Такие романы, как написанный Федором Достоевским более 150 лет назад роман о сибирской каторге, «Записки из мертвого дома», который сейчас вновь переведен на датский язык, создают для рецензента много проблем.
Чем до сих пор так интересен Достоевский
Томас Турах (Thomas Thurah)
Information, Дания
Такие романы, как написанный Федором Достоевским более 150 лет назад роман о сибирской каторге, «Записки из мертвого дома», который сейчас вновь переведен на датский язык, создают для рецензента много проблем.
Роман велик, как гора. Раздробить гору, а потом перемолоть камни в пыль, чтобы потом запихнуть пыль в маленький конвертик рецензии — задача непосильная. Попытаться как-то это обойти, то есть как бы найти самый короткий путь через горную гряду, тоже не получается. Это слишком много для одного, рецензент может заблудиться.
Вместо этого я поспешу назвать семь убедительных причин для того, чтобы роман прочитать:
1. Ради анекдотов и для того, чтобы углубить историческую перспективу
В основе сюжета романа — те четыре года, которые Достоевский провел на каторге в Сибири после того, как, воспламенившись буржуазными революциями в Европе в 1848 году, принял участие в социально-философском студенческом кружке в Санкт-Петербурге. Разумеется, часто рассказываемая история об инсценировке казни, помиловании в последний момент и последующих годах в остроге, а также шести годах военной службы — не шутка, но часть абсурдной действительности политической истории. Абсурд достигает кульминации не на эшафоте в Санкт-Петербурге, но на каторге и продолжает активно существовать в изображении Достоевского.
2. Ради рассказчика, его экскурсов и антропологических взглядов
Рассказчика у Достоевского зовут Александр Петрович, он дворянин, расстояние между ним и прочими каторжанами, так называемыми «простыми людьми», непреодолимо. Дистанция что-то прибавляет к впечатлению об одиночестве жизни на каторге, она также усиливает трезвость наблюдений, то, что видно со стороны. К этому стоит прибавить почти словесную прямоту рассказа и усиливающие впечатление от отступлений, пронизывающих все повествование. Их накопилось много, и сейчас их излагают.
3. Ради психологического рисунка, изображения человеческих типов на каторге (apropos 2)
К типам относятся кроткий, сангвиник, ожесточившийся заключенный, весь спектр возможных способов реакции на унижения и лишения на каторге.
Один из типов — садист из надзирателей. Он «обожал, страстно обожал искусство наказания, он любил его именно как искусство». Он — продолжает рассказчик — «как развращенный и надутый патриций в Римской империи придумывал разные тонкости и извращения, чтобы немного пощекотать свою заплывшую жиром душу». Этот тип снова появляется в изображениях лагерной жизни в следующем столетии, не только тип, но и механизмы, совпадение более или менее случайных обстоятельств, которые дают возможность развернуться порочному садизму.
4. Ради анализа связи между садизмом и виной основанного на тирании общества (apropos 2 и 3)
Две цитаты:
«Короче говоря, право телесного наказания, данное одному человеку над другим — одно из общественных зол; это одно из сильнейших средств для уничтожения любого ростка и любой попытки достижения гражданственности и верный путь к немедленному и необратимому распаду общества».
Тирания, говорит рассказчик — это «привычка, которая имеет тенденцию к развитию, и, в конце концов, превращается в болезнь».
5. Ради грязи, избыточного количества человеческой материи на каторге, прописанного до малейших деталей
Как при описании больницы в остроге: «все было пропитано неприятными соками, средством для промывания ран, жидкостью из вырезанных пузырей и так далее». Как пятна на теле и как нечто преходящее.
6. Ради определенных сцен, диких и гротескных сцен со зловещим, но манящим мифологическим оттенком
Как, например, сцена в бане, почти сотня голых человеческих тел, как сельди в бочке в аду из пара, грязи, хлещущих березовых веников и — как светящийся центр — бритые головы каторжан и распаренные красные тела. Живописное безумие, как у Иеронима Босха. Чудовищно и дико смешно.
7. И, наконец — ради надежды, не реалистичной надежды, но своеобразной жизнестойкости, вполне разумной (т.е. непостижимый и в своей бессмысленности трогательный ответ на 2, 3, 4, 5 и 6)
Достаточно одной цитаты: «Каждый каторжник чувствует, что он не дома, как будто он в гостях. Он смотрит на двадцать лет как на два года и абсолютно уверен в том, что когда покинет острог в возрасте 55 лет, он будет таким же быстрым парнем, как сейчас, когда ему 35. „Я еще поживу!“, — думает он и все время отгоняет от себя все сомнения и другие докучливые мысли».
Вот тут и остановимся, уничтоженные сознанием невероятной чудовищности реальности, но воодушевленные тусклым реализмом изображения и нового перевода.
Федор Достоевский: «Записки из мертвого дома», перевод и комментарии Трине Сёндергорд (Trine S?ndergaard) (первый перевод на датский язык после перевода Георга Саров (Georg Sarauw) 1943 года, новая редакция 1964 года). Предисловие Ларса П.Поульсена-Хансена (Lars P.Poulsen-Hansen). 473 страницы, 329 крон.Издательство Sisyfos
