К 72 летию депортации крымских татар

Каждый крымский татарин хорошо знает профессора, доктора исторических наук Валерия Возгрина, имя которого стало широко известным благодаря его трудам.Одной из ценных книг, которая хранится в библиотеках крымскотатарских семей, несомненно, является труд В.Возгрина «Исторические судьбы крымских татар». Он автор недавно выпущенного четырехтомника, которая называется «История крымских татар», охватывающей период с древнейшего времени до 1940-х годов. В книгу вошли исследовательские материалы автора, архивные документы, очерки зарубежных историков и многое другое.
«В четырехтомнике представлена этническая история коренного населения Крыма с древнейших времен до 1940-х годов, когда в результате депортации крымских татар полуостров впервые был лишен носителей сложившейся здесь уникальной культуры», – говорится в аннотации к «Истории крымских татар».

Основная часть первого тома посвящена эпохе Крымского ханства. Во втором томе автор осветил период пребывания Крыма в составе Российской империи, в третьем – советскую эпоху. Наконец, четвертая книга рассказывает о военном и послевоенном периоде в истории крымских татар.

Работа над четырехтомником велась более 20 лет. По признанию В. Возгрина, его труд фактически стал первой «записанной историей крымскотатарского народа с древнейших времен до XX в.» — ничего подобного раньше попросту не было.

Долгие годы автор не мог опубликовать свой труд из-за отсутствия необходимых для этого средств. Издание книги стало возможным при финансовой поддержке бизнесмена и мецената, владельца первого крымскотатарского телеканала ATR Ленура Ислямова.

Предлагаем Вам книгу В.Возгрина «Исторические судьбы крымских татар»,но советуем сначала ознакомиться беседой корреспондентов QHA (Qrim Haber Ajans?) с известным ученым.

Валерий Евгеньевич Возгрин родился в 1939 г. в Симферополе, окончил исторический факультет Ленинградского государственного университета. Доктор исторических наук, профессор кафедры истории нового и новейшего времени Санкт-Петербургского государственного университета, директор Научно-исследовательского центра «Меншиковский институт» (Санкт-Петербург.), член Королевской Датской Академии наук.
Валерий Возгрин является автором более 150 научных работ, изданных в России, Украине, Дании, Норвегии, Германии, Эстонии, Финляндии, Турции, Италии. Первая большая работа Валерия Возгрина, посвященная крымскотатарской истории, появилась в самиздате еще в 1987 году. Она легла в основу книги под названием «Исторические судьбы крымских татар», которая была издана в начале 1990-х годов.

QHA: Валерий Евгеньевич, как Вы начали заниматься крымскотатарской проблемой и что Вас сподвигло к этому?
Возгрин: Дело в том, что в послевоенный период история крымскотатарского народа, его современное положение всячески искажались и фальсифицировались. Я как человек крымский, хотя я и не жил долго в Крыму, всегда хотел попытаться с этим что-то сделать. И поэтому, еще на заре, вернее на закате советской власти, в 1980-х годах, я занялся историей крымских татар и их проблемами. В основном это были проблемы, которые существовали еще до революции, поскольку мне нужно было выяснить происхождение крымских татар, потому, что много домыслов ходило о том, что это целиком пришлый народ, не коренной и т. д. Хотелось это исправить, вот поэтому я и занялся историей крымских татар.

QHA: По Вашему мнению, есть ли разница между политикой царской России по отношению к крымским татарам и политикой советского режима?
Возгрин: На этот вопрос сложно ответить, поскольку политика советского режима разбита на две — части до 1944 года и после 1944 года. Даже до 1942 года и после 1942 года.
Политика царской России была русификаторской, татар ни во что не ставили, культура их угасала. В общем, это была не очень положительная политика.
А при советской власти татарами серьезно занимались до войны. Была компания коренизации крымских татар. Предпочтительно брали, до определенного процента, в учебные, административные, политические учреждения и др., те есть должен был быть определенный процент коренного населения обязательно.
Все изменилось, начиная с 1942 года. Первые депортации с Керченского полуострова и Тамани начались еще с 1942 года. А 1944 год, как всем известно, это поголовное, тотальное выселение. Тут уже политика антитатарской была однозначно. Масса погибших, полное уничтожение в Крыму крымскотатарской культуры и даже остатков национальных исторических памятников, которые принадлежали крымскотатарскому народу.

QHA: А Вы можете сказать, что в царской России не было антитатарской политики?
Возгрин: Столь яростной не было. Все-таки позволялось иметь мечети, все это было доступно. И религия, и культура медленно угасала, а здесь (в советский период — ред.) она выкорчевывалась. Вот в чем и разница. Нельзя сказать, что была очень хорошей политика царского правительства, но все-таки это было медленное угасание. А тут одним махом закрыли массу мечетей, это еще, кстати, было до войны, при всей коренизации, при всех положительных тенденциях. Мечети уничтожались, духовенство преследовалось, выселялось, их сажали в тюрьмы. Крымские татары могли существовать, имели право на существование в качестве составной части советского народа, а не в коем случае не традиционного общества.

QHA: Скажите пожалуйста, каковы настоящие причины, по вашему мнению, Депортации 1944 года.
Возгрин: Настоящей причиной естественно не были какие-либо объективные причины, которые могли бы как-то быть объяснены с точки зрения поведения крымскотатарского народа во время оккупации. Абсолютно нет, дело не в этом было. Было решено раз и навсегда Крым русифицировать, вернее детатаризовать. Полностью убрать отсюда коренное население, чтобы с большим успехом в этом раздробленном, в абсолютно новом обществе, которое состояло из представителей всех уголков Советского Союза и Южной России, прибывших сюда в качестве переселенцев. Гораздо проще было создать вот такую модель идеального советского общества, о которой мечталось Сталину,.
Крымские татары не подходили под эти мерки, у них слишком много было традиционной культуры, которая была связана с Крымом. Вот почему они здесь мешали.

QHA: Как Вы оцениваете политику современного независимого украинского государства по отношению к крымским татарам?
Возгрин: Дело в том, что я не очень хорошо и регулярно знакомлюсь с отдельными политическими актами и вообще стратегией, но в целом я должен сказать, что, слава Богу, что имеет право на существование представительный орган Меджлис. Это уже очень здорово. Отрадно то что, крымские татары получили места как в Верховной Раде Украины, так и в Крыму. Это невозможно отрицать. С этой точки зрения существует политика объективного равноправия. На самом же деле далеко не все еще сделано. Не проведена полная реабилитация, не возвращены деньги по убыткам, которые потерпели крымские татары во время Депортации и во время нахождения насильственного удержания вне своей родины. Этого ничего не сделано. И я сомневаюсь, что это будет сделано в ближайшее будущее.

QHA: Вы — историк, который объективно подошел к проблеме крымскотатарского народа, к проблеме Крыма. Была ли за это критика в Ваш адрес? Какова была реакция на Вашу деятельность, книге, в которой Вы пишете о крымских татарах, со стороны противников, различных государственных структур?
Возгрин: Дело в том, что речь шла не только о книге. Конечно, книга была воспринята в штыки, потому, что это полностью противоречит официальной доктрине некоренного происхождения крымских татар. Уже по этому поводу была критика. Но гораздо острее она стала, когда я выступал в крымской прессе относительно земельной проблемы, неравноправного положения крымских татар, вынужденного захвата земель с их стороны и т. д. Понятное дело я писал о том, что выбор делают власти не в пользу крымских татар, а в пользу славянского элемента крымского населения. Конечно, это было воспринято в штыки, и я был объявлен русофобом, вполне официально, это было решение Верховного Совета. Верховным Советом было отправлено специальное письмо, тоже официальное, в место моей службы, тогда я работал в Академии наук Российской Федерации. В общем, у меня были крупные неприятности на работе. Один раз даже в прокуратуру вызывали в Санкт-Петербурге, тогда еще в Ленинграде. Но это было не серьезно, спросили единственное, желаю ли я национального противостояния. Я сказал нет. Сказали: «Нет, ну хорошо, подпишитесь». И с того времени меня больше никто не трогал.
По настоящему судебные органы меня не преследовали. А вот по работе были неприятности крупные.

QHA: С начала возвращения крымских татар в Крыму начали появляться такие течения, как казачество. Какова история казачества в Крыму, были ли они ранее здесь и цели их появления сегодня?
Возгрин: Понимаете в чем дело, казачество как таковое — это понятие историческое. И если казаки появляются там, где они никогда не были, это уже становится не историческим. Т. е. это уже полностью фальшивка. Я могу допустить, что есть так называемая «Невская станица», так казаки называют Петербург. Там есть атаман у них, там были казаки, они охраняли царскую власть, т. е. они имеют какую-то связь. Они жили там, они оседали там. В Крыму казачества как такового никогда не было. И они имеют такое же отношение, как, к примеру «Иерусалимское казачество», «Израильское казачество». Крым, в общем, зона исламской культуры. Это не Кубань, это не Дон и это не Днепр, где было Низовое казачество или Запорожское казачество. Кому-то это выгодно.

QHA: Как Вы воспринимаете установление поклонных крестов со стороны казачьих общин?
Возгрин: Я считаю, что традиция по установлению поклонных крестов, конечно же, была. Хотя, честно говоря, в России крайне мало видел поклонных крестов. Здесь они ставятся как символ утверждения иной веры, как символ антиисламизма. И поэтому, конечно они воспринимаются очень болезненно крымскими татарами. Есть еще такая тонкость, что их часто ставят даже вопреки желаниям и распоряжениям православного духовенства. Это абсолютно незаконно, с любой точки зрения, не только крымскотатарской.

QHA: Профессор, известный историк Дмитрий Сень недавно в Крыму презентовал свою книгу «Казачество Дона и Северо-Западного Кавказа в отношениях с мусульманскими государствами Причерноморья. Вторая половина 17 — первая половина 18 веков». В этой книге автор утверждает, о том, что донские казаки прибегали к помощи крымского хана, просили поддержки, когда у них были внутренние разногласия. Вы согласны с данным утверждением Д.Сеня?
Возгрин: Отдельные случаи были, и это совершенно верно. Дело в том, что у донских казаков и кубанских было довольно много общего этнопсихологического. Известно, что среди казаков были представители горских народов, (крымских татар у них не было), но довольно часто, и они принимали христианство. В общем, это было очень сложная история. Взаимны были набеги, донские на Крым, и татары устраивали набеги тоже. А бывали периоды мирного сосуществования и даже сотрудничества против общих врагов. Казакам тоже не особенно нравилось подчинение Москве, они впрочем, правильно опасались её. Они понимали, что это будет дисциплина, это будут налоги, это ввод царских войск и этой воле придет конец рано или поздно. Поэтому они тоже реально могли сотрудничать с крымскими татарами. Уважаемый профессор Сень в общем то прав, были такие вещи.

QHA: Как Вы думаете, какова роль Мустафы Джемилева в процессе возвращения крымских татар на родину?
Возгрин: Этого невозможно недооценить. Эта огромная роль. Еще находясь в местах ссылки, Мустафа с юных, с 17-ти, если не ошибаюсь, лет включается в борьбу, которую уже вели его более старшие земляки, за освобождение, за свободу передвижения и естественно за возвращение на историческую родину.
У него огромные заслуги в былом. Он обладает, бесспорно, огромным авторитетом среди крымских татар, да его наиболее честные российские политики уважают, украинские, поскольку человек незаурядный.
Что касается его политики, то я считаю, что она правильная и сдержанная. Он сейчас выдвинут на Нобелевскую премию, когда-то, лет пятнадцать тому назад, я, имея право, как доктор наук, профессор выдвигал его два раза. Но ничего не получилось. Я писал в своем представлении в Нобелевский комитет, что на фоне полыхающего Юга бывшего СССР, военный конфликт в Чечне, Нагорном Карабахе, Приднестровье, благодаря Мустафе Джемилеву, Крым остается мирной территорией. Это было тогда.
Сейчас, в новом представлении я тоже поучаствовал. Отмечая то, что все, что он делал, делал при поддержке и помощи своих верных и преданных сторонников и сподвижников, без их помощи он не смог бы достичь результатов.
Я сравнил бы его с Моисеем, который вывел свой народ из плена Фараонова. Вот примерно такого же масштаба личность и Мустафа Джемилев.

QHA: По Вашему мнению какова была роль крымскотатарской диаспоры в борьбе за возвращение в Крым?
Возгрин: Безусловно, диаспора помогла возвращению крымских татар в Крым. Они помогали в самые тяжелые времена, когда здесь, буквально были заткнуты рты у всех. Люди, прежде всего в Америке, Германии и в Канаде, собирали информацию, получаемую из территории СССР, оформляли ее, печатали. Например, книга о Ташкентском процессе, великолепное, очень точное и научно изданное в лучшем понимании этого слова, поскольку там ничего не убавили и ничего не прибавили. Эта была огромная роль, уже не говорю об отдельных выдающихся личностях, которые вошли в историю именно из зарубежной диаспоры.

QHA: Вы наверное знаете, в прошлом году Президент Украины Виктор Янукович созвал новосформированный Совет представителей крымскотатарского народа, Меджлис крымскотатарского народа в котором отказался принимать участие. Как Вы оцениваете данный поступок? А также можете ли Вы высказать свое мнение в отношении процесса принятия закона о восстановлении прав депортированных?
Возгрин: Что касается первого вопроса, то Меджлис был вынужден игнорировать это приглашение. Безусловно, всегда в движении есть раскольники, есть оппозиция так называемая, с моей точки зрения, которая кроме вреда ничего не приносит. Хотя оппозиция бывает разной, оппозиция есть среди членов Меджлиса, которые не согласны с политикой Мустафы Джемилева. Но это естественные вещи, у каждого человека есть свое мнение. В совместной борьбе идей вырабатывается генеральная идея и вырабатывается позиция Меджлиса, и это нормально. Когда люди выступают с оголтелой критикой, вернее необоснованной критикой, не имея доказательства, эти люди, выступая, наносят объективный вред не только Меджлису, но и всему крымскотатарскому движению, раскалывая его.

Что касается второго вопроса, то это очень старая тема. Закон не принимается, его принятие затягивается и забалтывается и на крымском уровне и на украинском. Я не владею точными фактами, чтобы точно утверждать, что кто-то в этом конкретно виноват. Я этого не знаю. Но выглядит все именно так. Это искусственное торможение продвижения закона о правах.

QHA: Если Вы знаете, в недавнем прошлом собирался Совет представителей крымскотатарского народа и избран председатель, им стал член Партии регионов Лентун Безазиев. Каковы Ваши прогнозы по данному вопросу? Не является ли это преднамеренной политикой государства по ликвидации из политической карты Крыма представительного органа крымских татар — Меджлиса?
Возгрин: В общем-то, похоже на это. Но я вам скажу, что я историк и живу вне Крыма и мне трудно постоянно следить за тем, что происходит в Крыму и в Киеве. Поэтому я затрудняюсь ответить на этот вопрос. Что касается истории, то, пожалуйста. А вот о современной истории имею самое общее представление, и они рождаются от встреч. Каждый раз первым делом, когда приезжаю в Крым, я иду в Меджлис, членом которого я когда-то был. Там мы встречаемся и с Мустафой Джемилев, Шевкетом Кайбуллаевым и другими, и от них получаю информацию. Но досконально я не знаю всех тонкостей.

QHA: В истории национального движения крымских татар было такое, когда были сторонники сотрудничества с Российской Федерацией, такие люди остались и по сей день. Как-то может Россия обыграть политику в отношении к Крыму с помощью таких людей?
Возгрин: Я не думаю, что такие планы имеют большие перспективы. Россия неоднократно показала себя не с самой лучшей стороны по отношению к крымским татарам. Наиболее дальновидные крымские ханы больше всего, больше поляков, больше хазаров, турков, опасались России. И, в конечном счете, они оказались правы. Именно Санкт-Петербург, при аннексии Крымского государства, и Москва при депортации, ввергли Крым в тягчайшие катастрофы. Не стоит в одни и те же грабли наступать и в третий раз.

QHA: Крымскотатарское национальное движение сложилось так, каким оно есть на сегодняшний день. Есть такие, которые не согласны с такой политикой. По Вашему мнению, были ли другие возможности вести крымскотатарскую национальную политику в другом ракурсе?
Возгрин: Это абсолютно исключено. Если бы не было такого национального движения, все осталось бы на своих местах. Т.е. крымские татары были бы до сих пор в ссылке. Это реально, поскольку, когда было принято, под нажимом мощного национального движения, решение о разрешении крымским татарам возвращаться на родину несколько лет людей буквально выбрасывали в голое поле за Перекоп. Хотя решение было принято. А если бы борьба национальная остановилась, то не было бы ни одного крымского татарина в Крыму.

QHA: Изучали ли Вы какие-либо архивные документы связанные с Депортацией крымских татар?
Возгрин: Архивные документы были засекречены, естественно. Ранее, было не известно, кто был инициатором депортации, сейчас мы это выяснили. Основные документы уже опубликованы и доступны. Эти документы частично печатались в крымской прессе тоже, в том же «Голосе Крыма». В связи с тем, что в то время к таким документам не было доступа, я много лет, лет 15, вел работу среди людей, которые возвращались. Вернее начал я это делать еще до начала массового возвращения. Мне присылали письма из Узбекистана, у меня там были друзья. Они собирали материалы, цифры, данные по отдельным маленьким селам, семьям даже. А здесь уже это было серия интервью, когда я был членом Меджлиса, у меня была возможность, тогда мы ездили по всему Крыму, по районам по своим делам и я не терял возможности опросить людей по тому опроснику, который у меня был. В данном опроснике было 22 вопроса. По итогам этой работы у меня собрался такой личный архив, там, около трехсот воспоминаний, некоторые из них по сотне страниц. Люди просто отдавали свое, некоторые отдавали ксерокопии, поскольку были семейные реликвии. Даже из Америки прислали, там страниц 75-100, с фотографиями, тетрадь воспоминаний.
После того как я закончил работу над своей книгой, четырехтомником последним, который в обработке уже и готовится к печати, архив привез и сдал его в архив Меджлиса. Мне он больше не нужен, пусть другие пользуются им. Вот это мои источники, над которыми я работал.
Что касается других архивных документов, то повторяю, что только самые основные документы доступны, а остальные не доступны.

QHA: Т.е. таких документов, которые подтверждали бы трагедию, произошедшую на Арабатской стрелке, Вы не видели?
Возгрин: Нет, не найдены. Меня очень интересовала эта трагедия. Я считаю, что эта трагедия имела место. Поскольку были несколько свидетелей, которые писали об этом. Мне присылали газеты, в которых публиковались их воспоминания и с конкретными данными. Но это конечно не архивный документ, но все-таки это что-то. Это воспоминание. Насколько я помню это газета Кубанская.

QHA: По Вашему мнению есть ли архивные материалы именно по этой трагедии, а если есть, то будут ли они рассекречены?
Возгрин: Тут ответ может быть такой — 50 на 50. Они могли быть уже уничтожены. Так что я не знаю, я не могу сказать. Поскольку слишком большое преступление и поэтому эти документы могут быть уничтожены. Возможно, чисто случайно где-нибудь сплывет, и это конечно было бы здорово. Как несколько лет назад всплыл такой документ, он случайно был обнаружен, одной нашей крымской девушкой, историком, план как депортировали отдельное село. На возвышенностях устанавливали пулеметы, для каждого пулемета был свой сектор обстрела. В случае сопротивления было бы применено оружие. Это была военная операция в каждом отдельно взятом случае. Была составлена карта с зонами обстрела, с местами, куда людей сгоняли и т.д. Подготавливалась на обычной четырехверстке военная карта. Вот эта карта была найдена, и по ней можно судить, как проводили операцию по депортации. Наверняка таких карт было сотни, по каждому отдельно взятому населенному пункту, а найдена только одна, но этого достаточно. Это документ, что называется серийный, просто вся серия пропала, и где она хранится, мы не знаем, но один документ из серии показывает, из чего эта серия состояла. Вот так поступали. Это было как окружение противника и любой, кто, не только попытавшийся оказать сопротивление, а просто бежать, он тут же был бы скошен пулеметным огнем. Эта попытка была бы бесполезной. Хотя там молодых, крепких мужчин было очень мало, в основном были женщины, дети и старики, как они могли оказывать сопротивление. Вот такие оперативные карты существовали.

QHA: Вы говорили о том, что у Сталина было намерение руссифицировать Крым. Но после разоблачения культа личности Сталина в 1956 году многие кавказские народы вернулись с мест ссылки, а крымские татары так и не смогли вернуться. Получается так, что последователи Сталина продолжали так же думать, так же мыслить, как и он?

Возгрин: Это может быть одной из причин. Мне кажется, что более весомая причина заключается в самом Крыме. Чеченцев вернули моментально, хотя у них были некоторые осложнения во время войны. Ну и остальных почти всех вернули. Их вернули туда, где они жили испокон веков, места горные, места в хозяйственном отношении может быть и значимые, но они абсолютно несравнимы с Крымом по своему качеству. Крым был гораздо более ценным достоянием, несравненно ценным, даже чем та же Чечня. Сейчас Чечня поднялась, тогда это было просто полунищая территория, никакого сравнения и быть не могло с Крымом. Крым был слишком дорог, и поэтому татарам здесь не было места.

Айдер Аджимамбетов, Эсма Касар

ИЛЛЮСТРИРОВАННЫЕ ГЛАВЫ ИЗ КНИГИ В.ВОЗГРИНА «ИСТОРИЧЕСКИЕ СУДЬБЫ КРЫМСКИХ ТАТАР»

Гавриил Кондратенко. Крымский пейзаж с саклей. 1910.

Да будет ведомо, что в глазах умных и справедливых людей считается заслуживающим порицания, если при изложении фактов, известных из писаний и заметок прежних историков (да пребудет с ними Аллах!), они ступают на путь лести. А особливо как можно утаивать и скрывать события, случившиеся в наш век, и обстоятельства лиц, почитающихся важными?!

Халим-Гирей. Розовый куст ханов

ВВЕДЕНИЕ

 

Крым никогда не был обделен вниманием историков. Общеизвестно, что первыми из них были арабские и античные авторы, в том числе такие известные и авторитетные, как Геродот и Страбон. Интерес этот не угасал и в «темные» века, и в средневековье, и в Новое время.

Исторические судьбы населения небольшого по площади полуострова представляют собой в силу ряда специфических причин заманчивое поле деятельности для специалистов по истории войн, экономики, дипломатии, а также для этнографов, филологов, искусствоведов.

Выгодное географическое положение, благодатный климат, плодородные почвы, богатство животного и растительного мира как магнитом притягивали переселенцев, волна за волной устремлявшихся в Крым со всех четырех сторон света. Почти полная изолированность полуострова от соседних территорий также содействовала превращению его в уникальный тигель, где, плавясь, смешивались не единицы — десятки этносов, недаром его называют «концентрированным Средиземноморьем».

В результате возникали, сменяя друг друга, все новые и новые этносоциальные организации — каждая со своими неповторимыми особенностями, своей историей. Впрочем, некоторые из них длительное время существовали (и существуют) бок о бок, не смешиваясь и почти не проникая друг в друга.

Однонациональными не бывают, как правило, более или менее крупные области. Это скорее удел мелких островов, полуостровов, слабозаселенных земель. Крым в отличие от других территорий соотносимых масштабов однонациональным в исторические времена не был никогда. Поэтому и крымские исторические памятники, в том числе и письменные, отличаются уникальной разнородностью, часто противоречивостью.

Карло Боссоли. Общий вид Карасубазара (совр.Белогорск). Из альбома Пейзажи и достопримечательности Крыма, Лондон, 1856 г. (dic.academic.ru, wikimedia.org)

Это относится и к историческим сочинениям всех эпох. Множество теорий, научных гипотез, догадок, домыслов с древнейших времен вплоть до наших дней характерны взаимоисключающими оценками не только целых периодов истории Тавриды, но и отдельных событий и даже фактов.

Возможно, с этим связан весьма удивительный феномен — о Крыме, этом в буквальном смысле слова «опытном поле Истории», до сих пор ни в СССР, ни за рубежом не создан общеисторический труд.

И даже наиболее крупные работы, написанные русскими (1) или советскими (2) историками, отражают огромную, многоплановую тему Крыма далеко не полностью — и хронологически, и в предметном плане.

Автор полагает необходимым остановиться на недостатках существующих работ, точнее, самых типичных из них; иначе не вполне понятными останутся задачи данной книги.

Во-первых, все без исключения крупные послевоенные работы, посвященные крымским античности, средневековью и началу Нового времени, написаны как бы «извне», с точки зрения русских или европейских историков.

Говорить, что работы эти субъективны, — значит не сказать ничего; историк, безусловно, не может стать до конца объективным. Поэтому речь идет об уровне субъективизма — впрочем, и здесь объективных критериев не выработано.

Очевидно, достаточно будет сказать, что автору не известна ни одна значительная советская работа о Крыме, которая не была бы выдержана в антитатарском духе (исключение — несколько небольших трудов, вышедших до 1944 г. в Крымской АССР).

Таким образом, мы вправе говорить не о спорном, но о повальном субъективизме, причем доходящем до крайних пределов не только «качественно» (об этом ниже), но и количественно. Так, в четырехтомнике П. Надинского периоду 1917 — 1920 гг., т. е. четырем годам, посвящено 300 с лишним страниц, полустолетию до этого — около 90 с., а полутысячелетию истории так называемого татаро-турецкого периода (XIII — XVIII вв.) — 38 с.!

Но конечно, гораздо пагубнее качественные, концептуальные перекосы. Не стоит приводить все (или даже основные) примеры великодержавной, шовинистической трактовки крымской истории, использования антинаучных терминов и ярлыков типа «крымские хищники, захватчики, разбойники, агрессоры» уже из-за их огромного количества (только книг, где они приведены, сейчас, по подсчетам Р.Я. Эминова, уже больше сотни).

Кроме того, нам не представляется плодотворным клеймить конкретных авторов этих писаний — они лишь отразили в своих книгах и брошюрах некие концепции, опирающиеся на поддержку довольно значительных слоев в горизонтальном плане и представителей весьма влиятельных административных, научных и общественных институтов — в вертикальном.

Подлинно научный анализ любого исторического явления приводит к достоверным результатам, лишь будучи начат с истоков этого явления. История же необъективной, антитатарской направленности отдельных псевдонаучных положений коренится, безусловно, в том самом «средневековом мракобесии», которое было несовместимо с принципами исторического материализма еще в конце прошлого века. Простительные лишь для домарксистской историографии, но, как видно, сохранившиеся и даже развившиеся в XX в., эти стереотипы и установки — среда, что питает «научную» литературу подобного плана.

Итак, попытаемся найти исток этих установок.

На первый взгляд мнение о крымцах как о народе, состоящем сплошь из разбойников, было вызвано вооруженной борьбой, которую русский народ испокон веку вел с южными соседями. На деле вопрос гораздо сложнее.

Кратковременные, хоть и кровопролитные набеги крымских татар ни в какое сравнение не идут со стабильной, осознанной экспансионистской политикой «проникновения и присоединения», которую русские цари вели по отношению как к Западу (войны с Литвой и Польшей), так и в особенности к Востоку и Югу.

Карло Боссоли. Татары, путешествующие по степи. Из альбома «Пейзажи и достопримечательности Крыма», Лондон, 1856 г. (dic.academic.ru, wikimedia.org)

Начавшийся с завоевания Казанского ханства, великий многовековой поход на инородцев Урала, Сибири, Дальнего Востока, а затем Средней Азии и Кавказа с Крымом вел не к временным столкновениям, после которых Русь, как правило, довольно быстро восстанавливала свои материальные и духовные ценности. На новозавоеванных русскими территориях складывалось иное положение. Альтернативой непрекращавшимся кровавым репрессиям, политике стравливания аборигенных племен и народностей было лишь полное политическое подчинение их «христианнейшим» царям. К какому «развитию» национальных черт и культуры в целом это вело, нетрудно догадаться.

И еще одно наблюдение.

Современной науке известно, что любой этнос склонен наделять соседние этнические группы такими отрицательными чертами, которые именно данный этнос традиционно считает недостойными и противопоставляет собственным понятиям о морали, чести, своим эталонам красоты и т. д.

Известно также, что при этом полярно противоположной интерпретации подвергаются и общие для этого этноса и его соседей черты. Так, например, кровавые подвиги казаков Ермака отражены в народных и авторских песнях как в высшей степени достойные и демонстрирующие доблестный дух русского народа; те же действия сибирцев (заметим, поставленных перед необходимостью священной борьбы за Родину) клеймятся крайне отрицательно, сами же аборигены иных определений, кроме как «тати (?!) презренные», обычно не заслуживают.

Автор ни в коем случае не стремится к осуждению ни казаков (или солдат), ни татар с позиций современности. Пытаться экстраполировать на любое историческое общество принципы, к которым человечество пришло позже в результате неоднократных проб и мучительных ошибок, — антинаучно.

Речь может идти лишь о том, насколько направление и темпы социально-экономического развития того или иного этноса сообразовывались, шли в ногу с местными условиями, в том числе и с этнопсихологическими особенностями населения, будь то Русь или средневековый Крым.

И здесь даже самое беглое ознакомление с комплексом условий существования, содержанием господствовавшей идеологии приводит к выводу о полном соответствии этнопсихологии и русских и татар XV — XVII вв. конкретным условиям, да иначе, как правило, и не бывает. Другое дело, что татарские набеги с середины XVII в. прекратились (опять же в ногу с переменами в упомянутых условиях их жизни); великорусская же экспансия продолжалась и в XVII, и в XVIII, и в XIX, и в XX в., то есть в эпохи, когда в Европе уже были выработаны принципы мирного сосуществования, права малых наций на самоопределение, невмешательства в политику суверенных государств и т. д.

Однако вернемся к сравнительным характеристикам этносов. Их, мягко выражаясь, необъективность по отношению к соседям присуща, безусловно, не одному русскому народу. В любой национальной психологии подобные стереотипы доминируют.

Х. Гейслер.Татарские пастухи.Из альбома Живописные описания обычаев, нравов и развлечений русских, татар, монголов и других народов в Российской Империи, с сайта europeana.eu

Установки такого рода предвзяты, зачастую не основаны на «свежей» и всесторонней оценке активности зарубежных современников, но выведены на основе стандартизованных мнений (в том числе априорных). Объединенное, «народное» сознание, увы, не всегда порождает светлые, общечеловеческие идеалы, а в данном случае оно с абсолютной повторяемостью вновь и вновь приводит к идеям (и политике) превосходства одной нации над другой.

Впрочем, автор не утверждает, что упомянутые стереотипы всегда ложны и всегда и всюду вызывают отрицательные эмоции. Уже в силу своей множественности они могут, хотя и редко, приближаться к истине. Более того, они могут быть не только отрицательными, но и положительными (вспомним об отношении СССР к Финляндии до советско-финской войны и сейчас; обратный пример — отношение к крымским татарам до и после возникновения проблемы их возврата в Крым). Но подобная «объективность» крайне редка в силу эгоцентризма любой этнической группы.

Кстати, абстрактно-отрицательное отношение к самому феномену этнического эгоцентризма так же малооправданно, неплодотворно, как, скажем, отрицательное отношение к плохой погоде. Восприятие чужих (чуждых) норм морали, поведения, обычаев, традиций сквозь собственную призму неизбежно как для индивидуумов, так и для групп людей, и это необходимо осознать.

Народные развлечения крымских татар. Христиан Гейслер. 1804. Из альбома «Живописные описания обычаев, нравов и развлечений русских, татаров, монголов и других народов в Российской Империи», с сайта europeana.eu

С другой стороны, необходимо не менее четко осознать, что это восприятие — не реальная картина, а лишь ее отражение. И чем дольше человек будет полагаться на подобное, отраженное в кривом зеркале изображение мира, тем дольше он не сдвинется с места на пути нравственного совершенствования: ведь дорога, отраженная даже в идеальном зеркале, никуда не ведет.

Естественно, заставить себя осознать иллюзорность отраженных ценностей нелегко: ведь они плоды нашего мышления, скроены, заданы в полном соответствии с нашими потребностями, рассчитаны на повышение нашего духовного или материального комфорта. Они рассчитаны на то, чтобы их «владелец» безбедно прожил свой век — вот в чем секрет их долговечности, закоснелости.

Поколения передают поколениям эстафету завышенной самооценки и, значит, собственной правоты (по отношению к обездоленным) вместе с материальными благами, оправданными также подобной самооценкой.

Понятия смещены — но это удобно. Удобно, когда отобранные у татар в XIX в. земли Южного берега Крыма остаются в распоряжении «закрытых» учреждений; удобно настолько, что именно благодатностью края без стеснения оправдывают отказ в праве на прописку в Крыму татар — автохтонного, коренного населения Тавриды (3).

Результаты воздействия подобных стереотипов видны не только в межнациональном расколе. Они содействуют росту национальной обособленности, цементируют внутриэтническую сплоченность, формируют крайние формы национализма малых народов. Взамен прогрессивного интеграционного развития общечеловеческих черт морали и идеологии укрепляется позиция противостояния, в которую малые народы буквально загнаны великими, крепнет этническое самосознание, которое «обычно сочетается со стремлением членов этноса к собственной социально-территориальной (в том числе и государственной) организации, которая… обеспечивает устойчивое существование этноса» (4).

С другой стороны, великодержавная политика оказывает пагубное влияние не только на своих жертв, но и на носителей, проводников подобной политики. «Лишь относясь к человеку Павлу, как к себе подобному, человек Петр начинает относиться к себе как к человеку» (5)

Чувство общей вины связывает, ведет ко все новым и новым компромиссам с совестью, снижает уровень объективной самооценки, подогревает враждебные отношения к «виновникам» морального падения великой нации, т. е. к жертвам ее национальной политики. Порочный круг?

Х.Гейслер. Горные татары. Из альбома Живописные описания обычаев, нравов и развлечений русских, татар, монголов и других народов в Российской Империи, с сайта europeana.eu

Действительно, картина обрисовывается весьма мрачная, тем более что специалисты считают массовое этническое предубеждение (лежащее, как мы видели, в основе государственной политики нарушения прав народов) неизбежным (6), очевидно, в силу его психологической имманентности.

И все же автор склонен к оптимизму, во-первых, основанному на факте учащения межэтнических контактов, содействующих, как известно, созданию более объективных представлений народов друг о друге, а во-вторых, связанному с уверенностью в более разумной национальной политике государства в будущем, чему есть некоторые основания. В-третьих, рано или поздно свою положительную и весьма важную роль должна сыграть наука — ныне перед историографией и другими гуманитарными областями знания ставится задача «неуклонной борьбы против идеализации исторического прошлого отдельных народов, одностороннего подхода к их традициям… ибо искусственные преувеличения национального, особенного неизбежно чреваты неправомерным противопоставлением одних народов другим, что неизбежно способствует рецидивам национализма» (7).

Но это в будущем. Пока же подобный социальный заказ, имеющий благородную цель искоренения еще весьма заметных рудиментов былой острой национальной розни между народами нашей страны, своих исполнителей не нашел. Напротив, его осуществлению активно противостоят современные защитники теории исключительности великих наций и их особых прав на соседние (и не столь соседние) земли вместе с населением. При этом своей готовности отстаивать данную теорию они отнюдь не скрывают.

Так, автор уже упоминавшихся «Очерков по истории Крыма» без следа смущения предваряет свое исследование признанием того, что это конечно же не история многонационального населения древнего полуострова, но «история русского Крыма, исконно (?) русской земли» (8) (разрядка наша. — В.В.). Другой современный автор, выступающий с работой о русско-украинско-татарских отношениях (что само по себе предполагает объективность большую, чем, скажем, в трудах буржуазных националистов), игнорирует факт русской экспансии XVII в. в южном направлении, но концентрирует внимание на куда менее масштабных «притязаниях крымского хана на захват украинских земель» (9). Показательно и Приложение к этой книге, где приводится весьма тщательно составленная таблица хронологии и результатов набегов крымцев на Россию и Украину (с, 240 — 243), но, как и следовало ожидать, отсутствуют подобные данные о набегах на Крым тех же запорожцев.

Общим местом стало расхожее утверждение об исконной, первоначальной заселенности Крыма славянами (вариант — праславянами) (10). Какие из сего следуют выводы — догадаться нетрудно.

Пересматривается сам факт колонизаторской политики царского правительства в Крыму, репрессии по отношению к местному населению, прямым потомкам автохтонных насельников полуострова; утверждается, что в отличие от Средней Азии или Кавказа здесь имела место не колонизация малых народов, а обычная эксплуатация трудового крестьянства, как, например, в Тульской или Архангельской губерниях (11).

Не отстают от профессиональных историков современные публицисты и литераторы. Книги П.Павленко, А. Козлова, И. Давидкина, А. Первенцева, И. Вергасова, И. Лугового и многих других проникнуты в большей или меньшей степени патологической ненавистью к татарам, стремлением «объяснить» нарушения ленинской национальной политики и оправдать известные постановления 1944 г. и более поздних лет.

Особый вопрос — публикации в советской печати лета – осени 1987 г. (12) Самая, по мнению автора, яркая из них — о том, как бывшие бахчисарайцы, не получив разрешения на установку памятной доски с именами своих земляков-антифашистов, расстрелянных гитлеровцами у с. Скалистое, попытались установить доску сами. Будучи схваченными «на месте преступления», они были выдворены из Крыма, а доска уничтожена (13). Трудно представить себе, что подобное надругательство над патриотическими чувствами советских людей могло бы произойти (причем на законном, по мнению печати, основании) где-нибудь под Курском, Смоленском или Ленинградом.

Х.Гейслер. Базар. Из альбома Живописные описания обычаев, нравов и развлечений русских, татар, монголов и других народов в Российской Империи, с сайта europeana.eu

Упомянутые и многие другие факты продолжающейся дискриминации коренного крымского населения (о них подробнее см. в основном тексте книги) в идеологической, политической и культурной областях, имеющие результатом разжигание межнациональной розни, давно поставили задачу активной борьбы с многовековыми национальными предрассудками, а конкретно — создания объективной истории населения Крыма.

И если автору удастся показать отнюдь не приукрашенную, но освобожденную от многолетних напластований лжи, грязи и гнусных домыслов картину исторического развития крымского народа, он сочтет свой долг исполненным.

Долг русского человека и коренного крымчанина.

ПЕРВАЯ ВОЛНА

Тот, кто занимается татароведением, — занимается приведением в порядок себя.
Акад. Д.С. Лихачев

Начало заселения Крыма татарами. Многоязычный и многоплеменной массив азиатских кочевников, получивший название Золотой Орды, вторгся на Крымский полуостров в XIII в. До этого события тюркский этнический элемент не оставил в Крыму заметного следа, что, конечно, не исключает возможности отдельных проникновении тюрков на территорию Крыма.

Среди золотоордынцев антропологически преобладали именно тюрки (впрочем, немало было и монголов). Деление это часто условно: по пути в Крым кочевники Батыя, монголоиды по преимуществу, смешивались и даже растворялись в массе жителей причерноморских степей — кыпчаков-тюрков по языку и происхождению. Администрация Золотой Орды составляла первые крымские грамоты на своеобразном языке — сплаве кыпчакского, половецкого и гузского (туркменского) языков; пришельцы восприняли по сути даже язык причерноморских кочевников.

Современникам эти факты казались несущественными, поэтому в древней традиции новых насельников Крыма стали наименовать татарами — этнонимом чисто монгольского происхождения.

Х. Гейслер. Базар. Из альбома Живописные описания обычаев, нравов и развлечений русских, татар, монголов и других народов в Российской Империи, с сайта europeana.eu

Для современного исследователя, однако, дело даже не в названии. Речь идет об уточнении тезиса о «завоевании Крыма татарами». Ассимилировавшаяся с местным населением Золотая Орда воевала фактически не с крымчанами, а с их турецкими угнетателями — сельджуками, впрочем относительно немного-численными.

Как сообщает современник Ибн-аль-Асир (ум. в 1233 г.), вхождение татар на территорию полуострова в 1223 г. произошло почти без сопротивления местного населения. Чтобы быть объективными, отметим, что крымцы были ослаблены происшедшим за год до того нападением на Крым сельджуков под предводительством Хусейна-ад-дина Чобана (51).

В том же 1233 г. золотоордынцы установили в освобожденном от сельджуков Судаке наместничество. Этот год считается в этнической истории «началом крымских татар» (Суперанская А.В., 1985, 43).

Вышесказанное важно для понимания и объяснения последующих взаимоотношений золотоордынцев с местным населением. Взаимоотношения эти далеко не однозначны.

Административная власть с самого начала сосредоточилась в руках пришельцев. Она установилась и укрепилась уже во времена их широкого проникновения в Крым. Проникновение шло двумя путями: сухим — через Перекоп (отсюда вливались различные тюркские орды из-за Волги и Дона) — и водным — через Черное море (речь идет о малоазиатах-сельджуках, сливавшихся с кочевниками). Впрочем, лишь небольшая часть их в конечном счете осталась на полуострове.

Формы административной власти с течением времени изменялись. Первое время татары-кочевники в полном смысле слова в Крыму не оседали — они оставались здесь лишь на зимовки, летом снова уходя в бескрайние травянистые степи Причерноморья.

При этом каждый улус имел в Крыму установившуюся зону для зимовки; всего их было семь. Со временем осевшие улус-беи образовали здесь свои бейлики, или вотчины, получившие наименования по именам бейских родов: Ширин, Барын, Кыпчак, Мансур, Сиджеут, Яшлав. Еще позднее бейлики объединились в цельное государство Крымский юрт.

Относительно немногочисленные и дисциплинированные золотоордынцы поставили в положение данников население Крыма. Однако в культурном отношении местное население далеко превосходило пришельцев — оседлые крымчане итальяно-греческого происхождения составляли в XIII — XIV вв. 2/3 городского населения Восточного Крыма.

Влиянию местного населения способствовало то, что ко времени образования Крымского юрта произошли перемены в расселении крымских татар. Если первоначально пришельцы предпочитали степные пастбища, то теперь некоторая часть их живет не только в селах побережья, но и в городах Центрального и Восточного Крыма.

Так, во второй половине XIII в. мы видим татар хозяевами старинной армянской колонии и генуэзского торгового пункта Солхата-Солката (ныне Старый Крым). Этот город под именем Крыма стал татарским административным центром типа главного наместничества, чья власть постепенно распространилась на весь полуостров.

За 75 лет оседлые ордынцы успели не только породниться с местным, итальянско-греческим населением, но и перенять их язык, культуру, веру, а некоторые даже вошли в число христианского духовенства (Смирнов В.Д., 1887, 33 — 35).

Показательно, что, когда в 1299 г. Крым подвергся набегу хана Ногая, татары-христиане были репрессированы наравне с их единоверцами-европейцами.

Контакты с греками и итальянцами

Так сложились отношения местного населения с пришельцами, и именно это, вероятнее всего, было причиной довольно легкого приспособления греческих и итальянских жителей Восточного Крыма к институту наместничества.

Местные жители примирились с верховенством татарских чиновников, исправно платили татарам торговые пошлины и другие дани, взамен получая почти полную свободу деятельности.

Образец чисто купеческого равнодушия к формальной стороне дела — в качестве герба Кафы местные жители приняли ханскую тамгу и даже чеканили ее на своих монетах, взамен ханская администрация почти полностью ограничивала свою активность делами татар (Браун Ф.К., 1872, 150 — 153). Бразды правления экономикой края оставались в местных руках.

В результате именно с конца XIII в. Кафа становится «одним из крупнейших мировых центров тогдашнего экспорта и импорта, обильно снабжавшим восточную и западную торговлю жизненными продуктами» (Колли Л.П., 1913, 106); растет ее значение и как ремесленного центра Крыма.

Больше того, генуэзцы экономически поощряли походы татар на север за ясырем, задешево скупая у своих «хозяев» невольников и продавая их с прибылью за Босфором (ДТ, 1966, 159). Экономическая ситуация края на первых порах складывается не вопреки, не благодаря, а во многом независимо от административной власти татар.

Религиозная проблема эпохи

Однако такая независимость вряд ли могла удержаться долго хотя бы потому, что одним из важнейших резервов развивающейся торговли в средневековом обществе является политическая поддержка государства. Этот косвенный источник доходов должен был быть использован рано или поздно.

Понятно, что в развитом средневековом государстве — и Крым в этом отношении не исключение — устанавливается духовно-административное управление. Принятие государственной религии становится важнейшим условием экономической поддержки государства и, следовательно, экономического процветания отдельного члена общества.

Пришедшие в Крым золотоордынцы были язычниками-шаманистами. Они поклонялись небесным светилам, земле, воде, огню, идолам — небольшим по размеру войлочным божкам.

Ислам проник в Крым во второй половине XIII в., но распространился вначале лишь среди высших слоев населения: знать первой распознала выгоды новой религии, обожествляющей духовно-политическую власть над массой.

Широкая исламизация населения началась при хане Узбеке (1312 — 1342), вступившем на престол еще язычником; как гласит старая пословица, «Дин Узбектен колды» («Религия досталась (нам) от Узбека»). Экономическую основу этого знаменательного процесса следует искать и в развитии торговли Крыма в XIV в., в усилении купечества, бурном росте городов и общем стремлении горожан — торговцев и ремесленников — получить политическую опору в мусульманском строе. Наконец, ислам был привлекателен и как учение большей духовной мощи, красоты обряда и философской глубины.

Естественно, новая религия не победила сразу и решительно во всех прослойках населения — и в XV в. рудименты язычества были явны. Кстати, крымский реликтовый шаманизм не был чисто монгольской разновидностью этой системы, но более сложным, синкретическим верованием, включавшим в себя элементы многих местных конфессий (Усманов М.А., 1985, 180).

К этому периоду в Крыму устанавливается смешанное духовно-административное управление. Так, муфтий, глава духовных правления и законодательства, шел по государственному рангу сразу за ханом. Затем следовали кадии (казы) — духовные судьи, разбиравшие, впрочем, и гражданские дела. Мудерисы, духовные наставники, ведали и образованием народа. Настоятели дервишских текий — шейхи — обладали исключительным авторитетом в разборе несудебных тяжб.

Придя из Турции, ислам сохранил в Крыму свою суннитскую окраску — так, в частности, из крымского традиционного искусства надолго исчезли изображения живых существ, зато пышно расцвели растительный и геометрический орнаменты (52), мавританская архитектура.

Вскоре появились и первые крымские богословы, ученые, философы. В многочисленных медресе изучался не только Коран, но и арабский язык, риторика, логика, философия, арифметика, астрономия, законоведение — по сути это была высшая школа, тогда не уступавшая европейской, а в некоторых отношениях и превосходящая последнюю.

Татарские города

Кафа (Кефе) оставалась крупнейшим городом Крыма и в три последовавших столетия — ее еще долго именовали Кючук-Истанбул (малый Стамбул) или Ярым-Истанбул (Пол-Стамбула). В XV — XVII вв. здесь насчитывалось 6 тыс. домов и городских усадеб, число горожан колебалось от 75 до 100 тыс. Состав населения был весьма пестрым, татар здесь жило немного.

И в XVII в., много столетий спустя после изгнания генуэзцев, в городе было столько христиан, что они могли содержать 12 греческих церквей, 32 армянские и одну католическую (Хартахай Ф., 1867, 173). Согласно документальным свидетельствам, здесь в XIII в. и позже кроме татар проживали валахи (румыны), поляки, грузины, мингрельцы, черкесы. Наконец, в Кафе находилась резиденция султанского наместника в Крыму, окруженного многочисленным турецким чиновничьим аппаратом и войском.

 

Татарским административным и культурным центром Крыма был Солхат, но лишь в догиреевский период. Позднее город носил названия Крым, Эски-Крым, Старый Крым;

правда, впервые этот древний топоним мы встречаем в применении ко всему полуострову — его использует арабский писатель конца XIII — начала XIV в. Абу-л-Феда (53). В дальнейшем этот цветущий город (подробнее о его значении для крымской культуры см. в главе об искусстве) пришел в упадок, хотя и сохранил свое значение крупного торгового и ремесленного центра.

Собственно, столицей некоего государственного образования город не являлся и в пору своего расцвета, ведь государства как такового не было. Однако здесь находился ханский дворец, здание которого еще в конце XVIII в. видел Паллас;

Солхат был средоточием религиозных институтов татар — за крепостными стенами высились минареты мечетей, текие дервишей, медресе. Здесь постоянно проживали судьи-кадии, к которым для разрешения споров съезжались татары со всего полуострова; высшим авторитетом в вопросах духовной жизни обладали солхатские ученые-философы, муллы, шейхи. Собственно, город был главным рассадником учения Магомета, распространившегося в Крыму далеко не сразу.

Солхат был окружен не только высокой каменной стеной, но и глубоким рвом; он был способен выдержать длительную осаду — за стенами, в купеческих складах, хранилось большое количество провизии, а под улицами тянулась сеть кяризов (54), бесперебойно дававшая чистую воду. И здесь, как в Кафе, владельцами караван-сараев, лабазов, мастерских были не только мусульмане — часть их принадлежала и христианам. Были здесь и православные храмы; стены одного из них сохранились до сих пор (Домбровский О.И., Сидоренко В.А., 1978, 14 — 15). Сохранились стены с перекрытиями первого выдающегося произведения крымской мусульманской архитектуры — так называемой мечети Узбека, как и пристроенного к ней медресе (о ней см. ниже).

Бахчисарай стал административным и экономическим центром Крыма лишь при Гиреях. Однако новая столица возникла отнюдь не на пустом месте. Еще в XIII в. в долине Ашлама-Дере имелись селения с весьма почтенной историей.

И когда в 1299 г. полчища хана Ногая прошлись с огнем и мечом по всему юго-западному Крыму, то в числе захваченных городов наряду с Херсонесом упоминался и Кырк-Ер (Тизенгаузен В.Г., 1884, 112), т. е. нынешний Чуфут-Кале. Эта труднодоступная цитадель (55), возведенная на столообразной скале, кажется, асами, задолго до заселения Крыма татарами, была окружена еще более древними селениями, впоследствии угасшими.

При татарах же центром заселения долины стала ее западная часть (район железнодорожного вокзала Бахчисарая), место это называлось еще не столь давно Эски-Юрт (Старое сельбище), очевидно, в отличие от более нового Бахчисарая. Здесь были найдены эпиграфические материалы еще джагатайского периода Орды (Смирнов В.Д., 1887, 116). Именно здесь было принято хоронить всех крымских ханов; как сообщает, правда в сравнительно поздний период, священник Иаков, «Искиюрт от Бакчисараев с версту, церковь зело велика и украшена велми была, понеже сделана мечетью, а кладутся в ней Крымстии Цари и Царевичи, а простые мурзы и татарове отнюдь не кладутся» (Иаков, 1850, 691).

Эта информация подтверждается косвенно и тем, что на знаменитом ханском кладбище бахчисарайского дворца, этой родовой усыпальнице Гиреев, нет ни одного надгробия старше XVII в. Границы эски-юртского кладбища ныне трудно обозначимы, но часть надгробий и даже мавзолеев сохранилась. Самый замечательный памятник такого рода — раннетатарское дюрбе Мухаммед-шах-бея в виде куба (символ смерти) со срезанными углами. Древность некоторых надгробий явна даже непосвященному — их венчает не чалма, а еще доисламский войлочный колпак кочевника.

Что же касается города на месте нынешнего Бахчисарая, то на сельбище, находившемся здесь ранее, ханы стали возводить свои дворцы, очевидно, лишь в конце XV в., во всяком случае в 1503 г. здесь уже высился дворец. Окончательное наименование города также установилось не сразу — он назывался вначале Веселым городом, Счастливым городом, Виноградным городом.

При наследниках Менгли-Гирея новая резиденция достигла настоящего расцвета, хотя еще в XV в. это был крупный город с 2 тыс. домов и усадеб и населением в 25 тыс. человек. После упадка Эски-Крыма он стал всекрымским культурным центром.

Гёзлёв был основан на месте древней Каркинитиды; возможно, при его возведении были использованы камни из руин ее. Новое название города по происхождению неясно и доныне вызывает споры (56).

Уже в XV — XVI вв. он был равновелик Бахчисараю, насчитывая 2 тыс. домов и свыше 20 тыс. жителей, не считая турецкого гарнизона (Хартахай Ф., 1867, 173). Это был город-крепость, многоугольная в плане, границы которой проходили по нынешним улицам Караева, Революции, Пионерской, Д. Ульянова и Интернациональной. Стены самой мощной крепости ханства при высоте до 8 м достигали толщины 5 м и были снабжены башнями.

В город вело пять ворот, самые большие из которых (Одун-Базар-капусу) сохранились до наших дней — этот выдающийся памятник средневековой архитектуры и фортификационного искусства был варварски уничтожен в 1950-х гг. Внутри внешнего шел внутренний пояс стен цитадели Кыз-Кале (Девичья крепость), четыре мощные башни которого были видны подъезжающим к городу.

Безводная ныне Евпатория (вода поступает сюда из Альмы) славилась когда-то своими фонтанами и колодцами, которые искусные татарские мастера доводили до глубины 30 саженей

(Кондараки В.Х., 1875, 14, 27), банями, две из которых сохранились до наших дней (одна — действующая). Единственный татарский торговый порт (остальные были в руках турок), Гёзлёв, достиг в XVI в. такого расцвета, что хан Гази-Гирей II планировал перевести сюда свою столицу. В городе кроме татар и 3 тыс. янычар жили караимы, армяне и греки. Каждая из этих этнических групп имела свои храмы — кафедральная караимская кенасса также сохранилась доныне.

Еще более укрепился город в начале XVII в. Крепостные стены достигли высоты 40 м! Система башен была дополнена 24 выступающими наружу бастионами. Возросло и его торговое могущество — оборудованная гавань могла вместить до 200 судов; это был порт международного класса — здесь средиземноморские капитаны встречались с коллегами из далеких Данцига и Риги.

Х. Гейслер. Базар. Из альбома Живописные описания обычаев, нравов и развлечений русских, татар, монголов и других народов в Российской Империи, с сайта europeana.eu

Карасубазар (ныне Белогорск) был четвертым по величине городом средне-векового Крыма. Лишь вдвое уступая по числу жителей столице, он длительное время сохранял свое значение как крупнейший ремесленный центр.

Пользовался он известностью и как торговый центр — она перешла к нему от угасшего Эски-Крыма (Хартахай Ф., 1867, 173).

Перекоп был прежде всего военно-административным форпостом Крыма на границе с христианским миром. Здесь находилась резиденция op-бека (см. ниже), стоял значительный гарнизон. Имелись купеческие перевалочные склады, немало караван-сараев, хотя общее число домов не превышало полутысячи.

Поистине, те, кто уверовали, и те, кто обратились в иудейство, и христиане, и сабии, которые уверовали в Аллаха и в последний день и творили благое, — им их награда у Господа, нет над ними страха, и не будут они печальны.

Коран, 2, 59 (62)

Национальная ситуация

Города ханства, как новые, так и древние, никогда не были однонациональными.

Даже в Эски-Юрте, одном из очагов крымского исламизма, население уже в конце XIII в. было интернациональным; кроме уже упоминавшихся народов и племен в крымских городах проживало большое количество евреев, черкесов, пятигорцев, цыган (Броневский М., 1867, 357).

Лишь о христианах славянского происхождения мы почти не встречаем упоминаний; очевидно, если они и встречались среди оседлого населения полуострова, то крайне редко.

Сосуществование такого удивительного и для наших времен конгломерата из разноплеменных инаковерующих было бы немыслимым без известной веротерпимости татарского населения — впрочем, также полиэтнического, хотя и единоверческого. И черта эта резко выделяет крымских татар из всего исламского мира.

Это была, по словам советских ученых, удивительная даже для суннитов «широчайшая веро- терпимость» (ДТ, 1966, 180). Имея глубокие внутренние корни, она поражала современников и чисто внешне. Известно, что Успенский монастырь близ Бахчисарая пользовался не только материальной поддержкой ханов, но и «авторитетом у татар» (Фадеева Т.М., 1987, 82), оставаясь на протяжении веков центром и оплотом крымской православной церкви.

Другой монастырь, Георгиевский (мыс Фиолент), беспрепятственно функционировал, правда с небольшим перерывом, более тысячи лет (890 — 1920-е гг.). В Кафе в дотурецкий период рядом с мечетями и медресе высились купола 17 католических храмов и двух монастырей с латинскими школами при них, греческие храмы и монастыри, армянские, русские церкви, еврейские и караимские синагоги и т. д. (Якобсон А.Л., 1973, 119, 124). Причем здесь были далеко не безобидные убежища гонимых за веру монахов, как в первые века крымского (херсонесского) христианства, но оплоты церкви воинствующей.

Католические монастыри играли роль центров христианской миссии; здесь посланцы Европы изучали языки, обычаи, культуру Востока для того, чтобы отправиться в качестве миссионеров в ближние и дальние страны Азиатского континента.

С другой стороны, в отличие от соседних мусульманских стран в Крыму никогда не могли сложиться военно-религиозные группы и целые ордена типа муттавиев («мусульман-добровольцев»), газы («борцов за веру») и т. п., образовывавшие обычно целые прослойки населения, наиболее фанатично и неприязненно относившиеся к чужакам.

Никогда не было в Крыму и сторонников столь распространенной на Востоке идеи священной войны («джихада»), составлявшей главную опору мусульманских властителей в их походах. В схожих ситуациях крымские ханы выступали в роли чисто военных предводителей, но не идеологических вождей (57).

Традиционный здравый смысл ханов позволял им видеть явные выгоды, связанные с пребыванием в Крыму иноверцев — купцов, ремесленников, даже дипломатов, верно служивших престолу; однако без крепких традиций веротерпимости здравый смысл вряд ли восторжествовал бы.

Подобная картина наблюдалась не только в Крыму, хотя и весьма редко. Правительница огромной империи (включавшей в себя Сирию, Египет и всю Малую Азию) Зенобия «была еще язычницей, однако позволяла исключительную терпимость к своим христианским подданным» (Аверинцев С.С., 1985, 5).

Тем не менее мы можем привести факты еще более «исключительной» толерантности — на крымском материале. По нашему мнению, она была уже в непреследовании татар, переходивших в христианство, что случалось нередко.

Так, в неопубликованной книге кадиев за 1686 — 1710 гг. мы находим не единицы — десятки христиан татарского происхождения, смешанные мусульманско-христианские семьи, более того — в семье часть детей, бывало, крестили, часть — обрезали по шариатскому обряду и т. д. И это не в одном месте; лишь в сравнительно небольшом округе такие явления были правилом, а не исключением: в деревнях Богатырь, Керменчик, Енисала, Аи-Георгий, Искут, Ламбат, Варнутка (Маркевич А.К., 1910, 530, 541).

Особенно контрастно это выглядело в сравнении с жесточайшими карами, которым всегда подвергались вероотступники как в соседней Турции, так и в христианских державах, в том числе славянских.

Самуил Величко сообщает в своей летописи об одном из случаев подобных репрессий. Когда кошевой атаман Серко освободил 7 тыс. пленных христиан, то отпустил тех, кто хотел исповедовать ислам, назад, в Крым. Ушли как взрослые, так и дети, короче, все, уже пустившие корни на полуострове, впитавшие в себя крымскую культуру. Но, выявив «отступников», Серко дал приказ безжалостно изрубить их. Впрочем, после окончания экзекуции кошевой поклонился трупам взрослых и детей, прося прощения и извиняя свой поступок тем, что не хотел отпускать их на «вечную погибель без крещения» (Кондараки В.Х., 1875, ч. XII, 8).

И подобная религиозно-идеологическая нетерпимость сохранялась к северу от Перекопа веками. Куда дальше, если и советский автор целиком солидаризуется с Серко и даже одобряет его дикий поступок, утверждая, что именно в нем «как нельзя более ярко отразилась внутренняя духовная сила запорожского казачества» (Надинский П.Н., I, 1951, 82)!

Сами ханы отнюдь не чурались тесных контактов с православными духовными владыками. Христианские князья церкви служили как бы передаточным звеном между Гиреями и их подданными-иноверцами.

У ханов не было ни возможности, ни необходимости «разделять и властвовать» в конфессиональном плане. Оппозиция, с которой им приходилось считаться (бейская), состояла исключительно из мусульман, а иноверцы, составлявшие абсолютное меньшинство в исламском мире Крыма, никогда и не помышляли об антиханской политике.

Более того, крымские властители и сами испытывали какое-то влияние со стороны своих православных земляков. Известно, что уже Хаджи-Девлет-Гирей жертвовал немалые суммы на христианские монастыри, ставил пудовые свечи образу Успенской Божьей матери перед походами на кочевников Большой орды (Кулаковский Ю., 1914, 124).

Неудивительно поэтому участие, которое ханы принимали в деле храмостроительства, а оно шло на протяжении веков. Восстанавливались древние христианские храмы — например, в 1427 г. в Партените, а в 1587 г. в Биасале на Каче новая церковь была воздвигнута целиком на мусульманские деньги: как гласит закладная надпись, «стараниями, помощью и иждивением господина Бината, сына Темирке, в память его и родителей его» (там же, 131).

Что же касается конкретных христиан, то ханы и беи оценивали их не столько за преданность заветам Пророка, сколько за деловые и человеческие качества, отнюдь не понуждая к принятию ислама. Вера не сказывалась не только на условиях экономической деятельности иноверцев (58), но и на служебной карьере некоторых из них.

Так, в весьма отрывочных сведениях о лицах, приближенных к ханам, мы находим множество немусульман: нескольких казначеев (евреи Ша-Ислам и Мусафей, итальянец Августин, поляк Янушко), дипломатов в ранге посла (итальянцы Августин Гарибальди, Ян Баптист, Винцент Зугульфи, еврей Кокоса) и т. д. (Сыроечковский В.Е., 1940, 19, 26; Смирнов В.Д., 1895, 255).

Из вышесказанного можно сделать вывод, что вероисповедальные разногласия, конечно имевшие место в средневековом Крыму, оказывались совершенно несравнимыми с факторами, сближавшими все народы полуострова для защиты общих интересов.

Наиболее стабильным из таких факторов был, естественно, экономический. Однако время от времени начинал действовать не менее мощный политический. И в минуты опасности, когда возникала необходимость совместной защиты своей Родины, крымчане выступали в едином строю воинов и дипломатов без различия веры.

Попробуем отыскать причину подобной аномалии среди стран Европы и Востока. Первое, что приходит на ум, — это географическое положение Крыма, его глубокая вдвинутость в область православных народов, что должно было, возможно, смягчать мусульманский ригоризм.

Но с другой стороны, если мы представим себе христианско-мусульманский фронт периода средневековья, то на левом фланге его окажется весьма схожий по географическому положению, только христианский аванпост, такой же кулак европейского мира, выдвинутый по направлению к мусульманскому, — Испания. Но картина сосуществования вер здесь будет полярно противоположной. Ни в одной христианской стране не уничтожалось столько мавров и евреев, как в Испании, не было на континенте более нетерпимого государя, чем Филипп II, испанскую же церковь вкупе с инквизицией впору именовать не воинствующей, а воюющей — столько крови иноверцев и еретиков пролилось по ее благословению, причем уже после того, как угроза реставрации мусульманства миновала…

Но, может быть, причина в самой мусульманской вере? Ведь в Коране буквально рассыпаны призывы к уважению христиан («обладателей Писания»), если это истинно верующие (59). «Гяуры» — это те, кто не верит в единого Бога, но отнюдь не праведники, пусть даже христианские (60). И здесь мы не встретим бранных слов («поганые»), которыми церковь щедро наделяла всех, даже самых благочестивых и даже святых мусульман (61).

Противостояние двух вер в проблеме сосуществования усугублялось и тем, что встречающиеся в Евангелии бесспорно гуманные призывы часто не доходили до слуха христиан Востока и Запада, вообще в массе своей редко предпочитающих слово Писания зову жизни суетной.

Это признавали с горечью многие богословы, а крупнейший авторитет конца XIX в. в этой области В.С. Соловьев, между прочим решительно выступавший за веротерпимость и свободу совести, подчеркивал, что «мусульмане имеют перед нами то преимущество, что вся их жизнь согласуется с их верой, что они живут по закону своей религии… жизнь их не лжива; ибо закон ее один и согласен сам с собою, у них нет другого правила в жизни, кроме того, которое дается их религией. Тогда как мы, признавая по вере закон христианский, устраиваем свою действительную жизнь совсем по другому закону, унаследованному нами от времен дохристианских» (т. IV, 47). Засим возможно вполне естественное предположение: не в этом ли различном усвоении уроков языческого зверства коренится и различный подход к веротерпимости и христиан и мусульман?

Сомнений здесь немало. И основное из них то, что в иных, мусульманских же странах ненависть к инакомыслящим была вполне христианского накала.

Таким образом, у нас остается единственный ответ на этот вопрос, он — в природе крымского этногенеза.

Только здесь, в краю, где поколение за поколением, еще с домусульманских времен, воспитывалось в духе мирного сосуществования, где «язычество», его рудименты не оказали ожесточающего влияния ни на мусульман, ни на христиан, где испокон веку свобода совести гармонично дополнялась демократией, стал возможным этот удивительный, возможно уникальный, феномен крымской веротерпимости.

Зарождение крымскотатарской культуры

Важнейшее в истории крымской культуры значение имела кардинальная перемена во внешнеполитическом положении Крыма, происшедшая в первой трети XIV в. Литовские князья, заняв причерноморские степи от Буга до Дона, вытеснили оттуда ордынцев. Тем самым было ослаблено унизительное и обременительное для крымчан культурное и экономическое давление на них кыпчаков.

Второй удар по отношениям зависимости Крыма от Золотой Орды был связан с событиями конца XIV в. в Средней Азии — образовавшаяся там держава Тимура разгромила Астрахань и Сарай, что привело, в частности, к переносу магистральных путей всей восточной сухопутной торговли. Отныне Крым на долгие годы экономически отрывается от Средней Азии, а политически — от Орды, причем окончательно.

Отныне быт и культура в целом крымского народа могли развиваться свободно. Начинается широкое оседание вчерашних кочевников, развитие земледелия, разложение племенного строя.

Порвав с утратившими актуальность, но насильственно навязываемыми ордынским чиновничеством кочевыми традициями, народ стал развивать собственную, отличную и от золотоордынской, и от христианской культуру. Внешне она более всего походила вначале на ближневосточную, отличаясь, впрочем, от нее большими разнообразием, синкретичностью и содержательностью (Лашков Ф.Ф., 1881, 29).

Заслуга в этом обогащении сложившихся было культурных традиций принадлежала отнюдь не генуэзцам или венецианцам, как иногда полагают (Хартахай Ф., 1866, 199), а скорее духовному потенциалу молодой нации, складывавшейся в чрезвычайно пестрой и переменчивой социально-экономической и политической ситуации.

Вчерашние степняки, отвергшие и культ, и кочевые обычаи, и связанные с ними культурные традиции предков, жадно впитывали доступное им достояние народов и племен, с которыми они вступили в контакт в Крыму.

Мы не можем, да и вряд ли когда-нибудь сможем сказать, в каком количественном соотношении находились пришельцы к местному населению. Науке известно лишь, что полуостров к моменту прихода ордынцев был плотно заселен и аборигены при этом почти не пострадали — вооруженное сопротивление, да и то едва ли не символическое, оказали лишь генуэзцы.

Впрочем, для культурного обмена количественное соотношение носителей двух культур далеко не всегда является решающим фактором; часто гораздо более важен их уровень. Можно спросить о том, чья культура была более «продвинутой» — аборигенов или пришельцев (абсолютное большинство ученых склоняются к первому утверждению), но совершенно бесспорен тот факт, что культура местных жителей была лучше приспособлена к экологической обстановке Крыма, и уже поэтому ее победа в процессе аккультурации была гарантирована.

Поэтому уже к концу XIII в. культурная ассимиляция ордынцев местным населением становится заметной, причем, чем ближе к горам, тем сильнее.

Степняки пытаются сеять ячмень, площади посевов растут; впервые бывшие кочевники, ранее снимавшиеся с места при оскудении «угодий», начинают ценить землю. Более того, у этих вечных странников начинает развиваться чувство привязанности к «малой родине», появляется вкус к плодам многолетнего хозяйственного ее улучшения.

Это был колоссальный переворот в сознании массы, несравнимый даже со сменой религии, а когда он завершился, освоение технологических и иных методов ведения традиционного крымского хозяйства пошло вполне успешно — впервые взяв в руки кельму и топор, степняки, не имевшие или давно забывшие собственные строительные традиции, стали копировать местные архитектурные приемы — скифо-таврские и византийские, широко распространив, в частности, последние с ограниченной территории греческих колоний по всему Крыму, в том числе и Степному.

Итак, переходу к оседлому животноводчески-земледельческому хозяйству было три причины: недостаточность размеров крымских степей для кочевого скотоводства; естественный прирост населения, делавший необходимым интенсивный путь развития экономики; наконец, упомянутое уже соприкосновение с многочисленными идеально приспособившимися к крымским условиям носителями древних земледельчески-садоводческих традиций.

В связи с вышесказанным мы можем сделать важнейший в культурологическом анализе истории Крыма вывод: культура татар с момента ее зарождения на полуострове носила открытый характер.

Этот вывод, как мы увидим, сохраняет свою справедливость на протяжении всех эпох крымскотатарской истории, приобретая, таким образом, основополагающее значение для складывания и развития этой культуры из глубины веков до самого последнего времени.

И.К. Айвазовский. Лунная ночь в Крыму. 1859

1. См.: Смирнов В.Д. Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты до начала XVIII века. СПб., 1887.

2. См.: Надинский П.Н. Очерки по истории Крыма. Т. 1 — 3. Симферополь, 1951-1964.

3. Печать призывает к поддержанию особого положения с пропиской в Крыму татар (в отношении 50 тыс. ежегодно вербуемых для переселения граждан других национальностей подобных ограничений нет), приводя в качестве оправдания его именно то, что Крым «имеет большое общесоюзное значение для отдыха и восстановления здоровья миллионов трудящихся» (Известия, 1987 г., 17 окт.).

4. Бромлей Ю.В. Современные проблемы этнографии. М., 1981. С 25

5. Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. Т. 23. С. 62.

6. См.: Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. М., 1983. С. 365.

7. Там же.

8. См.: Надинский П.Н. Указ. соч. Т. 1. С. 5.

9. Санин Г.А. Отношения России и Украины с Крымским ханством в середине XVII в. М., 1987. С. 239.

10. Труды, оспаривающие данное апробированное мнение, к печати не допускаются. Пример — блестящая плановая работа коллектива сотрудников Института языкознания АН СССР (ред. А.В. Суперанская), подготовленная к печати еще в 1985 г., — «Исторический словарь топонимии Крыма» — до сих пор не вышла в свет и знакома широкому читателю лишь в копиях. Многие «плановые» авторы позавидовали бы подобной судьбе их творений, ведь речь идет о сугубо научном труде, но пользующемся редкой популярностью.

11. Впрочем, автор тут же проговаривается: и при Екатерине II «в лояльность крымских татар мало кто верил всерьез. Поэтому вопрос о заселении Крыма русскими приобретал важное значение» (Надинский П.Н. Указ. соч. Т. 1. С. 103). Подобную политику Россия вела, как известно, и на Кавказе, и в иных завоеванных землях.

12. Печально известное «Сообщение ТАСС» от 23 июля 1987 г. впервые после 1940-х гг. открыло серию публичных нападок на крымских татар. В нем были перечислены преступления отщепенцев, ни в коем случае не характеризующих ни один народ, будь то западноукраинцы, литовцы или кубанские казаки. При этом стремление очернить татар дошло до своего естественного предела — предельного искажения фактов. Так, в нем упоминалось о том, что татары участвовали в массовых казнях в Крыму путем сжигания людей живыми в печах. Однако такого в практике оккупантов не было не только в Крыму, но и вообще нигде — хотя бы по чисто техническим причинам. В «Сообщении» не нашлось места для простого упоминания о дважды Герое Советского Союза летчике Аметхане или сотнях татар-партизан, павших в борьбе с немцами[425] за свою Родину — Крымскую Автономную Социалистическую Республику.

13. См.: Бахарев М. Слеп тот, кто перемен не видит // Московские новости. 1987. 18 окт. Впрочем, в этой статье по понятным причинам дано «сокращенное» изложение упомянутого инцидента.

…..

51. Сельджукам удалось разгромить половцев, так как шедший на помощь русский князь опоздал. После первых битв Чобан захватил Сугдею, которая признала свою вассальную зависимость от султана Кейкобада.

52. Показательно, что один и тот же тип растительного орнамента трех основных вариантов (вьющиеся спиралью побеги, переплетающиеся стебли с утолщениями и «плетенка») распространялся среди различных этнических и вероисповедных групп — он характерен для мечетей, армянских или греческих церквей, еврейских синагог, караимских кенасс, генуэзских башен Солдайи и Кафы. Это дает возможность классифицировать подобный стиль как «крымский» или же «крымско-сельджукский» (Якобсон А.Л., 1964, 117).

53. О происхождении топонима «Крым» имеется множество гипотез, выдвигавшихся массой ученых, начиная с арабских и тюркских историков и философов средневековья и кончая советскими филологами. Однако и поныне эта интересная научная проблема удовлетворительного решения не получила (Суперанская А.В., 1958, 166-167).

54. Кяризы — узкие, выложенные камнем туннели, прокладывавшиеся в крымских городах в виде сети с понижениями в «узлах» ее, к которым спускались отвесные колодцы. Эти туннели копили грунтовые и дождевые воды, а также конденсировали атмосферную влагу, скапливавшуюся в «узлах». Лучше всего кяризы сохранились в Старом Крыму и Евпатории — выход одного из кяризных колодцев сохранился до сих пор (недалеко от разрушенных недавно евпаторийских Старых ворот). Запас свежей воды в кяризах был практически неисчерпаем, что было важно при осаде города.

55. Татарам Ногая удалось взять крепость, лишь пробив стенобитными орудиями широкую брешь в южной, обращенной к Иосафатовой долине стене (Дорогой тысячелетий, 1966, 178).

56. Одни авторы переводили топоним как «сто глаз» — якобы по ночным огням города-порта, другие — «глаз-дом», третьи — от повелительного наклонения глагола «гёзле» («посматривай, надзирай!»), что было связано с функцией гёзлевской крепости (Драчук В.С., 1977, 43-44).

57. Впрочем, верно замечено, что представление о джихаде в частности и исламе вообще как о религии насилия и войн предполагает контрастный образ христианства как религии любви и мира, распространившейся силой убеждения, а не оружия. И здесь возникает некоторое недоумение — как могли отстаивать подобный тезис участники крестовых походов и, более того, находить массовое одобрение себе среди верующих христиан! (Уотт У.М., 1976, 100-101).

58. По многочисленным сведениям, среди купеческого сословия Крыма христиане вообще составляли абсолютное большинство. Среди них были греки, армяне и итальянцы. Немало встречается и купцов-караимов и евреев.

59 «Не одинаковы они — среди обладателей Писания есть община стойкая: они читают знамения Бога в часы ночи, совершая поклонение. Они веруют в Бога и последний день, приказывают одобряемое и удерживают от неодобряемого. Они спешат друг перед другом в совершении благого; они — праведники» (Коран, 3, 109-110).[429]

60. В Крыму слова «гяур», «поп», «жид» были татарами вообще презираемы; за их употребление виновного отводили к кадию, который определял наказание в пользу оскорбленного христианина или еврея (Маркевич А., 1910, 530).

61. Тюркофобия в России получила полное свое развитие в XIX в., ею были в большей или меньшей мере заражены почти все социальные слои. Показательно, что даже сочувствующие мусульманам, обличающие угнетение восточных народов Россией авторы искренне, хотя и наивно полагали, что все беды этих народов — от их религии: «… главное несчастье крымского населения состояло в том, что преобладающая масса его издревле приняла ислам и мало-помалу крепко привязалась к нему» (Б-н И., 1856, 37).

Не столь наивен Н.Я. Данилевский, человек весьма образованный, считавший, что мусульманство вообще не имеет права на существование. Причина тому простая: оно «явилось шесть веков спустя после того, как абсолютная и вселенская религиозная истина была уже открыта». «Какой же смысл могло иметь еще это учение после христианства?» — задает вопрос автор (1871, 333), уже знающий на него ответ. Сравним несравнимое — этого блестящего эрудита и идеолога своей эпохи, известного писателя и малообразованного, «темного» Хаджи-Девлета, человека средневековья; конечно же хан во многом уступит петербургскому публицисту, кроме одного — терпимости — качества, с которым мы и в XX в. связываем более всего надежд на будущее.

Продолжение читайте с помощью Calameo