ему субаш.
Но недалеко ушел субаш. Первый шафрановый след от пяти пальцев он увидел уже на дверях дворца. И в какой бы дом ни заходил субаш с помощниками, шаф­рановый след от пяти пальцев встречал их на каждой двери. Не зная, кого же вести к падишаху, растерян­ный субаш вернулся во дворец и обо всем доложил своему господину. От злой обиды, что не удалось пой­мать оскорбителя чести его дочери, падишах стал же­вать свою бороду, а потом, приказал хоть весь город перевернуть, но за 40 дней найти виновника. И сорок дней продолжались розыски и в городе и за его пре­делами, но даже приблизительно не удалось узнать то­го места, где находился дом, в котором проводила каж­дую ночь дочка падишаха. Жители города терялись в догадках, кого это ищут слуги падишаха. А сам пади­шах был готов умереть от горя, негодованием горело сердце бедного отца, но ничего он не мог поделать, и его красавица-дочь каждую ночь исчезала из дворца, и каждую ночь халвафруш вкушал сладкие плоды пре­красного сада любви.
Долго ли, коротко ли продолжал пребывать в тре­вожной неизвестности бедный падишах, но однажды доложили ему, что в городе Багдаде есть мудрец по имени Абульхарис, и мудрость его столь велика, что величают его не иначе, как Платоном нашего времени. И еще рассказали о том, что построил он великолеп­ную баню с сорока куполами — и якобы за одно мгно­венье, и о том, как дочь падишаха Сабы попала не без его помощи в Багдад — и тоже якобы за одно мгно­венье, и о многих-многих чудесах, на которые способен мудрый Абульхарис, услышал падишах Каира.
И сказали падишаху его советники: «О великомудрый властелин, не велишь ли направить послов к баг­дадскому падишаху, чтобы прислал он своего мудреца и чтобы помог нам мудрец этот снять груз тревоги с души твоей и освободил тебя от горя?»
И велел падишах приготовить подарки богатые и направить в Багдад достойного и умного посла- с пись­мом падишаху Багдада. А в письме рассказывалось обо всем, что случилось в Каире в последнее время. И направилось посольство в Багдад на выносливых и быстрых верблюдах.
Не долгим был путь на быстрых верблюдах от Каи­ра до Багдада. Принял падишах Багдада дары, при­сланные падишахом Каира, прочитал письмо и веял просьбе несчастного отца.
И сказал падишах Багдада Абульхарису:
— О самый мудрый из живущих ныне, у моего дру­га, падишаха Каира, случилось несчастье, причины ко­торого так загадочны, что никто не в силах разгадать их. Никто, кроме тебя, о мудрый! Если ты отправишься в Каир и сможешь раскрыть тайну происходящего там, то поможешь тем самым другу моему, падишаху Каира, и я буду очень рад этому.
И ответил Абульхарис:
— Твоя воля — мое желание, великий падишах. Я готов выполнить любое твое поручение.
По велению падишаха Багдада был снаряжен кара­ван со всем необходимым для далекого путешествия. Когда караван с посланцами падишаха Каира и Абульхарисом покинул Багдад, Абульхарис подумал: «Где ты, Каир?» — и через день они уже были в Каире.
Как только падишах Каира узнал о прибытии муд­рого Абульхариса, он выслал ему навстречу всех людей дивана, воздал ему почести и с большим уважением велел препроводить гостя в отведенный для него дворец. Все было исполнено по слову падишаха… Отдохнув, Абульхарис направился во дворец падишаха, и уже сам падишах, проявляя уважение к гостю, вышел ему на­встречу. Три дня продолжался пир в честь Абульхариса, мудреца из славного Багдада. И хотя падишах Каира пировал со всеми гостями, но даже самое сладкое вино казалось ему горше яда.
Через три дня на четвертый обратился падишах Каира к мудрецу Абульхарису:
— О самый мудрый из живущих ныне, страшное горе обрушилось на наши головы. Непонятны его при­чины, но не тебе, о мудрый! Выслушай печаль нашу. Дочь мою, красавицу из красавиц, драгоценный алмаз души моей, каждую ночь неведомые силы уносят из ее постели, с рассветом — она снова дома. И какую бы охрану я ни ставил, ничто не помогает. И никто не мо­жет узнать, что за силы уносят дочь мою каждую ночь, где она пребывает в это время. Думали над этим мои мудрены, головы ломали, но не смогли разгадать ужас­ной тайны. Вот почему я позволил себе побеспокоить тебя, о, мудрый, и пригласить в Каир, и я счастлив при­ветствовать тебя в своем дворце. Раскрой эту ужасную тайну, и ты окажешь мне неоценимую услугу.

Изложил свою просьбу падишах Каира, и Абульха­рис решил помочь несчастному отцу.
Взял мудрец свою волшебную доску, развязал вол­шебный мешочек, прошептал названия месяцев, топнул негой о землю — и отрешился от всего земного, погру­зившись в глубокие, как море, раздумья. Повсюду искал он то загадочное место, где бывала дочь падишаха: мыслью прошелся с Востока на Запад, побывал на небе­сах и в подземном царстве, всюду проникала его всеви­дящая мудрость.
Но Абу-али-сина, узнав от своих невидимых слуг, что падишах Багдада прислал на помощь Абульхариса, прочитал заклинание и направил мысль Абульхариса по неверному следу.
И увидел Абульхарис, что тот дом, в котором дочь падишаха проводит каждую ночь, находится на большом острове посреди океана, и объят этот остров бушующим пламенем со всех сторон. Но как ни старался Абульха­рис, не смог он определить, в каком океане находится этот остров. Хотя и были Абульхарис и Абу-али-сина родными братьями, хотя вскормила их одна мать и вос­питал один отец, хотя в одной школе они учились, хотя в одной пещере провели они одинаковое время за чте­нием мудрых книг, но знания Абульхариса были каплей в море по сравнению с бесконечным морем мудрости Абу-али-сины. Во всем превзошел Абу-али-сина своего брата — и в знаниях, и в умении.
И сказал Абульхарис падишаху:
— Чтобы разгадать эту тайну, мне надобно погово­рить наедине с твоею дочерью, о, падишах, если это возможно.
И велел падишах привести дочь, и уединилась она с Абульхарисом. Расспросил он ее обо всем, и она под­робно рассказала Абульхарису о своих приключениях. И тогда дал ей Абульхарис в руки злого волшебного коршуна и сказал: «Держи крепко этого коршуна, а как только ты попадешь в тот дом, где бываешь каждую ночь, выпусти его из рук. Этот коршун выклюет серд­це у хозяина этого дома, хозяин дома погибнет, и вы освободитесь от несчастья, которое на вас свалилось. И запомни еще: когда будут тебя угощать, незаметно прихвати что-нибудь со стола. Я узнаю, что это за еда, где такую готовят, и решу, что делать дальше».
И снова наступил вечер… А когда неведомые силы понесли девушку из дворца на свидание с халвафрушем, она крепко держала в руках злого волшебного коршуна.
Слуги Абу-али-сины и на этот раз обо всем доло­жили своему хозяину, и дал Абу-али-сина халвафрушу платок и сказал: «Не одна придет к тебе сегодня твоя возлюбленная. Будет в руках ее злой коршун, готовый выклевать твое сердце. Будь внимательным и растороп­ным. Лишь только они появятся, тотчас накинь платок на коршуна, и тогда беда обойдет тебя стороной».
Как всегда, к прибытию дочери падишаха в доме приготовили угощение. Но на этот раз Абу-али-сина выставил на стол редкую рыбу филь, которая водится только у берегов далекого острова в Индийском океане.
И мясо у этой рыбы красное, я кости красные. Индусы из костей этой рыбы делают бусы, и такие бусы купцы
во множестве привозят в Каир. И еще Абу-али-сина сделал так, чтобы дочери пади­шаха привиделось, будто и дом халвафруша находится на острове в Индийском океане.
Недолго ждал халвафруш красавицу. Она вошла, и коршун взлетел было из ее рук, но халвафруш опередил взмах его крыльев, набросил на злую птицу платок Абу-али-сины, и коршун замертво упал на пол. И сказал халвафруш с горечью: — О повелительница сердца моего! Зачем желаешь ты моей смерти, зачем шлешь на меня погибель? Разве не тебя первой коснулся огонь любви? Разве не искра твоей любви воспламенила мое сердце? Не я заметил тебя, но ты меня. Ты пригласила меня во дворец, а для продавца халвы бедой может обернуться любовь дочери падишаха. Добрый волшебник помогает утолить нам с тобой жажду любви и позволяет встречаться каждую ночь в моем доме. Разве не таково и твое желание? За что же ты решила погубить меня? Прости, если в чем-нибудь я виноват перед тобою.
И халвафруш склонил голову к ногам прекрасной дочери падишаха.
Девушка, увидев, что ее замысел не удался, отве­чала, чтобы успокоить халвафруша:
— О милый, ты хорошо говоришь. Но как мне быть, если до сих пор я не знаю, где ты живешь и кто ты: джин или пери, или простой человек. Твои действия дали повод плохой молве обо мне среди народа. Я не знаю, что у тебя на уме. Если ты хочешь доставить мне горе, считай, что цель твоя достигнута. Если же ты хо­чешь жениться на мне, проси руки моей у отца. Как знать, может быть, он согласится, и мы будем жить вместе…

И сказал халвафруш своей возлюбленной:
— Любимая, развей свои сомнения. Я не джин и не пери, я такой же человек, как и все. Как и ты, я сын своего отца. Я люблю тебя. Может быть, ты — фея, пото­му что с одного взгляда обожгла любовью мою душу. Я ходил по городу, продавал халву и не ведал никаких забот. Ты пригласила меня во дворец, покорила неж­ностью лица своего, движением ресниц приоткрыла угольки глаз своих, и я потерял покой. Дервиш, кото­рого ты видела, мудрый, как Платон. Он — мой учи­тель. Это он приводит тебя ко мне.
Халвафруш пригласил дочь падишаха к столу, и они продолжали беседовать уже за едой. И увидела дочь падишаха, что необычная на этот раз еда на столе, не встречала она такой в Каире. И тарелки тоже необыч­ные — все из кости рыбы филь. А в тарелках красная рыба.
«Ах, какая вкусная еда»,— воскликнула девушка и, сделав вид, что кушает, спрятала кусок рыбы в карман.
Она любила халвафруша, но душу ее угнетали пере­суды людей, а дурная молва была страшна для дочери падишаха.
И она сказала: «О возлюбленный мой! Твой учитель великомудр, как Платон. Для него нет ничего невоз­можного, он сделает все, что захочет. Пусть же он обра­тится к отцу моему, чтобы мы смогли пожениться по закону религии нашей. Как знать, может быть, отец не ответит отказом, может быть, даст он свое согласие. И взошло бы солнце над нашей любовью, и стали бы мы хозяевами своих чувств».
И ответил халвафруш:
— О светлое отраженье моей души, я не раз говорил об этом учителю своему и один ответ слышал от него: «Всему свое время…» Многое нам предстоит еще пере­жить, пока наступит это время, но нет другого пути, как терпеливо ждать своего счастливого часа. ^
До самого рассвета разговаривали влюбленные. Вер­нувшись во дворец, девушка рассказала обо всем, что видела, и выложила кусок рыбы филь.
Увидев рыбу, Абульхарис обрадовался;
— Ну вот, наконец-то стало известным, где нахо­дится этот таинственный дом. Есть в Индийском океане остров Мосакия. Нигде, кроме этого острова, не водится рыба-филь. И на своей волшебной доске я тоже видел этот остров. Нет никаких сомнений, что таинственный дом находится на острове в Индийском океане.
Абульхарис снова взял свою доску, чертил и писал на ней, делал рисунки и, уверенный в правильности сво­их выводов, поделился ими с падишахом.
Посоветовался падишах с мудрыми людьми дивана и решил направить письмо индийскому падишаху с просьбой обследовать таинственный остров. Немедленно было снаряжено посольство и во главе с умным послом оно отправилось в Индию, захватив с собою богатые подарки.
В Каире стали ждать их благополучного возвраще­ния. Но Абу-али-сина и на этот раз все предусмотрел…

Продолжение следует