Тема Востока сопровождала Лермонтова на всем протяжении его жизни, и в этом немалую роль оказали обстоятельства личной биографии поэта и то место «восточного вопроса», который существовал в политической жизни России 20–40-х гг. XIX века.

ЛЕРМОНТОВ И ВОСТОК
Владимир Захаров

Хочу рассказать о весьма интересной странице в жизни юного Михаила Лермонтова, когда именно на праздник Ураза Байрам он оказался в одном из аулов, расположенном на Кавказе недалеко от города Горячеводска, куда приехал вместе с бабушкой и родственниками в 1825 году.

Увиденное настолько поразило его, что он вспоминал об этом всю свою короткую жизнь. Именно эти события, увиденные им на Ураза Байрам, которые потом в науке стали называть «образами восточной культуры», стали для него одними из тех, чем человек интересуется постоянно. Так получилось, что тема Востока сопровождала Лермонтова на всем протяжении его жизни, и в этом немалую роль оказали обстоятельства личной биографии поэта и то место «восточного вопроса», который существовал в политической жизни России 20–40-х гг. XIX века.

Такие понятия, как «Восток» и «восточный вопрос», в русской общественной мысли вплоть до середины XIX века ассоциировались с Ближним Востоком, Кавказом, далекой Средней Азией. Мусульманский историко-культурный ареал на протяжении длительного времени являлся для России не только географически более близким, но и политически существенно более важным. Проблемы и реалии данного региона ощущались в России значительно острее. В то же время, появившиеся первые переводы классической поэзии Востока завораживали русскую читающую публику, как чарующими были и рассказы западных путешественников, посетивших Кавказ. Их книги пользовались неизменной популярностью и в переводах и в оригиналах, тем более что французский язык был для многих знаком в совершенстве.

Эта тема волновала русскую интеллектуальную публику весь XIX век и плавно перетекла в век ХХ. Много десятилетий спустя великий российский философ Николай Бердяев в своей статье «Славянофильство и славянская идея», опубликованной в декабре 1915 года, писал: «Россия может сознать себя и свое призвание в мире лишь в свете проблемы Востока и Запада. Она стоит в центре восточного и западного миров и может быть определена, как Востоко-Запад». Это объясняется, прежде всего, тем, что и географически, и исторически Россия сочетает в себе Запад и Восток. С одной стороны, в России Восток соединяется с Западом, а с другой – они расходятся.

Говоря об интересе Европы к Востоку, Бердяев писал, что «старый Восток и юг интересовали ее, главным образом, со стороны колониальной политики и захвата рынков. Россия же еще не подымалась до постановки тех мировых вопросов, с которыми связано ее положение в мире. Слишком внутренно не устроена была Россия, слишком много элементарного должно было в ней решится. Вл. Соловьев пытался обратить наше сознание к этим всемирно-историческим темам, но не всегда удачно. Во всяком случае, он обозначал большой шаг вперед по сравнению с славянофилами и западниками».

Но этот анализ будет проведен значительно позже. А в начале 20-х годов XIX века для Лермонтова, как и для всей читающей России, рассказы о Кавказе, о его жителях, как и сказки Шехерезады – были волнительны и восхитительны, к ним относились с большим трепетом и любовью.

Все это было хорошо знакомо и юному Лермонтову, особенно после первой, но больше после второй поездки на Кавказ. Ему уже шел одиннадцатый год, это был довольно сообразительный мальчик, который внимательно всматривался в окружающий его мир.

Когда мы обратимся к его творчеству, то увидим, что Кавказ действительно по-разному входил в его жизнь и творчество, поскольку видел он его в разные периоды своей жизни. Первыми были детские впечатления, когда ему шел всего шестой год. Это было лето 1820 года, мальчик тяжело болел и бабушка – Елизавета Алексеевна, воспитывавшая его после смерти матери в своем имении Тарханы, в Пензенской губернии, повезла внука на Кавказские минеральные воды. Елизавета Алексеевна знала об их целебных свойствах не только по той славе, которыми они уже были известны в России, от своих родственников, не раз посещавших эти места, но, прежде всего от своей сестры, жившей там. Екатерина Алексеевна была замужем за армянином А.В. Хастатовым, который увез ее из Москвы в свое имение на Кавказе. В свое время свадьба эта наделал много шума во второй столице, сплетен и интриг было столько, что известный мемуарист конца XVIII – начала XIX вв. А.М. Тургенев посвятил им несколько страниц своих воспоминаний.

В своих записках Тургенев оставил рассказ о ее замужестве, о тех перипетиях, с которыми эта свадьба состоялась: «Приехал в Москву симбирский дворянин Алексей Емельянович Столыпин, себя и дщерей своих показать, добрых людей посмотреть, хлебом-солью покормить и весело пожить; у дворянина был, из доморощенных парней и девок, домовой театр – знатная потеха… Одна из девиц дочерей Алексея Емельяновича, заметив в зеркало на лице расположение к образованию морщинки, выслушала благосклонно генерал-маиора армянскаго племени и закона, Хастатова, и приняла предложение соединиться узами законного брака.

Боже мой! какой гвалт в Москве белокаменной подняли заматорелыя княжны, графини и просто дворянския дщери! кричат как беснующийся Ледрю-Ролен в клубе комунистов (1848 г.), кричат как благородной девице вступить в супружество с армянином! Да знает ли, несчастная, что у Ария на вселенском соборе утроба лопнула! Да ведь она погубила свою душу! Как ее не остановили, не растолковали ей греха (тогда дамы не знали различия исповедания армянской церкви и учения Ария); казалось – о чем было столь много беспокоиться заматорелым девам благородного сословия? госпожа Хастатова в супружестве была счастлива, генерал Хастатов был человек добрый, благонамеренный, его любили в обществе…» (1) В юности Аким Васильевич был одним из адъютантов А.В. Суворова, а его сестра, Анна Васильевна, была замужем за Минасом Лазаревичем Лазаревым (2).

Со своими армянскими родственниками М. Лермонтова познакомился в 1818 году, когда он впервые в 4-летнем возрасте вместе со своей бабушкой Елизаветой Алексеевной Арсеньевой и ее многочисленными слугами оказался в имении родной сестры бабушки – Е.А. Хастатовой – Аким Васильевич Хастатов вместе с другими генералами-армянами – С.С. Давыдовым, С. Манеевым, Я. Абрамовым – был участником многих знаменитых сражений. За смелость и отвагу его хвалил сам А.В. Суворов. С Суворовым он познакомился в 1780 г. в Астрахани и был взят им в адъютанты. Отличился в Кинбурнском сражении. В донесении Г.А. Потемкину за 1 октября 1787 г. о сражении при Кинбурне Суворов особо отмечает А.В. Хастатова, раненного в бою. В 1789 г. в чине полковника А. Хастатов отличился в сражениях при Фокшанах и Рымнике, дважды был ранен и награжден орденом Св. Георгия IV степени. А.В. Хастатов участвовал и в ожесточенных боях при штурме крепости Измаил. В рапорте к Г. Потемкину от 21 декабря 1790 г. А.В. Суворов отмечал: «Отдавая полную справедливость находящимся при мне чинам, кои, выполнив все приказания мои, заслуживает особливое внимание подполковник Аким Хастатов…»

Аким Хастатов владел иностранными языками, был назначен в свиту М.И. Кутузова, жил у Суворова в Херсоне, ожидая отправки посольства в Турцию. В 1793 г. служил в русском посольстве в Константинополе. Вышел в отставку в 1799 г. У А.В. Хастатова был брат Богдан, который в 1780 г. был начальником Астраханской портовой таможни. Будучи армянином, выросшим среди многоязычного населения Северного Кавказа, он хорошо знал «азиатские обстоятельства и их нравы», поэтому А.В. Суворов в письме к П.И. Турчанинову просил дать Богдану по его же просьбе «чин и разрешение работать у него (Суворова) по его способностям». Известно, что А.В. Суворов нелегко сходился с людьми, но никогда не забывал тех, кто заслужил его доверие. Он дружил с братьями Хастатовыми, называл их своими приятелями и в разных письмах и донесениях высокопоставленным лицам отмечал их храбрость, прося повысить за это в чине.

Кто же были предки генерал-майора А.В. Хастатова?

В первой половине XVIII века Сафар Васильев, армянский купец из Кизляра, построил шелковый завод для переработки шелка-сырца на границе Чечни, на левом берегу Терека. Имение стало называться Шелкозаводск, или просто Шелковое. На заводе работали кизлярские казаки, грузины и армяне, вызволенные и вывезенные из иранского плена еще Петром I и поселенные им на Тереке. Они построили вокруг шелкового завода слободу. С 1764 года завод стал собственностью обер-директора, сына Сафара – Василия Хастатова. Потом завод был взят в казну, работавшие на заводе армяне и грузины были причислены к государственным крестьянам, а сын обер-директора Аким Васильевич Хастатов стал шелкозаводским помещиком. Вот в это то свое имение Шелкозаводское Аким Васильевич и привез из Москвы свою молодую жену. В 1809 г. Екатерина Алексеевна овдовела, но из имения не уехала, воспитывала там своих детей. В семье Хастатовых их было трое: Мария, Анна и Аким (Яким). Две тетушки Михаила Лермонтова – Мария и Анна Хастатовы – очень любили своего плоемянника. Их брат Аким Акимович Хастатов, дядя поэта, также был дружен с ним.

Анна Акимовна Хастатова – двоюродная тетка Лермонтова, была замужем за командиром Моздокского казачьего полка полковником П.И. Петровым, который в 1818 г. оказался на Кавказе. Позже он стал начальником штаба войск на Кавказской линии и в Черномории и с Лермонтовым встретится в 1837 году, примет активное участие в его судьбе. Павел Иванович Петров, тоже числился ермоловцем, поскольку не только был участником войны 1812 года, но и находился под непосредственным командованием Ермолова.

Но вернемся к далекому 1825 году. Надо сказать, что Кавказские Минеральные воды активно посещались многими родственниками Лермонтова. Екатерина Алексеевна Хастатова приезжала из крепости Ивановской на Горячие воды, как обнаружил С.И. Недумов, еще в 1813 и 1815 гг. В 1817 г. там лечился двоюродный дед Лермонтова Афанасий Алексеевич Столыпин, В 1815 г. прадед Алексей Емельянович Столыпин, в 1817 г. будущий дядя – Павел Иванович Петров.

Вот в этот-то край к своей родной сестре и отправилась Елизавета Алексеевна со своим внуком, гувернерами, врачами и многочисленной челядью в 1820 году. Лермонтов с детства знал лишь жену Акима Васильевича – сестру своей бабушки и их детей, которые были хотя и постарше, но стали друзьями маленького Мишеля. Они еще не раз будут встречаться, переписываться, а с Акимом они увидятся в 1837 году.

Екатерина Алексеевна Хастатова, как вспоминали современники, была личностью весьма незаурядной. На Кавказской линии ее звали «авангардной» помещицей. Отличалась она храбростью, независимостью и хладнокровием. В то время довольно частым явлением были набеги горцев на терские укрепления и станицы. Рассказывали, что, услыхав набат тревоги среди ночи, Екатерина Алексеевна спрашивала: «Не пожар ли?» и, если ей отвечали, что случился набег, то она поворачивалась на другой бок и вновь засыпала.

Вот с ней впервые познакомился юный Мишель в 1820 году, у нее он гостил неоднократно. Рассказы о горцах, их песни и обычаи, которые звучали вокруг, тревожная жизнь линейной станицы – все это врезалось в память мальчика, и скоро стало проявляться в его юношеском творчестве. Екатерина Алексеевна не раз приезжала к сестре в Тарханы, где непременно продолжались разговоры о жизни на Кавказе.

Об этой первой поездке на Кавказ сохранились лишь косвенные свидетельства. 7 марта 1821 г. в дневнике М.М. Сперанского, посетившего проездом из Пензы в Москву Е.А. Арсеньеву в Тарханах, сохранилась следующая запись: «Тарханы. Посещение Елизаветы Алексеевны. Действие кавказских вод. Совершение исцеления. Чембар» (3). Больше никаких подробностей об этой поездке до нас не дошло.

Говоря о семействе Хастатовых, следует вспомнить, что их связь не закончилась после поездки мальчика на Воды. Старшая дочь Хастатовых Мария, вышедшая замуж за П.П. Шан-Гирея была дружна еще с матерью поэта, она поселилась со своей семьей недалеко от Тархан, купив имение Апалиха, впоследствии Мария Акимовна проявила нежную заботу о своем племяннике. До наших дней дошло несколько писем Лермонтова к «милой тетеньке». Ее сын Аким Павлович Шан-Гирей жил и учился с Лермонтовым в Тарханах, и стал одним из самых близких его друзей, оставив интересные воспоминания о жизни поэта.

Вторая дочь – Анна вышла замуж за известного на Кавказе генерал-майора П.И. Петрова, который был начальником штаба войск на Кавказской линии и в Черномории. Она умерла в возрасте 34 лет в 1836 году. После ее смерти, наследником кавказских имений стал ее брат Аким. Он был не просто добрым дядей Лермонтова, но впоследствии стал прототипом ряда героев в его произведениях.

Думается, что большее впечатление произвела на Лермонтова вторая поездка на Кавказские минеральные воды летом 1825 года. Мишелю уже было 11 лет.

О поездке этой сохранилось одно любопытное документальное свидетельство, оно интересно еще и потому, что это первое упоминание имени Михаила Лермонтова в печати. В списке посетителей и посетительниц кавказских вод в 1825 г. по июль, помещенном в августовском номере «Отечественных записок» П.П. Свиньина указаны многие родственники Лермонтова, оказавшиеся в тот сезон на водах:

«Столыпины: Марья, Агафья и Варвара Александровны, коллежского асессора Столыпина дочери, из Пензы.

Арсеньева Елисавета Алексеевна, вдова порутчика из Пензы, при ней внук Михайло Лермантов, родственник ее Михайло Пожогин, доктор Ансельм Левиз, учитель Иван Капа, гувернантка Христина Ремер…

Шангерей Павел Петрович, отставной штаб-капитан, из Кизляра..,

Петров 3-й Павел Иванович, командир Моздокского казачьего полка, подполковник из Наура, жена его Анна Екимовна, дочери Катерина и Марья…»

Был в тот сезон на Водах и один знаменитый столичный литератор:

«Гнедич Николай Иванович, коллежский советник, Императорской публичной библиотеки помощник библиотекаря, из С.-Петербурга…» (4)

С.А. Андреев-Кривич, в своем исследовании «Кабардинская народная поэзия в творчестве М.Ю. Лермонтова», писал, что двоюродный брат Лермонтова Аким Акимович, которому было тогда уже 18 лет, часто брал поэта с собой на веселые кумыкские пирушки, свадьбы.

Кумыки – второй по численности после кавказских татар тюркоязычный народ на Кавказе, являясь при этом крупнейшим тюркским народом на Северном Кавказе и третьим по численности народом Дагестана.

С.А. Токарев писал, что кумыки …представляют собой очень пёструю по происхождению народность. Её древний пласт, несомненно, дотюркский, яфетический. Есть мнение, что народ ками, камаки, упоминаемый уже у Птолемея, связан исторически с позднейшими кумыками. Тюркизация их начиналась ещё при хазарах, во 2-й половине 1-го тысячелетия н.э…. Набеги кипчаков (половцев, куманов) с X в. ещё более усилили здесь тюркский элемент. К этому времени, в связи с распадом хазарского каганата, видимо, и относиться образование основного ядра кумыкского народа. Родство кумыков, карачаевцев и балкарцев, общий язык, было очевидной аксиомой и для постоянных соседей, и для случайно оказавшихся на Кавказе путешественников (5), и их нередко путали.

Известно, что на правой стороне Терека, против селения Шелкозаводского, принадлежавшего Хастатовым, на берегу стоял чеченский аул Акбулат-юрт (6). Лермонтов мог наблюдать искрометные пляски, слышать чарующие душу песни, легенды, рассказы об абреках и казаках. Юноша упивался живописной природой Предкавказья. Девственные пейзажи и дружеские встречи, рассказы об удали джигитов запечатлевались в его памяти. Впоследствии все это появилось в произведениях поэта:

Приветствую тебя, Кавказ седой!
Твоим горам я путник не чужой.
Они меня в младенчестве носили
И к небесам пустыни приучили…

Но были зрелища и поближе. Горячеводск со всех сторон окружали горские селения. 12 июля 1825 года был 1 днем месяца шавваля, по мусульманскому календарю. В этот день мусульмане на Северном Кавказе, как, впрочем, и в других местах, отмечали – праздник разговения – Ураза-байрам, знаменующий завершение поста месяца Рамадан. Праздновали его три дня, и на 15 июля в небольшом селении Аджи-ауле проходила кульминация торжеств. Вот там, вероятно, присутствовал и одиннадцатилетний Лермонтов.

Почему мы так думаем? Дело в том, что внимание всех посетителей Горячеводска, так до 1830 года назывался Пятигорск, привлекал расположенный недалеко от городка Аджи-аул. Среди посетителей Горячих вод существовала традиция, на Ураза-байрам, который водяное общество называло просто – байрамом, специально приезжали все кто в это время там отдыхал, чтобы воочию посмотреть на скачки, джигитовку, услышать национальные песни горцев, увидеть танцы местных жителей. Можно предположить, что бабушка Лермонтова, как и все «общество водопьющих» не упустила возможности сама посмотреть, да и внуку показать это восточное диво. 15 июля 1825 года туда съехались, чуть ли не все лечившиеся на Горячих водах, население.

«Приближаясь к Аджиеву аулу, за цепью карет, колясок, напоминающих гулянья в Екатерингофе, – писал современник – я невольно был изумлен картиною представившеюся моим взорам: прелестная долина, расстилающаяся под навесом грозной Бештовой горы, покрыта была толпами самыми пестрыми, противуположными. Русские дамы в нарядах, дышущих Парижем, стояли вместе с черкешенками, походящими на привидения на их ходулях (называемых пхавака). Группы военных офицеров сливались с разнообразными костюмами столичных и провинциальных щеголей; там казаки, черкесы, ногайцы рыскали на борзых конях своих; наконец толпа песельников и музыкантов, расположенных по сторонам раскинутых палаток – все вместе представляло весьма занимательное зрелище» (7).

Сохранилось свидетельство корреспондента «Московского телеграфа», присутствовавшего в Аджи-ауле на байраме два года спустя, в 1827 г.

«Все посетители ждали с нетерпением Черкесского праздника. И здоровые, и больные, и доктора хотели видеть зрелище для них новое, и в день Байрама, в каретах, в колясках, в дрожках, верхами – потянулись к аулу» (8).

В 1828 году описание байрама в Аджи-ауле оставил еще один современник событий. Вот что он вспоминал: «Путешествие на Кавказ кроме других удовольствий, доставило мне приятный случай видеть Черкесский праздник Байрам. Он продолжался три дня (с 12 июня по 15). 12 июня большая часть посетителей минеральных вод из любопытства находилась в мирном Черкесском ауле, в 4 верстах от Горячеводска, чтобы видеть увеселения, сопровождающие оный праздник» (9).

С прибывших на праздник посетителей Вод обычно собирали пожертвования, которые составляли довольно крупный приз, вручавшийся победителю скачек. Впечатлений Лермонтову хватило надолго, и когда, спустя три года, в 1828 году, он по своему признанию «начал марать стихи», то первыми были пусть и подражательные, но, как ни покажется странным, поэмы на кавказские темы. Он пишет: «Черкесы», «Кавказский пленник», в 1830–18312 гг. поэму «Каллы», в 1832 – «Измаил-бей», в 1834–1835 гг. «Аул Бастунджи», «Хаджи Абрек».

Первые строки поэмы Лермонтова «Аул Бастунджи», начинаются словами, в которых описываются окрестности того самого Горячеводска, где он провел лето 1825 года, описан и Аджи-аул:

Между Машуком и Бешту, назад
Тому лет тридцать, был аул, горами
Зарыт от бурь и вольностью богат. –

Его уж нет.
А в «Измаил-бее» этому аулу посвящены такие строки:

Давным-давно, у чистых вод,
Где по кремням Подкумок мчится,
Где за Машуком день встает,
Близ рубежа чужой земли
Аулы мирные цвели…

В обеих поэмах, написанных после пребывания Лермонтова на Кавказских Минеральных водах в 1825 году, он пишет об ауле, который исчез. Вопросом – существовали ли вообще аулы «между Машуком и Бешту» задавались многие исследователи. Теперь мы точно знаем, Аджи-аул (Хаджи-аул, Аджи-аул, селение Аджиево, Хаджи-кабак или по-кабардински Хьэжыхьэблэ) был основан кабардинским князем Измаил-беем Атажукиным (ХьэтIохъущокъуэ) у восточного подножия Козьих скал (отрог горы Бештау) на месте древнего и раннесредневекового поселения у истоков ручья Гремучка. Он был основан кабардинским князем Измаил-беем Атажукиным в 1810 г.

Свое название селение получило от имени отца Измаил-бея – Темрюк-Хаджи или крепости Хаджи-кале, построенной им совместно в долине Кубани в начале 60-х гг. XVIII века. Поскольку Темрюк-Хаджи был проводником политики Крымского ханства и Османской империи, крепость, основанная им, была вскоре разрушена российскими войсками, а сам князь и зависимые от него люди длительное время скрывались. Князь Измаил Атажукин в отличие от отца старался придерживаться пророссийской ориентации и стремился поселить своих подданных (кабардинцев и абазин) вблизи линии крепостей, у формирующегося курорта Горячие Воды. Близкое расположение скалистых вершин Бештау и лесного массива гарантировали жителям Хаджи-аула некоторую безопасность во время не редких конфликтов с российской военной администрацией. Но существовал аул, основанный Измаил-беем чуть менее 20 лет.

Аджи-аул действительно был всего в 5 верстах от Горячеводска, поэтому общение с русским населением там было постоянным. К 1837 году население всех кабардинских и абазинских аулов переселилось из Пятигорья. Аджи-аул слился с аулом Ашабэ, образовав селение Малку, оно располагалось в 25–28 верстах от Пятигорска.

Так по какой причине появился у Лермонтова этот интерес. Если мы откроем его поэму «Измаил-Бей», то прочтем описание праздника. Да, Лермонтов не знал правильное его название, и в поэме вместо «байрам», юноша написал «байран». Но думаю, эту небольшую ошибку совсем юного поэта, да простит ему Всевышний.

…Начался байран.
Везде веселье, ликованья;
Мулла оставил алкоран,
И не слыхать его призванья;
Мечеть кругом освещена;
Всю ночь над хладными скалами
Огни краснеют за огнями,
Как над земными облаками
Земные звезды; – но луна,
Когда на землю взор наводит,
Себе соперниц не находит,

И, одинокая, она
По небесам в сияньи бродит!

Уж скачка кончена давно;
Стрельба затихнула: – темно.
Вокруг огня, певцу внимая,
Столпилась юность удалая,
И старики седые в ряд
С немым вниманием стоят.
На сером камне, безоружен,
Сидит неведомый пришлец.

Народ войны ему не нужен;
Он горд и беден: – он певец!
Дитя степей, любимец неба,
Без злата он, но не без хлеба.
Вот начинает: три струны
Уж забренчали под рукою,
И, живо, с дикой простотою
Запел он песню старины.

На праздник Ураза-байрам в тот знаменательный для Лермонтова 1825 год, в Аджи-аул был приглашен первый горский «трубадур» знаменитый Султан Керим-Гирей. Сидя на низеньком табурете под навесом палатки он, аккомпанируя себе на трехструнном пшинедук-ако самозабвенно пел черкесские песни.

П. Свиньин, тоже бывший на празднике и видевший все сам, писал об этом с необычайным восторгом: «С каким удивлением, благоговением слушали горцы своего барда! Картина сия, поистине, достойна была кисти искусного художника; равномерно не менее живописно было б представить высокого мужчину средних лет, значительной наружности, великолепно одетого в шёлковое полукафтанье… вооруженного богатыми пистолетами, шашками и кинжалом, – с арфою в руке!.. Сговорчивый Султан сыграл нам и пропел оду – любовную песню, потом пишнатлю – военную, и, наконец, габзы – элегию или плач, поющийся ближайшими родственниками умершего воина, при чем восхваляются его подвиги и достоинства» (10).

Сохранилось еще одно документальное свидетельство тех лет, оставленное непосредственно Лермонтовым. Это подпись рукой юного Лермонтова в альбоме Марии Акимовны Шан-Гирей под нарисованным им кавказским пейзажем: «13 июня. Горячие воды». Как уже в конце ХХ века убедительно доказала сотрудник музея-заповедника М.Ю. Лермонтова в Пятигорске Александра Коваленко, на рисунке изображено Тамбуканское озеро, которое, как мы знаем, находится в Кабардино-Балкарии. Рисунок Лермонтова – детский, еще не совсем умелый, но его главной примечательностью было то, что он был написан с натуры.

О Лермонтове и его восточных сюжетах надо писать целую книгу, мне же придется ограничиться лишь некоторыми наблюдениями над этой поистине бескрайней темой.

Проходя обучение в Московском университете, а затем в Школе Гвардейских подпрапорщиков в Петербурге, Лермонтов получает основательные знания по истории и географии, большое место в которых отведено колыбели человечества Азии. Лермонтова привлекает история юго-западной части этого материка, да и весь бассейн средиземноморской культуры. Недаром герой его романа Печорин мечтает о путешествии в Индию и Аравию, а перед смертью едет в Персию.

В 1837 году одном из писем, отправленных с Кавказа, Лермонтов, между прочим, заметил, что он «уже составлял планы ехать в Мекку, в Персию и проч., теперь остается только проситься в экспедицию в Хиву с Перовским».

После выхода на военную службу у Лермонтова происходит внутренний перелом, возможно малозаметный в жизни, но явно видимый в его творчестве. Это совпало с тем, что именно в это же время русское мыслящее общество стал волновать целый комплекс новых философских идей, которые выражались в выражении и объяснении специфики исторической судьбы России. Вполне естественно, что это своеобразие русской культуры видели в противопоставлении как Западу, так и Востоку. Россия получала в этой типологии наименование Севера и сложно соотносилась с двумя первыми культурными типами, с одной стороны, противостоя им обоим, а с другой, – выступая как Запад для Востока и Восток для Запада.

Попытка Лермонтова найти этот особый русский путь выразилась в создании «Песни про царя Ивана Васильевича». Юный поэт, вероятно, специально перенес в фольклорную старину столкновение двух героев, которых наделил особыми чертами. Общеизвестно, что одним из источников, вдохновивших Лермонтова на создание этого произведения была былина о Мастрюке Темрюковиче из популярного в то время сборника Кирши Данилова. В опубликованном тексте поединку, который потом стал основным сюжетом и у Лермонтова придан совершенно отчетливый характер столкновения русских бойцов с «татарами», под этим общим именем тогда в России, с одной стороны существовал собирательный образ Востока, с другой – означал тюркоговорящих жителей Кавказа. Из записей Лермонтова мы знаем, что у него появляется замысел трагедии, посвященной Мстиславу Тмутараканскому, видимо, Лермонтова занимала былина именно потому, что в основе её – поединок между русским богатырем и черкесом, – особенность, сюжетно сближающая ее с рядом замыслов Лермонтова. Фигура «… Любимова шурина / Мастрюка Темрюковича, / Молодова черкашенина…» превратилась у Лермонтова в царского опричника Кирибеевича.

Но когда знакомимся с восточными мотивами в творчестве Лермонтова, то видим, что они несколько иные, чем у литераторов того времени. Почти для всех россиян Кавказ в те времена был неразрывно связан с Востоком, его культурой и историей, обычаями и языком. Тогдашние читатели с упоением зачитывались кавказскими повестями А. Марлинского (под этим псевдонимом скрывался декабрист А.Бестужев). Любое произведение о Кавказе, будь то повесть или стихотворение, перечитывалось, переписывалось и отправлялось друзьям и знакомым.

Лермонтов знакомится с бытом этого удивительного края очень рано, еще в детские годы, и это знакомство переходит в трепетную любовь на всю жизнь. От внимания наблюдательного мальчика ничто не ускользало. Мы не можем представить какие мысли волновали его тогда и в течение последующих почти двух десятков лет его жизни, но точно можем утверждать, что воспоминания и наблюдения над увиденным, остались на всю жизнь. Подтверждение этому его практически автобиографическое творчество, поэмы: «Черкесы», «Кавказский пленник», «Аул Бастунджи», «Измаил-Бей», «Беглец», а позже «Мцыри» и «Демон». А сколько великолепных стихотворений о Кавказе и Востоке было им написано. Но что удивляет нас сейчас, так это этнографические и философские познания Лермонтова. Его тончайшее знание не просто быта и нравов жителей Кавказа, а понимание их менталитета, и, в какой-то мере

В сказке «Ашик-Кериб» психологию Востока выражает Куршуд-бек словами: «…что написано у человека на лбу при его рождении, того он не минует». Если «Ашик-Кериб» имеет подзаголовок «Турецкая сказка», то стихотворение «Три пальмы» помечено Лермонтовым как «Восточное сказание». В этом стихотворении попытка возроптать против предназначения и просить «у Бога счастья» наказывается как преступление. Но ведь именно эта жажда личного счастья, индивидуальность, развитая до гипертрофии, составляла и составляет до сих пор сущность человека Запада, его повседневную потребность. И здесь Восток с его ценностными ориентирами, высокая вера в Бога, явно стоят выше западноевропейского представления о бытии.

В 1837 г. за стихи, написанные на смерть Пушкина, Лермонтова ссылают на Кавказ. Перед отъездом из столицы, в письме к Святославу Раевскому, поэт писал: «Прощай, мой друг. Я буду к тебе писать про страну чудес – восток. Меня утешают словами Наполеона: «Великие имена создаются на Востоке».

Ему было всего 23 года, когда он вновь оказался на Кавказе, где вплотную столкнулся с горцами и культурой Востока. Лермонтов не только изъездил весь Кавказ от Кизляра до Тамани, объехал все Закавказье, но и начал учить турецкий язык, «который здесь, и вообще в Азии, необходим, как французский в Европе». Мы понимаем, что Лермонтов учил тюркский язык, скорее всего – кумыкский.

Поэт уже хорошо знаком с нравами Востока и серьезно относится к исламу. А позже в одном из своих стихотворений Лермонтов напишет:

Аллах ли там среди пустыни
Застывших волн воздвиг твердыни,
Притоны ангелам своим;
Иль дивы, словом роковым,
Стеной умели так высоко
Громады скал нагромоздить,
Чтоб путь на север заградить
Звездам, кочующим с востока?

Близкое знакомство с Кавказом вновь возвращает поэта к теме Востока. В стихотворении «Спор», всего в нескольких строфах Лермонтов охватывает тысячелетние эпохи разноплеменных культур и народов, которые проживали на огромном географическом пространстве от Кавказского хребта до Персидского залива и от Иранского плоскогорья до Гибралтара. В стихотворении и Колхида с ее сладостными винами и расшитыми тканями, персидская монархия, сменившая воинскую мощь и волю к мировому господству на прохладу и наслаждения, царственные могилы фараонов, бескрайние равнины Аравии, Сирии и Африки, где воинские подвиги бедуинов воспеваются в арабских сказаниях. Все эти цветистые образы, запечатлены в монологе «угрюмого Казбека».

Такие удивительно точные слова могли появиться у Лермонтова только под влиянием полученных знаний, и благодаря знакомству с достижениями тогдашнего российского востоковедения.

В последние два года жизни поэта интерес к Востоку приобрел новые очертания. Вторая ссылка, участие в военной экспедиции в Чечне в 1840 году под командованием генерала А.В. Галафеева. На этот раз военные походы приобретают для Лермонтова характер научных экспедиций, они дают поэту обильный материал для творчества. Лермонтова начал серьезно интересовать тип культуры Востока, характер человека носителя этой культуры. Поэт еще больше обращает внимание на религиозную философию Востока. В стихотворении «Валерик», написанном в 1840 году Лермонтов писал:

Судьбе, как турок иль татарин,
За всё я ровно благодарен;
У Бога счастья не прошу
И молча зло переношу.
Быть может, небеса востока
Меня с ученьем их Пророка
Невольно сблизили…

Повесть «Фаталист», включенная Лермонтовым в роман «Герой нашего времени», рассматривается обычно как монологическое изложение воззрений самого автора – его реплика в философской дискуссии тех лет. Повесть начинается с религиозно-философского спора. Сторонником фатализма выступает Вулич. Защищаемая им точка зрения характеризуется как «мусульманское поверье», и сам Вулич представлен человеком, связанным с Востоком. Ввести в повесть русского офицера-магометанина (хотя в принципе такая ситуация была возможна) означало бы создать нарочито-искусственную ситуацию. Но и то, что Вулич серб, выходец из земли, находившейся под властью турок, наделенный ясно выраженной восточной внешностью, – уже в этом отношении достаточно выразительно. Вулич – игрок. Азартные карточные игры: фараон, банк или штосc – это игры с упрощенными правилами, и они ставят выигрыш полностью в зависимость от случая. Это позволяло связывать вопросы выигрыша или проигрыша с «фортуной» – философией успеха и – шире – видеть в них как бы модель мира, в котором господствует случай.

Как и в философии случая, Рок карточной игры мог облачаться в сознании людей и в мистические одежды таинственного предназначения, и в рациональные формулы научного поиска. Воспринимал ли игрок себя как романтика, вступающего в поединок с Роком, бунтаря, возлагающего надежду на свою волю, или считал, что «судьба человека написана на небесах», как Вулич, в «Штосе» его противником фактически оказывался не банкомет или понтер, а Судьба, Случай, Рок, таинственная и скрытая от очей Причинность, т.е. как бы ее ни именовать, та же пружина, на которой вертится и весь мир.

Между тем, с точки зрения спора, завязывающего сюжет Фаталиста, Судьба и Случай – антонимы. Лермонтов подчеркивает, что и вера в Рок, и романтический волюнтаризм в равной мере не исключают личной храбрости, активности и энергии. Неподвижность и бессилие свойственны не какой-либо из этих идей, а их современному, вырожденному состоянию, когда слабость духа сделалась господствующей в равной мере и на Западе и на Востоке.

Однако природа этих двух видов храбрости различна: одна покоится на сильно развитом чувстве личности, эгоцентризме и рационалистическом критицизме, другая – на влитости человека в воинственную архаическую традицию, верности преданию и обычаю и отказу от лично-критического начала сознания. Именно на этой почве и происходит пари между Вуличем и Печориным, который выступает в этом споре как носитель критического мышления Запада. Печорин сразу же задает коренной вопрос: «…если точно есть предопределение, то зачем же нам дана воля, рассудок?»

Поразительно, что в тот самый момент, когда Печорин заявляет: «Утверждаю, что нет предопределения», – он предсказывает Вуличу близкую смерть, основываясь на том, что «на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы».

И здесь западное «нет предопределения» и восточное «неизбежная судьба» почти сталкиваются на его языке. И если слова: «…видно было написано на небесах, что в эту ночь я не высплюсь», – звучат пародийно, то совсем серьезный смысл имеет утверждение Печорина, что он сам не знает, что в нем берет верх – критицизм западного человека или фатализм восточного: «..не знаю наверное, верю ли я теперь предопределению или нет, но в этот вечер я ему твердо верил».

И показательно, что именно здесь Печорин – единственный случай в романе! – не противопоставляется «простому человеку», а в чем-то с ним сближается. Интересна реплика есаула, который парадоксально связывает покорность судьбе с русским, а не с восточным сознанием: «Побойся Бога, ведь ты не чеченец окаянный, а честный христианин; – ну уж коли грех твой тебя попутал, нечего делать: своей судьбы не минуешь».

Мыслям Лермонтова, о соотношении России с Западом и Востоком не суждено было отлиться в окончательные формы. Направление их приходится реконструировать, а это всегда связано с определенным риском. Общее же направление размышлений Лермонтова в эти годы можно охарактеризовать следующим образом: добро и зло, небо и земля, поэт и толпа, позже – герой печоринского типа и «простой человек». Запад и Восток и многие другие основополагающие пары понятий строились Лермонтовым как непримиримые, полярные.

В русской литературно-философской полемике 40-х годов XIX века оформляется антитеза Запад – Россия. Лермонтов занимает позицию, близкую к Пушкину и Грибоедову. Россия мыслится у него как нечто срединное между «старой» Европой и «старым» Востоком. И в этом срединном состоянии России Лермонтов видит тот культурный сплав, в котором должны слиться онегинско-печеринская, а, в конечном счете, европейская жажда счастья и восточное стремление к «покою».

_________________________________________________________________

Владимир Захаров – Сопредседатель Российского Лермонтовского Комитета,
кандидат исторических наук, профессор Пятигорского государственного Лингвистического университета, директор Института политических и социальных исследований Черноморско-каспийского региона

__________________________________________________________________

(1) Тургенев А.М. Записки Александра Михайловича Тургенева. 1772-1863 // Русская старина, 1885. – Т. 48. № 11. С. 276, 278.

(2) Базиянц А.П. Долгий путь от Тегерана до Санкт-Петербурга. – М., Российский центр стратегических и международных исследований, 1997. С. 70.

(3) В память графа М.М. Сперанского. – СПб., 1872. – С. 96.

(4) Отечественные записки. – 1825, август. – С. 256–281.

(5) С. А. Токарев. Этнография народов СССР: исторические основы быта и культуры. – М.: Изд-во Московского университета, 1958. – С. 229.

(6) Попко И.Д. Терские казаки со стародавних времен. – СПб., 1880. – С. 389.

(7) Свиньин П. Письмо издателя «Отечественных записок» к редактору // Отечественные записки.– 1825, ч. 23. – С. 242–243. Описание праздника байрама в Аджи-ауле имеются и в зарубежных изданиях: Jaager. Reise von St. Petersburg in die Krim und die Laander des Kaukasus in Jahre 1825. – Leipzig, 1830. – S. 102–106.

(8) П.С. Письма с Кавказа // Московский телеграф. 1830. № 11. С. 324.

(9) Ив. Добродеев. Байрам Черкесский. // Вестник Европы. 1828, август. С. 222.

(10) Свиньин П. Письмо издателя «Отечественных записок» к редактору… – С. 244–245.