Если жизнь нередко сравнивают с морем, то талант можно сравнить с драгоценной жемчужиной этого моря. И если порой эти жемчужины так и остаются скрытыми от мира за глухими створками раковин, — то это результат трудностей жизни и превратностей судьбы, людского непонимания. Помочь таланту раскрыться, реализоваться — долг нашей совести.

Чингиз Ахмаров
НА ПУТИ К ПРЕКРАСНОМУ
Воспоминания

Путешествия

   Мой отец по большей части путешествовал по Востоку. Однако нередко я слышал от него рассказы о таких европейских городах, как Варшава, Хельсингфорс. Его рассказы о путешествиях завораживали меня. Он рассказывал, как с караваном прибыл в Сирию, как из Одессы пароходом приплыл в Джидду, затем снова с караваном посетил Мекку. Очень подробно описывал природу тех мест, тамошних людей. Как-то во время одного путешествия в Мекку в караван-сарай, где они остановились, явился черный араб и обратился к моему отцу: мол, почему тот, приходясь ему родственником, не пришел в его дом, а остановился здесь? И, обняв моего отца, расплакался. Этот человек оказался сыном Хайреддина — старшего брата моего деда Мифтахитдина, который поселился в Мекке.

«Он ничем не отличался от арабов, — рассказывал отец, — на вид черный-пречерный. Одет был в местную одежду. Говорил на родном языке, но с арабским акцентом. Этот бедняга женился на чужбине и уже полностью «растворился» среди местных…».

«Когда я был в Финляндии, на одной из скамеек на улице забыл бумажник с деньгами. Спохватился, бросился к тому месту, — и оказалось, что бумажник как лежал, так и лежит…»

Слушая с восторгом его рассказы, я мечтал, как вырасту, тоже побываю во всех странах земного шара.

Сейчас, конечно, само понятие путешествия сильно изменилось: резко сократились расстояния, достичь любой точки планеты можно в считанные часы. И все же, «ветер дальних странствий» манит и волнует меня до сих пор, как в детстве…

Но, хоть поездить по свету за жизнь пришлось немало, я не устаю восхищаться красотами и памятниками, прежде всего, своей родины, такими как, например, мавзолей Ахмада Яссави в Туркестане. С давних лет и до сей поры при виде его, я замираю, плененный особым восторгом, погружаясь в мир размышлений.

Личность Ахмада Яссави давно меня интересует. Он был не только поэтом, но и крупным религиозным деятелем, за что многие годы, до совсем недавнего времени, подвергался самым негативным оценкам в доступной нам тогда литературе, где его клеймили как реакционера-мистика. Все это всегда казалось мне непонятным. Мне представлялось, что, возможно, его широкая, многогранная деятельность могла быть и сложной, и противоречивой. В моем родном городе Троицке среди казахов, татар, башкир было немало знатоков и почитателей наследия Ахмада Яссави, и это наводило на мысль о том, почему же его произведения, посвященные вопросам религии и морали, так близки и привлекательны для представителей тюркских народов? Какие откровения звучали на их собраниях, посвященных идеями яссавизма?

Не будучи знаком ни с одним из произведений Яссави, ответить на эти и им подобные вопросы я, к сожалению, не мог. В библиотеке моего отца, скорее всего, были книги и Яссави, как и Сулеймана Бокиргони, и Суфи Аллаяра, и то, что я в свое время не смог их проштудировать, огорчает меня до сих пор.
Впервые приехав в Туркестан и увидев мавзолей Ахмада Яссави, возвышающийся среди плоского и ровного поля, я застыл от удивления. Масбы пештака, куполов, качество кладки и узорного декора, как экстерьера, так и интерьера, — не поддаются описанию, рождая вопросы: кто, каким образом воздвигал это удивительное сооружение, которое уже одним своим видом оказывает на человека духовно очищающее воздействие?

Меня всегда удивляло, как можно историческим лицам, крупнейшим деятелям, вершившим судьбы народов, а значит, бывших, по меньшей мере, личностями сложными, — давать скоропалительные и безапелляционные оценки, формируя неверное отношение к ним целых поколений…

Но вернусь к теме моих путешествий по свету.

«Стенфорд Авеню, Престон парк, Брайтон, Сассекс, БНКФД
5 февраля 1982 года
Дорогой Чингиз Ахмаров!
Возможно, это Вас заинтересует: у меня появилась возможность несколько раз показать слайды, которые я сделал с Ваших работ у Вас в мастерской. Мои лекции в Ассоциации «Великобритания-Советский Союз» и в русском клубе «Современное советское искусство» Саутгемптонского университета на тему современного советского искусства были приняты с большим интересом. Когда же я показал книгу о Вас и о Ваших произведениях, этот материал вызвал живую заинтересованность у зрителей. Многие англичане и до сегодняшнего времени думают, что советское искусство состоит только из образов мускулистых колхозников, вяжущих снопы, и плечистых трактористов. Они не знают об удивительных лирических и поэтических произведениях, подобных Вашим работам.
Хочу напомнить, что я надеюсь на продолжение нашего знакомства с Вами и Вашими молодыми соратниками. Потому хотел бы, как только появится возможность, обязательно приехать в Ташкент.
Поздравляю с Новым годом и желаю всего наилучшего.
Джон В. Биртс».

Получая подобные письма, я ощущал возрастающий интерес и желание путешествовать. И когда такая возможность появилась, начал свое турне с Венгрии. Потом были Индия, Индонезия, Восточная Африка, Египет, Афганистан, Турция. Впоследствии большое путешествие я совершил в Италию, искусство которой для меня значит очень много, но до тех пор я знал его лишь по немногочисленным музейным образцам и репродукциям.

В Венгрии мы везде бывали вместе с представителями организации художников этой страны. Мы с удовольствием обозревали произведения античной поры, полотна французских импрессионистов, наслаждались в Будапештском музее искусств картинами Поля Гогена, Эдуарда Мане и других художников. Новый, 1958 год встречали в Будапеште, купались в зимних банях на горе Геле и в горячих источниках на горе Гелерт, пили вина в подземных пещерах города Эгер…

Венгры — народ очень веселый, с открытым сердцем. Здесь встречаются мечети, построенные турками, а в венгерском языке немало тюркских слов, таких как «олма», «болта», «сакол» («яблоко», «топор», «борода»). «Мы ведь выходцы с Урала», — с гордостью заявляет местные жители…
Возвращались мы через Румынию. Побывали в Бухаресте, посмотрели спектакли в театре оперетты…

Мое путешествие на Восток началось с Индонезии, население которой составляет более ста миллионов человек и «раскидано» по многочисленным островам.

В Джакарте нас поселили в самой красивой высотной гостинице города — «Индонезия». Интерьеры этого монументального одиннадцатиэтажного здания, построенного в стиле современной архитектуры, украшены композициями индонезийских художников, выполненными в мозаичной технике.
Климат Индонезии влажный, ибо эта страна со всех сторон окружена морем, к тому же здесь часто идут дожди. Несмотря на то, что базары изобилуют продуктами, местное население производит впечатление не слишком благополучное — они пьют мутную воду, этой же водой коричневого цвета умываются из реки, надвое рассекающей город.

Следующим после Джакарты был город Бандунг. Здесь мы разместились в маленьком самолете, рассчитанном на двадцать пассажиров. Помнится, дверь этого самолетика, вероятно, чтобы случайно не раскрылась, крепко прикрутили проволокой…

Потом мы отправились в сторону острова Бали — мечты туристов всего мира.

Описывать этот прекрасный остров, постоянно переполненный оживленной туристской публикой, его «пылающую» гору и пышные леса — дело неблагодарное.
Не могут не заворожить здесь зажигательные индонезийские танцы, своеобразные спектакли, продолжающиеся по нескольку вечеров.

Сейчас мне трудно точно вспомнить, в каком именно году я был в Восточной Африке. Мы оказались второй группой советских людей, посетивших Кению, где нас встретили африканскими народными танцами…

Египет. Каир, Гелиополис, Але, Александрия, потом через Красное море до порта Мамбас… Самолеты, поезда, пароходы… Из Мамбаса в Найроби, столицу Кении, ехали автобусом. В Найроби нас повели в заповедник. Этот заповедник был очень необычным. На просторе свободно разгуливали львы, слоны, жирафы, носороги, страусы и другие экзотические животные. Автобус с туристами разъезжал прямо среди них, что позволяло нам близко рассматривать представителей африканской фауны. Правда, солдат, сидящий в автобусе с автоматом в руках, все время напоминал: не высовываться из окон и не шуметь.
Было очень любопытно наблюдать за семейством львов: они как бы «пасли» целое стадо оленей, но когда им хотелось есть, неожиданно нападали на них. Поймав больного или слабого оленя, не успевшего убежать, тут же поедали его. Этакие санитары саванны…

Животные отдыхали в тени высоких деревьев. Иногда пробегала длинноногая желтоватая кошка со шкурой, усеянной круглыми пятнами, похожая на большую собаку.
«— Гепарды — самые быстроногие животные в мире. Они могут бежать со скоростью 120 километров в час, — рассказывал нам экскурсовод. — В прошлом всадники-воины и охотники, приручив эту большую кошку, сажали ее на коня у себя за спиной, охотясь таким образом…»

Из Кении мы приехали в столицу Танзании город Дар-эс-Салам («Врата мира»). Дар-эс-Салам — большой город с разнообразной архитектурой, среди высотных зданий которого раскинулся университет. Университетский городок, построенный пакистанцами, является центром образования народов Восточной Африки.

Почти миллионное население Дар-эс-Салама составляют негры, арабы, индусы и пакистанцы.

Здесь мы впервые увидели хлопковое дерево, которое в точности похоже на ореховое, лишь с той разницей, что на его ветвях можно было увидеть раскрытые желтые коробочки с торчащим хлопковым волокном.

Видели мы и храмы наподобие индийских, где висели на железных цепях жертвенники с останками сгоревших трупов — в Индии, на берегу Ганга, трупы сжигают на кострах, сложенных из многих слоев дров.

На базарах здесь огромный выбор изделий ремесленников и художников. Африканцы изготавливают для продажи различного рода скульптурки, предметы быта из древесины так называемого «железного дерева», которое растет в этих местах. Оно отличается твердостью и настолько тяжелое, что тонет в воде. Мне понравилась небольшая статуэтка охотника, которую я и купил.

Когда мы были в Дар-эс-Саламе, стены улиц здесь с обеих сторон были увешаны увеличенного размера искусственными слоновьими бивнями, что довершало своеобразие картины города.
Такой предстала мне Африка…

Уже в детстве, когда я еще не умел читать, а только рассматривал картинки в книгах и показывал те из них, которые мне понравились, папе и маме, родители стали рассказывать мне о великих художниках — Рафаэле, Леонардо да Винчи. Позднее, в школе учителя рисования рассказывали об Италии, ее искусстве, замечательных произведениях итальянских художников, о раскопках города Помпеи, погибшего из-за извержения Везувия… Слушая их, я словно наяву представлял себе все эти картины. Мой интерес и любовь к искусству Италии, ее живописи, позже ее музыке, в годы учебы в техникуме, а затем в институте, все более возрастали. Повидать все это собственными глазами стало моей заветной мечтой.

Летом 1977 года в Узбекистане проходила декада российского искусства. Среди приехавших было много художников, в том числе и народный художник СССР, президент Академии художеств СССР знаменитый скульптор Николай Васильевич Томский; приехал также замечательный скульптор М. Аникушин и целый ряд других мастеров кисти Москвы и Ленинграда.

В один из дней ко мне в мастерскую явились гости во главе с председателем Союза художников Узбекистана народным художником Рахимом Ахмедовым.

Обрадованный, я показал посетителям все свои работы, находившиеся в мастерской. Видимо, они были оценены высоко, потому что президент, обняв меня, повторил несколько раз:
— Мастер! — потом, оглядевшись по сторонам, добавил, — Вам следует помочь. У вас очень маленькая мастерская.
— Сейчас мастерские у нас не строят. Если будет возможность, тогда, думаю, наш Союз художников предоставит мне более просторную, — и я кивнул на Рахима Ахмедова.
— Однако я все же хотел вам помочь, — отреагировал Николай Васильевич.

И тогда я рассказал Томскому о своей давней мечте — побывать в Италии.
— Хорошо, — сразу решил Николай Васильевич, — напишите заявление в Академию художеств. Мы Вас обязательно пошлем в Италию.

Вот таким образом в августе 1977 года меня вызвали в Москву в Академию художеств. А уже в сентябре или октябре группа, возглавляемая народным художником СССР лауреатом Ленинской премии литовцем Иокубонисом, в составе председателя Союза художников Таджикистана Хушвактова, дочери Йокубониса скульптора Егле, художников-керамистов супругов Шевченко и других отправилась в путешествие в прекрасную Италию.

На Киевском вокзале мы сели в будапештский поезд. В Будапеште наш вагон прикрепили к поезду, идущему в Рим. И вот, проехав Югославию, с остановкой в Загребе, мы — в легендарной красавице-Венеции.

Здесь, располагая всего полутора часами до следующей пересадки, сразу отправились к собору Святого Марка, что в центре города. Полюбовавшись его красотой, возвращаемся вовремя на вокзал, но тут нас подстерегает неожиданность: поезда нет — он ушел, а с ним — все наши вещи и билеты! Мы же, не зная языка, на перроне совершенно чужого нам города.

Начальник железнодорожной полиции, конечно, был не в полном восторге от возникшей проблемы с советскими туристами, однако распорядился отправить нас следующим поездом в Рим через город Феррари — приблизительно через полчаса.

Рим преподнес еще один сюрприз: ни вагона, в котором мы приехали из Москвы, ни ожидавшего нас представителя посольства. Мы бегали взад-вперед по вокзалу, единственному на семимиллионное население города, к которому сходятся 27 дорог. Попытки дозвониться до советского посольства оказались тщетными. Наконец, кое-как погрузившись в два такси, добрались до назначенного нам места проживания — виллы Абумелека на Вия Антика Аврелия.

И лишь здесь с облегчением узнали, что наши вещи уже доставлены с вокзала на виллу.

Такие вот приключения сопровождали мое первое знакомство с благословенной Италией.

…Во времена правления Екатерины II переселившаяся из Ирана в Россию семья армян по фамилии Лазарян приняла активное участие в дипломатических отношениях Российской империи с государствами Востока. Позднее, эта семья дала России династию ученых и дипломатов Лазаревых, которые в течение многих лет служили государству, ставшему для них второй родиной. Один из представителей первого поколения Лазаревых, добираясь с Востока в Россию, для пущей сохранности вшил в свое тело большой алмаз. Это был один из четырех крупнейших в мире алмазов, известный как алмаз «Орлов». Другой Лазарев, также знаменитый дипломат, организовал первый в Москве институт востоковедения, присвоив ему свое имя. Еще один потомок этого незаурядного семейства женился на красавице — дочери армянина по имени Абу Мелек (красота этой девушки воспета в одном из стихотворений М. Ю. Лермонтова).

В XIX веке представитель одного из последующих поколений Лазаревых купил в центре Рима тридцать гектаров земли. Он был ценителем искусства, а также был любителем художником-живописцем. Благоустраивая купленный участок, он возвел здесь здания, которые он украсил скульптурами и другими произведениями искусства.

Впоследствии, эта великолепная вилла по завещанию Лазарева, умершего в 1913 году, была передана Академии художеств и дворянам города Тулы. Однако грянул 1914 год — началась Первая мировая война, далее в России Октябрьская революция 17-го года, в самой Италии приход к власти в начале 20-х гг. Бенито Муссолини, который был одним из основателей итальянского фашизма, а уже в 1939 году началась Вторая мировая война… Оно и понятно, все эти годы выполнить завещание Лазаерева было невозможно.

Закончилась Вторая мировая война. В 1945 году, когда в Италии был свергнут фашизм и была провозглашена республика, развернула свою деятельность итальянская компартия. Ее руководитель, Пальмиро Тольятти, стал сенатором, и с его помощью, а также, благодаря присущему Западу уважению к частной собственности, виллу Лазарева удалось передать Российской Академии художеств.

С тех пор, на основании решения Академии художеств СССР, ежемесячно семи художникам из нашей страны предоставляется возможность поехать в Италию, чтобы познакомиться с этой колыбелью искусства. Вот таким образом довелось нам попасть в эту прекрасную страну, где все напоено искусством и красотой.

В Риме мы провели одиннадцать дней: осмотрели множество незабываемых достопримечательностей, полюбовались собором Святого Петра. На меня произвело особенно сильное впечатление, украшающее это величественное здание произведение, где изображена Дева Мария с младенцем. Впрочем, шедевром можно назвать любую деталь, любое украшение этого прекрасного собора. Говорят, что на площади Святого Петра, где он расположен, папа римский обращается с речью к собравшимся, численность которых порой доходит до ста тысяч человек.

Удивляло то, что на улицах Рима можно было увидеть множество негров…

Италия — страна песен и музыки. Музыкальные фестивали, проходящие каждый год в Венеции, Флоренции, Вероне и других городах, знамениты на весь мир.
Было приятно отметить, что веселый нрав итальянцев, их открытый и гостеприимный уклад жизни, и некоторые другие черты во многом, как мне показалось, напоминают Узбекистан и обычаи моих соотечественников. Итальянцы так же эмоциональны, способны увлекаться.
А изобразительное искусство Италии — это чудо! Никакое другое слово не в силах его охарактеризовать. Это Искусство с большой буквы, которое можно только изумленно созерцать…

Мои духовные родники

Если жизнь нередко сравнивают с морем, то талант можно сравнить с драгоценной жемчужиной этого моря. И если порой эти жемчужины так и остаются скрытыми от мира за глухими створками раковин, — то это результат трудностей жизни и превратностей судьбы, людского непонимания. Помочь таланту раскрыться, реализоваться — долг нашей совести.

Вот почему доныне стоит у меня перед глазами, встреченный когда-то в давние дни в Самарканде безвестный художник, рисовавший миниатюры, зимними студеными вечерами, стоявший на снегу босиком…

А сколько было еще таких творцов, чей талант не смог или не успел расцвести в полную силу?..

Шорахим Шоабдурасулов, ученик Александра Волкова, — его работами восхищался не только я, но и все, кто их видел; художник, что называется, милостью Божьей. Когда он безвременно погиб в катастрофе, это, несомненно, стало утратой для искусства.

Молодой художник из Москвы Александр Дофине. Народный художник СССР Сергей Герасимов говорил о нем: «Он был талантом, который рождается один раз в сто лет». Александр скончался во время войны, в Самарканде, не сумев вынести тягот эвакуации.

Жизнь талантливого художника Никиты Фаворского, сына знаменитого художника-графика Владимира Фаворского, также оборвалась безвременно.

А те талантливейшие люди, чьи жизни унесла война, лишения послевоенных лет?..

Трагедия талантов заставляет сжиматься сердце. Но помнить о них необходимо, воздавая им дань памяти не слезами, а творческой работой, продолжая то, что не успели сделать они. Живая память о наших товарищах, друзьях, не доживших свой век, не успевших завершить свою миссию на земле, — священный долг всех нас, живых.

Известно, что шедевры искусства могут служить источником вдохновения для художника так же, как и явления жизни.

В течение всей моей жизни мне давали импульс к творчеству великие произведения искусства. Особое место здесь принадлежит образцам народного декоративно-прикладного искусства. В Музее искусств в столице Узбекистана есть залы, где я всегда подолгу задерживаюсь. Это экспозиции ковров, паласов, вышивок, традиционных национальных тканей. Прикосновение к народному творчеству неизменно означает для меня духовное очищение, прилив вдохновения.

Должен сказать, что для меня, наряду с признанными шедеврами, которыми восхищаются все, всегда были не менее важны и другие произведения, может быть, малоизвестные, но чем-то трогающие душу, дорогие мне одному.

Общеизвестно, какую роль в истории искусства сыграла голландская живопись. Среди произведений голландских художников, широко известных в Европе, одно из первых мест занимают полотна Пауля Рубенса, чье творчество сверкает в этой сокровищнице ярчайшим бриллиантом. Созданные им картины давно стали классикой живописи, а женские образы его полотен породили тип «рубенсовской женщины», чьи характерные черты — пышные формы, белая кожа, рыжевато-золотистые волосы. Картины Рубенса в нашей стране хранятся в Эрмитаже и в Музее изобразительных искусств имени Пушкина в Москве.

Путешествуя в 1977 году по Италии, я побывал во Флоренции на выставке, посвященной 400-летию со дня рождения Рубенса. Я обходил залы, увешанные картинами художника, вглядывался в каждую из них, — и странным образом мое уважение и почтение к творчеству Рубенса не возрастало, а напротив, все больше охладевало. Зато три-четыре небольших произведения Фра Анджелико произвели на меня огромное впечатление.

В музее искусств Неаполя, среди тысяч и тысяч шедевров, которые достойно соревновались между собой, я упорно искал одно произведение. Это был семейный портрет, выполненный в технике энкаустики, который доставили сюда из Помпей. Этот портрет, напоминавший так называемые «фаюмские портреты», по моим сведениям, был собственностью неаполитанского музея. Увидеть его было моей многолетней мечтой, поэтому я бегал из зала в зал трехэтажного здания в поисках этого портрета. Так как я не знал языка, то, сделав рисунок с этого портрета (по репродукциям), я стал показывать его смотрителям. Они жестами объяснили, что мне надо пройти в отдел реставрации. К сожалению, оказалось, что работы этой в указанном отделе нет, она отправлена для реставрации в другой город…

В Музее изобразительных искусств имени Пушкина в Москве в отделе искусства древнего Египта выставлено множество великолепных произведений, однако я всегда спешу в первую очередь к «фаюмским портретам»: увидев их впервые сорок пять лет тому назад, с тех пор я так и не могу на них насмотреться.

Когда, каким образом, где и какими художниками были созданы «фаюмские портреты»?

Искусство древнего Египта богато замечательными произведениями, известными всему миру. Быть может, немногочисленные «фаюмские портреты» среди них — по сравнению с храмами Египта, скульптурой, живописью, барельефами, произведениями архитектуры — нельзя назвать наиболее значительными, но именно они вызывают мое неустанное восхищение. Это портреты, сделанные с мумий и исполненные в технике энкаустики на крышках гробов. Они появились в искусстве Египта в первые века нашей эры, после завоеваний Александра Македонского. Эти удивительные произведения, привлекающие внимание ученых-египтологов, историков, искусствоведов всего мира, при каждой моей встрече с ними производят на меня впечатление только что созданных, заставляя все более восхищаться создававшими их давно умершими художниками. «Фаюмские портреты» порождены верованиями древних египтян о том, что душа умершего, возвращаясь в тело, должна точно найти свое прежнее обиталище. Поэтому создатели портретов добивались предельного сходства с оригиналом…
Мне посчастливилось, посетив многие страны мира, познакомиться с искусством разных народов. Постигая великое искусство Италии, наслаждаясь произведениями Леонардо да Винчи, скульптурами Микеланджело Буонаротти, фресками Пьеро делла Франческа, Боттичелли, Фра Анджелико, бессмертными творениями Тициана, Веронезе, восхищаясь итальянскими соборами, я обогащался глубокими эстетическими впечатлениями. И все же им не уступают, а возможно, и вызывают более сильное сердечное волнение, заняв в моей душе прочное место, «фаюмские портреты».

Еще одно произведение, заслужившее мою особую любовь, — картина знаменитого художника Вермеера Делфтского «Женщина, читающая письмо». Известно, что в годы войны фашистские оккупанты уничтожили несметное количество культурных ценностей. Несмотря на это, после войны советское правительство вернуло немецкому народу сохранившуюся Дрезденскую галерею, богатство которой нельзя измерить никакими денежными суммами.

Когда в Москве выставлялись произведения искусства из Дрезденской галереи и большинство зрителей устремлялись к самой знаменитой картине Рафаэля — «Сикстинской мадонне», — я поспешил отыскать «Женщину, читающую письмо», которая находилась в одном из маленьких помещений.

На небольшой по размеру картине изображена молодая женщина, вглядывающаяся в строки письма, стоя у окна. Недавно вышедшая замуж, она получила письмо от мужа, уехавшего по каким-то делам в далекие края. А письмо сообщает ей, по-видимому, о скором свидании. Эта весть переполняет радостью все существо юной женщины: ведь она уже носит под сердцем плод любви… Любимый муж интересуется и этим. Каждый день, каждое утро, каждый вечер вглядывается она в строки слегка помятого послания, кото¬рое бережно хранит под подушкой.

Лучи солнца из открытого окна, освещающие женщину, усиливают лирический настрой картины.

Письмо в руках женщины — центр композиции, центр, который держит, организует сюжет, и одновременно — его движущая пружина, приводящая в действие суть произведения. Если убрать это письмо, вся композиция развалится.

Целый мир чувств и переживаний рождает у меня эта картина, снова и снова даря мне наслаждение…

Нередко я обращаюсь мыслями к творчеству Камолиддина Бехзада, с которым, к сожалению, мне не довелось познакомиться в оригинале, но которое всегда живет в моем воображении. Доселе жалею, что во время моей поездки в Каир произведения Бехзада в музее исламского искусства из-за войны с Израилем были убраны в запасник. Однако меня поразили выставленные в этом музее образчики народного искусства, в том числе керамика.

Как же удивительна взаимосвязь, благодаря которой жизнь воздействует на искусство, а оно, в свою очередь, воздействует на жизнь…

Сто пятьдесят лет назад археологи обнаружили несколько вариантов скульптуры Нефертити — жены египетского фараона Эхнатона. Образ прекрасной женщины, которая жила около четырех тысяч лет назад, — а значит, он покорил ценителей искусства еще задолго до нашей эры, — повлиял и на женщин Европы и Америки второй половины XX века: они начали подкрашивать глаза и брови, подражая Нефертити. Вот уж поистине волшебная сила искусства…

Среди произведений, особенно дорогих и близких мне, — полотна Бориса Кустодиева «Купчиха», «На берегу Волги», «Ярмарка», «Масленица», воспевающие красоту русских женщин, что стало поводом для появления выражения «кустодиевская женщина», — так же, как творчество французского художника-импрессиониста Огюста Ренуара, в том числе «Портрет Жанны Самари», «Обнаженная» и другие, породило понятие «ренуаровская женщина». Когда я смотрю на их полотна, начинает казаться, что со мной общается сам дух этих художников.

Именно это волнение, которое рождает лишь соприкосновение с настоящим искусством, заставляет меня порой, несмотря на занятость, откладывать все дела и ехать в Москву. А там первым делом — Третьяковская галерея, бессмертные, так любимые мною произведения — от икон Андрея Рублева до «Явления Христа народу» Александра Иванова — плода тридцатилетнего труда художника. И снова — волнующие встречи с высочайшим Искусством: я замираю перед полотнами Валентина Серова, Михаила Врубеля, подолгу вглядываюсь в «Протодиакона», этот удивительно глубокий образ, созданный Ильей Репиным. Наслаждаюсь творениями Константина Коровина, Игоря Грабаря, создавших замечательные пейзажи, великого Василия Сурикова, раскрывшего в своих произведениях трагедии русской истории…

Утолив тоску по большому искусству этими первыми впечатлениями, я вновь, как влюбленный юноша, жаждущий свидания, устремляюсь в Музей изобразительных искусств имени Пушкина. И, конечно, здесь иду первым делом к «фаюмским портретам». Подолгу стою перед шедеврами Рембрандта, Рубенса и других старых мастеров; экспонированными в нескольких залах второго этажа музея произведениями французских художников XIX—XX веков — Клода Моне, Поля Гогена, Ван Гога. И наконец, насытив взоры всеми остальными сокровищами этого удивительного музея, иду к полотнам великого художника XX века — моего любимого Анри Матисса.

Как трудно каждый раз после этого покидать Москву!.. Если бы случилось, что возможность таких встреч с искусством у меня отняли, я бы, наверное, изнемог от духовной жажды, как путник в пустыне гибнет от жажды физической. Когда же, бывает, я подолгу не могу выбраться в музеи Москвы, в Эрмитаж и Русский музей в Ленинграде, — тогда отправляюсь в Самарканд. И лишь налюбовавшись здесь Гур-Эмиром, побывав на Регистане, осмотрев его прекрасные медресе и надышавшись вволю воздухом Самарканда, могу продолжать заниматься творчеством. Все это — те духовные источники, без которых я не мыслю себя как художник, как личность. Они помогают жить в душе вскормившим меня корням и незримо призывают вновь и вновь к собственному творчеству.

Еще в детстве я взял в привычку фиксировать все жизненные впечатления в рисунках, стремясь все, что привлекло внимание, как-то задело, тотчас же зарисовать — карандашом ли, углем или тем, что окажется под рукой. В ранние годы, по обыкновению всех мальчишек, мои рисунки были в основном изображениями лошадей, причем сбоку. Понятно, что в этом случае у лошади рисуется только один глаз. Но вот как изобразить оба уха коня? Я долго ломал над этим голову и наконец, изобразил лошадиные уши в форме буквы «М»…

Позже я зарисовывал все, что встречал и видел вокруг себя на улицах, на шумных перекрестках и базарах: прохожих, седобородых стариков и сгорбленных старушек, юношей и девушек, детвору, деревья, овраги и холмы, арыки, траву и зелень… Все это я с любовью запечатлевал на бумаге. Эта привычка сохранилась у меня и потом: в школе, в вузе, в годы зрелости; да и сегодня, на склоне своих лет, я не изменяю ей. Недавно, вернувшись с концерта всеми нами любимой танцовщицы Кизлархон Достмухаммедовой, я по свежим впечатлениям сделал сначала маленькие наброски, а потом повторил их, увеличив. Эти рисунки понравились Кизлархон, и один из них я ей подарил.

Мне нравится не столько воспроизводить точно свои впечатления, а скорее фантазировать на основе их. Ведь творчество становится творчеством лишь тогда, когда реальность, окружающая творца, одухотворяется светом его собственного внутреннего мира, его размышлениями, его фантазией, в результате чего рождается таинство нового образа, нового видения, не существовавшего прежде и становящегося откровением для зрителя. Изображение же точных картин действительности допустимо и даже необходимо лишь в отдельных набросках, этюдах — не более того. Само же произведение, если, конечно, оно имеет отношение к настоящему искусству, создается независимо от существующих, видимых реалий, предоставляя полную свободу и простор ощущениям, порой едва уловимым движениям души. Лишь это делает создание художника общечеловеческим достоянием, позволяя затрагивать сокровенное в душе каждого.

С тех пор, как себя помню, я стремился к осуществлению лишь одной своей самой главной мечты — стать художником, во что бы то ни стало. На пути этом были немалые победы и неизбежные поражения, но сейчас, с высоты прожитых лет, могу сказать, что хотя бы в какой-то степени цель моей жизни достигнута. Как сказано поэтом:

Стань соловьем — певцом прекрасных роз,
Храни их аромат, что ветерок принес.

Воспевать то, что достойно восхищения, как соловей воспевает прекрасные цветы, быть хранителем сада изящества — именно это я всегда ощущал своей главной миссией на земле. И если справедливы слова о том, что самые лучшие произведения художника — те, что еще не созданы, — то и меня волнуют до сих пор новые большие замыслы, а в душе живет надежда, что впереди — новые прекрасные полотна…

Чингиз Габдурахманович Ахмаров родился 18 августа 1912 года в г. Троицке (Южный Урал, Россия). В 1931 году он приезжает в Узбекистан. Сначала семья живет в Карши, затем в Самарканде. В 1935 году Чингиз Ахмаров поступил в Московский художественный институт им. В.Сурикова. Окончил институт в 1942 году в Самарканде, куда Суриковский институт был эвакуирован во время войны. Там же учился в аспирантуре (1943-1949). Кандидат искусствоведения. Профессор. Преподавал в Республиканском художественном колледже (бывш. училище имени П. Бенькова) и в Государственном институте искусств Узбекистана. В 1964 году Ч.Ахмаров удостоился звания Народного художника Узбекистана. В 1997 году Ахмаров посмертно был удостоен государственной награды – ордена «Буюк хизматлари учун».

Произведения художника находятся во многих музеях мира, хранятся в частных коллекциях, его монументальные росписи украшают здания и интерьеры: Институт востоковедения и Институт искусствознания в Ташкенте, санаторий «Узбекистан» в Сочи, станция метро «Алишер Навои» в Ташкенте, мозаика «Дружба народов» на станции метро «Киевская» в Москве, Театр оперы и балета имени М. Джалиля в Казани. Он также создавал станковые портреты, иллюстрировал книги узбекских авторов.

—————
Джавлон Умарбеков, народный художник Узбекистана:
Чингиз-ака жив в своих работах, это великий художник двадцатого века. Я считаю, что его величие как художника — в простоте и доброте его работ. Все его произведения были наполнены добротой. Он всегда помогал молодым художникам, и это было искренне. Я тоже был одним из его учеников. Мы вместе с ним работали над росписью санатория в Сочи. Он не указывал дорогу, он подталкивал нас вперед, он не учил, как нужно рисовать, учил — как мыслить. Во всех эпизодах моей жизни я его называл первым и великим моим учителем. Мы не подражали ему, мы старались быть на него похожими и в работе, и в жизни, в отношениях с людьми.
—————