Курс лекций по истории тюркских народов был написан В.В. Бартольдом по просьбе турецкого правительства и прочитан в переводе на турецкий язык в Стамбульском университете в июне 1926 года. Впервые лекции были напечатаны на турецком языке в 1927 году. В 1932–1935 годах был опубликован немецкий перевод, в 1945 году — французский. Первая публикация на русском языке состоялась в 1968 году.

Василий Бартольд
ТЮРКИ.
Двенадцать лекций по истории тюркских народов Средней Азии

Лекция VI

Появление тюрок в областях к югу от Амударьи относится к гораздо более раннему времени, чем завоевательные движения X века, и возможно, что в некоторых случаях потомки этих тюрок живут в этих же местах и теперь. Арабские завоеватели уже в VII веке нашли в Бадахшане карлуков; и теперь в Бадахшане известен узбекский род карлук; это совпадение заставляет полагать, что после завоевания Бадахшана узбеками в XVI веке в состав узбеков вошли тюрки, жившие там раньше. У арабских географов единственными тюрками, жившими к югу от Амударьи, кроме отдельных лиц и отрядов, служивших в гвардии халифов и наместников, считается народ халадж, и халаджи находятся и теперь среди живущих в Иране тюрок. Самими тюрками название этого народа, по-видимому, произносилось калач; рассказ о происхождении этого названия, приведенный у Рашид ад-дина и основанный на народной этимологии кал ач — «останься и открой», находится уже у Махмуда Кашгарского. Махмуд причисляет халаджей, или калачей, к огузам; вместо 24 огузских родов, как у Рашид ад-дина, у Махмуда приводится только 22, но при этом говорится, что первоначально всех родов было 24, потом из них отделились два рода халаджей. Полагают, что часть халаджей утратила свой язык и вошла в состав афганского народа; так объясняют название афганского племени гильзай, хотя против этого есть возражения с точки зрения фонетических законов афганского языка. В Индии, где халаджи играли некоторое время большую роль в политической истории, их название по-видимому, произносилось как хильдж. В Иране некоторые из халаджей сохранили и теперь тюркский язык; вероятно, это оказалось возможным только после присоединения их к более многочисленным огузам{26}.

Завоевательное движение огузов существенно отличалось от завоевательного движения Караханидов. Караханиды до завоевания государства Саманидов имели свое государство, к которому присоединяли завоеванные области. Предводители огузов ушли из своей страны, чтобы создать себе государство в завоеванных землях, и уже из этого государства потом покорили ту страну, откуда пришли.

В народе огузов, как в народе карлуков, не было хана; родоначальник династии, потом утвердивший свое господство в Иране, носит у Махмуда Кашгарского, как в некоторых других источниках, титул сю-баши — «предводитель войска». Его имя, на основании арабского правописания, произносилось европейскими учеными как Сельджук, и такое произношение, находящееся в противоречии с законами тюркской фонетики, утвердилось в европейской исторической науке.

О действиях Сельджука известно только, что он принял ислам и освободил жителей мусульманских колоний в низовьях Сырдарьи от дани, которую они прежде платили огузам. При таких условиях казалось бы, что между жителями этих колоний и потомками Сельджука должно было произойти тесное сближение; между тем мы уже в XI веке находим в городе владетеля с мусульманским именем (Шах-Мелик), о котором говорится как об упорном наследственном враге сельджукского дома.

Переселившись на запад, огузы, по-видимому, совершенно утратили те начала государственности, которые были у них в Монголии, откуда ими в VI веке была образована одна из самых обширных когда-либо существовавших кочевых империй (занимающая в этом отношении второе место после монгольской) и где они несколько раз освобождались от ига китайцев и восстанавливали свое павшее государство. Правда, и на востоке эта государственность была им навязана силой, и хан в своих надписях чаще говорит о токуз-огузах, или просто огузах, как о врагах и мятежниках, чем как о своем народе.

В степях к востоку от Каспийского моря ни огузы, ни их потомки туркмены уже не достигали политического объединения и постоянно сражались между собой. Отдельные части огузского народа совершали обширные завоевания и уходили в далекие страны, но среди этих движений не было ни одного всенародного. По странному противоречию именно огузами, никогда не соединявшимися в одно целое, были основаны самые могущественные и прочные тюркские государства, до нынешней Турции включительно.

После тюркской империи VI–VIII веков самым ранним известием в истории движения огузов на запад было движение печенегов, относящееся к концу IX века; писавший в первой половине X века византийский император Константин Багрянородный[81] говорит, что оно произошло лет за пятьдесят до него. Печенеги упоминаются у Рашид ад-дина и Махмуда Кашгарского среди огузских родов. Произношение печенег находится в русских летописях и не заимствовано у греков, правописание которых несколько иное; вероятно, русские передали его так, как слышали непосредственно, и, как оказывается, передали правильно. Прежде предполагали, что мы имеем здесь тюркское слово биджнак — «зять»; но в рукописи Махмуда Кашгарского дана именно вокализация печенег{27}.

Печенеги, по-видимому, рано отделились от остальных огузов и упоминаются как отдельный народ у арабских географов IX века. Тогда они были восточными соседями хазар и жили около Яика; в 922 году Ибн Фадлан еще нашел в этой стране небольшие остатки печенегов. Главная масса их прошла через владения хазар, с согласия или против воли хазарских владетелей, и основалась в Южной России, где они со времени Святослава угрожали самому Киеву. О печенежских набегах на Русь и борьбе с ними русских князей в летописи говорится часто. Константин Багрянородный также приводит о печенегах довольно много сведений и перечисляет печенежские роды.

К XI веку, уже после падения Хазарского царства, произошло новое движение огузов через Волгу, а оттуда через Южную Россию. На этот раз огузы упоминаются в византийских источниках под своим народным названием в форме уз; русские летописи называют их торками. Эти огузы не соединились со своими близкими родственниками печенегами, а вступили с ними в борьбу; печенеги были вынуждены бежать на Балканский полуостров, куда за ними последовали огузы. Это было время, когда Византия в Малой Азии подвергалась нападениям других огузов, пришедших туда вместе с потомками Сельджука; в первый раз в истории тюрками, пришедшими туда с разных сторон независимо друг от друга, были наводнены византийские владения как в Малой Азии, так и на Балканском полуострове. К счастью для империи, объединения этих тюркских элементов в одно целое не произошло; к концу XI века, ко времени начала Крестовых походов, византийский император уже чувствовал себя в безопасности и жалел, что призвал против угрожавших ему со всех сторон тюрок помощь с запада, которая теперь уже была ему не нужна.

Принимавшие участие в этих движениях огузы, по-видимому, совершенно не были затронуты исламом и его культурой. В арабской литературе есть рассказ, сохранившийся у автора XIII века, но относящийся, конечно, к гораздо более раннему времени, о том, что среди огузов были христиане. Как с исламом, так и с христианством огузы могли познакомиться в Хорезме, с которым у них были наиболее оживленные торговые сношения. О том, что среди хорезмийцев были христиане, говорит хорезмский ученый XI века Бируни. Замечательно, что эти христиане принадлежали не к несторианскому вероисповеданию, как большая часть христиан в Персии и Туркестане, но к православному; в той же форме христианство, вероятно, было принято огузами.

После основания мусульманских колоний на Сырдарье, в той же местности, где было местопребывание главного предводителя огузов, здесь, как в других местах, должно было сказаться превосходство мусульманской культуры. Кроме того, часть туркмен поступила на службу к Саманидам, получила от них в свое распоряжение пастбища и обязалась защищать границы саманидских владений против своих немусульманских соплеменников. В числе тюрок, живших тогда в пограничных областях саманидского государства, были и люди, познакомившиеся с мусульманской культурой; тюрком по происхождению был знаменитый арабский философ X века Фараби[82]. Во время борьбы между Саманидами и Караханидами огузы были то на одной, то на другой стороне; в начале XI века они перешли в государство газневидского султана Махмуда.

Персидские историки того времени проводят различие между первыми, совершенно неорганизованными пришельцами и более организованной силой потомков Сельджука, которые были уже «эмирами-завоевателями», а не только пастухами, как их предшественники. Первые могли причинять владениям Газневидов и других династий только экономический ущерб своими грабежами, эти грабежи захватили огромный район, но не вызвали никаких политических перемен; кочевники переходили с места на место, нигде не оставляя гарнизонов, не восстанавливая разрушенных городов, не стараясь уничтожить существовавшие государства и заменить их своим собственным. Потомки же Сельджука уже после своих первых побед в Хорасане при газневидском султане Масуде[83], сыне Махмуда, начали присваивать себе права государей, вводить свои имена в хутбу[84], читавшуюся по пятницам в мечетях, и чеканить их на монетах, хотя при этом в первое время не заботились о единстве государственной власти. Как империя тюрок в VI веке, так и государство потомков Сельджука в XI веке было основано двумя братьями, в последнем случае внуками Сельджука; в одно и то же время имя одного брата читалось в хутбе и чеканилось на монетах в Нишапуре, имя другого — в Мерве.

Только постепенно ими была усвоена идея единодержавия. Замечательно, что при тюркских завоевателях впервые появился на монетах, чеканившихся в Хорасане, древнеиранский титул шаханшах; ни Саманиды, ни Газневиды не употребляли официально этого титула, оставаясь правоверными мусульманскими эмирами, подданными халифа, и отклоняя от себя всякое подозрение в желании воскресить домусульманские государственные традиции; шаханшахами называли себя только правившие в Багдаде и Западной Персии шииты Буиды. По мере своего движения на запад потомки Сельджука обратились из шаханшахов в «султанов ислама». Слово «султан» получило при них более определенное значение, чем оно имело прежде; так стали теперь называть только верховных, независимых государей; вассальным и удельным князьям были присвоены титулы мелик и шах. Мусульманский мир представляли себе как одно целое, во главе которого стоят халиф как глава религии и «султан ислама», которому халиф вручает всю светскую власть. Замечательно, что в своих государственных устремлениях потомки Сельджука встретили меньше всего сочувствия со стороны своих соплеменников, пришедших в Иран раньше их. На требование признать власть потомков Сельджука эти огузы ответили резким отказом и были принуждены к повиновению только силой.

Вопрос об отношении представителей власти к тому народу, из которого они вышли, был в государстве потомков Сельджука еще более сложен, чем в государстве Караханидов. Караханиды называли себя только тюрками и домом Афрасиаба; ни одна из существовавших тюркских народностей не имела в их государстве преобладания, и ни один источник не говорил, из какой народности вышла сама династия. Потомки Сельджука сделались сначала шаханшахами, потом «султанами ислама»; для них тоже, как для Караханидов, была сочинена и принята ими легенда о происхождении их от Афрасиаба; и все-таки они признавали себя не только огузами, или туркменами, но и выходцами из рода кынык (такое произношение указано у Махмуда Кашгарского), одного из 24 (по Махмуду Кашгарскому из 22) огузских родов. Одни и те же названия родов приводятся у Махмуда Кашгарского и в монгольскую эпоху у Рашид ад-дина с той разницей, что у Махмуда эти названия приводятся в более древней форме: род, из которого впоследствии вышла Османская династия, называется «кайыг», а не «кайы», название рода «языр» пишется «язгыр» После Махмуда Кашгарского, как основательно разъяснено и в тюркской науке, должно отпасть мнение Марквардта, сблизившего название рода кайы с названием народа, жившего, по Бируни и некоторым другим источникам, на отдаленном востоке и носившего имя «кай»; на основании этого Марквардтом была создана теория о монгольском происхождении османцев. У Махмуда Кашгарского среди не чисто тюркских народов упоминается народ кай, и это название, конечно, не имеет ничего общего с названием рода кайыг.

Среди огузов в то время уже не было преданий о господстве их народа в прежние времена в Монголии. Родиной Тюрка, мифического предка тюрок, считалась местность около Иссык-Куля, и дальше к востоку предания огузов не простирались. С берегов Сырдарьи огузами были принесены на запад предания о народном патриархе и певце Коркуде, выразителе и хранителе народной мудрости. Могилу Коркуда до сих пор показывают на Сырдарье; в то же время предания о нем сохранились у туркмен; в X веке имя Коркуд встречается у печенегов. Все это заставляет полагать, что предания о Коркуде были унаследованы принявшими ислам огузами от домусульманских времен и принесены ими на запад.

По уровню культуры огузы стояли ниже тюрок государства Караханидов, но зато более сохраняли национальные тюркские черты быта. До нас дошло на сирийском языке сочинение автора XIII века Абу-ль-Фараджа[85] — описание свадьбы султана Тогрул-бека (старшего из внуков Сельджука) с дочерью халифа; при этом описывается танец тюрок, которые во время этого танца «садились и вставали»; по-видимому, речь идет об известной в России «пляске вприсядку», заимствованной, по всей вероятности, у тюрок.

Несмотря на то что к огузам до ислама проникло христианство, у них, по-видимому, до принятия арабского алфавита не было письменности, тогда как в государстве Караханидов употреблялся уйгурский алфавит, только постепенно вытесненный арабским. Надписи уйгурским алфавитом встречаются и на могилах Караханидов; как впоследствии на монетах монгольских ханов, уйгурскими буквами писалось преимущественно имя хана, даже когда это имя было арабское; незнакомством огузов с уйгурским алфавитом объясняется разница в правописании среднеазиатских и переднеазиатских тюрок.

Как «султаны ислама» потомки Сельджука были еще более ревностными защитниками правоверия, чем Караханиды. Они должны были содействовать не только торжеству правоверия внутри своего государства, но также победе ислама над внешними врагами и расширению пределов мусульманского мира. Естественно, что эту обязанность они выполняли преимущественно в Западной Азии, где победы и завоевания были связаны с большими экономическими выгодами. Сюда относится борьба с христианами в Малой Азии и на Кавказе и борьба с шиитами в Сирии и Египте. Торжество ислама в борьбе с Византией всецело связано с установлением в халифате тюркской власти. Перед этим, в эпоху господства иранской династии Буидов, во второй половине X и первой половине XI века, византийцы воспользовались обострением розни между суннитами и шиитами для значительного распространения своих пределов в Сирии и Месопотамии; теперь же они не только лишились этих завоеваний, но в первый раз ислам проник в глубь Малой Азии, где возникло мусульманское и в то же время тюркское государство{28}. Какое значение потомки Сельджука придавали пограничной войне в этой местности, видно из того, что именно сюда они направили своих соплеменников.

Население восточных областей Ирана, географически находившихся ближе к той стране, откуда пришли огузы, в общем сохранило свой прежний этнографический состав, тогда как северо-западная область Персии, Азербайджан и Анатолия сделались по языку постепенно чисто тюркскими; вместе с тем в Анатолии религией большинства населения постепенно становился ислам. Проследить постепенный ход развития этого процесса мы пока не можем, но очевидно, что распространение ислама в издавна привыкшей к христианству стране шло медленно; еще в первой половине XIII века главной статьей дохода местного мусульманского правительства считалась джизья, то есть налог с немусульман, из чего можно заключить, что последних тогда было еще очень много.

Вопрос еще осложняется тем, что процесс тюркизации, как прежде процесс арабизации, не совпадал с процессом распространения ислама. Известно, что арабский язык был принят и теми жителями Сирии и Египта, которые остались христианами или иудеями. В эпоху тюркского господства случалось не только, что люди, оставшиеся христианами, принимали тюркский язык, но случалось также, что люди, сохранившие свой прежний язык, принимали ислам. Ислам в этих случаях прилаживался к языку населения; Султан-Велед[86], сын Джелал ад-дина Руми[87], во второй половине XIII века писал стихи не только по-персидски и по-тюркски, но и по-гречески, и эти греческие стихи, написанные арабским алфавитом, представляют большой интерес для лингвистов как единственный памятник того греческого наречия, на котором тогда говорили в окрестностях Коньи.

На Кавказе победы ислама и тюркского языка в то время были менее значительны. Слово азери, означавшее прежде иранский диалект Азербайджана, означает теперь тюркское наречие, на котором говорит в Азербайджане почти все население и пределы распространения которого и на севере, и на юге идут гораздо дальше границ персидской области, сохранившей название Азербайджан; но известия о распространении здесь тюркского языка относятся только к послемонгольской эпохе, и можно сомневаться в том, получил бы здесь тюркский язык такое преобладание без новой тюркской волны, которую принесло с собой монгольское нашествие. Очень скоро, после побед сельджукских султанов, на Кавказе политический перевес перешел к христианам. XII век и начало XIII века были временем процветания могущественного грузинского царства; мусульманские соседи грузин переживали в это время такое же унижение, как и мусульманские соседи Византии во второй половине X — первой половине XI века, с той разницей что грузинские цари не относились враждебно к мусульманской культуре, чеканили для мусульманских областей монеты с арабскими надписями и даже, по словам одного арабского автора, среди своих подданных не делали различия между мусульманином и христианином.

Как «султаны ислама» потомки Сельджука должны были обратить внимание на области Средней Азии, откуда они сами вышли и где в то время господствовали Караханиды.

Уже султан Алп-Арслан[88], при котором началось завоевание тюрками Анатолии, совершал победоносные походы на Сырдарью и во владения Караханидов; его сын и преемник Меликшах (1072–1092), при котором сельджукская империя достигла высшей степени могущества, доходил до Узгенда в Фергане и принял выражение покорности от кашгарского хана, так что при нем власть «султана ислама» признавалась на всем пространстве мусульманской Азии от границ области уйгуров до Средиземного моря; независимыми оставались пока только Газневиды в Афганистане и Индии, где хутба стала читаться с именем сельджукского султана только при сыне Меликшаха — Санджаре[89]. В Средней Азии, как везде, сельджукские султаны достигли своих целей только силой; нет никаких признаков, чтобы тюркское население видело в них своих природных государей или чтобы они сами старались опираться на тюркскую национальную идею. Сельджукские султаны могли сделать своими вассалами Караханидов, но прочного объединения всех мусульманских тюрок в одно государство не произошло и не могло произойти; велика была уже тогда разница между тюрками Средней Азии и ушедшими на запад огузами. Даже огузы не были верноподданными сельджукских султанов: последний из могущественных потомков Сельджука, султан Санджар, как некогда тюркские ханы VIII века, должен воевать со своим собственным народом; султан даже провел некоторое время в плену у огузов и спасся из этого плена только бегством.

Помимо находившихся вне сферы влияния ислама культурных тюрок на востоке — уйгуров, было еще значительное число кочевых тюрок на северо-западе, также остававшихся в то время чуждыми если не мусульманской культуре, то исламу как религии. В XI веке быстро достиг большого распространения народ кипчаков, вышедший с берегов Иртыша. О переменах, происходивших среди живших там тюркских народностей, мы можем судить только по изменению их названий. В орхонских надписях несколько раз упоминается река Иртыш, но ничего не говорится о том, какие народы там жили; по-видимому, до Иртыша доходили владения западноогузского или тюргешского кагана. Название реки Иртыш, несомненно, нетюркское, хотя есть несколько тюркских народных этимологии. Арабские географы помещают на Иртыше народ кимаков, занимавший обширную территорию к северу от огузов, доходившую на запад до Волги или Камы (Кама считалась тогда верхним течением реки, носившей название Итиль). Кимаки разделялись на несколько родов, среди которых были роды кипчак и йемек; Марквардт, несомненно неудачно, объясняет слово кимак из ики-йемек, предполагая существование двух родов йемеков. У Махмуда Кашгарского слова кимак уже нет; на Иртыше помещаются йемеки, которых автор называет племенем из кипчаков.

Впоследствии рядом с народом кыпчак часто упоминается народ канглы; у Махмуда Кашгарского слово канглы как народное название не встречается, говорится только, что Канглы — имя великого мужа из кипчаков; кроме того, слово канглы известно автору в значении «телега». Из сочинения персидского историка Бейхаки[90] мы знаем, что кипчаки задолго до сочинения Махмуда Кашгарского доходили на юг до границ областей ислама и были соседями Хорезма. К движению кипчаков на юг относятся, по-видимому, слова Махмуда о какой-то тюркской народности булак или эльке-булак, уведенной в плен кипчаками, но потом, с божьей помощью, освободившейся из этого плена; здесь мы опять, как во многих местах сочинения Махмуда, имеем темный намек на историческое событие, о котором нам было бы желательно иметь более подробные сведения, с указанием даты.

Возможно, что происходившее в XI веке движение огузов на запад и на юг отчасти было вызвано давлением кипчаков с севера; этим же, может быть, следует объяснить упоминаемое арабскими географами занятие огузами в X веке Мангышлакского полуострова, до тех пор безлюдного. Ман-гышлакский полуостров с тех пор оставался туркменским до последних веков, когда туркмены здесь вынуждены были уступить новому давлению с севера, давлению казаков (казахов); после революции Мангышлак был включен в состав Казахстана.

Происшедшая в XI веке этнографическая перемена выразилась в том, что обширная степь, которую географы X века называют «гузской», по имени огузов, теперь стала называться кипчакской (Дешт-и Кипчак); название удержалось и тогда, когда кипчаков как народа больше не было, и сохраняется в мусульманской научной литературе до сих пор, как название Хазарское море — для Каспийского моря. К кипчакам вместе с тесно связанным с ними народом канглы перешло наследие огузов на Сырдарье и наследие печенегов, вытесненных огузами, в Южной России, так что их владения заняли огромную территорию с востока на запад; по-видимому, и на севере в их владении, как теперь во владении казаков (казахов), оставалась вся степная полоса, и новых народных движений с севера уже не было. На западе кипчаки вошли в соприкосновение с русскими и с западными европейцами, хотя ни те, ни другие не знали слова «кипчак»; русские назвали кипчаков половцами, западные европейцы — команами. Насколько мне известно, слово «команы» не встречается в мусульманской литературе, кроме писавшего в XII веке в Европе Идриси[91] и тех авторов, которые пользовались его сочинением.

О происхождении половцев в Новейшее время появился талантливый труд Марквардта, старающегося доказать, что в состав кипчаков вошел упоминаемый некоторыми мусульманскими авторами народ кун на отдаленном востоке и что это же название, Cuni, получило известность в Западной Европе. Вопреки всем доводам Марквардта мне не представляется доказанным ни то движение с востока на запад, которое им предполагается, ни даже самое существование народа кун. В той же местности, к востоку от киргизов, у Гардизи помещается народ фури, находившийся на более низком уровне культуры, чем киргизы. Столь же малоубедительны попытки Марквардта доказать, на основании некоторых китайских известий, что у кипчаков была династия, пришедшая в более позднее время, в XII веке, с Дальнего Востока.

Движение кипчаков представляет редкий пример занятия народом огромной территории без политического объединения и без создания своей государственности. Были отдельные кипчакские ханы, но никогда не было хана всех кипчаков. Огромный район, населенный кипчаками, оставался в то время вне мусульманского мира, и на Кавказе кипчаки в XII веке принимали участие в нашествиях на мусульманские земли, иногда в союзе с грузинами, иногда, наоборот, грузины и мусульмане соединялись для отражения нашествий с севера. Эти нашествия были не только грабительскими набегами; мусульмане лишились на некоторое время Дербента с городом Шабераном; возвратить себе эти земли им удалось с помощью грузин. Среди врагов, нападавших здесь на мусульманские области около 1175 года, упоминаются и русские. В русских летописях об этом нет известий; по-видимому, это были только вольные отряды, без участия какого-либо из тех княжеств, на которые тогда разделялась Россия.

Кипчакские ханы имели у себя на службе представителей мусульманской культуры, особенно специалистов военного дела; но даже в непосредственном соседстве с мусульманскими областями были немусульманские кипчакские ханства, в состав которых входили и города. Столицей одного из таких ханств, с которым имели дело хорезмийцы во второй половине XII века, был город Сугнак (ныне развалины Сунак-курган), упоминаемый у Махмуда Кашгарского уже как город в области огузов. Мусульманские источники вполне определенно говорят, что жившие здесь кипчаки и канглы (эти народы так часто упоминаются вместе, что трудно отличить один от другого) только во второй половине XII века, под влиянием сближения с Хорезмом, приняли ислам.

Из труда Махмуда Кашгарского не видно, как далеко простиралось влияние ислама на северо-запад; также не всегда ясно, к каким местностям и к каким тюркским народностям относятся приводимые им образцы тюркской поэзии, народной и искусственной, сведения о тюркских верованиях, обычаях, подробностях государственного управления и т. п. Приведенные автором стихи касаются самых различных местностей. Называется по имени только один поэт, Джуджу (или Чучу), причем говорится только, что это — имя тюркского поэта; не сказано, из какого тюркского народа происходил этот поэт, где и когда он жил.

Как влияние персидской культуры не могло сразу вытеснить прежнюю поэзию, так и принятие ислама не могло сразу уничтожить прежние верования. Сохранялся даже культ упоминаемого в орхонских надписях божества Умай; по словам Махмуда Кашгарского, так назывался дух — покровитель младенцев в чреве матери; существовала поговорка: «Кто будет служить Умай, тот получит сына». Упоминается и старый термин йог — в смысле «поминки по умершем»; в то время так называлось угощение, предлагавшееся людям после возвращения с похорон и продолжавшееся три или семь дней. Существовало поверие, что накануне битвы между двумя войсками сражаются между собой духи соответствующих местностей; воины в ночь накануне битвы боялись выходить из палаток, чтобы не попасть под стрелы духов. Эти стрелы духов назывались джави; победа того или другого отряда решала участь сражения между людьми. Когда осведомлялись о новорожденном, то вместо того, чтобы спросить, родился ли мальчик или девочка, спрашивали: «Родился волчонок или лисичка?»

Из подробностей государственного управления говорится, например, о внешних знаках ханской власти. Одним из таких знаков было знамя (туг); высшее число знамен, которое могло быть у одного хана, было девять; когда говорили о «хане с девятью знаменами» (токуз туглук хан), то это вызывало представление о самых могущественных ханах. Приводятся и некоторые подробности, относящиеся к ханам немусульманских тюрок, именно к уйгурскому хану. При слове камду сказано, что так назывались куски хлопчатобумажной ткани длиною в четыре локтя (около 2 метров) и шириной в один палец (шибр), на которые накладывалась печать уйгурского хана и которые служили мерилом ценности при торговых сделках; через каждые семь лет эти куски ткани зашивались, мылись и печать накладывалась вновь. Употребление кусков хлопчатобумажной ткани вместо денег часто встречалось в Китайском Туркестане и после, до новейших времен. Иногда отмечается разница в государственной терминологии между государством Караханидов и государством огузов, то есть потомков Сельджука. Так, у чигилей, то есть восточных тюрок, уже тогда, как впоследствии в Монгольской империи, был термин ярлык, которого огузы не знали; с другой стороны, у огузов было слово туграг (тугра) в смысле «печать и накладывающий печать сановник», причем автор говорит об этом слове: «Тюрки его не знают, и я не знаю его происхождения».

Автор монгольской эпохи Ибн аль-Муханна приводит вместе, на одной и той же странице, слова ярлык и тугра, но известно, что слово тугра и потом употреблялось только сельджукскими и, после них, османскими тюрками и совершенно не было известно в Средней Азии. Вопрос о происхождении этого культурного слова, принесенного огузами в Западную Азию и совершенно неизвестного другим тюркам, представляет большой интерес для историка.

О других сторонах культурной жизни тюрок нам придется говорить в следующей лекции в связи с вопросом о культурных связях тюрок с Западом и Востоком в последние века до монгольского нашествия.

КОММЕНТАРИИ

81. Константин VII Багрянородный (905–959) — византийский император из Македонской династии номинально с 913го, фактически — с 945 года. Автор сочинений «О фемах», «О церемониях», «Об управлении империей» — важнейших источников для изучения истории Византии, Руси и других стран.
82. Аль-Фараби (полное имя — Абу Наср Мухаммед ибн Мухаммед ибн Тархан ибн Узлаг аль-Фараби; 872–950 или 951) — философ, математик, автор комментариев к сочинениям Аристотеля и Платона.
83. Масуд I Газневи — султан государства Газневидов в 1030–1041 годах.
84. Хутба — мусульманская проповедь, совершаемая имамом во время пятничного полуденного богослужения в мечети, а также по праздникам.
85. Абу-ль-Фарадж ибн Гарун по прозвищу Бар-Эбрей (с принятием епископского сана Григорий; 1226–1286) — сирийский церковный деятель, плодовитый писатель, ученый-энциклопедист.
86. Султан-Велед (1226–1312) — персидский поэт-суфий, основатель суфийского ордена Мевлеви.
87. Джелал ад-дин Руми (1207–1273) — персидский поэт-суфий.
88. Алп-Арслан (тюрк, «смелый лев»; 1029–1072) — султан государства Сельджукидов с 1063 года.
89. Санджар (ок. 1085–1157) — султан Сельджукской империи с 1118 года из династии Сельджукидов.
90. Бейхаки (Абуль-Фазль Мухаммад ибн Хусейн аль-Байхаки; ок. 995–1077) — персидский историк, автор истории династии Газневидов более чем в 30 томах, из которых сохранилась лишь часть, посвященная правлению султана Масуда I.
91. Аль-Идриси (полное имя — Абу Абдаллах Мухаммед ибн Мухаммед ибн Абдаллах ибн Идрис аль-Хаммуди аль-Хасани; 1100–1165) — арабский географ, автор географического сочинения, составленного по инициативе короля Сицилии Рожера II в 1154 году.