Эрик Шрёдер. Народ Мухаммеда. VI. Мир и плоть. Халифат Хишама.

0_1672ca_8c04dc93_orig.png   Данная книга семилетний труд известного археолога и историка исламской культуры Эрика Шредера, основанный на многочисленных исторических источниках. Автор строит повествование, используя наиболее яркие фрагменты известных рукописей, выстраивая их в хронологической последовательности. Это сокровище древних откровений и религиозной мудрости дает обзор основополагающего периода мусульманской культуры. Книга прослеживает историю ислама с момента его рождения до расцвета. Историк часто обращается к фольклору, цитатам из Корана, приводит множество песен и стихотворений.
Шредер предоставляет богатый материал, давая читателю возможность самостоятельно выступить в роли исследователя. Книга будет интересна не только специалистам, но и широкому кругу читателей.

007
НАРОД МУХАММЕДА
Антология духовных сокровищ исламской цивилизации
Эрих Шрёдер (Eric Schroeder)
005

МИР И ПЛОТЬ

День халифа
Убийство Хусейна
Кербела – место гибели Хусейна
Абд аль-Малик
Проповедь мятежника
Хаджжадж
Благочестие
Набожный халиф
Разговор в мечети Куфы
Поведение пророка в обществе
Поведение пророка за столом
Предпочтения пророка в одежде
Привычки пророка
Как пророк обращался со своими женами
Как пророк вел себя в путешествиях

ХАЛИФАТ ХИШАМА

Мятеж дома Али. Заговоры дома Аббаса
Аббасидская пропаганда
Валид Распутный
Падение Омейядов
Эпилог о плоти

005

Мир и плоть

День халифа

Дворец халифа в Дамаске был целиком выстлан зеленым мрамором. В центре двора возвышался прекрасный фонтан, в котором постоянно была вода, она орошала великолепный сад, где росло множество деревьев. Сад этот оживляли снующие повсюду бесчисленные птицы.

По своему обыкновению, Муавия устраивал пять аудиенций в день. После утренней молитвы он принимал своего помощника с тем, чтобы тот изложил последние новости; затем ему приносили Коран, и он читал тридцатую часть Божественного Откровения. Затем он возвращался в свои личные покои, занимался своими делами и, произнеся молитву с четырьмя поклонами, отправлялся в залу для аудиенций. Первыми к нему приходили наиболее приближенные военачальники, а после непродолжительной беседы с ними Муавия принимал своих министров, с которыми велось обсуждение всех, по их мнению, наиважнейших дел последних дней. Параллельно с приемом министров халиф завтракал. Ему подавали то, что оставалось от ужина предыдущего дня: холодную баранину, цыпленка или какое-нибудь другое блюдо. Когда все вопросы были подробно обсуждены, Муавия обыкновенно удалялся в свои комнаты, чтобы немного отдохнуть.

После отдыха он выходил и, как правило, говорил: «Слуга, выставь в мечети мое кресло». Затем он уходил туда, где уже после богослужения садился на подготовленное для него кресло спиной к ширме. Окруженный стражей, он позволял подходить к себе любому – и бедняку, пришедшему из пустыни странствующему арабу, и женщинам, и детям, и нуждающимся – всем. Один жаловался на несправедливость, и Муавия приказывал исправить ее; другой – на какое-либо посягательство на имущество, и халиф посылал своих воинов остановить это; третий – на оскорбление, и правитель приказывал внимательно расследовать все обстоятельства. После того как уходил последний посетитель, он возвращался во дворец, занимал свое место на троне и отдавал следующий приказ: «Позовите людей внутрь и приглашайте их в порядке, подобающем их положению. Пускайте каждого, кто хочет пожелать мне доброго дня». Обычной формой приветствия было:

– Как прошло утро владыки правоверных? Да продлит Аллах твои дни!

И в ответ халиф говорил:

– Аллах был милостив ко мне.

Порой, после того как все придворные усаживались на свои места, Муавия обращался к ним следующим образом:

– Народ называет вас знатью, но только лишь потому, что вам дозволено сидеть здесь, в этом зале. Поэтому именно ваша задача – следовать интересам тех, кто не так приближен к нам.

Тогда кто-то поднимался со своего места и говорил о гибели какого-либо человека в Священной войне против неверных, Муавия приказывал выписать ежегодную выплату детям погибшего. Другой придворный мог сообщить об отъезде кого-либо из приближенных, и тогда халиф распоряжался присматривать за его делами, снабжать необходимым и оказывать нужные услуги.

Затем халифу подавали обед, и в это время к нему обычно являлся его секретарь и вставал по правую руку. Если во время обеда к халифу был допущен проситель, он приглашал его за стол и угощал. Пока секретарь зачитывал его просьбу и выполнял решение правителя по этому вопросу, человек успевал два или три раза попробовать угощение. После объявления решения правитель просил пришедшего уступить место следующему. Он поднимался, и приглашали другого просителя. Так продолжалось до тех пор, пока не были рассмотрены все прошения. Бывало, что за время обеда халиф принимал сорок человек. Когда же все блюда были убраны и все придворные по его распоряжению покидали зал, Муавия уходил в свои покои, куда не разрешалось являться никому до призыва к дневному намазу. В это время халиф следовал в мечеть и проводил молитву, после чего возвращался во дворец и совершал еще одну молитву с четырьмя поклонами.

Затем он вновь принимал своих военачальников. Зимой правитель предлагал им сладости, называя это «усладой для паломника», печенье, сахарные пироги с творогом, сладкую кашу, лепешки, сушеные фрукты и засахаренную дыню. Летом же он их потчевал свежими фруктами. На этот раз министры являлись к халифу затем, чтобы получить распоряжения, которые необходимо было выполнить в этот же день. Эта аудиенция длилась до середины дня, после чего Муавия совершал дневную молитву, удалялся к себе и еще некоторое время никого не принимал.

В конце дня правитель появлялся вновь, располагался на троне и призывал придворных занять свои места. Тогда накрывали ужин, продолжавшийся вплоть до призыва к вечерней молитве, и на него уже не пускали ни одного просителя. Блюда убирали, звучал призыв к молитве, и халиф снова отправлялся в мечеть. По возвращении он обыкновенно читал еще одну молитву с четырьмя поклонами, в течение каждого из них цитировал пятьдесят аятов из Корана вслух и про себя. Затем он вновь удалялся к себе, где уже никого не принимал, пока его не призовут к ночной молитве.

По завершении богослужения особо приближенные военачальники, министры, принадлежавшие к ближнему кругу халифа, вновь созывались на аудиенцию. В течение первой половины вечера министры и халиф согласовывали и выполняли необходимые дела. Затем примерно треть вечера посвящалась чтению сочинений, посвященных арабам и их истории, чужеземцам, их царям и политике, жизни владык прошлого, войнам, военному искусству и законам, а также чтению сочинений, посвященных современности.

После занятия литературой, по традиции, из покоев жен халифа приносили особые изысканные кушанья: халву и другие подобные сладости.

В оставшуюся треть ночи Муавия спал. Однако, если он не мог заснуть, он садился и обращался к книгам: летописям царских династий, книгам по истории, войнам и военным хитростям правителей прошлого. На такие случаи у Муавии были специально подготовленные слуги: они знали наизусть тексты этих книг и вели повествования для халифа, цитируя отрывки. Каждую ночь он повелевал рассказывать отрывки из истории или чьего-либо жизнеописания из летописей или сочинений по искусству управления государством.

В установленный час он отправлялся в мечеть проводить утреннюю молитву: так начинался новый день, также наполненный уже описанными делами.

* * *

Муавия стал первым халифом, к которому обращались как к равному. К примеру, однажды некий Хурайм явился на аудиенцию к халифу в подвернутых штанах, так что были видны его красивые ноги. Муавия заметил ему:

– Ах, если бы эти ножки принадлежали женщине!

И Хурайм ответил:

– Как и твои ягодицы, о владыка правоверных.

Халиф Муавия впервые в истории ислама стал нанимать глашатаев и первым основал диван печати. Случилось это так. Однажды халиф сделал одному из своих подданных щедрый подарок, выписал указ о выдаче ему ста тысяч дирхемов, а тот исправил число в указе на двести тысяч. Когда Муавии принесли отчеты, он сразу же отозвал указ. В этот самый день был основан диван печати. Абдаллах из Гассана возглавил новый диван, и ему была доверена царская печать. Сделана она была из камня, и на ней был высечен афоризм: «Весомо каждое слово». Этой печатью пользовались вплоть до последних дней халифата и дома Аббаса.

Также именно при Муавии впервые для службы в покоях жен халифа были набраны евнухи.

Его жена Майсун, мать царевича Язида, принадлежала к бедуинскому племени калб. Во время своего проживания во дворце в Дамаске она написала:

Навес, мечущийся от ветра пустыни, мне дороже,
чем этот поднимающийся в небо дворец.
Ветер, ревущий на песчаных просторах, звучит прекрасней,
чем трубы, поющие на все голоса.
Сухая лепешка в углу кочевой повозки слаще,
чем все изысканные кушанья.
И кочевник из знатного племени привлекает меня больше,
чем пузатые бородачи, что окружают меня здесь.

Когда халиф услышал эти строки, он выслал Майсун назад к своей родне, где и вырос царевич Язид. Позже всех детей халифов из династии Омейядов отправляли пожить в пустыню, где они могли совершенствоваться во владении чистым арабским языком.

Однажды по какому-то делу к Муавии прибыл Амр, все еще бывший на тот момент правителем Египта. Муавия был уже стар и слаб, и один из его вольноотпущенников всегда был при нем. Два старых человека начали беседу, и Амр спросил:

– Владыка правоверных, какие удовольствия до сих пор радуют тебя?

Муавия ответил:

– Женщины? Нет, они мне больше не нужны. Роскошь? Моя кожа уже привыкла к тканям самым мягким и богатым, я больше не могу различить, какие же из них лучшие. И еда, – я вкусил столько изысканных блюд, что не знаю теперь, какое же из них любимое. Нет, думаю, у меня не осталось больших удовольствий, чем наслаждение холодным питьем в летний зной и созерцание внуков и правнуков вокруг себя. А ты, Амр, что бы тебе сейчас принесло удовольствие?

– Кусочек плодородной земли, где можно вырастить немного фруктов для себя и еще немного впрок.

Тогда халиф обратился к вольноотпущеннику Вардану:

– А для тебя, Вардан, что для тебя высшее наслаждение?

И тот отвечал:

– Благородное, праведное дело! Такое, чтобы оно осталось в памяти людей, чтящих свое прошлое, и было бы зачтено мне, когда я предстану перед Аллахом в Судный день.

Тогда халиф воскликнул:

– Беседа окончена. На сегодня достаточно! Этот раб, Амр, гораздо лучше, чем мы с тобой.

Амр скончался в 43 году по смерти пророка. Почувствовав приближение смерти, он произнес такую молитву: «О Аллах, у меня нет прав требовать что-либо и нет сил оправдываться ни в чем: я нарушал Твои заветы, я совершал поступки, которые Ты запрещал. И теперь, Господь мой, я отдаю свою голову в Твои руки». Он также добавил, обратившись к тем, кто был рядом: «Выкопайте для меня могилу и приготовьте мне ложе в земле». Произнеся эти слова, он вложил палец себе в рот и не вынимал его до самой кончины.

Спустя семь лет умер Саад, сын Абу Ваккаса, покоритель Персии. И последними его словами тем, кто был с ним в этот момент, были: «Теперь принесите мне ту одежду, в которой я был в день битвы при Бадре, и похороните меня в ней. Именно для этого дня я хранил ее все это время».

«Для моих асхабов достаточным почетом будет память об их уходе», – говорил Последний пророк.

* * *

Среди всех халифов Муавия был первым, кто назвал своего наследника еще при жизни. В 59 году по смерти пророка к халифу прибыли представители ансаров, и среди посланников от Ирака был Ахнаф, сын Кайса[124]. С его братом Даххаком ибн Кайсом Муавия разговаривал наедине: «На завтрашней главной аудиенции я намереваюсь произнести речь, – да поможет мне Аллах! Когда же я закончу, выступишь ты и присягнешь прилюдно Язиду. Так ты завоюешь расположение подданных при его избрании. Я уже говорил с Абд аль-Рахманом из Такифа, Абдаллахом Асхари и Тхавром из Сальма: они будут поддерживать тебя и скажут несколько слов в поддержку».

На следующий день Муавия, заняв свое место в зале для аудиенций, обратился ко всему собранию со словами, что его сын Язид уже возмужал и стал достойным звания халифа, поэтому он предлагает его на место следующего правителя халифата. При этих словах Даххак поднялся и призвал собрание провозгласить Язида наследником. А после него и Абд аль-Рахман, Абдаллах и Тхавр высказались в поддержку предложения Даххака, отдав свои голоса за молодого правителя.

Тогда Муавия поинтересовался:

– А где же Ахнаф, сын Кайса?

И Ахнаф встал со своего места и сказал:

– Люди с угрожающей готовностью попирают устои прошлого. И уже слишком привыкли к тем благам, что появились у них при тебе. Именно поэтому Язид кажется им подходящим правителем. Я прошу совет исключить тех, кто готов только советовать, но не служить государству, а также тех, кто слишком громко заявляет о своей любви к тебе, халиф.

Тогда Даххак воскликнул в негодовании: «Вы мятежники! Предатели! Я засуну ваши слова обратно вам в глотку!» Абд аль-Рахман поддержал его, высказавшись похожим образом.

В этот момент один из членов кочевого племени обратился к Муавии:

– Для нас ты сейчас владыка правоверных, а после твоей смерти им станет твой сын Язид! – И, достав из ножен свой меч, он добавил: – А это для тех, кто посмеет сказать, что не согласен со мной!

– Садись теперь, – призвал его Муавия, – среди всех высказавшихся ты наиболее красноречив.

Муавия умер в возрасте семидесяти семи лет. Это случилось через год после описанных событий. Последним желанием халифа было при захоронении вложить немного мощей, несколько волосков и обрезки ногтей Посланника Господа в его рот и глаза. Он сказал: «Сделайте это и оставьте меня наедине с самым милостивым из всех милостивых».

У нового халифа было много увлечений: он страстно любил музыку, ястребиную охоту, травлю гончими, а также часто устраивал веселые пиры. Придворные и те, кого он сам наделил властью, также разделяли его склонность к веселью. Теперь стало обыкновением не таясь пить вино. Именно при его власти Мекка и Медина открыли для себя мир музыки: люди стали учиться игре на музыкальных инструментах. Один из курейшитов специально снял дом, где для развлечений могли собираться друзья. Здесь можно было провести время за шахматами, игрой в кости и другими занятиями.

Убийство Хусейна

Когда новый халиф Язид отправил жителям Медины посланника с призывом присягнуть ему, Хусейн ибн Али и Ибн Зубайр отказались признавать правителя. Ночью они покинули город и отправились в Мекку.

Теперь Хусейн вспомнил, что еще при жизни Муавии народ Куфы приглашал его стать их правителем, но тогда он отказался. Когда же Язида провозгласили государем, Хусейн вновь вернулся к мыслям о правлении в Куфе, это казалось благоразумным, однако не менее благоразумным было остаться там, где он был сейчас. Когда же посыльные вновь принесли письма с приглашением, он все же решился отправиться к халифу.

– Не надо этого делать! – советовал Хусейну Ибн Омар. – Господь дал Своему пророку выбор между нашим и загробным мирами, и он избрал второй. Ты часть пророка, этот мир не для тебя. – С этими словами он припал к плечу Хусейна и заплакал, будто прощался с ним навсегда.

Хусейн отбыл в Ирак в сопровождении восемнадцати своих родственников и с шестьюдесятью сподвижниками Али, среди которых было тридцать асхабов пророка Мухаммеда.

Узнав об этом, Язид приказал правителю Ирака воспрепятствовать появлению Хусейна в Медине. И тогда правитель выставил против них четырехтысячную армию под предводительством Омара, сына Саада, покорителя Персии. Народ Куфы оставил Хусейна встретить свою судьбу, как это уже однажды случилось с его отцом Али. Когда Хусейн увидел кавалерию Омара, он был вынужден отступить к Кербеле, поскольку с ним было небольшое войско из пятисот конных и ста пеших воинов.

Кербела – место гибели Хусейна

Слишком долгим будет повествование о смерти Хусейна, сердце не выдержит, если рассказывать все. Истинно, Бог – отец наш, к нему мы возвращаемся. Войско Омара настигло Хусейна в Кербеле и, окружив его воинов, отрезало подходы к водам Евфрата. Семь или восемь дней длилась осада, и на последний люди Хусейна приняли бой. Тридцать два воина встретили там мученическую смерть, среди них было два сына Хусейна, четверо его братьев, пять племянников и пять двоюродных братьев. Увидев, что все они погибли, он вскочил на лошадь, бросился к вражескому полчищу и бился, пока не упал с лошади, умиравшей от семидневной жажды и семидесяти двух ранений. В живых остались только двое сыновей Хусейна, один еще младенец и второй мальчик, не встававший из-за болезни с постели.

Халифу сообщили следующее:

– Мы быстро управились! Времени потребовалось не больше, чем на то, чтобы зарезать и разделать верблюда или немного поспать.

Смертельный удар Хусейну нанес некий араб из племени мадхидж. Он отсек ему голову, после чего принес ее правителю Куфы, который затем велел отвезти ее Язиду.

Когда араб явился к халифу, тот беседовал с Абу Барзой из Аслама. Он вручил отсеченную голову Язиду, и тот, ударив по ней, рассек перстнем его губы.

– Довольно! – сказал Абу Барза. – Я видел, как сам пророк целовал эти губы. Как же давно это было!

Взгляните! Землю поразил недуг тяжелый!
Содрогнуться заставила ее Хусейна смерть.

После смерти Хусейна мир продолжался еще семь дней, солнце освещало стены желтым, шафрановым, светом, и был невиданный звездопад.

Убийство произошло на десятый день месяца Мухаррама в 61 году по смерти пророка. Впоследствии рассказывали, что, какой бы камень в Иерусалиме ни был поднят, под ним была свежая кровь.

Абд аль-Малик

Весть о том, что власть передана ему, застала Абд аль-Малика, сына Марвана, когда он читал Коран, держа его на коленях. Абд аль-Малик читал Коран, когда к нему пришла весть о передаче ему власти. Откладывая Писание, он произнес: «Это последний раз, когда я открываю тебя».

Абд аль-Малик был первым халифом, прославившимся своей коварностью. Его даже прозвали «леденцом из камня» и «отцом мух» за скверное дыхание. Он также первым установил регламент выступлений в его присутствии, теперь уже не было такой свободы высказываний, как прежде, он также первым запретил правоверным касаться вопроса его праведности. Он сменил язык государственных реестров с персидского на арабский и первым стал чеканить свое имя на монетах.

Его единственным близким другом был Шааби. Бывало, он говорил ему: «Говори мне, пока я не остановлю тебя. Но только не льсти мне, я этого не люблю. Мне нужна твоя искренность. Поверь мне, талантливый слушатель – явление значительно более редкое, чем талантливый рассказчик».

* * *

Через год после вступления Абд аль-Малика на престол религиозные ученики Али, или шииты, заявили о своем раскаянии в том, что оставили Хусейна погибнуть от рук врагов. В Куфе они начали мятеж и кричали на площадях, что искупить свою вину они могут, только расквитавшись с убийцами или покончив с собой.

Воинство раскаявшихся пересекло Евфрат, и сирийская армия выступила, чтобы остановить их. Местом их столкновения стала земля близ источника Варда. Сражались они храбро и отстояли берег в битве с сирийцами, окружившими их словно грозовой тучей. И они кричали: «Рай! Рай для асхабов Али! Рай для людей Али! Рай!»

Сирийцы, пораженные мужеством и несгибаемостью этой горстки людей, отступили. Так люди Ирака смогли вернуться домой живыми.

Теперь те, кто решил выйти из-под власти Абд аль-Малика, восстали в Ираке и провозгласили себя хозяевами Басры. Тогда халиф призвал Мухаллаба из Азда, того, кто однажды уже сражался с иракцами, и назвал его единственным человеком, кому по силам справиться с ними. Халиф также сказал, что если Мухаллаб одержит победу, то все территории, освобожденные от мятежников, будут избавлены от земельного налога.

Тогда Абд аль-Малик спросил:

– Ты поделишь со мной эти земли?

Мухаллаб предложил ему владеть одной третью, но тот отказался. И Мухаллаб сказал:

– Я возьму половину всего, и ни пядью меньше. И, кроме того, у меня должны быть нужные мне войска, но отвечать за их поражение я не стану.

Однако войска Мухаллаба были настолько разрозненны, что враг наголову разбил их и завладел обоими берегами Тигра.

Проповедь мятежника

Знайте это, подданные, мы оставили наши дома не потому, что нами двигала бессмысленная жажда действия, не ради удовольствия, не затем, чтобы восстановить старый мир, и не для того, чтобы построить новую империю. Но когда мы увидели, что лучшие люди, служившие во имя справедливости, ушли от нас, тогда сама земля всей своей необъятностью нависла над нами. Мы услышали Вестника, призывавшего нас последовать за Милосердным и покориться справедливости Божественного Писания.

Мы приняли твоих воинов. Мы призывали их пойти за Милостивым Аллахом и держаться буквы Писания. Они призывали нас пойти за Сатаной и быть верными Марвану. Они пришли на нас, восседая на скакунах, крича и неистовствуя, а Сатана смеялся над ними и зажигал их кровь своим огнем. И колесо повернулось, мы поднялись вверх, они опустились вниз от удара, что заставил богоотступников трепетать.

Первые шесть лет своего правления Осман во всем действовал по примеру Абу Бакра и Омара, но впоследствии начал внедрять в ислам новшества. Так была потеряна сила, удерживавшая единство стремлений, и каждый правитель всходил на престол халифата движимый уже только жаждой власти. После Османа правил Али, он свернул с пути Истины и не мог уже быть маяком, указывающим этот путь своему народу. Вслед за ним халифом стал Муавия, сын Абу Суфьяна, проклятый сын проклятого самим пророком отца, человек, проливавший невинную кровь как воду, а слуг Господа делавший своими рабами, человек, кто присвоил себе деньги, принадлежавшие Господу, вероотступник и насильник, удовлетворявший так свою похоть до самой смерти.

А после него был его сын Язид, любитель выпивки и охоты, присматривающий лишь за своими ястребами и леопардами. Он предпочитал советоваться с предсказателями, но не с книгами и потакал своим порокам до последнего дня, – да проклянет и накажет его Аллах!

Затем пришел Марван, он запретил исповедовать ислам и проклял Язида, сына проклятого пророком отца, погрязшего в пороке, – да проклянет Аллах весь род его! Далее правителями были сыновья Марвана, дети проклятого рода, они завладели деньгами Господа и смеялись над верой, и слуги Господа становились их рабами. И молох этих грехов все продолжал вертеться. О народ Мухаммеда, как был ты покинут и несчастен!

Хаджжадж

Мухаллаб написал халифу о том, что ему необходимо подкрепление. И на одной из аудиенций Абд аль-Малик обратился к собранию:

– Кто пойдет в Ирак?

Стояла тишина. Но тут Хаджжадж ибн Йусуф произнес:

– Это дело как раз для меня.

Халиф велел ему сесть на место, но, когда он в третий раз спросил, кто пойдет в Ирак, опять встал один только Хаджжадж и произнес:

– Клянусь Богом! Я справлюсь с этим, владыка правоверных.

– По сравнению с их воинами ты не опаснее жалящей осы!

Так сказал Абд аль-Малик, но подписал указ о его назначении. И Хаджжадж отправился в путь.

Подъезжая к Кадисии, что близ Куфы, Хаджжадж отдал своим войскам приказ, передвигаясь по ночам, следовать за ним, а также велел привести ему быстрого верблюда, груженного мехами с водой. Хаджжадж не надел на верблюда ни седла, ни чепрака, ни подушки и с Кораном в руке в простом дорожном платье и тюрбане ускакал один.

Так он один добрался до Куфы и, войдя в город, стал кричать на улицах, убеждая всех начать молитву. Его слова были слышны в каждом квартале, где был хотя бы один воин, должный быть вместе со своими братьями по оружию, но сидевший дома в окружении своей семьи и слуг. Они хотели собраться и закидать Хаджжаджа камнями. Мухаммед ибн Умайр последовал за ним в мечеть в сопровождении своих вольноотпущенников, где нашел его сидящим на кафедре, неподвижным и молчаливым.

Мухаммед вскричал:

– Проклятие Аллаха на детей династии Омейядов, на тех, кто послал в Ирак такого человека! – Он стал отбивать кирпичи от стен мечети, чтобы обрушить этот град на Хаджжаджа, говоря: – Клянусь Аллахом! Если бы они нашли еще менее достойного, они послали бы его сюда!

Мухаммед уже замахнулся на Хаджжаджа камнем, как один из его вольноотпущенников остановил его, сказав:

– Пусть живет, хотя бы до того момента, когда он расскажет нам, с чем пришел в наш город.

Остальные подхватили:

– Он может быть простым бедуином.

Когда мечеть наполнилась людьми, Хаджжадж опустил платок, закрывавший его лицо, и встал, распуская тюрбан на голове. Затем, не произнеся привычных слов восхваления Аллаха, заговорил:

Известный человек я! И мои дела сами восхваляют меня…
Когда сниму тюрбан – мое лицо узнаете легко вы!

Взгляните на меня! Ага! Я уже вижу бегающие глаза, вытянувшиеся шеи, вы уже готовитесь к кровавому урожаю. Что ж, я знаток этого дела; мне кажется уже, что я вижу кровь в этой толпе бородачей в тюрбанах.

Владыка правоверных перебрал все свои стрелы и нашел, что я самая меткая стрела из лучшей стали и самого крепкого дерева. Вы, иракцы, мятежники и предатели! Подлые сердца! Я не тот, кого можно раздавить, как виноградину, вы жалкие рабы, сыновья рабынь! Я Хаджжадж ибн Йусуф, человек, который, я вам это обещаю, не угрожает, а предлагает, не отнимает ничего, но спуску не дает. Больше вы не будете здесь толпиться! Довольно этих сборищ! Больше никаких разговоров! Никаких «Как поживаешь?» и «Какие новости?».

Что вы суетесь не в свои дела, сукины дети? Пусть каждый занимается своими. И горе тому, кто попадется мне в руки! Идите вперед, не сворачивая ни вправо, ни влево, следуйте за своими военачальниками, присягайте и склоняйтесь в покорности!

И помните: я дважды не повторяю. Я не люблю тратить время на разговоры, так же как ненавижу ваше малодушие и подлость. Стоит однажды обнажить меч, как он уже никогда не будет скрыт в ножнах. Путь пройдут зима и лето, но владыка правоверных сможет усмирить каждого, кто вздумает покинуть его, а всякий из вас, кто поднимет голову, лишится ее.

Довольно! Владыка правоверных поручил мне заплатить вам ваши деньги и снарядить вас на борьбу с вражескими войсками под предводительством Мухаллаба. Это мои приказы. Также я предоставляю вам трехдневную отсрочку. Да услышит Господь мое обещание и призовет меня ответить за его исполнение: всем воинам Мухаллаба, кто будет находиться здесь после истечения трех дней, отрубят голову, а его имущество отнимут. Слуга, зачитай послание от владыки правоверных.

Помощник начал читать:

– «Во имя Аллаха милостивого и милосердного.

От слуги Господа нашего Абд аль-Малика, владыки правоверных, правоверным мусульманам Ирака: «Да пребудет с вами мир! Я молю за вас Аллаха, ибо нет другого бога».

Хаджжадж прервал помощника:

– Остановись здесь. Да, иракцы, мятежники и предатели! Подлые души! Да, вы, погрязшие в грехе и ереси! Вас владыка правоверных приветствует словами «Мир вам!», и вы не ответите ему тем же? Если Господь оставит меня среди вас, клянусь, я расколю вас, как дрова, я найду способ сделать вас учтивыми. Продолжай читать, слуга!

Когда помощник вновь прочел строки, где владыка правоверных желал мира, все собравшиеся в мечети произнесли:

– Да снизойдет мир, милость и благословение Аллаха на владыку правоверных!

После того как закончили читать послание, Хаджжадж сошел с кафедры и отдал распоряжения распределить обещанные деньги. В это время Мухаллаб со своим войском сражался на севере с последователями религиозного течения азракитов.

Через три дня Хаджжадж лично проверил состояние армии перед походом. Когда он проходил мимо, один из знатных людей Куфы, Умайр из племени тамим, обратился к нему:

– Да хранит Аллах владыку! Взгляни на меня, старого больного человека, которого годы уже почти сломили. Но у меня есть сыновья. Пусть владыка возьмет самого крепкого из них, кто лучше всего снаряжен и имеет лучшего коня.

Хаджжадж ответил:

– Слишком молодой воин не лучше очень старого.

Умайр уже уходил, когда двое из тех, кто стоял рядом, сказали Хаджжаджу:

– Да хранит Аллах владыку! Знаешь ли ты, кто это?

– Нет, не знаю.

– Это Умайр, сын Даби, из племени тамим, тот самый, кто набросился на тело убитого владыки правоверных Османа и сломал его ребро!

Хаджжадж вернул Умайра и сказал:

– Старик! Это ты набросился на тело мертвого владыки правоверных Османа и сломал ему ребро?

Умайр отвечал:

– Осман заточил моего отца в тюрьму и оставил его, старого и больного, умирать там.

– Твоя смерть может быть платой за смерть Османа. Сражаться против азракитов будут отправлены все, кто может еще держать оружие. Воистину, твоя гибель, старик, будет благословлением как для Куфы, так и для Басры. – И Хаджжадж оглядел Умайра с головы до ног, потрепав и вновь отпустив его бороду. Затем он приблизился вплотную к старику и спросил: – Умайр, ты слышал, что я говорил?

– Да!

– Клянусь Аллахом! Для такого человека, как я, будет настоящим бесчестьем лгать. Стража! Возьмите этого человека и перережьте ему горло.

Приказ был выполнен. Сразу после этого войска отправились в путь и не останавливались до тех пор, пока не присоединились к разбившей лагерь армии Мухаллаба.

Убайд, сын Абу Мухарика, рассказывал:

«Будучи правителем Ирака, Хаджжадж перепоручил мне вести дела земледелия и заниматься земельными налогами; тогда я решил найти кого-нибудь из старых персидских земледельцев, чтобы тот помогал мне советами. Мне сказали, что для этого подойдет Джамиль, сын Сухайра. И я послал за ним. Джамиль оказался старцем, с огромными бровями, почти закрывающими глаза.

– Я очень стар, наверное, поэтому ты потревожил меня.

– Мне нужны твои помощь и благословение. Я прошу тебя стать моим советником.

Пригладив брови кусочком шелковой материи, он взглянул на меня и спросил:

– Чего именно ты хочешь?

– Хаджжадж поручил мне вести дела земледелия, а он человек в высшей степени упрямый. Посоветуй мне что-нибудь.

– Что же ты хочешь сделать в первую очередь: угодить Хаджжаджу, обогатить казну или последовать голосу своей совести?

– Если это возможно, я бы хотел сделать все вместе, но боюсь, что Хаджжадж безжалостный владыка.

Тогда старец сказал:

– Что ж, в таком случае придерживайся четырех правил: во-первых, пусть твои ворота будут всегда открыты, и при них не держи стражи, таким образом все будут знать, что смогут прийти к тебе, если захотят, а твои наместники будут еще больше бояться тебя. Во-вторых, выслушивай внимательно пришедших к тебе простых земледельцев, так правитель сможет заслужить себе доброе имя. В-третьих, твои решения должны быть одинаково справедливыми как для бедных, так и для богатых. И в-четвертых, не позволяй честолюбию твоих людей властвовать над тобой; никогда не принимай подарки от своих подчиненных, потому как, получив что-то однажды, в другой раз они не успокоятся, пока не получат вдвое больше; не позволяй, чтобы это было поводом для постыдных слухов.

Следуй этим четырем правилам, и тогда ты сможешь сдирать кожу со своих овец, от затылка до кончика хвоста, получая от них благодарность. И Хаджжаджу не в чем будет упрекнуть тебя».

«Как-то однажды один вопрос, касающийся наследства, привел Хаджжаджа в некоторое замешательство, – рассказывает Шааби. – Он спросил моего мнения, как правильно разделить имущество между матерью, сестрой и дедом.

И я ответил:

– Пять асхабов Посланника Господа – да благословит его Аллах и да приветствует! – высказывают пять разных мнений по этому вопросу. Их зовут Абдаллах, Зейд, Али, Осман и Ибн Аббас.

Хаджжадж начал уточнять, что именно говорили асхабы:

– Что сказал Ибн Аббас? Он был благочестивым мусульманином.

– Он рассудил так: дед для своего внука почти как отец, треть должна остаться матери, сестре же ничего.

– Что решил Абдаллах?

– Он разделил имущество на шесть частей и отдал три шестых сестре, одну шестую матери и две шестых деду.

– Как рассудил Зейд?

– Зейд поделил все на девять частей: три части отдал матери, две – сестре, четыре – деду.

– А что сказал владыка правоверных Осман?

– Он присудил каждому наследнику треть.

– И что сделал Али?

– Али тоже разделил наследство на шесть частей, три из которых отдал сестре, две матери и только одну деду.

Хаджжадж почесал нос и сказал:

– Единственное, чего мы не должны делать, – это следовать мнению Али.

И таким образом, он приказал судье решить вопрос согласно мнению владыки правоверных Османа».

Однажды Хаджжадж заболел и не мог встать с постели. В это время ему доложили, что народ Куфы готовит переворот. Из последних сил он поднялся на кафедру в мечети и, опираясь на костыли, стал говорить:

– Они объявили, что Хаджжадж умер? Слишком громко сказано, я еще стою на ногах. До сих пор я не искал благ по эту сторону могильной плиты. Аллах не сделал ни одно из своих творений бессмертным, кроме одного – презренного Шайтана. Я вижу, как все живое рано или поздно угасает, я вижу слабость всех, в ком течет кровь. Каждый будет погребен. И земля развеет его прах по ветру, земля поглотит и его кровь. И то, что он любил больше всего на свете, его возлюбленные дети и его возлюбленные богатства, начнут делить друг друга.

Только однажды придворные видели Хаджжаджа счастливым и веселым. Это было в тот день, когда к нему приехала Лейла из Акхьяла. Та, из-за которой ее двоюродный брат Тавба из Амира, уже давно умерший, написал однажды:

Если Лейла из Акхьяла вдруг придет просить прощенья,
Даже если буду я уже покрыт
Землею и тяжелою могильной плитой,
Ради смеха все равно я попрошу у ней прощения,
А мой дух
Печально филином вдруг вскрикнет из мрачного загробья.

Хаджжадж сказал:

– Мне рассказывали, что, когда ты проезжала мимо гробницы Тавбы, ты даже не свернула посетить ее. Ты была несправедлива с ним. Если бы вы поменялись ролями, он никогда бы не уехал прочь, не посетив твоей могилы.

Лейла отвечала:

– Да хранит Аллах владыку! У меня есть оправдание!

– Какое же?

– Со мной были женщины, слышавшие эти строки. Я не хотела давать им повода смеяться над ним, если он не сдержит обещания.

Хаджжаджу понравился ответ, и он сделал ей щедрый подарок. Они долго разговаривали, и никто раньше не видел его таким радостным, как в тот день.

Хаджжадж послал шпиона, некоего Гхадбана из династии Шайбан, чтобы тот принес ему сообщение от Кирмана из Персии о действиях отступника Ибн Асхата, участвующего в перевороте. Гхадбан явился к главному среди мятежников. Тот спросил его:

– Какие новости на твоей земле?

И Гхадбан ответил:

– Дурные новости! Лучше сейчас тебе пообедать на костях Хаджжаджа, чем потом он поужинает на твоих.

Тогда Кирман отправился в мечеть, поднялся на кафедру и осудил Хаджжаджа за все его дела, объявив его вероотступником и неверным. Себя же он провозгласил главой бунтарей. Но вскоре после этого он был взят под стражу вместе с Гхадбаном, который затем три года провел в тюрьме Куфы.

Когда минули и эти нелегкие времена, Хаджжадж получил письмо от Абд аль-Малика, в котором халиф распоряжался предоставить тридцать женщин для обслуживания дворца: десять наджиб, десять кад аль-никах и десять дават аль-ахлам. Поскольку правитель не знал значения этих слов, он обратился к своему двору за разъяснениями, но никто не мог дать ответ.

Однако один человек все же сказал:

– Да хранит Аллах владыку! Значения этих слов может объяснить только человек, который жил как странствующий араб, тот, кто знает людей пустыни, гроза прошлого, удачливый воин, знающий толк в нападениях и хорошей добыче, человек, который, кроме всего этого, не прочь выпить вина и знаком с языком пьяной толпы.

И Хаджжадж спросил:

– Где же найти такого человека?

– Есть один, но он в твоей тюрьме.

– Кто же это?

– Гхадбан Шайбани.

Тогда Хаджжадж послал за Гхадбаном и спросил его:

– Это ты сказал: «Тебе лучше сейчас пообедать на костях Хаджжаджа, чем потом он поужинает на твоих»?

И Гхадбан ответил:

– Да хранит Аллах владыку! Эти слова не принесли добра сказавшему их и вреда тому, против кого они были направлены.

Тогда правитель произнес:

– Хорошо. Владыка правоверных написал мне письмо, значение которого мне неизвестно. Взгляни на него и скажи, можешь ли ты все разъяснить.

После того как Гхадбан прочел письмо, он произнес:

– Здесь все предельно понятно.

Хаджжадж спросил его:

– Что же означают эти слова?

– Женщина наджиб – это женщина с гордо посаженной головой и длинной, гусиной шеей, с широкой ладонью и красивыми коленями. Если такая женщина рожает сына, то он похож на угрюмого льва. Женщина кад аль-никах имеет мягкие ягодицы и большие груди, каждая часть ее тела мешает двигаться другой. Эта женщина создана, чтобы утолять голод и жажду любви в мужчине. Женщине дават аль-ахлам лет тридцать пять – сорок, ее используют, как могут использовать самку верблюда, чье молоко отдает шерстью, рогами и потом.

– Хорошо. Сколько лет ты провел в тюрьме за свое преступление?

– Три года.

И правитель отдал распоряжение отпустить Гхадбана на свободу.

* * *

Это история касается придворных Абд аль-Малика. Однажды халиф получил в подарок несколько щитов, украшенных жемчугом и рубинами, и рассматривал их, окруженный своими стражниками и ближайшими сподвижниками. Одного из них, Халида, он подозвал к себе и предложил опробовать щит. Тот поднялся со своего места и начал показывать приемы с щитом. Размахивая им, Халид выпустил ветры так, что было слышно на весь зал.

Улыбаясь, халиф произнес:

– Какой внушительный звук!

И кто-то прокричал в ответ:

– Сумма четыре тысячи дирхемов и отрез бархата!

После чего Абд аль-Малик велел принести Халиду в подарок названную сумму и бархат, на что один из придворных сочинил экспромтом строки:

Испробовав щит в деле, исторгнул ветры он.
Для утешения в подарок был кошелек пожалован ему.
О пукание из пуканий, таившееся в нем!
О пукание из пуканий, наполнявшее беднягу!
Любой, кто может так,
Готов исполнить то же самое и за половину этих денег!
Теперь-то знаю я: богатство – это ветры.
Так позвольте и мне продемонстрировать мое
Наивысочайшее здоровье!

И халиф воскликнул:

– Дайте этому человеку четыре тысячи дирхемов, но только после того, как он нам продемонстрирует то, что обещал.

* * *

Но вот и Абд аль-Малик лежит на смертном одре.

Среди строк, написанных им, были такие:

Что услаждало жизнь мою, исчезло,
На вечности развалинах молнией сверкнув.

Когда его сын Валид пришел проведать халифа, Абд аль-Малик произнес:

К постели умирающего нужно сколько ж раз прийти,
Чтоб наконец увидеть смерть его?

При этих словах на глазах Валида появились слезы. И отец сказал ему:

– Что ты ревешь, как молоденькая рабыня? Когда я умру, ты должен выйти на улицу одетым в шкуру леопарда и с мечом на плече. Если кто-то посмеет преградить тебе путь, отсеки ему голову. И пусть только покорному тебе человеку будет позволено умереть в своей постели.

В день смерти отца в Дамаске Валид был провозглашен халифом. В детстве родители относились к нему слишком мягко, почему он вырос недостаточно воспитанным.

Один из придворных рассказывал:

«Однажды я посетил Абд аль-Малика и нашел его в глубокой задумчивости. Халиф сказал мне тогда:

– Я сейчас рассуждаю над тем, кого бы я мог назначить правителем Аравии, но не нахожу ни одного подходящего человека.

И тогда я предложил его сына Валида, но Абд аль-Малик ответил:

– Он недостаточно хорошо говорит по-арабски.

Валид, услышав эти слова, взялся за обучение. Он собрал лучших преподавателей грамматики и занимался с ними у себя полгода. Но это не помогло, напротив, он стал выглядеть еще более невежественным! Отец говорил, что не стоит ожидать многого от Валида. Однажды, уже будучи халифом, Валид ошибся при цитировании Корана с кафедры мечети. Он произнес:

– О, эта смерть положила мне конец!

На что стоявший рядом с ним Сулайман, его брат, шепотом сказал своему двоюродному брату Омару, сыну Абд аль-Азиза:

– Действительно, уж лучше бы так и случилось!»

Однако именно этот халиф развернул Священные войны. При его правлении халифат осуществил значительные завоевания. В 89 году по смерти пророка правоверными были захвачены острова Майорка и Минорка, а в 91 году им покорились крепости близ Каспийского моря. В следующем, 92 году была подчинена вся Испания и Армаил в провинции Синд в бассейне южного Инда, в 93 году Самарканд, земля Согд[125], а в 94-м Кабул и Фергана, земли, находящиеся далеко за рекой Окс.

Во время похода в Сирию, тогда христианскую землю, Валид познакомился с чарующей красотой христианских церквей, прославленных в далеких землях. Это воодушевило его на строительство мечети в Дамаске, настоящего чуда света, мечети, с которой не могла бы сравниться ни одна другая. Для строительства он собрал самых искусных мастеров Персии, Индии, западных провинций и Византии, кроме того, на нужды строительства этого грандиозного сооружения он потратил семилетний доход от земельного налога в Сирии.

Кроме того, он написал своему двоюродному брату Омару ибн Абд аль-Азизу, правителю Медины, с приказом снести старую мечеть, в которой жил Последний пророк, и перестроить ее. В Медину с этой целью отправили деньги, а кроме того – мозаику, мрамор, а также восемьдесят христианских художников, призванных на создание внутреннего убранства.

Будучи халифом, Валид устроил так, чтобы каждый сирота мог пройти обряд обрезания, и назначил людей, ответственных за их воспитание. К калекам были приставлены помощники, а к слепым поводыри. Кроме того, что он сделал для мечети Посланника Господа в Медине, он установил также ежедневное содержание для каждого, кто занимался законами, и для каждого городского бедняка или немощного. Все теперь подчинялось распорядку и всецело контролировалось. Нищенствовать на улице было запрещено.

«Да будет Аллах милостив с Валидом! – сказал кто-то уже после смерти халифа. – Есть ли кто-нибудь, кто так же, как он, завоевал Индию и Испанию, построил мечеть в Дамаске и, бывало, приказывал мне делить между чтецами Корана в мечети Иерусалима тарелки, полные серебра?»

* * *

Первой услугой, которую Хаджжадж оказал Омейядам, был захват и убийство Ибн Зубайра, возглавившего переворот в Медине и провозгласившего себя халифом. Он выставил тело убитого Ибн Зубайра на посмешище толпе, несмотря даже на то, что его мать, дочь Абу Бакра Асма, женщина, которая приносила еду своему отцу и Последнему пророку, когда они прятались в пещере во время исхода мусульман в Медину, умоляла Хаджжаджа позволить ей захоронить тело сына.

Хаджжадж прибыл к Валиду и явился к нему прямо с дороги, в кольчуге, с луком и колчаном за плечами. У них был продолжительный разговор. И вот, пока они все еще говорили, в зал вошла рабыня, что-то прошептала на ухо халифу и, получив ответ, удалилась. Затем она появилась снова, опять что-то шепнула халифу и ушла.

Халиф спросил своего собеседника:

– Знаешь ли ты, кто это был?

– Не имею представления.

И Валид ответил:

– Это была моя жена, моя двоюродная сестра Умм аль-Банин и дочь Абд аль-Азиза. Он послал ее сказать мне следующее: «Что это за прием между арабом в военных доспехах и тобой в простом платье?» Я ответил, что этот араб ты, Хаджжадж. Она настолько испугалась, что вернулась сказать мне, что опасается оставлять меня наедине с убийцей.

Тогда Хаджжадж воскликнул:

– Не обращай внимания на глупость и болтовню женщин, владыка правоверных! Удел женщин – стоять с опахалом при нас, но не заниматься делами. Никогда не доверяй женщине секретов и не рассказывай ничего из того, что замыслил, никогда не позволяй женщине приниматься за то, что за пределами ее понимания, и думать о чем-то большем, чем ее платья. Опасайся советов женщин: они сделают из тебя труса, а их желания превратят тебя в бездельника. Пусть их просьбы касаются только их самих. Проводи с ними мало времени за беседой и еще меньше в постели, если твой разум еще не притуплен, а силы не истощены.

Закончив говорить, он встал и покинул халифа. Валид сразу же отправился в покои Умм аль-Банин и рассказал ей все. И она сказала ему:

– Владыка правоверных, я бы хотела, чтобы завтра он пришел и засвидетельствовал уважение ко мне.

Халиф ответил ей:

– Очень хорошо.

И на следующий день, когда Хаджжадж пришел на прием к владыке, тот велел ему:

– Абу Мухаммед, сходи к Умм аль-Банин.

Но Хаджжадж сказал:

– Владыка правоверных, позволь мне избежать этого визита.

Однако Хаджжадж настоял, и правитель Ирака оправился в покои жены халифа. Она заставила его долго ждать в передней и даже после того, как он вошел, не пригласила присесть.

Наконец она сказала:

– Значит, ты и есть Хаджжадж. Если бы Бог не знал, что ты Его самое подлое творение, Он бы никогда не сделал тебя ответственным за разрушение Храма Господа и убийство женщины с двоими грудными сыновьями, первенцами ислама. Долго жены владыки правоверных должны были снимать с себя свои украшения и продавать их на базаре, чтобы прокормить твое воинство. Без их помощи кто бы оценил твою стоимость выше стоимости чахлого ягненка?

Что же касается совета, что ты дал владыке правоверных, – воздерживаться от законных удовольствий со своими женами, если бы такая утрата была таким же благословением для них, как для твоей матери твоя смерть, он мог бы и прислушаться. Но разлучать жен с таким человеком, как он… Он никогда не прислушается к такому совету! Да благословит Аллах поэта, сказавшего о тебе такие слова, когда ты избежал смерти от копья Газала:

Свиреп как лев со мной, но на войне пуглив как страус.
Рабы! Скорее проводите вон его!

Когда же Хаджжадж вернулся, Валид спросил его:

– Как все прошло, Абу Мухаммед?

И тот ответил:

– Она все говорила до тех пор, пока я не понял, что лучше бы мне быть сейчас под землей. Клянусь Аллахом!

Валид смеялся над Хаджжаджем и даже притопывал от смеха. И затем воскликнул:

– Что ж, Абу Мухаммед, это дочь своего отца Абд аль-Азиза!

Хаджжадж умер в Ираке после двадцатилетнего правления в возрасте пятидесяти четырех лет. Его недуг был вызван тем, что он ел слишком много съедобной почвы, которую называли «толченой землей». Сто двадцать тысяч человек было казнено по его приказу. «Суровое правление приносит мало вреда, – любил он говорить, – слабое правление вредит гораздо больше».

Рассказывают, что однажды, когда он ехал с процессией на пятничную молитву, он услышал стоны и плач. Тогда он поинтересовался, что это было, ему ответили, что это стонут его узники.

И Хаджжадж повернулся в сторону звуков и прокричал:

– Оставайтесь гнить здесь! И замолчите.

Он умер на той же неделе, и это была его последняя поездка. После смерти он оставил лишь Коран, принадлежавшее ему оружие и несколько сотен дирхемов.

* * *

Некий поэт из Мекки стал любовником жены Валида, познакомившись с ней, когда та совершала паломничество.

О, что за время наступило, старый добрый хадж!
Что за святыня – старый добрый Дом Господень!
Девушки славные подталкивают нас,
Когда целуем Черный камень мы.
Он последовал за ней в Дамаск.
Равда! Твоим любовникам покоя нет.
Их разрываются сердца, нет больше сил у них томиться в ожиданье.

– Мы разделены дворцовыми стенами, – она сказала.

– Выход я найду, – ответил я.

– Но все ж нас видит Бог, – несмело возразила она.

– Бог милостив, – ответил я.

– Нет больше у меня сомнений, – сказала она.

– Тогда готова будь, когда пробьют часы, незаметно прийти сюда,
Стремительно, как ночью выпавшая роса.

Внезапно пришел Валид, и она спрятала поэта в сундук с платьями. Халиф просил благосклонности к нему, которая и была ему оказана. Затем он указал на сундук и велел отнести его в свои покои. Там вырыли яму, куда и сбросили сундук.

При этом халиф громко произнес:

– Мне что-то послышалось. Если я прав, то хороню то, что, как мне кажется, находится в этом сундуке, и с этим покончено навсегда. Если я не прав, мы просто закапываем деревянный ящик.

Земля уже была насыпана, а поверх нее расстелен ковер.

Валид был первым халифом, который запретил обращаться к нему по его настоящему имени. А на его кольце с печатью была надпись: «Валид, ты должен умереть».

Его двоюродный брат рассказывал: «Когда я помогал опускать тело Валида в могилу, он резко дернул ногой, как будто был еще жив».

* * *

Его брат, халиф Сулайман, был огромным, ненасытным чревоугодником. Однажды он за один присест съел семьдесят гранатов, ягненка, шесть цыплят и дюжину фунтов смородины. Он любил роскошные ткани, и более всех ту, что называлась ваши. Все начали шить себе из этого материала платья, мантии, штаны, тюрбаны, различные головные уборы. Халиф носил такие одежды во время поездок, на приемах и на кафедре проповедника. Ни один слуга при дворце не был одет в другую ткань, даже повар не осмеливался появляться в переднике из другого материала. Халиф также приказал сшить ему саван из той же ткани.

Как-то, глядя на себя в зеркало, Сулайман был поражен своей красотой и юностью. Он сказал тогда: «Да, Мухаммед был пророком, и Абу Бакр был прозван Праведным, Омара назвали Проницательным, а Османа – Скромным, Муавия был Снисходительным, Язид —

Терпеливым, Абд аль-Малик – Управляющим, Валид – Угнетателем. А я – я буду прозван Красивым!»

Он крутит бедрами, себя похлопывает,
Как будто бы сказать желает: «А вот и я! Вы узнаете ли меня?»
Да, узнаем тебя мы. И ненавистен Богу ты,
И ненавистен людям.

Благочестие

Люди в то время выбирали себе разные пути, отчего и появились определенные знаки отличий, сословия. Но избранные человечества, для кого религия по-прежнему оставалась страстью, назывались отшельниками, или верующими.

Тамим Дари, асхаб Посланника Божьего, бывший до обращения к Аллаху христианином, имел привычку проводить целые ночи до самого рассвета, повторяя одно место из Писания:

21. Неужели те, которые вершили злые деяния, полагали, что Мы приравняем их к тем, которые уверовали и совершали праведные дела, что их жизнь [на земле] и [после] смерти будет одинакова? Скверны же их суждения!

Неужели те, которые вершили злые деяния, полагали, что Мы приравняем их к тем, которые уверовали и совершали праведные дела, что их жизнь [на земле] и [после] смерти будет одинакова? Скверны же их суждения!

Неужели те, которые вершили злые деяния, полагали, что Мы приравняем их к тем, которые уверовали и совершали праведные дела, что их жизнь [на земле] и [после] смерти будет одинакова? Скверны же их суждения![126]

И так до самого заката.

Другой такой приверженец веры после окончания проповеди начинал плакать так, что все тело его сотрясалось от рыданий. Когда же люди спрашивали его, зачем он так делал, он отвечал:

– Вот-вот со мной случится великое событие: я предстану перед Всевышним, чтобы осуществить все, что я только что проповедовал.

В те времена в Басре жил некий Хасан, отец которого был вольноотпущенником женщины-ансара в Медине. Он давал очень мудрые советы по религиозной практике:

«У вас есть два плохих попутчика: динар и дирхем. Только покидая вас, они становятся безопасны.

Аллах говорил нам о посте как о поле испытаний для своих слуг, чтобы многие спешили покориться ему. Кто-то выигрывает забег и получает награду, остальные проигрывают и уходят ни с чем. Но клянусь своей жизнью! Если бы все запреты были отменены, праведник занялся бы благими делами с усердием грешника, с которым тот предается пороку, только для того, чтобы получить новый головной убор или пройти миропомазание.

Тайна не в том, как утеряно утерянное, а в том, как сохранено сохраненное.
Страх должен быть сильнее надежды. Поскольку, если сильнее будет надежда, от нее разорвется сердце».

Ему казалось, что будто пламя ада было создано для него одного. И он говорил: «То, что я отшельник, всего лишь страсть, а моя стойкость – малодушие. Моя стойкость в печали показывает мой ужас перед пламенем ада, а это и есть малодушие; и то, что я отказываю себе в этом мире, – следствие жажды попасть в загробный мир, а это – всего лишь иная форма страсти». Но как же совершенен человек, который терпит все во славу Господа, но не для того, чтобы избежать адских мук. И его отречение от благ во славу Господа – не для того, чтобы попасть в рай. Одна капля подлинного благочестия лучше, чем тысячекратные молитвы и посты.

Хасан из Басры и Шакик из Балха однажды навестили святую женщину по имени Рабия, которая тогда не вставала с постели из-за болезни.

«Человек, терпеливо не сносящий из-за смирения испытания, посланные Господом, не является верующим», – сказал Хасан.
«Человек, не находящий наслаждения в смирении перед Господом, не является верующим», – сказал Шакик.

А Рабия ответила им: «Нездоровая вера у того, кто не доверяет Богу и не полагается на Него. Такой человек не является верующим».
«Я прошу прощения у Аллаха, – говорила Рабия, – за свою слабую веру, когда я просила Его милости.

О Господь мой! Если я поклоняюсь Тебе только из страха перед адом, отправь меня в ад. Дай врагам Своим все те блага мира, что Ты намеревался дать мне. И дай друзьям Своим все то, что Ты хотел дать мне в загробном мире. Одного Тебя мне достаточно».

«Моя грусть, – говорила Рабия, – не больше того, из-за чего я печалюсь, но лучше, когда моя грусть больше того, из-за чего я не могу печалиться».

– Ты ненавидишь дьявола?

И Рабия ответила:

– Нет.

– Почему?

– Моя любовь к Богу не оставляет во мне места на ненависть к дьяволу.

«О Посланник Господа, есть ли кто-нибудь, кто не любит Тебя? Но любовь к Господу оставляет мне слишком мало места в моем сердце, чтобы я могла любить или ненавидеть кого-нибудь еще».

Набожный халиф

Омар, сын Абд аль-Азиза, родился в Египте, где в те времена правил его отец. Еще ребенком он выучил весь Коран, и отец отправил его на обучение в Медину. Обычно он сидел в ногах Убайдаллаха, одного из семи величайших знатоков закона. Омар впоследствии произносил суры перед своим отцом и другими, включая Анаса, слугу Последнего пророка.

– После ухода пророка, – сказал Анас, – я никогда еще не молился перед имамом, более похожим на пророка в том, как он молился, долго задерживался в поклоне, и в том, как быстро он вставал и снова преклонял колени.

Валид, будучи халифом, сделал Омара правителем Медины; и он стал халифом по завещанию Сулаймана. Когда зачитали последнее желание покойного Сулаймана и нашли в нем имя Омара, он был очень удивлен. Его добродетели и смирение были настоящим примером для всех. Он отменил произнесение проклятий с кафедры проповедника, введенное Али, и всегда вместо проклятий читал аят: «Прости нас, Господи, прости и наших братьев по вере, пришедших к Тебе ранее».

Вскоре после его вступления на престол его друг Салим посетил один из приемов во дворце. Омар спросил тогда:

– Ты радуешься или печалишься, видя меня здесь?

И тот ответил:

– Я рад за всех мусульман, но мне грустно за тебя.

– Я боюсь быть проклятым.

– Все будет хорошо, если ты не перестанешь этого бояться. Чего я боюсь, так это того, что твой страх испарится.

– Посоветуй мне что-нибудь.

Ответ был таков:

– Наш отец Адам был изгнан из рая за один только грех!

«Руководствуйся тем, как поступали твои предшественники; никогда не поступай иначе, чем они, поскольку они были лучше и мудрее тебя.

Изо всех сил старайся следовать учению сур и требуй того же от людей на деле, а не на словах.

Если же объяснение слов Книги Господа будет представлять трудность и если в то же время я услышу, что кто-то в районе реки Джумад (самая далекая и дикая окраина) может объяснить их мне, я не буду тратить время и отправлюсь туда».

Разговор в мечети Куфы

– Абу Абдаллах, скажи мне, это правда, что ты встречался с Мухаммедом? Видел ли ты Посланника Божьего в простой обстановке? Был ли ты близко знаком с ним?

– Да, это так, брат.

– Расскажи мне о том, что тебе нужно было делать рядом с ним.

– Однажды я слушал, как один человек цитирует Коран. Но ранее я слышал, как Посланник Господа – да благословит его Аллах и да приветствует! – читал этот же отрывок по-другому. Тогда я привел того человека к нему и рассказал об этом.

По его лицу можно было понять, что он недоволен. Он сказал тогда: «Вы оба верно цитируете Писание. Не отступайте от Писания. Истинно, те, что были до вас, отступали. И они потерпели крах».

Посланник Господа – да благословит его Аллах и да приветствует! – обыкновенно совершал омовение каждый раз, когда готовился к молитве. Он чистил зубы палочкой из древесного волокна и споласкивал рот; он всегда обливался водой правой рукой, нос промывал левой. Мылся он всегда дважды или трижды, голову мыл иногда один раз, иногда чаще, промывая внутреннюю часть уха указательным пальцем, а внешнюю часть большим пальцем. Он всегда мыл бороду и пальцы, для чего всегда снимал свое кольцо. Когда начиналось омовение, он говорил: «Во имя Аллаха!» А когда заканчивалось: «Я утверждаю, что нет другого бога, кроме Аллаха, не имеющего Себе равных; и я заявляю, что Мухаммед Его раб и Посланник. Прошу, награди меня раскаянием и чистотой и сделай праведным рабом Твоим. Я прошу Твоего прощения и искреннего раскаяния перед Тобой». После ванны он никогда не вытирался. Когда же он мыл руки, то обычно переливал воду из правой руки в левую.

Во время обряда поклонения он всегда преклонял колени первыми, затем руки, подбородок и последним опускал нос. Обычно он располагал на земле руки широко от груди, на уровне плеч, а пальцы при этом были крепко сомкнуты. При преклонении коленей перед Писанием он сидел на ступнях, а правое колено было поднято; правая рука покоилась на правом бедре, левая на левом.

Что касается того, как он постился, – он никогда не начинал пост Рамадан, пока он или кто-то из правоверных не увидел новолуние в месяце Рамадане или пока тридцать дней предыдущего месяца не прошли. На празднике окончания поста, перед тем как выйти к молитвенному месту за пределами города, он прекращал пост и съедал несколько блюд, которых всегда было четное количество.

Мухаммед добровольно постился также и в другое время, чаще всего по понедельникам и четвергам, реже по субботам и воскресеньям. И если он даже постился и пятницу, то всегда также соблюдал пост и в четверг и субботу. В последние десять дней месяца Рамадана он покидал всех ради молитвы и созерцания. Мало что нужно было делать вместе с его окружением в эти дни, кроме цитирования Корана в шатре, установленном внутри мечети.

Поведение пророка в обществе

Среди своих асхабов Посланник Господа обычно садился и вставал мягко. Часто в компании он садился, прижимая к себе колени и обвивая их руками; иногда ложился на спину, но если и ложился, то обычно перекидывал одну ногу поверх другой.

Говорил он медленно, порой повторяя одно и то же трижды. Он много жестикулировал, иногда охватывая большой палец левой руки правой ладонью. Когда он удивлялся какой-нибудь вещи, то ладони его были обращены в ее сторону, если он был зол, то переворачивал их. Также можно было понять, что пророк в гневе, когда он теребил бороду. А если громко смеялся, то обнажал зубы.

Если он клялся, то говорил: «Клянусь Тем, Кому принадлежит моя душа» или «Клянусь Аллахом».

В компании он никогда не сидел так, чтобы его колени возвышались над коленями того, кто сидел рядом.

Если же он решал зайти в чей-нибудь дом, то никогда не стоял в дверях, дожидаясь приглашения, но, по крайней мере, спрашивал позволения войти так: «Мир вам! Мир вам!»

Поведение пророка за столом

Перед началом трапезы Посланник Господа говорил: «Во имя Аллаха». И упрекал своих асхабов, если они забывали произнести эти слова, а в конце говорил: «Во имя Аллаха, за каждую крошку».

Обычно он ел стоя на коленях, иногда сидя на одной ноге и вытянув вторую, или если был голоден, то припав к земле и вытянув обе ноги. Он никогда не ел за столом на ножках и никогда не пил из чаш с отбитыми краями.

Пищу он брал правой рукой, тремя пальцами, всегда брал только то, что лежало прямо перед ним, за исключением тех случаев, когда свежие и сушеные финики были поданы на одном блюде или если он хотел взять наиболее понравившийся кусок тушеной говядины, как бы далеко на блюде он ни лежал. Однажды было замечено, что пророк ел четырьмя пальцами, но никогда никто не видел, что он использовал только два пальца. Закончив трапезу, он облизывал пальцы, сначала средний, затем указательный и последним – большой палец. Также он имел обыкновение мыть руки до и после того, как ел мясо, и вытирать лицо и руки.

Пророк никогда не ел очень тонкие хлебные лепешки, лепешки с сушеным мясом, ящериц, селезенку, почки, лук, чеснок и черемшу. Также не ел он рыбу или квашеные продукты вместе с молоком или жареное и вареное мясо вместе, сушеное и свежее мясо, мясо и молоко, а также промежуточное блюдо и закуску; не ел он также слишком тяжелую и легкую пищу.

Хлеб он ел в основном ячменный, из непросеянной муки с отрубями, остававшимися в ней. Пророк ел баранину, верблюжатину, мясо дикого осла, зайчатину, мясо дрофы и рыбу. Он предпочитал мясо передних лап и крылышки, но также хвалил спинку. Кроме того, он ел жареную печень овцы.

Бывало, откусывая кусок мяса зубами, он приговаривал: «Ножами пользуются только персы». Однако все же известно, что пророк использовал ножи для жареных крылышек и печеного филе. Когда он ел финики, то вынимал и клал косточки на ногти указательного и среднего пальцев, а затем отбрасывал их, реже пророк собирал косточки в левую руку. Привычка есть виноград была такова: он зажимал плод зубами и выдавливал мякоть, а шкурку выбрасывал.

Воду он пил тремя глотками сразу, говоря каждый раз: «Во имя Аллаха», а после последнего: «Слава Аллаху!» Все то время, что он пил, он ни разу не отрывал губ от кубка, чтобы вдохнуть воздуха. Как правило, пил он сидя. Когда же трапеза была совместной, то предлагал гостю выпить первым, если же случайно пророк сам первым пробовал напиток, то передавал свою чашу сидящему по правую руку.

Среди Сунн, произносимых им, была такая: «Когда наступает ночь, говори «Во имя Аллаха» и закрывай посуду, из которой ты ел и пил, хотя бы простой деревянной доской».

Предпочтения пророка в одежде

Посланник Господа никогда не носил ничего, кроме рубашки, подштанников, платка на голову, плаща, узорного платка, сюртука, какого-нибудь меха, кожаных носков и легких сандалий.

Обычно он носил одежду из хлопка. Считал, что полосатые ткани красивы, но для себя в основном выбирал простые белые. Он не хотел, чтобы его асхабы носили чисто красные или желтые одежды, но приветствовал зеленый цвет и сам носил ткани с красным, зеленым и черным узором.

Надевать свежую одежду он начинал с правой стороны, а снимал начиная с левой. Вокруг головы он повязывал белую материю, как тюрбан, иногда оставляя конец полотна свободно висеть посередине спины. Иногда он надевал черный тюрбан. Рукава рубашки доставали до запястий или до конца ладони и были слегка распороты для свободы. Сандалии он носил из дубленой воловьей шкуры с двумя кожаными ремешками, однако иногда ходил босым.

Пророк носил кольцо с печатью на мизинце правой руки, однако некоторые асхабы говорили, что на левой руке. Оба утверждения справедливы.

Привычки пророка

Посланник Господа имел обыкновение причесывать волосы и бороду, но не каждый день, как это делали богачи, а также он смазывал волосы и бороду жиром. Он подстригал усы и каждую пятницу перед тем, как пойти в мечеть, приводил их в порядок и подстригал ногти. Правой рукой он умывался, ел, причесывался, чистил зубы и делал все в этом роде. Но в уборной пользовался левой рукой. Для того чтобы что-то взять или передать, он также пользовался правой рукой. Каждую ночь он закапывал в глаза три полные ложки коллириума. В путешествия он всегда брал с собой зеркало, бутыль с мазью, шкатулку с благовониями, ножницы, бутыль с маслом; а будучи дома и намереваясь провести ночь в покоях жены, брал все это с собой. Пророк красил волосы коллириумом, хотя в одной Сунне говорится, что он использовал как коллириум, так и индиго, а также варас и шафран. Он использовал масла для удаления волос, которыми его намазывали его жены, но в одной из Сунн говорится, что пророк пользовался ножницами, а не такими маслами. Все Сунны подтверждают, что пророк никогда не посещал общественных бань.

Когда он чихал, это не было очень громко, но он закрывал лицо рукавом, а другой рукой сжимал ноздри. Затем он говорил: «Слава Аллаху!» и «Человек, услышавший, что кто-то чихает, должен был сказать ему: «Благослови тебя Аллах!».

С наступлением ночи пророк совершал омовение, снимал дневные одежды и надевал ночную рубашку. Затем он обдувал свои ладони и читал строки из Корана и потирал руки. Ложился спать он на правый бок, подкладывая ладонь под правую щеку, и произносил: «О Аллах, во имя Тебя я живу и умру». Под голову он клал кожаную подушку, набитую пальмовым волокном. Когда он просыпался, то говорил: «Слава Аллаху, оживившему нас после смерти, ради Него мы движемся и просыпаемся».

Жар он лечил холодной водой, головную боль – коллириумом, воспаленные глаза – отдыхом, боли в животе – слабительными средствами, водянку – молоком и верблюжьей мочой, нарывы – с помощью индийского сахарного тростника. Также он часто лечился, применяя банки.

Когда ему нужно было выйти в уборную, он снимал кольцо с печатью, затем ступал в уборную сначала левой ног

Как пророк обращался со своими женами

В отношениях со своими женами Посланник Господа не стеснялся своей страсти. Бывало так, что, когда Аиша пила воду, он брал ее чашу и пил из нее, припадая губами к тому же месту, что и она; а когда она ела мясо с кости, брал эту кость и делал так же. Когда у Аиши было то, что случается с женщинами каждый месяц, он лежал, положив голову на ее грудь, или склонялся над ней и читал для нее строки из Корана. Если же она выходила из себя, он опускал руки на ее плечи и говорил: «Пусть Аллах простит ей ее грехи, успокоит ее нрав и избавит ее от страстей!»

Каждый день после дневной молитвы он отправлялся в покои каждой из своих жен и просил благосклонности, затем, с приближением вечера, он отправлялся на ночь к той, чья очередь приходила. Во всех вопросах снабжения и распределения он старался быть справедливым и часто говорил: «О Аллах, это мой удел, вещи, которые мне не подвластны. Не кори меня за то, что не в моих силах». Под этим подразумевалось: «Не корите меня за несправедливость в вопросах любви и любовных утех». Иногда он проводил с супругой начало ночи, затем принимал ванну и засыпал, иногда только умывался и засыпал, а ванну принимал в конце ночи.

Как пророк вел себя в путешествиях

В путь он отправлялся, как правило, в четверг, случалось и так, что это был понедельник, суббота или среда. Оседлав лошадь, он трижды произносил восхваление Господа: «Аллах всемогущ!», а в течение пути повторял восхваление, покоряя очередной пригорок, также произносил хвалу: «Слава Аллаху!», спускаясь с него.

Пророк не одобрял того, чтобы мужчины путешествовали в одиночку, и запретил женщинам отправляться в дорогу без сопровождения мужчины, предпочтительно родственника. Он также говорил, что не надо ждать добра от тех путников, что берут с собой собаку или колокол.

«Отправляйтесь в дорогу ночью, – советовал он, – это сократит путь». Возвращаясь из поездки, он никогда не въезжал в город ночью и своим асхабам запретил делать так. Когда же он добирался до дому, то сначала шел в мечеть и произносил молитву с двумя поклонами.

* * *

Шааби рассказывал:

«Однажды на Пятничный собор в Пальмире собралось очень много людей. Они записывали какие-то отрывки из речи, что произносил какой-то пожилой человек с длинной ниспадающей бородой. Среди прочитанных им Сунн, ссылаясь на то, что пророк говорил так, он привел такую: «Две трубы протрубят в Судный день, одна – погребающая все, лишая жизни, вторая – призывая все к иной жизни».

– Почему сделал из одной трубы две? – прокричал я. – В Писании, в главе «Неизбежное», говорится «И когда протрубят в трубу единым дуновением».

– Ты преступник! – отпарировал оратор. – Ты осмеливаешься оспаривать слова, сказанные самим пророком? – При этом стянул с себя сандалию и прокричал собравшимся, чтобы они набросились на меня. Они приняли его сторону и стали кричать, что будут бить меня до тех пор, пока я не поклянусь, что Господь создал тридцать труб».

Ни в чем так не проявляется склонность ученых мужей к неправде, как в выдумывании Сунн.

Как рассказывает один из знатоков Сунн, он слышал от Саида, что Джабир, сын Абдаллаха, поведал ему следующее:

«В то время мы работали вместе с Посланником Господа, – да благословит его Аллах и да приветствует! – тогда мы копали ров вокруг Медины, и у меня был барашек, не слишком упитанный. Я тогда подумал, что мы можем приготовить его для пророка Господа, и велел жене смолоть ячменной муки и испечь немного лепешек, пока я резал барашка и готовил его для пророка.

Вечером, когда уже было пора возвращаться домой, я сказал ему: «Я приготовил для тебя одного из наших барашков, мы испекли ячменного хлеба к нему, и я был бы счастлив, если бы ты согласился прийти в мой дом». Пророк принял приглашение, но велел глашатаю объявить всем следующее: «Все следуйте за Посланником Господа, в дом Джабира, сына Абдаллаха!»

И я подумал тогда: «Помилуй бог, и к нему мы возвратимся!»

Что же, Мухаммед не заставил себя долго ждать, и люди также последовали за ним. Он присел и, после того как мы разложили перед ним кушанья, благословив пищу именем Господа, приступил к трапезе. Затем, один за другим, стали есть остальные гости до тех пор, пока каждый, кто работал рядом на сооружении рва, не покинул дом Джабира сытым».

Однажды во время проповеди Посланника Господа люди встали и прервали его речь словами: «О пророк Аллаха, наши посевы выжигает солнце, наш скот погибает! Попроси Господа даровать нам дождь!» Тогда пророк прокричал дважды: «О Господь наш, даруй нам дождь!»

Эти слова принадлежат асхабу Посланника Господа, бывшему его слугой: «Клянусь Аллахом! На небе не было ни облачка, но вдруг сгустились тучи и хлынул дождь. Пророк сошел с кафедры, прочел молитву и ушел под покров крыши. Дождь не переставал ни на секунду до следующей пятницы».

В тот день, когда пророк поднялся, чтобы прочесть молитву, кто-то из толпы крикнул: «Наши лошади уже еле пробираются по размытым дождем улицам. Попроси Аллаха прекратить его!»

Пророк улыбнулся и прокричал: «Вокруг нас, Господи, но не поверх нас!» В одно мгновение небо над Мединой просветлело. За пределами города дождь продолжался, но ни одной капли не упало на улицы города. Я видел тогда, как Медина была окружена словно сиянием.

Абд аль-Рахман, сын Ауфа, говорит, что его мать, Шифа, рассказывала: «Я принимала роды у матери пророка, Амины, и в ночь, после того как начались схватки, взяв на руки новорожденного Мухаммеда Мустафу, услышала райские голоса, говорившие мне: «Это Господь твой выказывает Свою милость тебе». И от востока до запада земля озарилась таким светом, что можно было увидеть некоторые дворцы Дамаска».

Также говорят, что Амина произносила следующее: «В ту ночь в мой дом залетели птицы, их было так много, что они заполонили все. Клювы их были изумрудного цвета, а крылья словно рубиновые».

* * *

Если кто-то в присутствии халифа Омара ибн Абд аль-Азиза упоминал о смерти, он начинал дрожать всем телом. И каждую ночь он собирал тех, кто хорошо знал Коран, и беседовал с ними о смерти и воскрешении из мертвых.

Омар однажды захотел яблоко, и один из его домочадцев передал его ему. Омар воскликнул: «Какое же оно ароматное! Какое красивое! Забери его, раб, и передай нашу благодарность человеку, приславшему его. Этот подарок принес нам радость».

«Этот человек твой племянник, владыка правоверных, – сказал один из присутствовавших, – уверяю тебя, я слышал Сунну, в которой говорится о том, что Посланник Господа всегда вкушал преподнесенных ему подарков».

«Позор! – ответил халиф. – Подарок для пророка был настоящим подарком от сердца, а для нас в наши дни подарок – это подкуп».

«Спасение души заключается в стойкости к ее желаниям, – говорил Малик Отшельник, – но настоящий аскет – это Омар ибн Абд аль-Азиз, поскольку он отказался от мира, хотя он склонился к его ногам».

Один из евнухов Омара рассказывал:

«Однажды я пришел к хозяйке, следящей за моим домом, на трапезу и она подала на стол блюдо с чечевицей. Я воскликнул:

– Чечевица, чечевица! Каждый день чечевица.

– Это то, что ест владыка правоверных, сынок».

Некто рассказывал: «Когда я в первый раз увидел Омара, пояса его штанов не было видно под нависшим животом. А затем, когда я видел его уже халифом, то мог перечесть его выпирающие ребра».

Став халифом, он начал со своей родни и забрал их богатство в пользу государственной казны, сказав, что имущество было нажито поборами. Некий человек, бывший племянником Амра Египетского, сказал на собрании: «Владыка правоверных, халифы, правившие до тебя, имели обыкновение награждать свое окружение щедрыми подарками, но ты запрещаешь такие вещи. И поскольку у меня семья, которую мне надо содержать, немного земли, могу я вернуться в свое имение и работать на их благо?» Омар ответил ему тогда: «Человек, который заботится о своих владениях для меня, любимец мне».

Некоторое время спустя он добавил: «Чаще думай о смерти. Если ты беден, это облегчает бремя нищеты, а если богатство твое нестойко, это укрепит его».

Ветвь Марванидов династии Омейядов, собравшись в полном составе, пришли к дворцовым воротам и сказали сыну Омара: «Скажи своему отцу, что до него халифы делали нам уступки и уважительно относились к нашему высокому положению. Твой отец не дает нам прикоснуться к тому, чем он правит». Юноша покинул собравшихся и отправился предавать отцу сообщение.

Омар ответил: «Скажи им так: «Мой отец говорит вам: «Бойтесь, если я воспротивлюсь своему Богу. это расплата в Судный день».

Марваниды, решив, что, поговорив с владыкой правоверных наедине, они смогут смягчить его сердце какой-нибудь шуткой, вошли во дворец. Один из собравшихся стал рассказывать шуточную сказку. Омар пристально посмотрел на него, и другой из Марванидов пресек рассказывавшего.

Тогда Омар спросил:

– Это есть то, зачем вы пришли? Это худшая из тем.

Однажды он сказал: «Человек, понимающий, что слова его часть его поступков, будет избегать подобных разговоров».

Яхья из Гассана рассказывал следующее:

«Когда Омар назначил меня правителем Мосула, я обнаружил, что там, как нигде в других городах, распространены кражи и ограбления домов. В отчете о том, что происходит в доверенном мне городе, я, конечно, спросил, стоит ли мне задерживать людей при любом подозрении и наказывать за малейший проступок или же задерживать людей только при серьезных доказательствах их вины, как предписывает закон.

И Омар ответил мне: «Только на основании прямых свидетельств, как того требует закон». А затем добавил: «Если справедливость не сделает из них честных людей, тогда пусть Аллах покарает их».

И я сделал, как велел мне Омар. За то время, что я правил в Мосуле, по правопорядку он стал одним из лучших городов, и кражи и грабежи стали случаться реже, чем в большинстве мест страны».

Один человек спросил знатока Сунн Тауса:

– Омар – это Махди (Ведомый Аллахом, который придет в конце времен)?

И Таус ответил:

– Да, он один из Махди, но не тот Махди.

«Омар однажды спросил меня, – рассказывал Муджахид, – что люди говорят о нем. И я ответил, что они считают его сумасшедшим».
«Я могу сравнить Омара лишь с умелым рабочим, у которого нет орудий. Этим я хочу сказать, что у него нет никого, кто мог бы ему помочь», – говорил Ийас.

Однажды проходя мимо кладбища со своими соратниками, Омар попросил их подождать и отправился посетить могилы тех, кого он любил. Пройдя по кладбищу, он остановился и произнес несколько слов, а затем покинул его.

Спустя некоторое время он спросил:

– Кто-нибудь хочет знать, что сказал я? И каков был тот ответ, что я получил?

– Что ты сказал, владыка правоверных? Каков же был ответ?

– Я шел среди могил тех, кого я любил, и приветствовал их, но они вновь не поздоровались со мной. Я позвал их вновь, никто не ответил. И пока я звал их, меня позвала земля, она сказала: «Омар, знаешь ли ты, кто я? Я то, что изменило их красивые лица, то, что разорвало в лохмотья их саваны и разняло и разрушило их руки».

Сказав это, Омар зарыдал так, что чуть не упал ниц от слабости.

И через некоторое время он также нашел покой в земле.

За пределами монастырской стены копатели сегодня вырыли Избранного, того, кто был каждой черточкой на мериле справедливости, того, кто за весь свой земной путь ни разу не поддался на искушающий взгляд, или хорошенькую женскую голову в драгоценностях, или мчащегося скакуна.

Омар, третий халиф Осман, Али, Марван и Омар ибн Абд аль-Азиз – все пятеро были лысыми, и после них уже не было ни одного лысого халифа.

Халифат Хишама

Мятеж дома Али. Заговоры дома Аббаса

Хишам, четвертый из сыновей Абд аль-Малика, ставший халифом, был суров, скуп и неуступчив. Он копил богатства, внимательно следил за возделыванием земель и выращиванием породистых лошадей. В гонках, которые он организовывал, принимали участие четыре тысячи лошадей из его конюшен и конюшен его соратников. Такого зрелища не видели ни до, ни после принятия ислама. Он распространил ткачество, усовершенствовал оружейное ремесло и военное искусство, при нем строились крепости и замки, были вырыты подземные каналы и построены водохранилища вдоль дороги на Мекку. Все люди в его правление боялись халифа и крепко держались за свое имущество: доброта к окружающим сходила на нет, благотворительность исчезала, и никогда на жизненном пути людей не было так мало света, как в те дни.

На шестнадцатом году его халифата Зейд, внук Хусейна, поднял восстание в Куфе и выступил против Йусуфа из Такифа, ставленника Хишама в Ираке. Когда ночь прекратила битву, раненого Зейда унесли с поля боя: стрела вонзилась в его лоб. Срочно в близлежащей деревне был найден лекарь, который смог извлечь из раны наконечник стрелы, ему не сказали, кем был раненый, но, как только стрелу вынули, Зейд умер.

Его похоронили в углублении для водоема, сверху устлав могилу землей и дерном, а затем направили поток воды из канала так, чтобы та покрыла могилу. Но лекарь запомнил место захоронения Зейда, на рассвете отправился прямо к Йусуфу и, все рассказав, отвел его туда. Йусуф приказал вырыть тело, отрубить голову и отправить ее Хишаму. Затем, после получения распоряжения от халифа, обезглавленный труп был водружен на виселицу.

Через некоторое время Хишам велел Йусуфу сжечь тело и развеять прах по ветру.

Секта зейдитов получила свое имя после восстания под предводительством Зейда. Между ними и сектой имамитов, приверженцами Али, нарастал раскол, в то же время сами зейдиты вскоре распались на восемь маленьких групп, солидарных в основных положениях, но различающихся в деталях. Подобное случилось и с имамитами, они раскололись на тридцать три части. Секта Али, основа шиитов, разделилась в итоге на шестьдесят три секты, не считая еще более мелких разделений, образовавшихся из-за незначительных разночтений.

Сколько сект! Сколько доктрин! Многие отрицали пришествие Ведомого Аллахом Махди. По этому вопросу разнились мнения у людей школ Круга, Кипариса и Света, а также других, и все они принадлежали к имамитам.

Представители секты хашимитов утверждали, что все внешнее имеет скрытую сторону, каждое видимое проявление духа, каждое Открытие тайного смысла, каждый символ отражается в загробном мире.

Все эти тайны, по их мнению, были ведомы Али. Это знание Али передал своему сыну через некую женщину из ханифитов, а тот своему сыну Абу Хашиму, давшему впоследствии имя секте. Именно он является истинным обладателем этого знания и, по их словам, подлинным главой ислама – имамом.

Сторонники династии Аббаса (в северо-восточной провинции Хорасана и еще в некоторых районах) решили, что, когда пророк умер, стать имамом был более всех достоин Аббас, как его дядя и постоянный соратник и преемник. Они отвергали Абу Бакра и Омара и принимали только Али, поскольку Ибн Аббас ценил Али как правителя. По их мнению, Мухаммед ибн Али через женщину из ханифитов стал истинным имамом ислама после Али и передал имамат своему сыну Абу Хашиму, Абу Хашим передал его внуку Али Аббасу. Имам Али, в свою очередь, передал власть своему сыну имаму Аббасидов Мухаммеду.

Имам Мухаммед говорил, бывало: «Мы, Аббасиды, имеем три возможности: пасть смертью Абд аль-Малика, увидеть начало века и начать грядущий мятеж в Африке».

Мусульмане Африки в большинстве своем были людьми спокойными и законопослушными. Но когда в правление Хишама посланники из Ирака стали призывать их к восстанию, они порвали связи с халифатом и никогда больше не подчинялись его власти. Это произошло следующим образом.

На первые подстрекательства к мятежу они обычно отвечали: «Нет, мы не можем винить халифов в оплошностях их чиновников».

Если же подстрекатели настаивали: «Но то, что творит здесь этот человек, приказал ему сделать его господин», они отвечали: «Мы не верим в это без доказательств».

Наконец, чтобы все увидеть своими глазами, некий Майсара и еще примерно десять других мужчин совершили путешествие из Африки ко двору халифа и попросили у него аудиенции. Это было нелегко для них; и, увидев, как от них раз за разом отделывались, они сообщили секретарю Хишама о своей цели:

– Скажи правителю правоверных, что, когда служитель правителя ведет войну против неверных, он призывает нас служить вместе со своими собственными войсками. Однако при разделе добычи он оставляет нас без нее. Мы сказали: «Смотри: Священная война вознаградила нас. Когда мы идем штурмовать город, правитель приказывает нам идти вперед, своих же арабов оставляет в тылу; и мы говорим друг другу: «Вперед! Мы должны биться за наших братьев».

Это еще не все. Они вспарывают животы наших овец и вынимают неродившихся ягнят, чтобы сделать из белого меха плащи для правителя правоверных. Они убивают тысячу овец из-за этой тонкой шкуры, чтобы сделать один-единственный плащ. Мы сказали: «Для правителя правоверных всего этого едва ли достаточно». И мы позволили им сделать это.

Но затем они, должно быть, стали нуждаться в том, чтобы иметь самых лучших из наших дочерей. И тогда мы говорим: «Об этом ни в книге, ни в законах пророка ничего не сказано. Мы – верующие; и мы должны знать, знает ли правитель правоверных обо всех этих злодеяниях».

– Я беру на себя это поручение, – сказал секретарь.

Но мужчины из Африки так ничего и не услышали по поводу своих вопросов. Когда их деньги были уже почти истрачены, они записали свои имена и отдали написанное одному из духовных наставников халифа.

– Здесь записаны наши имена, – сказали они, – если правитель правоверных спросит нас, сообщите ему, кто мы.

Итак, они вернулись в Африку. И там восстали, убили правителя Хишама и выбрали себе местных правителей.

Аббасидская пропаганда

В 101 году хиджры шиитские сектанты Али послали делегацию к аббасидскому имаму Мухаммеду, жившему тогда в местечке Хумайма у Мертвого моря. Первыми из этих шиитских посланцев были Майсара, шорник Абу Икрима, Мухаммед, сын Хунайса, и аптекарь по имени Хайян. Эти четверо прибыли и принесли клятву в верности имаму Мухаммеду.

– Протяни свою руку, – сказали они, – прими нашу клятву в верности. Да получишь ты власть, дабы Бог через тебя, если такова Его воля, ускорил правосудие и положил конец тирании. Для этого сейчас самое время, оно предсказано в пророчествах.

– Не в меньшей степени это время наших надежд и желаний, – ответил имам Мухаммед, – по причине настоящего исполнения сотни календарных лет от хиджры. Ибо не проходит столетия, чтобы Бог не явил истину защитникам закона и тщету тех, кто жил не по Слову Божьему, могущественно Его Имя! «Бог позволяет ему умирать сотню лет, затем воскрешает его». Потому идите распространяйте призыв среди людей, со всеми предосторожностями и втайне. Я же буду просить у Господа благословения вашему начинанию и вашей миссии. И нет иной Силы, кроме Него!

И вот миссионеры стали проповедовать, призывая людей к преданности имаму Мухаммеду и свержению правления Омейядов. Многие из жителей Хорасана откликнулись на этот призыв. Но кое-что дошло до слуха правителя провинции, и он послал за проповедующими.

– Кто вы? – спросил он, когда они предстали перед ним.

– Мы – торговцы, – был ответ.

– Тогда что значит все то, что о вас люди говорят?

– Что они говорят?

– Нам сообщили, – сказал правитель, – что вашим настоящим делом является пропаганда от имени Аббасидов.

– О правитель, – ответили миссионеры, – мы сами и наши дела делают нас слишком занятыми, чтобы можно было заниматься подобными вещами.

Правитель позволил им уйти. Они отошли подальше от Мерва, столицы провинции, и начали странствовать по сельской местности, делая вид, что ведут торговлю, но в действительности призывая людей встать на сторону имама Мухаммеда. По истечении двух лет они вернулись к имаму в Хумайму, сообщив, что они посадили в Хорасане дерево, которое, как они надеялись, начнет плодоносить в нужное время.

Валид Распутный

Среди знаменитых людей, которые умерли во времена Хишама, был Абу Туфайл Амир, сын Ватхилы, последний из всех соратников пророка Аллаха. Смерть Хишама положила конец мудрому правлению, так как среди Омейядов было только три государственных деятеля: Муавия, Абд аль-Малик и он сам.

Его преемник Валид был одним из самых красивых и сильных мужчин. Цинизм Валида хорошо виден в стихах, которые он сымпровизировал на смерть Хишама. Когда посланец возвестил об этом и приветствовал Валида титулом халифа, тот сочинил:

Я слышу из Русафы плач
Некоторых женщин, которых знаю!
И для того, чтоб соболезнования нанести визит,
В волочащейся мантии иду.
Дочери последнего Хишама сожалеют и чахнут от тоски,
Пребывая в убивающем их горе
О его смерти.
Действительно горестны их судьбы; вполне возможно,
Что раздавлены они и плачут оттого;
Так назовут меня бессильным, не мужчиной, если
Не изнасилую одну я за другой!

Валид страстно любил лошадей; и его лошадь Синди была лучшей в свое время. Однажды во время скачек, устроенных по его приказу, в которых участвовало более тысячи лошадей четырех-и пятилетнего возраста, лидировала лошадь по имени Слепящий; но недалеко от финиша наездник упал. Валид пришпорил своего коня в галоп, догнал Слепящего, перескочил в пустое седло и пришел первым. Он был первым, кто так поступил; и его пример сделал подобные действия правомерными.

Одно из первых его деяний в качестве халифа состояло в том, что он послал в Мекку за певцом Маабадом. Его привели в огромный зал с двойным мраморным бассейном посередине, один был с водой, а другой – с вином. За ними висела легкая прозрачная завеса прямо через зал, и позади сидел халиф. Маабаду было приказано сидеть рядом с бассейном и петь. Он начал с песни о любви.

Эта песня так взволновала Валида, что он, отбросив завесу в сторону и сорвав свои благоухающие одежды, нырял в бассейн с водой и пил из него. Рабы принесли ему новое белье; и Валид, одевшись, снова сел и приказывал Маабаду продолжать петь. Взяв лютню, музыкант продолжал:

Скажите моей боли, о пустые стены!
Как сомневается ваш странник бледный;
И призову я облака весны,
Чтоб они лили свои хладные потоки
До той поры, когда увижу я, что твоей печали камни
Укрылись глубоко в цветах.

– Принесите кошелек с пятнадцатью тысячами динаров! – приказал халиф, когда песня закончилась. Как только ему вручили кошелек, он всыпал монеты за пазуху Маабада. – Не говори нигде о том, что здесь видел! – предупредил халиф.

«Однажды, – говорил придворный, – я услышал, что Ибн Аиша поет Валиду такую песню:

Я видел Дев Небес на Жертвоприношении:
Заглянуть в глаза те целомудрие не могло,
Ясные, как звезды, сияющие в оправе ночи,
В ожидании света лунного, когда взойдет луна.
Паломничество мое, награда за стремление к победе,
Завершилось строительством шатающегося дома с грузом Греха.

– O Аллах! Какой ты красивый! – воскликнул Валид. – Клянусь верой Абд Шамса (его неверующего предка), спой это еще раз!

– Клянусь Богом и верой Омейи (другого неверующего) еще раз! – кричал он, когда песня заканчивалась.

Много раз он просил во имя предков, одного за другим, петь одно и то же, пока, уже будучи вне себя, не вскричал:

– Клянусь моей собственной душой, еще раз!

В конце концов Валид сбегал с престола и преклонял колени перед Ибн Аишей, покрывая все части его тела поцелуями. Когда он переходил к половым органам, певец скрещивал ноги, не желая, чтобы его целовали в то место; но халиф кричал:

– Там тоже, клянусь Богом! Я должен! – И, опуская свое лицо, он восклицал: – O вознесение! Вознесение!

Затем, срывая одежды, он надевал их на музыканта и стоял обнаженный, пока ему не приносили новые вещи. Наконец он приказал выдать тысячу динаров и в придачу подарил певцу своего собственного мула.

– Садись верхом в мое седло и убирайся! – сказал он. – Ибо ты заставил меня гореть огнем более горячим, чем угли тамариска!»

Сам Валид был одним из самых утонченных поэтов; и этот стих принадлежит его перу:

Налей и дай услышать мне насмешку плоти;
Украли лютни души наши, которые считали мы своими,
Так налей! Грехи мои подобно вину вспенились в чаше.
Ничто уж не искупит их теперь.

Люди ненавидели его за разврат. Наконец они восстали против него под предводительством его дяди Язида Терпеливого; и Валид был убит. Когда его голову принесли к Язиду, он приказал, чтобы ее насадили на острие копья.

– Убери! – сказал брат Валида, когда увидел это. – Я свидетельствую, что он был пьяницей и развратником, который также совратил и меня.

– Остерегайтесь музыки, вы, Омейяды, – сказал однажды Язид Терпеливый, – она ослабляет скромность и усиливает вожделение;

и она лишает мужества. Она подобна вину и делает то же, что и крепкий напиток. Если вы нуждаетесь в музыке, то, по крайней мере, держите для этого женщин, так как пение побуждает к разврату.

Падение Омейядов

Марван Мул был последним халифом из династии Омейядов. Он получил свое прозвище потому, что был упорен в борьбе с восстававшими против него и, совершая поход за походом, терпеливо выносил трудности войны.

Теперь же в Хорасане восстали «черные юбки» в восточных провинциях, и бунт распространился на горные провинции Персии вплоть до Ирака.

Никогда не было более чудесной истории, чем история об Абу Мусульманине. Низкорожденному бедному сельскому жителю Бог дал так много силы, что тот взял в свои руки и привел к успеху одно из самых великих из когда-либо затеянных предприятий. Его происхождение неизвестно, хотя некоторые говорят, что он происходил из деревни в округе Куфы. Сначала он был управляющим, затем присоединился к сторонникам аббасидского имама Мухаммеда, а после него к сторонникам сына Мухаммеда имама Ибрахима. Ибрахим послал его к своим сторонникам в Хорасан, уговаривая их подчиниться ему и исполнять его приказы и решения. После того как все это было достигнуто, Абу Мусульманин принял черный цвет в качестве своего символа в одежде, флагах и знаменах. Его военным кличем был следующий: «О Мухаммед! O помощь Аллаха!»

По мере того как дело Абу Мусульманина набирало все большую силу, власть правителя Марвана в Хорасане слабела. Много хитростей и уловок использовал Абу Мусульманин, разжигая старую вражду между южными и северными племенами арабов, живших в провинции. Правитель Наср посылал донесение за донесением, чтобы предупредить Марвана о том, как с каждым днем растет сила Аббасидов. К одному из своих сообщений он добавил стихи:

Пылающие средь тлеющих углей, довольно им немногого,
чтоб вспыхнуть пламенем.
От трения палок возникает огонь, а война вспыхивает
от болтания языками.
Я кричу в тревоге: «Я знать хочу, пробудились Омейяды
или все еще спят!»

Но это послание застигло халифа ведущим свои собственные сражения против сепаратистов в Ираке и в других местах и занимающимся мятежниками в Тиверии, Иордании и Сирии. В гуще столь многочисленных войн Марван не знал, что сделать для Насра, и только ответил:

– Человеку, который в пятнышке на теле видит то, чего там не может не видеть, вырежь опухоль!

Правитель, больше не рассчитывая на помощь халифа, написал правителю Ирака, требуя поддержки. Но тот, занятый подавлением восстания в своей собственной провинции, оставил без ответа это послание.

Теперь Абу Мусульманин уже открыто поднял Черный Стяг в деревне вблизи Мерва. На нем было написано: «Позволение дается тем, кто борется, потому что они угнетены».

Люди вливались в его ряды отовсюду, чтобы присоединиться к нему, из Герата, Мерва и Нишапура, из Балха, Тухаристана и Кеша. Они приходили все одетые в черное, неся дубинки с почерневшими краями, которые они называли палками для неверных; верхом, пешком и на ослах с воплями: «Мерзавец Марван!»

Сначала начались стычки, а затем и сражения между Абу Мусульманином и Насром; и победа всегда оказывалась на стороне «черных юбок». Считайтесь теперь с Силой Божьей (высок Он!) и учтите, как, когда Он по Своей воле готовит средства для этого.

Усталый и беспомощный, Наср отступил из Хорасана к Райя! а оттуда – к Саве, где и погиб от сердечного удара. Теперь «черные юбки» начали поход в Ирак.

По дороге в Райя! Наср написал послание, в котором информировал халифа о том, что оставил Хорасан; он добавил к посланию следующие стихи:

Мы там лежим, где ты нас бросил, как приведенных на заклание быков.
Когда материя уж износилась в клочья, умение починки бесполезно.
Пытались мы закрыть прореху, но под пальцами расширилась дыра.

Когда халиф читал это послание, один из начальников дорожной стражи привел к нему курьера, перехваченного на пути от Абу Мусульманина к аббасидскому имаму Ибрахиму в Хумайме. Марван прочел послание, которое нес с собой тот человек, и немедленно приказал своему наместнику в Дамаске дать указание местному правителю Балки, чтобы тот отправился в Хумайму и арестовал Ибрахима.

Имама заключили в тюрьму в Харране вместе с несколькими другими хашимитами и двумя двоюродными братьями халифа, которых тот подозревал в измене.

– Как рассказывал один из заключенных этой тюрьмы, несколько человек, среди которых были и телохранители Марвана, ворвались в тюрьму и вошли в камеру, где были Ибрахим и двое Омейядов. Здесь они оставались в течение некоторого времени, после чего вышли, повесив на дверь замок. На следующий день мы взломали дверь в камеру. Почти все обитатели камеры были мертвы; но двое оставшихся в живых молодых людей смогли рассказать нам о том, что случилось: «Мужчины накрыли всех Омейядов подушками и сели на них; те некоторое время сопротивлялись, но затем перестали шевелиться. Что касается Ибрахима, то они запихнули его в мешок, который принесли с собой. Мешок был наполен негашеной известью. Ибрахим некоторое время боролся, затем тоже затих».

Братья и родственники Ибрахима ради безопасности ушли из Хумаймы в Куфу.

– Все мы, четырнадцать мужчин, ушли из дома, – обычно говорил его дядя Иса, – в поисках того, что искали, клянусь силой нашего решения и стойкостью наших сердец.

Один из «черных юбок» по имени Абу Хумайд Тус шел в Куфу во главе войска. Там, на Базаре Щеток, он встретил человека, которого знал, некоего Сабика, и спросил о новостях об имаме Ибрахиме.

– Марван убил его в тюрьме, – сказал тот.

– Кто же теперь наследник имама? – спросил Абу Хумайд.

– Его брат Абу Аббас.

– И где он?

– Здесь, в Куфе, как и ты, а также его брат и дяди и еще несколько человек из этого Дома.

– Почему? Когда они пришли?

– Два месяца назад.

– Тогда отведи меня к ним сегодня же! – сказал Абу Хумайд.

– Нет, – сказал Сабик, – давай встретимся завтра в этом же месте.

Итак, Абу Хумайд поспешил обратно в лагерь «черных юбок» за городом и рассказал новости некоторым из хорасанских военачальников. На следующий день военачальников отвели в дом, где находился Абу Аббас со своими родственниками. Они приветствовали халифа и дали клятву верности. Затем войско вошло в город и выстроилось там, выставив вперед кавалерию. Абу Аббас и его приближенные ехали верхом, и вскоре вся процессия поехала во дворец правителя.

В пятницу Абу Аббас вошел в Великую Мечеть возле дворца. Он проповедовал стоя, вопреки обычаю Омейядов, которые проповедовали сидя у кафедры проповедника. И люди кричали:

– Зачем ты возродил Истинный путь пророка, о двоюродный брат Посланника Аллаха!

В своей проповеди после произнесения традиционного восхваления Богу Абу Аббас продолжал повторять стихи из Корана, в которых рассматривалось должное о родстве, цитируя их в пользу Дома Аббаса. Он закончил свою проповедь таким образом:

– И когда Господь взял Своего пророка к Себе, его собратья оставались у власти до тех пор, пока колено Харба и Марвана (Омейяды) не узурпировало ее и не правили как тираны, присвоив себе все имущество. Бог терпел их, пока они не разгневали Его, и Он сделал наши руки орудиями Своего отмщения, и дал нам право, чтобы через нас мог стать изобильным для изгнанников всей земли. И потому Он завершил с нами, как начал. На нас, из Дома пророка, Милость через Аллаха.

Вы мужи Куфы, вы – основа наших деяний, предмет нашей любви. Вы не оказались слабыми, и жестокость тирана не обратила вас против веры; вы благосклонный к нам народ. И я обещаю вам, что увеличу содержание каждому до одной сотни дирхемов.

Поэтому будьте готовы. Ибо я беспристрастный Абу Аббас (проливающий и кровь, и дарующий сокровища), я – разрушающий мститель.

Внезапно его охватила лихорадка. Но его дядя Дауд, который стоял в шаге от кафедры проповедника, продолжил его речь.

– Клянусь Богом! – вскричал он. – Со времен пророка – мир и благословение ему! – вы не имели ни одного истинного халифа, кроме Али, – мир ему! – и этого правителя правоверных, который стоит здесь за мною.

Затем они оба спустились с помоста для проповедей; после чего Абу Аббас выехал в лагерь «черных юбок».

В это время войска халифа Марвана расположились у небольшой речки Заб, напротив возведенного ими моста. Абдаллах, дядя Абу Аббаса, с войском, состоявшим из хорасанцев, напал на них.

Он выстроил «черных юбок» следующим образом. В авангарде находились черные знамена, которые везли наездники на верблюдах бактрианах.

– Взгляните на их знамена! – воскликнул Марван, обращаясь к окружавшим его людям. – Они мчатся подобно черному грозовому облаку! Даже стая ворон, поднявшись из чащи, подлетела к ним, смешав свою и их черноту.

Марван смотрел, и его охватывало мрачное предчувствие.

– Черное смешалось с черным! Вы видите? – повторил он. – Вороны подобны черным облакам.

Последовало сражение. Армия Марвана была разбита, а огромное количество его воинов было вырезано или утонуло во время преследования. Триста родственников Омейи погибло в тот день в водах реки Заб. Сам Марван бежал в Мосул; но жители города закрыли ворота и вывесили на них черный флаг. Перейдя Евфрат, Марван двинулся в страну Иордан. В то время Абдаллах взял осадой Дамаск, предав многих его граждан мечу, после чего Марван укрылся в Египте. Там, в Бусире, где был разбит лагерь, его настигли «черные юбки». Они напали на лагерь ночью, били в литавры и выкрикивали: «Аллах Акбар!», «Месть за Ибрахима!». Есть различные версии произошедшей той ночью смерти Марвана, но наиболее достоверной считается та, по которой он был убит Амиром ибн Исмаилом. Впоследствии этот человек попытался ворваться в христианскую часовню, где нашли убежище дочери Марвана и некоторые другие близкие им женщины, но неожиданно один из евнухов Марвана с мечом в руке перерезал ему путь. Одолев его «черных юбок», начали допросы.

– Марван, в случае своей смерти, приказал мне убить своих дочерей и жен, – сказал евнух. – Но пощадите меня; клянусь Аллахом, в моих руках наследство пророка!

– Как это? Эй, будь поосторожней, думай, что говоришь! – вскричали они.

– Вы можете убить меня, если я лгу, – ответил он, – но следуйте за мной!

Он вывел их за пределы деревни и, как только они оказались среди песков, произнес:

– Ищите здесь.

«Черные юбки» стали копать и вскоре обнаружили Полосатый Плащ, Кольцо и Жезл пророка. Марван закопал их здесь, чтобы они не попали в руки Аббасидов. Амир послал реликвии Абдаллаху, а тот переслал их Абу Аббасу. Таким образом они перешли к халифам Дома Аббаса.

После победы Аббасидов Абу Яда, бывший секретарь и советник Марвана, перешел на сторону Абу Аббаса и стал одним из его личных помощников. Он сидел рядом с Абу Аббасом в тот самый день, когда голова Марвана была предана в руки нового правителя, в старом доме в Хумайме.

– Кто-нибудь узнает это? – спросил Абу Аббас, оглядывая присутствующих.

«– Я узнаю, – ответил я (рассказывает Абу Яда). – Это голова Абу Абд аль-Малика Марвана ибн Мухаммеда, который еще вчера был нашим халифом; и да примет его Аллах!

Все присутствующие хмуро посмотрели на меня. Но Абу Аббас только спросил меня:

– В каком году он родился?

– В семьдесят шестом, – сказал я.

Выражение лица правителя изменилось; он поднялся, и все разошлись. Я ушел, со страхом думая о том, что сделал. «Этого мне никогда не простят, клянусь Богом! – думал я. – Он никогда не забудет этого, нет, никогда!»

Оставшуюся часть дня я провел, отдавая последние распоряжения, и написал завещание. Когда наступила ночь, я совершил омовение и нашел успокоение в молитве; ведь если бы Абу Аббас решил убить меня, то послал бы палачей ночью. С этими мыслями я просидел, ожидая рассвета; и когда он наступил, я уселся на своего мула и поехал, еще не решив, к кому бы направиться. По дороге я не смог придумать ничего лучшего, как пойти к Сулайману Вольноотпущеннику.

– Говорил ли обо мне что-нибудь правитель правоверных вчера? – спросил я.

– Да, они говорили о тебе, – ответил он, – и правитель сказал: «Абу Яда – сын нашей сестры, если он настолько верен своему прежнему господину, его верность нам будет настоящей».

Я поблагодарил Сулаймана и оставил его. Когда мне представилось снова находиться в присутствии Абу Аббаса, он был неизменно добр ко мне».

Эпилог о плоти

«Я поехал с Абдаллахом, сыном Али, раскапывать могилы Детей Омейи во времена Спиллера, – рассказывает Омар, сын Хани, из рода Тай. – Сначала мы направились к могиле Хишама и раскопали его тело, все еще целое и крепкое, за исключением кончика его носа, который сгнил. Прежде чем мы сожгли его, Абдаллах восемьдесят раз ударил его кнутом.

Когда мы раскопали Сулаймана в Дабике, то увидели, что от него остались лишь позвоночник, ребра и череп. Но мы сожгли и его. То же самое мы сделали с остальными Омейядами, которые были похоронены в Киннисрине и Русафе.

Когда мы добрались в Дамаск и вскрыли могилу Валида, сына Абд аль-Малика, мы не нашли в могиле вообще ничего, ни одной косточки. Что касается самого Абд аль-Малика, то все, что мы нашли, был его череп.

Затем мы вырыли Муавию, сына Язида, и там мы обнаружили только одну кость, а на дне могилы было немного черноватой пыли, подобной пепельному мусору, остающемуся на камнях.

Мы вырыли все останки, находившиеся на кладбище, и сожгли все, что нашли».

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

090

Оставьте комментарий