Полвека в Туркестане. В.П.Наливкин: биография, документы, труды = Half a Century in Turkestan. Vladimir Petrovich Nalivkin: Biography, Documents and Works: [сборник] / [ред.-сост.: С.Н.Абашин и др.]. — М.: Изд. Дом. Марджани, 2015. — 688 с. ISBN 978-5-90371591-6. Тираж: 300 экземпляров

 В Москве вышло в свет уникальное издание, посвященное Владимиру Наливкину (1852-1918)

Настоящая книга знакомит читателя с историей и этнографией Средней Азии. В ней можно найти уникальные сведения о повседневной жизни этого региона, обычаях и нравах его населения, о тех социальных трансформациях, которые переживало среднеазиатское общество в конце XIX и начале XX в. В книге также рассказывается о том, каким образом Россия взаимодействовала со Средней Азией, какое она оказала влияние на её развитие, кем были те люди, которые приехали в отдалённый регион сначала завоёвывать его, а потом изучать и просвещать. Главный герой — Владимир Петрович Наливкин, человек, который прожил почти полвека в Туркестане, начиная с начала 1870-х и заканчивая 1917 г., дослужился от младшего офицера до должности главного начальника Туркестана, оставил после себя множество научных и публицистических трудов. Книга предназначена для историков, этнографов, исламоведов, а также для всех тех, кто интересуется Средней Азией и Российской империей.

В.П.Наливкин: «Будет то, что неизбежно
должно быть; и то что неизбежно должно быть,
уже не может не быть»
Сергей Абашин

В статье речь пойдет о судьбе, взглядах и творчестве русского ученого и чиновника Владимира Петровича Наливкина, всю свою жизнь отдавшего изучению Средней Азии и среднеазиатского Ислама.

Владимир Петрович Наливкин родился в 1852 году в Калуге в дворянской семье. По словам самого Наливкина, он вырос «в военно­помещичьей среде», поэтому военная карьера молодого человека была предопределена. Окончив 1­ю Петербургскую военную гимназию, Наливкин поступает в престижное Павловское военное училище, где является одним из наиболее способных учеников в своем классе. В октябре 1872 года Наливкин прибывает в Туркестан, где в это время идут активные военные действия. 21­летним юношей участвует в военном походе в Хиву в 1873 году в чине хорунжего конно­артиллерийской бригады Оренбургского казачьего войска, в 1874 году производится в чин сотника, участвует в туркменской экспедиции, на рубеже 1875—1876 гг. под началом М. Д. Скобелева — в Кокандском походе.

После женитьбы на Марие Владимировне Сарторий и завершения Кокандского похода в судьбе Наливкина происходят изменения. В 1876 году он переводится из действующих войск на службу в военно­народном управлении Туркестана, становится помощником (то есть заместителем) начальника Наманганского уезда, короткое время служит членом Организационной (поземельно­податной) комиссии. Приказом от 29 мая 1878 года. 26­летний Наливкин увольняется со службы «по болезни» в чине штабс­капитана «с мундиром». Тогда же он с семьей селится в урочище Радван (недалеко от г. Намангана) среди кипчаков, а потом приобритает на средства, полученные женой в приданое, небольшой земельный участок в кишлаке Нанай, где проживает несколько лет, изучая язык и быт местного коренного населения. Чуть больше года молодая семья живет в Центральной Фергане, где Наливкин, будучи членом специально созданной комиссии, изучает причины передвижения песков.

Об этом времени рассказывал один из биографов и хороших знакомых Наливкина — Ю. О. Якубовский, который писал в 1907 году: «…Не избежал В. П. и того увлечения, которому отдавались лучшие люди 60­х и 70­х годов, — хождения в народ. Под влиянием особых условий жизни и службы молодой блестящий офицер… выходит в отставку… с целью окунуться в самую глубь народной жизни…», «…Он надел сартовский халат, она (жена Наливкина. — С. А.) накрылась чимбетом и паранджой…» Наливкиным двигал, согласно Якубовскому, принцип: «прежде чем учить чему­нибудь народ, надо проникнуться его понятиями, научиться его жизни».

Сам Наливкина вспоминает эти годы несколько иначе. В его воспоминаниях на эту тему нет ни слова о «хождении в народ» и картина выглядит гораздо более сложной. В статье «Мои воспоминания о Скобелеве» Наливкин писал о своем «крайнем милитаризме», которое было воспитано в нем с детства, и о своих сомнениях о пользе войны после того, как молодым офицером ему пришлось столкнуться с ее реалиями. Уже Хивинский поход был «если не ушатом, то во всяком случае стаканом очень холодной воды». «…Я возвращался в Ташкент, — вспоминал Наливкин — в значительной мере разочарованным, но все же милитером…» Наливкин откровенно писал, что новый поход в Коканд привел его в «тревожно­радостное, возбужденное состояние». Но на этот раз иллюзии были окончательно разрушены. Переломным моментом стал эпизод сражения у кишлака Гур­Тюбе, когда будущий герой балканских войн М. Д. Скобелев, под началом которого Наливкин служил, отдал приказ казакам рубить саблями убегающих безоружных мужчин, женщин и детей. Перед глазами Наливкина все последующие 30 лет стоял эпизод из того боя: «…Окровавленный ребенок судорожно вздрогнул и кончился. Сарт (отец ребенка. — С. А.) дико­блуждающими расширенными глазами бессмысленно смотрел то на меня, то на ребенка…» «…Не дай Бог никому пережить такого ужаса, который я пережил в эту минуту… Везде трупы зарубленных или застреленных безоружных мужчин, женщин и детей… Какой ужас! Какой позор!.. Думы были невеселые, мрачные, скверные какие­то. Война, моя возлюбленная, которой я грезил, богиня, жрецом которой я хотел быть, стала казаться мне противной… Я понимал… что надо бежать, надо упасать свою душу. Таковы были мои думы тогда, 2 декабря 1875 года…»

Существует множество других объяснений, почему Наливкин захотел покинуть службу в действующей армии, а затем и службу как таковую. Уход в 1876 году в военно­народное управление мог быть вызван не одной лишь неприязнью к войне, но и только что приобретенным новым семейным статусом, желанием создать семью. В «Моих воспоминаниях о Скобелеве» имеется собственный комментарий Наливкина по поводу мотивов, которые предшествовали отставке 1878 года: «…Началась кипучая, а для меня лично новая и чрезвычайно интересная деятельность. Надо было вводить основы нашей гражданственности среди чуждого нам и чуждавшегося нас населения. Поэтому являлось необходимым, во­первых, знакомиться с этим населением, с его языком, бытом, и нуждами, а во­вторых, по возможности защищать его интересы, интересы нового русского гражданина и плательщика…» Увидев во время своей работы в качестве помощника (заместителя) начальника уезда, что «господа, заседающие в этом (областном. — С. А.) правлении, не имеют решительно никакого представления о туземце и его быте», Наливкин пришел к выводу, что «знать надо очень и очень многое для того, чтобы не делать глупостей, за которые народ должен будет платиться своей шкурой». И далее: «…Хорошо было бы, думалось тогда мне, выйти на некоторое время (курсив мой. — С. А.) в отставку, надеть халат, уйти в народ и близко, близко с ним познакомиться…». В примечании к этой фразе Наливкин добавил: «…Чем дальше, эта мысль крепла во мне все сильней и сильней, и мне удалось, наконец, осуществить ее потом, весной 1878 года…»

Несмотря на некоторые народнические аллюзии в этих объяснениях Наливкин, судя по всему, не был в 1876—1878 гг. ни убежденным народником, ни социалистом. Не было никакого протеста или «хождения в народ», по крайней мере в том смысле, как это нередко понималось в советской историографии, — Наливкин занимался исключительно изучением языков, быта и обычаев, сбором рукописей, о чем говорят написанные им в это время статьи и книги. Не было, как я думаю, какого­то «кишлачного уединения» его семьи, едва ли не разрыва отношений с «обществом» (офицерской элитой), превращения русского дворянина в туземца, о чем писали многие историографы, явно окрашивая этот этап жизни Наливкина в романтические краски. Продолжая активно сотрудничать с властью, он планировал вернуться на военную службу, вооружившись полученными знаниями для устройства колониального управления и приобщения туземцев к цивилизации. Что и было им сделано в 1884 году.

После смерти в 1882 году первого туркестанского генерал­губернатора К. П. фон Кауфмана и назначения нового — М. Г. Черняева в Туркестане начинаются перемены и ротация кадров. В 1884 году, спустя шесть лет после своего увольнения, 32­летний Наливкин возвращается на службу в должности младшего чиновника особых поручений при военном губернаторе Ферганской области Н. А. Иванове. В это время Наливкин становится известным человеком, в частности в роли знатока местных языков, нравов и истории. В том же году Наливкина командируют в Ташкент в комиссию «по устройству быта туземцев». Его замечает новый генерал­губернатор Н. О. фон Розенбах, который сменил Черняева. Наливкин читает для высших чиновников Ташкента несколько лекций о местном населении, а в конце 1884 года по распоряжению Розенбаха переходит в систему Министерства народного просвещения, где работает на разных должностях вплоть до 1899 года.

В 1884—1985 гг. Наливкин становится заведующим первой ташкентской русско­туземной школой и одновременно работает в качестве преподавателя сартовского и персидского языков в Туркестанской учительской семинарии, которая готовила учителей для работы с туземцами и переводчиков. В семинарии у него учились будущие известные востоковеды В. Л. Вяткин, П. Е. Кузнецов, М. С. Андреев, С. Лапин. В 1886 году Наливкиным была составлена первая «Азбука для русско­мусульманских школ оседлого населения Туркестанского края», с помощью которой туземные дети могли обучаться русскому языку. С 1886 по 1888 г. Наливкин участвовал в качестве эксперта в развитии и распространении опыта устройства русско­туземных школ в различных регионах края.

В 1890 году в Туркестане была учреждена должность третьего инспектора народных училищ, в чьи исключительные обязанности входил надзор за всеми русско­туземными и мусульманскими школами. Наливкин занял эту должность и проработал в ней до 1896 года. За это время он самым тщательным образом обследовал все мусульманские высшие школы в Туркестанском крае, подробно описал их и предложил развернутый план реформирования. Третий инспектор писал в одном из своих отчетов: «…По всей вероятности, наиболее разумным было бы постепенное преобразование мадраса или по крайней мере главные из них в нечто подобное существующим русско­туземным училищам, но уже не для детей, а для взрослых, при условии возможного расширения учебной программы и введения в нее таких предметов преподавания, которые, отсутствуя ныне в практикуемой обычной программе мадраса, должны быть признаны полезными и необходимыми…» Это был проект постепенных и в то же время грандиозных преобразований как в практике деятельности медресе, так и в учебных программах, с включением в последние основных светских предметов и одновременно с сохранением всех курсов религиозного обучения. Однако начальство Наливкина посчитало эти предложения несвоевременными и затратными и отклонило их.

Разумеется, Наливкин действовал в интересах империи. Вспоминая об этом периоде, он позднее пишет, что генерал­губернатор Розенбах создал секретную комиссию, чтобы выяснить, какой должна быть русская политика в сфере образования. Комиссия, в составе которой, судя по всему, был и Наливкин, пришла к выводу, что пока туземцы остаются мусульманами, «успешная русификация» их невозможна, причем «не может быть даже и разговоров об обращении их в христианство», но тем не менее распространение знаний русского языка и общеобразовательных предметов желательно, так как оно послужит «постепенному интеллектуальному сближению с нами туземцев и к устранению предубеждений против нас». Однако, как признается Наливкин, «за спиной этих слов» все­таки стояли «надежды» некоторой части русского общества «…на возможность русификации инородцев путем распространения среди них знаний русского языка…» Сам Наливкин не был сторонником такой радикальной точки зрения, но, будучи едва ли не единственным русским экспертом по мусульманскому образованию, он писал о его догматизме и схоластике, отсутствии развивающих дисциплин и преподавательских методик, примитивной организации учебного процесса и т. д. В качестве администратора Наливкин, следуя своим прогрессистским взглядам, выступал за усиление контроля над мусульманской средней и высшей школой, введение русского языка и светских предметов, объясняя эти замыслы интересами российского присутствия в регионе.

В 1896 году должность третьего инспектора была упразднена, и Наливкин стал одним из трех районных инспекторов народных (русских и мусульманских) училищ в Самаркандской области. Это было понижением в карьере, которое стало результатом конфликта с непосредственным начальником — главным инспектором училищ Туркестанского края Ф. М. Керенским, отцом будущего главы российского Временного правительства. Причиной конфликта был тот факт, что Керенский опубликовал под своим именем доклад, который написал Наливкин о медресе Туркестане . Многие современники тогда были на стороне опального Наливкина.

В 1880­е гг. начинают выходить в свет многочисленные научные работы Наливкина по истории, этнографии, экономике, языкознанию туземного населения Туркестана. Первые статьи появляются в главной официальной газете края «Туркестанские ведомости»: «Очерки землевладения в Наманганском уезде», «Вопросы туземного земледелия» (1880), «Топливо в Наманганском уезде» (1880), «Киргизы Наманганского уезда» (1881), «По поводу книги А. Ф. Миддендорфа «Очерки Ферганской долины»» (1883), «Заметки по вопросу о лесном хозяйстве в Фергане» (1883) и др. В 1884 году издается написанный совместно с женой «Русско­сартовский и сартовско­русский словарь общеупотребительных слов, с приложением краткой грамматики по наречиям Наманганского уезда», а четыре года спустя в Казани выходят две большие и самые известные работы: «Краткая история Кокандского ханства» и «Очерк быта женщины оседлого туземного населения Ферганы», в которой приводится множество сведений по этнографии региона, семейным и общественным отношениям, о роли Ислама в жизни местного населения. Будучи ученым­любителем, Наливкин быстро завоевывает репутацию человека, который обладает уникальными знаниями о Средней Азии. Он переписывается с известными востоковедами, на его книги пишутся рецензии в академических журналах. В 1886 году по ходатайству известного востоковеда Н. И. Веселовского «Очерк быта» удостаивается большой золотой медали Русского географического общества. В 1880­х гг. публикуются несколько небольших работ Наливкина по археологии края, а в 1888 году он избирается членом­сотрудником Императорского Русского археологического общества.

На рубеже столетий административная карьера Наливкина опять делает крутой поворот. В 1899 году — при очередном генерал­губернаторе С. М. Духовском — 47­летний Наливкин возвращается на военную службу и становится старшим помощником особых поручений при начальнике края, участвует в работе различных комиссий, какое­то время исполняет обязанности дипломатического чиновника.

Назначение Духовского совпало с событием, наложившим отпечаток на всю туркестанскую жизнь, — Андижанским восстанием, которое произошло под знаменем мусульманского джихада. Многие прежние принципы политики в Туркестане были пересмотрены тогда в сторону ужесточения. Одной из главных задач туркестанского генерал­губернатора стало определение отношения власти к Исламу. В том же 1898 году Духовской в «отзыве военному министру» высказался за усиление «надзора» за мусульманскими школами и вакуфными имуществами, для чего предлагал создать «Туркестанское духовное правление» во главе с председателем из русских, «знакомых с шариатом, тюркским и персидским языками» . Генерал­губернатор не называл имен претендентов на эту должность, но с большой, почти стопроцентной, вероятностью можно утверждать, что речь шла о Наливкине, который считался лучшим знатоком местных языков и шариата, а к тому же был хорошо знаком с мусульманской элитой. Более того, похоже, что первый проект нововведений в исламскую политику составлялся при непосредственном участии Наливкина. Так, намерение усилить контроль за мусульманскими школами и вакуфами, которое выразил Духовской, очень напоминало план реформ, который он составил будучи третьим инспектором народных училищ, а тот факт, что Министерство народного просвещения в «отзыве» Духовского не фигурировало, объясняется конфликтом Наливкина с главным инспектором края.

Заявленные планы реализовать не удалось. В докладе С. М. Духовского «Ислам в Туркестане» уже не говорилось о создании «духовного управления» и необходимости жестко контролировать мусульманские школы и вакуфы. Но и эта программа была встречена прохладно со стороны центрального правительства .

В конце 1899 года Наливкиным была подготовлена служебная записка «О возможных соотношениях между последними событиями в Китае и усилением панисламистского движения» . Записка имела широкое хождение в коридорах российской власти. Что же предлагал царский администратор? Говоря о «пробуждении» под влиянием европейцев мусульманского мира, Наливкин указывал: «…мусульманская культура, оставаясь мусульманской, никогда не может не только ассимилироваться, но и даже вполне примириться со всем вообще укладом жизни европейских народов…», а значит, по мере «все большего и большего наседания на них европейской культуры» у мусульман появляется все «более и более сильное желание сбросить с себя это ненавистное для них иго». Наливкин пугал высокопоставленных читателей столкновением «нас» («христианских народов») с «полудиким и фанатичным мусульманством», страшным «газаватом» против «европейской цивилизации», который «неизбежно вспыхнет», как только панисламизм объединится и окрепнет: «…Мы, несомненно, должны спокойно и обдуманно ждать общемусульманского газавата, наиболее тяжелая часть борьбы с которым выпадет, конечно, на долю России в силу особенностей ее географического положения…» И далее Наливкин делал вывод: «…прежде всего нельзя не признать безусловно желательными скорейшей постройки железной дороги от Оренбурга до Ташкента и постоянного нахождения в Туркестанском крае такого количества войск, которое могло бы быть достаточным на тот случай, если бы одновременно с открытием военных действий на южной и восточной границах края вспыхнули беспорядки среди местного мусульманского населения…»

В этой записке можно увидеть настоящего имперского чиновника, главной целью которого была защита устоев империи. В 1880—1890­е гг. Наливкин максимально приблизился к тем центрам, где вырабатывалась политика управления Туркестанским краем, и мог влиять на эту политику. При этом, что выглядит парадоксальным, но вполне закономерным, востребованность Наливкина с его прогрессистской и даже либерально­народнической позицией и хорошим знанием местных реалий совпала с ужесточением колониального режима. Изучая на протяжении многих лет роль Ислама в жизни туркестанских туземцев, Наливкин пришел к выводу, что религия и «духовенство» оказывают негативное влияние на местное общество, сдерживая его развитие. Такая оценка лучшего знатока туземного быта полностью совпадала с провозглашенной Духовским новой политикой противодействия Исламу. Эту парадоксальную ситуацию точно охарактеризовал

Ю. О. Якубовский, который в своем панегирическом очерке о Наливкине писал: «…Его, без преувеличения, можно назвать одним из настоящих завоевателей Туркестана. Этому завоеванию, замирению и устроению он способствовал не столько оружием, сколько пером и тесным общением с туземцами, изучая среди них язык, быт и историю края и этим он сделал больше, чем то, что могли сделать пушки и пролитая кровь…»

В 1901 году новый генерал­губернатор Н. А. Иванов назначает Наливкина помощником (заместителем) военного губернатора Ферганской области. Тогда же Наливкин получает чин действительного статского советника (который соответствовал военному чину генерал­майора). В этой роли ему не раз приходится оставаться на должности исполняющего делами военного губернатора. Однако уже в 1904 году в результате конфликта с ферганским губернатором Г. А. Арендаренко Наливкин отзывается в Ташкент в распоряжение генерал­губернатора Н. Н. Тевяшова.

В 1890­е и в начале 1900­х гг. исследовательская работа В. П. Наливкина продолжается. Из­под его пера выходит целый ряд статей по Исламу: «Очерк благотворительности у оседлых туземцев Туркестанского края», «Ислам и закон Моисея», «Что дает среднеазиатская мусульманская школа в общеобразовательном и воспитательном отношениях?», «Положение вакуфного дела в Туркестанском крае до и после его завоевания» и др. Под его руководством публикуется коллективная статья «Краткий обзор современного состояния и деятельности мусульманского духовенства, разного рода духовных учреждений и учебных заведений туземного населения Самаркандской области с некоторыми указаниями на их историческое прошлое», которая представляла собой первое систематическое обозрение среднеазиатского Ислама. В 1898 году издается «Руководство к практическому изучению сартовского языка», в 1900­м — «Руководство к практическому изучению персидского языка». В 1905 году Наливкин был избран членом правления Ташкентского отделения Императорского Общества востоковедения.

В 1906 году, при генерал­губернаторе Д. И. Субботиче, 54­летний Наливкин по собственному прошению снова уходит в отставку, читает какое­то время лекции по мусульманскому праву на разного рода курсах, ведет уроки сартовского языка, активно сотрудничает с газетой «Русский Туркестан», которая считалась легальным органом местных социал­демократов. В 1907 году, будучи «популярнейшим человеком в крае», он избирается от «нетуземной части» жителей Ташкента депутатом II Государственной думы, в которой примыкает к социал­демократической фракции. После роспуска Думы летом того же года Наливкин возвращается в Ташкент, где власть в наказание за резкие оппозиционные высказывания лишает его пенсии. Большой отрезок его дальнейшей жизни, с 1907 по 1917 год, изучен мало. Отторгнутый властью и элитой Наливкин, видимо, стал более тесно общаться с разного рода социалистами и с туземной интеллигенцией. По воспоминаниям родственников, в эти годы «веселый когда­то Владимир Петрович» стал раздражительным, «частенько бывал не в духе»; он «решительно порвал многие, раньше дорогие для него связи»; возвращаясь после роспуска Думы в Ташкент, он даже не заехал навестить свою престарелую мать, которая сохранила монархические убеждения. В эти годы Наливкин много занимался физическим трудом у себя на домашнем участке, даже планировал вместе с сыновьями купить землю и полностью посвятить себя сельскому хозяйству. Наливкин продолжает, хотя и не очень активно, заниматься научной деятельностью: в 1912 году переиздается «Русско­сартовский и сартовско­русский словарь», в 1912—1913 гг. в газете «Туркестанский курьер» публикуется серия статей под заглавием «Туземцы раньше и теперь», а в 1913 году выходит в свет книга с тем же названием.

О книге «Туземцы раньше и теперь» следует упомянуть особо. Первоначальный ее текст появился в первой половине 1905 года, то есть до появления Манифеста Николая II, по просьбе туркестанского генерал­губернатора Н. Н. Тевяшова и представлял собой своего рода обращение к царскому чиновнику. В тексте книги можно обнаружить самые разные ипостаси Наливкина — колонизатора и социалиста.

Наливкин-­колонизатор отмечает положительные результаты русского завоевания — прекращение междоусобиц и водворение относительного порядка, ознакомление туземцев с основами русской «гражданственности и культуры». Наливкин упоминает почту и телеграф, которые производили «неотразимое впечатление», казначейства и банки, суд, введение выборного начала и реорганизацию податного дела, повышение материального достатка населения, развитие экономики, освобождение от древнего домостроя, возможность ездить по миру. Все это пробило брешь в стене, отделявшую «полусонный, замкнутый мирок от неугомонно­шумного мира европейской цивилизации». В этой части рассуждений прочитываются ориенталистские представления. Но Наливкин­социалист идет дальше — он показывает и негативную сторону. Мужчины шли в «открывшиеся нами питейные заведения» и спивались там, женщины «охотно шли на содержание к русским». В этом автор видел не саму «свободу», а ликование «раба, почуявшего свободу». Наливкин пишет о взяточничестве и продажности русских чиновников, в том числе самых высокопоставленных, об «этнографическом завоевании» (то есть переселении русских), которое превратилось в насильственное отбирание земли у туземцев. Наливкин говорит о продажности народного суда и утрате авторитета русского суда, о возрастании повинностей.

Наливкин-­колонизатор откровенно пишет о попытке «возможно широкого распространения среди туземцев знаний русского языка, русской грамоты и других предметов нашего школьного преподавания», за которой прятались «смутные и тщательно маскировавшиеся негласные надежды на возможность русификации туземного населения». «Большинство интеллигентных русских людей» были «искренне убеждены» в необходимость распространения знаний государственного языка среди «инородцев» и верили, что русификация туземцев вполне возможна. Наливкин­социалист признается, что «нравственные» результаты «практики» русско­туземных школ были «очень скверные».

Наливкин­-социалист беспощадно критикует имперскую практику и расхожие «знания» о туземцах. Русские, по его мнению, не хотели ничего знать о жизни местного населения, не изучали их языки, «пытались в своих канцеляриях решить административное уравнение с тысячью неизвестных», довольствуясь «противоречивыми восклицаниями» «самозваных знатоков»; «…мы постепенно привыкли к нему, привыкли думать, что все­таки кое­что знаем и смыслим… и чем дальше, тем все больше и больше запутывались в хаосе, возникшем на почве наших собственных — невежества, малой культурности и самомнения…» Наливкин­социалист видит и «другую сторону». Он пытается анализировать, какие представления о русских были у туземцев, как туземцы изучали русских. Наливкин вновь, как и в записке 1899 года, говорит о «пробуждении» панисламизма, который, «протирая глаза после многовековой спячки», собирается противостоять «христианской (европейской) культуре». Однако в отличие от той своей записки, в которой он предлагал после Андижанского восстания 1898 года увеличить количество войск в Туркестане, Наливкин пишет: «…Мы много говорили и писали об идущих и не идущих к делу вещах: о косности туземцев; о мусульманском фанатизме; о происках Англии и Турции; о панисламизме; о неблагодарности туземцев, якобы облагодетельствованных Россией; о чрезмерном якобы увеличении народного благосостояния, дающего возможность туземцам заниматься не общеполезными делами, а разными глупостями; о необходимости держать туземное население в ежовых рукавицах и т. д. Мы договорились и дописались даже до таких нелепостей, как необходимость время от времени, периодически, проходить по краю с огнем и мечом, дабы производить на полудиких азиатов должное впечатление…» Главная, «наиболее существенная» же причина восстания — «тяжкие, хронические недуги нашей официальной жизни».

Совершенно новая мысль Наливкина­-социалиста: главное в преобразовании «туземного» мира — преобразовать самих себя! Наливкин не стесняется писать: «…Таким образом, отрешившись от наших обыденных, иногда несколько узких и не совсем правильных взглядов на способ оценки чуждых и не свойственных нам форм общественной и иной жизни, мы должны будем признать, что ко времени завоевания нами Туркестанского края туземное сартовское общество стояло уже на относительно высокой ступени общественности и культурности…»; Наливкин увидел в этом обществе свои «идеалы» и даже элементы «либерализма», по его мнению, во многих отношениях «эти полудикие азиаты» были «неизмеримо культурнее нашего народа». Чтобы выйти из тупика взаимного недоверия и отчуждения, Наливкин­социалист предлагает «забыть старые счеты» и «дружно, весело, рука об руку идти далее по широкому пути общечеловеческого прогресса и общечеловеческого единения».

Последняя большая работа Наливкина — это признание кризиса колонизаторской политики обрусения среднеазиатских мусульман и попытка сформулировать новую формулу сосуществования Средней Азии и России.

После Февральской революции 1917 года 65­летний Наливкин становится активным участником преобразований в Туркестане. В марте по поручению общественного Исполнительного комитета (вскоре переименованного в Ташкентский исполком Совета рабочих и крестьянских депутатов) он назначается редактором «Туркестанских ведомости» и руководителем бывшей «Туркестанской туземной газеты», переименованной в «Наджат» (новым редактором вместо ушедшего в отставку Н. П. Остроумова стал джадид Мунаввар­кары Абдурашидханов). В течение двух первых апрельских недель, после отстранения от должности генерал­губернатора А. Н. Куропаткина и до приезда членов Туркестанского комитета Временного правительства во главе с Н. И. Щепкиным, Наливкин является одним из трех комиссаров по гражданскому управлению, к которым переходит бесхозная власть в крае. 19 июля 1917 года Наливкин по рекомендации Советов и по решению российского премьера А. Ф. Керенского избирается новым председателем Турккомитета, то есть становится «первым лицом» в Туркестане. 28 июля он приступает к исполнению своих обязанностей. Фигура Наливкина в тот момент олицетворяет собой удачный, как казалось, компромисс между старой царской элитой, с которой он был хорошо знаком, социалистами и туземными лидерами. Он пытается примирить враждующие группировки и выступает в роли посредника между ними. Наливкин «видоизменил Туркестанский комитет, сделав его коалицией разных партий и политических организаций».

12 сентября большевики и их союзники из других радикальных партий заявляют о переходе власти к Советам и создании Революционного комитета. Ими формируется новый состав исполкома Ташкентского совета рабочих и солдатских депутатов, объявляются назначения на ключевые военные должности. Против Ташкентского Совета выступают краевые советы рабочих и солдатских депутатов, крестьянских депутатов, мусульман и др., которые продолжают сотрудничать с Турккомитетом. Наливкин характеризует действия своих недавних товарищей как мятеж и призывает главу Временного правительства прислать войска для его подавления. Переговоры между враждующими сторонами приводят к заключению 18 сентября соглашения между Турккомитетом и мятежниками, согласно которому взамен на некоторые уступки Наливкин обязуется сообщить Керенскому о мирном решении вопроса. Однако посчитав, что Ревком каким­то образом нарушил свои обещания, Наливкин это соглашение не выполняет и телеграмму об отзыве войск не отправляет, чем вызывает против себя яростное негодование радикалов. 24 сентября в Ташкент прибывает карательная экспедиция. 27 сентября генеральный комиссар Временного правительства и новый командующий туркестанскими войсками генерал П. А. Коровиченко отстраняет председателя Туркестанского комитета от должности.

В результате всех этих событий Наливкиным остаются недовольны и большевики, и противники большевиков. Уже через месяц ситуация меняется и власть в Ташкенте, как и в Санкт­Петербурге, полностью переходит к Советам. Большевики преследуют Наливкина, «он боялся, что его убьют, сбежал, скрывался». 20 января 1918 года еще недавно самый популярный человек в Туркестане, которому было неполных 66 лет, рано уходит из своего ташкентского дома и в девять часов утра выстрелом из револьвера кончает с собой у могилы жены. В предсмертной записке он просит никого не винить в своей смерти и пишет о желании, «чтобы похороны были скромными, пролетарскими и гражданскими». Есть свидетельство, что в записке были и следующие слова: «…Я не могу согласиться (с тем), что делается, но быть врагом своего народа… я не могу и ухожу из жизни…» Местная газета написала: «Пришедших отдать покойному последний привет было до обидного мало».

* * *

Блестящая и драматическая фигура В. П. Наливкина вызывает у историков самые разнообразные оценки. Вне какого­либо сомнения остается лишь научная деятельность Наливкина. Его исследования в языкознании, истории, этнографии признавались и признаются до сих пор совершенно уникальными. Безусловно, никто не решается оспаривать мнения В. В. Бартольда, что для своего времени Наливкин — «едва ли не лучший знаток языка и быта сартов из русских» .

Другое дело — общественная и политическая деятельность Наливкина. Как писал тот же Бартольд, «…его дальнейшая жизнь, до его трагической смерти вскоре после революции, представляет обычную в истории русской интеллигенции картину неумения общества использовать исключительные знания и дарования своего члена и неумения самого деятеля найти свой настоящий путь…» Максим Горький в 1925 году писал, упоминая в одном ряду Наливкина и миллионера Савву Морозова, что у таких людей «мозги набекрень», но они «настоящие красавцы и праведники».

Своеобразную оценку Наливкину дал Заки Валиди Тоган, социалист и тюркский (башкирский) националист. В своих «Воспоминаниях» он писал, что познакомился с Наливкиным в 1913 году в Самаре через Алихана Букейханова, бывшего депутата I Думы из числа казахов и одного из будущих лидеров «Алаш­орды». Заки Валиди Тоган упоминает научные труды Наливкина, в том числе говорит о книге «Туземцы раньше и теперь», «полной чувства любви к туркестанцам». По мнению мемуариста, «…Наливкин был социалист и хороший человек, он верил в право каждого на справедливость…» , но его ошибкой, которая многого стоила «туркестанской демократии», было стремление наладить сотрудничество с большевиками; «…трагедия этого советского генерал­губернатора, социалиста, оппортуниста не была случайной: мы и потом видели, как большевики возвышали влиятельных оппортунистов, использовали их в своих целях, а потом уничтожали…»

Необычная судьба Наливкина — вовсе не исключение в истории русского Туркестана. Значительно число туркестанских интеллектуалов, в том числе находившихся на государственной службе, сочувствовало идеям прогресса, конституционализма, либерализма и пр. Какое­то их число поддерживало социалистические (не обязательно в марксистской интерпретации) или близкие к ним оппозиционные взгляды. Среди них было много бывших участников революционного движения, неблагонадежных, находившихся под негласным надзором, кого власть ссылала или отправляла на окраины в надежде избавиться от опасного «элемента».

Во второй половине XIX века идея человеческого прогресса не только не вступала в противоречие с имперской политикой, но была ее составной частью, я бы сказал, ее центральным нервом, поэтому успешная карьера человека с либеральными и даже народническими убеждениями, каковым был В. П. Наливкин, в административных структурах Туркестанского генерал­губернаторства не была чем­то странным. Известная доля романтизма и гуманизма вполне органично могла присутствовать в колониальной политике, придавая империи нравственные черты и компенсируя ее репрессивные действия. В начале XX века в политической и идеологической системе координат Наливкин, безусловно, довольно резко передвинулся из верхушки административной элиты в оппозицию. Но этот сдвиг стал результатом всего предыдущего опыта Наливкина в аппарате колониального управления. Итогом карьеры человека, дослужившегося до чина гражданского генерала, стало разочарование в тех целях, которые ставила перед собой имперская власть в Туркестане, и в тех средствах, которые она использовала для их достижения. Туземцы, которых «законы природы» должны были заставить принять более высокую культуру, не только не желали изучать русский язык и приобщаться к российской гражданственности, но и все больше тяготели к Исламу и к оппозиции по отношению к России. Вину Наливкина возложил на саму Россию и в ее лице — на всю «европейскую цивилизацию», которая так и не смогла стать по­настоящему нравственным примером для туземцев, погрязнув в коррупции, невежестве и прочих пророках. Вслед за этим последовал радикальный вывод о том, что субъектами взаимодействия в дальнейших прогрессивных преобразованиях должны быть не «Европа» и «Восток», отношения между которыми носят характер господства и подчинения, а социалисты и пролетариат, между которыми неизбежно подлинное партнерство. Наливкин не только предложил разрушить представление о «Востоке» как едином целом, но и отказался от своей «европейской» идентичности, заменив ее на социалистическую идентичность.