По мере того как проходит жизнь, по достижении преклонного возраста начинаешь чаше вспоминать своих родителей, детство, улицы, на которых вырос, друзей и соратников, учителей, наставников, пути в искусстве, которые ты прошел. Не дают покоя мысли о прожитой жизни, об искусстве и собственном творчестве, все чаще погружаешься в воспоминания о пережитом и задаешься вопросами о смысле жизни и искусства.
Чингиз Ахмаров
НА ПУТИ К ПРЕКРАСНОМУ
Воспоминания
ВСТУПЛЕНИЕ
По мере того как проходит жизнь, по достижении преклонного возраста начинаешь чаше вспоминать своих родителей, детство, улицы, на которых вырос, друзей и соратников, учителей, наставников, пути в искусстве, которые ты прошел. Не дают покоя мысли о прожитой жизни, об искусстве и собственном творчестве, все чаще погружаешься в воспоминания о пережитом и задаешься вопросами о смысле жизни и искусства.
Эти вопросы и сомнения обуревают и меня: смог ли я оправдать доверие народа, смог ли воплотить в искусстве — в живописи — свои чувства и мысли, мечты и надежды, устремления и задачи?
Смог ли я создать искусство, которое очищает душу, омывает ее, как вода, которой я умываюсь, вставая после сна каждый день, очищает бренное тело?
Вдохновение — это творческий труд, выполняемый терпением и настойчивостью. Это, наряду с духовными усилиями, усилия физические, усилия, приводящие в действие творческое воображение. Это деятельность, опирающаяся на глубокие знания, древнюю и долгую историю, перемены и повороты в судьбе родины, это краски и линии, объединяющие и разделяющие Восток и Запад. Это умение создать своеобразное произведение, в котором интерпретируются творческие достижения мирового искусства. Наконец, это напряженная устремленность на долгом и сложном пути искусства, столь же настойчивая, с какой стремился к своей цели Алпомыш.
Меня волнует мысль о том, смог ли я добиться любви и уважения своего народа, без которых можно заблудиться в лабиринте жизни, смог ли я воспитать любовь к народу, к зрителю у своих учеников.
Почему я всю жизнь мечтал писать картины, созвучные духу песен и стихов, воспевающих любовь Алпомыша к Барчиной, или чувствам влюбленной из народных песен «Ок илон, оппок илон» или «Паргонада ут ексам»?
Почему мне хочется снова и снова создавать произведения на сюжеты поэм, стихотворений Навои, хотя в течение своей жизни я посвятил поэзии великого родоначальника узбекской литературы, его лирике, газелям и дастанам очень много своих работ?
Почему стоят перед моим мысленным взором произведения Камалиддина Бехзада, Султана Мухаммада, Микеланджело, Леонардо да Винчи, Андрея Рублева, Дионисия, Анри Матисса? Почему творения великих художников, как, например, картина Матисса «Урок музыки», на которой художник запечатлел своего сына Пьера за роялем — постоянно звучат музыкой в моей душе?
Почему я не могу насмотреться, налюбоваться «фаюмскими портретами»: каким художником они созданы, какой кистью рождены?
Без наставлений, руководства, воспитания, без поддержки и заботы моих великих учителей Игоря Грабаря, Николая Чернышева и других педагогов смог ли бы я познать широкие горизонты мирового искусства? И как сложилась бы моя судьба художника?
Почему, когда я слышу призывы, зовущие меня к действию, к работе, тотчас же возникает желание устремиться им навстречу?..
«Здравствуйте, уважаемый учитель Чингиз-ака! Как Ваше здоровье? Как в настоящее время продвигается Ваше творчество? Мы все живы-здоровы.
В Риштане дела пока не двигаются, усто Камилов поехал со своими учениками в долину, чтобы привезти ишкор, они еще оттуда не вернулись. Когда вернутся оттуда, исправят мельницу, приготовят краски, тогда мы продолжим работу. Воспользовавшись свободным временем, я перевожу картоны на кальку, сейчас работаю над картоном Фурката. На картоне Фуркат изображен в минуты творчества, на заднем плане видны книги русских ученых, с которыми он был знаком. Могу ли я с Вашего разрешения внести небольшие изменения? В феврале Вы сами предупреждали меня об этом. Если же Вы решите, что в этом нет необходимости, тогда все останется, как было. Я жду Вашего совета по этому поводу.
Если усто Комилов приготовит нам краски, я оповещу Вас еще раз о том, как продолжается наша работа.
Желаю Вам долгой жизни, крепкого здоровья, больших успехов в творчестве.
Ваш ученик Саид Усмон.
XI-1985 г.».
«Здравствуйте, уважаемый Чингиз-ака! Как сейчас Ваше здоровье? Я Вам два раза звонил, но не получил ответа. Наконец, когда Ахмаджон узнал о Вашем здоровье, я успокоился душой. Живите долго на радость нам.
Уважаемый Чингиз-ака! О делах в Риштане:
1. Мельница до сих пор не исправлена. Последнее время приходится выполнять работы вручную, к несчастью, похолодало, поэтому плиты хорошо не высыхают.
2. Давление газа очень низкое, в печи не создается нужная нам температура. Говорят, что, возможно, в конце декабря повысится давление газа.
3. К сегодняшнему дню (значит, дела наши остановились на целый месяц) восемь картонов готовы, осталось поработать над двумя картонами. В общем, работы выполнены на 50 процентов. Если не помешают технические причины, остальные картоны будут мною закончены в марте или апреле.
4. Если работа пойдет как обычно, а погода потеплеет, я хотел бы, чтобы Вы два дня побыли в Риштане, т.е. чтобы Вы сами поработали над лицами и руками женщин и воинов на готовых плитах. Но зима только началась, надеяться на переменчивую погоду нельзя.
У меня больше новостей нет. Желаю Вам крепкого здоровья и долгой жизни.
Саид Усмон.
27.11.1985 г.».
Все вопросы, подобные вышеперечисленным, занимают меня день и ночь, не получая четкого ответа, и я, предпочитая работать, пока душа живет в теле, и действовать, с головой погружаюсь в работу — в творчество.
Иногда, когда чувствую себя утомленным, иду на вокзал, сажусь в поезд и уезжаю в Самарканд. Утром, позавтракав в кругу сестер и племянников, сразу же направляюсь в Гур-Эмир. Перед этим великим мавзолеем мои шаги сами собой замедляются, и я застываю завороженный, затем устремляюсь к основной цели моего путешествия: захожу внутрь мавзолея, — как сын, соскучившись по отцу, кидается ему на шею. Ни с каким другим произведением искусства не сравним по красоте этот мир — чарующий меня мир красок, где цвета один богаче другого, где линии одна другой тоньше и нежнее. Средневековье воплотило свой прекрасный духовный мир в искусстве необычайной красоты, и я отдаю ему свою любовь и восхищение, невыразимое словами. Кто были эти люди, сотворившие такое чудесное искусство, кто был их наставником, к каким поколениям они принадлежали? Многие из них оказались в Самарканде по воле правивших в те времена властителей, шахов, работали на чужбине наряду с мастерами Самарканда.
Канули в прошлое имена многих правителей, но творения мастеров, художников, перешагнув века, дошли до нас и стали духовной пищей для миллионов и миллионов любителей и ценителей искусства. Когда я вспоминаю жизнь, судьбу эмиров — правителей, покорителей мира, владельцев дворцов, ученых, дехкан, зодчих, — я забываю про лишения, трудности, которые переживаю, и тороплюсь работать с еще большей отдачей, помня о своем долге перед народом. Возвращаясь в Ташкент, спешу к себе в мастерскую, чувствуя какое-то душевное облегчение, и с новыми силами устремляюсь к своей работе.
Почему я назвал свою книгу «На пути к прекрасному»? Потому что моя жизнь была наполнена, наряду с безгранично счастливыми днями, и временами лишений и страдания, но, несмотря на это, я стремился не сворачивать со своего пути — пути художника. Все, что я обрел, я обрел на этом пути. Моя семья, дети — и они тоже мои произведения — творения искусства, которые я создал.
Я видел на земном шаре много стран, иные из них оставили глубокий отпечаток в моей душе, но ни одна не может сравниться с прекрасным Узбекистаном, с «Ликом земли» — Самаркандом, которые всегда вдохновляли мое творчество.
Когда у меня возникает желание создать новое произведение, когда пробуждается мысль, я начинаю работать с неуемной энергией и желанием, делаю много набросков, эскизов, создаю варианты, вкладывая в них свою любовь, скучая, когда они завершены и надо с ними расставаться, — ведь отныне они становятся эстетическим достоянием зрителей. Мои же переживания достигают апогея: жизнь для меня отождествляется с возможностью творить, писать картины.
Эту книгу я начал писать не для того, чтобы напомнить читателю известные истины и содержание книг об искусстве, а для того чтобы поведать о своих мыслях, поделиться чувствами, волнующими мою душу. Поэтому я мечтаю, чтобы эта книга одарила вас высокими переживаниями и, может быть, в чем-то новым пониманием искусства.
ДЕТСТВО
Сам город Троицк, расположенный у подножия гор Южного Урала, был возведен во времена Екатерины на границе российских владений, на месте небольшого аула, в котором жили татары и казахи. Сами они называли этот город «Трусски» или «Троеский». Позже он превратился в центр торговли и культуры русских, татар и казахов, связывающий их со Средней Азией. Я, сын Абдурахмана Ходжи Ахмарова Чингиз, родился в этом городе в 1912 году.
Мусульманское население Троицка проживало в восьми махаллях , состояло из татар, казахов, башкир и узбеков. Махалли именовались по именам имамов — настоятелей мечетей. Наш дом располагался в махалле Абдурахмона муллы Рахманкулова.
Городской наш дом был двухэтажным, с садом, небольшим огородом, конюшней, баней, сеновалом. У нас были лошади, коровы, бараны, был и фаэтон. На нем мы ездили на дачу на берегу реки, расположенную в девяти километрах от города.
Наша мать Сохиба отдавала нам, детям (а было нас одиннадцать), всю свою любовь и ласку, исполняя все, положенное правилами воспитания и ведения хозяйства.
Дома у нас была библиотека, оставшаяся от дедушки Мифтохитдина. В ней было много рукописных, литографических книг, изданий на турецком и татарском языках, азербайджанских газет и журналов и тому подобной литературы. Я постоянно листал их, например, журнал «Мулла Насреддин»: его номерами я зачитывался и любил копировать из них рисунки. Сестры же мои увлекались чтением стихов, играли на пианино и пели, ставили спектакли. В те времена постановка домашних спектаклей, организация литературных вечеров были в обычае образованных семей.
Наш отец, несмотря на то, что был ходжи, учил своих дочерей, моих сестер, в знаменитой школе для женщин, которая располагалась в Ичбуби — одном из татарских аулов, а затем отдал их и Троицкую женскую гимназию. Мои сестры брали уроки музыки у одной русской учительницы на дому.
Я ходил в детский сад, что было редкостью в нашем городе, а с семи лет стал посещать школу, где уже учились мои братья.
Как рассказывал отец, в то время мусульманское общество Троицка делилось на две группы — «старомодных» и «джадидов », между которыми шла острая борьба. Джадиды группировались вокруг библиотек «Джамиати хайрия» («Общество благотворительности») и «Нажот» («Помощь»), а сторонники традиций, считая всех, не исповедующих ислам, «кофирами» («неверными»), жестко отрицали русскую культуру, называя даже трудовой народ сторонником царизма, и наказывали по возможности держаться от русских подальше. Крупные землевладельцы, богатые купцы были в основном на стороне джадидов, и лишь малая часть их держала сторону традиционалистов. Подавляющая часть джадидов Троицка, не отвергая установления дружбы с русскими, были сторонниками изучения культуры народов Европы. Наш отец Абдурахмон Ходжи Ахмаров был организатором джадидских школ, одним из руководителей в деле создания библиотек.
В эти годы мой отец работал в товариществе одного из богачей Троицка Гали Уразаева. Не раз он посещал Москву, Петербург, Оренбург, Нижний Новгород, Казань, страны Ближнего Востока в качестве помощника-приказчика своего патрона. Во время путешествий отец не ограничивался заключением договоров для фирмы, но завязывал контакты с деятелями культуры, близко знакомился с представителями интеллигенции, интересовался прогрессивными идеями и событиями в этих странах.
Понимая значение русского языка в деле воспитания и образования, в развитии народного сознания и общественной жизни, отец мечтал о прогрессивных изменениях в обществе. Он излагал эти свои мысли и мечты в рукописи, озаглавленной «История семьи». Привожу отдельные выписки из нее:
«В те времена учиться по-русски среди татар считалось непотребным делом, но я все же, рыдая, умолял и с помощью мамы поступил в русскую школу».
«До издания газеты «Торжимон» («Переводчик») татары не знали и не думали о том, что такое нация. «Торжимон» помог им задуматься над этим вопросом. Люди стали осознавать, что помимо религии, есть и другие важные вещи, такие, как: предки, язык которых нельзя забывать. Они поняли, что надо менять коренным образом воспитание детей, в частности воспитательную работу в старометодных школах. Обучение по методу джадидов и только оно могло изменить воспитательное дело. Но нужны были революционные изменения в жизни, изменения в мировоззрении».
«Во время службы солдатом произошли политические волнения в Казанской школе фельдшеров. Тогда я и познакомился с еврейским парнем Мейером Швером, которого обвинили в участии в этих событиях, выгнали из школы и отдали в солдаты. Это знакомство очень положительно повлияло на мое мировоззрение и мои знания. По совету этого парня я стал читать серьезные книги и таким образом пополнил свои знания. Я стал читать такие русские журналы, как: «Вестник Европы», «Русская мысль», «Русское богатство». Я прочитал книги: «Анна Каренина» и «Война и мир» Льва Толстого. Так как мои школьные знания были неглубокими, понять и осмыслить прочитанные книги очень помог мне Швер».
«В руки татар попадала газета «Каспий», которая издавалась в Баку. Хотя царское правительство не давало татарам возможности издавать газеты и журналы, все же газеты выходили в достаточной мере свободно. С точки зрения Европы, эта свобода печати казалась незначительной, но для народных масс, находящихся под гнетом царизма, этой свободы было уже немало».
«Народ стал понимать нужность и полезность книг, помимо религиозных. В 1902 г. в Троицке мы создали общество для издания книг под названием «Хызмат» («Служение»).
«По моему мнению, это явилось первым делом в улучшении семейного воспитания татар. Так как половину нации составляли женщины, их воспитание по мере возможности надо было улучшать, повышать их сознание, надо было менять методы воспитания детей».
«В 1909 г. мы решили открыть школу для девочек. Я пришел в женскую школу в Макарии и привез в нашу школу дочь имама из аула Роман, Камолхозрат кизы Марьям Черкесову, с месячным окладом 40 руб. и годичным окладом 480 руб. Осенью мы открыли женскую школу».
«В мае подали школьному инспектору официальное заявление о том, чтобы открыть 4-летнюю школу, с условием, что последние два года обучение в ней будет вестись на русском языке. От инспектора поступило разрешение на открытие школы с тем условием, что в ней будет преподавать Марьям Черкесова. Таким образом, мы добились открытия школы».
В 1915-16 гг. наш отец ушел из фирмы своего хозяина, создал товарищество трудящихся. Когда это товарищество закрылось, он открыл небольшую типографию. Для реформирования преподавания в школах и медресе, для расширения воспитательно-образовательной деятельности какое-то время у нас в доме действовали курсы для девочек. Эти курсы послужили впоследствии основой для первой женской мусульманской школы в Троицке, которая называлась «Суюнбека», в ней преподавали учителя, приглашенные из разных городов России. Естественные науки преподавали педагоги Мохира Латиф из Каттакургана, Марьям Черкесова из Москвы, Рукия Юнусова из Петербурга, Зайтуна Мовлюдова из Казани, получившая образование в Германии Гульнор Бабинская. Эти школы продолжали свою деятельность вплоть до 1917 г., а затем влились в систему народного образования советской школы.
Тогдашние педагоги, которые ныне еще живы, до сих пор проведывают своих учеников и воспитанников. Прочтите-ка хотя бы вот это письмо:
«Дорогой мой ученик, родной Чингиз! Это послание я тебе пишу в качестве соболезнования. И на меня больно подействовало сообщение о том, что среди нас не стало твоего брата Фуада. Я вынуждена вспомнить страницы своей биографии. Перед моими глазами встают шесть братьев Ахмаровых, время вашего детства, мои молодые годы, назидания и наставления Абдурахмана-ога, его общественная деятельность. Всё это, вся прошлая жизнь и прошедшие события постепенно скрываются от моих глаз, но когда я думаю о сделанном этими людьми для общества, то прошлое вновь воскресает и память о нем превращается в обязанность каждого разумного человека. Разве не так? Думая об этом, я желаю, чтобы ты был здоров, а выбранная тобой дорога была бы долгой. Вот такие пожелания тебе, мой ученик Чингиз. Желаю тебе служить нашему обществу, народу, остаюсь твоя Мохира Латиф.
Ташкент, 14 апреля 1987 г.».
В книжном шкафу у нас было многотомное красивое издание под названием «Земля и люди», написанное Элизе Реклю. Это издание содержало много сведений по географии, этнографии, истории конца XIX века. Я любил разглядывать картинки в этих книгах. У нас дома хранились тома Энциклопедического словаря Брокгауза-Ефрона. Папа нам говорил: «Дети, вы эту книгу не трогайте, прочитаете ее, когда вырастете». Но рассматривать и листать, не слюнявя пальцы, не портя страниц, с великой осторожностью, разрешалось.
Однажды (кажется, на день рождения) мне подарили книгу немецкого писателя Гауфа «Маленький Мук». Эта большая книга была оформлена рисунками самого автора. Одна из моих сестер рассказала мне содержание сказки. Я очень полюбил эту книгу. Иллюстрации к ней были выполнены художником Дмитрием Митрохиным. (Какое совпадение! Книгу эту я получил в подарок, когда мне было шесть или семь лет, а через шестьдесят лет встретился с этим художником. В Москве на собрании московской организации художников рядом со мной сидел пожилой человек. Это был Дмитрий Митрохин. Обычно на собраниях и совещаниях, где присутствую, я занимаюсь тем, что делаю зарисовки с людей, сидящих в зале, или просто, рисуя, даю волю фантазии, или предаюсь размышлениям, но не потому, что мне неинтересно то, о чем говорится на собраниях, а потому, что у меня плохо со слухом.
С белыми усами, в очках, похожий на старого бухгалтера, этот человек — Митрохин — сразу привлек мое внимание. Я его рассматривал, наблюдал за ним. Но заговорить не решился. Если бы я ему рассказал, как, вдохновленный его иллюстрациями, мечтал в детстве стать художником — наверное, порадовал бы старого художника, но, к сожалению, так и не собрался с духом.)
В моей памяти запечатлелось и то, как однажды нам — четырем братьям — подарили книги. Все они были одинаковыми и оформлены так, что иллюстрация на одной странице продолжалась, переходя на другую страницу. Так, если на одном рисунке была изображена утка, плавающая у берега озера, то на другом рисунке были видны камышовые заросли, в которых притаилась лиса, подстерегающая свою добычу.
Я быстро просмотрел книгу, она мне очень понравилась. Понравились и рисунки, но некоторыми я остался недоволен. Я тут же приступил к их улучшению на свой лад: исправил пушистые кисточки камышей все подряд и показал книгу взрослым. Однако они меня не похвалили, как я ожидал, а напротив, пожурили, говоря: «Зачем ты это сделал, ты испортил книгу». А я ответил, что наоборот, я исправил книгу. Но моя работа уже разонравилась мне, и я начал кричать, требуя, чтобы братья поменялись со мной книгами, устроил скандал. Старший брат был более сговорчивым и тут же отдал мне свою книгу.
Это была моя первая «работа» в искусстве графики…
На 1917-18 гг. отец направил нас, детей, пока не утихнет бурное время, в Казахстан к нашей тетушке Фатиме. Мы прожили в Казахстане среди степей, в юртах, любуясь красотой природы, а когда в Троицке наступил мир, мы вернулись домой.
Позже я узнал, что как раз в те времена произошли в истории человечества события, вызванные октябрьским переворотом в Петрограде и возвещавшие приход новой эпохи. Конечно, степень важности этих событий по своему малолетству я понять еще не мог.
Поэтому я не смог учиться в школе и пропустил учебу во втором, третьем и четвертом классах. Русскому языку я обучался у учительницы женской гимназии Таисии Петровны, географию, арифметику, родной язык преподавал мне педагог Иброхим Атнобоев, который приходил к нам домой. В 1925 году я начал учиться в пятом классе старометодной школы.
Школьная жизнь была удивительной, полной радостных и счастливых дней. Уроки были интересными, в свободное время мы выпускали стенгазеты, литературные журналы, ставили спектакли и организовывали концерты. Я, участвуя в этих мероприятиях, все время доказывал, упорно настаивал, что буду художником. Очень много рисовал. Все школьные друзья и учителя хвалили и высоко оценивали мои рисунки, а за спиной, показывая на меня, говорили: «Вот он, наш художник». Ободренный таким отношением, вдохновленный похвалами, я всей душой погружался в свое увлечение рисованием. Однажды один большой художник заинтересовался моими рисунками, рассматривал их, долго со мной беседовал.
В 1924 или 1925 году в Троицк приехал заведующий отделом школ восточных народов Комиссариата просвещения в Москве Хабиб Зайни-ога Халилов, который еще до революции закончил университет в Стамбуле. Я нарисовал портрет Хабиба Зайни-ога, ему мой рисунок понравился. Просмотрев мои «произведения», он решил забрать меня на учебу в Москву в художественное учебное заведение, но моим родителям была не по душе моя поездка в далекий город, тем более одному. В 1927 году, закончив начальную школу, я был приглашен в Пермское художественное училище (оказывается, инспектора народного просвещения, которые постоянно проверяли порядок обучения в школах, давно уже меня приметили). Экзамены в Пермское училище изобразительных искусств я сдал, сделав рисунки к басне Ивана Андреевича Крылова «Ворона и лисица», и стал, таким образом, учащимся.
