В 1935 году в августе я поехал в Ленинград. Там, найдя Академию художеств, обратился в секретариат, где мне сказали, что я не выдержал экзамены и могу забрать документы и возвращаться домой. Хотя я растерялся от этого жестокого удара, но от своей мечты не отказался и, не возвращаясь в Ташкент, поехал в Москву.
Чингиз Габдурахманович Ахмаров
НА ПУТИ К ПРЕКРАСНОМУ
Воспоминания
В Москве. Пути поисков
В кругу литераторов общение с животворной творческой средой, с художниками, кругом интеллигенции заставило меня понять, что необходимо расширять свои познания, пополнять образование. Я отправил документы в Ленинградский художественный институт. Но ответа все не было. В 1935 году в августе я поехал в Ленинград. Там, найдя Академию художеств, обратился в секретариат, где мне сказали, что я не выдержал экзамены и могу забрать документы и возвращаться домой. Хотя я растерялся от этого жестокого удара, но от своей мечты не отказался и, не возвращаясь в Ташкент, поехал в Москву.
В свое время Александр Волков, Урал Тансыкбаев, Алексей Подковыров не советовали мне учиться в Москве, считая, что уровень художественной культуры и образования там недостаточно высок. Однако в тот момент для меня было важнее всего устроиться в столичное учебное заведение.
Приехав в Москву, я со своими рисунками направился к художникам Льву Бруни и Владимиру Фаворскому. Взглянув на мои работы, они тотчас сказали, чтобы я подавал документы в Изоинститут. Я так и сделал и с первого сентября стал посещать занятия в институте.
Этот институт, в котором был только графический факультет, возглавлял основоположник советского искусства оформления книги великий художник-график Владимир Фаворский. Он опроверг прежние теории и взгляды на искусство книжного оформления, обоснованные когда-то основателями «Мира искусства» Александром Бенуа, Мстиславом Добужинским, Иваном Билибиным. Он вывел советское искусство книжной графики на новые пути развития, найдя новые способы изобразительной выразительности, новые композиционные решения (например, возможность использования в технике книжного искусства ксилографии, т.е. гравюры на дереве). Нам, студентам, преподавали в основном ученики Фаворского. Преподаватель же курса композиции Павел Павлинов был не только учеником мастера, но и его соратником.
Среди художников, окружавших Фаворского, наряду с единомышленниками, были и те, кто не разделял его теоретические воззрения, не принимал его творчество.
Я хорошо помню, как на одном из творческих диспутов с горячей речью выступил тогда еще молодой Борис Дехтерев, впоследствии народный художник СССР, член-корреспондент Академии художеств, прославившийся своим оформлением детских книг. Он выступал по поручению знаменитого художника-графика, профессора Алексея Кравченко. В зале было много сторонников Фаворского, и речь молодого художника потонула в их протестующих возгласах…
Учился я очень старательно и вскоре стал осознавать, что в современной мне художественной среде существуют различные течения в искусстве, литературе, происходят разнонаправленные процессы, творческая борьба. Я старался как можно чаще посещать музеи, театры, литературные вечера.
Вспоминается посещение спектакля «Дама с камелиями» в театре Мейерхольда. Спектакль пользовался успехом, зал был переполнен. В амфитеатре, где я сидел, также не было ни одного свободного места. По окончании спектакля овации и вызовы продолжались минут пятнадцать-двадцать. Оказавшись среди тех, кто ринулся к сцене, я смог увидеть вблизи самого Мейерхольда и исполнительницу роли Маргариты Готье, знаменитую актрису Зинаиду Райх, его жену.
Этот спектакль оказался последним спектаклем театра Мейерхольда , увидеть который мне посчастливилось, ибо на другой день театр был закрыт.
В один из дней проходил литературный вечер в театре Революции (теперь — театр имени Владимира Маяковского). В нем приняли участие Борис Пастернак, Вера Инбер, другие знаменитые поэты. Пастернак, одетый в черный костюм, высокий, скуластый, толстогубый, читал свои стихи нараспев, даже, как мне тогда показалось, с завыванием. Вера Инбер, рыжеволосая, вся в веснушках, была одета в длинное платье из черного бархата. Если я не запамятовал, она прочитала свою юмористическую вещь «У сороконожки народились крошки…».
По прошествии некоторого времени руководителем нашего института был назначен академик Игорь Грабарь, автор ряда научных работ о русском изобразительном искусстве, одним из первых открывший многие замечательные памятники русского зодчества, организатор множества поездок и экспедиций по центрам русской культуры. С его приходом в институте начали проводиться серьезные реформы. Грабарь был не только большим художником, но и талантливым ученым, обладающим к тому же особым даром организатора. Перемены в институте под его руководством проводились глубоко продуманно. В результате были восстановлены ликвидированные факультеты живописи и скульптуры, «школа ваяния и зодчества», были организованы ряд мастерских.
Я к тому времени, вопреки своему желанию, поскольку выбирать не приходилось, три года проучился на графическом факультете. Хоть и обрадовался безмерно, что в институте открыли факультет живописи, но со своего третьего курса не смог перейти на тот же курс этого факультета. Мне позволили перейти на второй курс в мастерскую профессора Петра Покаржевского. Здесь я занимался один год, а потом, перейдя в мастерскую монументального искусства, которой руководили сам академик Грабарь и профессор Николай Чернышев, учился в этой мастерской до окончания института.
На пятом курсе мы, студенты, совершили в летние каникулы поездку в Новгород. Мы хотели увидеть в этом городе шедевры и высокие образцы русского монументального искусства, посмотреть сохранившиеся в интерьерах церкви Спасо-Неридици, Ферапонтова монастыря. Софийского собора удивительные фрески. Мы сошли с поезда на маленькой станции, именуемой Взвод, погрузились в лодки и, восхищенные пейзажами озера Ильмень, поплыли в сторону Новгорода.
Это была восхитительная пора лета, когда ночь почти не отличается от дня: пора белых ночей. Группа состояла, кроме меня, из Виктора Коновалова, Николая Денисова, Александра Шапарина, Александра Орлова и сибиряка Алексея Талотарова. В лодке, хозяином которой был громадного роста парень, с русыми волосами и голубыми глазами, напоминающий героев русских сказок и былин, мы плыли по озеру полтора дня и прибыли в Новгород около полудня. Лодка, спустив паруса, направилась к берегу. Но здесь ждала нас странная картина: все женщины, сидевшие в других лодках, плакали. Уже на суше, направившись к центру города, мы узнали страшную весть: полчаса тому назад, выступая по радио, Молотов объявил о начале войны, так как Германия вероломно напала на нашу страну. Наш партком Александр Орлов побывал в городском комитете партии и принес нам более точные известия. Кроме того, там ему сказали, что нам надо немедленно возвращаться в Москву. Душа не лежала к этому, но делать было нечего. Чтобы не терять даром времени, мы в этот же день успели посмотреть фрески церкви Спасо-Нередицы, работы Феофана Грека и росписи Ферапонтова монастыря. Утром сели в первый же поезд, идущий в Москву. Вагоны были переполненные. По слухам и сплетням выходило, что некоторые города вокруг Ленинграда и Петергофа фашисты уже подвергли бомбардировкам…
Все мужчины и женщины были погружены в печаль. У одного из пассажиров в нашем вагоне, невысокого роста, одетого в белый плащ, было выражение безграничного страдания на лице, глаза полны слез. Оказалось, что это знаменитый кинорежиссер Марк Донской, создавший фильм о великом писателе Максиме Горьком.
Уже к началу октября враг занял многие территории страны, разрушил множество городов и сёл, оккупировал значительную часть Белоруссии, Украины, Прибалтики. Защита Отечества стала долгом всех патриотов, каждого гражданина.
Я точно не помню, в июле или в августе, прервав едва начавшуюся учебу, нас отправили в город Вязьму под Смоленском в составе оборонительных студенческих отрядов. Надо было рыть траншеи, сооружать рвы и эскарпы для того, чтобы перерезать пути наступления немецких танков. Это было очень трудным делом. Иногда приходилось работать день и ночь, а вырытые траншеи и рвы затем укреплять бревнами и ветвями. В иные дни, словно птицы, над нами пролетали немецкие самолеты, рокочущие моторами. Тогда мы падали на землю, затыкая уши от их грохота. Как только грохот смолкал, мы с опаской поднимали головы и решались встать, лишь увидев пасущихся вдали лошадей. И снова начиналась работа в поте лица…
В это время, как в 1812 году, когда поднявшаяся против Наполеона Москва создавала народные отряды защитников, стали создаваться добровольные ополченские дивизии. Они составлялись из рабочих и служащих, в них вступали и представители интеллигенции.
Пролетавшие по вечерам над лесами немецкие самолеты сбрасывали листовки антисоветского характера, они агитировали за переход людей на сторону немцев. Мы с гневом и ненавистью рвали в клочья эти листовки…
Как мне помнится, в Москву мы возвратились в конце сентября, а в середине октября нам объявили о том, что наш институт будет эвакуирован в Самарканд…
В конце 1941 года в Самарканде собрать тысячи студентов и сотни профессоров, и создать условия для учебно-воспитательной работы было делом нелегким, ибо эвакуированных сюда было, помимо нас, несметное количество: прибыли институты Москвы, Ленинграда, Харькова, а также много других учреждений и организаций. Обеспечить их всех помещениями, оборудованием и всем необходимым требовало от руководителей города больших усилий.
Учебные помещения, мастерские для художников стали размешать даже в чайханах. Часть нашего института имени Сурикова расположилась в медресе Шердор, другая часть — в медресе Тиллякори на Регистане, а под общежитие нам выделили здание школы на Пянджикентской улице.
Вот таким образом началась в Самарканде жизнь столичных профессоров и студентов.
Несмотря на то, что условия были тяжелыми, а возможности ограниченными, дела пошли.
Ректор нашего института, мой педагог Игорь Грабарь был в это время в Тбилиси. Если не ошибаюсь, он приехал в Самарканд в середине или во второй половине 1942 гола и, сразу включившись в учебно-воспитательный процесс, на ученом совете института начал утверждение эскизов дипломных работ.
После того, как утвердили мой эскиз триптиха под названием «Меч Узбекистана», я вплотную занялся своей дипломной работой.
…На площади Регистан старик-отец вручает отправляющемуся в бой сыну меч, как бы давая наказ — не щади, будь безжалостным к нашим врагам. С одной стороны стоит мать юноши-батыра, держа в руке хурджин — переметную суму, в которой видны самаркандские лепешки, с другой стороны — друзья и родные джигита. В нижней части картины прекрасная девушка держит под уздцы оседланного коня. У мавзолея Гур-Эмир вооруженные люди занимаются военными приготовлениями. Слева изображено отправление в фонд обороны подарков, которые приготовили самаркандцы — и взрослые, и дети, и старики…
К концу 1942 года начались защиты дипломов. Это, конечно, был для нас праздник.
Из 60 дипломников десять, среди которых был и я, получили отличные оценки и были приняты в аспирантуру при институте.
К этой радости добавилась и другая: после изгнания немцев из-под Москвы было решено вернуть институт в столицу. Началась реэвакуация. Благодаря академику Грабарю наш институт первым вернулся в Москву уже в 1943 году.
В столице вновь началась бурная наша жизнь. Содержание моей работы в аспирантуре было определено тем, что она предназначалась для Музея литературы имени Алишера Навои, который предполагалось в будущем построить в Ташкенте.
Неожиданно, даже больше чем неожиданно, в искусстве стали происходить непонятные для меня явления, которые очень больно ранили душу. Например, ни с того ни с сего мне было предложено продолжить мою научную работу в Институте искусствознания Академии наук, ибо мой учитель Игорь Грабарь был снят с должности ректора института имени Сурикова. Второй мой педагог профессор Николай Чернышев был отстранен от работы в институте под предлогом выхода на пенсию. В сложное положение попали и многие другие профессора, которых отстранили от преподавания. На должность же ректора назначили ничего, на мой взгляд, не понимающего в учебно-воспитательном процессе художника Федора Модорова. Он избавился от основных сил института, который считался среди художественных учебных заведений средоточием творчества и эталоном по уровню даваемых знаний. Новый же ректор стал наводить свои порядки.
Политика в области изобразительного искусства в эти годы диктовалась группой художников во главе с Александром Герасимовым. Они начали беспощадную борьбу с импрессионизмом, течением, ознаменовавшим самые прекрасные времена мировой художественной культуры. Такие гениальные художники-импрессионисты, как Клод Моне, Эдуард Мане, Огюст Ренуар и их последователи в европейском и мировом искусстве, а не только во французском, подверглись ожесточенной критике и были полностью выброшены «полковниками» от культуры из истории мирового искусства, словно ненужный хлам. Один из богатейших художественных музеев — Музей изобразительного искусства Запада — был закрыт, а его бесценная коллекция была упрятана в запасники и подвалы других музеев, здание же отдано президиуму Академии художеств.
Игорь Грабарь, отстраненный от работы в художественном институте, несмотря на трудные времена, переживаемые им, продолжал руководить моей работой над эскизами для Музея литературы имени Навои, постоянно поддерживая меня ценнейшими советами. Он продолжал переносить все неприятности с присущей ему твердостью духа и убеждением, что правда во все времена отстаивается в борьбе, в противостоянии и противоречиях, что все заблуждения и сложности — преходящи. Он опекал меня постоянно, ни на минуту не оставляя без помощи и советов. Он рассказал о моем творчестве архитектору академику Алексею Щусеву и посоветовал ему привлечь меня к участию в оформлении здания театра имени Навои, который строился в Ташкенте. Познакомившись с моими работами, Щусев согласился с предложением моего учителя, поставил в известность о моих работах руководителей правительства Узбекистана. По-видимому, получив их согласие, он поручил мне работать над композициями для интерьера театра по произведению Алишера Навои «Пятерица» («Хамса»). Композиции для четырех стен фойе второго этажа должны были быть многофигурными, а для фойе первого этажа — однофигурными.
Я знал, что Алексей Щусев — крупный зодчий, был знаком с некоторыми его творениями. Мне было известно, что он участвовал в создании мавзолея Ленина в Москве, гостиницы «Москва», Казанского вокзала, музея истории марксизма-ленинизма в Тбилиси, прекрасного собора святой Софии в Болгарии, ему принадлежат планы и предложения по реставрации разрушенного немцами Новгорода. О последних его работах я читал в прессе.
Еще в далеком 1911 году, во время своего пребывания в Самарканде, впервые детально изучая мавзолей Гур-Эмир, где захоронены Темур и Темуриды, Алексей Щусев, возможно, уже тогда поставил перед собой цель использовать традиции национального искусства при возведении новых зданий, которые могут быть построены на узбекской земле.
Строительство здания театра имени Навои в Ташкенте дало Щусеву возможность осуществить свою давнюю мечту. Он считал, что новый театр должен воплотить в себе не только достижения искусства зодчих и мастеров архитектурного декора, но и всех сфер национального искусства. Для этого было необходимо организовать совместную работу народных мастеров разных областей Узбекистана, применить достижения традиционных прикладных ремесел. Возможности для решения этой задачи он предусмотрел в своем проекте.
Это было время, когда лучшие сыновья народа вели решающие бои с гитлеровцами. В столице же тылового Узбекистана начались жаркие трудовые «битвы» — строительство театра. Шло строительство очень напряженно, в кипучем темпе, в нем участвовало огромное множество людей — строители, мастера декора, художники. Мастера по резьбе и росписи трудились без устали. И горделивое воздушное здание — ныне краса узбекской столицы — поднималось стремительно, на глазах.
Для меня, поклонника творчества Алишера Навои, которым я начал интересоваться еще в начале 1940-х годов, участвовать в этой работе было безмерной честью и замечательной возможностью проявить свои способности, поэтому, естественно, я вкладывал в нее всю душу. Работа была выполнена за три года — с августа 1944-го по ноябрь 1947 года.
В 1948 году ряд народных мастеров и художников, трудившихся над возведением театра, были отмечены высокими наградами: автору проекта Алексею Щусеву, усто Ширину Мурадову за оформление резьбой по ганчу Бухарского зала, Ташпулату Арсланкулову за оформление Ташкентского зала, усто Абдулле Болтаеву за оформление Хивинского зала, усто Кулиеву за оформление залов Самарканда и Термеза, самаркандским мастерам резьбы по мрамору братьям Джураевым и мне были вручены Государственные премии СССР.
Вот таким образом моя работа, начатая под руководством дорогого моего учителя Игоря Грабаря в аспирантуре Московского художественного института имени Сурикова, была завершена, увенчавшись в 1958 году получением ученой степени кандидата искусствоведения.
