Книга прослеживает историю ислама с момента его рождения до расцвета. Историк часто обращается к фольклору, цитатам из Корана, приводит множество песен и стихотворений.
Шредер предоставляет богатый материал, давая читателю возможность самостоятельно выступить в роли исследователя. Книга будет интересна не только специалистам, но и широкому кругу читателей.

НАРОД МУХАММЕДА
Эрих Шрёдер (Eric Schroeder)

Продолжение книги. Предыдущий.

Святой и его судьба

Приход Халладжа в Багдад
Изречения Халладжа
Эхо
Экстаз
Фразы
Божественное призвание
Шайтан
Предупреждение
Феномен
Рассказ Абдаллаха ибн Хафифа
Мученичество Халладжа

Приход Халладжа в Багдад

«Мы сидели вокруг суфийского шейха Джунайда, – рассказывает Али Хадрами, – когда к нам подошел прекрасный юноша, учтиво приветствовал всех и подсел к нам. Некоторое время он молча слушал то, что говорили другие. Потом Джунайд спросил его:

– Может, ты хочешь задать какой-нибудь вопрос?

– Как мы можем определить различие между видимым характером и внутренней сущностью нас самих? – спросил молодой человек.

– Этот вопрос мне кажется праздным любопытством, – ответил Джунайд, – почему бы тебе не спросить о том, что действительно занимает твой ум, – о твоем желании добиться превосходства перед твоими сверстниками, например?

Джунайд замолчал, как будто обдумывая что-то, потом дал знак Абу Мухаммеду. Мы все встали. Джунайд отвел в сторону юношу и начал говорить с ним. Его последние слова мне удалось услышать: «…твоя кровь окрасит эшафот».

Юноша расплакался и убежал. Джурайри и еще один из нас побежали за ним. Вот что рассказал мне потом Джурайри:

«Мы нашли его на кладбище, он сидел опустив голову на колени. Этот юноша был в том возрасте, когда душа наиболее ранима, и убежал, потому что посчитал себя оскорбленным. Возможно, он беден и голоден, подумал я и послал своего товарища купить чего-нибудь сладкого. Когда я подошел к нему, он вскинул голову и посмотрел на меня. У него был вид несчастного человека. Я постарался утешить его как мог. Когда мой товарищ пришел с едой, я предложил ему подкрепить свои силы. Молодой человек поел немного.

– Откуда ты пришел? – спросил я через некоторое время. – Где ты родился?

– Я родился в Бейде, но воспитывался в Хузистане и Басре.

– Как тебя зовут?

– Хусейн ибн Мансур.

Потом я встал, пожелал ему удачи и ушел. Через сорок пять лет после этой встречи я узнал, что он был казнен».

Из Багдада Хусейн отправился в Мекку. Целый год он провел во дворе мечети, не сходя со своего места, кроме как для омовений и ритуального обхода Черного камня, не обращая внимания ни на зной, ни на дождь.

«Однажды мы выпросили у него плащ, – рассказывает один суфий, – и выловили всех вшей, которые нашли там себе приют. Ради интереса мы взвесили их, оказалось, что они весят двадцать гран[151]. Но он не обращал внимания на такие мелочи».

Один из друзей Хусейна так рассказывает о своей беседе с ним:

«Если, – сказал я ему, – какое-то откровение, какой-то мистический знак появляется в твоем сознании, более того, если даже такие моменты станут устойчивым состоянием твоей души, ты не должен считать, что тебе позволено познать Сокровенное. Я точно знаю, что пророк не одобрял этого, и ты сам услышишь подтверждение моих слов завтра, от учителя.

– Но, друг мой, – ответил мне на это Хусейн, – Сам Господь приходит и учит меня всему тому, о чем традиционалисты повторяют нам! Я полагаюсь на Предания лишь потому, что они совпадают с моими видениями и не противоречат моей интуиции. Они лишь помогают мне яснее понять смысл моего собственного опыта».

«Как-то раз я шел вместе с Хусейном ибн Мансуром, – рассказывает его учитель Макки, – читая наизусть главы из Корана. Он слушал меня, потом вдруг сказал:

– То же самое я могу говорить и сам, из себя самого.

С того дня я не видел его больше».

Хусейн снова пришел к Джунайду.

– Зачем ты вернулся ко мне? – спросил Джунайд.

– Я хочу быть членом вашей общины, шейх, – ответил Хусейн.

– Я не хочу иметь дела с сумасшедшими, – возразил Джунайд, – наша община состоит из нормальных людей. Трезвость – признак здоровой духовной жизни. Опьянение – признак необузданных желаний и страстей.

Изречения Халладжа

Когда, испытывая жажду, склоняюсь я над чашею с вином,
В глубинах чаши вижу тень я – ТВОЮ!

Эхо

И сердце стало глазом; вижу я Господа сияние.
Шепчу: «Кто ты?» И эхо отвечает: «Ты!»

Ах!
Был ли это я? Иль Ты?
Два Бога?
Далек, далек я от того, чтоб утверждать, что существует Бога два!
И все-таки меж мною и Тобой лежит мучение – «это я».
Так забери мое Ты «это я», которое лежит меж Нами, и Твое «Это Ты».

Измени свою речь, избегай мира призраков. Не ограничивайся ни мерой, ни гармонией в отношениях с Богом! Пусть говорит страсть! Растворись и следуй своей любви. Стремись ввысь, вознесись над холмами и горами, над всеми холмами определенности и всеми вершинами мысли, пока, наконец, не обретешь способность узнать То, Что видишь. То будет ночь пира, которым кончается долгий пост.

Экстаз

Хочу я цельности Единственной Одной моей
В Единственности Бога истинной.
Так же как одним путем не суждено пройти дорог всех мира…
Я Реальность! Только для себя самой Реальность и реальна!
Заключенная сама в себе, она не может покинуть саму себя!
О сияние мелькающих огней! О сверкающие вспышки молний!
На свету трепещет мотылек и умирает, как в Огне.
И все же ты со мной, здесь, между Сердцем и плотью сердца!
Твое творенье – эти слезы – так неужели вытечешь из век моих
и меня покинешь?

Снова пришел он к Джунайду.

– Реальность – это я сам! – воскликнул он.
– Нет, – сказал Джунайд. – Ты существуешь только благодаря Реальности. Я вижу твою кровь на эшафоте.

Фразы

Призыв, потом тишина, затем безмолвие;

И узнавание, потом открытие, затем изложение.

Глина, потом обжиг, затем прокалка;

И серый холод, потом тени, затем солнце.

Каменистая земля, потом луг, затем пустыня;

И река, потом море, затем берег.

Опьянение, потом отрезвление, затем жажда;

И приближение, потом встреча, затем близость.

Прикосновение, потом объятия и страсть;

И разделение, потом соединение, затем воспламенение.

Захват, потом бросок, затем напряженность;

И очертание, потом появление, затем – единство.

Фразы для тех, для кого этот мир не стоит и гроша;

Голоса за дверью, но, когда кто-нибудь входит внутрь, они смолкают.

Халладж вернулся в Тустар, где оставался почти два года, бросив халат суфия и надев мундир солдата с длинными рукавами. Он стал столь популярен, что суфии того времени завидовали ему.

«Хусейн ибн Мансур никогда не пользовался подушками для локтей, – рассказывает человек, который был его слугой в течение двадцати лет, – никогда он не спал лежа на боку. Он обычно стоял всю ночь. Когда его глаза закрывались от усталости, он опускался на корточки и дремал некоторое время.

– Ты должен уделять больше внимания себе, относиться к себе как к другу, – сказал кто-то из его друзей однажды.

– Мое тело – это друг, от общения с которым я никогда не испытывал особого удовольствия, – ответил он».

– Принадлежать Богу, – говорил Хусейн ибн Мансур, – значит быть человеком без учителя и ученика, не имеющим ни предпочтений и ни отличий, ни рассеянным, ни сосредоточенным, тем, у кого ничего нет и которому ничего не нужно, совсем ничего. В нем есть только То, Что есть; и Оно есть в нем, не содержась в нем, так же как Пустыня есть в каждой отдельной части пустыни, но отдельный участок пустыни не содержит в себе всей Пустыни.

То, что говорят другие, согласуется с его мыслями, их мысли согласуются с его желаниями. Его желание простирается далеко, его правила аскетичны, его разум есть его незнание, его незнание есть его единственная реальность, его грех позволяет ему верить. Его имя является его правилом, его признак в том, что он горит, как в огне. Все, что можно сказать о нем, – это то, что он ищет.

Соблюдение Закона – его стиль, грехи – место для упражнений, души людей – его двор, Сатана – его учитель, любое существо, с которым можно дружить, – его любимец, гуманизм – его секрет, нищета – его роскошь, смирение – его основная мысль, рай – его сад, и руины – его дворец.

Его окружение – пустыня, улицы – пепелище, его учение – краеугольный камень его состояния, а его состояние есть полное бездействие, потому что любое другое состояние вызывает Гнев Божий.

Таков должен быть совершенный человек.

Пять лет Хусейн провел путешествуя, сначала в Хорасан, Систан и Кирман, затем в Фарс, где он начал проповедовать, призывая людей к Богу и собирая вокруг себя толпы народу. Находясь в Фарсе, он написал несколько книг для своих последователей. Потом он отправился в Ахваз, где проповедовал. Настолько глубоко он исследовал души своих слушателей и открывал им то, что спрятано в самой глубине их сердец, что его прозвали Халладж аль-Асрар (что в переводе означает «чесальщик хлопка в глубине сердец»[152]). Краткая форма этого прозвища, Халладж, сохранилась с ним до конца жизни. Из Ахваза он направился в Басру, но не задержался там надолго.

«Я был учеником Халладжа, – рассказывает судья Мухаммад ибн Убайд, – когда он служил в мечети в Басре в качестве учителя Корана, это было до того, как он начал говорить нелепые вещи и попал в тюрьму. Однажды, когда мой дядя пришел поговорить с ним, я сидел рядом и слушал их беседу.

– Я должен покинуть Басру, – сказал Халладж.

– Почему же? – поинтересовался мой дядя.

– Люди здесь слишком много говорят обо мне, я устал от всего этого.

– И что же они говорят?

– Они видели кое-что из того, что я делал, и, не вдаваясь в подробности, поспешили провозгласить на весь город, что Халладж получает ответы на свои молитвы и даже может творить чудеса. Кто я такой, чтобы такие возможности были дарованы мне? Я приведу тебе один пример. Несколько дней назад богатый человек пришел в мечеть, дал мне несколько дирхемов и попросил отдать их бедным. Так случилось, что никого из нищих не было поблизости, и я положил деньги под циновку, рядом с колонной, запомнив это место. Я прождал весь день, но никто не приходил, тогда я отправился домой спать. Утром я занял свое место на циновке у той самой колонны и начал молиться, вскоре в мечеть зашли дервиши, бедные суфии, и остановились около меня. Тогда я прекратил свою молитву, поднял циновку и отдал им деньги. Они потом пустили по городу слух, что я превращаю пыль в серебро!

Он рассказал еще несколько подобных историй, наконец мой дядя встал и попрощался с ним. Он никогда больше не встречался с Халладжем.

– В нем есть что-то от мошенника, – сказал мне мой дядя, – я думаю, что мы еще услышим о нем».

Продолжая заниматься духовной практикой, Халладж проходил одну ступень за другой. Он верил, что человек, который очищает свое тело аскезой, занимается одной только благотворительностью, подавляет желания и страсти, обязательно будет достигать все более и более высокой степени духовной чистоты, пока, наконец, не избавится от всего мирского. Когда ничего связанного с плотью не останется, Святой Дух, породивший Иисуса, поселится в нем, и тогда все, что он будет совершать, будет уже делами и велениями Бога.

Божественное призвание

Вера призывает человека на Прямой Путь.

Смирение призывает его к самоотдаче, Милость призывает к созерцанию.

Понимание призывает расширить горизонты видения. Рассудок взывает к опыту. Знание призывает к слушанию. Мудрость призывает к искренности и миру.

Душа человека призывает его к служению Богу. Отречение от всего ради Бога призывает к вере. Страх призывает к ужасу. Надежда призывает к спокойствию.

Любовь зовет человека к желанию, желание – к восхищению, а восхищение зовет к Богу.

Знай, что человек, неуклонно придерживающийся Закона, следует прямым путем вплоть до ступени понимания Единственности Бога. Но когда он уже достиг этой ступени, маяк Закона перестает вести его, теряясь из виду, и он идет дальше, влекомый проблесками света из Бездны Истины. И когда эти проблески и вспышки становятся устойчивым и сильным лучом, тогда утверждение о Единственности Бога становится ересью, и Закон становится нелепостью. И если он и произносит формулу «ОН, БОГ, ЕСТЬ ОДНО», то лишь совершая насилие над собой.

Индивидуальность в моей ничтожности —

ТВОЯ – будет существовать так долго, как буду сам существовать я;

Все между мною и другим,

Все вещи обретают двойственность лишь в этой тайне.

Я и моя Любовь едины; моя Любовь есть я;

Два духа это тело занимают.

И если меня видишь ты, Он – Тот, Кого ты видишь,

Когда Его увидишь ты, увидишь ты Меня!

Управляй своим дыханием, управляй минутами и часами своей жизни; управляй своими воспоминаниями и своими действиями.

Тот, кто знает, откуда он пришел, знает, куда он должен уйти.

Тот, кто знает, что делает, знает, что будет сделано с ним. Тот, кто знает, что должно быть сделано с ним, знает, что будет спрошено с него. Тот, кто знает, что будет спрошено с него, знает, что он должен иметь. Тот, кто знает, что он должен иметь, знает то, что он должен отдать. Тот, кто знает, что он должен отдать, знает то, что у него есть.

Но человек, который не знает ни того, откуда он пришел, ни того, где он находится, ни того, как он существует, ни того, что представляет собой то, откуда он произошел, ни того, что он есть, ни того, для чего он существует, – этот человек один из тех, кто позволяет своей жизни сыпаться, минута за минутой, без всякой пользы и цели, словно песок между пальцами.

Я увидел птицу, которая летела мимо меня, бросая вызов моей славе. Она спросила меня на лету:

– Где можно найти покой?

– Подрежь свои крылья – это будет твоим самоотречением – иначе ты не сможешь следовать за мной в то место, которое ищешь, – ответил я ей.

– Но на этих крыльях я лечу к своему любимому, – сказала птица.

– Несчастное создание, – ответил я, – никто не сравнится с тем, кто является слышащим и видящим.

И птица упала в океан мысли и утонула в нем.
Кто жадно ищет Бога, пусть идет,
Ведом туда Рассудком, где лишь незнание его насытит;
Там будет он резвиться, очарован любой догадкой,
Порожденной только собственным его же состояньем неустойчивости,
Пока, уж на закате жизни, он проблеет, наконец:
«Ужели Бог – иллюзия, как и покой?»

Однажды Халладж в окружении своих последователей прогуливался по улицам Багдада. В одном из дворов кто-то заиграл на флейте мелодию, такую прекрасную, что у всех появились слезы на глазах.

– Интересно, кто это играет? – спросил один из учеников.

– Кто играет? – переспросил Халладж. – Сатана оплакивает потерю мира.

Бог – первопричина всего в вечности, Бог Сам в Себе, был Один. Другого не было. Он в вечности, единственный Знающий все: Знание, Силу, Любовь, Желание, Мудрость, Величие, Красоту, Славу, был в размышлении. Потом, из Него Самого, появилась одна идея из всего множества идей; Бог произвел рассуждение из всего множества рассуждений; Бог сказал слово, из всего множества слов. Он произнес фразу из всего множества фраз. Он сделал творение из всего множества творений. Он смешал борьбу из всего множества борьбы с восторгом из всего множества восторгов.

В Его единстве с Самим Собой Сущность говорила с Сущностью, Идея, в которой, из всего множества других идей, Он созерцал Себя, эта Идея была Любовь, Его Любовь в Его Единственности; Он самосозерцал Себя посредством Любви, поскольку Сущностью Его Сущности является Сущность Любви Бога.

Бог сказал, что желает назвать атрибуты этой Любви в Пустоте. И, посмотрев в вечность, Он создал Форму, или Образ, Образ Его собственной Сущности. Когда Бог творит вещь, Он создает Свой собственный Образ, всегда, вечно. И Бог посмотрел на этот Образ, некоторое время из Своего бесконечного времени, приветствовал его, радовался ему, говорил с ним, благословил его, на что ушел еще один момент из Его бесконечного времени, и потом даровал ему жизнь. И вот Образ, который имел форму Адама, человека, получил доступ ко всему, что знал Бог; до Божественного приветствия он не знал ничего. В этот момент Бог стал Создателем человечества.

Шайтан

Когда Бог приказал Шайтану: «Склонись перед Адамом», Шайтан ответил:

– Я не поклонюсь никому, кроме Тебя.
Из всех небожителей Шайтан был самым строгим поборником Единственности Бога.
Моисей встретил Шайтана на склоне горы Синай и спросил его:

– Почему ты не поклонился?

– Потому что я считаю, что поклоняться следует только одному Богу.

– И ослушаться веления Бога?

– Это было испытание, а не веление.

– Но разве это не было грехом? Твое лицо высохло после этого.

– Мудрость вечна, – ответил Шайтан, – хотя лицо мудрого может высохнуть и покрыться морщинами из-за нее.

– Ты вспоминаешь Его?

– О Моисей, – ответил Шайтан, – чистая мысль не нуждается в памяти; и эта мысль служит мне напоминанием о Нем и Ему обо мне. Сейчас я служу Ему из более чистых побуждений, избавившись от корысти и помня о Его превосходстве и величии. На Небесах я служил Ему ради своего благополучия, но сейчас я служу ради Его Самого. Из-за моей преданности Ему одному Он сделал меня одиноким. Потому что мои глаза были ослеплены Его сиянием, Он уничтожил меня. Потому что Он должен был сделать меня таким, каким я должен быть, согласно Его предвидению, Он низверг меня. Потому что Он предопределил мою страсть к разрушению, Он сделал меня не таким, как все. Но, клянусь Его Истиной, я исполнил все, все до мелочей, что Он повелел, и не роптал на Судьбу, и не жалел о своей утраченной красоте. Через все свои несчастья я прошел с поднятой головой. Пусть он мучает меня в Своем Огне вечно, я не склонюсь ни перед кем другим, ибо я знаю, что Он не имеет ни равного Себе, ни Сына. Моя любовь к Нему чиста.

Что касается Шайтана, то тут самые красноречивые из мистиков хранят молчание. Потому что Шайтан ближе к Наивысшему Существу, чем они. В своем усердии он пожертвовал намного большим, чем они. Он тверже, чем они, держал свое слово, и преданность и почитание его не имеют себе равных.

Его крушение произошло, когда кончилась вера, в тот момент, когда он сказал: «Я благородней, чем Адам». Тотчас он оказался за покровом, не зная, что скрыто за формой Адама. И он упал, и распростерся в грязи, и связал, отныне и навеки, свое имя с проклятием.

* * *

Для тех, кто верит, грех – как только они поняли, против Кого они согрешили, – становится равносилен смерти.

Если человек желает вкусить Милость Господа, он должен смирить свою душу и пребывать в одном из следующих трех состояний: находиться как бы в утробе матери и существовать, не имея возможности влиять на свое существование, получать питание и даже не знать об этом; пребывать в абсолютном покое, как в могиле; либо быть полностью беспомощным, как в день Последнего Суда.

* * *

Из Басры Халладж во второй раз отправился в паломничество, оттуда вернулся в Басру, затем пошел в Ахваз, потом, забрав с собой жену, сына и нескольких наиболее преданных учеников, прибыл в Багдад. Там он провел около года, потом, оставив сына на попечение одного из своих последователей, снова пустился в путь.

Сначала он отправился в Индию, оттуда в Хорасан и Туркестан, вплоть до границы с Китаем, везде, где он побывал, он призывал людей к Богу и писал книги для своих учеников.

После возвращения в Багдад ему приходили письма из Индии, в которых к нему обращались как к Заступнику, в письмах из Китая и Туркестана его величали Кормильцем Души. Его последователи из Хорасана называли его Провидцем, из Фарса – Абу Абдаллахом, Аскетом, из Хузистана – Шейхом, Чесальщиком хлопка в глубине сердец. Некоторые люди в Багдаде называли его Пребывающим в Экстазе, другие, в Басре, звали его Очарованным. Странные истории стали рассказывать о нем, когда он вернулся из своих странствий.

Затем он отправился в третье паломничество по святым городам. Из паломничества, по словам его сына, он вернулся совершенно другим человеком. Он купил участок земли в Багдаде и построил дом для своей семьи.

Халладж желал обратить в свою веру некоего Ибн Харуна, который содержал несколько салонов, где наиболее известные в Багдаде шейхи собирались для обсуждения вопросов богословия. Один раз, когда, как обычно, собрались все гости, Халладж начал беседу с того, что предложил шейхам загадку:

Разве не было времени у вас узнать меня?
Тогда поймите истинную сущность мою!
Часть первая моя нежней четвертой,
А пятая длиннее третьей,
Моя вторая часть наиобычнейшая,
Трижды три тройки. Что это за слово?
Отгадайте, и вы увидите меня стоящим твердо
Там, на горе Синай, где Моисей стоял, объятый светом.

Никто не мог ничего сказать в ответ.

А надо заметить, что сын Ибн Харуна в то время был болен и силы стремительно покидали его. Поэтому хозяин попросил Халладжа о милости:

– Мой мальчик умирает, не мог бы ты помолиться за него?

– Он уже выздоровел, – ответил Халладж, – не беспокойся больше о нем.

Через несколько минут слуги привели ребенка, и он выглядел так, как будто и не болел вовсе. Все присутствовавшие были поражены этим чудом. Ибн Харун достал запечатанный кошель с золотом и отдал его Халладжу со словами:

– Шейх, возьми эти деньги и поступи с ними как пожелаешь.

Окно комнаты, где происходило собрание, выходило на реку Тигр. Халладж взял кошель, в котором было три тысячи динаров, и швырнул его в воду.

– Я думаю, что у вас есть вопросы ко мне, – сказал он, обращаясь к собранию шейхов, – но что вы можете спросить у меня? Я слишком ясно вижу, насколько вы правы и насколько я не прав.

И с этими словами он покинул собрание.

На следующий день Ибн Харун посетил нескольких своих знакомых, бывших накануне вечером у него в доме, и показывал им тот самый кошель, который Халладж на их глазах бросил в реку.

«Вчера, – рассказывал он им, – я не мог избавиться от размышлений о своем подарке. Мне стало жаль денег, которые шейх бросил в воду. Меньше чем через час после того, как эта мысль пришла ко мне в голову, в дверь позвонил один из бедных учеников Халладжа и сказал мне, когда я впустил его в дом:

– Мой господин приветствует тебя, он приказал мне передать следующее: «Не жалей ни о чем и возьми свои деньги. Тому, кто послушен Ему, Бог дает власть над землей и водой».

С этими словами он вручил мне мой собственный кошель».

Знание обо Мне, поскольку Я одновременно слишком велик и необъятен для взгляда и слишком мал и утончен, труднодостижимо для существа, заключенного в телесную оболочку. Я есть Я, этим все сказано. Фактически моими атрибутами стала человечность, и эта моя человечность есть отмена чистой духовности. Я имею одно-единственное качество – Божественность.

По моему собственному велению Покров скрыл меня от меня самого, и для меня этот Покров является прелюдией к Видению. Когда момент Видения наступает, тогда все мои атрибуты, качества Божественности исчезают.

Только так Я отделяюсь от меня самого. Я есть субъект Своего существования. Я не Мое Я. Я Метафора (человек, замещающий Бога) и не имею ничего схожего с человеком. Я Призрак и не заключен в материальную оболочку. Мое Появление – это не возвращение в Вечность, а просто Реальность, недоступная ни чувствам, ни аналогиям.

Ангелы и люди имеют некоторые знания об этой Метафоре и этом Призраке. Они не знают истинной природы этого единственного качества, им знакомы лишь интуиции, данные свыше, каждому в меру его способностей. Всякое племя знает, из какого источника оно должно пить. Для одного человека это наркотик, для другого – чистая вода. Один видит только какую-то человекоподобную форму, другой – несравненный Божественный Образ и ослеплен им. Один человек бродит в безводной пустыне познания, другой тонет в океане мысли – все они далеки от Реальности, поскольку все они выбирают себе определенную цель и, следовательно, двигаются по неверному пути.

Те, кто близки Богу, вопрошают Его лишь о Пути. Они считают себя ничем, а Он готовит их к славе. Они сделали себя ничем, а Он сотворил их славу реальностью. Они унизили себя, и Он возвысил их в глазах всех.

Такие люди находятся в поисках истины. Они ни во что не ставят мирскую славу. Именно их Он лишает их человеческих качеств, наделяя их Своим собственным атрибутом – Божественностью.

Многих обратил Халладж в свою веру, и среди его последователей были люди весьма значительные. Больше всего он желал завоевать симпатии консерваторов, потому что считал их веру лишь первой ступенью его собственного учения, поэтому Халладж послал своего эмиссара к Ибн Навбахту[153], главе этого направления.

Ибн Навбахт был умным и осторожным человеком.

– Чудеса, которые творит твой господин, – ответил он ученику Халладжа, – вполне могут оказаться трюками фокусника. Я, должен признаться, – продолжил он, – являюсь, если так можно выразиться, рабом любви. Больше всего на свете я люблю общество прекрасных девушек. К великому моему сожалению, в последнее время я стал лысеть и вынужден отращивать оставшиеся волосы как можно длиннее, чтобы прикрывать ими лоб, после чего, чтобы они держались, придавливать их тюрбаном. Кроме того, я должен постоянно красить свою седую бороду. Так вот, если твой Халладж заставит мои волосы расти и сделает мою бороду черной без краски, я поверю во все, что он проповедует; я буду называть его божественным наместником халифа, нет! Я назову его пророком, да что там пророком, я назову его Всемогущим!

Когда Халладжу передали этот ответ, он оставил свои планы в отношении Ибн Навбахта и больше не беспокоил его.

Человек, который хочет открыть скрытое в Боге посредством Его творений, человек, который желает, чтобы момент экстаза продолжался, испытывает страдания невыносимые для смертного. Страдания потеряли свою остроту для Иова в тот момент, когда Бог воссиял в его сознании.

– Я больше не надеюсь получить награду за свои страдания и несчастья, – сказал он, – ибо мучение стало привычным для меня состоянием, и боль стала моим единственным блаженством.

Счастье – это Его дар, но Страдание – это Он Сам.

* * *

«Однажды ночью, – рассказывает Ибн Фатик, – когда в небе ярко светила луна, я пошел молиться на могилу Ибн Ханбала, которая находится в углу курейшитского кладбища. И там, вдалеке, я увидел человека. Он стоял, обратив лицо в сторону Мекки. Я подошел ближе и увидел, что это Халладж. Он плакал навзрыд и не замечал меня. Я услышал его молитву:

– О Ты, Кто опоил меня допьяна Твоей Любовью, Ты, Кто пребывает один в Своем вечном уединении! Твое Присутствие – это просто знание о Тебе, хотя Ты и не приходил. Твое Отсутствие – это лишь Занавес имен, хотя Ты и не уходил. Я умоляю Тебя, во имя тех святых откровений, которые Ты иногда посылаешь мне, во имя этих высших моментов моего существования, я прошу Тебя, не отдавай меня обратно моему «я», после того как Ты вырвал меня у него. Не позволяй мне снова увидеть свою душу, после того как Ты однажды спрятал меня от меня самого! Умножь число тех, кто ненавидит меня в Твоих городах, подними на меня тех преданных Тебе, кто требует моей смерти!

Вдруг, увидев меня, он повернулся и подошел ко мне с улыбкой.

– Абу Хасан, – сказал он, – ты знаешь, в моих поисках я не продвинулся дальше первой ступени.

– Как же так? – удивился я. – Первая ступень? Какое же состояние может быть более возвышенным, чем то, что я сейчас видел?

– Нет, – ответил он, – я ошибся, это даже не первый шаг простого верующего, это первая ступень неверия! – И он, выкрикнув три раза что-то нечленораздельное, упал на землю. Я увидел кровь у него на губах и хотел помочь ему, но он приказал мне жестом удалиться, тогда я оставил его наедине с самим собой.

На следующее утро я увидел его в мечети Мансура. Он взял меня за руку, склонился к моему уху и тихо сказал:

– Не говори людям о том, что ты видел вчера.

Однажды я увидел Халладжа на катийском рынке. Он горько плакал и кричал:

– Люди, спрячьте меня от Бога! Спрячьте меня от Бога! Спрячьте меня от Бога! Он забрал меня у меня самого и не отдает назад. Я не могу служить, как я должен служить в Его Присутствии, потому что боюсь, что Он снова оставит меня в одиночестве. Он бросит меня, Он покинет меня! Горе человеку, который будет отвержен, после того как узнает радость Его Присутствия!

Люди плакали, слыша его слова. Халладж замолчал и пошел к воротам в мечеть Аттаба, там остановился и заговорил снова, часть из того, что он говорил, мы поняли, но многое было совершенно непонятно.

Вот то из его речи, что стало нам понятно:

– Поистине, если Он создает какое-либо существо, то делает это из благих побуждений по отношению к нему. И если Он по временам является в сиянии перед Своим созданием и по временам скрывается под Покровом, то все это для того, чтобы существо продолжало двигаться вперед. Если бы Свет никогда не появлялся, люди отрицали бы существование Бога. Если бы Он никогда не скрывался за Покровом, все постоянно находились бы под Его воздействием. Поэтому Он не допускает, чтобы эти состояния длились вечно. Для меня сейчас нет Покрова между Ним и мной, ни тени, ни минуты передышки. Все, что было у меня человеческого, умерло в Его Божественности, в то время как мое тело сгорает в огне Его Энергии, так что не остается ни следов, ни воспоминаний, ни лица, ни слова.

Потом он произнес то, что мы не смогли понять:

– Вы должны понять следующее: обычные материальные вещи замещают атом за атомом в его Божественном Существе; отдельные, практические решения Он принимает как человек.

Затем он прочитал следующие стихи:

Пророчество – Светильник мирового света;
Как и восторг – они одной природы.
Дыхание Духа исходит из меня;
И мысль моя трубит в трубу Судьбы.
Видение обмолвилось об этом.
И Моисей стоит перед глазами моими на горе Синай».

Предупреждение

Не общайся с нами! Смотри, наши руки по локоть в крови наших любимых!

«Как-то раз я зашел без стука в комнату Халладжа, – рассказывает Ибн Фатик, – кто-то был у него до меня и оставил дверь открытой. Халладж молился, его лоб касался земли, он говорил:

– О Ты, Чья Близость касается моей кожи, Чья Тайна отбросила меня к началу Времени и Вечности, туда, где покоились изначально все сущности мироздания. Твое сияние настолько ослепляет меня, что я решил, что Ты – все эти вещи. И потом Ты отвергал Себя во мне, пока я не заявил, что Ты отсутствуешь здесь. И это не может быть твоим Отчуждением, потому что оно укрепило бы мое «я»; и это не Твоя Близость, потому что она помогла бы мне; и это не Твоя Вражда, потому что она уничтожила бы меня; и это не Твой Мир, потому что он успокоил бы меня. – Заметив мое присутствие, Халладж поднялся с колен и сказал мне: – Заходи, ты не побеспокоишь меня.

Я прошел дальше в его комнату и сел напротив него. Его глаза были налиты кровью и горели, как раскаленные угли.

– Мой дорогой сын, – сказал он мне, – я слышал, что некоторые называют меня святым, а некоторые, напротив, нечестивцем. Я предпочитаю тех, которые зовут меня нечестивцем, так же как и Бог.

– Но почему, учитель? – спросил я.

– Те, кто называет меня святым, поклоняются мне, те же, кто называет меня безбожником, поклоняются Богу и усердны в своей вере, поэтому они дороже мне и дороже Богу, чем те, кто почитает создание Божие – человека. Что ты скажешь, Ибрахим, когда в один прекрасный день увидишь меня сначала привязанным к позорному столбу, потом убитым, потом сожженным? И все же это будет счастливейшим днем моей жизни. Ладно, ты можешь идти. Да пребудет с тобой Милость Господня.

Когда ты отдаешь себя Любви всецело,
Что любовь кричит под гнетом отмеренных страданий?
Человек лишь подтверждает то тогда,
Что утверждает страсть:
Молитва, как известно,
Есть Неверие.

Да, иди. Скажи им, что уплыл я в пучину Моря
И мой корабль затонул вдали от берега.
На смерть пойти я должен ради Страдания Святого;
Святые Города уж больше не могу я посетить. Отречься должен я от Веры в Бога,
Ибо обязан делать то, что будет преступлением для Веры.

Однажды Халладж пришел в мечеть Мансура и выкрикнул:

– Люди, соберитесь, послушайте, что я хочу сказать вам!

Вокруг него собралась большая толпа, там были и его почитатели, и его критики, и его враги.

– Вы должны знать правду, – сказал Халладж, – Бог сделал меня отверженным среди вас. Убейте меня.

Люди в толпе стали плакать. Суфий Абд аль-Вудуд протиснулся вперед и сказал ему:

– Шейх, как мы можем убить человека, который молится, постится и читает Коран?

– Почтеннейший, истинная причина, которая удерживает вас от пролития моей крови, не имеет ничего общего с молитвой, постом и чтением Святого Слова. Поэтому почему бы вам не убить меня? Вы получите свою награду, и я обрету свой покой. Для вас это будет Священная война, для меня – Мученичество.

Когда Халладж покинул мечеть, я пошел проводить его домой. По дороге я спросил его:

– Шейх, то, что ты сказал, сильно встревожило всех нас. Что ты имел в виду?

– Сын мой, – ответил он, – пойми, что сейчас для мусульман нет более важной задачи, чем моя казнь. Осознай, что моя смерть сохранит святость Закона. Тот, кто согрешил, должен быть наказан».

Халладж продолжал проповедовать в мечетях. Наконец законник Ибн Дауд[154] высказал свое мнение: «Если то, что сказал пророк, да пребудет с ним благословение и милость Аллаха, является истиной, тогда то, что говорит Халладж, является ложью, и, следовательно, он может быть предан смерти на законных основаниях».

В 297 году хиджры Ибн Фурат отдал приказ арестовать Халладжа, но он покинул Багдад вместе с одним из своих учеников. В 301 году Халладж был задержан в Сузе и доставлен в столицу. В Ахвазе и Багдаде были собраны свидетельства того, что он заявлял о своей божественности. Он также был обвинен в утверждении, что божественность поселилась в доме Алидов. Сначала он был приговорен к заключению в тюрьму при дворце халифа.

– В эйфории страсти, – сказал Халладж, – я был необуздан, и наказание за необузданность постигло меня.

* * *

Только в 309 году его дело было окончательно решено: он был казнен, и тело сожжено. Но до того он жил во дворце, с ним хорошо обращались и ему разрешали принимать посетителей. Казначей Наср, который надзирал за ним, был сбит с толку его фокусами и претензиями на божественность. До визиря Хамида ибн Аббаса доходили рассказы о том, что многие слуги и придворные попали под его влияние, поскольку он утверждал, что может воскрешать мертвых и творить чудеса, достойные пророка. Некоторые государственные служащие и даже члены императорской семьи фактически стали его апостолами и утверждали, что Халладж – сам Бог во плоти (какое возмутительное богохульство!).

Все эти люди были арестованы. На допросе у Хамида они признались, что были миссионерами Халладжа, верили в его божественное происхождение и его сверхъестественные способности. Когда на очной ставке с Халладжем они подтвердили свои показания, шейх все отрицал.

– Упаси меня Аллах, – заявил он, – чтобы я когда-либо претендовал на божественность или пророческий дар – я простой человек, который почитает Аллаха, молится, постится и стремится делать добро ближним по мере своих сил, вот и все.

Хамид созвал на консилиум судью Абу Омара, последователя школы маликитов, судью Ибн Бухлула, который был ханифитом, и еще нескольких знаменитых юристов и богословов и попросил их высказать свое мнение по данному вопросу. Юристы высказались против казни. Они требовали либо неопровержимых доказательств преступления, либо признания обвиняемым своей вины. Халиф Муктадир приказал передать Халладжа в руки Али ибн Исы, который выполнял обязанности помощника при визире Хамиде, но Али не горел желанием допрашивать этого странного человека и попросил уволить его от этой обязанности, поэтому арестованного отправили во дворец Хамида.

Когда Хамид начал заниматься делом Халладжа, ему привели свидетельницу, дочь его ученика по имени Самарри. Она рассказала, что к Халладжу ее привел отец. Девушка выражала свои мысли разумно и вежливо и произвела на Хамида благоприятное впечатление. Она продолжила свой рассказ:

– При первой встрече Халладж подарил мне дорогие подарки и сказал: «Я хотел бы, чтобы ты вышла за моего любимого сына Сулеймана, который живет в Нишапуре. Случается, что муж и жена спорят друг с другом, иногда жене не нравится, как поступает ее муж, всякое бывает поначалу. Ты скоро отправишься к моему сыну, и я настоятельно рекомендовал ему поступать с тобой с любовью и уважением, но, если все-таки что-то тебе не понравится в его поведении, ты всегда можешь обратиться ко мне за помощью. Просто сделай следующее: постись весь день, потом, в конце дня, поднимись на крышу, рассыпь золу и крупную соль, стань на них, выйди из поста, повернись в ту сторону, где нахожусь я, и расскажи мне, чем обидел тебя мой сын, – я увижу и услышу тебя».

Однажды утром, – продолжала она, – я спускалась с крыши в сопровождении дочери Халладжа; он сам находился внизу. Когда мы увидели хозяина дома, его дочь предложила мне поклониться ему. «Почему я должна кланяться кому-либо, кроме Бога?» – спросила я. Халладж услышал мои слова и ответил: «Бог на Небесах, но Он также и на земле». Потом он подозвал меня, засунул руку себе в рукав и вынул ее, полную мускуса. Он еще несколько раз проделал этот фокус и отдал все благовоние мне со словами: «Возьми и добавь это в свои духи: девушка должна благоухать, когда она готовится предстать перед своим возлюбленным».

В другой раз он сидел в комнате, на полу которой были расстелены циновки. Он позвал меня и предложил поднять любую циновку и взять себе то, что я найду под ней. Когда я подняла циновку, оказалось, что весь пол под ней покрыт золотыми динарами, это было потрясающее зрелище.

На этом допрос этой женщины был закончен, но ее держали в доме Хамида вплоть до казни преступника. Затем Хамид начал охоту на последователей Халладжа. В их домах было найдено множество документов, написанных на китайской бумаге, некоторые даже были выполнены золотыми чернилами. Отдельные книги были переплетены атласом, шелком и тонкой кожей. Среди прочих бумаг были найдены подшивки писем от его посланцев в провинциях и его инструкции для них, касательно того, как они должны учить людей, вести их от одной ступени к другой, как следует обращаться с представителями различных слоев общества и как надо учитывать умственные способности и восприимчивость паствы.

Феномен

«Мой отец и я, – рассказывает Ибн Занджи, – пришли как-то раз с визитом к Хамиду, но его не оказалось на месте. Мы прошли тогда в общественную приемную и присели на скамью в ожидании визиря. Вскоре в зал вошел Харун, чиновник по сбору налогов. Он приветствовал моего отца, и они начали беседу, в это время в дверях появился один из слуг Хамида, который надзирал за Халладжем, и знаками позвал Харуна к себе. Харун, не догадываясь, в чем может быть дело, поспешил выйти. Но вскоре он вернулся, бледный как смерть.

– Что случилось? – спросил его мой отец, встревоженный его видом.

– Этот слуга, которого вы видели только что, – ответил Харун, – рассказал мне странную историю. Когда он принес обед Халладжу, он увидел, что тот каким-то непостижимым образом заполнил все пространство своей комнаты: от пола до потолка и от одной стены до другой. Это зрелище так напугало его, что он уронил поднос и убежал, не оглядываясь. Этот слуга еле жив от страха до сих пор, он весь дрожит и заикается. Мы еще не успели оправиться от изумления, когда пришел привратник и сообщил нам, что Хамид ожидает нас в своем кабинете. Мы пошли к визирю и первым делом рассказали ему о необычайном происшествии в комнате Халладжа. Хамид приказал привести того слугу. Когда его привели, визирь потребовал, чтобы он подробно рассказал, как все было. Слуга повторил свой рассказ, дрожа, как в лихорадке.

– Ты лжешь! – закричал Хамид и добавил несколько слов, которые мы вынуждены опустить. – Он просто напугал тебя своими фокусами, пропади ты пропадом, дурья башка. Пошел вон!

Слуга смиренно удалился, но прошло много времени, прежде чем он окончательно пришел в себя».

«Впоследствии казначей Наср получил у халифа разрешение использовать специальное помещение для содержания Халладжа, – рассказывает сын Халладжа Хамд. – Для этой цели приспособили дом, пристроенный к тюремной стене: дверь наружу была заложена, а дверь, ведущая в тюрьму, прорублена. Двор дома был со всех сторон огорожен стенами. В течение года ему было разрешено принимать посетителей, потом это было запрещено. Пять месяцев никто не приходил к нему, за исключением его ученика Ибн Аты, которого провели тайно каким-то образом, и в другой раз его навестил человек по имени Абу Абдаллах ибн Хафиф. Я обычно ночевал в городе, в доме матери, а дни проводил с отцом в его новом жилище».

Рассказ Абдаллаха ибн Хафифа

«Проезжая через Багдад, по пути домой из паломничества, я почувствовал непреодолимое желание повидать Халладжа. В то время ему уже было запрещено видеться с кем бы то ни было, но у меня был старый армейский друг, который замолвил за меня словечко коменданту тюрьмы. Этот человек провел меня в тюрьму вместе с группой высокопоставленных чиновников, которые прибыли как раз в это время. Когда я оказался внутри, меня провели по длинным коридорам к недавно сделанной в тюремной стене двери. Комендант указал мне на нее и сказал коротко: «Сюда». Я зашел и оказался в роскошном павильоне (построенном, как мне сказали потом, на деньги казначея Насра, знатного и богатого поклонника Халладжа). В приемном зале, украшенном богатейшими коврами и златоткаными драпировками, великолепнее которых мне не доводилось еще видеть, я увидел юношу и пожилого человека, похожего на слугу. Они встали, приветствовали меня и предложили сесть.

– Давно мы не видели здесь никого, кроме коменданта и надзирателя, – сказали они.

– А где же шейх? – поинтересовался я.

– Он занят.

– Чем же он может быть занят здесь? – удивился я.

– Видишь эту дверь, почтеннейший? – ответил слуга. – Она ведет в тюрьму, где томятся бродяги, нищие и разбойники, он посещает их и пытается обратить их помыслы к Богу. Многие из них раскаялись в своих грехах, благодаря его проповедям.

Мы продолжали беседовать, когда появился Халладж. Я с любопытством посмотрел на него. Лицо его располагало к себе, на нем была чистая туника и плащ из белой шерсти, на ногах – туфли с загнутыми носами в йаманском стиле. Он сел с краю на длинный диван, приветствовал меня и спросил, откуда я родом.

– Из Фарса.

– А из какого города?

– Из Шираза.

Он задал мне несколько вопросов о шейхах города Шираза, на которые я ответил как мог.

– А сейчас откуда ты держишь путь? – спросил он меня потом.

– Из Мекки.

Тогда он начал расспрашивать меня о шейхах Мекки, затем спросил:

– А видел ли ты кого-нибудь из багдадских шейхов?

– Да.

– А как поживает Абу Аббас ибн Ата?

– Прекрасно.

– Если ты увидишь его снова, прошу, передай ему этот пакет и скажи ему, чтобы он держал эти бумаги в надежном месте. Кстати, как тебе удалось прийти сюда?

– Мне помог мой друг, с которым мы служили вместе в армии, он также родом из Шираза.

Наша беседа была внезапно прервана появлением коменданта, который, дрожа от страха, поклонился и поцеловал землю у ног Халладжа.

– Что случилось? – спросил шейх.

– На меня поступил донос, и теперь мне надо отвечать на него. Халифу сказали, что я взял деньги и отпустил из тюрьмы мятежного принца, а вместо него посадил обычного бродягу. Я могу лишиться головы.

– Иди к повелителю правоверных и ничего не бойся, все будет хорошо. Аллах защитит тебя, – сказал Халладж.

Когда тот человек ушел, Халладж встал, вышел на середину зала, стал на колени, поднял обе руки, с большими пальцами, направленными в небо, и произнес: «Аллах велик». После этого он склонился так, что щеки его коснулись пола. Слезы потекли у него из глаз, и скоро все место, где он находился, стало влажным от слез. Он замер, как будто потерял сознание. Он все еще находился в таком положении, когда вернулся комендант.

– Рассказывай, что произошло, – обратился к нему Халладж.

– Повелитель простил меня! – радостно воскликнул он.

Тогда шейх встал и вернулся на прежнее место.

– Что же сказал тебе халиф? – спросил он.

– Он сказал: «Я послал за тобой, чтобы отрубить тебе голову, но передумал и решил простить тебя, но смотри, чтобы это было в последний раз». – «То, что тебе рассказали про меня, ложь», – ответил я. Сменив гнев на милость, халиф приказал дать мне почетную одежду, подарки и деньги.

Халладж в это время сидел на краю длинного дивана, на другом краю, на расстоянии пятнадцати локтей[155] от него, может, даже больше, лежал платок. Он просто протянул руку и взял платок! То ли его рука растянулась сверхъестественным образом, то ли платок сам передвинулся ему навстречу – я не знаю. Но когда я своими глазами увидел это, мысль сверкнула в моей голове: это именно то, в чем его обвиняют, – колдовство!

Он вытер платком пот с лица. Я не стал больше задерживаться и попрощался.

После я зашел к Ибн Ате, рассказал ему о том, что довелось мне увидеть в тюрьме, и передал ему пакет.

– Если ты увидишь его еще раз, – ответил мне Ибн Ата, – скажи, что я выполню его просьбу, даже если мне придется за это попасть туда, где находится сейчас он сам. Я положу эти бумаги в надежное место».

В ходе следствия в руки Хамида попало письмо, написанное Халладжем, в котором были следующие строки: «Если человек хочет совершить паломничество, но не имеет такой возможности, пусть он соорудит в своем доме какое-нибудь квадратное сооружение, к которому не должно прикасаться ничто нечистое, и никто не должен подходить к нему. Когда наступит священный день, пусть человек обойдет вокруг него и совершит все положенные обряды, которые он совершил бы в Мекке. Затем пусть он соберет тридцать сирот и приготовит им самое изысканное угощение, какое позволят ему средства. Он должен привести их к себе домой и лично прислуживать им при трапезе, после чего должен вымыть им руки, как слуга, и подарить на прощание каждому новую одежду и семь дирхемов. Это будет равносильно паломничеству».

«Это письмо на судебном слушании читал мой отец, – рассказывает Ибн Занджи. – Когда он прочитал вышеприведенный пассаж, судья Абу Омар обратился к Халладжу со следующими словами:

– Откуда ты взял эти сведения?

– Из Книги Молитв Хасана из Басры, – ответил Халладж.

– Ты лжешь, отверженный! – крикнул судья. – Я сам читал книгу Хасана, когда учился в Мекке, там нет ничего подобного.

Когда Хамид услышал слово «отверженный», он приказал записать его в протокол. Судья между тем продолжал развивать свою мысль. По его мнению, Халладж выразил в своем письме доктрину атеизма, что карается немедленной смертью, поскольку атеист не имеет права на покаяние. Но судья Ибн Бухлул заявил, что само по себе это письмо еще не достаточная улика для вынесения смертного приговора, если только Халладж не признает, что он не только написал эту ересь, но и верит написанному. Если Халладж заявит, что он не придерживается атеистических взглядов и написал это письмо по недоразумению, тогда ему должно будет предложено отречься. Если он отречется, то его дело будет закрыто, если нет – тогда он действительно заслуживает смертной казни. Но Хамид не хотел продолжения слушания и настаивал тоном не терпящим возражений, чтобы все судьи согласились с мнением судьи Абу Омара, что Халладж является отверженным среди правоверных. Это решение было записано, и Абу Омар первым подписал его, остальным не оставалось ничего иного, как последовать его примеру. Когда Халладж увидел, какой оборот приняло его дело, он закричал:

– Вы не имеете права убить меня! Вы не можете объявить меня отверженным на основании софизма, игры слов. Моя религия – ислам, моя секта – Истинный путь, мои книги, в которых изложены мои взгляды, лежат во всех книжных лавках Багдада. Я заклинаю вас святым именем Аллаха, не проливайте мою кровь!

Но судьи продолжали подписываться под его смертным приговором, сформулированным Абу Омаром. Когда все присутствующие подписались, Хамид послал документ на утверждение халифу Муктадиру.

Казначей Наср, узнав об этом, поспешил к императрице-матери.

– Я опасаюсь, – сказал он ей, – что Аллах покарает твоего сына, если он допустит убийство этого святого человека.

Она пошла к Муктадиру и попросила его помиловать Халладжа, но безрезультатно. Халиф был неумолим, он послал Хамиду следующее распоряжение: «Согласно судебному решению, которое ты послал мне, отправь преступника в полицейское управление, где он должен получить тысячу плетей, если он не умрет после этого, прикажи отрубить ему руки, ноги и потом обезглавить. Голову насадить на кол, тело сжечь».

Но в тот же день Муктадир заболел лихорадкой. Это совпадение подтвердило слова Насра и произвело впечатление на императрицу-мать. Даже сам Муктадир почувствовал себя неуверенно и послал Хамиду срочный приказ отложить казнь. Через несколько дней халиф почувствовал себя лучше и Хамид снова приступил к нему с требованием предать смерти преступника без дальнейших проволочек. Муктадир попытался отмахнуться от решения этого вопроса, как малозначительного.

– Повелитель правоверных, – настаивал визирь, – если этого человека оставить в живых, он извратит Закон и сделает отступниками всех твоих подданных. Это будет концом государства и династии. Позволь мне исполнить приговор. Если возникнут какие-либо осложнения, ты можешь приказать казнить меня самого.

Разрешение было дано. Было условлено, что, во избежание беспорядков, начальник полиции со своими людьми должен прийти ночью. Стражники, переодетые в грумов, приехали верхом на мулах. Халладж также был посажен на мула и перевезен в середине толпы всадников, так что его никто не видел. Слуги Хамида проводили полицейских до моста. Начальник полиции провел ночь со своими людьми в оцеплении вокруг здания управления».

«Ночью, перед тем как его отправили на казнь, – рассказывает его сын Хамд, – Халладж встал и совершил обычную молитву, состоящую из двух поклонов. Потом он упал на землю и стал повторять: «Иллюзия, иллюзия, иллюзия…» Он повторял это слово почти до рассвета. Потом довольно долго он безмолвствовал и вдруг закричал: «Истина! Истина!» – и вскочил на ноги. Он завязал свой тюрбан, накинул плащ, распростер руки, обратился в сторону Мекки и, придя в экстатическое состояние, стал разговаривать с Богом.

Ибрахим ибн Фатик, его слуга, и я, мы оба находились при нем и запомнили некоторые отрывочные и непонятные фразы, произнесенные им в ту ночь.

«Видишь, – сказал он, – мы готовы быть Твоими свидетелями во всем, что угодно будет Тебе заявить. Мы найдем убежище в Твоей милости и сиянии Твоей Славы. На небесах – Бог. На земле – Законодатель Циклов и Формирователь Образов, благодаря Кому тела приобрели форму. Ты приходишь в Своем сиянии, когда Ты хочешь и к кому Ты хочешь. И согласно Твоей воле Ты явил Свой Завет в Образе, подобном Форме Адама, той единственной Форме, наделенной знанием, речью, разумом и свободой воли. Ты позволил Твоему свидетелю здесь говорить от Твоего имени. Но как же могло случиться такое? Ты породил меня, Ты избрал мое существо в качестве Твоего символа. Ты объявил, что я высочайший, Твое Божественное Существо. Ты наделил меня Истинным Знанием и возможностью творить чудеса. Ты возвел меня на трон вечности. Но как же случилось такое? Почему я должен умереть теперь позорной смертью, как преступник, на виселице? Мое тело будет сожжено и прах развеян по ветру!

Истинно, истинно малейшая частица этой плоти, которая впитала в себя Твое благоухание, дает мне надежду на Воскресение, это истина более реальная, чем реальность высочайших гор!

Потом он заговорил стихами:

Во имя душ тех, что уходят в Вечность,
Услышьте вы мою печаль,
Во имя тех чудес, что заставляли отступить сомненья,
Услышьте вы мою печаль,
Ради Любви Твоей! И доблести рыцарей несущихся, как их же кони,
Услышьте вы мою печаль,
Как больно было заблудиться и пропасть им,
Подобно давно запущенному Мирскому Саду!
И стать скитальцами,
И спотыкаясь бродить, как звери,
Смотреть не видя, как бараны.

После он опять погрузился в молчание. Через некоторое время слуга Ибрахим обратился к нему с просьбой:

– Господин, дай мне какое-нибудь наставление на память.

– Ты сам, твое «я»! – ответил он. – Если ты не поработишь его, оно поработит тебя.
Утром пришли стражники, чтобы отвести его на площадь. Я видел, как он шел, приплясывая в своих цепях».

Мученичество Халладжа

«На площади собралась необозримая толпа. Я видел казнь Халладжа своими глазами, – рассказывает Абу Хасан из Хулвана. – Его привели закованным в цепи, но он смеялся.

– Учитель, – крикнул я ему, – неужели тебе смешно?

Он ответил мне стихами:

Хозяин мой с безжалостной любезностью —
С приказом пить Кубок мне Свой дал.
Я выпил. И вино ударило мне в голову.
Вдруг я услышал клич Его: «Палач! Ковер и меч!»
Так завершился пир этот для меня.

Потом его повели на эшафот. Когда он увидел эшафот, он засмеялся так, что слезы потекли из его глаз. Посмотрев внимательно в толпу, он увидел там Шибли.

– Эй, Абу Бакр, – крикнул он ему, – не захватил ли ты с собой коврик для молитв?

– Да, – ответил Шибли.

– Ты расстелешь его для меня?

Шибли исполнил его просьбу, и Халладж приступил к молитве. Он прочитал отрывок из Корана «Мы испытаем тебя» во время первого поклона и «Все души вкусят смерть», во время второго поклона. Когда молитва была окончена, он обратился с речью к людям. Из всей речи я запомнил лишь следующее:

«О наш Господь, Который присутствует во всем и нигде, я умоляю Тебя, во имя истины Твоего Слова, которое утверждает, что я существую, во имя истины моего слова, которое утверждает, что Ты существуешь, я умоляю Тебя, мой Господин, дай мне милость быть благодарным за счастье Твоего дара, за то, что Ты спрятал от остальных и открыл мне: бушующий пламень Твоего Лица, и разрешил мне увидеть то, что скрыто от других: сокровенную Тайну Твою.

И прости этих рабов Твоих, которые собрались здесь, чтобы убить меня; они поступают так из усердия в Твоей Вере и желания снискать Твою Милость. Господь, будь милостив к ним, если бы Ты показал им то, что показал мне, они никогда не сделали бы то, что собираются сделать; если бы Ты скрыл от меня то, что скрыто от них, я никогда бы не подвергся таким испытаниям. Каково бы ни было Твое дело – я восхваляю Тебя! Какова бы ни была Твоя воля – я восхваляю Тебя!»

Он замолчал. Палач подошел к нему и ударил между глаз, кровь хлынула у него из ноздрей. Шибли вскрикнул, разорвал на себе одежды и упал без чувств на землю.

Палачу было приказано нанести преступнику тысячу ударов плетью. Палач начал свою работу. Халладж не издал ни одного стона и не просил о пощаде. Согласно свидетельству одного из очевидцев, на шестисотом ударе он обратился к начальнику полиции со словами:

– Выслушай меня, я расскажу тебе о том, что принесет больше выгоды халифу, чем захват Константинополя!

– Меня предупредили, что я должен быть готов к подобному предложению, и даже более заманчивому, – ответил Назук. – Но это не поможет тебе избавиться от плетей, ничего не поможет.

Халладж ничего больше не говорил. Когда был нанесен тысячный удар, палач взял меч и отрубил ему сначала руку, потом ногу. После этого Халладжа привязали к столбу, где он висел до наступления темноты, пока не пришел приказ халифа Муктадира, в котором разрешалось отрубить ему голову. Однако дежурный военачальник сказал: «Уже поздно, оставим его до утра».

Когда рассвело, его сняли и потащили на казнь. В этот момент он произнес свои последние слова: «Все, кто познал экстаз, стремятся к этому… к одиночеству Единственного… наедине с Одним».

Его положили недалеко от распятия и отрубили голову. Тело завернули в камышовую циновку, пропитали нефтью и сожгли».

«Я тоже был там, – рассказывает чиновник Ибн Занджи. – Я стоял в стременах на своем муле и вытягивал шею, как мог, – пробиться вперед было невозможно, однако я видел, как сморщивается и коробится в огне тело Халладжа. Когда ничего, кроме пепла, не осталось, его собрали и развеяли с минарета над рекой Тигр. Голова в течение двух дней была выставлена на мосту, потом отправлена в Хорасан, для показа в различных частях этой провинции.

Вскоре после казни были созваны все продавцы книг и с них взяли клятву, что они не будут впредь ни продавать, ни покупать книги Халладжа.

Его ученики утверждали, что казненный на самом деле был не Халладжем, а лишь его врагом, с помощью магии сделавшимся похожим на него. Некоторые даже заявляли, что видели впоследствии своего учителя и разговаривали с ним, а также рассказывали прочие глупости, не стоящие того, чтобы пересказывать их».

Бог бросает человека в море со связанными за спиной руками и говорит ему: «Осторожно! Осторожно! Смотри не промочи ноги!»

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ