Фантастическая повесть из жизни и деятельности известного восточного ученого, философа и поэта Авиценны. Первое издание выпущено в 1881 году. Повесть является переработкой знаменитой книги «Канжинаи хикмет» Зиятдина Саита Яхъя. Автор переработки известный татарский учёный-просветитель, историк-этнограф Каюм Насыри писал: «Я взял на себя труд перевести эту книгу на язык, понятный мусульманам, проживающим в России».

Зиятдин Саит Яхъя & Каюм Насыри
ПОВЕСТЬ ОБ АБУ-АЛИ-СИНЕ
Последняя часть публикации

ТРЕТЬЕ СКАЗАНИЕ, ИЛИ ПОВЕСТЬ О ПАДИШАХЕ БУХАРЫ И АБУ-АЛИ-СИНЕ

И оказался Абу-али-сина вблизи Бухары, и пошел он в родное селение. Но отсутствие его было столь дол­гим, что не нашел он ни родных, ни близких, ни друзей. В тоске покинул он Шаджег и отправился в Бухару, что­бы встретиться там с мудрецами, поговорить с учеными людьми и их учениками.
Чтобы иметь деньги на жизнь в Бухаре, построил Абу-али-сина при помощи волшебной силы на окраине города дом на продажу. Воздух здесь был чист и пре­красен, и все вокруг радовало взор. Продал Абу-али-сина этот дом и получил десять тысяч монет.
И случилось так, что через несколько дней мимо того дома проходил городской субаш. Увидев дом, он при­шел в гнев и ярость.
— Кто посмел здесь построить дом? — вскричал су­баш.— На этом месте запрещено строить дома!
Его возмущению не было границ, и велел он, не медля, разрушить дом. В большой печали оказался хо­зяин этого дома.
— Как же так получается,— сказал он субашу,— я отдал за дом десять тысяч монет, ты разрушил его, и нет у меня теперь ни денег, ни дома?

— А ты иди к тому человеку, у которого ты купил этот дом,— ответил субаш.— Пусть он тебе скажет, по­чему построил дом на запретном месте, да еще и продал его.
Ну что оставалось делать бедняге? Побежал он к Абу-али-сине.
— О горе! Пропали мои деньги, и в этом виноват твой дом!
— Скажи, в чем виноват дом? — спросил Абу-али-сина.
— Я купил этот дом, чтобы в нем можно было от­дыхать и приятно проводить время, и денег я не пожа­лел для этого дела, ты знаешь. А субаш разрушил дом, потому что ты построил его на запретном месте.
— Это печально,— сказал Абу-али-сина,— но зачем тебе нужен второй дом? Разве тебе негде жить?
— В городе жара и духота. Только здесь можно насладиться свежим чистым воздухом и отдохнуть в прохладе от летнего зноя.
И сказал Абу-али-сина:
— Ну если тебе нужна прохлада и чистый, аромат­ный воздух, я могу, чтобы возместить твои убытки, пе­редать тебе прохладу из дворца падишаха. Согласен?
Рассердился человек:
— Что за глупости ты говоришь? Неужели я пришел к тебе, чтобы ты насмехался надо мной? Лучше верни мои деньги, и я уйду.
И сказал Абу-али-сина:
— О уважаемый, иди спокойно домой, и если в твоем доме не будет прохлады из дворца падишаха, то при­ходи, я верну твои деньги.
Удивился таким словам человек, но подумал: «Пойду, посмотрю, правду ли он говорит».
И отправился домой. Абу-али-сина, опередив его, по­шел к дворцу. Прибил он там несколько досок, прочитал заклинание, и вся прохлада, которая услаждала пади­шаха, покинула дворцовые покои и очутилась в доме того человека.
Вернулся человек домой, а жена его встречает, при­читая: «И где только ты пропадаешь? Смотри, какой в нашем доме ветер ходит, все перевернул вверх ногами!» Но тот предупредил жену: «Чу, не шуми! Я купил прохладу у одного человека. Только ты никому ничего не говори, потому что прохлада эта из дворца падишаха».
Ох, как обрадовалась его жена такой новости! Она забыла, что совсем недавно возмущалась поднявшимся ветром, и стала наслаждаться прохладой.
Как раз в это время падишах Бухары находился у себя во дворце. И вдруг почувствовал он, что пропала прохлада,— ни малейшего ветерка не было вокруг… «Что такое?» — удивился падишах и сказал рабам;
— Почему окна закрыты? Разве не чувствуете, как душно во дворце?
— О великий падишах, окна все открыты, это на улице нет ни ветерка, ни прохлады.
Взмок от жары падишах, пот в три ручья лил с него. Я не выдержав духоты, он вышел в сад. И заметил падишах, что в саду прекрасный свежий воздух, веет ветерок, принося спасительную прохладу, благоухают растения, распространяя приятный аромат. До самого вечера оставался в саду падишах. Но когда он вошел во дворец, снова почувствовал зной и духоту, которые словно застыли в его покоях. Падишах был очень удив­лен и велел позвать к себе визиря.
— О мудрый визирь, ты так много знаешь, что дол­жен объяснить то чудо, которое произошло в моем дворце. Везде есть прохлада, веет ветерок, а в моем дворце душно и жарко.
— О великий падишах! Подождем немного, сейчас опустится вечер, и он должен принести желанную прохладу.— Так сказал визирь, а сам разослал людей в разные концы города и узнал, что везде есть прохлада и легкий ветерок, лишь дворец падишаха лишен этой благодати.
Тогда призвали мудрецов, ученых людей, но и они не могли ничего сказать, а только разводили руками и качали головами, хотя очень много думали об этом удивительном происшествии.
Ничего не оставалось визирю, как пригласить па­дишаха к себе в дом.
— Мой падишах,— сказал он,— сделайте милость, поживите в моем доме. Там у меня чудесный воздух,— прохладный, ароматный и чистый,— вы забудете о ду­хоте. А чтобы разгадать эту непонятную историю, надо подождать несколько дней, ибо только время может разъяснить все.
Согласился с его словами падишах и пришел во дво­рец визиря. И действительно, здесь было удивительно хорошо, чудесная прохлада ласкала, успокаивала и навевала приятные мысли. Через каждый час посылали людей во дворец падишаха, чтобы узнать, не вернулась ли прохлада. Но неутешительными были вести. В край­нем огорчении находился падишах, а его приближенные просто с ног сбились, но раскрыть причину удивитель­ного явления так и не могли. Что делать? — никто не знал. Два дня погостил падишах у визиря. Но на третий день и из дворца визиря исчезла прохлада. И, спасаясь от жары, поселился падишах в саду.

А про то, как исчезла прохлада из дворца визиря, рассказывают вот что. Как-то в разговоре с женой (Абу-али-сина женился в Бухаре) Абу-али-сина сказал:
— Субаш чуть не погубил нас, разрушив дом, кото­рый я продал, у меня даже деньги потребовали обратно.
— Чем же дело кончилось? — полюбопытствовала жена.
— К счастью,— ответил Абу-али-сина,— вся неприят­ность произошла из-за прохлады, которой так не хва­тает людям в жару. Вот я и взял из дворца падишаха прохладу и отдал тому человеку.
Услышав это, удивилась жена:
— Понимаешь ли ты сам, что говоришь? Кто поверит, что можно продать ветер или прохладу? Разве они в твоей власти?
Абу-али-сина возьми и расскажи жене обо всем, что он может делать при помощи волшебной силы. Он рас­сказал ей обо всех своих приключениях и о том, как в конце концов он поладил с падишахом Египта.
Тогда жена попросила его:
— Сделай милость, переведи прохладу из дворца визиря в наш дом.
И Абу-али-сина сказал:
— Подожди, потерпи немного, пусть утихнет шум, поднявшийся из-за прохлады, что исчезла из дворца падишаха.
Но жена была у него, как все женщины, упрямой и продолжала настаивать на своем. Абу-али-сина отли­чался мягкостью характера и был податлив на уговоры. Не смог он переубедить жену, и, махнув рукой, сказал: «Ладно уж, видно быть по-твоему», прочитал заклина­ние, и в ту же секунду вся прохлада и легкий ветерок, услаждавший падишаха и визиря, покинули дворец визиря и вихрем ворвались в дом мудреца. И тогда па­дишах поселился в саду и стал жить там.
Случилось однажды, что одна знатная женщина из свиты жены падишаха пошла как-то в баню. Там разго­ворилась она с одной своей знакомой о пропавшей про­хладе. Как раз в это время в бане была и жена Абу-али-сины, услышала она разговор и решила похвалиться (какой спрос с того, у кого волос длинный, а ум корот­кий?):
— Это мой муж Абу-али-сина продал прохладу из дворца падишаха одному человеку, а прохладу из двор­ца визиря в наш дом перевел. На многие дела способен мой муж, он очень умен и талантлив,— так хвастала она, забыв о предупреждении мужа.
И дошел этот разговор до жены падишаха. Удивив­шись, она побежала к мужу в сад.
— О, что я услышала сейчас! — сказала она и пове­дала о том, что узнала.
Созвал падишах своих визирей, рассказал им обо всем, что узнал. Задумались все. Слух об удивительных делах Абу-али-сины в Египте, об истории с падишахом Египта, дошел до них еще раньше, но не знал никто, что прославленный мудрец живет в их городе, в Бухаре. И сказал падишах:
— Да, на такое способен только Абу-али-сина. Но есть ли средство противостоять ему?
И стали держать совет люди дивана. И предложил один визирь:
— Надо пригласить Абу-али-сину во дворец, пого­ворить с ним, послушать, что он скажет.
Разумным нашли этот совет и послали слугу за Абу-али-синой. Тот пришел к дому мудреца, постучал в ворота. Вышел Абу-али-сина. Слуга сказал ему:
— Вас зовет к себе наш повелитель-падишах. Пожа­луйте во дворец!
Смекнув, в чем дело, Абу-али-сина ответил:
— Хорошо, я с готовностью повинуюсь.
И они пошли. Придя во дворец, Абу-али-сина с поче­том, которого достоин лишь великий правитель, при­ветствовал падишаха и скромно встал, прижав руки к груди. Увидел падишах бедно одетого дервиша и не счел нужным пригласить гостя сесть, даже решил, что не достоин его внимания этот нищий.
— Эй, человек, неужели ты есть тот, кого называют Абу-али-синой? — сердито спросил падишах.
— Да, я самый,— ответил мудрец.
— Так это ты продал кому-то прохладу и ветер из моего дворца?
Усмехнулся Абу-али-сина:
— О великий падишах, разве в человеческой власти управлять ветром и прохладой? Я не обладаю такой силой.
— Но я слышал,— возразил падишах,— будто твоя жена именно так рассказывала о твоем поступке.
— О мой падишах! — вздохнул Абу-али-сина.— Раз­ве не предосудительно при властелине повторять слова женщин? Ведь известно, что хотя волос у них длинный, но ум-то короткий. Не пристало мужчинам слушать сло­ва, сказанные женщиной. А падишаху это и вовсе не к лицу. Даже коран не велит слушать женщину.

Падишаху было нечем возразить и, разгневанный, он закричал:
— Прогоните прочь этого старого нищего пса!
Абу-али-сина ушел, глубоко обиженный на падиша­ха. «Хорошо же,— подумал он,— я покажу свое искус­ство, чтобы впредь неповадно тебе было осуждать че­ловека только за то, что он беден».
Вернувшись домой, он слегка поучил жену, чтобы та язык свой не распускала.
— Кто тебя просил болтать? Ты стала причиной моих неприятностей. Я хотел жить ничем не выделяясь, как все люди живут, а теперь обо мне опять пошел разговор в народе.
Неприятны были жене справедливые упреки Абу-али-сины, и она затаила обиду в душе против мужа, задумав отомстить ему. А вела она дружбу с одной очень злой старухой, нисколько не уступавшей шакалу в коварстве и хитрости. Сколько семей она погубила, сколько людей разлучила! Нет счета ее злодеяниям. Она в совершенстве владела наукой зла и предательства. И если бы в мире кончились хитрости, эта старуха могла бы изобрести новые. Даже мать-земля ежедневно просила избавить ее от злобы этой женщины.
Однажды злая старуха, притворно перебирая четки и опираясь на посох, который был ей ни к чему, пришла в дом Абу-али-сины и застала жену его в печали и грусти.
— Что-то ты худа, бледна, может, больна чем-ни­будь? — лицемерно спросила ее старуха.
Сквозь плач рассказала жена Абу-али-сины обо всем, что случилось.
Поразмыслив немного, старуха тут же начала плести сети хитрости, придумывать всякие козни и, порывшись в мешке злодеяний, сказала:
— Супруга твоего ждет тяжкий час: за всю печаль твоих прекрасных глаз не раз он будет пребывать в пе­чали, и муки испытает он не раз!
Сказала так и ушла. И несколько дней не появля­лась.
А в городе между тем улеглись разговоры, прекрати­лись слухи о пропавшем ветре и прохладе. И вот од­нажды пришла к Абу-али-сине старуха, вежливо поздо­ровалась с ним и, потупив глаза, сказала:
— Почтенный ты наш Платон, ты лечишь слабых, помогаешь бедным. Я, бедная раба аллаха, живу в душ­ной маленькой лачуге, прохлады не дарует мне судьба. Не поможешь ли ты превозмочь жару в моей лачуге, не дашь ли бедной женщине немножечко прохлады?..
Так просила она его» умоляла, всплакнула и говорила так ладно и певуче, что тронула добрую душу Абу-али-сины, он даже не сумел разгадать ее хитрости. Пожалев старуху, он перевел в ее дом ветер и прохладу, когда-то принадлежавшие падишаху, из дома того человека, ко­торому он продал сначала дом, а потом и прохладу.
Добившись своего, старуха пошла. И увидела она — в ее доме веет ветерок, распространяя прохладу, а жары и зноя в помине нет. И на другой день все было так же. Тогда старуха пошла во дворец.
Низко поклонившись, молитвенно сложив руки, она обратилась к падишаху:
— Мой падишах, нашла я похитителя прохлады. И обо всем ему рассказала.
Во время их беседы пришел во дворец с жалобой прежний хозяин ветра и прохлады.
— О падишах, человек по имени Абу-али-сина про­дал мне из вашего дворца ветер и прохладу. И взял большие деньги. А теперь он забрал у меня ветер и прохладу и передал кому-то другому, лишив мой дом свежего чистого воздуха.
Понял падишах, что тот дервиш, так дерзко отве­чавший ему, ловко обвел его вокруг пальца, а сам все же продает ветер и прохладу. Рассыпая искры гнева, вскричал падишах:
— Немедля разыщите Абу-али-сину!
Главный дворцовый слуга вытянулся перед повели­телем и, сказав: «Я — мигом!», побежал к дому Абу-али-сины и вскоре уже стучал в ворота. Вышел хозяин, а слуга ему приказывает:
— Ну-ка, живо собирайся, тебя падишах зовет, да поторапливайся!
Рассердился Абу-али-сина.
— Иди своей дорогой,— сказал он,— нет у меня ни­каких дел с падишахом. Ты, верно, ошибся домом.
Разгневался слуга.
— Не пойдешь добром, силой отведу! — пригрозил он и схватил Абу-али-сину за руку. Но какой ужас! Рука Абу-али-сины выдернулась и осталась у слуги. Такого еще никогда не случалось! О таком он даже не слышал! Сильно перепугавшись, слуга побежал прочь, боясь, как бы за такие действия ему не попало от падишаха. По дороге он встретил другого слугу, которого послал пади­шах ему на помощь.

— Что случилось? Где Абу-али-сина? — спросил второй слуга.
Первый слуга рассказал ему все, что случилось. А второй слуга был человеком злым и жестоким. И ска­зал он:
— Надо было взять его, даже если бы отвалились у него не только рука, но и голова.
И они вернулись. Вызвали Абу-али-сину из дома. Как только он вышел, оба слуги схватили его с двух сторон под мышки и только хотели потащить — у Абу-али-сины выдернулись обе руки. Те ухватились за во­рот — ворот в руках остался, взялись за голову — голова оторвалась, за что бы они ни хватались — все остава­лось у них в руках. Они кидали куски тела прямо на землю и снова пытались уцепиться за Абу-али-сину, но ничего у них не получалось. На слуг падишаха пал страх, и в сильном испуге они убежали. Во дворце они подробно рассказали падишаху все как было. Свое­нравным и упрямым человеком был падишах. Разгне­вался он пуще прежнего.
— Как хотите, так и приведите мне его! — приказал падишах.— Хоть в корзине принесите его, но чтобы он был здесь. В каком угодно виде! — вскричал падишах.— Живого или мертвого!
Слуги, взяв корзину, вернулись к дому Абу-али-сины. Они подобрали валявшиеся на земле части тела, поло­жили в корзину и принесли падишаху. Приказал падишах выложить содержимое корзины на пол. Но из корзины выскочила черная собака и с громким лаем побе­жала. Поднялся шум, переполох, раздались крики: «Держи! Не пускай! Убивай!» Слуги, схватив палку, убили собаку, а из корзины вышла еще одна черная собака и, растянувшись, легла. Ужас охватил всех при­сутствовавших. Никто не знал, как спастись от такой беды. Тогда визири сказали:
— О великий падишах! Этого человека ни жесто­костью, ни силой нельзя взять. Вы же сами знаете, что было в Египте. Если даже все падишахи земли собе­рутся и пойдут против него войной, то все равно не по­бедят его. Добро — вот единственный путь, чтобы с ним
договориться. Если будет на то ваше повеление, один из нас пойдет и позовет его, тогда, возможно, он послу­шается и придет.
— Не бывать такому!— вскричал глупый падишах.— Пусть он хоть сквозь землю провалится, но не пошлю я к нему своего визиря! Если есть у вас какое-ни­будь средство, чтобы привести его сюда, идите, приве­дите!
Ничего не сказали на это визири, только каждый из них подумал про себя: «Делай, как знаешь, а мы выска­зали все, что думали. Абу-али-сина еще покажет искус­ство, да так, что молва по всем государствам пойдет…» — гак или примерно так думая, визири ждали, что же будет дальше.
А разгневанный падишах ушел к себе и не хотел ни с кем разговаривать.
Невидимый никому Абу-али-сина слышал все: и ра­зумный совет визирей и высокомерные слова упрямого падишаха.
Так и остался упрямый падишах жить в своем душ­ном дворце.

ЧЕТВЕРТОЕ СКАЗАНИЕ, ИЛИ ПОВЕСТЬ О ПАДИШАХЕ КИРМАНА И АБУ-АЛИ-СИНЕ

Рассказывают, будто в государстве Кирман жил и правил страной падишах Махмуд. Знаниями, культурой и умом отличался этот правитель. У него и приближен­ные, и визири были в большинстве своем людьми уче­ными, философами и мудрецами.
Мудрость и справедливость — вот что было главным для этого падишаха.
И прослышал он об удивительных делах Абу-али-сины (ведь недаром говорят, что земля слухами пол­нится). И полюбил славный падишах Махмуд премудро­го, сведущего в неведомом и щедрого в знаниях Абу-али-сину по одним лишь рассказам и мечтал о встрече с великим мудрецом. О своем желании увидеться с Абу-али-синой падишах написал падишаху Бухары и направил к нему с богатыми подарками своего прибли­женного.
А в Бухаре жизнь тем временем шла своим чередом. Жил там знаменитый врачеватель по имени Манжал. Он излечивал людей от болезней, но был при всем при том завистливым и недобрым человеком. К тому же Манжал являлся визирем падишаха. Очень не любил Манжал Абу-али-сину и, ревниво сравнивая себя с ним, считал, что если Абу-али-сина силен в волшебной силе, то он сильнее его в лечении людей. Завидовал Манжал мудрецу, а зависть всегда делает человека несправед­ливым.
Однажды падишах Бухары позвал к себе Манжала и Абу-али-сину и сказал;

— Падишах Кирмана обратился ко мне с просьбой, чтобы я отпустил вас в Кирман. Я даю вам свое разре­шение поехать туда и пожить там немного с тем, чтобы вы посмотрели другую страну, узнали для себя что-то новое и вернулись в Бухару.
И ответом ему были такие слова:
— Нам и здесь хорошо, потому что чиста наша душа, и нам незачем ехать в чужие края.
Для падишаха Бухары такой ответ был праздником. Самодовольно улыбнулся он и попросил, чтобы из ува­жения к нему согласились ехать в Кирман его подчинен­ные. И все было так, как повелел падишах.
И обратился Абу-али-сина к визирю Манжалу.
— О мудрый визирь, искусно лечащий людей, забу­дем наши споры о том, кто мудрее, а будем готовиться к дальней дороге, ведь, чтобы добраться до Кирмана, надо сорок дней и ночей идти через безводную пустыню и сухую степь. Что касается меня, бедного дервиша, у которого нет ни шатра, ни лошади, ни съестных при­пасов, то я намереваюсь идти пешком. Да и еды мне много не надо; ведь стоит мне поесть один раз, и десять дней я не чувствую ни голода, ни жажды. А ты, визирь, знаменитый врач, ты привык жить в роскоши и доволь­стве, тебе нужно время для сборов. Так что, как только ты соберешься и будешь готовым к дороге, дай мне знать, и мы отправимся в путь.
— Не возражаю,— сквозь зубы ответил визирь.
Недолгими были приготовления. Каждый взял все необходимое, и они отправились в дорогу.
Вот уже двадцать дней пробыли они в пути, но ни один из них ни видел, что ел другой. А однажды случи­лось так, что визирь выронил свои припасы да не заметил этого. Гордость не позволила ему сказать о несчастном случае Абу-али-сине, и он шел голодным. Силы стали покидать его. Абу-али-сина, заметив состояние попутчика и желая помочь ему, спросил у него о самочувствии. Но упрямым человеком был визирь. А гордость и упрямство — плохие помощники в пути, и ничего не сказал визирь о случившемся, а продолжал идти, все спорил о науках и мудрости. Вскоре визирь так похудел и на­столько ослаб, что не мог уже идти дальше. Он упал. И сколько Абу-али-сина ни уговаривал упрямца хоть немного поесть, тот ни в какую не соглашался. Так и умер он, не признавшись, что умирает из-за голода и своего упрямства. Горько раскаивался Абу-али-сина, что двадцать дней потратил он на споры с этим челове­ком, двадцать дней он пытался образумить упрямого визиря, доказать ему, что только знания делают чело­века сильным. Но все оказалось напрасным. А ведь мог Абу-али-сина преодолеть сорокадневную дорогу всего за час. И вот, похоронив визиря, Абу-али-сина при по­мощи волшебной силы достиг Кирмана.
Оказавшись у стен города, подумал мудрец: «Негоже мне просто так прийти во дворец и сказать: «Я — Абу-али-сина». Лучше будет, если я сначала покажу свое искусство и умение. Пусть мои дела скажут обо мне». Так, раздумывая, сидел он, выбирая из памяти, словно из лукошка мудростей, то, что ему нужно. Вдруг взор его упал на каменные стены крепости, окружавшей го­род. Эти стены были такими высокими, что казались выше облаков, а минареты поднялись выше неба. Абу-али-сина, прочитав заклинание, дунул в сторону крепости. И крепость исчезла из глаз. Ровное место расстилалось там, где совсем недавно возвышалась крепость. Ни один человек не поверил бы, взглянув на равнину, что здесь стояли каменные строения и защит­ные укрепления.
Слух о бесследном исчезновении крепости быстро дошел до Махмуд-шаха. «Неужели правда?» — подумал он и отправился вместе со своими визирями и прибли­женными к городской стене. Но там, где была крепость, только ветры гуляли, поднимая дорожную пыль. Потря­сенные стояли они, не веря глазам своим, и были беспо­мощны понять случившееся. «Что же произошло?» — не­доумевал каждый из них.
Наконец, один визирь, знакомый с волшебными яв­лениями, поклонившись, сказал Махмуд-шаху:
— Мой падишах, то, что мы видим,— дело рук волшебника. Другого здесь быть не может. Вы вызывали Абу-али-сину. Наверное, это он прибыл к нам и дает о себе знать и хочет с вами встретиться. И наверняка мы с вами еще увидим много такого, чего не только ее ви­дели наши глаза, но не слышали и уши. Еще больше удивился Махмуд-шах.

— Мы пригласили его с открытой душой, как гостя, почему же он проявляет недружелюбие?
Визирь ответил:
— О мой падишах! Это не враждебные действия. Он показывает свое искусство и умение. Если при встрече с ним вы попросите, он все поставит на свои места.
Обескураженный падишах, ничего не понимая, вер­нулся во дворец и дал приказ разыскать Абу-али-сину.
А Абу-али-сина в это время ходил по улицам города и знакомился с ним. И вот, когда он проходил мимо ворот одного богатого дома, он увидел в глубине двора человека. Роскошно одетый в шелка и атласы и лисьи меха, человек сидел, а перед ним стояли, полусогнувшись и приложив руки к груди в ожидании приказов, краси­вые юноши в золотых поясах. Были здесь и прекрас­ные, как феи, девушки-служанки. Немного понаблюдав, Абу-али-сина направился к этому человеку и, прикинув­шись нищим, попросил ради аллаха подаяния. Невеж­дой и скрягой оказался богач. Он никогда не подавал милостыню сам и очень ругался, когда подавали дру­гие. Жадность его была так беспредельна, что даже если на мед его садилась муха, он не отпускал ее, не облизав лапки. И здесь, увидев нищего, в сильную ярость пришел богач, поток бранных слов обрушил он на не­знакомца, стал издеваться над ним и, презрительно окинув Абу-али-сину взглядом, приказал своим слугам:
— Пинками и палками прогоните этого дервиша. Кто видел, чтобы в этом мире даром кому-нибудь да­вали деньги?
Слуги вытолкали нищего за ворота. Глубокая обида ранила Абу-али-сину. И решил он проучить невежду и скрягу. Абу-али-сина разузнал у людей про богача, кто он такой и какие у него интересы.
В одном уединенном месте прочитал заклинание Абу-али-сина, и посох, который был у него в руках, превратился в чудесного черного мула, который мог стоить не менее тысячи монет. Сам Абу-али-сина принял образ богатого путника и, сев верхом на волшебного мула, проехал мимо ворот богача. Тот сразу заметил прекрасного мула и послал своего человека за путником, чтобы позвать его. Путник вернулся. А у богача от за­висти глаза на лоб вылезли, он не мог оторвать жадного взгляда от сказочного мула: уши как камыши стоят, шея словно шелк, а спина — пуховое одеяло, и движе­ния мула легки и быстры. Едва не лишился разума бо­гач. Стал он упрашивать и уговаривать путника продать мула, потому что жизнь потеряет для него смысл, если этот чудесный мул не будет ему принадлежать. Абу-али-сина продал богачу мула за тысячу монет и ушел. Богач, обрадованный удачной покупкой, тут же оседлал мула и отправился красоваться по городу. И вдруг он увидел сад, которого никогда раньше на этой улице не было. Поразился богач: «Чей этот сад? И когда он мог выра­сти здесь?» — думая так, он подъехал ближе и увидел у входа в сад родник. Желая напоить мула водой, богач повернул к роднику. Мул потянулся к воде, чтобы на­питься, и что уж тут случилось, богач даже не понял: то ля мул прыгнул через желоб и споткнулся, то ли про­сто угодил в желоб, но как бы там ни было, богач вылетел из седла. Встал он, отряхнулся. Смотрит — пула нет. «Что за чудеса?» — подумал богач и, заглянув за ограду, увидел такой чудесный, необыкновенной кра­соты сад, описать который слов бы не хватило в мире. «Уж не в сад ли забрел мул?» — подумал богач и вошел в ворота. «Какой редкостный сад!» — восхищался богач, идя по мягким, заботливо ухоженным дорожкам. На од­ной просторной зеленой лужайке увидел он стайку вос­хитительных девушек, необыкновенно стройных, небыва­ло красивых, весело пировавших под раскидистым дере­вом. Увидев незнакомца, красавицы встали и, низко поклонившись, пригласили его на свой пир. Благодаря аллаха за такую удачу, богач, не раздумывая, присое­динился к веселью. Лица девушек были прекрасны, как цветы, еда из их рук была непередаваемо вкусной, а дивный шараб чудесно пьянил. Вскружилась голова у богача. Нежные голоса девушек, их красота и легкие движения заставили сердце бешено колотиться. Он стал протягивать руки, желая обнять девушек. И одна кра­савица прижалась к нему. Обрадованный богач стал ласкать девушку, приговаривая нежные слова и целуя в губы. Другие красавицы, увидев это, стали весело смеяться над влюбленным. Обессиленный от нахлынув­ших чувств и растревоженный звонким смехом, богач открыл глаза и увидел, что он, совершенно нагой, обнимает не красавицу, а черную собаку, и не в саду, а на городской свалке, и вовсе не девушки смеются над ним, а толпа людей, собравшихся вокруг.

Толпа схватила его как порочного бродягу и повела к судье. Судья расспросил несчастного, и богач расска­зал обо всем, приключившемся с ним:
— Когда мул, перепрыгнув через родник, убежал, я, желая разыскать его, вошел в сад и в саду произошла со мной такая история…
Он рассказывал то, чему никто не мог поверить, и решили тогда, что он сумасшедший. И проводили его в больницу, прописав ежедневно по пятьсот ударов палкой. Абу-али-сина в сторонке наблюдал за всем этим.
И стал богач принимать каждый день по пятьсот ударов и, плача, спрашивал он: «В чем моя вина? За что вы меня бьете?» И каждый раз ему на вопрос отве­чали: «Что же сделал мул?» И богач начинал снова рассказывать всю историю от начала до конца, доказы­вая, что мул действительно исчез из глаз, упав в желоб. Услышав небылицу, его снова принимались бить. И так продолжалось несколько дней.
Наконец Абу-али-сина пожалел беднягу, ведь тот уже «был достаточно наказан и от побоев совершенно обес­силел. Абу-али-сина пришел к нему в больницу и, раз­говаривая, сказал между прочим: «Все эти страшные беды свалились на твою голову из-за жадности, из-за того, что ты пожалел денег бедному дервишу. Я заучу тебя, как спастись от этой напасти. Когда спросят тебя: «Что сделал мул?» — ты отвечай так: «Разумеется, мул не мог исчезнуть в желобе». А будешь говорить, как было, тебя все равно накажут.
Все свои советы дал Абу-али-сина после того, как богач пообещал ему еще тысячу рублей, если Абу-али-сина вызволит его из беды.
А тут подошло время наказания. Истязатели стали готовить палки. И богач спросил:
— За что вы меня бьете? Какой за мной грех?
На его вопрос ответили вопросом:
— А что сделал мул? Где он?
— Наверное, в амбаре,— ответил богач.
— Разве он не исчез в желобе?
— Ну как мог исчезнуть в желобе мул?
И решили тогда, что был сумасшедшим этот человек, а теперь разум вернулся к нему. Сообщили об этом судье, и он распорядился выпустить из больницы богача.
Вернувшись домой, богач долго думал обо всем, что с ним произошло, и понял — не простым человеком был тот дервиш, под рубищем нищего может скрываться, оказывается, падишах.
Но при мысли, что он потерял две тысячи монет, сердце скряги обливалось кровью, а душа горела жаж­дой мщения. Попадись дервиш ему в руки, он, не заду­мываясь, убил бы его.
Некоторое время Абу-али-сина не беспокоил богача. А однажды, встретив бедного дервиша, он сказал ему: Пойдем со мной, и ты получишь тысячу монет».
Отправились они к богачу, а тот в это время совер­шал омовение. Увидел он перед собою двух дервишей — одного знакомого, а другого незнакомого — и понял, что придется ему раскошеливаться. Но так не хотелось рас­ставаться богачу со своим золотом, что он подумал: «Совершу омовение и прикажу слугам всыпать пришель­цам по пять ударов и пусть они хоть немного по­чувствуют то, что довелось перенести мне».
Абу-али-сина был всегда добрым к бедным и благо­желательным и справедливым, но жадность и ложь он не выносил. Проницательным взглядом он прочитал мысли богача, произнес заклинание, и тут же показался желоб, а из него торчали уши мула. Увидел это богач, понял намек мудреца. Посмотрел он на Абу-али-сину, а тот показал на плечи богача, и вспомнил богач, как опускались на эти плечи удары палкой.
И еще раз убедился богач, что не простой дервиш перед ним, что он даже мысли его читает и что проти­востоять ему бесполезно. Быстро закончил богач омо­вение и велел слугам принести мешок с деньгами. От­считал он Абу-али-сине тысячу золотых монет, как дого­ворились, и еще пятьсот добавил со словами: «Уж не забывай нас, пожалуйста».
Усмехнулся Абу-али-сина и ушел. Отдал он бедному дервишу тысячу монет, а сам в укромном месте прочитал заклинание, превратил палку в черного араба и по­шел с этим арабом на базар. На базаре Абу-али-сина подошел к торговцу овечьими головами, показал ему на араба и сказал:
— Это мой слуга. Он не может говорить. Когда он придет к тебе, у него на спине будет корзина, а в кор­зине деньги. Деньги возьми, а в корзину положи ове­чью голову, помоги взвалить корзину на плечи моего слуги и отправь его ко мне.

Сорок дней приходил араб к торговцу головами, тот брал деньги и клал в корзину овечью голову. Монеты от Абу-али-сина были всегда новенькие, и торговец складывал их в отдельный мешок. Но однажды он от­крыл мешок, чтобы взять деньги на расходы, и с ужа­сом обнаружил в мешке вместо звонких монет мятую бумагу. Поразился торговец и решил, что дервиш — злой колдун. А в это время снова пришел немой араб с корзиной за плечами. Возмущенный торговец, ругаясь, бросил в его голову ковш. Араб упал и превратился в палку. Удивленный торговец не мог поверить своим гла­зам, а Абу-али-сина, узнав о случившемся, уже подхо­дил к перепуганному торговцу.
— Где мой слуга? — спросил Абу-али-сина.
— Злой колдун! — закричал торговец и схватил Абу-али-сину за ворот.— Все монеты, что ты присылал со своим арабом, превратились в мятую бумагу!
— Не говори глупостей, — сказал Абу-али-сина.— Где мой араб?
— Я кинул в него ковшом, — отвечал торговец,— а он превратился в палку.
— О правоверные!— стал шуметь Абу-али-сина, при­влекая внимание толпы,— будьте свидетелями. Этот человек убил моего слугу, а теперь говорит, что он пре­вратился в палку. Разве возможно такое?
Шумная толпа разделилась надвое — кто был на стороне Абу-али-сины, а кто защищал торговца. Крича и споря, направились все к казыю.
— О мудрый казый! — сказал Абу-али-сина,— этот торговец продает правоверным под видом овечьих голов человечьи проверьте сами и, если я лгу, накажите ме­ня по всей строгости.
Удивленный казый послал людей проверить слова дервиша. И увидели люди у торговца и голову ребенка, и женскую голову, и голову старика. Вернулись люди и казыю, подтвердили слова дервиша, а дервиша в это время и след простыл — сделался Абу-али-сина невиди­мым.
Возмутился торговец, стал обвинять дервиша в злом колдовстве, но на его слова и внимания никто не обра­тил. Приговорил казый торговца к смертной казни, и взмолился торговец:
— О мой властелин! Выслушай все-таки меня на­последок. Сорок дней присылал этот дервиш своего ара­ба за овечьими головами и вместе с ним монеты. Но однажды все монеты оказались ненужной бумагой, а теперь вот сам дервиш исчез на глазах. Аллах знает, что я истинный правоверный и никогда не торговал че­ловечьими головами. Можете проверить!
Снова послал казый людей, на этот раз они обнаружи­ли только овечьи головы.
Мудрый казый отпустил торговца, и тот побрел в свою лавку, думая о том, как, освобождая свою голову от беды, он едва не лишился самой головы.
Случай с торговцем овечьими головами стал известен во всем городе, все только об этом и говорили. Слухи об этой истории дошли и до падишаха Махмуда. «Уди­вительное дело!» — подумал падишах. А визири ему сказали:
— О падишах, это, несомненно, дело рук мудрого Абу-али-сины.
И снова послал падишах людей, чтобы те нашли Абу-али-сину, и снова поиски были безуспешными.
А Абу-али-сина ходил себе спокойно по улицам Кир­мана. Однажды он приметил стройного юношу и пошел за ним следом. Юноша зашел в лавку. Абу-али-сина то­же. Он, не скрывая, любовался прекрасным юношей, чем вызвал гнев его отца, Человека зловредного и грубого.
— О, осел неверный,— закричал на Абу-али-сину отец юноши,— что ты пялишь глаза на моего сына? Убирайся прочь!
— А разве нельзя любоваться прекрасным? — отве­тил Абу-али-сина.
Но злой человек стал осыпать мудреца такими руга­тельствами и оскорблениями, что тот счел за благо уйти. Но не в правилах Абу-али-сины было оставлять безна­казанным порок. «Я покажу ему, как надо разговаривать
с людьми»,— решил Абу-али-сина и вышел за город. За городом расстилалась безводная сухая пустыня. Абу-али-сина нашел четыре палки, воткнул их в землю и прочитал заклинание. И возник тотчас сад, который если и можно было бы с чем-нибудь сравнить, так только с райскими кущами: благоухали ароматом цветы, деревья перепле­лись зелеными кронами, журчали прозрачные родники, и соловьи пели на дивных розах. А под сенью сада про­легли удобные дорожки. Увидевший этот необыкновен­ный сад мог потерять разум от восторга.
Абу-али-сина принял облик богатого человека, про­шел в лавку и со всем красноречием обратился к отцу юноши:

— Есть у меня сад с цветами, спелыми яблоками и другими чудесными плодами. Нет ли у тебя желания посмотреть этот сад? Если он понравится, я думаю, мы сойдемся в цене, и ты получишь хорошую прибыль, продав плоды из этого сада на базаре, пока они еще не созрели в других садах.
Обрадовался отец юноши возможности разбогатеть и вместе с сыном в сопровождении Абу-али-сины поспе­шил в дивный сад…
«…Если все яблоки вынести на базар да продать по хорошей цене, можно получить такой барыш, что любая цена этого сада окупится в два счета»,— быстро при­кинул в уме покупатель и, немного поторговавшись, согласился с ценой Абу-али-сины. Пока покупатель сада ходил домой за деньгами, Абу-али-сина ждал его вместе с юношей в саду. Недолго пришлось ждать радостного покупателя. Он принес деньги, отдал их Абу-али-сине и, довольный выгодной сделкой, оставил двух слуг карау­лить сад. Назавтра он решил преподнести в дар город­ским властям самые красивые плоды, а остальные про­дать на базаре.
Абу-али-сина, получив деньги, ушел. И пока он идет туда, куда ему ведомо, мы заглянем в сад и посмотрим, что же там делают слуги, оставшиеся караулить чудесные плоды.
Слуги караулили сад до позднего вечера, а потом решили вздремнуть, прилегли под яблоней и быстро по­грузились в блаженный сон. Долго ли, коротко ли спали, но один из них проснулся и увидел над собою свесившееся с ветки яблоко. Оно было готово вот-вот упасть и, если бы у слуги был открыт рот, а яблоко сорва­лось, то оно угодило бы точно ему в рот. Слуга протя­нул к яблоку руку, но яблоко, словно дразня его, вмес­те с веткой переместилось повыше. Слуга тянул руку, он вскочил на ноги, но и его роста не хватило, чтобы достать яблоко.
— Ой, шайтан,— рассердился слуга, схватил камень и запустил его в яблоко.
Яблоко сорвалось с ветки, с треском упало на зем­лю, откатилось в сторону и бесследно исчезло. Разбудил слуга приятеля. Вместе искали они пропавшее яблоко, но так и не нашли. Удивленные, они снова легли спать, а когда, наконец, проснулись, не увидели вокруг ниче­го — весь сад словно ветром сдуло. Только пустыня рас­стилалась перед их глазами.
— Что случилось? Куда подевался сад? — спраши­вали они друг у друга и не находили ответа.
Забрезжил рассвет. Торговец, купивший сад, глаз не сомкнул всю ночь, предвкушая большой барыш. Он с трудом дождался начала дня и спозаранок отправился в сад, прихватив с собой ящики для яблок и других пло­дов.
Но, увы, на месте сада он увидел голую пустыню и двух своих слуг, оставленных с вечера для охраны.
— Что случилось? Где мой сад? — недоумевал тор­говец.
— Сами удивляемся,— отвечали слуги, и один из них рассказал, как он безуспешно тянулся за яблоком.
Схватился торговец за голову. Думал, думал: «Что бы все это значило?» Да так и не нашел объяснения. Вер­нулся он вместе со слугами в город, рассказал обо всем соседям, те — другим соседям, вскоре весь город только и говорил что о таинственном исчезновении сада. Дошла эта история и до слуха Махмуд-шаха. И сказа­ли ему его визири:
— Все это — дело рук Абу-али-сины. И снова поразился Махмуд-шах:
— Что за талантливый мудрец этот Абу-али-сина, нет предела его могуществу! Если бы он посетил меня, как бы я был рад побеседовать с ним, услышать для себя много познавательного.
И страстное желание повстречаться с Абу-али-синой еще больше завладела душой Махмуд-шаха.
А надо сказать, что среди придворных Махмуд-шаха был визирь по имени Юхна, и этот визирь немного вла­дел волшебной силой. Он, зная желание шаха встре­титься с Абу-али-синой, сказал своему властелину:
— Мой шах, а если я найду Абу-али-сину и приве­ду его к тебе, как ты отблагодаришь меня?
И пообещал ему шах богатые дары. Помолился ви­зирь Юхна аллаху и отправился на поиски Абу-али-си­ны. Долго искал он мудреца и как-то обнаружил его спящего и незащищенного от чар. Быстро прочитал Юхна заклинание, силы покинули Абу-али-сину, и его, беспомощного, привели к шаху. Конечно, Абу-али-сина, придя в себя, мог бы освободиться от чар визиря, а самого визиря жестоко наказать, но он решил посмот­реть, что же будет дальше.

Махмуд-шах в это время сидел с непокрытой голо­вой, венец шаха лежал неподалеку, Абу-али-сина про­читал заклинание, превратился сам в венец и взгро­моздился на голову шаха.
— О мой шах, — воскликнул Юхна, — берегись, на твоей голове сидит Абу-али-сина.
Шах чувствовал у себя на голове венец, но Юхна видел сидящего на голове шаха Абу-али-сину. Махмуд-шах снял с головы венец. Такого венца он никогда не видел: драгоценные камни и бриллианты украшали его. За каждый бриллиант можно было купить целое госу­дарство. Шах любовался красотой венца, а визирь Юхна, превратившись в огонь, готовился охватить ве­нец жарким пламенем. Почувствовал Абу-али-сина бе­ду, прочитал заклинание и крупинками пшена рассы­пался по полу. Не растерялся визирь Юхна — превра­тился в петуха и стал склевывать пшено зернышко за зернышком. Вот уж всего два зернышка осталось: одно — под ногой Махмуд-шаха, а другое — в щели пода. И тут Абу-али-сина рыжей лисой напал на петуха. А петух тотчас вырвался из лап лисы и голубем взмыл в небо. Но за голубем бросился ястреб. Голубь — в лес, ястреб — за ним. Нагоняет ястреб голубя, видит голубь, что нет ему спасения, и принял человеческий облик визиря Юхны. Вернулся к своему облику и Абу-али-сина. Обратился визирь Юхна к мудрецу с прось­бой о прощении, и взял его руку Абу-али-сина и пош­ли они, беседуя мирно, во дворец Махмуд-шаха.
С великим счастьем встретил Махмуд-шах уважае­мого гостя, посадил рядом с собой, и беседа их была занимательной и интересной. Зашла речь и о крепости. И посетовал шах на то, „что однажды исчезла кре­пость, и неплохо было бы ее восстановить.
— Неужели могла исчезнуть целая крепость? — изумился Абу-али-сина.
— Однажды утром мы не увидели ее, — сказал Мах­муд-шах.
— О мой властелин, ты, верно, шутишь,— возразил Абу-али-сина, — быть такого не может. Пошли своих людей посмотреть еще раз — так ли все на самом деле?
И послал Махмуд-шах людей, и вернулись люди и сказали:
— На месте наша крепость. Стоит, как стояла, И сказал почтительно Махмуд-шах:
— Удивления достойно все происходящее. Своими глазами видел я, что крепость исчезла, а теперь слышу, что она снова находится на своем месте. Уму непостижимо, как это можно в мгновение ока снести кре­пость с лица земли, и в один миг снова построить ее? Отвечал Махмуд-шаху Абу-али-сина:
— Слава аллаху! Он дал мне знания, направил мой ум, и с его благословения я проявляю свою мудрость, Я расскажу тебе, мой шах, как я всему научился. То, что вы видели, — малая толка из всего, что я умею и могу совершить.
И попросил Абу-али-сину Махмуд-шах:
— А не смог бы ты развлечь нас?
— С готовностью я выполню любое ваше пожела­ние,— ответил Абу-али-сина.
В честь мудреца Махмуд-шах устроил роскошный пир, преподнес гостю богатые подарки и напомнил ему, что обещал Абу-али-сина показать свое искусство.
Оглядел Абу-али-сина задумчивым взглядом соб­равшихся, наклонил голову. Застыли в ожидании чуда гости Махмуд-шаха.
Вдруг из-за пазухи Абу-али-сины один за другим стали появляться разные звери. Медведи, волки, лисы, шакалы с диким воем разбегались в разные стороны, тесня гостей. Скоро стало так много зверья, что про­браться к выходу нельзя было даже тем гостям, кто
рад был бы убежать. В тесноте негде было ступить ноге человека. Перепуганные до смерти люди сбились в кучу, а звери тем временем схватились между собой в смертельной борьбе. Звериный рев, сплетение тел, стоны — все это было так страшно, что сам Махмуд-шах и все гости, объятые ужасом, с громкой мольбой, обратились к Абу-али-сине с просьбой прекратить это зрелище. Абу-али-сина, улыбнувшись, прочитал закли­нание, и звери по одному быстро попрыгали к нему за пазуху и исчезли, словно не появлялись. Вздохнул облегченно Махмуд-шах:
— Нет силы, могущественней силы аллаха. Богато одарил он тебя, о Абу-али-сина, немыслимой силой и мудростью.
Пир продолжался. Наступил вечер, позабылись дневные заботы и тревоги. И снова гости попросили Абу-али-сину проявить свое искусство, но чтобы не было очень страшно.

— Я с охотой,— сказал Абу-али-сина и велел по­ставить свечи за занавески. Так и сделали.
В задумчивости наклонил Абу-али-сина голову, про­читал заклинание, и все увидели, как появилась из-за занавески шапка и стала подниматься к потолку. Ког­да она достигла потолка, потолок разошелся, а шапка поплыла дальше вверх. Вдруг под шапкой показался черный лоб. Еще выше поднялась шапка, и появились черные брови. Шапка поднималась все выше и выше, и вот перед гостями засверкали огромные глаза, по­явился нос в три обхвата, зашевелилась длинная боро­да, прикрывающая гигантскую грудь. Невообразимо толстый живот, раздуваясь, стал припирать всех к сте­нам. Гости забились в углы, полезли на подоконники, но живот раздавался все больше и больше и, казалось, нет от него спасения. С громким криком все обрати­лись к Абу-али-сине с просьбой избавить их от этой беды. Абу-али-сина прочитал заклинание. Великан стал уменьшаться в размерах, пока от него не осталась одна шапка, да и та исчезла за занавеской.
Гости Махмуд-шаха, да и сам шах, придя в себя, не знали, что и делать: то ли плакать, то ли смеяться.
— О мудрец,— обратились к Абу-али-сине собрав­шиеся,— если ты соблаговолишь еще что-нибудь по­казать нам, покажи что-нибудь приятное.
Во дворце было много окон, и все они были закры­ты, ибо наступила уже ночь. Абу-али-сина попросил открыть одно окно. Просьбу мудреца выполнили. И, о чудо, — в окне все увидели прекрасный летний день. Люди не верили своим глазам, потому что знали, что уже наступила осень. А за окном нежно зеленела тра­ва, раскрылись бутоны цветов, распространяя дивное благоухание, заливались трелями соловьи, щебетали птахи, журчали прозрачные ручьи, веял легкий ветерок, и все это — и пение птиц, и опьяняющий… воздух — до­ходило до самого сердца. Можно было подумать, что за окном — рай, приготовленный аллахом для право­верных. Завороженные чудным видением, Махмуд-шах и все его гости, не в силах устоять на месте, ринулись к окну, чтобы выйти на волю, но окно закрылось.
И попросил Абу-али-сина открыть второе окно. От­крыли второе окно, и дохнуло из него лютым холодом. Загудел буран, завыл ветер, повалил снег. Метель сле­пила глаза. Задрожали от мороза гости, холод проби­рал их до самых костей, зуб не попадал на зуб. С тру­дом сумели закрыть окно люди и долго отогревались потом в теплых шубах и шапках.
А Абу-али-сина тем временем попросил открыть третье окно. За окном сверкала вода. Словно море, подошла она к стенам дворца, а все, что окружало дворец, скрылось под водой. Вздымались огромные вол­ны, каждая высотой с гору, резвились рыбы. А волны поднимались все выше и выше, как во время ноева по­топа. Вдруг порывом ветра окно захлестнуло огром­ной волной, и дворец заполнился водою. Гости мгно­венно промокли до нитки, поднялся шум.
— Вай-вай, мы утонем! — в страхе кричали люди и поспешили закрыть окно,
Когда воду убрали и одежду высушили, гости успо­коились, и Абу-али-сина попросил открыть еще одно окно.
На этот раз за окном бушевало пламя. Его языки поднимались выше минарета. Вся земля была охваче­на огнем. Отблески огня отражались в глазах гостей шаха. Ветер полыхнул пламенем в окно и чуть-чуть не опалил лица. Все отпрянули в страхе назад, и окно захлопнулось.
Когда открыли следующее окно, все увидели чудесный весенний день. Солнце светило с высоты. Шли лю­ди, занятые своими делами. И ничего необычного не было в этом дне, кроме разве того, что среди осени люди видели весну.
Закрыли это окно и открыли последнее, Черная не­проглядная тьма стояла за окном. Хоть глаз выколи. Ни с какой самой темной ночью нельзя было сравнить эту тьму. Поежились от этого мрака гости. Закрыли и это окно.
Потрясенные чудесами, показанными Абу-али-синой, Махмуд-шах и все его приближенные высказали Абу-али-сине слова признания и убедились в том, что муд­рость и ученость Абу-али-сины достойны той славы, которой окружено его имя у всех народов всех стран Земли.
До утренней молитвы беседовал Махмуд-шах с вели­ким мудрецом. Как только забрезжил рассвет, Абу-али-сина, с разрешения шаха, отправился в отведенные ему покои, там отдохнул, а вечером снова пришел во дво­рец.

И снова был пир на весь мир. Махмуд-шах, его ви­зири, приближенные и все гости сидели на своих местах и угощались разными кушаниями и яствами. И снова попросили мудреца показать свое высокое искусство.
Абу-али-сина прочитал заклинание, и, о ужас… Плов в чашах превратился в шевелящуюся гору белых червей, вместо других яств в тарелках прыгали лягушки, бега­ли мыши, притаились скорпионы. Гости с омерзением отвернулись от стола и попрятались, закрыв лица ру­ками.
Абу-али-сина рассмеялся.
— Успокойтесь и посмотрите на стол. Там нет ниче­го ужасного. Все страшное вам только привиделось.
Гости вернулись к столу и увидели, что плов — это плов, все яства так же аппетитны, как и были, когда их только что поставили на стол.
В тот вечер о многом говорили, Абу-али-сина пока­зывал чудеса. Все его представления вызывали и во­сторг, и изумление, ибо люди никогда ничего подобного не видели и ни о чем подобном не слышали.
Так жил Абу-али-сина при дворе Махмуд-шаха, поражая его приближенных своим талантом, устраивая невиданные доселе зрелища.
Среди близких ко двору Махмуд-шаха был юноша, знаменитый в городе своей неописуемой красотой и стройностью. Тот, кто видел его хоть раз, никогда не мог позабыть его лица. Люди тянулись к нему. Но не только красотой был славен этот юноша. У него была добрая душа и глубокий ум. Несмотря на свою моло­дость, он считался одним из уважаемых людей при дворце Махмуд-шаха и был знатным вельможей.
Приглядевшись к Абу-али-сине, юный вельможа почувствовал к нему большое расположение и подру­жился с мудрецом. Он навещал Абу-али-сину, слушал его рассказы. Мудрец знал цену не только драгоцен­ным камням. Дороже бриллиантов ценил он талант­ливых людей. Полюбил он и этого юношу с красивым лицом, чистой душою и умной головой. Абу-али-сина открывал юному другу секреты своего искусства, в при­ятных беседах проводил с ним дни и вечера.
Но визирь Юхна тоже любил этого юношу, и ему хотелось, чтобы тот стал его учеником.
Прознав о дружбе юноши и Абу-али-сины, Юхна воспылал ревностью и стал распускать про Абу-али-сину вздорные слухи. Решил он очернить Абу-али-сину и в глазах Махмуд-шаха. Однажды он сказал шаху:
— О шах, у этого мудреца нечистые помыслы в от­ношении юного вельможи. Уж не хочет ли он подбить молодого человека против шаха?
Не поверил шах Юхне, рассердился на него за наго­вор, но на всякий случай направил человека проверить, чем занимается Абу-али-сина.
Абу-али-сина, как всегда, и в этот вечер сердечно беседовал с юношей. Доложили об этом падишаху, и закралось в душу падишаха сомнение: а не прав ли верный его визирь Юхна?
Перестал он оказывать почести мудрецу, не обращал на него внимания, когда Абу-али-сина появлялся во дворце, и даже подумывал, как бы лишить его жизни.
Умом и сердцем чувствовал Абу-али-сина надвигав­шуюся беду и однажды сказал себе: «Если я не уйду сегодня ночью, быть несчастью». С этими словами он в одежде дервиша покинул город Кирман, где познал и почтение, и вражду.
Неподалеку, на каменистой россыпи, Абу-али-сина прочитал заклинание, и возник город, окруженный вы­сокой крепостной стеной. Этот город был столь пре­красным, что Кирман по сравнению с ним мог показать­ся захудалым селением. Язык человеческий беден, чтобы описать такой город. Беломраморные стены были увен­чаны зубцами, покрыты сверкающей лазурью, минаре­ты устремились выше облаков. Люди самых разных национальностей проживали здесь. А какая удивитель­ная вода была в этом городе — прекрасная на вкус, исцеляющая от любых болезней, бодрящая при омове­нии. По всему городу раскинулись лавки, шумели ба­зары. Стройные красивые юноши продавали богатые товары и не было отбоя от покупателей. Красивый го­род с красивыми людьми жил красивой жизнью, и каж­дый, попавший в этот город, был бы просто без ума от такого невиданного счастья. Для себя Абу-али-сина построил дворец, который размерами мог бы соперни­чать с целым городом. Вокруг дворца цвели сады, журчали ручьи, звенели родники, услаждая прохладой ученых мужей, собиравшихся на мудрые беседы.

Узнав о новом городе, Махмуд-шах, его визири и все приближенные забрались на самые высокие мина­реты Кирмана, чтобы получше разглядеть этот чудо-го­род. Солнце освещало золотые купола домов, сверкали зеркально гладкие стены, и глазам было больно от это­го яркого сияния.
Сначала в Кирмане только и разговоров было, что об этом новом городе, от изумления люди не знали, что сказать, и словно немели, потеряв дар речи. Никог­да ничего не было на каменистой россыпи близ Кирма­на, и вдруг за одну ночь вырос огромный благоустроен­ный город сказочной красоты. И догадались в Кирмане» что все это — дело рук Абу-али-сины, что в отместку за недоверие он еще раз проявил свое могущество.
Как-то раз доложили Махмуд-шаху, что из ворот нового города вышло войско и от Абу-али-сины прибыл посол. Встретили в Кирмане посла как положено и со всеми почестями препроводили во дворец. Собрал Мах­муд-шах людей дивана, принял посла и выразил ему всяческое уважение. С молитвой передал посол Махмуд-шаху послание своего властелина. С почтением принял Махмуд-шах послание, вскрыл печать и передал для зачтения своему визирю.
Громким голосом зачитал визирь послание, и вот что в нем было написано: «О Махмуд, падишах Кирмана! Долго правил ты своей страной, даже слишком долго, но всему приходит конец, пришел конец и твоей власти. Не обессудь за откровенность, но отныне все твои зем­ли переходят под мою власть. Тебе же я советую по­добру-поздорову уйти в другую страну. Как двум львам не жить в одном лесу, так и двум падишахам не пра­вить одним государством. Твой ответ жду до завтра».
Невеселым было поедание, много горьких дум пере­думал Махмуд-шах, слушая его. И решил он отправить к Абу-али-сине своего посла с покаянным ответом и пригласить его в гости. Как говорится, повинную голо­ву меч не сечет.
«Да благословит аллах твою мудрость», — сказали Махмуд-шаху его визири, а один из них, самый умный, был послан к Абу-али-сине.
И напутствовали этого визиря быть с Абу-али-синой почтительным, речи вести благоразумные, сделать все, чтобы добиться примирения.
Собрался визирь в дорогу, взял с собою слуг и ска­зал, обращаясь к посланцу Абу-али-сины: «Веди нас, почтенный. Укажи путь в город Мудрости». Отправи­лись они вместе и вскоре подошли к чудо-городу. До­ложили люди Абу-али-сины своему властелину о при­бытии посланцев Махмуд-шаха, и повелел Абу-али-сина своим визирям встретить достойно прибывших гостей. И вышли навстречу визирю из Кирмана воины в золо­тых шлемах, сотники и военачальники, отдали все по­ложенные почести и провели гостя в город. Широко раскрытыми глазами смотрел визирь Махмуд-шаха на просторные улицы, высокие дома и с огорчением думал о том, как жалко выглядит его родной Кирман по срав­нению с этим великолепием. Привели визиря к двор­цу на такой широкой площади, что глазом не охватишь. Сотня конных со стражниками пересекла эту площадь, присоединилась к процессии и, миновав первый дворец, все отправились к другому дворцу, где собирались лю­ди дивана. Здесь навстречу визирю Махмуд-шаха выш­ли вельможи, и все преследовали в зал, где вершились государственные дела и где восседал сам светлейший падишах. По обе стороны престола стояли витязи. На золотых поясах у одних висели сабли, другие держали обнаженные кинжалы. А на престоле — сам падишах в золотом венце. Белая борода ниспадает ему на грудь, богатые одежды подпоясаны золотым поясом. Руки его спокойно лежат на коленях. Двенадцать тысяч рабов справа и слева окружали трон, держа сабли наголо. Мудрые визири стояли почтительно возле падишаха. Вот такой диван. Предстал перед изумленным взором визиря Махмуд-Шаха. Тысячи самых умных хушенгов и фаридунов почли бы за счастье быть рабами в этом дворце. Ошеломленный роскошью и красотой, бедный визирь из Кирмана едва не лишился разума. Обычное самообладание и решительность, за что и ценил его Махмуд-шах, стали оставлять его. Но, как бы то ни было, он совершил весь ритуал, положенный послу. Он сел в кресло, поставленное специально для него, выпил шараб, преподнесенный слугами, но слова, которые должен был произнести, не сказал. «Еще успею»,— подумал визирь, но в это время к нему обратился Абу-али-сина:

— Возвращайся к своему властелину и передай ему привет. Пусть к утру он убирается из Кирмана. Как двум лунам не сиять на одном небосводе, так двум падишахам не править одним государством. Довольно правил Махмуд-шах Кирманом, пришел конец его вла­сти. Если же он надеется на свое войско, то передай ему — все, что ты видел здесь,— это капля в море, это лучик солнца. Наше войско неисчислимо, и, если Махмуд-шах вздумает сопротивляться, он убедится, что я не лгу.
Так сказал Абу-али-сина, и бедного визиря выпро­водили из дворца.
Вернулся визирь в Кирман, рассказал Махмуд-ша­ху обо всем, что видел, обо всем, что слышал. Пому­тился разум у Махмуд-шаха, не хотелось ему лишаться власти и богатства. Разослал он тут же по ближайшим странам своих людей с просьбой помочь ему войсками и сам стал готовиться к войне. Своего войска собрал он двести тысяч, да из ханств Хаур и Занкибар пришло многотысячное воинство. Приказал Махмуд-шах выве­сти войско из города и выстроить рядами в чистом поле. Заблестела у воинов кинжалы на поясах, засвер­кали в руках обнаженные мечи.
Увидел Абу-али-сина, что не струсил Махмуд-шах, и вывел против него трехсоттысячное войско, закованное в железные латы. И вышло войско Абу-али-сины, словно море из берегов, готовое сокрушить любого вра­га. Столкнулись войска. Быстро редело войско Махмуд-шаха, во на смену павшим шли новые и новые воины.
Сошел с трона Абу-али-сина, взял в одну руку тык­ву, в другую прут и стал стегать тыкву прутом. При каждом ударе выскакивала из тыквы дюжина велика­нов с железными булавами в руках. Только от одного их вида можно было умереть со страха. Против таких великанов не могли устоять воины Махмуд-шаха, и Кирман вот-вот должен был пасть.
Собрал Махмуд-шах визирей на совет:
— Что делать будем? И ответили визири:
— Нет выхода иного, как просить пощады у всемо­гущественного Абу-али-сины.
Но Абу-али-сина и не собирался вовсе покорять Кирман. Он хотел лишь отомстить Махмуд-шаху за недоверие и добился своего.
Когда Махмуд-шах попросил пощады, Абу-али-сина бросил прут, вместе с войском вернулся в город Муд­рости и написал шаху Кирмана послание с приглаше­нием в гости.
Делать нечего. Собрал Махмуд-шах своих визирей и отправился в сопровождении войска в город Муд­рости. Увидел Махмуд-шах беломраморные стены, аза ними три ряда укреплений, а между ними ров, запол­ненный водой. Открылись железные ворота и трехсот­тысячное войско громогласно стало приветствовать Махмуд-шаха: «Добро пожаловать, властелин!»
-Слава аллаху!» — ответил Махмуд-шах и вошел в город. Кругом шла бойкая торговля» кто покупал, кто продавал. На три версты раскинулись лавки и базары. Проделав этот путь, Махмуд-шах подошел к величест­венному дворцу. Это был такой высокий дворец, что люди сверху казались мухами. У входа во дворец стоя­ла многотысячная стража. Она расступилась и с по­клоном пропустила гостей к дверям. Через семь дверей прошел по дворцовым покоям Махмуд-шах. Посмотрел он направо — увидел мудрецов-визирей, восседающих в золотых креслах, посмотрел налево — увидел на се­ребряных сиденьях богатырей с железными поясами, глянул вперед — и увидел на престоле с сорока ножка­ми Абу-али-сину. Встал Абу-али-сина навстречу почтен­ному гостю, поздоровался с ним по-царски и, взяв за руки, посадил возле себя.
Сделал Абу-али-сина знак своим слугам, и тотчас прекрасные юноши поднесли гостям и хозяевам шараб в хрустальных сосудах. Повеселели люди дивана. А тем временем по знаку Абу-али-сины слуги расстелили скатерть и уставили ее всякими яствами. Скатерть оказалась такой широкой, а еды так много, что си­девшие по обе стороны от скатерти люди не видели друг друга. Угощения было приготовлено столько, что его хватило бы на всех желающих, а не только на де­сять тысяч спутников Махмуд-шаха. Что же касается разнообразия кушаний, то перечислить все названия просто не хватило бы никакого времени. Пять часов продолжалось пиршество. Откушав, все помолились. Слуги принесли освежающие плоды, и потекла прият­ная беседа. А затем всех гостей пригласили посмотреть дворцовый сад. Вместе с гостями в сад вышел и Абу-али-сина. Что это был за сад, описать невозможно. Даже сто тысяч человек потерялось бы в нем — таким он был большим. На ветках заливались трелями соловьи, медовые реки текли в пряничных берегах, душистый аромат цветов опьянял воздух. А над садом — два го­лубых, как небо, купола… Перед Махмуд-шахом и его свитой предстали дивные яблони и другие деревья, уве­шанные диковинными плодами.

До самого вечера принимал гостей Абу-али-сина, проводя время в беседах и за угощениями.
К вечеру Махмуд-шах собрался было домой, но Абу-али-сина сказал: «Три дня вы будете моими гостя­ми»,— и никого не отпустил. Наступила ночь. Но и ночью продолжались пир и беседы. Абу-али-сина дал знак — появились красавицы-рабыни с музыкальными инстру­ментами, зазвучала музыка. До утра лились песни. Неожиданное зрелище услаждало слух в взор. Под утро всем захотелось спать, и по знаку Абу-али-сины слуги принесли каждому атласную перину, шелковое одеяло, пуховую подушку. Каждого гостя устроили сообразно с его званием, и воцарился сон. Долго спали гости в саду, до самого полудня, когда лучи солнца стали припекать их. Открыли гости глаза—нет ни са­да, ни дворца, ни базара, ни города.
И видят они, что войска продолжают сражаться, словно и не было никакого примирения. И бьются войска насмерть. Вдруг среди воинов появился Абу-али-сина с прутом и тыквой, стукнул прутом по тыкве и закричал:
— Эй, плешивые, выходите! — и с каждым ударом по тыкве оттуда выскакивали плешивые воины с остры­ми мечами и кинжалами на поясах и бросались друг на друга. Этих плешивых воинов было такое множест­во, что войско Абу-али-сины перестало даже сражаться, а плешивое войско вдруг повернуло в сторону Кирмана и погнало воинов Махмуд-шаха к стенам крепости. Пробрался Махмуд-шах в свой город, поднялся на ми­нарет, видит, плохи его дела, войско разбито. Абу-али-сина посмеялся над ним. Понял Махмуд-шах, что зря он послушался визиря Юхну, да что делать? А плеши­вое войско тем временем загнало остатки воинов Мах­муд-шаха в Кирман и, оставшись без врагов, стало уничтожать друг друга. Долго ли, коротко ли продолжа­лось это безумное столпотворение, но появился Абу-али-сина с прутом и тыквой, ударил он прутом по тык­ве, крикнул: «Эй, плешивые, марш на место!», и все войско исчезло в тыкве. Вернулся Абу-али-сина в свой город, возвратилось него войско. Умолк шум сражения.
А Махмуд-шах собрал на совет своих визирей и му­дрецов. Но все они были настолько потрясены всем ви­денным, что никто из них ничего не мог посоветовать своему властелину. А сам Махмуд-шах укорял себя в душе за непомерную гордыню, за то, что сам накликал беду на свою голову, и не видел он выхода из своего тяжелого положения. Пришла, правда, ему мысль по­слать людей за помощью к падишаху Бухары, но его вовремя отговорил умный визирь по имени Милад.
— Мой шах, — сказал Милад, вставая с места,— ты обидел Абу-али-сину, и вот мы все переживаем его месть. Весь мир знает, что нет на свете силы, могуще­ственней силы Абу-али-сины. Разве не об этом свидетельствуют истории с падишахом Бухары и с падиша­хом Египта. Так пусть тот, чья клевета привела нас к беде, придет и придумает, как избавиться всем от не­счастья и горя. Он разгневал Абу-али-сину, так пусть он и успокоит его.
Призвал Махмуд-шах визиря Юхну:
— Ты — причина нашего горя! Если не придумаешь, как избавиться от беды, я велю казнить тебя!
Зарыдал Юхна:
— О мой шах! Я твой раб, и твоя беда — это моя беда. Не мыслил я принести тебе горе. Я только рас­сказал о недостойном поведении мудреца и поделился своими сомнениями. Могу ли я придумать что-нибудь против Абу-али-сины, когда весь мир бессилен перед ним?
В гневе прогнал Махмуд-шах визиря Юхну с глаз долой и обратился за советом к мудрому визирю Ми-ладу. И сказал Милад:
— О мой шах, я вижу только один путь избавить всех нас от большого горя — надо послать к Абу-али-сине того юношу, к которому мудрец испытывал лю­бовь и уважение. Пусть он с почтением от имени шаха попросит мира и пригласят Абу-али-сину в Кирман. Я думаю, этому юноше Абу-али-сина не откажет.
Все люди дивана согласились с предложением визи­ря Милада и послали юношу со слугами и богатыми дарами к Абу-али-сине. Ласково встретил любимого юношу Абу-али-сина, показал ему город Мудрости со всеми его базарами» улицами и площадями. Целый день и целый вечер он угощал гостя. А юноша, выполняя просьбу Махмуд-шаха, пригласил Абу-али-сину в Кир­ман. Принял Абу-али-сина это приглашение и вместе с юношей отправился в Кирман.

С царскими почестями встречали Абу-али-сину и ви­зири, и советники, и все приближенные шаха… Сам Махмуд-шах вышел к нему навстречу, взял за руки му­дреца, усадил рядом с собою на престол. Приветствуя Абу-али-сину, Махмуд-шах сказал:
— О мудрейший из мудрых, обидевшись на меня, ты пролил столько крови, принес столько горя. Хорошо ли это?
— О мой шах,— отвечал с достоинством Абу-али-си­на, — ты задумал лишить жизни своего покорного слугу, поверив клевете, а не делам моим. Ты отверг меня, и угроза смерти нависла надо мной. Я был вынужден бе­жать. Так кто же виновен в пролитой крови?
Долго вели беседу Абу-али-сина и Махмуд-шах, вы­ясняя причины жестокой войны. Договорились они о мирном согласии, и несколько дней Абу-али-сина был почетным гостем Махмуд-шаха.
Пригласил и Абу-али-сина Махмуд-шаха в гости к себе, и было его предложение принято. Но в день, когда Махмуд-шах собрался в город Мудрости, пришел к не­му визирь Юхна и, раскрыв мешок несчастий, сказал: — О мой шах, куда ты собрался? Ведь город Мудро­сти создан силой колдовства. Абу-али-сина хочет зама­нить тебя в свой заколдованный город, чтобы убить тебя и овладеть Кирманом.
Умел визирь Юхна сеять страх и недоверие в душе, и засомневался Махмуд-шах, идти ли ему в гости к Абу-али-сине.
Но тут оказался визирь Милад: — О мой шах, не верь пустым словам. Неужели ты не видишь, что если бы Абу-али-сина только захотел, он давно уже сравнял бы с землею все наше государство. Он слишком силен, чтобы хитрить и слишком мудр, чтобы пожелать стать шахом.
Успокоил Милад Махмуд-шаха, и тот во главе с ви­зирями, советниками и небольшой стражей отправился в город Мудрости.
С большими почестями встретил Абу-али-сина го­стей—по обе стороны дороги стояли воины и громко приветствовали прибывших «Ассалям алейкум» — здо­ровался с воинами Махмуд-шах, и воины отвечали ему; «Вагалейкум ассалям!» Нескончаемой была шеренга во­инов, и нескончаемой казалась дорога. Где же беломра­морные стены, где город с высочайшими минаретами? Он ведь был совсем близко… Оглянулись Махмуд-шах и его свита, и увидели все, что стоят они на каменистой земле. Нет никаких воинов, словно их ветром сдуло. А вокруг такая голая пустыня, что окажись здесь шурале, и тот бы умер от страха. От неожиданности Махмуд-шах и все, кто был с ним, попадали на землю, а потом взгля­нули друг на друга и стали смеяться то ли от радости, то ли от горя. И порешил Махмуд-шах, что все проис­шедшее с ними — мираж, и все вернулись в свой город Кирман. «Да, о многом заставил подумать нас Абу-али-сина. Не такова ли вся жизнь человеческая: сегодня — все хорошо, а завтра — хуже и быть не может? В жиз­ни, как на хорошем базаре, чего только не увидишь. Бо­гатый стал нищим, счастливого подстерегло горе, беспеч­ный погряз в заботах. Нагадает старуха-колдунья и бо­гатство, и счастье, а все ее пророчества остаются глупой фантазией», — с такими мыслями Махмуд-шах вернулся во дворец и снова созвал людей дивана. Было решено найти Абу-али-сину. Где его только ни искали — в горо­де и вокруг города, на улицах и базарах, по всем зако­улкам и переулкам — все бесполезно, не обнаружили да­же следа Абу-али-сины.
А если бы и нашли, наверное, не очень бы обрадова­лись. «Слава аллаху, — сказали во дворце Махмуд-ша­ха, — на этот раз мы легко отделались от Абу-али-сины». И пока Махмуд-шах возносит к богу молитвы, мы не бу­дем ему мешать, а последуем за Абу-али-синой.
Оставив Махмуд-шаха и всю его свиту в каменистой пустыне близ Кирмана, Абу-али-сина перенесся в город Хамадан.
Проходя по улицам Хамадана, он увидел, как масте­ра восстанавливали разрушенную стену дома шейха Габдуллы. Неожиданно шейх обратился к Абу-али-сине:
— О Абу-али-сина! Наверное, нехорошо, что мы до сих пор не подружились…
Абу-али-сина увидел перед собой человека с одухо­творенным лицом и умным проницательным взглядом. Он ответил:
— Мужчина не преклонит головы перед другим мужчиной, пока не убедится в его могуществе.
И тогда шейх Габдулла провел руками над десятью камнями, и тут же камни поднялись и легли в стену одни к другому так плотно, как не уложили бы их ты­сяча умелых мастеров.

Увидев это, понял Абу-али-сина, что перед ним свя­той человек, он поцеловал руку шейха Габдуллы и припал к его ногам.
Шейх Габдулла поднял Абу-али-сину с земли, взял его за руку и повел к себе в дом. За полночь продолжа­лась их душевная беседа.
И сказал Абу-али-сина:
— О шейх, позволь мне не покидать тебя и служить тебе.
И шейх Габдулла согласился с радостью, и Абу-али-сина остался у этого мудреца.
Все свободное время Абу-али-сина проводил в мо­литвах, и так долго его никто не видел, что улеглись слухи о его чудесах, люди перестали говорить о нем и даже имя его позабыли. Со временем стал он шейхом, и зна­ли его как шейха Абу-али-сину. Много лет прожил он в Хамадане, здесь написал он свои знаменитые книги. Как хотелось бы назвать эти книги и рассказать о них, но об этом как-нибудь в другой раз.

СКАЗАНИЕ ПОСЛЕДНЕЕ. КОНЧИНА АБУ-АЛИ-СИНЫ

Существует немало легенд и преданий о том, как кончил свой жизненный путь Абу-али-сина и где по­коятся его останки.
«Абу-али-сина похоронен возле города Хамадана, в селении Абад», — так утверждает Мадхи.
Хамадан… Это название упоминается и в книге «Кашафез Зенун».
Но Балхи, человек, побывавший во многих странах, обошедший множество городов, рассказывает, что Абу-али-сина в конце своей жизни вернулся в Бухарское государство и остановился в Самарканде.
Там, в Самарканде, он построил два здания с оди­наковыми куполами, украшенными мрамором. А сами купола так высоко устремились в небо, что стрелы, вы­пущенные из лука легендарным богатырем Рустамом, долетали только до их середины. Даже птицы, как ни старались, не могли достичь вершины этих куполов. Не близко располагались купола. На огромной площа­ди между ними Абу-али-сина построил медресе в семь этажей. Несчетным казалось число классов на каждом этаже, потому что во всем медресе «их было почти столько, сколько дней в году — триста шестьдесят. Бога­то украшенные снаружи и внутри, классы сверкали та­ким блеском, что слепили глаза с непривычки.
В каждом классе сорок — пятьдесят учеников обу­чались многочисленным предметам. Сам Абу-али-сина преподавал в этом медресе несколько наук, и знания его через учеников распространялись по всей земле.
Когда годы его перевалили за семьдесят, Абу-али-сина стал задумываться над бренностью жизни, но он не мог, как простой человек, примириться с неизбеж­ностью смерти. Всю свою мудрость, все свои знания он решил посвятить поискам путей вечного существова­ния.
Стояла возле медресе разрушенная баня. «Баней печали» называли ее люди. Восстановил это здание Абу-али-сина, присоединил его к медресе. Под крышей но­вого дома создал Абу-али-сина вращающийся купол с семью чашами, обозначающими семь планет. И все это было подобно небосводу. И приготовил он в семи сосудах семь непохожих животворных масел. По ука­занию Абу-али-сины была сделана мраморная колода точно по его росту.
Словом, все приготовил мудрец, чтобы в случае смерти снова вернуться в этот мир.
Был у Абу-али-сины очень талантливый и знающий ученик родом из Багдада. Он сопровождал мудреца во время его странствий, ни на шаг не отходил от него и знал и умел почти все, что знал и умел сам Абу-али-сина. Звали его Джамас, и был он первым помощ­ником и советником Абу-али-сины во всех его делах.
Одному Джамасу доверил Абу-али-сина свое воскре­шение, подробно рассказал ему, что надо делать, объяс­нил, как следует поступить с трупом, завещал никому ничего не говорить о его смерти.
Пришел час, и Абу-али-сина скончался. Мудрец Джамас, как и завещал Абу-али-сина, никому ничего не сказал о его смерти, а тело старца перенес в услов­ленное место.
Джамас, как и научил его Абу-али-сина, сначала размолол тело учителя в ступе, сделал из него тесто и положил в кипящий казан. Потом, когда казан остыл, Джамас скатал из вареного теста шар и влил в него масло из одного сосуда. Стало тесто сначала жидким, а потом загустело, словно студень, и тогда Джамас пере­ложил всю массу в мраморную колоду.
Вылил в эту колоду Джамас масло из второго со­суда и стал ждать. Сорок дней ждал. И появился в ко­лоде скелет.

лил в колоду Джамас третий сосуд масла и снова ждал сорок дней. И появилась плоть.
После четвертого сосуда и сорока дней ожидания плоть приобрела человеческий облик.
Настало время вдохнуть жизнь в новое тело. Опры­скал Джамас тело животворным маслом из пятого сосу­да, а еще через сорок дней и из шестого.
Перед Джамасом лежал живой Абу-али-сина и ше­велил губами, пытался что-то сказать, но получалось у него лишь «бриз-бриз». Окропи Джамас Абу-али-си­ну маслом из седьмого сосуда, и через сорок дней ожил бы Абу-али-сина и жил бы до скончания мира.
Но, видимо, не угодно было аллаху, чтобы так про­изошло.
Исполняя все точно так, как велел ему Абу-али-си­на, Джамас увидел, как сбывается задуманное старцем. Мудрец Джамас понял, что способен оживить Абу-али-сину, и тот станет таким же, как и до смерти. Поду­мал Джамас, что Абу-али-сина станет даже еще более известным, чем до сих пор, что никому не достигнуть вершин его знаний, и решил не продолжать воскреше­ния своего учителя, ибо сам мечтал достичь славы.
Разбил он седьмой сосуд, ударив о камень, мрамор­ную колоду сделал невидимой, а тело Абу-али-сины оставил таким; каким оно было в час его смерти.
И только звуки «бриз-бриз» долго еще раздавались, заставляя людей оглядываться и удивляться.
Немало легенд о смерти Абу-али-сины дошло до на­ших дней. Среди них и рассказ Балхи, многое повидав­шего во время странствий. Он? так рассказывал: «В Самарканде побывал я в доме, где умер великий Абу-али-сина, и в одном из уединенных уголков его сам слышал голос мудреца, говорящий «бриз-бриз». Но не­долго раздавался странный голос. Пришли люди, и зву­ки исчезли».
Иной конец легенды о смерти Абу-али-сины переда­ет Сайт Яхья: «Слышал я, что Джамас» когда нес седьмой сосуд, споткнулся, и сосуд разбился, к его вели­чайшему огорчению…»
Но и по той и по этой легенде не суждено было воскреснуть Абу-али-сине, и только некоторым счаст­ливцам удается услышать его голос; «бриз-бриз».
Вассалам! На этом и я кончаю пересказ легенд о мудром Абу-али-сине.

Продолжение следует